|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

ТРУД

I. «ЕЩЁ ДАЛЬШЕ»¹

Выступая на Митинге в Римини², я заключил свою речь пожеланием слушателям никогда не успокаиваться³. Это пожелание содержало в себе призыв никогда не позволять господствующему мировоззрению определять то, кем ты являешься. Это мировоззрение находит предлог в том, что человек есть, чтобы реализовать программу, в высшей степени умаляющую его достоинство. Таким образом тот, кто держит власть, но её не использует с осознанием настоящего служения людям как творениям Божиим, может лёгко осуществлять собственные проекты. Данное умаление особенно очевидно в сфере труда, поскольку на труд в таком случае смотрят лишь как на способ производства, на неизбежную отдачу, как на обречённость рабству или же как на право (что, конечно же, справедливо), превращающееся в претензию, либо, наоборот, в моралистический долг.

В любом случае напряжение сил остаётся бессмысленным, подобно тому, что происходит с человеком, идущим с завязанными глазами.

Труд же — это изначальная потребность человека, а значит, нужно понять, почему все выделенные выше моменты — право, долг, способ производства, труд как неизбежность, необходимая для выживания, — частичны, локальны, в то время как слово потребность раскрывает вопрос правильным образом. Слово потребность указывает на тот структурообразующий феномен живой личности, живущего человечества, что проявляется в нас глубоким внутренним толчком, который Библия называет сердцем.

Только подчиняясь этим глубинным импульсам, человек полностью реализует себя. Сравним потребность в труде с другими человеческими потребностями: в дружбе, в развлечениях, в прекрасном, в искусстве и природе. Внешне они представляют собой некие частные аспекты, но по сути их характерная черта состоит в том, что эти потребности, пробудившись, дают толчок к реализации всей личности в целом. Слово потребность подразумевает и указывает на интимный мотор, сотканный, как нам подсказывает религиозное чувство, из потребностей, желаний, очевидностей, полных перспективы и побуждающих человека выразить себя самого.

Один из самых великих людей истории Запада, будучи ещё молодым парижским студентом и главой студенчества Сорбонны, вдруг узнал, что другой известный испанец, как и он сам, проповедовал на городских площадях. Заинтересованный пересудами об этом испанце, будто бы тот сошёл с ума, ибо прежде принадлежал к знатной семье, имевшей высокое положение, а теперь ходит по миру, словно нищий, и говорит об Иисусе Христе, возвещая Евангелие, молодой человек подговорил своих друзей создать преполох во время одной их таких проповедей. Но пока они собирались осуществить своё намерение, выйдя на площадь, где Игнатий Лойола, бывший капитан испанской армии, произносил проповедь, молодой студент, возглавлявший группу приятелей, был поражён словом, одной фразой из Евангелия, которую повторял Игнатий Лойола громовым голосом: «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит? И какой выкуп даст человек за душу свою?»⁴

С того момента юноша изменил жизнь, стал самым большим искателем приключений в истории и объехал весь мир, оставив за плечами более миллиона христиан; этим человеком был Франциск Ксаверий. Вот что такое потребность — она даёт понять природу желаний, исходящих из сердца человека и задающих ему движение. Желания, действительно исходящие из сердца, подлинно основополагающие, являются безграничными и обладают горизонтом, открытым бесконечному, поскольку устремлены, с чего бы ни начинались, к осуществлению личностной цельности.

Так же обстоит дело и с трудом. Там, где личность не принимается такой, какая она есть, труд становится в сотни раз более тяжёлым, а иногда просто непереносимым. Человек должен говорить «я» с толикой любви к себе Того, Кто сотворил его, так как, если человек создан по образу Божию, не существует ничего, что в большей мере делало бы его подражателем Бога, нежели любовь к себе. Мы сжигаем любовь к себе самим, в коей отражается тайна любви Бога, в горниле ожесточения, проявляющего себя в мелких эмоциональных всплесках: вся наша жизнь детерминируется такими всплесками, так что, даже тогда, когда человек достигает весьма многого, у него почти всегда остаётся чувство неудовлетворённости. Каждый неполный ответ на потребность оставляет в человеке долю неудовлетворённости, если он не видит в нём соответствия полноте своей личности, если он не обнаруживает прогресса на пути к своей судьбе. То, что делает желания человеческого сердца столь бесконечными, — это невозможность полностью свести себя к своему биологическому, химическому и физическому прошлому; человек не рождается полностью таким, каков он есть, от своего отца и от своей матери, поскольку он имеет в себе ещё что~то, что рождается непосредственно от Бога и входит во все его потребности, даже материальные, определяя тот голод и жажду, которую не может утолить ничто материальное.

Поэтому религиозное чувство, то есть открытость бесконечному, подразумевает, объясняет, поддерживает, обогащает каждую потребность человека, безгранично её укрепляя. Каждая потребность подразумевает эту перспективу, превосходящую все мишени, на которые человек раз от разу, кажется, нацеливается, и поэтому он подталкивается всё дальше в движении вперёд. В этом «всё дальше вперёд» и заключены отношения с бесконечностью, отношения с Богом, которые нельзя исключать в отношениях с женщиной, с семьёй, с работой. Религиозное чувство, следовательно, есть предельный фактор человеческих потребностей, а потому также и той потребности, которой является труд.

1)   Религиозное чувство осуществляет цельность личности человека, занятого трудом.

Именно благодаря религиозному чувству человек осуществляет полную вовлечённость в реальность, сталкиваясь и с конкретной потребностью, и именно в этой вовлечённости, в этом раскрытии потребность становится путём к собственной судьбе.

Таким образом, мало помалу раскрывается тот смысл, который заложен в сердце человека; тогда даже тяжёлый труд может быть принят, потому что он становится исполненным смысла. Когда к тебе по~другому относятся, ты чувствуешь отчаяние, даже выходя из дома на работу каждое утро. Конечно, можно бороться за то, чтобы зарабатывать на пятьдесят тысяч лир в месяц больше, и это справедливо, но человек как труженик не может довольствоваться только этим. Помня о религиозном чувстве, мы поставим себя в позицию, где трудящийся человек понимается в своей целостности, а неразорванно, фрагментарно, когда с ним можно обращаться как с вещью.

Поэтому любое чисто технократическое управление человеческим общежитием — это преступление против человека, ибо человек не может свести себя к элементам технического анализа или к функции особой производительной цели: в понятие человек входит все, но как составляющее целостной личности.

2)    Религиозное чувство осуществляет единство людей, занятых трудом.

Только религиозное чувство действительно может собрать людей воедино, и не потому лишь, что оно напоминает нам о едином для всех нас истоке и об одной, общей судьбе, но также и потому, что в нём мы обнаруживаем свою общность благодаря той совокупности изначальных потребностей и очевидностей, которые составляют сердце человека. Только в религиозном чувстве люди могут, соединившись, признать друг друга, только в нём предприниматели и безработные обретут общее поле для диалога и сотрудничества, причём не надуманного и не абстрактного.

Это самый глубокий источник, делающий нас способными разделять жизнь и заботы друг друга. То, что в религиозном чувстве собираются вместе предприниматели и безработные, вдруг обнаруживая, что они являются друг другу братьями, улавливая в себе предчувствие единого для всех пути, — вовсе не абстракция. Мы не можем более не интересоваться другим или интересоваться им только чисто прагматически, по расчету. И даже оценивая ситуацию прагматически, мы также уже не можем совершенно не интересоваться другими людьми. В той бесконечной общей судьбе, к раскрытию которой всякая естественная потребность подталкивает человека, судьба целостного осуществления нашей личности делает единым и общезначимым слово я, и нет ничего более единого, нераздельного и не поддающегося редукции, чем в реальность, произведённая этим словом.

3) Религиозное чувство рождает движение.

Мы⁵ собраны воедино именно из~за того, что раскрыли это религиозное чувство, это бесконечное измерение наших потребностей.

Никто из нас не может позволить себе роскоши в жизни, полагая критерием своих движений только узкое пространство собственных потребностей. Религиозное чувство собирает нас воедино и заставляет нас переживать жизнь как общежитие.

Поэтому раскрытие религиозного чувства создаёт движение, которое делает более ясным для всех то, что активным действующим лицом истории и существования мира является человек в его исконной целостности, в человечности. Именно эта человечность, живущая в моём сердце, сквозит во взгляде матери, с любовью смотрящей на своё дитя, и во взгляде человека, думающего с естественной светлой любовью о своей возлюбленной, или в радости и ликовании, с которыми ты думаешь о друзьях. Именно так родилось наше Движение.

Но данное утверждение, столь важное для меня, не связано лишь с нашим Движением. Оно вправе стать наблюдением общего порядка: только религиозное чувство, только осознание этого общего источника наших потребностей может собрать людей воедино, а потому создать в обществе (которое власть стремится сделать статичным и держать под контролем) что~то бесконечно подвижное, что~то бесконечно созидательное, что~то неспокойное. По этой причине движение всегда вызывает некоторый страх у того, кто не хочет волнений. Религиозное чувство создаёт внутри общества движения, несущие с собой разного рода опыт единства между людьми, и движения эти не абстрактны, но желают созидать, изменять общество и его структуры, чтобы сделать их более адекватными подлинному образу человека и подлинной мере его потребностей. Религиозное чувство творит в обществе движение, являющееся постоянным вызовом тому, что стремится умалить человека посредством предвзятых программ или механических анализов. Анализы и программы, несомненно, важны, но самое главное то, какую роль они призваны выполнять. Основной и решающий фактор бытия — это человек. Но не какой~то человек вообще, о котором думают за столиком, а человек, каким являюсь я, каким являешься ты. Отсюда обозначается конечная точка зрения в размышлениях об историческом феномене. Движение, рождающееся из религиозного чувства, имеет поэтому преимущества прогрессивного и передового фактора, являясь двигателем, критичным в глубоком смысле этого слова (изначально слово критика означает «уметь уловить ценность» и требует, чтобы ценность выявлялась, выражалась, подчёркивалась).

Вот почему наш первейший долг состоит в том, чтобы создать такие пространства и сферы общения, где культивировался бы подлинный, высокий образ человека. Цель и ценность наших групп, где бы они ни находились, заключается в следующем: создать объединения, в которых человека принимали бы за того, кем он на самом деле является. Потому необходимо войти в жизнь другого не в соответствии с предвзятой идеей, но исходя из того, кем этот другой является по своей природе.

4) Религиозное чувство подталкивает к созиданию, творит движение, готовое к созиданию.

Религиозное чувство, иначе говоря, истинное чувствование человека, обладает удивительной конкретностью, как о том свидетельствует Мать Тереза. Не существует святого, который не творил бы дел созидания. Движение, рождающееся из религиозного чувства, не может не откликнуться вполне конкретно на человеческие потребности, которые оно встречает, ибо искать человека — означает встречаться с конкретными его потребностями (действительно, человек существует внутри сплетения потребностей, нужд!). Так рождается идея дела, и не существует иной возможности собраться воедино, кроме как совместно творя дела.

Первое дело, и нам всегда следует помнить об этом, вырастает не из способности творить новые деятельные структуры, а из того, что ты как личность проявляешь в сфере труда: восприимчивость к общим и отдельным потребностям, использование своего ума и своей энергии ради помощи реальным людям вокруг тебя: первое дело — творить движение там, где ты есть. Только пробудив глубину и интенсивность творческого воображения, мы сможем создать новые формы труда. Но и это может родиться только от изумления, благоговения, любви к тому, чем является человек.

Тогда внешне завод остаётся тем же, как и раньше, но внутренне он становится уже не таким, каким был. Там, где присутствие, обусловленное страстью к человеку, выражает великодушие, постоянство и способность к творчеству, встречая определённую готовность, среда труда больше не та, что была раньше. Я слышал, как сотни из вас говорили мне: «Теперь я иду на работу, чувствуя к ней вкус, на появление которого прежде я и не надеялся, которого ранее я и вообразить не мог». Это означает, что ты не ходишь больше на свою прежнюю работу, но вершишь «новую», более человеческую, не упуская в ней ни одного аспекта, ни одной мелочи. Нет ничего более конкретного, чем любовь, потому что за ее границами, вне любви, конкретность задаётся абстракцией предвзятости, ставшей программой, программой, ставшей предвзятостью, то есть идеологией, прокладывающей свой путь и использующей ради своей выгоды того, кого ей удаётся найти. Группа людей, собирающихся вместе, исходя из, пусть и смутного, чувства человека, каким Бог сотворил его, становится способной изобрести новое, преодолевает любую схему, не остаётся узником общих программ и всегда обретает пространство, в котором рождаются новый цветок или лист.

Там, где люди собираются, соединяясь на этой основе, они становятся на самом деле способными к творчеству, действительно активными действующими лицами в мире. Поэтому мы хотим быть активными деятелями в мире труда, представляя в нем не категории, роли, интересы и корпорации, но человека.

Новизна, творимая нашим Движением, настолько проста, что может показаться банальной. Поэтому мы все вместе не устаём признавать друг друга в мире труда, в семье, в стране, в целом обществе; да, собираемся вместе, признаём себя и всех вместе как представителей человека. Папа в речи, прочитанной в ЮНЕСКО, говорил о первичной и вторичной культурах⁶. Он говорил, что первичная культура — это использование мира для осуществления судьбы личности, в то время как вторичная культура — это познание и использование всех частных вещей, которые составляют мир. Такой должна быть и наша позиция. Труд — это такой аспект культуры, который может прямо~таки стать её синонимом, потому что труд — это выражение того, что человек реализует как свой идеал, это выражение того, что человек совершает, утверждая, обнимая все вещи, находящиеся перед ним, чтобы увлечь их к этому идеалу. Поэтому истина труда в том, что Папа называет первичной культурой, той, где мир используется ради судьбы, несущей счастье отдельному человеку. Но, чтобы удовлетворить жажду счастья, нам не следует ждать конца мира, конца нашей жизни. Осознание того, что мы осуществляем истину нашей личности и идём к нашей Судьбе, все более наполняет поддержкой, утешением, радостью наш повседневный труд; оно делает возможным уже в этом мире дружбу, а потому общежитие и осуществление себя, что в противном случае невозможно было бы познать.

Жизнь остаётся постоянной войной, если человек не обращает свои взоры к этому миру. Это утверждение, по сути, перевод фразы из Евангелия: «Всякий, кто последует за Мной, получит во сто крат здесь и наследует жизнь вечную»⁷.

Проверку того, что мы сказали, не нужно ждать в конце, когда мы достигнем вершины нашей Судьбы, — её следует ожидать каждый день в истине, чувствуя вкус к жизни и способность к общежитию, которое иначе невозможно. Религиозное чувство, признанное, с желанием и смирением пережитое, являет собой путь личности, путь я, человека; путь того существа, которому мать в болях даёт жизнь.

II. ЛЮБОВЬ КО ХРИСТУ — КОРЕНЬ ТРУДА

В первый раз после стольких лет я слышу, как поют, снова поют эти прекраснейшие «библейские толкования», написанные отцом Коконьяком⁸, потому что эти песни могут дать темы для размышлений каждый раз, когда наш дух некоторым образом подавлен. Это пение прекрасно⁹: Библия, слово Божие, отношение Бога к человеку — всё внутри этих песен, а не в твоём страхе или трепете, не в твоём самомнении, не в осуждении результата того, что делает Бог в тебе, оставляя тебя в слабости, из~за которой ты ошибаешься и в результате страдаешь от уничижения.

В общем, надо признать, что я чувствую разлад в том, как люди стоят перед реальностью, перед собственной судьбой, а потому перед Богом, расстройство в духе большей части людей, с которыми я сталкиваюсь в большей части из вас¹⁰, когда вступаю в отношения с вами и осмысливаю их. И когда я смотрю на вас и вспоминаю вас, величайшее просветление приносит мне мысль о том, что мы тоже в нашей жизни преодолели все это по Божией любви, по Божией благодати. Поэтому мы обращаемся к вам не для того, чтобы защитить наши идеи или сделать вас их рабами, но как люди такие же, как вы, желающие жить в согласии со всем тем богатством, которое Бог дал человеку.

Говорить так — значит говорить о жизни как бы «идеально». Но говорить идеально о жизни — значит отождествлять цель жизни и путь, каким нужно идти к этой цели, что ни в коем случае никто из вас не может ни помыслить, ни вообразить. Однако оно дано — спасение от нашего легкомыслия, от нашего противоборства, от отсутствия у нас великодушия, спасение от всего этого дано нам. Даже это. Нам дана жизнь и нам дано прощение за зло, содеянное в жизни, и новое избрание, новое рождение: всё нам дано, потому что Бог — всё во всём¹¹, и нет никакой возможности возразить этой формуле, использованной Святым Павлом (перечитайте Упражнения Братства¹² прошлого года¹³; по моему убеждению, в этой формуле дано наиболее точное выражение нашего способа понимать жизнь, нашего мировоззрения).

«Не существует идеала, — говорил Мальро, — которому мы могли бы принести себя в жертву, потому что мы знаем о всеобщности лжи [все люди в той или иной мере лжецы: это ясно говорит даже Библия, особенно Псалмы ¹⁴],^{[ ]}мы, совсем не знающие, что такое истина»¹⁵.

Такова склонность души любого сегодняшнего человека. Едва только мы привыкаем задумываться о себе, ощущать себя самого, едва разум пробуждает в нас потребность объяснить всё окружающее (множество разнообразных вещей, или тех, вкус, полезность либо необходимость которых он чувствует, или, наконец, вещей, о которых он вынужден думать), именно приведённое высказывание определяет ценность всех наших суждений, потому что мы тоже не принесли себя всего в жертву идеалу. Однако мы принесли себя в жертву: это осознание призвания в христианском смысле данного слова, как бы оно ни было нами истолковано; сознательные, либо, образно говоря, прячущие голову в мешок, либо пытающиеся в собственной жизни утвердить то, что слышим в окружающей среде (например, следовать за компанией, поскольку это может создать впечатление, что мы принесли себя в жертву идеалу).

Но, в действительности, принести себя в жертву идеалу означает принести ему в жертву всю нашу жизнь, то есть приносить в жертву и то, что идёт от инстинкта, делая это постоянно: каждый день, каждый час. Поэтому Библия, говоря о Боге, часто сосредоточивает внимание, особенно во Второзаконии, в самых древних книгах, на необходимости думать о Боге, когда человек находится в доме или выходит из дома, как говорится в шестой главе Второзакония¹⁶ (позднее к этому возвращается Святой Павел¹⁷).

«Не существует идеала, которому мы можем принести себя в жертву [с идеалом у нас нет иных отношений, кроме как в жертве, потому что идеал означает смысл того, что мы делаем, а смысл этот мы не можем обрести иначе, как только жертвуя тем способом, которым мы что~то делаем (теперь представьте и подумайте, о чём говорит мне, старому человеку, всё, что я привёл выше: как оно наглядно демонстрирует наше пресмыкание перед жизнью, каждый день вновь даруемой нам утром; пресмыкание, подобное тому, что возникает, когда идёшь в то место, где опасно, где трепещешь или где не хочешь, чтобы тебя видели, и стоишь там, оглядываясь вокруг)], потому что мы знаем ложь, поразившую всех [всех, в том числе мою и твою, ибо если это не осознавать, лживым становится то, что ты говоришь о других; в итоге ты играешь с ними и попросту надуваешь их]». Я помню, когда я в первый раз прочитал эту фразу, она заставила меня подумать: «Почему же мы знаем ложь всех, мы, не знающие что такое истина».

Но мы ведь знаем, что такое истина! «Я есмь Путь, Истина и Жизнь»¹⁸, — сказал человек, единственный в истории произнесший эти слова. Мы знаем истину, но даже здесь мы обнаруживаем всю нашу скудость или всю нашу двусмысленность, словно жизни нашей недостает того порыва, вызываемого три раза в день, утром, в полдень и вечером, когда читается молитва (например, Ангел Господень)¹⁹, и который в полдень как бы выплывает из туманного моря, в коем он пребывал утром, и вечером по сравнению с днём.

Так или иначе, этот фрагмент вчера вечером заставил меня подумать над восьмым Псалмом… Когда мы при чтении часослова в какой~то момент почувствуем, что наше сердце и наше сознание, распахиваясь ему навстречу, понимают то слово, которое мы говорим, — это, поверьте, будет для нас днём не только не злополучным, но даже и не скверным или забываемым днём нашей жизни. Потому что Псалмы говорят о человеке, о «человечном» человеке, со всеми его чувствами, проявляющимися при различных, крайне противоречивых обстоятельствах, сталкивающихся друг с другом (нет ничего такого, что нам было бы сказано, или такого, что от нас потребовали бы сделать, что не задело бы нас и не прошло бы через нашу человечность, изменив её в истине и любви, в разуме и привязанности).

Перечитаем восьмой Псалом: Господи, Боже наш! Как величественно имя Твоё по всей земле! Слава Твоя простирается превыше небес! [слава Твоя простирается превыше видимого] Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу, ради врагов Твоих… [на первый взгляд, это кажется бессмысленным, потому что уста младенцев и грудных детей не чувствуют борьбы, существующей между словом Бога, откровением Бога, присутствием Бога, и тем, что является им (они не знают, что эти проявления — враги). Но только если взрослый человек сохраняет уста младенцев и грудных детей, он понимает Бога и Его мощь в борьбе с врагами, потому что чувствует Его в себе (основополагающий вопрос гносеологии и философии, человеческой философии: что есть познание, ибо проблема познания — это проблема отношений между мной и реальностью: так, как мыслится познание, мыслятся и отношения между мной и реальностью). То есть можно было бы сказать: «С простотой, защищенной в зрелости, утверждаешь Свою мощь против врагов Своих»]; дабы сделать безмолвным врага и мстителя. Когда взираю я на небеса Твои, — дело Твоих перстов, На луну и звёзды, которые Ты поставил: То что есть человек, что Ты помнишь его, И сын человеческий, что Ты посещаешь его?..

Но, извините, эти слова я произношу каждый раз, когда мне приходится делать что~нибудь с помощью других, как водится у стариков! Для младенца это не является страданием, жертвой ради идеала, то есть ради смысла того, что он делает. «Не существует идеала, которому мы можем принести себя в жертву»²⁰: не существует смысла жизни, который мы можем ухватить, потому что всё то, что присуще современному менталитету, как таковое, есть ложь.

Не много Ты умалил его [этого человека] пред ангелами [несколько умалил фактически — пред Собой, так как «Ангелы» — это библейская формула для обозначения «явления Божия». Ангел — явление Божие»], славою и честию увенчал Ты его [увенчал славой и честью не только царей или президентов, не только руководителей высокого ранга или университетских профессоров. Ты увенчал славой и честью каждое я: славой в реальности, славой, которая преобразуется, принимая в развитии свои формы, и честью (Ты даёшь почувствовать это человеку в его достоинстве, и другие должны смотреть на него, признавая его достоинство, пусть он будет маленьким и изнурённым, каким порой бывает человек). И почему, почему Ты сделал так? Почему Ты увенчал его славою и честью?]. [Потому что] Ты дал ему власть над делами рук Твоих... [Власть над реальностью, над космосом — это предчувствие и краткая формула всего, что можно сказать об истории: «Ты дал ему власть над делами рук Твоих», то есть над творением], «всё положил под ноги его...»

Вы понимаете, откуда родился упадок человека? Отсюда! Человек, почувствовав себя наделенным этой властью, умаляет всё, стремится умалить всё перед собой. «Я мера всех вещей», — говорят о разуме, путая то, чем является разум, с нашими претензиями на господство. Говорят: «Наука против Церкви», но наука тогда против Церкви, когда она не наука, а предвзятость, которая отвергает реальность Церкви и то, что говорит Бог.

В этом Псалме содержится определение человека через его предназначение, через смысл его жизни, который состоит в отношении с Тем, Кто творит его: «Устами младенцев и грудных детей Ты утвердил Своё могущество». Но почему Бог придаёт ценность всякому мелкому жесту, всякому преходящему мгновению, в которых человек пытается выразить себя? Потому что человек — это отношение с Ним. Прежде мы говорили, что космос достигает некоторого уровня эволюции или становления, на котором он обретает способность самосознания²¹, что может быть определено как я. Я — это самосознание мира, космоса, себя самого. Тогда космос, таков, каков он есть, образует контекст, задающий и поддерживающий живое отношение с Богом, живое отношение с Тайной.

Поэтому, согласитесь, разговор о труде действительно крайне интересен и важен, если мы понимаем под трудом то, что мы не можем не понимать под ним (к сожалению, многие из нас не постигают этого даже в малой мере, большая часть людей — ежедневно!). Труд — это великая вещь, подобная маленькой человеческой реальности, говорящая: «Господи, что такое человек, что Ты вспоминаешь его, что ты помнишь его?» Среди всех животных и обитателей космоса человек как бы сотовой, тысячной, миллионной частью выше всех тварей, существующих во всех средах обитания. Но величие человека, его честь и слава зависят от того, что он, то есть каждый конкретный человек, есть отношение с бесконечным; и для того, чтобы жить как человек, чтобы осуществлять свою личность (поскольку счастье — это финал данного процесса, то есть проникновения вечного), человек должен взять в руки всё то, что создал Бог.

Вот о чем говорит восьмой Псалом Давида, и так вдруг мы начинаем его читать каждый день.

Теперь я как раз хотел бы сказать, чем является труд для христианина, как Христос использовал это слово. Если мы не используем
данное слово со Христом и подобно Христу, всё приходит в упадок
и оборачивается насилием: насилием, творимым властью и порой
претерпеваемым без надежды на восстановление справедливости.
Углубление смысла при восприятии слова труд, о котором я
говорю сейчас в самых значимых его характеристиках, это, может
быть, и есть начало изменения, которое мы должны принять и
осуществить в нашем обществе, и прежде всего изменения нашего
общественного поведения, потому что Христос, Бог, предлагает нам
случай для изменения себя через преобразование условий общества, в котором живёт человек. Однако не общество является тем устройством, которое несёт нам силу Божию; великое Присутствие в течение многих веков даётся Церковью через Таинства и исповедание веры христианского народа. «Господь крепость моя и слава моя»²², сила и песнь — это действенная и творящая мощь, а потому — источник радости, а еще прежде — ликования, потому что радость возникает на некоторое время, а ликование должно стать неизменным фоном каждого дня.

Труд для христианина — это наиболее конкретное, наиболее суровое и конкретное, наиболее трудное и конкретное выражение собственной любви ко Христу.

Любовь ко Христу более какого бы то ни было другого отношения отражает тот факт, что любовь — это суждение разума, увлекающее за собой всю нашу чувствительность, всю чувствительность человека. Если дело обстоит иначе, то порожденное разумом суждение — убого, оно подобно тем, обильные примеры которых дают судебные ведомства наших дней²³. Но точно так же и мы, моралисты, постоянно подчёркиваем с амвона, как всё должно быть, а, следовательно, выносим суждение о поступках людей вне соответствия с их стремлением к лучшему и справедливому, к тому, что делает нравственным каждого человека; фактически, мы взвешиваем только негативный результат или предательство, в котором себя не упрекаем, но других — с легкостью.

Любовь ко Христу — это суждение разума. Любовь — и не только «любовь ко Христу», — это суждение, она включает в себя суждение. Суждение — это признание истины, признание бытия. Суждение — это взгляд на бытие, воспринимаемое так, как его воспринимает младенец, когда ответ на реальность, возникающий перед моими глазами, — это изумление. Если сохраняешь его, понимаешь, как был создан человек в его взгляде на всё, в отношении ко всему. Уверенность рождается именно отсюда, очевидность уверенности рождается именно отсюда, и если это не так, она становится определением власти, то есть чужеродности, которая всегда всё умаляет и изменяет согласно своим интересам, ибо власть не хочет ничего иного, кроме как иметь подданных, то есть рабов.

Поэтому труд всё более вынуждает нас становиться христианами, размышлять о нашей любви ко Христу, размышлять о том, как я живу, о полезности моей жизни и о том, ради чего было дано мне всё.

Труд есть наиболее конкретное выражение — самое суровое и трудное (однако конкретное!) — нашей любви ко Христу; конкретное — значит, самое жизненное выражение, наиболее вовлечённое в то, что нас окружает, в обстоятельства нашей жизни.

Я задержался в рассуждениях, утверждая и подчеркивая, что любовь ко Христу (но не только ко Христу, а и к твоему товарищу, к другим людям, для которых ты что~либо хотел сделать, или любовь матери к сыну) — это суждение разума, увлекающее за собой всю человеческую чувствительность. Человеческая чувствительность, можно сказать, — это совершившаяся потребность в обетовании, которое и есть жизнь, в обетовании, которым является наша исконная структура. Разумность состоит в том, чтобы признать, что Иисус — это Бог, Бог, ставший человеком, состоит в признании именно этого. Если есть человек, являющийся Богом (как читаем в Евангелии о Рождестве, как говорится в Ангелусе), тогда наша вовлечённость в нужду, потребность или в какую~то ситуацию при диалоге с этим человеком — то есть молитва — это искренняя и серьёзная готовность быть людьми. Разум действительно увлекает за собой всю человеческую чувствительность, да перед этим Человеком мой разум и не может не увлечь за собой всю мою чувствительность! Это должно случиться также (и ты должен это допустить) и с твоей чувствительностью, которая неподвижна потому, что ты, между прочим, не взываешь к ней! Ты пассивен, в конечном итоге пассивен, и ты ждёшь, что компания всё сделает вместо тебя, ты ждёшь, что повторяемые формулы и вещи всё сделают вместо тебя, поставят себя на твоё место. Однако нет, это ты, который… Эх, я не могу сейчас напомнить, что такое свобода: перечи~

тайте прошлогодние Упражнения Братства²⁴.

Труд — наиболее конкретное, суровое и исполненное напряжения выражение собственной любви ко Христу; я говорю об этом потому, что в последний раз²⁵ вы подняли тему о памяти Христа, о ценности памяти Христа; потому этим своим выступлением я стремлюсь вывести заключение из того предположения, что для вас призыв к памяти был реальным призывом.

По своей природе любовь ко Христу представляет собой желание, господствующее над жизнью, желание счастья; но она формирует его, одновременно делая истинным, подтверждая, что наше желание счастья становится желанием того, чтобы все люди достигли счастья. Моя покойная мама была весьма религиозна, и я понял после всего, что она дала мне, какую благодарность я должен был питать к ней, к Богу, даровавшему мне Себя через неё, потому что я не помню ни одного вечера, когда она, подходя, чтобы укрыть меня перед сном (я помню это с пяти лет и дальше, до тех пор пока я не пошёл в семинарию — мне исполнилось тогда десять лет), не говорила бы мне: «Подумаем о бедных…»; «Подумаем о том, что случилось в Японии»; «Подумай о войне в Китае». Она напоминала мне всё это, даже когда я был уже довольно большой, в первые годы семинарии, где никто не говорил мне о Китае, а тем более о бедных людях (правда, нам говорили: «Нужно дать бедным наше приношение»).

По своей природе любовь ко Христу представляет собой желание, господствующее над жизнью, то есть удовлетворяет желание, господствующее над жизнью как бесспорное обетование, поскольку обетование — это природа нашего сердца, наш разум и привязанность (суждение, увлекающее за собой всю чувствительность сердца). Перед лицом реальности, всплывающей перед твоими глазами, ты останавливаешься поражённый: очевидно, что этот человек перед тобой, очевидно, что он любит тебя, потому что в любви склоняется к тебе, как тётя склоняется к тебе, ребёнку, а ты чувствуешь, что тётя — часть мамы! У меня тоже была тётя, не имевшая семьи, и она была очень умна. В пятьдесят лет она заметила, что уже не сможет выйти замуж (!), и объединила в своем приходе группу старых дев, приведшую в порядок жизнь очень многих из них. Жизнь, «приведённая в порядок», безмятежна, потому что, утверждая то, что находится в глубине собственного бытия, человек обретает покой; как говорит Псалом Навечерия: «Спокойно ложусь я, и сплю»²⁶. Теперь посмотрим, что же должен представлять собою труд, чтобы быть вещью столь окончательной и решительной (я уже сказал, что труд — это самое конкретное выражение любви ко Христу)? Подумайте о том, кто идёт на огромные заводы, такие, как Пирелли или Фиат, на восьмичасовой рабочий день (сейчас они пытаются организовать забастовку, от которой их отговаривает какойто профсоюз, потому что забастовка есть выступление против правительства²⁷; опять первоочередная задача — спасти правительство, и так ставится на второе место проблема безработицы, проблема справедливости. Но людям нужна не та справедливость, которая мыслится как орудие ликвидации противников!). Труд — это полное выражение личности. Если сказанное нами прежде, то, что человек — это отношение с бесконечным, с вечным, с Тайной, — справедливо, — то можно сказать: отношение с Тайной, чтобы лучше объяснить реальность, истину того, о чём я говорю; в таком случае, повторяю, труд на самом деле принимает на себя всё, в том числе и все формы выражения личности. Трудом называется всё то, что выражает личность как отношение с бесконечным, поскольку для каменщика или шахтёра жесты, которые они совершают, кладя кирпичи или буравя недра, есть проявление отношений с Богом. Потому их нужно уважать, поэтому они должны быть объектом приложения настоящей справедливости, а также любви, и, следовательно, помощи. Почему? Потому что они труженики, а значит, существа, призванные любить Христа. Почему же существует связь между любовью ко Христу и трудом? Потому что труд — это яркая форма выражения человеческой личности, тех отношений, которые человек имеет с Богом (Иисус называет Бога вечным тружеником)²⁸.

В Послании к эфесянам апостол Павел говорит: «Непрестанно благодарю за вас Бога, вспоминая о вас в молитвах моих, чтобы Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы [родитель славы], дал вам духа премудрости и откровения к познанию Его [мы можем отнести это пожелание также и к себе], и просветил очи ума вашего [очи ума, дабы они стали в результате физическими глазами, видящими то, чего не видят другие, даже как видимость], дабы вы познали, в чём состоит надежда, к которой Он призвал вас, и какое сокровище славы заключает его наследие среди святых [какое сокровище славы заключается в нашем следовании за святыми; «Каждый день взирайте на лица святых и черпайте утешение в их речах»²⁹, — написал о. Вилла³⁰ на стене своего дома в большом приходе Милана, располагающемся на площади Святого Бабилы] и как безмерно величие могущества Его [лучше сказать, Его присутствия. Как безмерно величие могущества Его в отношении ко мне] в нас, верующих по действию державной силы Его, которою Он [Тайна] воздействовал во Христе [в человеке Христе], воскресив Его из мёртвых и посадив одесную Себя на небесах [Христос Своей смертью и воскресением выражает всего человека, человека в неполноценности его бытия, в младенчестве, когда он должен расти как зверёныш, и в зрелости, когда путается в своих идеях], превыше всякого начальства и власти, и силы, и господства, и всякого имени, именуемого не только в сём веке, но и в будущем. И всё покорил под ноги Его и поставил Его выше всего, главою Церкви, которая есть тело Его, полнота Наполняющего всё во всём»³¹.

Христос, созидающий во времени Тело Своё, расширяющий Тело Своё, Тело я Христа (Он расширяет его посредством силы, которую тайна, Тайна Его Святого Духа, даёт Ему, потому что тайна объяла Его, сотворила и объяла, сотворила и вознесла в саму природу Бога, ставшего человеком, когда Бог стал человеком); именно Христос, Бог, ставший человеком, покорил под ноги Его всё (всё!), а Тайна «поставила Его превыше всего, главою Церкви», потому что всё становится Его, показывает, что этот Человек — Господь всего, выражает то, что Тайна присутствует в простых вещах. «Поставил Его превыше всего, главою Церкви [которая есть способ и место, где посредством активного сознания призванного человека, крещённого человека, человека, познавшего Христа, все некоторым образом причастно Его телу]. И всё покорил под ноги Его и поставил Его превыше всего главою Церкви, которая есть Тело Его [Церковь как Тело Христа], полнота Наполняющего всё во всём». Церковь есть место присутствия Этого Наполняющего всё во всём, Того, Кто покровительствует, господствует над всей историей. Поэтому мы говорим, что смысл истории — слава Этого Человека, чтобы все воздавали славу Этому Человеку: потому что тело Этого Человека — Полнота, Наполняющая всё во всём. Полнота всего — это как река, текущая в море, а море, в которое всё стекается — это Христос: в истории всё стекается к Нему. Как же именно всё стекается к Нему? Огромная река берёт начало из ручейка, а ручеёк становится всё шире, вбирая в себя другие ручьи: подобно воде, проистекающей из источника и имеющей сначала, может быть, всего три сантиметра в ширину, затем тридцать, сорок, а затем сто тысяч. Церковь в истории является орудием, призванным привести всех людей ко Христу. Таким образом, начиная с немногих, с таинственным, но видимым динамизмом выступающих со свидетельством веры, Церковь дала Христу всю Свою историю.

Если труд — это выражение человека в каждодневных вещах, то мы имеем дело с любовью ко Христу, лежащей в корне труда, потому что всё принадлежит Христу. Это будет видно в конце мира, в последний день, но метод Бога, план Бога заключает в себе замысел того, что этот последний день будет предварён историей Церкви как тела Христа, будет предварён историей тела Христа во времени.

Каким образом мы содействуем свершению Церкви, свершению той обязанности, которая лежит на Церкви, задаче, которая воплощена в Церкви? Какой вклад мы вносим в то, чтобы сделать Тело Христа богаче, воздать славу Христу, что и является целью и смыслом жизни каждого, кто к этому призван (единственный критерий, который при своём отступничестве и слабости человек должен иметь)? Как мы содействуем этому? Содействуем, если живём, и чем более живём каждым действием, всяким выражением сознания нас самих как субъектом действия; если мы подступаем к нашим действиям согласно разуму Христа, а не согласно менталитету мира, который является или выражением инстинкта, или реакции, или же выражением власти, обладания. Суть различия между справедливым отношением мужчины к женщине и ошибочным, изменническим отношением коренится здесь, когда мы входим или не входим в это отношение согласно разуму Христа. В последнем случае Христос ничто в этих отношениях, никак не касается их, а сами они связаны только инстинктом или расчётом, из~за которого отношения всегда (всегда!) становятся насилием. В той мере, в какой человек живёт верой во Христа, памятованием о Христе во всём том, что он делает, в той же мере и Церковь живёт, крепнет, расширяется и, расширяясь, обнимает многих людей.

В эти месяцы я получил немало писем, в которых говорилось: «Девственность, какая от неё польза?»; «Где это — во сто крат на земле?»; «Кроме того, без детей, — говорят женщины, — без детей не может быть настоящей женщины». Несмотря на всё правдоподобие, которое содержится в этих суждениях, они говорят о типе ума, который не был просвещён благодатью созерцать христианский факт, христианское событие: они не видели его. Подобное я наблюдал, когда в первый раз поехал на корабле в Бразилию. В некий момент после того, как мы миновали Огненную Землю, я увидел на высоте маленький треугольник и спросил у капитана: «Капитан, что это?» «Это вершина вулкана Тенериф», — ответил он (позже, возвращаясь назад, я видел вулкан внизу с самолёта!). Мы приплыли к Тенерифу, «окаймив» весь остров, в восемь вечера; когда я задавал свой вопрос капитану, было восемь утра: нам понадобилось двенадцать часов, чтобы увидеть его, сей вулкан³²! Но никто из моих спутников не заметил этого треугольника, возвышавшегося над всеми облаками и вновь появившегося между шестью и восьмью вечера.

В общем, я хотел сказать вам, что связь между трудом и Христом — это объективная связь, потому что всё сущее принадлежит Христу: Он Господь, Rex universi³³; во Христе всё становится единым — единым! — как говорит Литургия Христа Царя. Christe cunctorum dominator alme³⁴ — Христос, преизобильный Господь всего.

Плодовитость жизни не даётся человеку как опыт инстинкта, носителями которого являются кот и кошка, пёс и собака (или бык и корова, чтобы привести более достойное сравнение!); у человека она становится причиной творений, которые пребывают на пути к полноте, на пути к счастью: она раскрывает смысл жизни (смысл, данный Христом, тем Христом, Который являет миру Своё присутствие, являет Себя в истории посредством расширения Своего Тела).

Вы помните сравнение с детьми у ног Иисуса, которое я приводил раньше³⁵? Самые маленькие видят руку, которая прикасается к их голове, и видят это красное одеяние, красную тунику, но не видят лица Того, Кто над ними; однако и после многих лет, даже в старости, они будут помнить эти моменты. Одежда Христа сейчас — это мы в том молниеносном переходе, каковым является жизнь: «Дуновение — жизнь человека», говорит Псалом 89. «Дуновение — жизнь человека»; когда вам будет семьдесят, семьдесят шесть лет, справедливость этого утверждения будет несомненна (пока человек молод, он не понимает, потому что всё кажется ему стабильным).

Следовательно, если труд является выражением отношений личности с вещами и присутствующей реальностью, то именно любовь ко Христу делает людей более способными к труду. Труд становится совершенно иным, когда кто~то идёт на работу из любви ко Христу, когда кто~то работает в память о Христе. Тогда существует внимание к полноте, искусство в постижении всех деталей жизни, терпение к возрастанию во времени, и поэтому уважение ко времени, необходимому для работы, — а не ропот, не жалобы на обстоятельства, которые отвращают тебя от частностей. Более того, в человеке оживает тогда смысл братства, даже перед лицом того, кто отнимает у него дом, и перед лицом власть имущего, господина, начальника (но, учитывая это, работающие должны бы в большей мере использовать солидарность между собой, в частности, в противостоянии профсоюзам, которые не особенно считаются с ценностью конкретного человека, а озабочены более своей собственной политической значимостью!).

Любовь ко Христу существует в той мере, в какой человек чувствует ту миссию, которая заложена в труде, чувствует природу труда. Отношения с Богом — это отношения со Христом, потому что Тайна явила Себя в этом человеке, и всё, о чем этот человек сказал нам, есть проблески света во мраке Тайны (но нам не было раскрыто абсолютно всё; и не только потому, что Христа, например, спрашивают: «Когда придёт тот день, последний день?», а Он отвечает: «О дне том и часе никто не знает, даже Я»³⁶.^{[ ]}Тайну нельзя исчерпать, поскольку постольку она сообщается. Цель Бога при сотворении человека состояла в том, чтобы создать познающего Его; Он сотворил своего рода семейные узы, на которые указывают первые страницы Библии, говоря: «Бог сошёл поговорить с ними по окончании дня»³⁷. Вы помните, что Библия говорит так?).

Если мы любим Христа, то мы лучше работаем, поскольку понимаем смысл труда. Рабочие, которых я встречал в поездах, когда следовал по пути из семинарии Венегоно в Милан (это были первые дни, когда я ездил к Студенческой Молодёжи³⁸ — даже три раза в день полтора часа туда и полтора обратно. Это было хорошенькое дельце!)³⁹, так вот эти рабочие не понимали смысла труда (а потому они стали коммунистами. Коммунисты желают власти, как христианин желает Рая! И вот теперь они пришли к власти!⁴⁰ И не просто они пришли: они пришли с участием католиков. Случилось же это потому, что некоторые католические объединения видели больше смысла в организации различных структур, чем в желании восстановить собственные отношения со Христом и отношения общества со Христом).

В любом случае, отношения со Христом имеют решающее значение в истине труда, с чем бы мы ни работали. Труд — это выражение человека, использующего, манипулирующего всем тем, что окружает его. Прежде всего, это собственное тело, жена, дети, мама, папа: всё это — труд, потому что выражает я. Если это выражение я переживается в память о Нём, тогда всё становится иным, предназначено стать иным. Много раз люди говорили мне: «У меня есть товарищ по работе, которого поразило то, что я говорю, или то, что я делаю, или моя позиция, и он сказал мне: «Как ты можешь быть таким?» Это вопрос, который задают все, прежде чем смириться с тем, что они тоже христиане, как и мы: «Как вы можете поступать так?». Поэтому труд во всём своём разнообразии соразмерен любви ко Христу. Но верно также и обратное: любовь ко Христу возрождает и весь наш труд. Иными словами, любовь ко Христу не подлинна, если она не выносится на большую, образно говоря, ярмарку нашего труда. Но нельзя любить труд, если не любишь Христа: тогда труд терпят, сносят; приспосабливают его к себе или приспосабливаются к нему («потому что я должен получить деньги в конце месяца»).

Когда вы будете говорить или мы будем говорить о «доме»⁴¹ и об «уставе»⁴², мы станем говорить и о труде. Это тоже труд — вставать утром, идти туда, где вы читаете Утреню⁴³, и видеть эти лица, четыре, пять, шесть, десять лиц, видеть их такими заспанными или такими непонимающими, зачем начинать день, потому что большинство из нас именно таковы, или даже не видеть их, потому что они не пришли (а это ещё хуже); это труд — переносить и терпеть все это, побеждая препятствие (потому что для того, чтобы идти на работу в восемь на завод, ты должен преодолеть препятствие начиная от выхода из дома в семь!). Именно любовь ко Христу объясняет всё это и помогает не «переносить», а любить наши отношения со всеми людьми и со всеми вещами, что есть форму самовыражения, которую мы никогда не предусмотрели бы, даже не предположили бы. Любовь ко Христу делает возможным всё, облегчая всё.

Любовь ко Христу — это суждение разума, которое, как я говорил вам, увлекает за собой всю чувствительность человека; это суждение о наших отношениях с разными людьми, с некоторыми кругами общества или же с некоторой частью Церкви, где понимаешь, что Христос есть, потому что всё изменяется во имя Его, потому что существует влияние на того, кто идёт туда. Суждение разума гласит: «Здесь Христос», и это вызывает шок, является ударом для нашей личности, для нашей истории и таким образом порождает очевидность и вкус, уверенность, вкус к уверенности, соразмерной тому, как мы совершаем наши поступки. Так начинают выстраиваться настоящие отношения.

Идти в университет, учить или учиться, или идти на завод, где ты начальник, заместитель начальника, помощник заместителя начальника или просто рабочий, — всё это труд, соответствующий субъект которого — любовь ко Христу. Потому что Христос — это смысл всего, а память о Христе — это то, что предшествует всякому осуществлению, всякому созиданию. Когда наши пальцы нечто вылепливают — как пальцы Бога небо и звёзды, — они являют присутствие Христа в том, что человек делает. Поэтому стоит идти на работу.

Следует исполнить эту предпосылку во всём том, что вы прочтёте или услышите о труде. Я настаивал на этом, потому что странно слышать, как говорят о том факте, что труд — это самое конкретное, даже чёрствое, самое чёрствое и тяжёлое выражение собственной любви ко Христу!

Друзья, мы должны признать, что Христос настолько интересен, что нельзя отбросить Его, нельзя более отбрасывать Его: там, где Он вошёл и дал «пинок в живот», где произошло содрогание, где глаза раскрылись от изумления, там твоя жизнь призвана целиком пробудиться по этому первому импульсу. Потому что, если бы не было Христа, я был бы лишь бессмысленной тварью⁴⁴. Кто сказал это? Святой Григорий Богослов. Или:

«Когда я встретил Христа, я открыл в себе человека»⁴⁵, — говорил в IV веке Марий Викторин, последний великий ритор. Или то, что я написал на образке в моей семинарии, где изображен лик Христа, написанном Караччи: «Я думаю, что не смогу больше жить, если не буду слышать, как о Нём говорят»⁴⁶.

Мы должны попросить у Богородицы благодати верить понастоящему и с радостью, потому что нет в нашей жизни никакой более очевидной истины, чем эта, и потому что очевидность несёт с собой весь поток человеческих чувств. Поэтому нельзя познать, если познаёшь не привязываясь: без привязанности нет познания, а есть только перенос предвзятости на вещи. Именно изумление перед тем, что вещь порождает нас, делает разум способным постичь её (именно так происходит с детьми). Как говорит Псалом: «Ибо Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей»⁴⁷. Так и мы должны мыслить Бога. Или как когда Коконьяк воспевает: «О, если бы ты знал, как я люблю тебя, ты вернулся бы, Иерусалим»⁴⁸; более, чем наши извинения, должна преобладать привязанность ко Христу!

Однако для того, чтобы говорить об этом, мы должны мыслить все наши отношения как приношения Христу. Тогда нас интересует любая вещь, потому что отношения с ней становятся частью одежды Христа, Телом Христа, расширяющимся во всей истории. Поэтому Христос присутствует, в полноте своей присутствует не только в Евхаристии! Евхаристия — это великий знак, Тайна, отождествляющаяся со знаком; но и весь человеческий контекст, который обретает высшее выражение в Евхаристии, обозначая в Ней свои отношения со смыслом жизни и с Тайной, вся человеческая жизнь — это тоже Христос. Таким образом, человек протягивает руку и лепит вещь, и тогда другие, весь мир, проходя рядом и видя созданную человеком вещь, испытывают изумление и вопрошают: «Что это, что это за вещь? Нет ни одного места в мире, в котором было бы производство, которое делало бы эту вещь так!»

III. Куда Бог поместил меня

1) Полезность жизни.

Ясно, что моё выступление⁴⁹ порождено той степенью заботы, которая подобна корню: его не видно, но именно им определяется вся жизнь растения.

1) Первое — это призыв вернуться к подлинному пониманию труда. Когда кто~то работает, как он сам себя осознаёт? Или что означает быть рабочим? Ответ, который внутри нас, таков же, каков ответ всех других. Христинин в первую очередь извлекает подлинное понимание труда не из опыта, но из того «слова», которое он слышит, которое пришло из двухтысячелетней давности. Затем он обнаруживает, что это «слово» объясняет его опыт лучше всего того, что мог бы сказать он сам. В этом открытии наше христианское бытие даёт нам вкусить сто крат на земле.

Иисус Христос в Евангелии назвал всё созидающую тайну, которая есть Отец, «тружеником» («Отец Мой доныне делает»)⁵⁰.

Теперь Живой Бог позволяет познать Себя через факты; сам мир — это Его основополагающий факт. Бог даёт ход всему согласно Своему замыслу. Труд — это та энергия, изменяющая вещи согласно замыслу; мир подобен куску железа, из которого нечто выковывается хорошим кузнецом.

Вот что такое труд! И любой труд, не отмеченный осознанием этого, плывёт во тьме, а потому рискован. Вся реальность подобна чему~то, что движется, как новая жизнь в материнском чреве. Труд — это процесс, изменение, которое претерпевает мир от начала (он был создан для этого) ради осуществления замысла. Таков весь мир: наши мысли и наши чувства, отношения между мужчиной и женщиной, природа⁵¹. Из хаоса творится космос (от греческого: порядок). Но порядок — это осуществлённый замысел, замысел Божий. Любая малость меньше этих критериев есть, с одной стороны, безосновательная фантазия, а с другой предположение, полное неразрешимых неизвестных. Труд — это труд Отца, со~работником, со~трудником которого является человек («Сотворим человека по образу нашему, по подобию нашему»)⁵². Смысл и полезность жизни состоят в участии в этой деятельности, ради этого замысла, что, собственно, и является трудом. Вне этой сферы жизнь уподобляется раковой опухоли.

Среди всех людей Земли Бог избрал призванных соработать Ему, формируя народ, который способен привести многих к ясному пониманию сказанного выше. Вне этого не то, чтобы всё было плохо, но жизнь становится сумеречной (видно, как в Книге Иова и в Псалмах высмеяна претензия человека, полагающего, что именно он расставляет всё по своим местам).

Следовательно, труд означает участие в деятельности, посредством которой Бог осуществляет Свой замысел (то есть Царство), который есть Тайна.

Ритм и путь реализации этого замысла знает только Отец; они не соизмеримы с нашим умом. Однако именно признание нашего бессилия делает нас более уравновешенными, даёт нам опору, твердую как скала, на которой возводится дом. Замысел и Царство Божие уже заключают в самих себе способ своего осуществления. Бог пришёл на землю, дабы наметить для нас путь осуществления этого замысла. Бог пришёл, чтобы даровать нам катализатор сил, точку опоры, на которую всё, не замечая того, опирается; то, в чём всё обретает свою полноту: имя его — Иисус Христос. Его присутствие продолжается среди нас как факт, обнаруживая себя в христианском общении. Поэтому для нас труд — это только одно: необходимость осуществлять христианское общение на земле. Выбирая иной вид труда, мы совершаем предательство по отношению к тем познаниям, которые были открыты нам, теряем веру, отодвигаем её в область абстрактного, из~за чего она не может больше «уязвить» нас как истина (не существует абстрактной веры, вера — это разумение нашей плоти и наших костей, нашего сердца и нашего духа, берёз, которые мы видим…).

Если этот первый пункт не становится нашим мировоззрением, что можем мы создать? Некую бесцельную реальность (но если других ещё можно извинить за это, нас — нет). Бог избрал нас ради того, чтобы мы стали Путём, Истиной и Жизнью.

Отсюда вывод: созидать общение — значит причащаться, а также пробуждаться ночью, чтобы петь заутреню, или передать хирургу инструменты во время операции, или забивать гвозди на стройке («Едите ли, пьёте ли…»)⁵³.

Что может побудить нас к диалогу и отношениям сотрудничества с силами мира, кроме тотальности нашего разумения? Если наше разумение не тотально, мы отчуждены, мы подобны всем другим. Тогда идеал — значит, всё более терять своё лицо перед миром. Нам нужно вернуть надежду на единственное, чем мы обладаем, на единственное наше богатство («У меня нет ничего, кроме Христа, и Христа распятого»⁵⁴), которое определяет всю нашу жизнь.

2) Мы соработники в деятельности Отца посредством всего того, чем мы являемся, благодаря всем факторам нашей личности: а) дарованиями, темпераментом, способностями;

б) нашей личной историей, следовательно, определёнными склонностями;

с) определённым кругом общения, а потому, побуждениями совершать некоторые вещи; именно подчёркивая это, понимаешь ценность так называемой «компетенции».

Первый пункт не исключает этого дополнения. Просто он определяет его место, то есть в каком отношении способности, качества человека относятся к его сущности. Это важно прежде всего потому, что мы не считаем бесполезным ничего из того, что делаем.

Когда кто~то должен принять важные решения, он не перестаёт говорить «но», «если», «так ли именно?», «мой ли это путь?»; но всё относительно в этом мире. То, что действительно делает вещи совершенными и соответствующими друг другу, — это замысел Божий, а не наши прогнозы.

Поэтому мы должны пользоваться всеми проявлениями нашего темперамента, указаниями нашей личной истории и нашего социального круга со всей необходимой безотлагательностью, но и с большой свободой, поскольку то, что действительно важно, находится за этим. То, что мы делаем, глубоко полезно. Если кто~то, кто получил не то образование, какое ему хотелось бы, или работает не по той специальности, это не важно; когда что~то осуществляется в жизни, — не останавливайтесь на этом «если бы я сделал!..»

Всё относительно, однако всё исключительно полезно. Ничего в мире не имеет значения, кроме «новой твари»⁵⁵. С одной стороны, всё, что мы делаем, полезно, что бы мы ни обнаружили при этом внутри себя. Это не значит, что человек не должен или не может пытаться изменить ситуацию там, где есть такая возможность, но надо это сделать без тревоги, без беспокойства, без этого «ах, если бы я сделал!..» Проблема состоит в том, что тебя как бы нет; попытайся быть там, где ты есть, и тогда увидишь… С другой стороны, именно первый из указанных пунктов делает нас чрезвычайно чувствительными к любому нюансу зова Божия, когда мы стремимся выразить всё богатство индивидуальных склонностей и личных самораскрытий, то есть своей «компетенции». Следовательно, нам дарована великая свобода в делах рук наших и в то же время исключительное внимание в превозношении всех способностей, которыми мы наделены. Поэтому мы всегда настаивали на понятии движения между нами, на связи, на дружбе, потому что всё это усиливает результат. Если я, ты и другой обладаем одним видением вещей, мы должны действовать сообща, согласно имеющимся возможностям, потому что пытаться быть едиными — значит, теснее сотрудничать со Святой Матерью Церковью, значит, сильнее влиять на общество. А если общество боится этого, так только потому, что оно плохо нас или нашу деятельность понимает, либо потому, что оно озабочено другими вещами, как то: порядок, власть и т. п. Именно убеждённость в относительности всех наших мнений должна расположить нас к принципиальности в использовании всех тех возможностей, которые сокрыты в даруемых нам Богом богатствах.

3) Труд — как сотрудничество в воплощении замысла Божия — мой особый вклад в дело Божие, вклад, обогащенный способностями, которые Бог даровал мне, такой труд должен осуществляться там, где я есть, куда Бог поставил меня. Я должен быть (первый пункт) и должен использовать (второй пункт) то, где я пребываю (третий пункт). Первый пункт совокупно указывает на новое мировоззрение, своего рода культурную революцию, автором которой, с точки зрения устремлённости, является каждый из нас. Это новое сознание, иное осознание нас самих; теперь моё христианское бытие побуждает меня быть единым со Христом и с братьями, призванными Отцом.

Здесь утверждается огромное трудолюбие, приложенное в том месте, где я призван работать, жить с моей женой и моими детьми, трудолюбие, которое стремится опрокинуть всё. Оно побуждает меня выносить суждение обо всём и не оставляет мне передышки. Это зачаровывает, но и создает неудобства. В том месте, где я пребываю, находится средоточие моей энергии, того, что делает меня отличным от других, порождает у меня иную позицию и, согласно замыслу Божиему, подталкивает меня создавать новую социальную реальность, начиная с воздействия на моего товарища по труду. Точка опоры моей личности не в том, что я должен нечто создавать или выдвигать определённую инициативу (распространять бюллетени, организовывать забастовку, внутреннюю комиссию⁵⁶), которую, в общем~то, тоже нужно проявлять. Точка опоры всего — это моя вера, моё бытие, новое сознание себя самого, сознание принадлежности к событию Христа, отношения общения, которые у меня есть с другим. Подлинно новый субъект, меняющий мир (с результатом, ритмы которого знает только Отец), — таков я в моём общении с другими двумя или двадцатью четырьмя, с двумя тысячами работников моего учреждения.

Первые христиане обратили мир к Богу, вызывая у людей суждение о себе: «Смотри, как они любят».

Не организации на твоем заводе нужно добиваться, но ты должен быть с теми, кого Отец даёт тебе. Ясно, что, когда кто~то пребывает в некотором месте, он говорит, размышляет, совершает поступки и т. д., но всё это лишь следствие. Порой мы стремимся сделать само собой разумеющимся умозаключение: «Мы христиане, следовательно, мы пребываем в общении, и теперь надо смотреть, что должны делать». В этом случае наши отношения остаются такими же, как и отношения всех других. Так мы не создаём «нового факта», но только даём некоторые альтернативы на предложения коммунистов или фашистов, которые имеют ту же самую их природу. Наоборот, я могу даже ощущать себя «бедным Христом», но понимаю, что в жизни имеет значение только факт Христа, а значит, и возвещение этого факта посредством взаимного признания тех, кто принимает то же самое. Понимающие это будут пытаться изменить своё отношение к другим и одновременно изменят отношения других между собой. Это будет милосердие, но не в моралистическом смысле, а потому, что оно является признанием факта Иисуса Христа. Например, милосердие между мужем и женой означает признание факта присутствия Христа между мужчиной и женщиной, что даже глубже чувственной привязанности, соединившей их. Единство и прочность их отношений не заключается в эмоциях, ибо на этом натуралистическом уровне все супруги мира чувствуют необходимость в разводе.

Методологически важно никогда не форсировать того, что мы делаем, но важно, прежде всего, наше глубокое раскаяние перед Отцом, размышление перед фактом Христа, память о факте Христа. Именно это мы должны углублять, а уже из этого автоматически произрастет иной способ и наших действий. И наоборот: если мы жмём на газ для изменения наших действий, мы рискуем исказить христианскую ценность вопроса, то есть сделать волюнтаристской и моралистической нашу позицию, а потому немного фарисейским наше сознание. Пружина, подталкивающая нас идти вперёд, — это нечто не имеющее, кажется, никакого отношения к труду, — это вера во Христа.

2) Чтобы ты был свободным.

Значение такой встречи, как эта, состоит в том, что она возвращает мужество нам, робким, примером мужества другого и благодатью хорошего, уже состоявшегося результата. Слова наших друзей зажгли в нас надежду, и наша совесть не находит уже извинений, чтобы оставаться сонной.

Один из нас использовал в своём выступлении фразу, которую, я верю, можно положить в заглавие этого размышления, так как она ясно указывает на причину, которая воодушевляет нас: «Мы не знали, насколько Христос необходим миру». Насколько Христос необходим миру, не Раю или душе, но миру, жизни.

Мы живём и чувствуем реальные потребности всех окружающих нас людей: потребность в здоровье, потребности тела, потребность быть уважаемыми и жить по справедливости.

Мы замечаем, что все — профсоюзы, интеллектуалы, партии — исходят из наших потребностей, из действительных потребностей, чтобы сказать потом великую ложь. В чём же эта ложь? Наши потребности не сводятся к тому, чтобы получить зарплату, иметь медицинское обслуживание, выразить собственное мнение на фабрике: есть ещё жизнь в целом и внутри неё пребывают как все названные потребности, так и многие другие.

То, что характеризует жизнь в её конкретности, тотальности и единстве, обозначается словом «личность». Все политические течения, все профсоюзные объединения, все идеологии принимают во внимание только ту или иную из наших потребностей, таким образом сегментируя наше сознание, и потому наша личность всегда остаётся лишённой чего~то; они сковывают нашу свободу, наконец.

В результате, в мире произносится множество маленьких истин, но всё ради одной большой лжи — подавления личности.

Между тем слово «освобождение»⁵⁷ может относиться только к личности. У слова «свободный» один субъект: личность. Вещи или какие~то общественные структуры не могут быть свободны, а личность или свободна, или раздавлена, и это сложное явление никакая политика не заинтересована принимать во внимание. Она даже и не могла бы сделать этого, потому что идеологии, управляющие партиями, эти профсоюзные объединения или политические движения никогда не рождаются из полноты человеческого опыта, но являются плодом голого интеллектуализма; не случайно все их руководители интеллектуалы.

Недавно на профсоюзном собрании один профессор социологии держал речь, переполненную цитатами из Ленина и Маркса, и фраза, вокруг которой он сконцентрировал своё выступление, призванная побудить к действию, — это известная фраза Ленина: «...но часто слушать музыку не могу... хочется гладить по головкам людей... А сегодня гладить по головке никого нельзя — руки откусят... и надобно бить по головкам, бить безжалостно...»⁵⁸

Какой отец и какая мать может иметь надежду на освобождение при этих условиях? При этих условиях нет освобождения, и хотя все общественные деятели говорят об освобождении человека, то есть о человеке в их понимании, такого человека, каким они его мыслят, реально не существует: существую я, существуешь ты, существуют твоя жена, твои дети, существует твой коллега.

Конкретность жизни задана словом «личность», потому что именно личность порождает глобальность, сочленённость и единство всех потребностей. Христос говорил Сатане: «Не хлебом одним будет жить человек»⁵⁹. Мы серьёзно желаем освобождения и не довольствуемся достижением чего~то одного или немногого, что по сути оставляет ситуацию без изменений. Нас обвиняют в абстрактности, потому что даже не надеются на то, что освобождение возможно. Таким образом, не надеясь на освобождение, они вкладывают всю свою страсть, гнев, весь фейерверк своей активности в достижение результатов, которые обеспечивают лишь часть того, что приличествует человеку.

Поэтому в некоторых случаях мы оказываемся рядом с ними ради сотрудничества; но есть скачок, который мы считаем себя вынужденными сделать именно из~за серьёзности, с которой подходим к освобождению человека, нашего освобождения.

Скачок веры имеет подлинно человеческую пружину, очень конкретную, и надежда, которую мы возлагаем на этом скачок, основывается на осознании того, что нельзя исключать ни одной, даже самой банальной потребности повседневной жизни.

«Сие творите в Мое воспоминание»⁶⁰, — процитировал кто~то раньше, и эта фраза фокусирует в себе евангельскую заповедь.

Кто~то другой сказал: «Мы идём к нашим товарищам не с речью, но это как факт, возникший в их предприятии».

Как факт. Повторяйте то, что я сделал, что через меня стало фактом. Мы должны творить христианский факт. Реальность Церкви в мире проходит через этот факт, даже такой небольшой, как наше присутствие на заводе, в хозяйстве, там, где мы находимся. Вся наша последующая работа — учёба, исследования — основываются на Церкви как на нашей надежде, то есть как на инструменте, который Он оставил нам, дабы продолжать Его Искупление: освобождение мира. Именно поэтому для нас не догма, не абсолют то, чего нам удаётся достичь посредством труда. Иные обвиняют нас в догматизме, в интегризме, но попробуйте пойти против их мнения! Вы не сможете больше зайти в государственный университет, если не придерживаетесь принятых в нём суждений, не можете больше дать знать о себе на собраниях завода⁶¹.

Только в той мере, в какой наша надежда — а следовательно, и вся наша деятельность — основываются на единственном, определённом факте, что тайна Божия присутствует среди нас, мы становимся свободными, полными готовности слушать, готовыми помочь благу, в чём бы мы его ни видели. Апостол Павел говорил христианам Фессалоник: «Все испытывайте, хорошего держитесь»⁶². Это лучшее определение критики, которое я когда~либо читал.

Поэтому не исключается ни одна человеческая реальность, когда говорится, что Церковь — это наша надежда и что наш метод деятельности — это созидание факта. Утверждать так — не «упрощенчество», но осуществление нашей самобытности: это наше лицо, наша теория, это наш способ содействовать делу мира. Как наша цель имеет в личности свое глобальное целеполагание, так сущность присутствия освобождения проходит сквозь твою личность.

«Любовь Христа побуждает нас к той мысли, что если Один умер за всех, то словно бы и все умерли за Него. И Он умер за всех, чтобы живущие не жили больше для себя самих, но ради Умершего и Воскресшего за них»⁶³. «Не жили бы больше для себя самих»: никакая человеческая теория и никакое движение, вызванное человеком, никогда не сможет опрокинуть это утверждение. «Не жили бы больше для себя самих»: это может случиться только в том случае, если мы будем основываться на реальности более великой, чем мы сами, на Боге, а иначе мы неизбежно потеряемся.

«Поэтому отныне мы никого не знаем по плоти, если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем»⁶⁴.

«Не видеть больше очами тела» относится к тебе и означает новое сознание, говорящее, что не существует какого~то коллективного сознания, и тот, кто действует, — это ты, в твоём хозяйстве — это ты. Тогда, точка опоры всего — это твоя личность, потому в одном учреждении с тридцатью тысячами человек один человек, сознающий это, может являть присутствие чего~то высшего, в то время как пятьсот христиан в учреждении с тысячью человек, не осознавая этого, не являют присутствие чего бы то ни было.

Конечно, то, что мы говорим себе, то, во что мы ввязываемся, — это не что~то лёгкое, не мессианская перспектива завоевания мира. Мы завоёвываем мир, да, но именно наша вера — это та победа, которая затем побеждает мир⁶⁵. А победа, одержанная верой над миром, называется историей, историей Божьей, пути которой не наши пути, так как перед Ним тысяча лет как для нас один день⁶⁶. Но даже если мы никогда не увидим шумных фактов, наш путь будет полон чудес через тот опыт, посредством которого Бог даст нам знать, что наш удел — это настоящая жизнь, жизнь вечная, даже если свершившееся сияние нашей жизни пребывает ещё в ожидании Его пришествия.

Христос пребывает вместе с жизнью, со всем, с хлебом и питием, но с мирскими идеологиями, с самодовольством, посредством которого голова человека пытается расставить вещи по местам, мы никогда не поставим Его рядом. На самом деле, мы гораздо лучше расставим вещи по местам и мир будет более свободным, если мы всё будем основывать на факте Христа.

«Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас»⁶⁷. Потому мы и христиане, что избраны ради этой миссии. Если не таково значение нашего присутствия в этом мире, наша вера робеет, ослабевает, теряется.

Попытаемся перечитать в современном изложении заключительную часть Послания к Галатам. Я уверен, что даже если мы хорошо знаем её, она послужит нам ещё раз ради общего назидания.

«Смотрите, с какой ясностью я говорю вам это. Все желающие приобрести ваш голос или вашу приверженность, обязывают вас следовать за своими идеологиями с единственной целью, чтобы вы не чувствовали себя преследуемыми социальным окружением, в котором находитесь; чтобы вы были спокойными, они говорят вам, — следуйте за нами, и так они смешивают вас с толпой. И действительно, посмотрите на них: они даже не соблюдают того, о чём говорят, кричат на тех, кто командует вами, и обращаются с вами, эксплуатируя вас, как хозяева. Они даже не придерживаются того, о чём говорят, но желают, чтобы вы следовали за ними, дабы иметь в плоти вашей причину возгордиться, чтобы иметь у себя за плечами огромную толпу [это прекрасное определение политики]. Что касается меня, то никогда я не хвалюсь ничем иным, кроме как крестом Господа нашего Христа Иисуса, благодаря Которому мир распят за меня, и я за мир [в этом глубокий вызов, ибо если мир — это рабство, наш удел — освобождение. Вот победа, побеждающая мир, — вызов нашей веры]. Потому что нет ценности ни справа, ни слева, но, что действительно имеет для нас ценность, так это новое творение, и кто последует за тем, что я говорю, да обретёт мир и милосердие. Впрочем, братья, никто да не отягощает меня, потому что я несу в себе болезненный опыт этой веры»⁶⁸.

Утверждать собственную веру, утверждать «факт» — это единственная возможность надежды для нас и для мира, даже если последствия могут быть такими, как указано в шестой главе Второго Послания к Коринфянам, над которым я рекомендую вам, читая, поразмышлять.

IV. ИЗ СЕРДЦА ТРУД, ИЗ ТРУДА ДЕЛО

Видимое рождается от невидимого: дело рождается от чегото, что может показаться сентиментальным или абстрактным, но что всё же таковым не является.

Иисус в Евангелии даёт такое определение Бога: «Отец Мой вечный труженик»⁶⁹. Этим Он указывает на труд как на выражение бытия.

Тайна, творящая всё, обладает отчётливой динамикой, которая погружает в троичную реальность, но обретает отражение вовне посредством творения. Именно изнутри этого творения, которому мы принадлежим, мы понимаем слова Иисуса: «Отец мой вечный труженик». Слово «труд», приданное Тайне, творящей всё, указывает поэтому на то, что в нём бытие выражает себя. И, действительно, всё движется в силу непреодолимого стремления к подражанию.

1) Также и для нас труд — это выражение нашего бытия. Сознание этого даёт дыхание как рабочему, который восемь часов трудится за станком, так и предпринимателю, стремящемуся развивать свою фирму.

Но наше бытие — то, что Библия называет «сердцем»: мужество, упорство, осмотрительность, напряжение сил, — это жажда истины и счастья.

Не существует таких дел, начиная от смиренных дел домохозяйки до гениальных дел конструктора, которые были бы свободны от этой точки отсчёта, поисков полного удовлетворения, человеческого свершения, от жажды истины, проистекающей из стремления проникнуть в таинственную загадку поисков; от жажды счастья, исходящей из инстинктов и распространяющейся на ту достойную уважения конкретность, которая одна только спасает инстинкт от разложения и превращения в лживое и эфемерное дыхание. Именно это сердце в таком его понимании побуждает каждого, какое бы дело он ни предпринимал. Вся жизнь наша подчинена этой логике, и не существует никакого другого источника энергии, который вынуждал и побуждал бы более, чем энергия сердца, заботиться даже в самых незначительных проявлениях о труде, в который вовлечён человек.

Мы называем «сердце» человека «религиозным чувством»: жажда истины и счастья обращается к предельному благу, к окончательному смыслу, который превышает способности нашего воображения и определения вещей. Это одновременно и причина всякого действия: религиозное чувство — это вершина разума, потому что разум — это сознание реальности согласно тотальности её факторов.

Теперь общество не исчерпывает всей тотальности факторов бытия, нашего бытия: мы в нём только шестерёнки механизма или кирпичики здания социума. Социальная цель не исчерпывает и нас самих.

На самом деле, труд должен быть способом достижения истины и счастья, к которым человек лично стремится. В этом именно смысле Энциклика Laborem exercens утверждает, что цель труда не в самом труде, но в человеке⁷⁰.

Справедливо сказать, что труд — это, по сути, молитва, открытая религиозному чувству того, у кого есть вера и у кого её нет, потому что религиозное чувство, такое, как оно выше описано, пребывает в каждом.

2) Как может человек удержать это «сердце» перед лицом космоса и, прежде всего, перед лицом общества? Как он может удерживать себя в положительном отношении к реальности и в предельном оптимизме (потому что без оптимизма нельзя действовать)? Ответ: человек может сделать это не сам по себе, но увлекая за собой других, утверждая деятельную дружбу (совместная жизнь, компания или движение), то есть создавая максимально богатое объединение личных энергий, основанное на взаимном признании.

Эта компания тем более содержательна, чем причина, по которой она рождается, постоянна и прочна. Дружба, рождающаяся из общего экономического интереса, обладает такой продолжительностью, которая необходима и полезна для достижения локальной практической цели. Компания же, движение, возникающее от предчувствия, что цель предприятия превосходит пределы самого предприятия, и является попыткой ответить на что~то значительно более великое, чем практический интерес; в общем, движение, рождающееся от принятия того сердца, которое у нас — общее, ибо именно оно определяет нас как людей, устанавливает нашу «принадлежность».

Христос установил в истории принадлежность к реальности, в которой высшая забота — это забота о судьбе, позволяющей человеческой инициативе возникнуть из своего подлинного источника, из своего подлинного сердца: Церкви.

В речи на Митинге в Римини (29 августа 1982 г.) Иоанн Павел II сказал, что цель Церкви — созидать «цивилизацию истины и любви»⁷¹. Цель эта вполне земная, потому что, только выявив лучшее человечество во времени, можно уловить в истории присутствие фактора, который превосходит его.

Евангельское понимание «чуда» таково: чудо — это то человечество, которое никогда не могло бы сложиться в результате осуществления его собственного проекта или деятельности. Не окончательное завершение (что будет в конце) процесса, но залог этого завершения есть уже сейчас.

Христианство видит в этом мире залог рая; залог, заключенный именно в человечестве, становящемся лучше там, где христианская догадка принимается и осуществляется.

В широких слоях Церкви всё это стёрто (если напрямую теоретически и не отринуто). Это ещё более выявляет ценность движений, то есть тех образований, сред, которые стремятся расшириться и в которых человеческая и историческая ценность Христа и Его Церкви принимается всерьёз: «Кто последует за Мною, будет иметь жизнь вечную, и сто крат на земле»⁷².

Сообщество Дел⁷³ — это выражение одной из этих общественных сред.

Изначальная потребность человека нуждается, следовательно, в социальном признании. Неслучайно Mater et Magistra Иоанна XXIII приводит среди основополагающих прав человека право на свободу объединений⁷⁴. Поэтому, как в сфере государства, так и в сфере Церкви, любая попытка ограничить свободу объединений — это деспотизм. И, наоборот, принадлежность к Церкви путём создания ассоциаций увеличивает свободу выражения и деятельности.

В объединении свобода обретает больше пространства и уверенности: свобода — это принадлежность к свободной деятельности.

Христианство, переживаемое на опыте, порождает бесконечный деятельный фермент: оно стремится облечь собой весь горизонт человеческого ожидания. Приведу выдержку из недавнего самиздатовского текста: «Единственная, на самом деле, важная проблема для верующих — спасение во Христе — не умаляет для нас богатства и многогранности жизни, но освещает её новым светом. Только полный ответ (на все проблемы бытия) может быть на самом деле христианским. Христианская мысль должна быть голосом полной истины, того, чем она повседневно живёт».

3) Неизбежное следствие. Свобода воображения и действования — это вопрос жизни и смерти для всей цивилизации, и прежде всего для демократии. Свободой социального пространства для труда, который рождается из сердца и поддерживается объединениями, измеряется демократичность любой власти, уважение ею свободы (пока ещё свобода на объединения — это право, наиболее неприемлемое для власти).

Правление обществом не может не иметь в качестве своей первой заботы заботу о содействии и придании ценности тому, что рождается из сердца человека, облекаясь в содержание путем различных объединений. Это также единственный критерий, позволяющий выносить суждения о политической реальности и политическом поведении. Действительно, человек обладающий чувством собственного сердца вплоть до того, что делает его источником, порождающим компании и дружбу, — такой человек обладает также чувством необходимой жертвенности ради порядка и возрастания всего общества.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|