|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Предисловие редактора русского издания

«Логические исследования» проф. Э. Гуссерля - пер­вая часть которых, посвященная уяснению понятия и основ науки логики, предлагается теперь вниманию русских читателей -представляют, по согласному мнению специалистов, одно из самых выдающихся произведений логической литературы последних лет. Бесспорная заслуга Гуссерля - все равно, разделяем ли мы его собственную точку зрения или нет - состо­ит в том, что он вносит подлинную ясность в основ­ные логические понятия и тем содействует разрешению споров, которые грозят затянуться до бесконечности в силу двусмысленности и неопределенности понятий и терминов. Таковы споры о «нормативном» или «есте­ственном» характере логических законов, об объектив­ности и субъективности познания, об отношении меж­ду логикой и психологией и т. п.

Сам Гуссерль стоит на точке зрения, которую мож­но было бы назвать идеалистическим объективиз­мом. Он проводит резкую и ясную границу между объективным идеально-логическим содержанием мышления и субъективным, реально-психологичес­ким процессом мышления; на почве этого разгра­ничения он решительно отвергает все попытки пе­ренести на содержание мышления или познания субъективистические или психологистические кате­гории, применимые к процессу мышления и заим­ствованные из рассмотрения последнего. Эта пози­ция находится в двойственном отношении к идеям Канта и к современным философским учениям, от­разившим влияние Канта. С одной стороны, никто глубже, чем Кант, не подметил основного различия между психологическим происхождением и логи­ческим (или гносеологическим) значением наших идей, между генетическим (каузальным) объяснени­ем познания в психологии и критическим уяснени­ем его в гносеологии; достаточно указать, что имен­но это различение положило конец многовековому спору между эмпиризмом и рационализмом путем выяснения, что познание психологически происте­кает из опыта, но логически не может быть целиком обосновано на опытных данных. С другой стороны, однако, можно также сказать, что никто не содейство­вал распространению психологизма и субъективиз­ма в философии более, чем Кант, который заставил весь объективный мир «вращаться» вокруг человечес­кого сознания. Правда, понятия «сознания», «разума» и т. п. употребляются Кантом в столь многозначном и мало выясненном смысле, что, как известно, весь­ма трудно уловить подлинное значение соответству­ющих утверждений Канта. Однако невозможно от­рицать наличность прямых противоречий в его анализе познания, и бесспорно, что оба эти мотива - и психологистический, и антипсихологистический - присутствуют и даже резко выражены в его филосо­фии. Этим было создано, по справедливому замеча­нию Гуссерля, «невыносимое смешение отчасти пра­вильных, отчасти ложных утверждений». В какой мере это смешение царит еще и в современной гносеологии, находящейся под сильнейшим влияни­ем Канта и разных форм кантианства, - это показы­вает представленный Гуссерлем поучительный раз­бор логических работ Зигварта, Эрдмана, Ланге и др. Гуссерль, по меньшей мере, вносит полную ясность в положение дела, решительно примыкая к антипсихологистической тенденции Канта и столь же реши­тельно отвергая противоположную, психологисти­ческую тенденцию.

Еще большее значение имеет труд Гуссерля, если противопоставить его тем уже явно психологисти­ческим и релятивистическим идеям, которые приоб­рели большую популярность в последнее время. Мы разумеем не только логические воззрения Милля, но и главным образом «эмпириокритицизм», а также самоновейшую форму скептического релятивизма - так называемый «прагматизм». Эмпириокритицизм, который пользуется исключительным признанием среди некоторой части нашей интеллигенции, под­вергнут сжатой, но меткой и мастерской критике в особой (IX) главе этой книги. Признание плодо­творности и законности «принципа экономии мыш­ления» как телеологической точки зрения в психоло­гии познания сочетается у Гуссерля с убедительным уяснением несостоятельности этой философской концепции, поскольку она притязает заменить со­бою подлинный гносеологический анализ. О «праг­матизме» Гуссерль еще не упоминает, так как появ­ление его книги (в 1900 г.) предшествует расцвету этого движения, но читателю нетрудно будет отнес­ти общие аргументы Гуссерля и к этой, самой резкой форме критикуемого им субъективизма. Принципи­альный объективизм Гуссерля приобретает, таким образом, и широкий культурно-философский смысл, как одинокий, но сильный протест как бы самого научного духа против распространяющихся влияний скептического и субъективистического умонастро­ения, грозящих пошатнуть доверие к научной исти­не и поколебать ее самодовлеющее значение.

Перевод предлагаемой первой части работы Гус­серля не представлял особых терминологических зат­руднений, так как большинство сложных и трудно передаваемых новых логических терминов, введен­ных Гуссерлем и в изобилии употребляемых им во вто­рой (специальной) части его исследования, либо во­обще не упоминаются в первой части, либо же встречаются в ней только спорадически и без твердо установленного технического значения, так что их можно было передавать описательно и в зависимос­ти от общего контекста. Некоторое сомнение вызы­вала только передача термина «Wissenschaftslehre». Слово «наукоучение», на котором я остановился при его переводе, отчасти неудобно тем, что оно истори­чески ассоциировалось с системой Фихте, к которой идеи Гуссерля не стоят ни в каком близком отноше­нии. Однако заменить его удобным в иных отноше­ниях термином «теория науки» (не говоря уже о ме­нее точных передачах) оказалось невозможным, так как именно теоретический характер этой дисцип­лины является в работе Гуссерля спорным вопросом, подлежащим разрешению. С другой стороны, если сам автор пользуется термином «Wissenschaftslehre» - ко­торый по-немецки тоже ведь непосредственно наво­дит на мысль о системе Фихте - в новом значении, примыкая не к учению Фихте, а к одноименному уче­нию Больцано, то не было основания не делать того же и в русском переводе.

С. Франк.

Спб., октябрь, 1909 г.

Предисловие автора

Логические исследования, опубликование кото­рых я начинаю с этих пролегомен, вызваны были не­устранимыми проблемами, на которые я постоянно наталкивался в моей долголетней работе над фило­софским уяснением чистой математики и которые, в конце концов, прервали ее. В частности, наряду с вопросами о происхождении основных понятий и основоположений математики эта работа касалась также трудных вопросов ее метода и теории. То, что в изложении традиционной или всякого рода новой логики должно было бы казаться легко понятным и до прозрачности ясным, а именно рациональная сущность дедуктивной науки с ее формальным един­ством и символической методикой, представлялось мне при изучении действительной природы дедук­тивных наук сложным и проблематичным. Чем глуб­же я анализировал, тем сильнее сознавал, что логика нашего времени не доросла до современной науки, которую она все же призвана разъяснять.

Особенные затруднения испытал я, занимаясь ло­гическим исследованием формальной арифметики и учения о многообразиях (Mannigfaltigkeitslehre) - дисциплины и метода, выходящих за пределы всех специальных числовых и геометрических форм. Это исследование привело меня к соображениям весьма общего характера, возвышавшимся над сферой ма­тематики в узком смысле и тяготевшим к общей тео­рии формальных дедуктивных систем. Из множества наметившихся при этом проблем я упомяну здесь лишь об одной группе.

Явная возможность обобщений или видоизмене­ний формальной арифметики, путем которых она без существенного нарушения ее теоретического характера и счислительной методики может быть перенесена за пределы количественной области, дол­жна была привести к мысли, что количественное вов­се не относится к универсальной сущности математи­ческого или «формального» познания и вытекающего из него счислительного метода. Когда я затем в лице «математизирующей логики» познакомился с дей­ствительно неколичественной математикой, с нео­споримой дисциплиной, обладающей математичес­кою формой и методом и исследующей отчасти старые силлогизмы, отчасти новые, не известные тра­диционной логике формы умозаключения, тогда предо мною стали важные проблемы об общей сущ­ности математического познания вообще, о есте­ственных связях или возможных границах между си­стемами количественной и неколичественной математики и в особенности, например, об отноше­нии между формальным элементом в арифметике и формальным элементом в логике. Отсюда я, разуме­ется, должен был прийти к дальнейшим, более основ­ным вопросам о сущности формы познания в отли­чие от содержания познания и о смысле различия между формальными (чистыми) и материальными определениями, истинами и законами.

Но еще и в совершенно ином направлении я был втянут в проблемы общей логики и теории позна­ния. Я исходил из господствующего убеждения, что как логика вообще, так и логика дедуктивных наук могут ждать философского уяснения только от пси­хологии. Соответственно этому психологические исследования занимают очень много места в пер­вом (и единственном, вышедшем в свет) томе моей «Философии арифметики». Это психологическое обоснование в известных отношениях никогда не удовлетворяло меня вполне. Где дело касалось про­исхождения математических представлений или развития практических методов, действительно оп­ределяемого психологическими условиями, там результат психологического анализа представлял­ся мне ясным и поучительным. Но как только я пе­реходил от психологических связей мышления к логическому единству его содержания (единству теории), мне не удавалось добиться подлинной связности и ясности. Поэтому мною все более ов­ладевало принципиальное сомнение, как совмести­ма объективность математики и всей науки вообще с психологическим обоснованием логики. Таким образом, весь мой метод, основанный на убеждени­ях господствующей логики и сводившийся к логи­ческому уяснению данной науки путем психологи­ческого анализа, пошатнулся, и меня все более влекло к общим критическим размышлениям о сущности логики и, в частности, об отношении меж­ду субъективностью познавания и объективностью содержания познавания. Не найдя ответа в логике на вопросы, уяснения которых я от нее ждал, я в кон­це концов был вынужден совершенно отложить в сторону мои философско-математические иссле­дования, пока мне не удастся достичь бесспорной ясности в основных вопросах теории познания и в критическом понимании логики как науки.

Выступая теперь с этой попыткой нового обоснования чистой логики и теории познания, явившейся результатом многолетнего труда, я наде­юсь, что самостоятельность, с которой я отграни­чиваю свой путь от путей господствующего логичес­кого направления, ввиду серьезности руководивших мною мотивов не будет ложно истолкована. Ход моего развития привел к тому, что в основных ло­гических взглядах я далеко отошел от произведений и мыслителей, которым я больше всего обязан в сво­ем научном образовании, и что, с другой стороны, я значительно приблизился к ряду исследователей, произведения которых я раньше не сумел оценить во всем их значении и которыми поэтому слишком мало пользовался в своих работах. Я должен, к со­жалению, отказаться от дополнительного внесения обширных литературных и критических указаний на родственные исследования. Что же касается мо­его дерзновенного критического отношения к пси­хологической логике и теории познания, то я на­помню слова Гете: «Ни к чему не относишься так строго, как к недавно оставленным заблуждениям».

Галле, 21 мая 1900г.

ВВЕДЕНИЕ

§ I. Спор об определении логики и существенном содержании ее учений

«Авторы сочинений по логике сильно расходятся между собой как в определении этой науки, так и в изложении ее деталей. Этого заранее можно было ожидать в таком предмете, в котором писатели одни и те же слова употребляли для выражения совершен­но различных понятий»¹. С тех пор как Дж. С. Милль этими словами начал свою столь ценную обработку логики, прошло уже не одно десятилетие, выдающи­еся мыслители по обе стороны Ламаншского проли­ва посвятили свои лучшие силы логике и обогатили ее литературу новыми изложениями, но все же и те­перь эти слова являются верным отражением состоя­ния науки логики. Еще и теперь мы весьма далеки от единодушия в определении логики и в содержании важнейших ее учений. Нельзя сказать, чтобы совре­менная логика представляла ту же картину, что и в середине XIX столетия. Под влиянием указанного замечательного мыслителя из трех главных направ­лений, которые мы находим в логике, - психологи­ческого, формального и метафизического - первое получает значительный перевес по числу и значению своих представителей. Но оба других направления все же продолжают существовать, спорные принци­пиальные вопросы, отражающиеся в различных оп­ределениях логики, остались спорными, а что касается содержания учений, развиваемых в системати­ческих изложениях логики, то еще теперь и, пожалуй, в большей мере, чем прежде, можно сказать, что раз­личные авторы пользуются одинаковыми словами, чтобы выразить разные мысли. И это относится не только к изложениям, исходящим из разных лагерей. В том направлении, в котором царит наибольшее оживление, - в психологической логике мы встреча­ем единство взглядов лишь в отношении отграниче­ния дисциплины, ее основных целей и методов; но вряд ли нас можно будет обвинить в преувеличении, если к развиваемым учениям и тем более к противо­речивым толкованиям традиционных формул и те­орий мы применим слова: bellum omnium contra omnes. Тщетна была бы попытка выделить совокуп­ность положений или теорий, в которых мы могли бы видеть незыблемое достояние логики нашего вре­мени и наследие, оставляемое ею будущему.

§ 2. Необходимость пересмотра принципиальных вопросов

При таком состоянии науки, когда нельзя отде­лить индивидуальные убеждения от общеобязатель­ной истины, приходится постоянно сызнова возвра­щаться к рассмотрению принципиальных вопросов. В особенности это применимо, по-видимому, к про­блемам, которые имеют определяющее значение в борьбе направлений и тем самым также и в споре о правильном отграничении логики. Правда, именно к этим вопросам явно остыл интерес в последние десятилетия. После блестящих нападок Милля на ло­гику Гамильтона, после не менее прославленных, хоть и не столь плодотворных логических исследо­ваний Тренделенбурга эти вопросы, казалось, были совершенно исчерпаны. Поэтому, когда вместе с могущественным развитием психологических изысканий и в логике получило перевес психологическое направление, вся работа сосредоточилась лишь на всесторонней разработке дисциплины в согласии с исповедуемыми принципами. Однако именно то об­стоятельство, что многократные попытки выдаю­щихся мыслителей вывести логику на верный путь науки не имели решающего успеха, позволяет пред­полагать, что преследуемые цели еще не выяснены с той отчетливостью, какая требуется для плодотвор­ности работы.

Но понимание целей науки находит себе выраже­ние в ее определении. Мы, разумеется, не полагаем, что успешной разработке какой-либо дисциплины должно предшествовать адекватное логическое оп­ределение ее сферы. В определениях науки отра­жаются этапы ее развития; вместе с наукой и следуя за ней, развивается познание ее своеобразного объекта, положения и границ ее области. Однако сте­пень адекватности определения и выраженного в нем понимания предмета науки со своей стороны оказывает обратное действие на ход самой науки; это действие в зависимости от направления, в каком оп­ределения отклоняются от истины, может оказывать то небольшое, то весьма значительное влияние на развитие науки. Область какой-либо науки есть объективное замкнутое единое целое, и мы не мо­жем произвольно разграничивать области различных истин. Царство истины объективно делится на обла­сти, и исследования должны вестись и группировать­ся в науке сообразно этим объективным единствам. Есть наука о числах, наука о пространственных дан­ных, наука о животных организмах и т. д., но нет осо­бых наук о неделимых числах, трапециях, львах, а тем паче обо всем этом, вместе взятом. Где группа позна­ний и проблем представляется нам как некоторое целое и ведет к образованию особой науки, там от­граничение может оказаться неудачным лишь в том смысле, что область, в которой объединяются дан­ные явления, сначала определяется слишком узко, и что сцепления взаимозависимостей выходят за наме­ченные пределы и только в более обширной облас­ти могут быть связаны в систематически замкнутое целое. Такая ограниченность горизонта может не оказывать вредного влияния на успех науки. Возмож­но, что теоретический интерес находит удовлетво­рение сначала в более узком кругу, что работа, кото­рая может быть здесь совершена, не принимая во внимание более широких и глубоких разветвлений, и есть именно то, что необходимо прежде всего.

Неизмеримо опаснее другое несовершенство в отграничении области, а именно их смешение - соединение разнородного в одно мнимое целое, в особенности если оно исходит из совершенно лож­ного истолкования объектов, исследование которых является основной целью предполагаемой науки. Подобная незамеченная μετάβασιξ είξ άλλο γένοξ (пе­реход в другой род) может повлечь за собой самые вредные последствия: установление неподходящих целей, употребление принципиально неверных ме­тодов, не соответствующих действительным объек­там науки, смещение логических отделов, в ре­зультате которого подлинно основные положения и теории вплетаются, часто в странной и замаскиро­ванной форме, в совершенно чуждые им ряды мыс­лей в качестве мнимо второстепенных моментов или побочных следствий, и т. п. Эти опасности особенно значительны именно в философских науках; поэто­му вопрос об объеме и границах имеет для плодотвор­ного развития этих наук неизмеримо большее значе­ние, нежели в науках о внешней природе, где опыт дает нам разграниченные области, внутри которых возмо­жен, по крайней мере, временно, успешный ход ис­следований. Специально к логике относятся слова Канта, к которым мы вполне присоединяемся: «На­уки не умножаются, а искажаются, если дать сплес­тись их границам». Мы надеемся в этом исследовании выяснить, что почти вся логика, какой она была до сих пор, и, в частности, современная логика, осно­вывающаяся на психологии, подвергалась отмечен­ным опасностям, и что прогресс логического позна­ния существенно задерживался ложным пониманием теоретических основ логики и возникшим на этой по­чве смешением областей.

§ 3. Спорный вопрос. Путь нашего исследования

Традиционные спорные вопросы, связанные с от­граничением логики, таковы:

1. Представляет ли собой логика теоретическую или практическую дисциплину («техническое уче­ние»)?

2. Является ли она наукой, независимой от других наук, в частности от психологии или метафизики?

3. Есть ли она формальная дисциплина, или, как принято выражаться, имеет ли она дело «только с формой познания» или же должна считаться также с его «содержанием»?

4. Имеет ли она характер априорной и демонст­ративной дисциплины или же дисциплины эмпири­ческой и индуктивной?

Все эти спорные вопросы так тесно связаны меж­ду собой, что позиция, занятая в одном из них, обус­ловливает, по крайней мере до известной степени, позицию в других вопросах или фактически влияет на нее. Направлений тут, собственно говоря, всего два. Логика есть теоретическая, независимая от пси­хологии, вместе с тем формальная и демонстратив­ная дисциплина, говорят одни. Другие считают ее техническим учением, зависящим от психологии, чем естественно исключается понимание ее как фор­мальной и демонстративной дисциплины в смысле арифметики, которая имеет образцовое значение для противоположного направления.

Наша задача - не столько разбираться в этих тра­диционных разногласиях, сколько выяснить отража­ющиеся в них принципиальные несогласия и, в конеч­ном счете, определить существенные цели чистой логики. Поэтому мы будем придерживаться следую­щего пути: мы возьмем исходной точкой почти общепринятое в настоящее время определение логи­ки как технического учения и выясним его смысл и правомерность. Сюда примыкает, естественно, воп­рос о теоретических основах этой дисциплины и в особенности об отношении ее к психологии. По су­ществу этот вопрос совпадает, если не целиком, то в главной своей части, с кардинальным вопросом тео­рии познания, касающимся объективности познания, Результатом нашего исследования является выделение новой и чисто теоретической науки, которая образу­ет важнейшую основу всякого технического учения о научном познании и носит характер априорной и чисто демонстративной науки. Это и есть та наука, которую имели в виду Кант и другие представители «формальной», или «чистой», логики, но которую они неправильно понимали и определяли со стороны ее содержания и объема. Конечным итогом этих раз­мышлений служит ясно намеченная идея о существен­ном содержании спорной дисциплины, чем непосред­ственно определяется ясная позиция в отношении поставленных здесь спорных вопросов.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|