|< в начало	<< назад	к содержанию

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ИДЕЯ ЧИСТОЙ ЛОГИКИ

Чтобы охарактеризовать, по крайней мере, пред­варительно, в нескольких существенных чертах ту цель, к которой стремятся изложенные во второй части детальные исследования, мы попытаемся дать логическую ясность идеи чистой логики, которая до некоторой степени уже подготовлена вышеприве­денными критическими размышлениями.

§ 62. Единство науки. Связь вещей и связь истин

Наука есть прежде всего антропологическое един­ство, именно единство актов мышления, тенденций мышления наряду с известными, с относящимися сюда внешними организациями. Все, что определя­ет это единство как антропологическое и специаль­но как психологическое, нас здесь не интересует. Мы интересуемся, наоборот, тем, что делает науку нау­кой, а это, во всяком случае, есть не психологическая и вообще не реальная связь, которой подчинены акты мышления, а объективная или идеальная связь, кото­рая придает им однородное предметное отношение и в силу этой однородности создает и их идеальное значение.

Однако здесь необходима большая определен­ность и ясность.

Объективная связь, идеально пронизывающая все научное мышление, придавая ему и, тем самым, науке, как таковой, «единство», может быть понята двояко: как связь вещей, к которым в замысле (intentional) относятся переживания мышления (действительные или возможные), и как связь истин, в которой вещ­ное единство приобретает объективную обязатель­ность в качестве того, что оно есть. И то, и другое а priori даны совместно и нераздельно. Ничто не может быть, не будучи так или иначе определено, и то, что оно есть и так или иначе определено, именно и есть истина в себе, которая образует необходимый кор­релят бытия в себе. То, что относится к единичным истинам и соотношениям вещей, очевидно, относит­ся и к связям истин или соотношений вещей. Но эта очевидная неразлучность не есть тождественность. В соответствующих истинах или связях истин конституи­руется действительность вещей или вещных связей. Но связи истин иного рода, чем связи вещей, которые в них истинны (достоверны); это тотчас же сказывается в том, что истины, относящиеся к истинам, не совпада­ют с истинами, относящимися к вещам, которые ус­тановлены в истинах.

Чтобы предупредить недоразумение, я подчерки­ваю, что слова предметность, предмет, вещь постоянно употребляются нами в самом обширном смысле, стало быть, в соответствии с предпочитае­мым мной смыслом термина «познание». Предметом (познания) может одинаково быть реальное, как и идеальное, вещь или событие, как и долженствование. Это само собой переносится на такие выражения, как единство предметности, связь вещей и т. п.

Оба эти, только в абстракции мыслимые раздель­но, единства - единство предметности, с одной сто­роны, и единство истины, с другой стороны - даны нам в суждении или, точнее, в познании. Это выра­жение достаточно обширно, чтобы охватить как про­стые акты познания, так и логически объединенные связи познания, сколь бы сложны они ни были: каж­дая связь как целое есть сама единый акт познания. Совершая акт познания или, как я предпочитаю вы­ражаться, живя в нем, мы «заняты предметным», ко­торое в нем, именно познавательным образом, мыс­лится и полагается; и если это есть познание в строжайшем смысле, т. е. если мы судим с очевидно­стью, то предметное дано. Соотношение вещей здесь уже не только предположительно, но и действитель­но находится перед нашими глазами, и в нем нам дан сам предмет как то, что он есть, т. е. именно так и не иначе, как он разумеется в этом познании: как носи­тель этих качеств, как член этих отношений и т. п. Он не предположительно, а действительно обладает та­кими-то свойствами, и в качестве действительно об­ладающего этими свойствами дан в нашем познании; это означает только, что он не просто вообще мыс­лится (обсуждается), а познается, как таковой; что он таков - это есть осуществленная истина, есть пе­реживание в очевидном суждении. Когда мы размыш­ляем об этом акте, то вместо прежнего предмета сама истина становится предметом, и она дана предмет­ным образом. При этом мы воспринимаема истину - в идеирующей абстракции - как идеальный корре­лят мимолетного субъективного акта познания, как единую, в противоположность неограниченному многообразию возможных актов познания и позна­ющих индивидов.

Связи познаний в идеале соответствуют связям истин. Будучи надлежащим образом поняты, они представляют собой не только комплексы истин, но комплексные истины, которые, таким образом сами, и притом как целое подчинены понятию истины. Сюда же относятся и науки в объективном смысле слова, т. е. в смысле объединенной истины. В силу всеобщего соответствия между истиной и предмет­ностью единству истины в одной и той же науке со­ответствует также единая предметность: это есть единство научной области. По отношению к ней все единичные истины одной и той же науки назы­ваются вещно связанными - выражение, которое, впрочем, здесь, как мы увидим дальше, употребляет­ся в гораздо более широком смысле, чем это приня­то. (Ср. заключение § б4, с. 271.)

§ 63. Продолжение. Единство теорий

Теперь спрашивается, чем же определяется единство науки и тем самым единство области? Ибо не каждое соединение истин в группу, которое ведь может быть и чисто внешним, создает науку. К науке принадлежит, как мы сказали в первой главе⁷³, известное единство связи обоснования. Но и этого еще не достаточно, так как это, правда, указывает на обоснование как на нечто, по существу принадлежа­щее к идее науки, но не говорит, какого рода един­ство обоснований составляет науку.

Чтобы достигнуть ясности, предпошлем несколь­ко общих утверждений.

Научное познание, как таковое, есть познание из основания. Знать основание чего-либо значит ус­матривать необходимость, что дело обстоит так, а не иначе. Необходимость как объективный предикат ис­тины (которая тогда называется необходимой исти­ной) означает именно закономерную обязательность соответствующего отношения вещей⁷⁴. Стало быть, усмотреть соотношение вещей как закономерное или его истину как необходимую и обладать по­знанием основания соотношения вещей или его истины - представляют собой равнозначные выра­жения. Впрочем, в силу естественной эквивокации на­зывают необходимой и каждую общую истину, которая сама высказывает закон. Соответственно первоначаль­но определенному смыслу ее следовало бы скорее на­звать объясняющим основанием закона, из которого вырастает класс необходимых истин.

Истины распадаются на индивидуальные и ро­довые. Первые (explicite или implicite) содержат ут­верждения о действительном существовании инди­видуальных единичностей, тогда как последние совершенно свободны от этого и только дают воз­можность (исходя из одних понятий) заключать о возможном существовании индивидуального.

Индивидуальные истины, как таковые, случайны. Когда в отношении их говорят об объяснении из ос­нований, то речь идет о том, чтобы показать их не­обходимость при известных предполагаемых усло­виях. А именно, если связь одного факта с другими закономерна, то бытие этого факта определено как необходимое на основании законов, регулирующих связи соответственного вида, и при предположении соответствующих обстоятельств.

Если речь идет об обосновании не фактической, а родовой истины (которая в отношении возможно­го применения к подчиняющимся ей фактам сама в свою очередь носит характер закона), то мы обра­щаемся к известным родовым законам и путем спе­циализации (а не индивидуализации) и дедуктивного вывода получаем из них обосновываемое положение. Обоснование родовых законов необходимо ведет к известным законам, которые по своему существу (стало быть «в себе», а не только субъективно или антропологически) не поддаются дальнейшему обо­снованию. Они называются основными законами.

Систематическое единство идеально замкнутой совокупности законов, покоящейся на одной ос­новной закономерности, как на своем первичном основании, и вытекающей из него путем система­тической дедукции, есть единство систематичес­ки завершенной теории. Основная закономер­ность состоит при этом либо из одного основного закона, либо из соединения однородных основных законов.

Теориями в этом строгом смысле мы обладаем в лице общей арифметики, геометрии, аналитической механики, математической астрономии и т. д. Обык­новенно понятие теории считается относительным, а именно - зависимым от того многообразия еди­ничностей, над которыми она господствует и кото­рым поставляет объясняющие основания. Общая арифметика дает объясняющую теорию для нумерических и конкретных числовых положений; анали­тическая механика - для механических фактов; ма­тематическая астрономия - для фактов тяготения и т.д. Но возможность взять на себя функцию объяс­нения есть само собой разумеющееся следствие из сущности теории в нашем абсолютном смысле. В более свободном смысле под теорией разумеют де­дуктивную систему, в которой последние основания еще не представляют собой основные законы в стро­гом смысле слова, но в качестве подлинных основа­ний приближают нас к ним. В последовательности ступеней законченной теории - теория в этом сво­бодном смысле образует одну ступень.

Мы обращаем внимание еще на следующее разли­чие: каждая объясняющая связь дедуктивна, но не каждая дедуктивная связь имеет значение объясне­ния. Все основания представляют собой предпосыл­ки, но не все предпосылки представляют собой ос­нования. Правда, каждая дедукция есть необходимая дедукция, т. е. подчинена законам; но то, что заклю­чения выводятся по законам (по законам умозаключения), еще не означает, что они вытекают из зако­нов и в точном смысле слова «основаны» на них. Впрочем, каждую предпосылку, в особенности об­щую, принято называть «основанием» выводимого из нее «следствия» - на эту эквивокацию следует обра­тить внимание.

§ 64. Существенные и внесущественные принципы, дающие науке единство. Абстрактные, конкретные и нормативные науки

Теперь мы в состоянии ответить на поставленный выше вопрос, чем определяется связь между собой истин одной науки, что составляет ее «вещное» един­ство.

Объясняющий принцип может быть двоякого рода: существенный и внесущественный.

Существенно едины истины одной науки, если связь их покоится на том, что прежде всего делает науку наукой; а это, как мы знаем, есть познание из основания, следовательно, объяснение или обосно­вание (в подлинном смысле). Существенное един­ство истин какой-либо науки есть единство объяснения. Но каждое объяснение опирается на теории и заканчивается познанием основных зако­нов, принципов объяснения. Единство объяснения означает, следовательно, теоретическое единство, т. е. согласно вышеприведенному, однородное един­ство обосновывающей закономерности, в конечном счете однородное единство объясняющих прин­ципов.

Науки, в которых точка зрения теории, принципи­ального единства, определяет их области, и которые, таким образом, объемлют в идеальной замкнутости все возможные факты и родовые единичности, при­чем принципы их объяснения лежат в одной законо­мерности, - эти науки не совсем верно называют абстрактными науками. Лучше всего их характе­ризовало бы название теоретических наук. Одна­ко это выражение употребляется для обозначения противоположности практическим и нормативным наукам, и мы также выше оставили за ним этот смысл. Следуя мысли фон Криса⁷⁵, можно было бы почти столь же характерно назвать эти науки помологичес­кими, поскольку закон для них есть объединяющий принцип и существенная цель исследования. Упот­ребляемое иногда название объясняющих наук тоже подходит, если им подчеркивается единство объясне­ния, а не само объяснение. Ведь объяснение относит­ся к сущности каждой науки, как таковой.

Кроме того, имеются еще внесущественные точ­ки зрения для объединения истин в одну науку; ука­жем прежде всего на единство вещи в смысле, близ­ком к буквальному, именно - соединять все те истины, которые по своему содержанию относятся к одной и той же индивидуальной предметности или к одному и тому же эмпирическому роду. Таковы конкретные или, употребляя термин фон Кри­са, онтологические науки, как география, история, астрономия, естественная история, анатомия и т. д. Истины географии объясняются своим отношением к земле, истины метеорологии касаются, еще более ограниченным образом, земных атмосферических явлений, и т. д.

Эти науки иногда называют также описательны­ми, и это название можно принять в том отношении, что единство описания определяется эмпирическим единством предмета или класса, а в данных науках это описательное единство определяет единство на­уки. Но, разумеется, это название нельзя понимать так, будто описательные науки имеют в виду только описание, - это противоречит принципиальному понятию науки.

Так как возможно, что объяснение, руководимое эмпирическими единствами, ведет к далеким друг от друга или даже разнородным теориям и теоретичес­ким наукам, то мы по праву называем единство кон­кретной науки внесущественным.

Во всяком случае ясно, что абстрактные, или номологические науки, представляют собой собственно ос­новные науки, из теоретического состава которых кон­кретные науки должны черпать все, что делает их науками, а именно все теоретическое. Конкретные на­уки естественно ограничиваются тем, что устанавлива­ют зависимость описываемой ими предметности от низ­ших законов номологических наук, и в крайнем случае намечают еще главное направление дальнейшего объяснения. Ибо сведение к основным принципам и построение объясняющих теорий есть вообще своео­бразная область номологических наук, и при достаточ­ном развитии их можно найти в последних, в самой об­щей форме, уже готовыми. Разумеется, этим еще ничего не сказано об относительной ценности обоих видов наук. Теоретический интерес не есть единственный и не один определяет ценность познания. Эстетические, этические, в более широком смысле практические инте­ресы могут соединиться с индивидуальным предметом и придавать его единичному описанию и объяснению высочайшую ценность. Но поскольку руководящим яв­ляется чисто теоретический интерес, индивидуальные, единичные и эмпирические связи сами по себе не имеют значения или же играют роль лишь методологического этапа для построения общей теории. Теоретик-естество­испытатель, т. е. естествоиспытатель, руководящийся связью чисто теоретического, математизирующего об­суждения, смотрит на землю и небесные светила совсем иными глазами, нежели географ или астроном; они сами по себе безразличны для него и имеют значение лишь как примеры тяготеющих масс вообще.

Наконец, мы должны упомянуть еще об ином, так­же внесущественном принципе научного единства; это принцип, который вырастает из однородного оценивающего интереса, следовательно, объективно определен однородной основной ценностью (или однородной основной нормой), как мы уже подроб­но говорили об этом в § 14 главы II. Именно это созда­ет в нормативных дисциплинах реальную сопринадлежность истин, т. е. единство области. Правда, когда говорят о реальной сопринадлежности, под ней естественнее всего разуметь ту, которая коренит­ся в самих вещах; тут, следовательно, имеется в виду лишь единство на основании теоретической законо­мерности или единство конкретной вещи. При этом понимании нормативное и реальное единство стано­вятся противоположностями.

Согласно изложенному выше, нормативные науки зависят от теоретических, и прежде всего от теорети­ческих наук в самом узком смысле - в смысле номо­логических наук; эта зависимость такова, что мы снова можем сказать: они берут из теоретических наук все, что есть в них научного, а именно: все теоретическое.

§ 65. Вопрос об идеальных условиях возможности науки или теории вообще

А. В отношении актуального познания.

Теперь мы поставим важный вопрос об «услови­ях возможности науки вообще». Так как суще­ственная цель научного познания может быть достиг­нута лишь через посредство теории в строгом смысле номологических наук, то мы заменяем этот вопрос вопросом об условиях возможности теории во­обще. Теория, как таковая, состоит из истин, и форма их соединения дедуктивна. Следовательно, ответ на наш вопрос включает в себя ответ на более общий воп­рос, а именно на вопрос об условиях возможности истины вообще, а также дедуктивного единства вообще. Форма постановки вопроса, разумеется, обусловлена историческими отголосками. Мы имеем здесь дело, очевидно, с безусловно необходимым обобщением вопроса об «условиях возможности опы­та». Ведь единство опыта есть для Канта единство пред­метной закономерности; следовательно, оно входит в понятие теоретического единства.

Однако смысл вопроса требует более точной фор­мулировки. Непосредственно вопрос будет, вероят­но, понят в субъективном смысле; в этом смысле его лучше было бы выразить в виде вопроса об усло­виях возможности теоретического познания вообще или, в более общей форме, - об умозаключении и познании вообще, и притом в его возможности для всякого человеческого существа вообще. Эти условия являются отчасти реальными, отчасти идеальны­ми. Первых, психологических, условий мы здесь не будем касаться. Само собой разумеется, возможнос­ти познания в психологическом отношении состав­ляют все те причинные условия, от которых зависит наше мышление. Идеальные условия возможности познания могут быть, как мы уже говорили⁷⁶, двоякого рода. Они представляют собой либо ноэтические, т. е. вытекают из идеи познания, как таковой, и при­том a priori, без всякого отношения к эмпирической особенности человеческого познавания в его психо­логической обусловленности; либо же чисто логи­ческие, т. е. коренятся только в «содержании» позна­ния. Что касается первого, то a priori очевидно, что мыслящие субъекты вообще должны, например, об­ладать способностью совершать все виды актов, в которых осуществляется теоретическое познание. В частности, мы как мыслящие существа должны быть в состоянии с очевидностью усматривать суждения как истины, и истины как следствия других истин; и опять-таки усматривать законы, как таковые, законы, как разъясняющие основания, основные законы как первичные принципы и т. д. Но очевидно также, что сами истины и, в частности, законы, основания, принципы представляют собой то, что они представ­ляют собой, независимо от того, усматриваем ли мы их или нет. Так как они имеют значение не посколь­ку мы их усматриваем, а, наоборот, так как мы усмат­риваем их, поскольку они имеют значение, то их надо считать объективными или идеальными условиями возможности их познания. Следовательно, априор­ные законы, принадлежащие к истине, как к тако­вой, к дедукции, как таковой, и к теории, как тако­вой, должны быть характеризованы как законы, выражающие идеальные условия возможности по­знания вообще или дедуктивного и теоретического познания вообще, и притом условия, которые коре­нятся в самом «содержании» познания.

Здесь речь идет, очевидно, об априорных услови­ях познания, которые могут быть рассмотрены и ис­следованы вне всякого отношения к мыслящему субъекту и к идее субъективности вообще. Ведь эти законы по содержанию своего значения совершен­но свободны от такого отношения, они не говорят, хотя бы даже в идеальной форме, о познавании, о процессе суждения, умозаключения, представления, обоснования и т. п., а говорят об истине, понятии, положении, умозаключении, основании и следствии и т. д., как мы это подробно разъяснили выше⁷⁷. Но само собой разумеется, что эти законы могут быть с очевидностью видоизменены так, что имеют прямое отношение к познанию и субъекту познания и тогда говорят даже о реальных возможностях познавания. Тут, как и в других случаях, априорные утверждения о реальных возможностях возникают путем перене­сения идеальных (выраженных в чисто родовых по­ложениях) отношений на отдельные эмпирические случаи⁷⁸.

В сущности идеальные условия познания, которые мы отличаем в качестве поэтических от объективно-логических, суть не что иное как подобные видоизме­нения этих, принадлежащих к чистому содержанию познания, закономерных уразумений; благодаря таким видоизменениям эти знания становятся плодотвор­ными для критики познания, а затем путем дальней­ших видоизменений для практически-логического нормирования познания. (Ибо сюда примыкают и нормативные видоизменения чисто логических за­конов, о чем так много говорилось выше.)

§ 66. Б. Тот же вопрос в отношении содержания познания

Из этого анализа ясно, что вопрос об идеальных условиях возможности познания вообще и теоре­тического познания в частности в конечном счете приводит нас к известным законам, которые ко­ренятся в самом содержании познания или в кате­гориальных понятиях, его составляющих, и настолько отвлеченны, что не содержат в себе ниче­го относительно познания как акта познающего субъекта. Эти законы или составляющие их катего­риальные понятия и образуют то, что вообще в объективно-идеальном смысле может быть пони­маемо под условиями возможности теории. Ибо не только в отношении теоретического познания, как мы это делаем до сих пор, но и в отношении его содержания, следовательно, непосредствен­но в отношении самой теории может быть постав­лен вопрос об условиях возможности. Тогда под те­орией - и это надо еще раз подчеркнуть - мы разумеем известное идеальное содержание воз­можного познания, совершенно так же, как под истиной, законом и т. п. Многообразию индивиду­ально единичных актов познания одного и того же содержания соответствует единая истина, именно в качестве этого идеально тождественно­го содержания. Равным образом, многообразию индивидуальных комплексов познания, в каждом из которых - теперь или прежде, в том или в дру­гом субъекте, - познается одна и та же теория, соответствует именно эта теория как идеально тож­дественное содержание. Она тогда состоит не из актов, а из чисто идеальных элементов, из истин, и притом в чисто идеальных формах, в формах ос­нования и следствия.

Если мы теперь отнесем вопрос об условиях воз­можности непосредственно к теории в этом объек­тивном смысле и именно к теории вообще, то эта воз­можность может иметь только тот смысл, который вообще присущ чисто отвлеченно мыслимым объек­там. От объектов мы переходим тут к понятиям, и «возможность» означает не что иное как «значение» или, вернее, действительность (Wesenhaftigkeit) соответствующего понятия. Это есть то, что неред­ко обозначается как «реальность» понятия в про­тивоположность воображаемости или недействительности (Wesenlosigkeit) его⁷⁹. В этом смысле го­ворят о реальных определениях, которые обеспечи­вают возможность, значение, реальность определен­ного понятия, а также о противоположности между реальными и мнимыми числами, геометрическими фигурами и т. д. Упоминание о возможности в при­менении к понятиям имеет, очевидно, переносное значение. В подлинном смысле возможно только существование предметов, соответствующих этим понятиям. Эта возможность a priori обеспечивается познанием отвлеченной сущности, которое откры­вается нам, например, на основе наглядного пред­ставления такого предмета. Путем перенесения сама действительность понятия тоже обозначается тут как возможность.

В связи с этим получает легко понятный смысл вопрос о возможности теории вообще и об усло­виях, от которых она зависит. Возможность или дей­ствительность теории вообще, разумеется, гаранти­руется самоочевидным познанием какой-либо определенной теории. Но тогда возникает дальней­ший вопрос: что в идеально-закономерной всеобщ­ности обусловливает эту возможность теории вооб­ще, т. е. что составляет идеальную «сущность» теории, как таковой? Каковы первичные «воз­можности», из которых создается возможность «те­ории», другими словами, каковы первичные дей­ствительные понятия, из которых конституируется само действительное понятие теории?

И далее, каковы те чистые законы, которые, выте­кая из этих понятий, дают единство всякой теории, как таковой; стало быть законы, которые относятся к форме всякой теории, как таковой, и a priori определяют ее возможные (существенные) разнообразия или виды?

Если эти идеальные понятия или законы ограни­чивают возможность теории вообще, другими сло­вами, если они выражают то, что по существу при­надлежит к идее теории, то отсюда непосредственно следует, что каждая замышленная теория только тог­да есть теория, когда и поскольку она гармонирует с этими понятиями или законами. Логическое оправ­дание понятия, т. е. оправдание его идеальной воз­можности совершается посредством перехода к его наглядной или выводимой сущности. Следовательно, логическое оправдание данной теории, как таковой, (т. е. в ее чистой форме) требует перехода к сущнос­ти ее формы и тем самым перехода к понятиям и законам, которые образуют идеальные со­ставные части теории вообще («условия ее воз­можности») и которые a priori и дедуктивно регули­руют всякую специализацию идей теории на ее возможные виды. Тут дело обстоит так же, как и в бо­лее широкой области дедукции, например, в простых силлогизмах. Хотя они и сами по себе могут быть проникнуты очевидностью, все же получают свое самое последнее и самое глубокое оправдание толь­ко путем сведения их к формальному закону умозак­лючения, Таким образом, получается уразумение априорного основания силлогистической связи. То же относится ко всякой сколь угодно сложной дедук­ции и в особенности к теории. В самоочевидном те­оретическом мышлении мы уразумеваем основание объясненных соотношений вещей. Более глубо­кое уразумение сущности самой теоретической свя­зи, образующей теоретическое содержание этого мышления, а также уразумение априорных законо­мерных оснований его действия наступает лишь пос­ле сведения его к форме и закону, и к теоретическим связям той совершенно иной области познания, к которой принадлежат эти формы и законы.

Этим указанием на более глубокое уразумение и оправдание вскрывается несравненная ценность те­оретических исследований, необходимых для разре­шения намеченной проблемы: речь идет о система­тических теориях, вытекающих из самого существа теории, или об априорной теорети­ческой помологической науке, относящейся к идеальному существу науки, как таковой, т. е. к содержащимся в ней систематическим теориям, и с исключением ее эмпирической, антропологичес­кой стороны. Следовательно, речь идет, в широком смысле слова, о теории теорий, о науке наук. Однако значение для обогащения нашего познания надо, ко­нечно, отличать от самих проблем и собственного содержания их решений.

§ 67. Задачи чистой логики. Во-первых: фиксация чистых категорий значения, чистых предметных теорий и их закономерных осложнений

Если на основании этого предварительного уяс­нения идеи априорной дисциплины, более глубокое понимание которой является целью нашей работы, мы захотим перечислить ее задачи, то нам придется различать три группы таковых.

Во-первых, потребуется установить или научно выяснить важнейшие понятия и прежде всего все первичные понятия, которые «делают возможной» связь познания в объективном отношении, и в осо­бенности теоретическую связь. Другими словами, тут имеются в виду понятия, которые конституируют идею теоретического единства, а также и понятия, которые состоят в идеально-закономерной связи с ними. Вполне понятно, что здесь конститутивно об­разуются понятия второй степени, именно понятия о понятиях и прочих идеальных единствах. Данная теория есть известная дедуктивная связь данных по­ложений, эти же последние представляют собой оп­ределенно сложившиеся связи данных понятий. Идея соответственной «формы» теории возникает путем подстановки неопределенного на место всего этого данного, и, таким образом, место простых понятий заступают понятия о понятиях и других идеях. Сюда относятся уже: понятие, положение, истина и т. д.

Конститутивны, разумеется, понятия элементар­ных форм соединения, в особенности те, которые совершенно общим образом конститутивны для де­дуктивного единства положений, как, например, конъюнктивное, дизъюнктивное, гипотетическое соединение положений в новые положения. Консти­тутивны, далее, и формы соединения низших элемен­тов значений в простые положения, а это в свою оче­редь ведет к различным формам субъекта, предиката и т. д. Точные законы регулируют постепенные услож­нения, создающие из первоначальных форм беско­нечное многообразие все новых форм. И эти законы усложнений, дающие возможность комбинирующе­го обзора понятий, выводимых на основе первона­чальных понятий и форм, как и сам этот комбиниру­ющий обзор, также принадлежат, разумеется, к обсуждаемому здесь кругу исследования.

В близкой, идеально закономерной связи с упомя­нутыми доселе понятиями, с категориями значе­ния, находятся другие, коррелятивные им понятия, такие, как предмет, соотношение вещей, единство, множество, совокупность, отношение, соединение и т. д. Это чистьте, или формальные, предметные категории. Следовательно, и они должны быть при­няты во внимание. В обоих отношениях речь идет всегда о понятиях, которые, как это явствует уже из их функции, независимы от особенности той или иной материи познания и которым должны быть подчинены все специально выступающие в мышлении понятия и предметы, положения и соот­ношения вещей и т. д.; поэтому эти понятия могут возникать только из размышления над различными «функциями мышления», т. е. могут иметь своей кон­кретной основой возможные акты мышления, как таковые.

Все эти понятия надлежит фиксировать и исследо­вать «происхождение» каждого из них в отдельнос­ти. Для нашей дисциплины психологический вопрос о возникновении соответствующих отвлеченных представлений или тенденций к представлениям не представляет ни малейшего интереса. Не об этом вопрос тут идет речь, а алогическом происхожде­нии или - если мы предпочтем совершенно устра­нить неподходящее и возникшее лишь из неясности мышления слово «происхождение» - об уразумении сущности соответствующих понятий и, в методоло­гическом отношении, о фиксации однозначных, рез­ко различенных значений слов. Этой цели мы можем достичь лишь путем уяснения сущности или в отно­шении сложных понятий путем познания действи­тельности заключающихся в них элементарных по­нятий и понятий форм их соединения.

Все это - лишь подготовительные и с виду ничтож­ные задачи. Они в значительной мере неизбежно при­нимают форму терминологических рассуждении и несведущим легко представляются мелочным и бес­плодным словопрением. Но до тех пор, пока не раз­личены и не выяснены понятия, всякая дальнейшая работа безнадежна. Ни в какой другой области позна­ния эквивокация не имеет столь рокового значения, нигде путанность понятий не сдерживала до такой степени успехов познания, нигде она не тормозила так сильно даже само начало его - уразумение его истинных целей, как в логике. Критические анализы этих пролегомен показали это повсюду.

Значение проблем этой первой группы нельзя до­статочно высоко оценить, и возможно, что именно в них заключаются величайшие трудности всей дис­циплины.

§ 68. Во-вторых: законы и теории, коренящиеся в этих категориях

Во второй группе проблем отыскиваются зако­ны, коренящиеся в этих категориальных понятиях и касающиеся не только их усложнения, но и объек­тивного значения созидаемых из них теоретичес­ких единств. Эти законы сами в свою очередь кон­ституируют теории. С одной стороны - теории умозаключений, например, силлогистику, которая, однако, лишь одна из таких теорий. С другой сторо­ны, из понятия множества вытекает чистое учение о множестве; из понятия о совокупности - чистое уче­ние о совокупностях и т. д., и каждое из них есть зам­кнутая в себе теория. Таким образом, все относящи­еся сюда законы ведут к ограниченному числу первичных, или основных, законов, которые непос­редственно коренятся в категориальных понятиях и (в силу своей однородности) должны обосновывать всеобъемлющую теорию, которая включает в себя в качестве относительно замкнутых составных частей вышеупомянутые единичные теории.

Здесь имеется в виду область законов, сообразно которым должно протекать каждое теоретическое исследование. Не то чтобы каждая отдельная теория предполагала в качестве основания своей возможно­сти и обязательности какой-либо отдельный закон. Наоборот, вышеуказанные теории в своем идеальном совершенстве образуют всеобъемлющий фонд, из которого каждая определенная (т. е. действительная, обязательная) теория черпает идеальные основания своей действительности; это те законы, сообразно которым она протекает и исходя из которых она может быть оправдана до последнего основания, по своей «форме» как истинная теория. Поскольку тео­рия есть всеобъемлющее единство, построенное из отдельных истин и связей, само собой понятно, что законы, относящиеся к понятию истины и к возможности отдельных связей той или иной формы, также заключены в отграниченной здесь области. Хотя понятие теории есть более узкое понятие - или, вернее, именно в силу этого - задача исследо­вания условий его возможности более обширна, чем соответствующие задачи исследования истины вооб­ще и первичных форм связей положений.

§ 69. В-третьих: теория возможных форм теорий, или чистое учение о многообразии

Если все эти исследования выполнены, то этого достаточно для осуществления идеи науки об услови­ях возможности теории. Но мы тотчас же видим, что эта наука указует на дальнейшую, дополнительную к ней науку, которая рассматривает a priori суще­ственные виды (формы) теории и соответ­ствующие законы отношений. Так возникает на основании последнего обобщения идея более обшир­ной науки о теории вообще, которая в основной сво­ей части исследует существенные понятия и законы, конститутивно принадлежащие к идее теории, и за­тем переходит к дифференцированию этой идеи и вместо исследования возможности теории, как тако­вой, исследует уже a priori возможные теории.

Именно на основе достаточного решения озна­ченных задач становится возможным определенным образом развить из чисто категориальных понятий многообразные понятия возможных теорий, чистые «формы» теорий, действительность которых за­кономерно доказана. Но эти различные формы не лишены взаимной связи. Найдется известный поря­док приемов, посредством которого мы будем в со­стоянии построить возможные формы, обозреть их закономерные связи, а следовательно, также перево­дить одни формы в другие путем варьирования оп­ределяющих их основных факторов и т. д. Нам откро­ются, если не вообще, то, по крайней мере, для форм теорий точно определенного рода, общие положе­ния, которые в отграниченной области господству­ют над развитием, связью и превращением форм.

Положения, которые надлежит здесь установить, должны, очевидно, обладать иным содержанием и характером, чем основные положения и теоремы теорий второй группы, например, силлогистические законы или арифметические и т. д. Однако само со­бой разумеется, что их дедукция (ибо подлинных ос­новных законов здесь не может быть) должна исхо­дить исключительно из теорий последнего рода.

Это есть последняя и высшая цель теоретической науки о теории вообще. Она и в познавательно-прак­тическом отношении не лишена значения. Напротив, включение теории, по ее форме, в определенный класс может получить величайшее методологическое значе­ние. Ибо с расширением дедуктивной и теоретической сферы растет свободная жизненность теоретическо­го исследования, растет богатство и плодотворность методов. Таким образом, разрешение проблем, постав­ленных в пределах теоретической дисциплины или в пределах одной из ее теорий, иногда может получить весьма сильную методическую помощь от уяснения категориального типа или (что то же самое) формы теории, а иногда от перехода к более обширной фор­ме или классу форм и их законам.

§ 70. Пояснения к идее чистого учения о многообразии

Эти намеки покажутся, быть может, несколько за­темненными. Что дело идет тут не о смутных фанта­зиях, а о концепциях с прочным содержанием, пока­зывает «формальная математика» в самом общем смысле, или учение о многообразии, этот плод выс­шего расцвета современной математики. И действительно, это учение есть не что иное как частичное осуществление только что намеченного идеала. Этим, разумеется, еще не сказано, что сами математики, ру­ководимые первоначально интересами области чисел и величин и ограниченные этими интересами, пра­вильно поняли идеальную сущность новой дисцип­лины и вообще возвысились до последней абстракции всеобъемлющего учения о теориях. Предметный кор­релят понятия возможной, определенной только по своей форме теории есть понятие возможной обла­сти познания вообще, подчиненной теории такой формы. Но такую область математик (в сво­ем кругу) называет многообразием. Это есть, стало быть, область, которая единственно и исключитель­но определяется тем, что она подчинена теории та­кой-то формы, т. е. что для ее объектов возможны известные связи, подчиненные известным основ­ным законам данной определенной формы (здесь это есть единственно определяющее). По своему содержа­нию эти объекты остаются совершенно неопределен­ными - математик, чтобы указать на это, охотно го­ворит об «объектах мышления». Они не определены ни прямо, как индивидуальные или специфические цинич­ности, ни косвенно своими внутренними видами или родами, а исключительно только формой признан­ных за ними связей. Эти последние по содержанию так же мало определены, как и их объекты; определена только их форма, и она определяется именно формой элементарных законов, действие которых усматрива­ется в ней. И эти законы определяют как область, так и выстраиваемую теорию или, вернее, форму тео­рии. В учении о многообразии, например, + есть не знак сложения чисел, а знак такого соединения вооб­ще, к которому применимы законы формы а+b=b+а и т. д. Многообразие определено тем, что его объекты мышления допускают эти «операции», как и другие, о которых можно доказать, что они a priori совмести­мы с первыми.

Самая общая идея учения о многообразии со­стоит в том, чтобы быть наукой, которая определен­ным образом развивает существенные типы воз­можных теорий и исследует их закономерные взаимоотношения. Тогда все действительные теории являются специализациями и сингуляризациями со­ответствующих им форм теории, как и все теорети­чески обработанные области познания - отдельны­ми многообразиями. Если в учении о многообразии действительно проведена соответствующая формаль­ная теория, то этим исчерпана вся дедуктивная теоре­тическая работа построения всех действительных те­орий той же формы.

Эта точка зрения имеет величайшее методологи­ческое значение, без нее нельзя и говорить о пони­мании математических методов. Не менее важно свя­занное с переходом к чистой форме включение последней в более широкие формы и классы форм. Что именно в этом приеме заключается главный ис­точник удивительного методологического искусст­ва математики, показывает не только взгляд на уче­ния о многообразии, которые выросли из обобщений геометрической теории и формы теории, но даже первый и самый простой случай этого рода, расши­рение реальной области чисел (или соответствующей формы теории, «формальной теории реальных чи­сел») и превращение ее в формальную, удвоенную область простых комплексных чисел. И действитель­но, в этом воззрении лежит ключ к единственно воз­можному разрешению все еще невыясненной про­блемы, на каком основании, например, в области чисел с невозможными (недействительными) поня­тиями можно обращаться, как с реальными. Однако здесь не место подробно развивать это.

Говоря выше о теориях многообразии, возникших из обобщений геометрической теории, я разумел, конечно, учение о многообразиях п измерений - Эвклидовых и не-Эвклидовых, далее, учение Грассмана о протяжении и родственные, легко отделимые от всего геометрического, теории В. А. Гамильтона и др. Сюда же относится учение Lie о трансформацион­ных группах, исследования G. Cantor'a о числах и многообразиях и многие другие.

Рассматривая способ, которым посредством ва­рьирования меры кривизны совершается взаимный переход между различными видами пространствен­но-подобных многообразии, философ, изучивший начала теории Римана-Гельмгольца, может соста­вить себе некоторое представление о том, как чис­тые формы теории определенно различного типа соединяются между собой закономерными связями. Было бы легко показать, что познание истинного за­мысла подобных теорий как чисто категориальных форм теорий изгоняет всякий метафизический ту­ман и всякую мистику из соответственных матема­тических исследований. Если мы назовем простран­ством некоторую известную нам форму порядка мира явлений, то, разумеется, противоречиво гово­рить о «пространствах», для которых не имеет зна­чения аксиома о параллелях; противоречиво также говорить о различных геометриях, поскольку гео­метрия есть именно наука о пространстве мира яв­лений. Но если мы под пространством понимаем категориальную форму мирового пространства, и под геометрией - категориальную теоретическую форму геометрии в обычном смысле, тогда про­странство входит в подлежащий закономерному от­граничению вид категориально-определенных мно­гообразии, в отношении которого естественно можно говорить о пространстве в более широком смысле. И геометрическая теория тоже входит в со­ответствующий вид теоретически связанных и чис­то категориально определенных форм теории, ко­торые тогда в соответственно расширенном смысле можно называть «геометриями» этих «простран­ственных» многообразии. Во всяком случае учение о «пространствах п измерений» осуществляет теорети­чески замкнутую часть учения о теориях в опреде­ленном выше смысле. Теория Эвклидова многообра­зия о трех измерениях есть последняя идеальная единичность в этом закономерно связанном ряду ап­риорных и чисто категориальных форм теорий (формальных дедуктивных систем). Само это много­образие есть в отношении «нашего» пространства, т. е. пространства в обычном смысле, соответствую­щая ему чисто категориальная форма, стало быть, идеальный вид, по отношению к которому наше про­странство составляет, так сказать, индивидуальную единичность, а не видовое различие. Другой гранди­озный пример есть учение о комплексных системах чисел, в пределах которой теория «простых» комп­лексных чисел есть опять-таки сингулярная единич­ность, последнее видовое различие. В отношении со­ответствующих теорий арифметика совокупности, арифметика порядковых чисел, арифметика quantité dirigée и т. п. представляют собой все в известном смысле индивидуальные единичности. Каждой из них соответствует формальная видовая идея, в дан­ном случае учение об абсолютных целых числах, о реальных числах, о простых комплексных числах и т. д., причем «число» следует понимать в обобщенно-формальном смысле.

§ 71. Разделение труда. Работа математиков и работа философов

Таковы, следовательно, проблемы, которые мы при­числяем к области чистой, или формальной, логики в выше определенном смысле, причем мы придаем ее области наибольший объем, какой вообще совместим с очерченной идеей науки о теории. Значительная часть принадлежащих к ней теорий уже давно консти­туировалась в виде чистой (в особенности «формальной») математики и обрабатывается математиками на­ряду с другими, уже не «чистыми» в этом смысле дис­циплинами, как геометрия (в качестве науки о «нашем» пространстве), аналитическая механика и т. д. И дей­ствительно, природа вещей тут безусловно требует разделения труда. Построение теорий, строгое и методическое разрешение всех формальных проблем навсегда останется специальной областью математи­ка. При этом своеобразные методы и направления ис­следования предполагаются данными, и они у всех чи­стых теорий по существу одинаковы. С недавних пор даже усовершенствованием силлогистической тео­рии, которая издавна причислялась к собственной сфере философии, овладели математики, и в их ру­ках эта будто бы давно исчерпанная теория испыта­ла небывалое развитие. Ими же были открыты и с чи­сто математической тонкостью развиты теории новых видов умозаключений, которых не знала или не понимала традиционная логика. Никто не может запретить математикам предъявлять притязания на все, к чему приложимы математическая форма и метод. Только тот, кто не знает современной, в особенности формальной, математики и судит о ней только по Эвклиду и Адаму Ризе, может сохранить общий предрассу­док, будто сущность математического содержится в числе и количестве. Не математик, а философ выходит за естественную сферу своего права, когда борется про­тив «математизирующих» теорий логики и не хочет вер­нуть своих временных питомцев их настоящим роди­телям. Пренебрежение, с которым философы-логики говорят о математических теориях умозаключений, нисколько не мешает математической форме их, как и всех строгоразвитых теорий (это слово надо, конечно, тоже брать в настоящем его смысле), быть единственно научной, единственной формой, дающей системати­ческую законченность и совершенство и позволяющей обозреть все мыслимые вопросы и возможные формы их разрешения.

Но если разработка всех подлинных теорий принад­лежит к области математика, что же тогда останется философу? Здесь надо обратить внимание на то, что математик на самом деле не есть чистый теоретик, а лишь изобретательный техник, как бы конструктор, который, имеет в виду только формальные связи, строит теорию как произведение технического искусства. Как практи­ческий механик конструирует машины, не нуждаясь в законченно ясном знании сущности природы и ее за­кономерности, так и математик конструирует теории чисел, величин, умозаключений, многообразии, не нуждаясь для этого в окончательном уразумении сущ­ности теорий вообще и сущности обусловливающих их понятий и законов. Подобно обстоит дело и во всех «специальных науках». Ведь, πρότερον τή φύσει (первое по природе) именно и не есть πρότερον πρός ημας (первое для нас). К счастью, не действительное уразумение, а научный инстинкт и метод делают возможной науку в обычном, практически столь плодотворном смысле. Именно поэтому наряду с изобретательской и мето­дической работой отдельных наук, направленной больше на практическое выполнение и овладение, чем на действительное уразумение, необходима постоян­ная «познавательно-критическая», составляющая дело одного только философа, рефлексия, которая руково­дится одним только чисто теоретическим интересом и служит к осуществлению прав последнего. Философ­ское исследование предполагает совершенно иные методы и тенденции и ставит себе совершенно иные цели. Оно не хочет вмешиваться в дело специалиста-исследователя, а стремится уразуметь смысл и сущ­ность его действий в отношении метода и вещи. Фило­софу недостаточно того, что мы ориентируемся в мире, что мы имеем законы как формулы, по которым можем предсказывать будущее течение вещей и восста­навливать прошедшее; он хочет привести в ясность, что такое есть по существу «вещи», «события», «законы при­роды» и т. п. И если наука строит теории для систематического осуществления своих проблем, то философ спрашивает, в чем сущность теории, что вообще делает возможной теорию и т. п. Лишь философское исследо­вание дополняет научные работы естествоиспытателя и математика и завершает чистое и подлинное теоре­тическое познание. Ars inventiva специального иссле­дователя и познавательная критика философа представ­ляют собой взаимно дополняющие друг друга научные деятельности, и только через них обеих достигается полное и цельное теоретическое уразумение.

Впрочем, дальнейшие детальные исследования для подготовления нашей дисциплины с ее философской стороны покажут, чего не хочет и не может давать математик, и что тем не менее должно быть сделано.

§ 72. Расширение идеи чистой логики. Чистое учение о вероятности как чистая теория опытного познания

Понятие чистой логики, как мы его развивали до сих пор, объемлет теоретически замкнутый круг проблем, которые по существу относятся к идее теории. Посколь­ку ни одна наука не возможна без объяснения из осно­ваний, стало быть, без теории, чистая логика самым общим образом объемлет идеальные условия возмож­ности науки вообще. Но надо принять во внимание, что при таком понимании логика еще отнюдь не вклю­чает в себя, как особый случай, идеальных условий опытной науки вообще. Вопрос об этих условиях, правда, имеет более ограниченный объем; опытная на­ука есть тоже наука и, само собой разумеется, под­чинена со стороны содержащихся в ней теорий зако­нам отграниченной выше сферы. Но идеальные законы определяют единство опытных наук не только в форме законов дедуктивного единства, как и вообще опытные науки нельзя никогда свести к одним только их теори­ям. «Теоретическая оптика», т. е. математически я теория оптики, не исчерпывает науки оптики; математическая механика точно так же не исчерпывает всей механики и т. д. Но весь сложный аппарат процессов познания, в которых вырастают и многократно изменяются с про­грессом науки теории опытных наук, тоже подчиняет­ся не только эмпирическим, но и идеальным законам.

В опытных науках всякая теория только предполо­жительна. Она дает объяснение не из очевидно дос­товерных, а лишь из очевидно вероятных основ­ных законов. Таким образом, сами теории обладают только уясненной вероятностью, они представляют собой только предварительные, а не окончательные теории. Сходное применимо в известном смысле и к фактам, подлежащим теоретическому объяснению. Мы, правда, исходим из них, они для нас имеют зна­чение данных, и мы хотим только «объяснить» их. Но когда мы переходим к объясняющим гипотезам и пу­тем дедукции и проверки - иногда после многократ­ного видоизменения - принимаем их как вероятные законы, то сами факты не остаются неизменными, а эволюционируют с прогрессом познания. Посред­ством прироста познания в гипотезах, найденных пригодными, мы все глубже вникаем в «истинную сущ­ность» реального бытия, все более совершенствуем наше понимание явлений, которое всегда в большей или меньшей степени исполнено противоречий. Дело в том, что факты первоначально «даны» нам только в смысле восприятия (и сходным образом в смысле вос­поминания). В восприятии вещи и события как будто сами находятся перед нами, так сказать, без преград созерцаются и схватываются нами. И что мы здесь со­зерцаем, мы высказываем в суждениях восприятия: это представляют собой ближайшим образом «данные факты» науки. Но то «действительное» фактическое со­держание, которое мы признаем за явлениями вос­приятия, эволюционирует с прогрессом познания. И для того чтобы в каждом случае определить, что в них истинного, другими словами, чтобы определить эмпирический предмет познания, нам необходимо в зна­чительном (и постоянно расширяющемся) объеме научное познание законов.

Но во всем этом мы действуем, как подчеркнул Лей­бниц, и притом впервые с полной отчетливостью, не слепо, не без идеального права. Мы утверждаем, что в каждом случае существует лишь один правомерный способ оценки объясняющих законов и определения действительных фактов, и притом для каждой достиг­нутой ступени науки. Когда вследствие притока новых эмпирических инстанций вероятная закономерность или теория оказывается несостоятельной, мы не зак­лючаем из этого, что научное обоснование этой тео­рии было ложным. В области прежнего опыта была «единственно правильной» прежняя теория, в области расширенного опыта таковой является вновь обосно­вываемая теория; она есть единственная, которая оп­равдывается при корректной оценке вероятности. На­оборот, мы иногда судим, что эмпирическая теория ложно обоснована, хотя, быть может, если развить ее иным объективно правомерным образом, она при дан­ном состоянии науки оказывается единственно подхо­дящей. Из этого следует, что и в области эмпиричес­кого мышления, в сфере вероятностей должны существовать идеальные элементы и законы, в которых вообще a priori коренится возможность эмпирической науки, познания вероятности реально­го. Эта сфера чистой закономерности, которая имеет отношение не к идее теории и, главным образом, к идее истины, а к идее эмпирического единства объяснения, или к идее вероятности, образует вторую великую основу логического технического учения и вместе с ним принадлежит к области чистой логики в соот­ветственно более широком смысле.

В дальнейших специальных исследованиях мы ограничиваемся более узкой областью, которая, со­гласно существенному расположению материала, стоит на первом месте.

|< в начало	<< назад	к содержанию