Часть перваяСЛОВО БОЖИЕ
История человека - это по сути своей история слова. Человек жизнеспособен, потому что может дышать, ходить, потому что в состоянии двигаться, он силен и могуч и поэтому способен к борьбе. Но лишь благодаря слову и, главным образом, слову, обращенному к ближнему, человек обретает самого себя, становится личностью.
Слово истинное — это таинство и тайна его, истоки его заключены в самой сути его. Пророки и поэты (а ведь каждый из нас в душе своей немного пророк и немного поэт) - творцы сути человеческой. Им подвластны те границы истины человеческой, в пределах которых рождается и расцветает слово в своей тайне: "Ты ничего не объясняешь, поэт, но благодаря лишь слову твоему становится все просто и ясно" (П.Клодель -P.Claudel), "Не изобретая ничего нового, я открываю" (Ш.Пеги - Ch.Peguy). Слово дает человеку возможность проникнуть в суть вещей, дать им название, вложить в них душу, сделать их способными к общению.
Слово учит слушать. Оно двузначно по своей природе: говорит и слушает, обращается и воспринимает. Внутренний трепет охватывает человека, внимающего своему ближнему: "Я сплю, а сердце мое бодрствует: вот голос моего возлюбленного, который стучится... И внутренность моя взволновалась от него..." (Неся. 5,2-4). Именно услышанное слово открывает в нас начало поиску неизведанного (Песн. 3,1-3). Оно сближает. "Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин?.. мы поищем его с тобою" (Песн. 6,1).
Человек по своей сути нуждается в том, чтобы дом его всегда посещали, слово человека — это очаг в его доме, а его дом. -это его гостеприимство. И кто сумеет построить дом слову своему, хранить который будет икона его - готовится в гостеприимстве своем принять самого высокого Поэта - Бога. История человека, а равно как и слова его - это совершенство и приобщение к Слову Божественному, с которым Бог обращается к нам. Слово это Божие стоит у дверей и стучит в нее: "если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною" (Откр. 3.20).
Глава 1
МИР СЛОВА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО1
Думаю, что вполне уместно и оправдано посвятить первую главу "Богословского введения в Библию" разъяснению понятия слова человеческого. Начнем с того, что в Библии не сказано: "Говорил Бог в Священном Писании...", а сказано "Говорил Бог в Священном Писании через людей и по человечеству" (DV 12)II.
История Священного Писания — это история Слова Божьего, обращенного к людям: "Бог многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне..." (Евр 1,1-2). Ветхий Завет и Новый Завет описывают все деяния Слова Божьего во всей их совокупности с самого начала его, которое сотворило мир (Быт 1,2), призвало Авраама (Быт 12,1 и далее), и Моисея (Исх 3,7 и далее), передало во владения землю, которую Он клялся передать отцам их (Нав 1,1,21,43-45), "обращено к пророкам" Израиля (Ос 1,1; Иер 1,2 и др.), говорит людям в Иисусе из Назарета (Ин 1,1-14); "росло и распространялось с такой силой, возрастало и возмогало" (Деян 6,7; 12,24; 19,20) с утверждением Церкви Апостольской, способствовало созданию "нового неба и новой земли, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет" (Откр 21,1-2).
Нигде в Писании мы не найдем прямого Слова Господня. Бог обращается к Своему Народу через людей и на языке человеческом. И библейский рассказ о диалоге Бога с избранниками Его от начала до конца ведется людьми и через людей. Древний Израиль выражает свое изумление, поскольку "с небес дал Он слышать тебе глас Свой, дабы научить тебя, и на земле показал тебе великий огонь Свой, и ты услышал слова Его из среды огня" (Втор 4,32-37). Закружилась голова от изумления и у Нового Израиля, который призван был приобщаться к божественным истинам: "В начале было Слово, и Слово было Бог (Ин 1,1), "И Слово стало плотию" (Ин 1,14); постигнуть смысл того, что "Все через него начало быть", "слово было в начале у Бога" и "что мы слышали, и что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни" (1 Ин 1,1-4).
Именно это свидетельствует о "неизреченной благости" и человеколюбии БогаIII. Он, Бог, предупредительно заботясь о существе человека, уподобил слово Свое слову человеческому. "Слова Божии, выраженные человеческим языком, уподобились человеческому языку, как некогда Слово Предвечного Отца, восприняв слабую человеческую плоть, сделалось подобным людям" (DV 13). Истинное человеколюбие Бога пронизывает Слово Божие, и все в Писании свидетельствует о бесконечной милости Спасителя, о его "человеколюбии" (Тит 3.4). Господь любит людей, и в любви своей, говоря на языке человеческом, Он сходит к людям, обращается к ним, чтобы они услышали Его, чтобы приобщались и познавали Его, и, говоря на их языке, Он возвращает Слову человека его истинность.
1. "Homo loquens"
Мы не можем с уверенностью утверждать, что определение человека, как животного, обладающего даром речи2, является более точным, чем другие. Возможно, что по сравнению со множеством других определений оно просто понятнее нам всем. Слово — это тот порог, за которым открывается мир земной. Говорить и давать названия - это, в какой-то степени, призывать к жизни, извлекать из ничего. До тех пор, пока человек не начнет говорить, окружающий нас мир со всеми его сложными противоречиями остается самим по себе, не приносящим никакой пользы, в нем нет ничего, что имело бы для нас какое-либо реальное значение. Недаром Ницше называл гениальных людей "номинаторами". "Они всегда видят что-нибудь такое, что еще не имеет своего названия, хотя и находится у нас на виду"3. Библейский Адам проникает в суть всего живого, чтобы дать ему название; звери, птицы... все, что окружает его, создано Богом, но не является для него реальным до тех пор, пока не имеет своего названия (Быт 6,2;19-20). Вслед за сотворением мира дать название всему, что нас окружает, "является первым непосредственным усилием человека, чтобы духовно утвердиться над этим миром, делая его объективной реальностью".4 Итак, именно через слово и благодаря слову человек проникает в этот запутанный, хаотический мир, удовлетворяет свою внутреннюю потребность в познании, свою способность познавать, трактовать этот мир по-своему, углублять его понимание и властвовать над ним.
Но и это еще не все. Благодаря слову человек учится управлять самим собой и, в какой-то степени, приспособляется к самому себе. Говоря, он лучше ориентируется в собственном внутреннем мире, таком бесконечно сложном и запутанном, многогранном и смутном, полном загадок и сомнений. Говоря, он достигает большего "самопознания", в чем постоянно ощущает все растущую потребность. В этом кроется тайна человеческой сущности, которая полностью не может быть ни исчерпана, ни разгадана. Он ощущает потребность в дисциплине слова для самопознания и самовыражения, и поэтому он убеждается, что бытие (жизнь) не терпит недосказанности, равно как не терпит излишества слов: "Слово — это всегда истина в ее слабом отражении по сравнению с первородным началом... Не существует какого-то последнего слова в личностном самоутверждении, по сю сторону последнего момента в существовании личности"5.
И, наконец, самое очевидное: слово дает возможность людям приобщаться к жизни в плане социальных и общечеловеческих взаимоотношений, т.е. дает возможность коммуникации. Однако и в этом ракурсе человеческое слово выражает (а точнее, должно выражать) не чистую "физичность", а "метафизичность" отношений. Возможная (пусть даже незначительная) фальсификация слова происходит не только при подмене истинного смысла ложным, при очевидной "неправде", но и тогда (а в этом и состоит самая большая опасность), когда слово не соответствует более своему исходному содержанию, превращаясь в пустую "этикетку". Если слова более не отражают творческую, созидательную динамику отношений, если они не живут в постоянном их употреблении, не актуализируются, то они заведомо обречены на вымирание. Человеческое достоинство, личностное начало каждого из нас "взывают к ответственности" в плане выбора определенных языковых средств общения. В противном случае реальность будет продолжать существовать сама по себе, вне зависимости от нашей речи, чьей функцией как раз является формировать и направлять эту реальность. Слово будет лишь пустой оболочкой, и пустота, мертвая пустота - единственным его содержанием.
2. Три основные функции слова6
Из "истории слова" вытекают три основные функции человеческого языка: первая имеет непосредственную связь с природой, миром и историей. Это информация. Вторая - функция экспрессивно-эмоциональная. Человек как бы общается сам с собой. Третья связана с взаимоотношениями человека с другими. Это призыв7. Эти три функции в условиях языковой среды не могут находиться "в чистом виде", независимо друг от друга. Почти всегда они взаимосвязаны и взаимообусловлены; единственное, что можно сделать, - это вычленить из общего языкового единства и обозначить функциональный характер языка-символа (информация, представление), языка как знаковой системы (экспрессия духовного мира) и языка-сигнала (обращение к другому человеку)8. Умение различать и постигать три основные функции языка во всех их специфических особенностях имеет решающее значение для понимания Слова Божьего в Библии, смысл которого мы так часто искусственно обедняем, сводя его к чистой "информации". Бог постиг всю целостность и совокупность слова человеческого во всех его направлениях.
а. Слово - это "информация"
Слово сообщает, "информирует" о фактах, предметах, событиях, используя, как правило, глагол в изъявительном наклонении в третьем лице. Эта информативная функция слова наиболее объективна и присуща, главным образом9, науке, дидактике, историографии.
В языке точных наук, хотя они не исключают из своего арсенала экспрессию и призыв, превалирует информативная функция с ее объективным началом. Язык становится формальным, техническим, сухим и точным, языком компетентных специалистов.
В дидактике язык также тяготеет к объективной информации; однако тут мы не можем полностью обойти воспитательную сторону, которая обязательна в любом процессе обучения, т.е. межличностного общения. Дидактическая или обучающая функция языка, использующая в основном "специальную" лексику и терминологию, фундаментальна для анализа Библейского Откровения. Несмотря на весьма широкий и богатый контекст межличностного общения, в котором действует слово, приобщающее человека к жизни, в нем объективно содержится богооткровенная интеллектуально познаваемая истина.
Наконец, язык историографии, где "повествование" не может быть ограничено одним лишь отчетом о событиях и фактах (т.е. хроникой), подвергшихся строгому историческому анализу, но должно сделать их понятными и доступными в их взаимосвязи и целенаправленности. Настоящий историк не может обойтись без определенной "меры" субъективизма: его слово, вдыхающее жизнь в сухие факты, - это его слово (экспрессивность), взывающее к читателю (призыв).
б. Слово - это "экспрессия".
Каждый, кто говорит, говорит обязательно о себе и от себя, т.е. происходит процесс самовыражения, причем это происходит всегда, даже если в речи не употребляются глаголы 1-го лица. Лицо без выражения, - это уже не человеческое лицо. Так же и слово, лишенное личностного начала, определенной модальности, перестает быть словом, а становится "преддверием смерти".10 Даже для сообщения самой нейтральной информации человек должен в какой-то степени выразить самого себя, т.е. привести в движение собственное естество, рискуя "разоблачить себя", подвергнуться, хотя бы минимальному риску приоткрыть свой мир, обнародовать "частичку себя".
Существуют, однако, такие ситуации, в которых именно экспрессивно-эмоциональная функция слова выходит на первый план. Это всевозможные проявления чувств во всем их многообразии: различная степень удивления, страха, радости и т.д. Это исповедь, когда влюбленные кричат о том, что счастливы, обращенные в веру — что верят, преследуемые и угнетенные — что отчаялись (потеряли надежду). Это возвышенный мир поэзии, где поэт живет в постоянном разногласии сам с собой, терзаясь сомнением: отдать ли предпочтение повседневному языку, на котором общаются люди, или обратиться к поиску "нового" слова, идущего из неисчерпаемых глубин существа человеческого, богатейшего кладезя природы, источника жизни и истории.
в. Слово - это "призыв".
Человек говорит о мире, обнаруживает его бытие и становление, но не говорит, обращаясь ко всему миру. Слово человеческое по сути своей предназначено для собеседника, оно нуждается в нем, ищет его, потому что человек есть "общение" и "отношение", а не замкнутая: система. И еще раз библейский Адам появляется на нашем горизонте. Он дает название окружающим его предметам и животным, но не общается с ними, сотворенный для того, чтобы "общаться с подобными себе"; человек ищет другого, равного себе (Быт 2,18), кто понял бы его, услышал бы его внутреннюю потребность отдать самого себя. Человек живет встречами и общением. Слово - это связующее звено между "я" и "ты", слово - изначальный принцип человеческой общности.
Функция "призыва" в языке выходит вперед в некоторых типичных литературных его формах, таких, как обращение, команда, просьба и т.д. Но она органично присуща каждому слову, она составляет природу слова, даже если его форма выражает экспрессивные и модальные значения в чистом виде.
Даже простое нарушение молчания - будь то крик отчаяния или песня без слов - есть обращение к кому-либо, желание найти кого-то и взять его в свидетели... Даже прямой и осознанный отказ от всякого общения есть по сути своей скрытая тоска, невысказанное желание общения, попытка скрыть стремление и поиск истинного общения.
3. Слово - это созидание11.
Итак, слово - это призыв, прямой или же косвенный, призыв одного к другому, и основу его составляет совершенно естественная потребность в ответе. Будет это согласие или отказ, восхищенное изумление или высокомерная ирония - в любом из этих случаев затронута глубинная суть другого человека. Но, будучи отнюдь не только звуком или дуновением (nur Schall und Rauch), слово человека обладает силой деятельной, созидательной: оно поражает, убеждает, освобождает.
В общении с равными слово дает человеку возможность откровения, самовыражения и самопознания. Человек обретает свое "я" в диалоге с "другими": "Во взаимном процессе говорения и восприятия реализуются во мне мои притаившиеся, мои уснувшие возможности: каждое слово, сказанное, услышанное и понятое, дает возможность очнуться от сна, открыть для себя самого ту ценность бытия, к которой был прежде глух"12.
В диалоге "Я" — "Ты" слово стремится создать единое "Мы" эту изначальную общность не имеющую, однако, ничего общего с коллективизмом масс. Коллектив - это отнюдь не союз людей, это лишь скученная масса, лишь скопление народа13.
В конечном счете, человеческое слово открыто для будущего, предвещающего о себе. По выражению Й.Мольтмана (Moltmann), "слово призывает к тому, чтобы обещанное нам в будущем, стало сегодня нашим настоящим"14. Слово, устремленное в будущее - движущая сила нашей истории (далее об этом см.гл. 3).
4. ЯЗЫК ЛЮБВИ И ДРУЖБЫ
Язык любви и дружбы - это та категория, где вышеупомянутая нами функциональная тройственность слова находит свой подлинный синтез. Неповторимая индивидуальность диалога "Я - Ты" обретает большую свободу общения, углубляет единство, когда друзья и любящие супруги разговаривают друг с другом, проникая в таинство слова, — источник сосуществования. В любви и дружбе мы сталкиваемся все с той же дилеммой: чем выше степень самовыражения, тем труднее возможность общения; этот трудноразрешимый вопрос все же разрешим. В дружеской встрече (есть меньше риска быть непонятым), легче раскрыть заветную и секретную суть души своей, помочь ей высвободиться, выйти наружу этому глубинному "я", обнародовать "мистическую и поэтическую первородность своей бунтарской мысли".15 И когда свое глубинное "я" ты откроешь другу своему, ты высвободишь душу свою, тогда можно возобновить и продолжить нескончаемый путь самопознания, путь сближения и взаимного общения с людьми.
В дружбе и любви объективная информативность и терминологическая точность языка уступают место другим языковым возможностям, которые в плане этих глубинных категорий беспредельны - это экспрессивная эмоциональность и общечеловеческое единство. Полуслова, намеки, умолчания, взгляды часто полнее и красноречивее самых "подходящих" и самых "точно подобранных" слов. Многословие ни к чему. Порой лишь незначительное слово, вырвавшись из самой глубины, не разрушит волшебного мира любви и дружбы.
В любви и дружбе "человек дарит своему ближнему свое гостеприимство, отдает лучшее от самого себя, человек познает своего ближнего, ибо без этого познания невозможна человеческая жизнь".16 Всплывает в памяти панегирик дружбе святого Августина: "Две вещи нам необходимы в этом мире: жизнь и дружба. Бог сотворил человека, чтобы он существовал и жил: это - жизнь. Но, чтобы человек не был одинок, дружба стала одной из его жизненных потребностей"17. И еще: "Если у нас нет друзей, ничто не сможет скрасить горести нашего существования"18.
В дружбе и любви понятие "Мы" как общность и единение не имеет границ, оно столь же безгранично и беспредельно, как и наша вселенная. Мир распростерт перед этим "Мы" как "новое пространство, которое не просто "дано", но порождается в качестве "функции" (и местопребывания) свободного самодарения [...]. Наше существование в этом мире, жизнь близких наших и тех, кого мы давно уже знаем, все изменится до неузнаваемости в свете любви и овеянное любовью"19.
Наконец, благодаря дружбе и любви происходит как бы предвкушение полноты бытия, окончательного свершения. Можно было бы сказать, что "Я и Ты" благодаря дружбе переходят в "Мы" и приближаются к невидимому и неосязаемому Божественному "Ты".
Об этом переживании рассказывает Блаженный Августин, вспоминая в "Исповеди" о встрече со своей матерью Моникой в Остиа Тиберина: "В канун того дня, когда она должна была уйти из этой жизни, известного тебе, но неизвестного нам, случилось так, что по промыслу твоему, мы оказались одни возле окна, выходящего в сад приютившего нас дома, близ Остии Тиберийской, но вдали от шумной толпы, в поисках отдыха от долгого путешествия и ввиду предстоящего плаванья морем. Итак, мы с великой нежностью говорили наедине (...). В присутствии истины искали ответ на вопрос, - кто ты и какой будет вечная жизнь (...). Жадно подставляли мы сердца под струи твоего дивного источника жизни (...). Возносясь в дерзновенном порыве любви к единому Существу, обозрели мы весь тварный мир и самое небо (...). Продолжая восхождение, мы думали о твоем творении и непереставая восхищались им. Наконец, мы достигли сфер, где обретаются души, но миновали их, поспешая в страну неисчислимых сокровищ, туда, где пасешь ты свой Израиль, к пастбищам истины, и где жизнь есть Премудрость (...). И вот, размышляя о ней и стремясь к ней, мы на мгновение успели восхитить ее умом, но тотчас со вздохом должны были оставить без призора первые проблески духа и, возвратившись на землю, услышать лишь звуки из уст, в коих рождается и умирает слово"20.