|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

2.7 ЛИТУРГИЧЕСКИЕ ОДЕЖДЫ

7.1 Внешний вид человека

«Поначалу выразительные возможности [пригожей] фигуры, ее размеры, положения и движения обогащаются одеждами. Складки, расцветки, украшения и взаиморасположение одеяний создают новые формы. Есть множество способов, чтобы оттенить и усилить контуры и пластику движений»⁶⁶¹. «Платье для человека — издавна намного больше, чем досадная необходимость, и попытка объяснить проис­хождение одежды единственно необходимостью прикрыться от пре­вратностей климата при ближайшем этнографическом рассмотрении оказывается заблуждением»⁶⁶².

Прямой противоположностью платью (как «способу проявле­ния» человека вообще и в культовой одежде в особенности) является культовая нагота как выражение покаяния⁶⁶³. Эта нагота плоти нахо­дится в контрасте с духовным одеянием человека в раю, который там, невзирая на свою обнаженность, фактически не был раздет, но по бла­годати Божией имел прекрасные одежды.

Лишь вследствие отделения от животворящего и обóживающего общения с нетварной благодатью человек, совершив первородный грех, действительно оказался наг. Тем самым нагота предстает как богословское явление: удаливший себя от животворящего и содержа­щего жизнь общения с живым Богом — это, по-еврейски רשׂב (basar), «преходящая плоть»⁶⁶⁴. Она разоблачена в своей надежде на совер­шенство. Эта духовная нагота как переживание человеком, подвер­женным первородному греху, своей «преходящей плоти», только она одна и создает стыд у обнаженного — стыд перед Богом, перед дру­гими людьми и даже перед самим собой.

Чтобы прикрыть стыд и потребовалась одежда⁶⁶⁵. Как украше­ние, одежда придает человеку доморощенную славу, призванную при­крыть его богословскую наготу, но она не может быть чем-то боль­шим, чем слабым напоминанием об утраченном — подлинном, духов­ном — одеянии благодати. «Кратко сказать, платье, которое носит падший человек, — это напоминание об утраченной одежде, некогда нóшеной в раю. И напоминание весьма живое: мы рады любому из­менению и обновлению платья по моде, поскольку оно будто бы дает толчок к новой самооценке, но на деле оно лишь обостряет тоску по утраченному одеянию, которое одно только и способно уловить нашу суть и обнаружить наше "достоинство"»⁶⁶⁶.

2.7.2 Облечемся во Христа

В Новом Завете одежды человека выступают в символической роли: они выражают самую суть человеческой природы в ее новом качестве Христовой веры. Платье — не «культовое облачение», а выражение живого общения с живым Богом, ставшего, посредством Христа, для человека возможным вновь.

Платье — это знак нового, превосходящего изначальное, обрете­ния благодати в крещении. Мы «облеклись во Христа» (Гал 3, 27). Ап. Павел говорит о необходимости «облечься», а «облеченность», — в противоположность состоянию «совлеченности» («разоблаченности, раздетости»), погруженности только в плотскую, смертную «славу», — означает именно «жизнь» (2 Кор 5,14)⁶⁶⁷ / ⁶⁶⁸. Таким образом, платье, — ко­торым человек по инстинкту украшает себя и приукрашивает свою плоть,— становится средством выражения нового, по вере, бытия, облачения скоропреходящей плоти в жизнь, благоприобретения пер­воначальных одежд нетварной благодати, которая и есть Сам Бог.

То обстоятельство, что люди украшают себя одеждами и прида­ют телу красоту-славу, находит себе богословское углубление в крещальной одежде, а также и в литургических облачениях. Также и мо­нашеские облачения сопрягаются с крещальной одеждой и тем самым с «облачением во Христа»⁶⁶⁹.

Если, таким образом, с одеяниями человека связано множество символов, то как объяснить, что символика крещальной одежды пре­вратилась ныне во второстепенное дело?

Откуда и почему появились литургические облачения? Первона­чально клирики одевались в нарядную мирскую одежду, и только во время радикальной перемены в моде (когда распространилась гер­манская одежда и появились штаны) они, по крайней мере на время служения литургии, удержали древнеримские облачения. Так некогда мирская одежда стала «литургическим одеянием», и к ней еще стали прикреплять государственные знаки отличия для указания на ступень рукоположения⁶⁷⁰.

Если в древней Церкви, когда за пасхальным богослужением присутствовало множество новокрещаемых, белые одежды еще играли большую роль, то когда стали крестить младенцев, уже и речи не могло быть о символическом одеянии, потому что ребенка просто заворачивали в простынку или надевали ему на голову чепчик (может быть, и для того, чтобы оправдать обрядовые слова)⁶⁷¹.

Эта же практика в значительной мере сохранилась и в обновлен­ной литургии. Может быть, инициация взрослых в общине, если та живо следит за подготовительным процессом катехизации и в своей среде празднует крещение нового члена, когда-нибудь еще вернет крещальному одеянию значение и достоинство, которое оно имело в раннехристианской Церкви⁶⁷².

Свидетельства свв. отцов⁶⁷³ заставляют думать, что весьма рано выработался обычай (и не только для одних клириков, но и для всех участников литургии!), когда за богослужением стали употреблять особые праздничные одеяния. Их, как «сакральные предметы», от­деляли от других, даже если по покрою они и не отличались от «профанного» праздничного платья⁶⁷⁴. Что это «сакральное» восприятие сохранилось до новейшего времени, показывают такие наименования, как «Abendsmahlkleid» (букв. «платье для причастия») и «Kirchenrock» («церковный сюртук»), употребительные особенно на «протестант­ских» территориях Германии. Праздничные одежды сопрягались с литургией; в «платье для причастия» можно было танцевать всего раз в жизни, в день свадьбы⁶⁷⁵.

2.7.3 Литургические облачения

Ныне принятое литургическое облачение возникло вследствие удержания в употреблении моды поздней античности, как она сло­жилась в эпоху великого переселения народов. Вероятно, тогда новая мода (ношения штанов) не показалась подходящей, чтобы быть сим­волом облеченности человека в божественную славу, поскольку в ней слишком мало от «облачения». Следовательно, сохранение вплоть до позднеантичных форм одежды не настолько случайно, как может по­казаться на первый взгляд.

Из туники, рода нижней одежды, образовалась западноевро­пейская альба, имя которой само по себе свидетельствует о белом цве­те⁶⁷⁶, тогда как на Востоке византийский стихарь и соответствующие одежды других восточных литургией могли быть также и цветными. И альба, и стихарь предполагали употребление пояса: на Западе такой пояс называется cingulum (полотняная лента), а на Востоке — ζώνη (лента из шерсти по цвету верхней одежды). Из длинной альбы на Западе развился superpelliceum («стихарь, комжа»), или укороченная альба («обрезанная», отсюда также cotta), которую зимой носили по­верх меховой поддевки и которая, вместе с сутаной, еще и поныне со­ставляет одеяние клириков⁶⁷⁷.

Верхней одеждой священника является казула (риза, орнат), ко­торая из-за того, что она на Западе употребляется исключительно за служением Св. Мессы, с XII в. стала «литургической одеждой» как та­ковой. За другими богослужениями на Западе употребляют капу, или плувиал. Использование в восточных церквах фелони (которая соответ­ствует казуле) — более широкое, и ныне фелонь употребляется далеко не только за Евхаристией. Первоначальная форма фелони восходит к paenula, к «колокольной казуле», к верхнему одеянию в форме трапеции. Ткань складками спускалась на руки, и так в конце концов выработался широкий покрой современной византийской фелони.

На Западе для шитья казулы стали применять более тяжелые ткани и богато украшать ее вышивками-изображениями, так что с конца XVI в. она стала короче и приняла не слишком облекающую тело форму, форму контрабаса⁶⁷⁸. Объемистая античная казула сокра­тилась до передника или нагрудника, так что она уже больше не мо­жет символизировать «облачение во одежды Христа» (Гал 3, 27). В Движении за литургическое обновление, однако, вновь открыли старую форму казулы и возобновили т. н. «готскую казулу» или даже античную «колокольную казулу»⁶⁷⁹.

Диаконы в прошлом также облачались в казулу. ВIV в. из Дал­мации поступила новая одежда — далматика, которая стала почет­ным облачением римских диаконов (и Папы Римского). Далматика постепенно стала повсеместно принятым облачением диаконов, а также западных епископов, которые носили ее под казулой. Восточ­ный епископ и поныне носит вместо казулы (фелони) саккос, кото­рый похож на далматику.

Отличия сана имеют свое происхождение в знаках отличия рим­ских чиновников и судей; вопрос о том, как и когда они были пере­няты клиром, не разрешен до конца⁶⁸⁰. Наряду со знаками епископской власти (понтификал), стóла (нарамник, наплечная лента) — знак сана, который наиболее бросается в глаза. На Западе стóла является при­надлежностью одеяния как епископов, так и священников, и те и дру­гие возлагают ее на себя одинаковым образом. Между тем византий­ский епископ, в дополнение к священнической епитрахили (она представляет собой наплечную ленту, сшитую внизу), налагает на себя еще и омофор, который напоминает паллий Папы Римского и архи­епископов. Западной диаконской столе соответствует восточный орарь, который в виде широкой ленты также накладывается на левое плечо, а на груди и на спине достигает до земли.

«Не имея в виду останавливаться на сложном и временами все еще неясном» развитии церковных одеяний, Бергер подчеркивает: «Что касается паллия, ораря, стóлы⁶⁸¹ и их византийских соответствий (...) то перед нами знаки достоинства, которые в IV в., с разрешения императора или по крайней мере при его молчаливом согласии, вошли в церковный обычай, по аналогии с pallium discolorum предписаний об одежде императора Феодосия»⁶⁸².

Античная техника окраски тканей (когда секреты пурпурного червя и добавления различных минералов держались в тайне) позво­ляла добиться большой шкалы цветов — отсвечивающего красным черного, затем пурпурно-фиолетового, ярко-красного и вплоть до зе­леных тонов. Чем темнее окрашена ткань, тем больше пурпура пошло на ее изготовление, и тем эта ткань считалась почетнее.

В средние века восприятие и оценка цветов изменились, а также расширились технологии окраски, что привело к еще большему раз­нообразию вкусов. Когда Папа Иннокентий III (XII в.)⁶⁸³ ввел первый канон цветов, его предписание еще не был обязательным для всех. Лишь канон Служебника 1570 г. стал общеобязательным: для господ­ских праздников и памятей святых, за исключением мучеников, — бе­лый цвет облачений; красный — на Троицу, праздники Креста, памя­ти апостолов и мучеников; фиолетовый — на Адвент, Постное время, Quatember (Четыре Времени) и Дни прошений; зеленый — на рядовые дни; черный — на Страстную Пятницу и на погребальных и поминаль­ных обрядах. В принципе этот порядок действует до сегодняшнего дня, но все же в выборе цвета теперь господствует большая свобода (ср. АЕМ 307-310).

На Востоке нет обязательного канона цветов для церковных облачений, но (по крайней мере в византийской Церкви) вырабо­тались обычаи, согласно которым в праздничные дни употребляются более светлые и богатые цвета, а красные — за богослужениями па­мяти почивших⁶⁸⁴ / ⁶⁸⁵.

Символика церковных облачений сама по себе и вытекающая из нее богослужебная выразительность были, к сожалению, с течением времени утрачены. Так и в христианской Церкви литургическое об­лачение стало просто предписанной принадлежностью для «отправле­ния культа».

Чтобы дать этому обоснование, стали прибегать ко «вторичной символике»⁶⁸⁶, а ей присущ определенный аллегорический произвол (и она по праву отвергается Качиньским [Kaczynski]). Примеров «вто­ричной символики» много уже в эпоху Каролингов; и произвол про­должился вплоть до XX в. (например, амикт⁶⁸⁷ якобы символизирует умолчание при принесении Жертвы, а казула, не имеющая рукавов, этим означает отказ священника от своей свободы)⁶⁸⁸.

Аллегорическое истолкование церковных облачений, конечно, было призвано сделать служение Мессы наглядным. Облачения «на­поминают о событиях страстей Христовых, и в лице священника об­щина видит перед собой Страдающего Спасителя. (...) Поэтому, не­сомненно, имело большой практический смысл, что священник в ал­таре, одеяния которого воспринимались как вериги-оковы и т. д. Страдающего Господа, наглядным образом и изображал себя тем, кем он является по учению Церкви, т. е. лицом, замещающим Хрис­та, лицом, которое, принося бескровную Жертву и находясь на месте Богочеловека, возобновляет Его Крестную Жертву. Кроме того, это была простая и вполне понятная народу символика литургических облачений»⁶⁸⁹.

Лютеране и реформаты в своих традициях в равной мере отри­цают Евхаристию, но все же они расходятся в отношении к литурги­ческим облачениям. Для Лютера облачения — это в самом прямом смысле слова безразличные вещи («άδιάφορα»), значение которых отомрет само по себе, как только человечество достигнет зрелости⁶⁹⁰. В различных лютеранских церквах, однако, были сохранены или возобновлены католические алтарные облачения (paramenta) — от­части из оппозиции по отношению к реформатам и чтобы отличаться от них⁶⁹¹.

В большинстве протестантских конфессий в качестве литурги­ческого облачения закрепился талар, первоначально бывший одеждой университетских ученых⁶⁹². Как пишет Йосуттис (Josuttis), талар и беффхен (Beffchen)⁶⁹³ проповедника, повторяя одеяние средневекового уче­ного, а также скамьи для слушателей за евангелическим богослу­жением должны символически представить его как «лекцию»⁶⁹⁴.

Критика излишне культового понимания литургии после II Ва­тиканского Собора затронула также и «культовые облачения», причем даже раздавались голоса за их отмену⁶⁹⁵. Литургическое одеяние, од­нако, может получить свое полное значение не в качестве «культового платья», а как средство самовыражения человека, который, совершая литургию, — анабатически — вступает в общение с Богом и соответ­ственно так облачается, чтобы его личность выявилась ярче. Одеяние «пропитывается» благодатью, которая всю тварь возводит «к литур­гическому завершению, к участию в таинстве» Божественной полноты жизни⁶⁹⁶. Человек, находящийся в общении с живым Богом, ощущает себя облаченным в Божественную любовь: «Поскольку эта жизнь выше обиходной действительности и обыденных форм выражения, она и заимствует себе соответствующие образы и формы из области, в которой они единственно и обретаются, а именно: из искусства. Высшая жизнь говорит мерно и мелодично и вмещается в торжест­венные, плавные движения; она усваивает себе цвета и одеяния, ко­торых не встретишь в обычной жизни»⁶⁹⁷.

Символика одеяний распространяется на всех христиан, в том числе и на не имеющих рукоположении. Все христиане призваны к царственному священству, и крещальной одеждой они выражают свою новую природу во Христе и свою посредническую миссию по вовлечению окружающего мира в жизненный обмен с Богом. Отсюда легко прийти к заключению: всем участникам богослужения было бы хорошо облачаться в литургические одежды. Под вопросом остается, однако, должны ли литургические одежды быть нарядными одеждами воскресного дня, — ведь культура празднования торжеств вообще исчезает, а с ней и праздничная одежда, а, кроме того, «облаченность во Христа» требует одеяний, которые не соприкасались бы с внешним миром.

Поэтому тем важнее, чтобы символика платья по крайней мере была видна на священнослужителях и на мирянах, несущих за литур­гией особые служения. Как имеющие посвящение, так и не посвящен­ные в сан — все одинаково призваны к царскому священству. Крещальная одежда как литургическое одеяние царского священства пристала всем христианам, но только некоторые, представляя всю общину, имеют ее на себе как основное литургическое одеяние, при­чем рукоположенные священнослужители облачаются еще в особые одежды и имеют знаки отличия⁶⁹⁸.

Согласно АЕМ 298, альба — это общее основное одеяние, ко­торое носят получившие посвящение (рукоположенные), без различия степеней. Ее можно не подпоясывать; кроме того, и нарамник⁶⁹⁹ теперь не обязателен. Согласно АЕМ 301, все миряне, прислуживающие в алтаре, по праву могут «носить соответственную одежду». При этом представляется, что альба, напоминающая крещальные одежды, предпочтительнее каких-либо имитаций епископского клиросного одеяния или монашеской рясы⁷⁰⁰. Поверх альбы надевают одежды и знаки отличия соответствующего сана, причем обновленный служеб­ник предусматривает использование таких традиционных одежд, как казула и далматика.

Согласно АЕМ 304, за епископскими конференциями признает­ся право приспосабливать литургические облачения к условиям своих стран. Хотя казула, как и раньше, является «одеждой для служения Божественной Литургии», все же ее можно носить и при совершении других, но «связанных с Божественной Литургией богослужений» (АЕМ 299).

Во многих приходах, однако, за всеми богослужениями употреб­ляется светлая туника и стóла соответствующего литургического цве­та⁷⁰¹. Правда, высказываются сомнения, является ли туника также и по функции литургическим одеянием, которое способно цветом и формой подчеркнуть праздничный характер литургии (соответствен­но различным датам церковного года и различным поводам для бо­гослужения) (ср. АЕМ 297 и 307).

Литература

R. Berger: Liturgische Gewänder und Insignien. In: R. Berger / K. H. Bieritz u.a.: GdK 3: Gestalt des Gottesdienstes. 2. Aufl. Regensburg 1990, 309-347.

J. Braun: Die liturgische Gewandung im Occident und Orient nach Ursprung und Entwicklung, Verwendung und Symbolik. Freiburg i.Br. 1907. Репринт: Darmstadt 1964.

E. Haulotte: Symbolique du vêtement selon la Bible. Paris 1966.

M. Kunzler: Indumentum Salutis. Überlegungen zum liturgischen Gewand. In: ThGl 81 (1991) 52-78.

M. Kunzler: Porta Orientalis 568-597.

P. Parsch: Heilige Gefäße und Gewänder. Wien - Klosterneuburg - Leipzig o. J. (Klosterneuburger Hefte 26).

E. Peterson: Theologie des Kleides. In: Benedikt. Monatsschrift 16 (1934) 347-356. A. C. Piepkorn: Die liturgischen Gewänder in der lutherischen Kirche seit 1555.

Lüdenscheid - Lobetal 1987 (Ökumen. Texte und Studien 32).

E. Trenkle: Liturgische Gewänder und

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|