|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЭМПИРИСТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ ПСИХОЛОГИЗМА

§ 21. Два эмпиристических следствия, вытекающих из психологистической точки зрения, и их опровержение

Станем на мгновение на почву психологистичес­кой логики и предположим, что важнейшие теоре­тические основы логических предписаний кроются в психологии. Как бы ни определять эту дисципли­ну - как науку о психических явлениях, или как на­уку о фактах сознания, или о фактах внутреннего опыта, о переживаниях в их зависимости от пережи­вающих личностей, или как-либо иначе, - все со­гласны в том, что психология есть наука о фактах и тем самым опытная наука. Мы не встретим также воз­ражения, если прибавим, что психология до сих пор еще лишена настоящих и точных законов и что по­ложения, которые она сама удостаивает названия законов, являются хотя и весьма ценными, но все же лишь приблизительными²² обобщениями опыта, высказывания о приблизительных правильностях сосу­ществования или последовательности. Эти положе­ния совсем и не претендуют устанавливать с непог­решимой и однозначной определенностью, что должно совместно существовать или совершаться при известных, точно описанных условиях. Возьмем, например, законы ассоциации идей, которым ассоциационная психология приписывает значение ос­новных психологических законов. Как только поста­раешься надлежащим образом формулировать их эмпирически правомерный смысл, они тотчас же те­ряют предполагаемый характер закона. Исходя из этого, мы получаем довольно рискованные для пси­хологистов следствия:

Во-первых. На приблизительные теоретические основы могут опираться лишь приблизительные пра­вила. Если в психологических законах отсутствует точность, то то же распространяется и на предписа­ния логики. Нет сомнения, что некоторым из этих предписаний действительно присуща эмпирическая приблизительность. Но именно так называемые ло­гические законы в истинном смысле, о которых мы выше узнали, что они в качестве законов обоснова­ний составляют собственно ядро всей логики - ка­ковы логические «принципы», законы силлогистики, законы многих иных видов умозаключения, напри­мер, умозаключение о равенстве, умозаключение Бернулли от п к п+1, принцип умозаключений веро­ятности и т. д. - абсолютно точны; всякое толкова­ние, которое подставляло бы вместо них эмпиричес­кие неопределенности, ставило бы их значение в зависимость от приблизительных «обстоятельств» и искажало бы коренным образом их истинный смысл. Это, очевидно, настоящие законы, а не «только эм­пирические», т. е. приблизительные, правила.

Если математика, как думал Лотце, есть лишь самостоятельно развившаяся ветвь логики, то и чис­то математические законы во всем их неисчерпаемом изобилии относятся к намеченной только что сфере точных логических законов. И во всех даль­нейших возражениях следует иметь в виду наряду с этой сферой и сферу чистой математики.

Во-вторых. Если бы кто-нибудь, чтобы избежать первого возражения, стал отрицать свойственную всем психологическим законам неточность и поже­лал основывать нормы только что обозначенного нами класса на будто бы точных естественных зако­нах мышления, то выигрыш был бы еще не велик.

Ни один естественный закон не познаваем a priori, т. е. с сознанием его очевидности. Единственный путь для обоснования и оправдания подобных законов есть индукция из единичных фактов опыта. Но индукция обосновывает не истинность закона, а лишь большую или меньшую степень вероятности ее; с очевидностью сознается вероятность, а не сам закон. Поэтому и ло­гические законы, и притом все без исключения, долж­ны были бы обладать лишь вероятностью. Напротив, совершенно ясно, что все «чисто логические» законы истинны a priori. Они обосновываются и оправдыва­ются не через индукцию, а через аподиктическую оче­видность. С внутренней убедительностью оправдыва­ется не только вероятность их значения, но и само их значение или истинность.

Закон противоречия не утверждает, что из двух про­тиворечащих суждений должно предполагать одно истинным, а другое ложным. Модус Barbara не гово­рит, что если положения формы: «Все А суть В» и «Все В суть С» истинны, то надо предполагать истинным соответствующее положение формы «Все А суть С». И так всюду, также и в области чисто математических положений. В противном случае оставалась бы откры­той возможность, что при расширении нашего все­гда ограниченного круга опыта предположение не оправдается. Тогда возможно, что наши логические законы представляют собой лишь «приближения» к подлинно истинным, но недостижимым для нас зако­нам мышления. Такие возможности серьезно и по пра­ву принимаются в соображение, когда речь идет о за­конах природы. Хотя закон тяготения уже неодно­кратно подтверждался самыми широкими индукциями и проверками, но в наше время ни один естествоиспы­татель не считает его абсолютно истинным законом. Иногда делаются попытки установить новые форму­лы тяготения; было, например, показано, что основной закон электрических явлений, установленный Вебером, вполне мог бы функционировать и в качестве ос­новного закона тяжести. Фактор, по которому разли­чается та и другая формула, обусловливает различия в вычисляемых величинах, не выходящие за пределы не­избежных ошибок наблюдения. Но таких факторов - можно мыслить бесконечное множество; поэтому мы a priori знаем, что бесконечное множество законов могут и должны давать то же самое, что дает закон тяго­тения Ньютона (выгодный только своей чрезвычайной простотой). Мы знаем, что даже само искание един­ственно истинного закона при везде и всегда неустра­нимой неточности наблюдений было бы бессмыслен­но. Таково положение дел в точных науках о фактах. Однако, отнюдь не в логике. То, что там является впол­не оправдываемой возможностью, здесь есть явная не­лепость. Ведь нам убедительно ясна не простая вероят­ность, а истина логических законов. Мы усматриваем основные принципы силлогистики, индукции Бернулли, умозаключения вероятности, общей арифметики и т. п., значит мы постигаем в них саму истину; таким об­разом, теряют всякий смысл слова о сферах неточнос­ти, об одних лишь приближениях и т. д. Но если нелепо то, что вытекает как следствие из психологического обо­снования логики, то и само это обоснование нелепо.

Против самой истины, воспринимаемой нами с внутренней убедительностью, бессильна и самая силь­ная психологистическая аргументация; вероятность не может спорить против истины, предположение - про­тив очевидности. Пусть тот, кто остается в сфере общих соображений, поддается обманчивой убедитель­ности психологических аргументов - достаточно бро­сить взгляд на какой-либо из законов логики, обратить внимание на настоящий его смысл и на внутреннюю убедительность, с которой воспринимается его истин­ность, чтобы положить конец этому заблуждению.

Как внушительно звучит то, что хочет нам навязать обычная психологическая рефлексия: логические за­коны представляют собой законы для обоснований; а что такое обоснования, как не своеобразные спле­тения мыслей человека, конечными звеньями кото­рых при известных нормальных условиях являются суждения, носящие характер необходимых следствий? Но и этот характер - тоже психический, это - толь­ко известного рода настроения, и больше ничего. И все эти психические явления, разумеется, не стоят изо­лированными, а представляют собой отдельные нити той переплетающейся ткани психических явлений, психических тенденций и органических процессов, которую мы называем человеческой жизнью. Может ли при таких условиях получиться что-нибудь другое, кроме эмпирических общих положений? Да и как мо­жет психология дать что-либо большее?

Мы отвечаем: конечно, психология не дает ниче­го большего. Поэтому-то она и не может дать тех апо­диктически очевидных и тем самым сверхэмпири­ческих и абсолютно точных законов, которые составляют ядро всякой логики.

§ 22. Законы мышления как предполагаемые естественные законы,

которые, действуя изолированно, являются причиной разумного мышления

Здесь уместно дать оценку одного весьма распро­страненного понимания логических законов, кото­рое определяет правильность мышления, как соот­ветствие некоторым законам мышления (как бы они ни формулировались), но вместе с тем склонно при­давать этому соответствию следующее психологис­тическое толкование: законы мышления представля­ют собой естественные законы, характеризующие своеобразие нашего духа как мыслящего начала; по­этому сущность соответствия, определяющего пра­вильное мышление, состоит в чистом, не осложнен­ном никакими другими психическими влияниями (как, например, привычка, склонность, традиция) действии этих законов²³.

Приведем здесь одно из рискованных следствий это­го учения. Законы мышления, как каузальные законы, согласно которым развиваются познания, могут быть даны только в форме вероятностей. Таким образом, ни одно утверждение не может определенно считаться правильным; ибо если основной мерой всякой пра­вильности является вероятность, то она накладывает печать простой вероятности на всякое познание. Мы стояли бы в этом случае перед самым крайним проба­билизмом. Утверждение, что всякое знание лишь веро­ятно, было бы и само только вероятно; равным обра­зом и это новое утверждение, и т. д. до бесконечности. Так как каждая следующая ступень вероятности не­сколько понижает меру вероятности ближайшей пре­дыдущей, то мы должны были бы серьезно опасаться за ценность всякого познания. Мы можем лишь наде­яться, что к нашей удаче степень вероятности этих бес­конечных рядов будет всегда носить характер «фунда­ментальных рядов» Кантора и притом так, что конечная предельная ценность вероятности оцениваемого по­знания есть реальное абсолютное число > 0. Эти неудобства, разумеется, устраняются, если считать за­коны мышления внутренне очевидными. Но как можем мы усматривать очевидность причинных законов?

Но допустим, что это затруднение не существует; тогда мы все же можем спросить: да где же доказано, что из чистого действия этих законов (или каких бы то ни было законов) получаются правильные акты мышления? Где те генетические анализы, которые давали бы нам право объяснять явления мышления из двух классов естественных законов, причем одни из них исключительно определяют ход таких причи­нении, из которых проистекает логическое мышле­ние, тогда как алогическое мышление соопределяется также и другими? Разве соответствие мышления с логическими законами равняется доказательству его каузального происхождения согласно этим именно законам как естественным?

По-видимому, некоторые естественные смешения понятий содействовали здесь психологистическим заблуждениям. Прежде всего, смешивают логические законы с суждениями (актами суждения), в которых они могут быть познаны, т. е. законы как «содержа­ния суждении» - с самими суждениями. Последние представляют собой реальные процессы, имеющие свои причины и действия. Особенно часто суждения, содержанием которых является закон, действуют в качестве мотивов мышления, определяющих ход наших интеллектуальных переживаний в том направ­лении, которое предписывается именно этим содер­жанием, т. е. законами мышления. В таких случаях ре­альный порядок следования и соединения наших интеллектуальных переживаний адекватен тому, что в общей форме мыслится в руководящем познании закона; этот порядок есть конкретный единичный случай по отношению к общему утверждению зако­на. Но если закон смешивается с суждением, позна­нием закона, идеальное с реальным, то закон пред­ставляется определяющей силой процесса нашего мышления. Нетрудно понять, что с этим связано еще и второе смешение, а именно, смешение закона как звена причинения с законом, как правилом при­чинения. Ведь и в других случаях приходится встре­чаться с мифическими представлениями о законах природы как о силах, властвующих над процессами природы, - как будто правила причинных связей мо­гут сами разумно функционировать как причины, т. е. как члены этих же связей. Серьезное смешение столь различных по существу вещей в нашем случае явно поощряется совершенным раньше смешением зако­на с познанием закона. Ведь логические законы каза­лись уже двигательными силами в процессе мышле­ния. Предполагалось, что они причинно управляют процессом мышления; стало быть, они представляют собой каузальные законы мышления, в них выраже­но, как мы должны мыслить, следуя природе нашего ума, они характеризуют человеческий ум как мысля­щий (в собственном смысле). Если мы при случае мыс­лим не так, как требуют эти законы, то мы, собствен­но говоря, вообще не «мыслим», мы судим в этом случае не так, как предписывают естественные зако­ны мышления или как этого требует своеобразие нашего ума как мыслящего; наше мышление в таких случаях определяется, и опять-таки причинно, ины­ми законами, мы следуем смутным влияниям привыч­ки, страсти и т. п.

Конечно, такой взгляд мог возникнуть и из-за дру­гих мотивов. Из опыта известно, что люди, нормаль­но предрасположенные в известной сфере мышле­ния, например, каждый ученый в своей области обыкновенно судит логически правильно. Этот факт естественно ведет за собой следующее объяснение: логические законы, по которым измеряется правиль­ность мышления, вместе с тем в форме каузальных законов определяют ход каждого данного мышле­ния; отдельные же отклонения от нормы легко от­носятся за счет смутных влияний, исходящих из дру­гих психологических источников.

Чтобы опровергнуть это, достаточным является следующее соображение. Мы создаем фикцию идеального человека, у которого все мышление проис­ходит так, как этого требуют логические законы. Ра­зумеется, факт, что оно так происходит, имеет свое объясняющее основание в известных психологичес­ких законах, которые известным образом регулируют процесс психических переживаний этого существа, начиная с первых «коллокаций». И вот я спрашиваю: тождественны ли при этом допущении эти естествен­ные законы с логическими законами? Ответ, оче­видно, должен быть отрицательным. Каузальные за­коны, по которым мышление должно протекать так, как этого требовали бы идеальные нормы логики, и сами эти нормы - это ведь совсем не одно и то же. Если какое-нибудь существо обладает такой органи­заций, что не может в едином ходе мысли вы­сказывать противоречащие суждения или совершать умозаключения, несогласные с силлогистическими модусами, то из этого не следует, что закон проти­воречия, модус Barbara и т. п. представляют собой естественные законы, которые могут объяснить та­кую организацию. Это различие легко уяснить на примере счетной машины. Порядок и связь выскаки­вающих цифр закономерно урегулированы так, как этого требует значение арифметических положений. Но чтобы объяснить физически ход машины, никто не станет обращаться к арифметическим законам вместо механических. Машина, правда, не мыслит, не понимает ни саму себя, ни значения своей работы. Но разве наша мыслительная машина не может ра­ботать таким же образом, с тем только различием, что реальный ход одного мышления всегда должен был бы признаваться правильным в силу проявляю­щегося в другом мышлении сознания логической правомерности. Это другое мышление могло бы быть результатом работы той же или других мыслитель­ных машин, но идеальная оценка и причинное объяс­нение все же оставались бы разнородными. Не надо также забывать «первых коллокаций», которые безус­ловно необходимы для причинного объяснения, но для идеальной оценки бессмысленны.

Психологические логики не замечают глубоко су­щественных и навеки неизгладимых различий между идеальным и реальным законом, между нормирую­щим и причинным регулированием, между логичес­кой и реальной необходимостью, между логическим и реальным основанием. Никакая мыслимая градация не может составить переход между идеальным и ре­альным. Характерно для низкого уровня чисто логи­ческих убеждений нашего времени, что такой иссле­дователь, как Зигварт, говоря о вышеупомянутой фикции идеального в интеллектуальном отношении существа, считает возможным предположить, что для такового логическая необходимость была бы вместе с тем реальной, ведущей к действительному мышле­нию; и что тот же Зигварт для объяснения понятия логического основания пользуется понятием «принуж­дения к мышлению» (Denkzwang). To же относится и к Вундту, который видит в законе достаточного основа­ния основной закон зависимости наших актов мышле­ния друг от друга и т. д. В течение дальнейшего исследо­вания мы надеемся с полной достоверностью показать даже предубежденным, что здесь речь идет действитель­но об основных логических заблуждениях.

§ 23. Третье следствие психологизма и его опровержение

В-третьих²⁴. Если бы источником сознания логиче­ских законов были психологические факты, например, если бы логические законы, как учит обыкновенно про­тивоположное направление, были нормативными формулировками психологических фактов, то они сами должны были бы обладать психологическим содержанием и именно в двояком смысле: они должны были бы быть законами для психического и вместе с тем предполагать существование психического или же заключать его в себе. Можно доказать, что ни того, ни другого нет. Ни один логический закон не предпола­гает непременно какого-либо «matter of fact», в том числе и существования представлений или суждений или иных явлений познавания. Ни один логический закон - в подлинном своем смысле - не есть закон для фактов психической жизни, стало быть, ни для представления (т. е. переживаний представления), ни для суждений (т. е. переживаний суждения), ни для про­чих психических переживаний.

Большинство психологистов настолько подчине­ны влиянию общего своего предрассудка, что не по­мышляют о его проверке на имеющихся определен­ных законах логики. Раз эти законы по общим основаниям должны быть психологическими, то зачем доказывать о каждом в отдельности, что он действительно таков? Не обращают внимания на то, что последовательный психологизм приводит к та­ким толкованиям логических законов, которые в корне чужды их истинному смыслу. Забывают, что при естественном понимании эти законы ни по сво­ему обоснованию, ни по своему содержанию не предполагают ничего психологического, т. е. фактов душевной жизни, или предполагают их, во всяком случае, не более, чем законы чистой математики.

Если бы психологизм стоял на правильном пути, то в учении об умозаключениях мы могли бы ожи­дать только правил следующего вида: опыт показы­вает, что умозаключение формы S, отличающееся ха­рактером аподиктически необходимого следствия, при условиях U связано с предпосылками формы Р. Стало быть, чтобы «правильно» умозаключать, т. е. получать в умозаключении суждения этого отличи­тельного характера, надо поступать сообразно это­му и позаботиться об осуществлении условия U и со­ответствующих предпосылок. Тут объектом регули­рования были бы психические факты, и вместе с тем их существование предполагалось бы в обосновании правил и заключалось бы в их содержании. Но ни один закон умозаключения не соответствует этому типу. Что, например, говорит модус Barbara? He что иное как следующее: общеобязательно для каких угодно классовых терминов А, Б, С, что если все А представляют собой В и все В представляют собой С, то все A представляют собой С. «Modus ponens» в пол­ном виде гласит опять-таки: «Ко всякого рода суждениям A, В применим закон, что если A - действитель­но и сверх того известно, что при действительности A действительно В, - то и В действительно». Эти и по­добные законы, не будучи эмпирическими, не пред­ставляют собой и психологические законы. Правда, традиционная логика выдвигает их с целью норми­рования деятельности суждения. Но разве в них са­мих подразумевается существование хотя бы единого осуществленного суждения или иного психического явления? Кто так думает, должен представить доказа­тельства своего мнения. Что утверждается в каком-либо положении, то должно быть выводимо из него каким-нибудь общеобязательным способом умозаключения. Но где же те формы умозаключения, которые давали бы возможность выводить из чистого закона факт?

Вряд ли будут возражать, что если бы мы никогда актуально не переживали представлений и суждений и не извлекли бы из них соответствующих логичес­ких понятий, то никогда не могли бы возникнуть логические законы; или что каждое понимание и ут­верждение закона включает в себя существование представлений и суждений, которое, таким образом, может быть выведено из него; ибо едва ли есть на­добность упоминать, что здесь следствие выводится не из закона, а из его понимания и утверждения, что то же самое следствие можно было бы вывести из лю­бого утверждения, и что психологические предпосылки, или ингредиенты, утверждения какого-либо закона не должны быть смешиваемы с логичес­кими моментами его содержания.

«Эмпирические законы» ео ipso имеют фактичес­кое содержание. В качестве ненастоящих законов они, грубо говоря, утверждают лишь, что, согласно опыту, при известных условиях либо наступают, либо могут быть ожидаемы, смотря по обстоятельствам, с большей или меньшей вероятностью известные со­существования или последовательности. Этим сказа­но, что такие обстоятельства, такие сосуществования или следования фактически имеют место. Но и строгие законы опытных наук не лишены фактичес­кого содержания. Они - не только законы о фактах, но вместе с тем в своем содержании подразумевают существование фактов.

Впрочем, здесь необходима большая точность. Точ­ные законы в своей нормальной формулировке, конеч­но, носят характер чистых законов, не заключая в себе никаких утверждений существования. Но если мы вспомним об основаниях, из которых они черпают свое научное оправдание, то сразу станет ясно, что они не могут быть оправданы как чистые законы нормаль­ной формулировки. Действительно обоснован не за­кон тяготения, как его выражает астрономия, а поло­жение следующей формы: согласно имеющимся уже знаниям, следует признать теоретически обоснован­ной вероятностью высочайшей степени, что в преде­лах опыта, доступного нам при современных техни­ческих средствах, действителен закон Ньютона или вообще один из бесконечного множества математи­чески мыслимых законов, различия которых от зако­на Ньютона не могут выходить за пределы неизбежных ошибок наблюдения. Эта истина сильно обременена фактическим содержанием и, следовательно, отнюдь не есть закон в подлинном смысле слова. Она, очевид­но, включает в себя также несколько понятий лишь приблизительной определенности.

Таким образом, все законы точных наук о фактах хотя и представляют собой настоящие законы, но, рассматриваемые с точки зрения теории познания, они только идеализирующие фикции (впрочем, фик­ции cum fundament in re). Они выполняют задачу осуществления теоретических наук как идеалов наи­большего приближения к действительности, т. е. осу­ществляют высшую теоретическую цель всякого на­учного исследования фактов, идеал объяснительной теории, единства из закономерности, поскольку это возможно в пределах человеческого познания, за которые мы не можем выйти. На место недоступно­го нам абсолютного познания мы вырабатываем пу­тем умозрительного мышления из области эмпири­ческих частностей и всеобщностей прежде всего те, так сказать, аподиктические вероятности, в которых заключено все достижимое знание о действительно­сти. Эти вероятности мы сводим затем к известным точным суждениям, носящим характер настоящих законов, и, таким образом, нам удается построить формально совершенные системы объяснительных теорий. Но эти системы (как например, теоретическая механика, теоретическая акустика, теоретическая оп­тика, теоретическая астрономия и т. п.) по существу должны быть признаны лишь идеальными возможно­стями cum fundament in re, которые не исключают бесконечного множества других возможностей, но зато ставят им определенные границы. Это, однако, нас здесь уже не интересует, равно как и изложение практических познавательных функций этих идеаль­ных теорий, а именно, их значения для успешного предсказания будущих фактов и воссоздания фактов прошлого, а также их технического значения для практического господства над природой. Мы возвра­щаемся, следовательно, к нашему случаю.

Если истинная закономерность, как только что было показано, есть лишь идеал в области познания фактов, то, наоборот, она осуществлена в области «чисто логического» познания. К этой сфере принад­лежат наши чисто логические законы, как и законы Mathesis pura. Они ведут свое «происхождение» (точнее выражаясь, заимствуют оправдывающее их обоснование) не из индукции; поэтому и не имеют экзистенционального содержания, присущего всем вероятностям как таковым, даже наивысшим и цен­нейшим. То, что они утверждают, всецело и всемер­но истинно, они сами с очевидностью обоснованы во всей своей абсолютной точности, а не заменяю­щие их какие-либо утверждения вероятности с явно неопределенными составными частями. Тот или иной закон не является одной из бесчисленных тео­ретических возможностей известной, хотя бы реаль­но отграниченной сферы. Это есть одна и един­ственная истина, исключающая всякую возможность иного рода; в качестве умозрительно познанной закономерности она пребывает чистой от каких бы то ни было фактов как в своем содержании, так и в своем обосновании.

Из этих соображений видно, как тесно связаны между собой обе половины психологистического следствия-именно, что логические законы не толь­ко содержат в себе утверждения о существовании психических фактов, но и должны быть законами для подобных фактов. Опровержение первой половины мы уже дали. В нем уже заключено и опровержение второй на основании следующего аргумента. Как вся­кий закон, основанный на опыте и индукции из еди­ничных фактов, есть закон, относящийся к фактам, так и наоборот: каждый закон, относящийся к фак­там, есть закон, основанный на опыте и индукции; и, следовательно, как показано выше, от него не отде­лимы утверждения экзистенциального содержания.

Разумеется, мы здесь не должны подводить под законы о фактах те общие высказывания, которые переносят на факты чисто отвлеченные суждения, т. е. суждения, выражающие общеобязательные отношения на основе чистых понятий. Если 3 > 2, то и 3 книги с того стола больше 2 книг из этого шкафа. И так вообще, по отношению к любым вещам. Но чис­тый числовой закон говорит не о вещах, а о числах - число 3 больше числа 2 - и он может быть приме­нен не только к индивидуальным, но и к «общим» предметам, например, к видам звуков, цветов, геомет­рических фигур и т. п.

Если признать все это, то, разумеется, невозмож­но, чтобы логические законы (по существу) были за­конами психической деятельности или ее продуктов.

§ 24. Продолжение

Быть может, кто-либо попытается избегнуть наше­го вывода следующим возражением: не всякий закон, относящийся к фактам, возникает из опыта и индук­ции. Наоборот, здесь необходимо делать различие: каждое познание закона покоится на опыте, но не каждое возникает из него через индукцию, т. е. через тот хорошо известный логический процесс, который от единичных фактов и эмпирических общностей низших ступеней ведет к общностям, основанным на законе. Так, в частности, логические законы, хотя и возникают из опыта, но не суть индуктивные законы. В психологическом опыте мы абстрагируем логи­ческие основные понятия и данные в них чисто от­влеченные отношения. То, что мы находим в отдель­ном случае, мы сразу признаем общеобязательным, ибо оно коренится в абстрагированном содержании. Таким образом, опыт дает нам непосредственное сознание закономерности нашего ума. И так как мы здесь не нуждаемся в индукции, то и вывод лишен ее несовершенств, носит характер не просто вероятно­сти, а аподиктической достоверности, отграничен не приблизительно, а точно, и не содержит в себе ника­ких утверждений экзистенциального содержания.

Однако приведенные возражения неубедительны. Никто не станет сомневаться, что познание логичес­ких законов как психический акт предполагает еди­ничный опыт, что оно имеет своей основой конкрет­ное наглядное представление. Но не надо смешивать психологические «условия» и «основы» познания закона с логическими условиями, основаниями и посылками закона, а также психологическую зависи­мость (например, в возникновении) с логическим обоснованием и оправданием. Последнее в умозре­нии следует объективному отношению основания к следствию, между тем как психологическая зависи­мость относится к психическим связям в сосущество­вании и последовательности. Никто не может серь­езно утверждать, что находящиеся перед нами отдельные конкретные случаи, на «основании» кото­рых мы приходим к познанию закона, выполняют функцию логических оснований, посылок, как буд­то из наличности единичного можно вывести как следствие всеобщность закона. Интуитивное опозна­ние закона психологически, быть может, требует двух моментов: рассмотрения единичных элементов, дан­ных в наглядном представлении, и внутреннего уяс­нения относящегося к ним закона. Но логически дано лишь одно. Содержание умозрения не есть вы­вод из единичного случая.

Всякое познание «начинает с опыта», но из это­го не следует, что оно «возникает» из опыта. Мы ут­верждаем только то, что каждый фактический закон возникает из опыта, и потому-то его и можно обо­сновать только посредством индукции из отдельных данных опыта. Если существуют законы, познаваемые с очевидностью, то они (непосредственно) не могут быть законами для фактов. Я не хочу сказать, что не­лепо считать закон для фактов постигаемым с непос­редственной очевидностью, но я отрицаю, чтобы это когда-либо имело место. До сих пор там, где делалось такое предположение, оказывалось, что либо смешивали подлинные фактические законы, т. е. законы сосуществования и последовательности, с идеальны­ми законами, которым самим по себе чужда связь с тем, что определяется во времени, либо же смешива­ли живое чувство убежденности, внушаемое близко знакомыми нам эмпирическими обобщениями, с тем сознанием очевидности, которое мы испытываем только в области чисто отвлеченного.

Если такого рода аргумент и не может иметь реша­ющего значения, то он все же может увеличить силу других аргументов. Мы присоединяем здесь еще один.

Вряд ли кто будет отрицать, что все чисто логи­ческие законы носят один и тот же характер; если мы покажем относительно некоторых из них, что их невозможно считать законами о фактах, то это бу­дет верно по отношению ко всем. Однако мы нахо­дим среди них законы, касающиеся истин вообще, т. е. законы, в которых регулируемыми «предметами» яв­ляются истины. Например, в отношении каждой истины А обязательно, что ее контрадикторная про­тивоположность не есть истина. Если мы имеем пару истин А, В, то и их конъюнктивные и дизъюнктивные сочетания²⁵ представляют собой тоже истины. Если три истины А, В, С находятся в таком отношении, что А есть основание В, В - основание С, то и А есть ос­нование С, и т. п. Но нелепо называть законами для фактов законы, применимые к истинам как таковым. Никакая истина не есть факт, т. е. нечто, опре­деленное во времени. Истина, правда, может иметь значение, что вещь существует, состояние имеется налицо, изменение совершается и т. п. Но сама исти­на выше всего временного, т. е. не имеет смысла при­писывать ей временное бытие, возникновение или уничтожение. Яснее всего эта нелепость проявляется на самих законах истины. В качестве реальных за­конов они были бы правилами сосуществования и последовательности фактов, в частности, истин, и сами они, будучи истинами, должны были бы отно­ситься к регулируемым ими фактам. Тут закон пред­писывал бы фактам, называемым истинами, возник­новение и исчезновение, и среди этих фактов, в числе многих других, находился бы сам закон. Закон воз­никал и исчезал бы согласно закону - явная бессмыс­лица. То же имело бы место, если бы мы захотели тол­ковать закон истины, как закон сосуществования, как единичное во времени и все же как обязательное в ка­честве общего правила для всего существующего во времени. Подобного рода нелепости²⁶ неизбежны, если упустить из виду или неправильно уяснить себе основное различие между идеальными и реальными объектами и соответственное различие между идеальными и реальными законами. Еще не раз мы увидим, что это различие является решающим для спора между психологистической и чистой логикой.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|