|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ПСИХОЛОГИСТИЧЕСКИЕ ПРЕДРАССУДКИ

До сих пор мы боролись с психологизмом, глав­ным образом на почве его выводов. Теперь мы обра­щаемся к самим его аргументам и пытаемся показать, что все мнимые самоочевидности, на которые он опирается, представляют собой обманчивые пред­рассудки.

§ 41. Первый предрассудок

Первый предрассудок гласит: «Предписания, регу­лирующие психическое, само собой разумеется, име­ют психологическое основание. Отсюда ясно, что нормативные законы познания должны основывать­ся на психологии познания».

Обман исчезает, как только мы вместо общей ар­гументации обратимся к существу дела.

Прежде всего необходимо положить конец одному неверному взгляду обеих сторон. Именно, мы обраща­ем внимание на то, что логические законы, рассмат­риваемые сами по себе, никоим образом не являются нормативными положениями в смысле предписаний, т. е. положений, к содержанию которых относится высказывание о том, как следует судить. Надо безус­ловно различать: законы, служащие для нормирова­ния деятельности познания, и правила, содержащие мысль самого этого нормирования и высказыва­ющие ее как общеобязательную.

Рассмотрим для примера хотя бы известный прин­цип силлогистики, искони формулируемый так: при­знак признака есть признак и самой вещи. Краткость этой формулировки была бы похвальна, если бы толь­ко сама мысль не была выражена в ней в виде явно ложного положения⁴⁶. Чтобы выразить ее правильно, придется примириться с большим количеством слов. «К каждой паре признаков АВ применимо положение: если каждый предмет, имеющий признак Д имеет так­же признак В, и какой-нибудь определенный предмет S имеет признак А, то он имеет признак В». Мы реши­тельно оспариваем, чтобы это положение содержало хотя бы малейшую нормативную мысль. Мы можем, конечно, пользоваться им для нормировки, но оно само из-за этого не становится нормой. Мы можем также обосновать на нем явное предписание, на­пример: «кто бы ни судил, что каждое А есть В и что некоторое S есть А, тот должен судить, что это S есть В». Но каждый видит, что это уже не первоначальное логическое положение, а новое, выросшее из него путем внесения нормативной мысли.

То же применимо, очевидно, ко всем силлогистичес­ким законам, как и вообще ко всем «чисто логическим» положениям⁴⁷. Но не только к ним одним. Способностью к превращению в нормы обладают точно так же и истины других теоретических дисциплин, в особенно­сти чисто математические, обыкновенно отделяемые от логики⁴⁸. Так, например, известное положение: (а + + b) (а - b) = а² - b² высказывает, что произведение сум­мы и разности любых двух чисел равно разности их квадратов. Тут нет и речи о процессе нашего сужде­ния и способе, каким оно должно протекать; перед нами теоретический закон, а не практическое прави­ло. Но если мы рассмотрим соответствующее поло­жение: «чтобы определить произведение суммы и раз­ности двух чисел, следует составить разность их квадратов», то мы будем иметь, наоборот, практичес­кое правило, а не теоретический закон. И здесь закон лишь посредством введения нормативной мысли пре­вращается в правило, которое есть его аподиктичес­кое и самодостоверное следствие, но по содержанию своей мысли отличается от самого закона.

Мы можем идти еще дальше. Ведь ясно, что таким же образом каждая общая истина, к какой бы тео­ретической области она ни принадлежала, может служить к обоснованию общей нормы правильного суждения. Логические законы в этом отношении со­всем не отличаются от других. По природе своей они не нормативные, а теоретические истины и в каче­стве таковых так же, как истины каких-нибудь дру­гих дисциплин, могут служить для нормирования суждения.

Однако нельзя не признать и следующего: общее убеждение, которое усматривает в логических поло­жениях нормы мышления, не может быть совершен­но неосновательно, его кажущаяся убедительность не может быть чистейшим обманом. Известное внут­реннее преимущество в деле регулирования мышле­ния должно отличать эти положения от других. Не должна ли поэтому идея регулирования (должен­ствования) заключаться в самом содержании логи­ческих положений? Разве она не может с очевиднос­тью проистекать из этого содержания? Другими словами: не могут ли логические и чисто математи­ческие законы иметь особое значение, которое де­лает урегулирование мышления их естественным призванием?

Из этого простого соображения ясно, что, дей­ствительно, здесь не правы обе стороны.

Антипсихологисты заблуждались в том, что изображали регулирование познания, так сказать, как самую сущность логических законов. Поэтому не получил надлежащего признания чисто теоретичес­кий характер формальной логики и вытекающее от­сюда как дальнейшее следствие уравнение ее с фор­мальной математикой. Было правильно замечено, что разбираемая в традиционной силлогистике груп­па положений чужда психологии. Точно так же было постигнуто их естественное призвание к норми­рованию познания, в силу чего они необходимо об­разуют ядро всякой практической логики. Но было упущено из виду различие между собственным со­держанием положений и их функцией, их практи­ческим применением. Было упущено из виду, что так называемые основные положения логики сами по себе не представляют собой нормы, а именно толь­ко действуют как нормы. В связи с их нормирующей функцией все привыкли называть их законами мыш­ления, и, таким образом, казалось, будто и эти зако­ны имеют психологическое содержание, и будто раз­личие их от общепринятых психологических законов только в том и состоит, что они нормируют, а осталь­ные психологические законы этого не делают.

Однако психологисты заблуждались в призна­нии своей мнимой аксиомы, несостоятельность ко­торой мы можем теперь уяснить в нескольких сло­вах: если обнаруживается с полной очевидностью, что каждая общая истина, все равно, относится ли она к психологии или нет, обосновывает правило верно­го суждения, то этим обеспечена не только разумная возможность, но и даже наличность правил сужде­ния, не вытекающих из психологии.

Конечно, не все подобного рода правила сужде­ния, хотя они и нормируют правильность суждения, суть в силу одного этого логические правила; но легко увидеть, что из логических в собственном смысле слова правил, которые составляют исконную область технического учения о научном мышлении, лишь одна группа допускает психологическое обо­снование и даже требует его специально приспособ­ленные к человеческой природе технические пред­писания для создания научного познания и для критики таких продуктов познания. Наоборот, дру­гая и гораздо более важная группа состоит из нор­мативных видоизменений законов, которые отно­сятся к науке в ее объективном или идеальном содержании. Психологические логики, и среди них такие крупные ученые, как Милль и Зигварт, рассматривая науку больше с ее субъективной стороны (как методологическое единство специфически челове­ческого приобретения познания) и сообразно с этим односторонне подчеркивая методологические зада­чи логики, упускают из виду основное различие между чисто логическими нормами и техничес­кими правилами специфически человеческого искусства мышления. Но то и другое по содержа­нию, происхождению и функции имеет совершенно различный характер. Чисто логические положения по своему первичному содержанию относятся толь­ко к области идеального, методологические же - к области реального. Первые возникают из непосред­ственно очевидных аксиом, последние - из эмпири­ческих и, главным образом, психологических фактов. Установление первых имеет чисто теоретический интерес и лишь попутно также и практический, в от­ношении же последних применимо обратное утвер­ждение: они имеют непосредственно практический интерес и только косвенно, поскольку целью их яв­ляется методическое споспешествование научному познанию вообще, способствуют также и теорети­ческим интересам.

§ 42. Пояснительные соображения

Любое теоретическое положение, как мы видели выше, может быть обращено в норму. Но получаю­щиеся таким путем правила, вообще говоря, не совпа­дают с теми, которые нужны для технического уче­ния логики; только немногие из них обладают, так сказать, предназначением быть логическими норма­ми. Ибо, если это техническое учение должно суще­ственно содействовать нашим научным стремлени­ям, то оно не может предполагать полноту познания законченных наук, которую мы именно и рассчиты­ваем приобрести с его помощью. Нам не может при­нести пользы бесцельное превращение всех данных теоретических познаний в нормы, нам нужны общие и выходящие в своей всеобщности за пределы всех определенных наук нормы для оценивающей крити­ки познаний и методов познаний вообще, а также содействующие достижению последних практичес­кие правила.

Именно это и стремится дать логическое техни­ческое учение, и если оно хочет быть научной дис­циплиной, то само должно предполагать известные теоретические познания. И тут уже заранее ясно, что для него должны иметь особую ценность те позна­ния, которые вытекают из самих понятий истины, положения, субъекта, предиката, предмета, свойства, основания и следствия, связующего момента и связи и т. п. Ибо каждая наука строится, сообразно тому, чему она учит, стало быть (объективно, теоретичес­ки) из истин, всякая истина заключена в положения, всякие положения имеют субъекты и предикаты, че­рез них относятся к предметам или свойствам; по­ложения как таковые связаны между собой в смысле основания и следствия и т. д. Теперь ясно: истины, которые вытекают из этих существенных консти­тутивных частей всякой науки как объектив­ного, теоретического единства, - истины, уничтожение которых, следовательно, немыслимо без того, чтобы не было уничтожено то, что дает смысл и опору всякой науке, - естественно являют­ся основными мерилами, которые показывают, от­носится ли в каждом данном случае к науке то, что притязает быть наукой, основным положением или выводом, силлогизмом или индукцией, доказатель­ством или теорией, соответствует ли оно своему за­мыслу или же, наоборот, вообще a priori противоре­чит идеальным условиям возможности теории и науки. Если затем с нами согласятся, что истины, вы­текающие из самого содержания (смысла) понятий, конституирующих идею науки как объективного единства, не могут вместе с тем принадлежать к об­ласти какой-либо отдельной науки; в особенности, если признают, что такие истины как идеальные не могут иметь местом своего возникновения науку о matter of fact, стало быть, и психологию, - то вопрос решен. Тогда невозможно оспаривать и идеальное существование особой науки, чистой логики, кото­рая, будучи абсолютно не зависимой от других науч­ных дисциплин, разграничивает понятия, конститу­ирующие идею систематического или теоретического единства, и в дальнейшем исследует теоретические связи, вытекающие из самих этих понятий. Эта наука будет иметь ту единственную в своем роде особен­ность, что она даже по своей «форме» подчинена со­держанию своих законов, другими словами, что эле­менты и теоретические связи, из которых она сама состоит как систематическое единство истин, подчи­нены законам, входящим в состав ее содержания.

Что наука, которая касается всех наук со стороны их форм, ео ipso касается и самой себя, - это звучит парадоксально, но не содержит никакого противо­речия. Простейший соответствующий пример пояс­нит это. Принцип противоречия регулирует всякую истину, а так как он сам есть истина, то и самого себя. Сообразим, что здесь означает это регулирование, формулируем примененный к самому себе принцип противоречия, и мы натолкнемся на некоторую яс­ную самоочевидность, т. е. на прямую противополож­ность всему странному и спорному. Так же обстоит дело и с саморегулированием чистой логики.

Эта чистая логика, следовательно, есть первая и са­мая существенная основа методологической логики. Но последняя, разумеется, имеет еще и совсем иные основы, которые она берет из психологии. Ибо каж­дая наука, как мы уже сказали, может быть рассмат­риваема в двояком смысле: в одном смысле она есть совокупность приемов, употребляемых человеком для достижения систематического разграничения и изложения познаний той или иной области истины. Эти приемы мы именуем методами; например, счет посред­ством письменных знаков на плоской поверхности дос­ки, посредством той или иной счетной машины, посред­ством логарифмических таблиц или таблиц синусов и тангенсов и т. д.; далее, астрономические методы - по­средством телескопа и перекрещивающихся нитей, фи­зиологические методы микроскопической техники, методы окрашивания и т. д. Все эти методы, как и фор­мы изложения, приспособлены к устройству человека в современном его нормальном виде, а отчасти даже к случайностям национального своеобразия. Они явно совершенно неприменимы к иначе организованным существам. Даже физиологическая организация игра­ет здесь довольно существенную роль. Какая польза была бы, например, в прекраснейших оптических ин­струментах для существа, зрение которого связано с конечным органом, значительно отличающимся от нашего? И так во всем.

Но каждая наука может быть рассматриваема еще и в другом смысле, а именно: в отношении того, чему она учит, в отношении своего содержания. То, что - в идеальном случае - высказывает каждое отдельное положение, есть истина. Но ни одна истина в науке не изолирована, она вступает с другими истинами в теоретические связи, объединенные отношениями основания и следствия. Это объективное содержание науки, поскольку оно действительно удовлетворяет ее конечной цели, совершенно независимо от субъек­тивности исследующего, от особенностей человечес­кой природы вообще, и оно именно и есть объектив­ная истина.

На эту идеальную сторону и направлена чистая логика, а именно на ее форму. Это значит, что она не направлена ни на что, относящееся к особому содер­жанию определенных единичных наук, ни на какие особенности их истин и форм связывания, а на то, что относится к истинам и теоретическим связям истин вообще. Поэтому всякая наука со своей объек­тивной теоретической стороны должна соответство­вать ее законам, которые носят безусловно идеаль­ный характер.

Но таким путем эти законы приобретают также и методологическое значение. Они обладают таковым и потому, что косвенная очевидность вырастает из связей обоснования, нормы которых представляют собой не что иное как нормативные видоизменения вышеупомянутых идеальных законов, основанных на самих логических категориях.

Все характерные особенности обоснований, под­черкнутые в I главе (§ 7), имеют здесь свой источник и находят себе полное объяснение в том, что самооче­видность в обосновании - в умозаключении, в связи аподиктического доказательства, в единстве даже са­мой обширной рациональной теории, а также и в единстве обоснования вероятности - есть не что иное как сознание идеальной закономерности.

Чисто логическое размышление, исторически впервые пробудившееся в гениальном уме Аристоте­ля, путем абстракции извлекает сам закон, лежащий в основе каждого данного случая, сводит многооб­разие приобретаемых таким образом и первоначаль­но только единичных законов к первичным основ­ным законам. Так создается научная система, которая дает возможность выводить чисто дедуктивным пу­тем в известном порядке и последовательности все вообще возможные чисто логические законы - все возможные «формы» умозаключений, доказательств и т. д. Этим созданием пользуется практический логический интерес. Для него чисто логические фор­мы обращаются в нормы, в правила о том, как над­лежит обосновывать, и - в связи с возможными не­закономерными основаниями - в правила, как нельзя обосновывать.

Сообразно этому нормы распадаются на два клас­са: одни, регулирующие a priori всякое обоснование, всякую аподиктическую связь, имеют чисто идеаль­ную природу и связываются с человеческой наукой только через очевидное перенесение. Другие, которые мы можем характеризовать и как просто вспомогатель­ные приемы или суррогаты обоснований (§ 9), эмпи­ричны, по существу относятся к специфически-че­ловеческой стороне науки; они, следовательно, коренятся в общей организации человека и именно одной своей (более важной для технического учения) стороной в психической, а другой - даже в физичес­кой организации⁴⁹.

§ 43. Идеалистические аргументы против психологизма. Их недостатки и верный смысл

В споре о психологическом или объективном обо­сновании логики я, стало быть, занимаю среднюю позицию. Антипсихологисты, главным образом, счи­тались с идеальными законами, которые мы выше характеризовали как чисто логические законы; пси­хологисты же обращали внимание на методологичес­кие правила, которые мы признали антропологичес­кими. Поэтому обе стороны и не могли столковаться. Что психологисты обнаружили мало склонности оценить надлежащим образом действительно суще­ственную часть аргументов своих противников, это легко понять, ибо в этих аргументах соучаствовали все те психологические мотивы и смешения, которых прежде всего следовало избегать. И фактическое со­держание произведений, выдававших себя за изложе­ния «формальной», или «чистой» логики, должно было лишь укрепить психологистов в их отрицательном отношении и создать у них впечатление, что в пред­лагаемой дисциплине речь идет только о стыдливой и произвольно ограниченной психологии познания или об основанном на ней регулировании познания. Антипсихологисты во всяком случае не должны были подчеркивать в своих аргументах⁵⁰, что психология имеет дело с естественными законами, логика же - с нормативными законами. Противоположностью естественного закона как эмпирически обоснованно­го правила фактического бытия и процесса является не нормативный закон как предписание, а идеаль­ный закон в смысле вытекающей исключительно из понятий (идей, чистых родовых понятий) и потому не эмпирической закономерности. Поскольку формали­сты-логики, говоря о нормативных законах, имели в виду этот чисто логический и в этом смысле априор­ный характер, их аргументация содержала несомнен­но правильный элемент. Но они упустили из виду те­оретический характер чисто логических положений, они не заметили различия между теоретическими законами, которые по своему содержанию предназ­начаются для регулирования познаний, и норматив­ными законами, которые сами и по существу но­сят характер предписаний.

Не совсем верно и то, что противоположность между истинным и ложным не имеет места в психо­логии⁵¹: она имеется в ней именно постольку, по­скольку познание «овладевает» истиной, и идеальное таким путем достигает определенности реального переживания. Однако положения, относящиеся к этой определенности в ее отвлеченно чистом виде, не представляют собой законы реального психичес­кого бытия; в этом психологисты заблуждались, они не поняли ни сущности идеального вообще, ни, в ча­стности, идеальности истины. Этот важный пункт бу­дет еще рассмотрен нами подробнее.

Наконец, и в основе последнего аргумента антипси­хологистов⁵² наряду с ошибочным элементом содер­жится и правильный. Так как никакая логика, ни фор­мальная, ни методологическая, не в состоянии дать критерии, на основании которых могла бы быть позна­ваема каждая истина как таковая, то в психологичес­ком обосновании логики, наверное, нет круга. Но одно дело - психологическое обоснование логики (в обыч­ном смысле технического учения), и совсем другое - психологическое обоснование той теоретически зам­кнутой группы логических положений, которые мы назвали «чисто логическими». И в этом смысле пред­ставляется явной нелепостью (хотя лишь в известных случаях имеет характер круга) выводить положения, которые коренятся в существенных конститутивных частях всякого теоретического единства и, тем самым, в логической форме систематического содержания науки, как таковой, из случайного содержания какой-либо отдельной науки и даже еще фактической науки. Уясним себе эту мысль на примере принципа проти­воречия, представим себе, что этот принцип обосно­ван какой-нибудь единичной наукой; в таком случае истина, коренящаяся в самом смысле истины, как та­ковой, будет обоснована истинами о числах, расстоя­ниях и т. п. или даже истинами о физических и психи­ческих фактах. Во всяком случае, эта несообразность сознавалась и представителями формальной логики, Только они опять-таки благодаря смешению чисто ло­гических законов с нормативными законами или кри­териями, настолько затуманили верную мысль, что она должна была потерять свою убедительность.

Несообразность, если рассмотреть ее в корне, со­стоит в том, что положения, которые относятся толь­ко к форме (т. е. к логическим элементам научной те­ории, как таковой), выводятся будто бы из положений совершенно инородного содержания⁵³. Теперь ясно, что несообразность эта в отношении первичных ос­новоположений, как принцип противоречия, modus ponens и т. п. становится крутом, поскольку выведе­ние этих положений в отдельных стадиях предпола­гает их же самих не в форме предпосылок, но в фор­ме принципов выведения, вне истинности которых выведение теряет смысл и истинность. В этом отно­шении можно говорить о рефлективном круге в противоположность обычному или прямому circulus in demonstrando, где предпосылки и выводы смеша­ны между собой.

Из всех наук одна чистая логика избегает этих воз­ражений, ибо ее предпосылки, со стороны того, к чему они предметно относятся, однородны с выво­дами, которые они обосновывают. Далее, она избе­гает круга еще и тем, что не доказывает положений, предполагаемых той или иной дедукцией в качестве основных принципов в этой же самой дедукции, и что она вообще не доказывает положений, предполагае­мых всякой дедукцией, а ставит их во главе всех де­дукций в качестве аксиом. Чрезвычайно трудная за­дача чистой логики должна, следовательно, состоять в том, чтобы, с одной стороны, аналитически возвы­ситься до аксиом, без которых как исходных пунк­тов нельзя обойтись и которых без прямого и реф­лективного круга нельзя свести друг на друга; с другой стороны, чистая логика должна так форми­ровать и сочетать дедукции для логических теорем (лишь небольшую часть которых составляют силлогистические положения), чтобы на каждом шагу не только предпосылки, но и основные принципы тех или иных частей дедукции принадлежали либо к аксиомам, либо к уже доказанным теоремам.

§ 44. Второй предрассудок

Чтобы подтвердить свой первый предрассудок, который считает чем-то само собой понятным, что правила познания должны опираться на психологию познания, психологист⁵⁴ ссылается на фактическое содержание всякой логики. О чем идет в ней речь? Всюду ведь о представлениях и суждениях, умозак­лючениях и доказательствах, истине и вероятности, необходимости и возможности, основании и след­ствии и других близко связанных с ними и родствен­ных понятиях. Но разве под этими названиями мож­но разуметь что-либо другое, кроме психических явлений и продуктов? В отношении представлений и суждений это ясно без дальнейших указаний. Умо­заключения представляют собой обоснования суж­дений посредством суждений, обосновывание же есть психическая деятельность. Опять-таки, когда говорят об истине и вероятности, необходимости и возможности и т. д., то это сводится к суждениям; смысл их вскрывается, т. е. переживается только в суж­дениях. Не странно ли поэтому думать о том, чтобы исключить из психологии положения и теории, ко­торые относятся к психическим явлениям? В этом от­ношении разграничение между чисто логическими и методологическими положениями бесцельно, воз­ражение касается одинаково и тех, и других. Стало быть, всякую попытку отделить от психологии хотя бы часть логики в качестве будто бы «чистой логики» следует считать в корне несообразной.

§ 45. Опровержение: чистая математика тоже стала ветвью психологии

Сколь бы несомненным все это ни казалось, оно должно быть ошибочно. Это видно из нелепых след­ствий, которые, как мы знаем, неизбежны для психо­логизма. Но и другое соображение должно тут наво­дить на сомнения: именно, естественное родство между чисто логическими и арифметическими док­тринами, которое не раз побуждало даже утверждать их теоретическое единство. Как мы уже упомянули мимоходом, и Лотце учил, что математика должна считаться «самостоятельно развивающейся ветвью общей логики». «Только практически обоснованное разграничение преподавания», полагает он, застав­ляет «упускать из виду полное право гражданства математики в общей области логики». А по Рилю, «можно даже сказать, что логика совпадает с общей частью чисто формальной математики (беря это по­нятие в смысле Hankel’я). Как бы то ни было, но аргу­мент, который был бы правилен в отношении логики, был бы применим и к арифметике. Она устанавлива­ет законы для чисел, их отношений и связей. Но чис­ла получаются от складывания и счета, а это есть пси­хическая деятельность. Отношения вырастают из актов соотношения, связи - из актов связывания. Сложение и умножение, вычитание и деление пред­ставляют собой не что иное как психические процес­сы. Что они нуждаются в чувственной опоре, это не меняет дела; ведь так же обстоит дело со всяким мышлением. Этим самым суммы и произведения, раз­ности и частные, и все, что регулируется арифмети­ческими правилами, представляют собой только пси­хические продукты и, следовательно, подлежат психической закономерности. Быть может, для совре­менной психологии с ее серьезным стремлением к точности является в высшей степени желательным каждое обогащение математическими теориями; но вряд ли ей было бы особенно приятно, если бы саму математику причислили к ней как ее составную часть. Ведь разнообразность обеих наук не подле­жит сомнению. Так и математик только улыбнулся бы, если бы ему стали навязывать изучение психо­логии ради будто бы лучшего и более глубокого обо­снования его теоретических построений. Он справед­ливо сказал бы, что математическое и психическое представляют собой столь чуждые друг другу миры, что самая мысль о их объединении нелепа; здесь бо­лее, чем где-либо, было бы уместно упоминание о μετάβασιξ έιξ αλλο γένοξ⁵⁵.

§ 46. Область исследования чистой логики, подобно области чистой математики, идеальна

Эти возражения, впрочем, снова привели нас к аргументации из выводов. Но если мы взглянем на их содержание, то найдем в них опорную точку для уяс­нения основных ошибок противного воззрения. Сравнение чистой логики с чистой математи­кой как зрелой родственной дисциплиной, которой уже нет надобности бороться за право самостоятель­ного существования, служит нам верной путеводной нитью. Итак, обратимся прежде всего к математике.

Никто не считает чисто математические тео­рии и, в частности, чистое учение о количествах «частью или ветвью психологии», хотя без счисления мы не имели бы чисел, без сложения - сумм, без умноже­ния - произведения и т. д. Все продукты арифмети­ческих операций указывают на известные психичес­кие акты арифметического оперирования; только в связи с последним может быть показано, что такое есть число, сумма, произведение и т. д. И несмотря на это «психологическое происхождение», каждый при­знает ошибочную μετάβασιξ, если сказать, что матема­тические законы суть психологические. Как это объяс­нить? Тут может быть только один ответ. Счисление и арифметическое оперирование как факты, как про­текающие во времени психические акты, разумеется, находятся в ведении психологии. Она ведь есть эмпи­рическая наука о психических фактах вообще. Совсем иное дело - арифметика. Область ее исследований известна, она вполне и непреложно определяется хо­рошо знакомым нам рядом идеальных видов 1, 2, З... Об индивидуальных фактах, об определенности во времени в этой сфере нет и речи. Числа, суммы и про­изведения чисел (и все остальное в этом роде) не пред­ставляют собой происходящие случайно то там, то здесь акты счисления, суммирования, умножения и т. д. Само собой разумеется, что они различаются и от представлении, в которых они всегда даны. Число пять не есть мое или чье-нибудь счисление пяти и не есть также мое или чье-нибудь представление пяти. В последнем смысле оно есть возможный предмет актов представления, в первом - идеальный вид, име­ющий в известных актах счисления свои единичные случаи, подобно тому, например, как красное - как вид цвета - относится к актам восприятия красного. В том и другом случае оно без противоречия не мо­жет быть понято как часть или сторона психи­ческого переживания, т. е. как нечто реальное. В акте счисления мы, правда, находим индивидуально еди­ничный коррелят вида как идеального единства. Но это единство не есть часть единичности. Если мы ста­раемся уяснить себе сполна и всецело, что такое соб­ственно есть число пять, если пытаемся, следо­вательно, создать адекватное представление пяти, то мы прежде всего образуем расчлененный акт коллек­тивного представления о каких-нибудь пяти объек­тах. В нем, как форма его расчленения наглядно дан единичный случай названного вида числа. В отноше­нии этого наглядно единичного мы и совершаем «аб­стракцию», т. е. не только отвлекаем единичное, несамостоятельный момент коллективной формы, но и ухватываем в нем идею: число пять как вид вступает в мыслящее (meinende) сознание. То, что теперь мыслится, есть уже не этот единичный случай, не коллективное представление как целое и не прису­щая ему, хотя и неотделимая от него сама по себе фор­ма; тут мыслится именно идеальный вид, который в смысле арифметики безусловно един, в каких бы ак­тах он ни овеществлялся, и не имеет никакого касатель­ства к индивидуальной единичности реального с его временной и преходящей природой. Акты счисления возникают и проходят; в отношении же чисел не име­ет смысла говорить что-либо подобное.

Такого рода идеальные единичности (низшие виды в особом смысле, резко различающемся от эм­пирических классов) и выражены в арифметических положениях как в цифровых (т. е. арифметически-сингулярных), так и в алгебраических (т. е. арифме­тически-родовых) положениях. О реальном они во­обще ничего не высказывают - ни о том реальном, которое счисляется, ни о реальных актах, в которых производится счет или же конституируются те или иные косвенные числовые характеристики. Конкрет­ные числа или числовые положения входят в науч­ные области, к которым относятся соответствующие конкретные единства; положения же об арифмети­ческих процессах мышления, напротив, принадле­жат к психологии. В строгом и собственном смысле арифметические положения поэтому ничего не говорят о том, «что кроется в самих наших представле­ниях о числах», ибо о наших представлениях они так же мало говорят, как о всяких других. Они всецело посвящены числам и связям чисел в их отвлеченной чистоте и идеальности. Положения arithmeticae universalis - арифметической номологии, как мы могли бы также сказать, - представляют собой зако­ны, вытекающие только из идеальной сущности родового понятия совокупности. Первичные единичности, входящие в объем этих законов, иде­альны, это - нумерически определенные числа, т. е. простейшие специфические различия рода совокуп­ности. К ним поэтому относятся арифметически-сингулярные положения arithmeticae numerosae. Они получаются путем применения общеарифмети­ческих законов к нумерически данным числам, они выражают то, что заключено в чисто идеальной сущ­ности этих данных чисел. Из всех этих положений ни одно не может быть сведено к эмпирически общему положению, хотя бы эта общность достигала высо­чайшей степени и означала эмпирическое отсутствие исключения во всей области реального мира.

То, что мы здесь вывели для чистой арифметики, безусловно, может быть перенесено на чистую ло­гику. И в применении к ней мы, разумеется, допуска­ем факт, что логические понятия имеют психологи­ческое происхождение, но мы и теперь отвергаем психологистический вывод, который основывают на этом. При том объеме, который мы признаем за логи­кой в смысле технического учения о научном по­знании, мы, разумеется, нисколько не сомневаемся, что она в значительной мере имеет дело с психичес­кими переживаниями. Конечно, методология научно­го исследования и доказывания должна серьезно счи­таться с природой психических процессов, в которых оно протекает. Сообразно с этим и логические тер­мины, как то: представление, понятие, суждение, умо­заключение, доказательство, теория, необходимость, истина и т. п., могут и должны играть роль классовых названий для психических переживаний и форм склонностей. Но мы отрицаем, чтобы что-либо подоб­ное могло относиться к чисто логическим частям на­шего технического учения. Мы отрицаем, что чистая логика, которая должна быть выделена в самостоя­тельную теоретическую дисциплину, когда-либо име­ет своим предметом психические факты и законы, характеризуемые как психологические. Мы ведь уже узнали, что чисто логические законы, например, пер­вичные «законы мышления» или силлогистические формулы, совершенно теряют свой существенный смысл, как только пытаются истолковать их как пси­хологические законы. Следовательно, уже заранее ясно, что понятия, на которых основаны эти исходные законы, не могут иметь эмпиричес­кого объема. Другими словами: они не могут носить характера только всеобщих понятий, объем которых заполняется фактическими единичностями, а долж­ны быть настоящими родовыми понятиями, в объем которых входят исключительно идеаль­ные единичности, настоящие виды. Далее ясно, что названные термины, как и вообще все термины, выступающие в чисто логических связях, двусмыслен­ны в том отношении, что они, с одной стороны, оз­начают классовые понятия для душевных продуктов, относящихся к психологии, а с другой - родовые по­нятия для идеальных единичностей, принадлежащих к сфере чистой закономерности.

§ 47. Основные логические понятия и смыслы логических положений подтверждают наши указания

Это подтверждается даже при беглом обзоре ис­торически сложившихся обработок логики, если об­ратить особое внимание на коренное различие между субъективно-антропологическим един­ством познания и объективно-идеальным единством содержания познания. Тогда эквивокации легко обнаруживаются, и ими объясняется об­манчивая видимость, будто все то, о чем трактуется под традиционным заглавием «элементарное уче­ние», внутренне однородно и имеет исключительно психологическое содержание.

Тут прежде всего говорится о представлениях и в значительной мере с психологической точки зрения; апперцептивные процессы, в которых вырастают представления, исследуются возможно более глубо­ко. Но как только дело доходит до различий есте­ственных «форм» представлений, начинается уже разрыв в способе рассмотрения, который продолжа­ется в учении о формах суждений и превращается в зияющую пропасть в учении о формах умозаключе­ний и связанных с ними законах мышления. Термин «представление» внезапно теряет характер психоло­гического классового понятия. Это становится очевид­ным, как только мы задаемся вопросом о свойствах того, что подводится под понятие представления. Ког­да логик устанавливает, например, различия между еди­ничными и общими представлениями (Сократ - че­ловек вообще; число четыре - число вообще), атрибутивными и не атрибутивными (Сократ, бе­лое - человек, цвет) и т. п.; или когда он перечисляет многочисленные формы связывания представлений в новые представления, например, конъюнктивную, дизъюнктивную, детерминативную связь и т. п.; или когда он классифицирует существенные отношения представлений, как, например, отношения содержа­ния и объема, - то ведь каждый видит, что здесь речь идет не о феноменальных, а о специфических единичностях. Допустим, что кто-нибудь в виде логичес­кого примера высказывает положение: представле­ние треугольника содержит представление фигуры, и объем последнего заключает в себе объем первого. Разве здесь говорится о субъективных переживани­ях какой-нибудь личности или о том, что одни ре­альные явления содержатся в других? Разве к объему того, что здесь и в сходных связях именуется пред­ставлением, принадлежат как различенные члены представление треугольника, имеющееся у меня сей­час, и представление, которое возникнет у меня че­рез час? Не является ли, наоборот, представление «треугольник», как таковое, единственным чле­ном, и не входят ли наряду с ним, опять-таки как еди­ничности, представления «Сократ», «лев» и т. п.?

Во всякой логике много говорится о суждениях; но и тут имеются эквивокации. В психологических частях логического технического учения говорят о суждени­ях как о сознании истинности (Fürwahrhalten); т. е. говорят об определенно сложившихся переживаниях сознания. В чисто логических частях об этом уже нет речи. Суждение здесь означает положение и притом не в смысле грамматического предложения, а в смыс­ле идеального единства значения. Таковы все те подразделения актов или форм суждения, которые представляют необходимую опору чисто логических законов. Категорическое, гипотетическое, дизъюнк­тивное, экзистенциальное суждение, как бы там они ни назывались в чистой логике, являются не назва­ниями классов суждений, а наименованиями идеаль­ных форм положений. То же относится и к формам умозаключения: к экзистенциальному, категоричес­кому умозаключению и т. д. Соответствующие анали­зы представляют собой анализы значений стало быть, отнюдь не психологические анализы. Анализируют­ся не индивидуальные явления, а формы задуманных единств, не переживания умозаключения, а сами умо­заключения. Кто с логически-аналитической целью говорит: категорическое суждение «Бог справедлив» имеет субъектом представление «Бог», тот, наверное, не говорит о суждении, как психическом пережива­нии своем или другой личности, а также не о психическом акте, который здесь предполагается и возбуж­дается словом «Бог»; он говорит о положении «Бог справедлив», как таковом - о положении, которое едино вопреки многообразию возможных пережи­ваний, и о представлении «Бог», которое опять-таки едино, ибо иначе оно и не может быть отдельной частью единого целого. Сообразно с этим логика под выражением «каждое суждение» разумеет не «каждый акт суждения», а «каждое объективное положение». В объем логического понятия «суждение» не входят как равноправные члены суждение «2х2= 4», которое я сейчас переживаю, и суждение «2х2= 4», которое я вчера или еще когда-нибудь переживал, или которое переживалось другими лицами. Напротив, в данном объеме не фигурирует ни один из этих актов, а про­сто суждение «2х2= 4», как таковое, и наряду с ним, например, суждение «земля есть куб», Пифагорова теорема и т. п., и притом каждое как особый член. Совершенно так же дело обстоит, разумеется, когда говорят: «суждение S следует из суждения F», и во всех подобных случаях.

Этим только и определяется истинный смысл ло­гических основоположений, и этот смысл именно таков, как он указан нашим предыдущим анализом. Принцип противоречия есть, говорят нам, суждение о суждениях. Но поскольку под суждениями разуме­ют психические переживания, акты сознания, истин­ности, акты верования и т. д., это понимание несос­тоятельно. Кто высказывает принцип, тот судит; но ни принцип, ни то, о чем он судит, не представляют собой суждения. Кто говорит: из двух противореча­щих суждений одно истинно, а другое ложно, разу­меет, если только он сам себя понимает, не закон об актах суждения, а закон о содержаниях суждения, другими словами, закон об идеальных значениях, которые мы для краткости обыкновенно называем положениями. Итак, лучшее выражение гласит: из двух противоречащих положений одно истинно, а другое ложно⁵⁶. Ясно также, что, желая понять прин­цип противоречия, мы не нуждаемся ни в чем ином, кроме уяснения смысла противоположных значений положения. Нам незачем думать о суждениях как ре­альных актах, и они ни в каком случае не были бы под­ходящими объектами. Достаточно только посмот­реть, чтобы увидеть, что к объему этой логической закономерности относятся только суждения в иде­альном смысле, так что суждение 2х2=5 может быть одним из них наряду с суждением: «драконы суще­ствуют», с положением о сумме углов и т. п.; и напро­тив, сюда не относится ни один из действительных или пред стреляемых актов суждения, которые в бес­конечном многообразии соответствуют каждому из этих идеальных единств. Сходное применимо и для всех других чисто логических положений, например, силлогистических.

Отличие психологического способа рассмотре­ния, употребляющего термины как классовые терми­ны для психических переживаний от объективного или идеального, в котором эти же самые термины представляют аристотелевские роды и виды, не второстепенно и чисто субъективно; оно определяет собой существенное отличие между двумя рода­ми наук. Чистая логика и арифметика как науки об идеальных единичностях известных родов (или о том, что a priori коренится в идеальной сущности этих родов) отделяются от психологии как науки об индивидуальных единичностях известных эмпири­ческих классов.

§ 48. Решающие различия

В заключение подчеркнем решающие различия, от признания или непризнания которых зависит все наше отношение к психологистической аргумента­ции. Эти различия состоят в следующем.

1. Между идеальными и реальными науками име­ется существенное, безусловно неизгладимое разли­чие. Первые - априорны, вторые - эмпиричны. Пер­вые развивают идеально-закономерные общие положения, которые с самоочевидной достоверно­стью основываются на истинно родовых понятиях, последние устанавливают с вероятностью реально-закономерные общие положения, относящиеся к сфере фактов. Объем общих понятий в первом слу­чае есть объем низших видовых различий, в после­днем случае - объем индивидуальных, определен­ных во времени единичностей; последние предметы, следовательно, там представляют собой виды, здесь - эмпирические факты. При этом, очевидно, уже допу­щены существенные различия между законом при­роды и идеальным законом, между всеобщими суж­дениями о фактах (которые иногда могут иметь видимость родовых суждений: все вороны черны - ворона черна) и настоящими родовыми суждения­ми (каковы общие положения чистой математики), между эмпирическим классовым понятием и идеаль­ным родовым понятием и т. п. Правильная оценка этих различий безусловно связана с окончательным отказом от эмпиристической теории абстракции, господство которой в настоящее время преграждает путь к пониманию всего логического; подробнее об этом мы будем говорить далее.

2. Во всяком познании и, в частности, во всякой науке имеется коренное различие между тремя ро­дами связей:

а) Связь переживаний познания, в которых субъективно реализуется наука, т. е. психологичес­кая связь представлений, суждений, познаний, дога­док, вопросов и т. д., в которых совершается процесс исследования или же усматривается достоверность прежде открытой теории.

б) Связь исследованных в науке и теоретически по­знанных вещей, которые, как таковые, образуют об­ласть этой науки. Связь исследования и познавания - явно иная, чем связь исследованного и познанного.

в) Логическая связь, т. е. специфическая связь теоретических идей, конституирующая единство истин научной дисциплины, в частности, научной теории, доказательства или умозаключения; а также единство понятий в истинном положении, про­стых истин в связях истин и т. п.

В случае физики, например, мы различаем связь психических переживаний существа мыслящего о физическом от физической природы, познаваемой им, и обе эти связи в свою очередь - от идеальной связи истин в физической теории, например, в един­стве аналитической механики, теоретической опти­ки и т. п. И форма обоснования вероятности, господ­ствующая над связью фактов и гипотез, относится к разряду логического. Логическая связь есть идеаль­ная форма, во имя которой говорится in specie об одной и той же истине, об одном и том же умозак­лючении и доказательстве, об одной и той же теории и рациональной дисциплине, - о той же самой и еди­ной, кто бы «ее» ни мыслил. Единство этой формы есть закономерное единство значения. Законы, которым оно, наряду со всем ему подобным, подчиняется, яв­ляются чисто логическими законами, тем самым объемлющие всякую науку, но не по психологичес­кому или предметному содержанию ее, а по идеаль­ному содержанию ее значения. Само собой разуме­ется, что определенные связи понятий, положений, истин, составляющие идеальное единство определен­ной науки, только постольку могут быть названы ло­гическими, поскольку они в качестве единичных слу­чаев подходят под понятие логического; но они сами не относятся к логике как составные части.

Три различенные нами связи, разумеется, касаются логики и арифметики совершенно так же, как и всех других наук; только у этих обеих наук исследуемые вещи представляют собой не реальные факты, как в физике, а идеальные виды. В логике благодаря особен­ностям последней получается то упомянутое уже сво­еобразное явление, что идеальные связи, составляющие ее теоретическое единство, подчиняются в качестве отдельных случаев законам, ею же устанавливаемым. Логические законы являются одновременно частями и правилами этих связей, они принадлежат одновре­менно и к теоретическому единству, и к облас­ти логической науки.

§ 49. Третий предрассудок. Логика как теория очевидности

Третий предрассудок⁵⁷ мы формулируем следую­щим образом. Всякая истина содержится в суждении. Но суждение мы признаем истинным только в слу­чае его очевидности. Этим словом мы обозначаем своеобразный и хорошо знакомый каждому из внут­реннего опыта психический характер (который обыкновенно называется чувством), гарантирующий истинность суждения, с которым он связан. И вот если логика есть техническое учение, стремящееся помочь нам в познании истины, то логические зако­ны, само собой разумеется, представляют собой по­ложения психологии. А именно, это - положения, выясняющие условия, от которых зависит присут­ствие или отсутствие указанного чувства очевидно­сти. К этим положениям естественно примыкают практические предписания, которые должны спо­собствовать реализации суждений, обладающих та­ким отличительным характером. Во всяком случае, говоря о логических законах или нормах, следует подразумевать и эти, основанные на психологии, правила мышления.

К этому взгляду близок уже Милль, когда, желая от­граничить логику от психологии, говорит: «Свойства мышления, которых касается логика, представляют собой некоторые из случайных его свойств - те именно, от присутствия которых зависит правильное мышление как отличное от неправильного». В даль­нейшем он не раз называет логику (в психологичес­ком смысл) «Theorie» или «Philosophy of Evidence», причем он не имел в виду непосредственно чисто ло­гических положений. В Германии эта точка зрения проступает иногда у Зигварта. По его мнению, «вся­кая логика должна уяснить себе те условия, при ко­торых появляется это субъективное чувство необхо­димости (в предыдущем абзаце: «внутреннее чувство очевидности»), она должна дать им общее выраже­ние». К этому же направленно склоняются некото­рые выражения Вундта. В его «Логике» мы, например, читаем: «Благодаря свойствам очевидности и обще­обязательности, присущим определенным связям мышления,... из психологических законов рождают­ся логические законы мышления». Их «нормативный характер основывается только на том, что некото­рые из психологических связей мышления фактически обладают очевидностью и общеобязательностью. Ибо только благодаря этому мы получаем возмож­ность предъявить мышлению требование, чтобы оно удовлетворяло условиям очевидности и общеобяза­тельности». «Сами эти условия, которым надо удов­летворять, чтобы создать очевидность и общеобяза­тельность, мы называем логическими законами мышления...» Ясно подчеркивается, что «психологи­ческое мышление всегда остается более широкой формой».

В логической литературе последнего десятилетия явно все более распространяется и резче обознача­ется толкование логики как практически применяе­мой психологии очевидности. Особого упоминания заслуживает здесь «Логика» Гефлера и Мейнонга, ибо она представляет первую обстоятельную попытку с возможной последовательностью изложить всю ло­гику сточки зрения психологии очевидности. Основ­ной задачей логики Гефлер считает исследование (главным образом психологических) законов, по которым возникновение очевидности зависит от определенных свойств наших представлений и суж­дений⁵⁸. Из всех действительно происходящих или же представимых явлений мышления логика должна вы­делить те виды («формы») мыслей, которые либо не­посредственно сопряжены с очевидностью, либо представляют необходимые условия для возникно­вения очевидности. В какой мере это понимается в психологическом смысле, показывает дальнейшее изложение. Так, например, метод логики, поскольку он касается теоретического основания учения о пра­вильном мышлении, признается тем же самым мето­дом, который психология применяет ко всем пси­хическим явлениям; она должна описывать явления именно правильного мышления и затем по возможности сводить их к простым законам, т. е. объяснять более сложные законы посредством простых. Далее логическому учению об умозаключе­ниях приписывается задача «установить законы, оп­ределяющие..., от каких признаков предпосылок за­висит возможность вывести из них определенное суждение с очевидностью». И т. д.

§ 50. Превращение логических положений в равнозначные положения об идеальных условиях очевидности суждения. Получающиеся положения не являются психологическими

Теперь перейдем к критике. Мы, правда, далеки от того, чтобы признать бесспорность ставшего теперь общим местом положения, с которого начинается это доказательство - а именно, что всякая истина содер­жится в суждении; но мы, разумеется, не сомневаемся в том, что познание и правомерное утверждение исти­ны предполагает сознание ее очевидности. Не сомне­ваемся мы и в том, что логическое техническое учение должно исследовать психические условия, при кото­рых возникает для нас очевидность в процессе сужде­ния. Мы делаем еще шаг навстречу оспариваемому нами воззрению. Хотя мы и здесь намерены подчерк­нуть различие между чисто логическими и методо­логическими положениями, но в отношении первых мы открыто признаем, что они имеют известное от­ношение к психическому характеру очевидности и в известном смысле создают его психические условия.

Однако это отношение является для нас чисто идеальным и косвенным. Мы отрицаем, что чисто логические положения сами высказывают хоть что-либо об очевидности и ее условиях. Мы надеемся по­казать, что они доходят до этого отношения к пере­живаниям очевидности только путем применения или видоизменения; именно таким же образом, ка­ким каждый «вытекающий исключительно из поня­тий» закон может быть перенесен на представленную в общем виде область эмпирических единичных слу­чаев вышеупомянутых понятий. Получающиеся та­ким путем положения очевидности сохраняют по-прежнему свой априорный характер, и условия очевидности, ими высказываемые, отнюдь не пред­ставляют собой психические, т. е. каузальные, усло­вия. Наоборот, чисто логические положения обраща­ются здесь, как и в каждом аналогичном случае, в высказывания об идеальных несовместимостях или возможностях.

Простое размышление уяснит все. Из каждого чи­сто логического закона можно путем a priori возмож­ного (очевидного) видоизменения получить извест­ные положения очевидности, если угодно, условия очевидности. Комбинированный принцип противо­речия и исключительного третьего, бесспорно, рав­нозначен положению: очевидностью может отличать­ся одно, но и только одно из пары противоречащих суждений⁵⁹. Modus Barbara также без сомнения равнозначен положению: очевидность необходимой исти­ны положения формы «все А являются С» (точнее го­воря: его истинности как необходимо вытекающей) может проявиться в факте умозаключения, предпо­сылки которого имеют формы «все А являются В» и «все В являются б». И то же применимо к каждому чи­сто логическому положению. Это вполне понятно, так как положения «Л истинно» и «возможно, что кто-нибудь с очевидностью судит, что А есть», - очевид­но, вполне равнозначны. Итак, естественно, что по­ложения, смысл которых состоит в высказывании того, что закономерно входит в понятие истины, и того, что истинность положений известных форм обусловливает истинность положений коррелятив­ных форм, - такие положения допускают равнознач­ные видоизменения, в которых устанавливается отно­шение между возможным появлением очевидности и формами суждений.

Но уяснение этой связи дает нам сразу средство для опровержения попытки растворить чистую ло­гику в психологии очевидности. Само по себе ведь положение «Л истинно» не высказывает того же са­мого, что его эквивалент «возможно, что кто-либо судит, что есть А». Первое не говорит о суждениях кого-либо, хотя бы в самом общем смысле. Тут дело обстоит совершенно так же, как и в чисто математи­ческих положениях. Высказывание, что а + b == b + а, говорит, что числовое значение суммы двух чисел не зависит от их положения в соединении, но ничего не говорит о чьем-нибудь счете или суммировании. Последнего рода суждение получается только при очевидном и равнозначном видоизменении. In concrete, ведь нет (и это a priori достоверно) числа без счета, суммы - без суммирования.

Но даже если мы оставим первоначальные формы чисто логических положений и обратим их в соот­ветствующие равнозначные положения очевиднос­ти, то из этого не возникает ничего, на что психоло­гия могла бы притязать как на свое достояние. Она есть эмпирическая наука, наука о психических фак­тах. Психологическая возможность, следовательно, есть случай реальной возможности. Но вышеупомя­нутые возможности очевидности идеальны. Что пси­хологически невозможно, то вполне возможно в иде­альном смысле. Разрешение обобщенной «проблемы п тел», скажем, «проблемы 3 тел», может превосходить всякую человеческую способность к познанию. Но проблема имеет решение, следовательно, возмож­на соответствующая очевидность. Существуют деся­тичные числа с триллионами знаков, и имеются со­ответствующие им истины. Но никто не может действительно представить такие числа и действи­тельно произвести относящиеся к ним сложения, ум­ножения и т. д. Очевидность здесь психологически невозможна, и все же она в идеале есть, несомнен­но, возможное психическое переживание.

Обращение понятия истины в понятие возможно­сти очевидного суждения имеет аналогию в отноше­нии понятия индивидуального бытия к понятию воз­можности восприятия. Равнозначность этих понятий, поскольку под восприятием разумеется только адек­ватное восприятие, неоспорима. Следовательно, воз­можно восприятие, которое в одном созерцании охватывало бы весь мир, всю беспредельную беско­нечность тел со всеми их частями, молекулами, ато­мами, во всех их отношениях и определенностях. Разумеется, эта идеальная возможность не есть ре­альная возможность, которую можно было бы допу­стить для какого-либо эмпирического субъекта.

Подчеркивая идеальность возможностей, которые могут быть выведены в отношении очевидности суж­дения из логических законов и которые в аподикти­ческих очевидностях являются нам a priori обязатель­ными, мы никоим образом не думаем отрицать их психологическую применимость. Из закона, что из двух противоречащих положений одно истинно, а другое ложно, мы выводим, например, истину, что из пары возможных противоречащих суждений одно и только одно может носить характер очевид­ности. Этот вывод очевидно правомерен, если опре­делять очевидность как переживание, в котором су­дящий сознает правильность своего суждения, т. е. его соответствие с истиной. В таком случае новое поло­жение высказывает истину о совместимостях или несовместимостях известных психических пере­живаний. Но в этом смысле и каждое чисто мате­матическое положение говорит нам о возможных или невозможных явлениях в области психического. Никакой эмпирический счет, никакой психический акт алгебраической трансформации или геометри­ческой конструкции, который противоречил бы иде­альным законам математики, невозможен. Таким образом, эти законы могут быть психологически ис­пользованы. Мы всегда можем выводить из них ап­риорные возможности и невозможности, относящи­еся к известным видам психических актов, актов счисления, связывания путем сложения, умножения и т. д. Но в силу этого сами эти законы еще не пред­ставляют собой психологические положения. Зада­чей психологии как естественной науки о психи­ческих переживаниях является исследование естественной обусловленности этих пережива­ний. К ее области относятся, стало быть, именно естественные (каузальные) отношения математичес­ких и логических действий. Но их идеальные отно­шения и законы образуют особую область. Область эта конституируется в последнем счете в виде чисто родовых положений, построенных из «понятий», ко­торые являются не классовыми понятиями психичес­ких актов, а идеями, имеющими своей конкретной основой эти акты. Число три, истина, названная по имени Пифагора, и т. п. - все это, как мы указывали, представляют собой не эмпирические единичности или классы единичностей, это - идеальные предме­ты, которые мы путем идеации воспринимаем в акте счисления, очевидного суждения и т. п.

Итак, по отношению к очевидности единствен­ной задачей психологии является изыскивать есте­ственные условия охватываемых этим названием переживаний, т. е. исследовать реальные связи, в ко­торых по указанию нашего опыта возникает и исче­зает очевидность. В число этих естественных усло­вий входит сосредоточение интереса, известная свежесть ума, упражнение и т. п. Исследование их дает не познания с точным содержанием, не самоочевид­ные общие положения с характером подлинных за­конов, а лишь неточные эмпирические общие поло­жения. Но очевидность суждения зависит не только от психологических условий, которые мы можем также назвать внешними и эмпирическими, посколь­ку они основываются не исключительно на специ­фической форме и содержании суждения, а на его эмпирической связи в душевной жизни; эта очевид­ность зависит также от идеальных условий. Каждая истина представляет собой идеальное единство в отношении к бесконечному и неограниченному в своей возможности многообразию правильных высказываний той же самой формы и материи. Каж­дое актуальное суждение, принадлежащее к этому идеальному многообразию, выполняет хотя бы толь­ко в своей форме или в своем содержании идеальные условия возможности своей очевидности. Чисто ло­гические законы представляют собой истины, выте­кающие из самого понятия истины и родственных ему по существу понятий. В применении же к воз­можным актам суждения они, основываясь на одной только форме суждения, высказывают идеальные ус­ловия возможности или невозможности его очевид­ности. Из этих обоих видов условий очевидности одни связаны с особой организацией видов психи­ческих существ, охватываемых психологией, ибо пси­хологическая индукция не идет дальше опыта; дру­гие же как идеально закономерные обязательны для каждого возможного сознания вообще.

§ 51. Решающие пункты в этом споре

Таким образом, окончательное разъяснение и это­го спора зависит прежде всего от правильного позна­ния самого основного гносеологического различия, а именно различия между реальным и идеальным, или от познания всех тех различий, на которые оно распадается. Это - не раз подчеркнутые различия между реальными и идеальными истинами, закона­ми, науками, между реальными и идеальными (инди­видуальными и специфическими) всеобщностями и единичностями и т. д. Правда, в известной мере вся­кий знает эти различия, и даже такой крайний эмпирист, как Юм, проводит основное различение меж­ду «relation of ideas» и «matters of fact» - то самое различение, которому еще до него учил великий иде­алист Лейбниц, отделяя vérités de raison от vérités de fait. Но провести гносеологически важное разделе­ние еще не значит правильно понять его гносеоло­гическую сущность. Надо ясно уразуметь, что же та­кое есть это идеальное само по себе и в его отношении к реальному, как может быть установлено соотноше­ние между идеальным и реальным, как идеальное присуще реальному и познается в нем. Основной вопрос заключается в том, действительно ли идеаль­ные объекты мышления, выражаясь по-современно­му, представляют собой лишь указания сокращенных ради «экономии мышления» способов выражения, которые, будучи сведены к собственному своему со­держанию, распадаются на индивидуальные единич­ные переживания, на представления и суждения о единичных фактах; или же прав идеалист, когда го­ворит, что эмпиристическое учение, правда, можно высказать в виде туманного обобщения, но нельзя продумать до конца; что каждое высказывание, сле­довательно, и каждое высказывание, относящееся к самому этому учению, претендует на смысл и значе­ние, и что каждая попытка свести эти идеальные единства к реальным единичностям приводит к без­выходным неясностям; что раздробление понятия на какой-нибудь объем единичностей без какого-либо понятия, которое придавало бы этому объему един­ство в мышлении, немыслимо и т. д.

Однако понимание нашего различения реальной и идеальной «теории очевидности» предполагает правильные понятия очевидности и истины. В психологистической литературе наших дней об оче­видности говорят так, как будто она есть случайное чувство, появляющееся при известных суждениях, от­сутствующее при других; в лучшем случае, что оно у людей вообще, - точнее говоря, у каждого нормаль­ного человека, находящегося при нормальных усло­виях суждения - связано с одними суждениями и не связано с другими. Каждый нормальный человек при известных нормальных обстоятельствах ощущает очевидность положения 2+1=1+2, как он ощущает боль, когда обожжется. Правда, тогда возникает воп­рос, на чем же основывается авторитетность этого особого ощущения, каким образом последнее гаран­тирует истинность суждения, налагает на него «пе­чать истины», «возвещает» его истинность, в каких бы образах ни выражалась эта мысль. Хочется также спросить, как можно точно определить туманные слова о нормальных способностях и нормальных обстоятельствах, и прежде всего указать на то, что даже при ссылке на нормальность объем очевидных суждений не совпадает с объемом суждений, соот­ветствующих истине. Никто в конце концов не станет отрицать, что и для нормального человека, высказы­вающего суждение при нормальных обстоятельствах, огромное большинство возможных правильных суж­дений лишено очевидности. Но нельзя же понятие нор­мальности формулировать так, что ни один человек, действительно существующий и возможный среди дан­ных ограниченных природных условий, не мог быть назван нормальным.

Если эмпиризм вообще не понимает отношения между идеальным и реальным в мышлении, то он не понимает и отношения между истиной и очевидно­стью. Очевидность не есть акцессорное чувство, слу­чайно или с естественной закономерностью связан­ное с известными суждениями. Это вообще не есть психический характер такого вида, который можно было бы просто прикрепить к любому суждению из­вестного класса (например, класса так называемых истинных суждений); как будто психологическое содержание соответствующего суждения, рассмат­риваемого само по себе, остается тождественным, все равно, носит ли оно этот характер или нет. Тут дело отнюдь не обстоит так, как мы обычно мыслим связь содержаний ощущений и относящихся к ним чувств: а именно, что два лица имеют одинаковые ощущения, но по-разному реагируют на них в чув­стве. Очевидность же есть именно не что иное как «переживание» истины. Истина переживается, конеч­но, только в том смысле, в каком вообще может быть пережито идеальное в реальном акте. Другими сло­вами: истина есть идея, единичный случай, ко­торый есть актуальное переживание в очевидном суждении. Отсюда сравнение со зрением, созерцанием, восприятием истины в очевидности. И как в области восприятия, невидимость чего-либо не означает его небытие, так и отсутствие очевидности не означает неистинности. Истина относится к оче­видности аналогично тому, как бытие чего-либо ин­дивидуального относится к его адекватному вос­приятию. Отношение же суждения к очевидному суждению аналогично отношению наглядного допу­щения (в качестве восприятия, воспоминания и т. п.) к адекватному восприятию. Наглядно представлен­ное и принятое за сущее не только мыслится, но и присутствует в акте так, как оно в нем мыслится. Так и то, о чем судят как об очевидном, не только обсуждается (т. е. мыслится в суждении, высказыва­нии, утверждении), но и присутствует в самом пере­живании суждения - присутствует в том смысле, в каком может «присутствовать» соотношение вещей того или иного значения, смотря по его характеру, в качестве единичного или общего, эмпирического или идеального и т. п. Переживание совпадения мыс­лимого с присутствующим, пережитым, которое мыс­лится, - между пережитым смыслом высказыва­ния и пережитым соотношением вещей - есть очевидность, а идея этого совпадения - истина. Но идеальность истины образует ее объективность. Что известная мысль в данное время и в данном месте со­впадает с пережитым соотношением вещей - есть не случайный факт. Отношение, наоборот, касается тождественного значения суждения и тождественно­го соотношения вещей. «Истинность», или «предмет­ность» (или же «неистинность», «беспредметность») присущи не высказыванию как переживанию вре­менному, а высказывание in specie (чистому и тож­дественному) высказыванию 2 х 2 = 4 и т. п.

Только при этом понимании можно признать, что усмотреть очевидность суждения U (т. е. суждение с содержанием, со значением U) и усмотреть, что U истинно, - есть одно и то же. Соответственно это­му мы имеем также очевидность, что ничье очевид­ное постижение - поскольку оно действительно та­ково - не может спорить с нашим. Ибо это означает лишь, что то, что пережито нами как истинное, тем самым и есть истинно, не может быть ложно. Сле­довательно, только при нашем понимании исключе­но то сомнение, которого не может избежать пони­мание очевидности как случайно примешанного ощущения, и которое очевидно равняется полному скептицизму: именно, сомнение в том, не может ли в то время, как мы имеем очевидность бытия U, кто-либо другой иметь очевидность бытия чего-либо, очевидно несовместимого с U, и не могут ли вообще встречаться неустранимые коллизии между двумя сознаниями очевидности. Отсюда далее мы понимаем, почему «чувство» очевидности не может иметь ника­кого другого существенного предварительного условия, кроме истинности соответствующего со­держания суждения. Ибо, как само собой понятно, что, где ничего нет, там и видеть нечего, так не ме­нее понятно само собой, что там, где нет истины, не может быть и усмотрения истинного, другими сло­вами, там нет и очевидности.

Однако довольно об этом. Что касается более под­робного анализа этих отношений, то мы отсылаем к соответствующим специальным исследованиям в дальнейших частях этого труда.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|