|< в начало	<< назад	к содержанию

ПРИЛОЖЕНИЕ
(Статьи и выступления)

Некоторые фрагменты выступлений, помещённые в это Приложение, содержат суждения по вопросам церковного, социального и политического характера, тесно связанные с тем периодом, когда эти выступления звучали. Чтобы не отягощать читателя слишком большим аналитическим аппаратом примечаний, - что на практике означало бы написание итальянской истории последних десятилетий, - здесь отмечены только некоторые существенные сноски. Впрочем, даже там, где о. Джуссани особенно увлекается случайными вопросами, занятая им точка зрения и подсказываемые им методологические ориентиры обретают ценность, превосходящую частный характер информации, и становятся определяющими для позиции христианина в любой затруднительный исторический момент. Отсюда их интерес также для русского читателя.

I. ПОТРЕБНОСТЬ В ПОЛНОТЕ
1. Comunione e Liberazione: Церковь как социальный факт

Монсеньор Джуссани, в 1954 г. Вы оставили кафедру Богословия в семинарии в Венегоно и направились в Лицей Берше в Милане в качестве преподавателя религии. Там родилось что~то новое: что подвигло Вас дать жизнь «Студенческой Молодёжи»¹?

Желание сообщить молодым людям то, что обновило и омолодило мою жизнь.

Что это было?

Встреча с некоторыми преподавателями в семинарии Венегоно, где я учился: они сделали для меня экзистенциально живой фигуру Христа. Глубокое убеждение, что Христос пребывает в центре человеческой истории и личной истории каждого, было как раз то, что я стремился сообщить.

В пятидесятые годы отдельные преподаватели школ осуществляли резкие выпады против всего, что относилось к вере…

То были первые предвестники ситуации, которой предстояло стать постоянной. Со стороны католиков не было реакции, достойно отразившей эти нападки, иногда коварные, иногда шумные, звучавшие с кафедр.

Как отвечали студенты на то, что Вы предлагали?

С энтузиазмом. Они ещё не лишились здорового наличия разума. Я говорю о разуме, потому что эти парни в большинстве своём не были верующими. Настоятели жаловались на меня кардиналу Монтини², говоря, что я увожу молодёжь из приходов; через несколько лет мы подвели статистические итоги: девяносто семь процентов из тех, кто открыл и заново обрёл в Студенческой Молодёжи веру, никогда не ступали ногой в молитвенные дома.

Студенческая Молодёжь познала вполне, что такое великое развитие, но во время протеста 1968~го года пришел и период кризиса, когда многие молодые люди оставили эту организацию, чтобы полностью погрузиться в студенческое движение³. Что Вы скажете о подобных фактах?

Особая характерная черта, выделяемая в нашем опыте, это то, что вера должна приводить к выработке суждения также и относительно современной реальности, оказывая влияние на культурную и социальную жизнь. Это всегда способствовало расцвету огромного количества инициатив и конкретных мероприятий. Но в те годы перед лицом такого сильного движения, как марксистское, которое казалось, с точки зрения дел, наиболее результативным, у людей определённого типа, не понявших подлинного корня созидательности, которым является не что иное, как вера, преобладал сиюминутный активизм, привязанность к политическим проектам, даже если на самом деле это противоречило вере.

Тот же, кто постигал истинный смысл вещей, сначала был в растерянности, но затем он всё глубже осознавал причины своего христианского выбора; из этих терзаний родилось Comunione e Liberazione.

Многие утверждали, что марксистская деятельность была практическим и самым подлинным проведением в жизнь Евангелия и что именно, поскольку мы христиане, нужно было приветствовать классовую борьбу…

Э, нет! Причастность к факту Христа подталкивает нас к братьям, к тому, чтобы разделить с ними все человеческие проблемы, но это не только толчок к действию, который приходит извне, не просто этическое указание: прилепление ко Христу предполагает определённое видение человека, а потому характерный образ действий. Вот почему мы ответили: «Как и вы, мы хотим освобождения, будучи, однако, убеждёнными, что его никогда не сможет принести идеология, поскольку оно исходит лишь из расширения и углубления факта, уже достигшего освобождения, и этим уже достигшим освобождения фактом является тайна Церкви».

Люди, получившие воспитание в Comunione e Liberazione, дали в определённый момент жизнь Народному Движению⁴, организации, в работе которой важна политическая вовлечённость. Зачем же нужно было разделяться?

Народное Движение - это попытка со стороны всех тех, кто задействован в культурной, социальной или политической сфере, помочь друг другу. Оно отлично от Comunione e Liberazione, потому что здесь в качестве своей сферы ответственности мы определяем исключительно воспитательную цель, в то время как Народное Движение обладает измерением, превосходящим эти задачи.

Часто я встречаюсь с молодыми людьми на публике и отвечаю на вопросы. В большинстве выступлений они оспаривают нашу уверенность, потому что, согласно их взглядам, подлинная ценность заключается в сомнении.

А Вы что отвечаете?

Что я совершенно с ними не согласен. Если бы Христос не принёс нам уверенности, Его приход был бы бесполезным! Тогда нам было бы достаточно нас самих. Даже с научной точки зрения, педагогически, без уверенности, по крайней мере без методологической определённости, нельзя ничего достигнуть.

Какой путь проходит молодой человек, примкнувший к Comunione e Liberazione? Какое образование он получает?

Он участвует в нашей ежедневной молитве, в нашем способе относиться к другому, интересоваться проблемами, которые ежедневно возникают; познаёт суть нашего интереса к преследуемым христианам, к миссиям, к бедным. Когда рождается маленькая группа, мы настаиваем, чтобы она ежедневно участвовала в Мессе в своём приходе, но один раз в неделю мы все собираемся в своём кругу: нам кажется правильным обрести своё собственное литургическое выражение.

Можно ли говорить о духовности Comunione e Liberazione?

Да, я понимаю под этим определённый способ, которым Святой Дух даёт нам чувствовать факт Церкви, понимать его и жить им согласно своему темпераменту, истории людей своего круга, индивидуальным культурным особенностям каждого. Слово «духовность», однако, подчёркивает, как кажется, только один аспект вопроса; мне больше нравится говорить об «опыте христианского факта».

Часто слышишь, как Comunione e Liberazione обвиняют в затворничестве, в желании изолироваться в компактной группе. Что Вы скажете на этот счёт?

В определённом смысле это суждение не сложно понять. Может показаться, что там, где существует ярко выраженная самобытность, встрече с другими не придаётся значения. Нужно, однако, оценивать факты, а не свои впечатления, чтобы увидеть, есть ли у нас диалог с другими, на самом ли деле мы открыты, - а я верю, что это так, - любой дискуссии.

Comunione e Liberazione обвиняют также в интегризме. Как Вы отвечаете на это обвинение?

Знаете, какое, на мой взгляд, одно из самых красивых выражений Романо Гвардини? Когда он пишет в книге Сущность христианства, что «в опыте великой любви, всё, что происходит, становится в своём роде событием»⁵. Это и наша ситуация: если посреди нас есть Господь Воскресший, Он становится всеобъемлющим горизонтом, в плоскости которого следует рассматривать всё.

Но что же такое интегризм? Он предполагает такой подход к проблеме, который не опирается на инструментарий, применения коего требует сама природа этой проблемы; мы же знаем, что вера придаёт человеку внутреннюю форму, но не говорит, как именно в материальном выражении нужно поступать: конкретные средства следует искать в опыте и с помощью человеческого ума. Человеческая личность полностью облекается верой; в своих действиях верующий человек будет использовать все инструменты, необходимые для достижения той подлинной цели, к которой он стремится.

Иногда критика исходит и из католической среды. «Comunione e Liberazione», утверждают они, продолжает говорить нам, что если мы христиане, то должны поступать, как Вы, словно то, что думает Comunione e Liberazione, является обязательным для всех. Что Вы скажете об этом?

Мы должны требовать также и от других того, в чём Учительство Церкви наставляет нас в том, что в христианстве существенно. Вчера вечером во время обсуждения один молодой человек, католик, пытался опровергнуть мое утверждение.

-    Смотри, ведь это не моя выдумка, - ответил я ему, - это же сказал Папа.

-    Даже Папа может ошибаться, - заключил он.

-    Минуточку, - говорю я. Любой может делать то, что ему кажется правильным, но если он называет себя католиком, существуют вещи, которые он должен выполнять.

Поэтому мы не говорим: «Если ты не поступаешь, как мы, ты не христианин», но: «Ты не христианин, если не уважаешь существенные моменты христианского факта, представленного так, как на него указывает нам Учительство Церкви».

Как Вы расцениваете расхождения между католиками, которые существуют в социальной и политической сфере⁶?

В идеале мы должны стремиться к единству даже в политике, потому что христиане, будучи единым телом, должны стремиться к единству во всём. Поэтому отмеченное Вами расхождение во взглядах следует воспринимать как боль, а не как право, к которому можно легкомысленно взывать. Различие болезненно, даже если зачастую оно неизбежно, и всем нужно стремиться понять причину, почему брат думает иначе, чем ты, и для обретения единства раскрыть ему максимально полно и доходчиво истоки собственных убеждений.

Для многих, однако, плюрализм является самоценностью…

Это именно то, с чем мы боремся. Собор, говоря о христианах, не употребил слова «плюрализм», но «многообразие»: многообразие же означает, например, присутствие в Церкви движения Фоколяров, Католического Действия, Comunione e Liberazione, которые по разному переживают одно и то же, то есть христианский факт, благодаря чему между ними существует общность, глубокое родство. Радуемся, увидев, что творчество другого отлично от своего собственного…

А плюрализм?

Плюрализм - это выход порыва веры в культурную сферу: то, что существуют, например, политические различия между католиками, это по~человечески понятно, но не является идеалом. Важно, чтобы они, несмотря на различия во мнениях, чувствовали себя внутри одного и того же вероучения. К сожалению, часто этого не происходит: во многих католических ассоциациях, а также во множестве приходов большее значение имеет принадлежность к одной политической партии, чем к одной вере. Правильна же, по нашему мнению, противоположная позиция: так как наша вера обладает явным приоритетом, даже если мы по~разному мыслим, мы должны стремиться учиться друг у друга, пытаться понять друг друга без враждебности. Не плюрализм ценен, а свобода.

Какова юридическая структура Comunione e Liberazione?

Это свободная ассоциация, признаваемая Церковью в своём взрослом секторе, принявшая имя Братство Comunione e Liberazione. Она управляется национальным Советом под моим председательством; Совет состоит из региональных ответственных и ответственных за секторы: школа, рабочие, университетские преподаватели и взрослые. Разнообразные дела, издательства, кооперативы и т. д. находятся под личной ответственностью тех взрослых людей, которые положили им начало.

Что требуется от взрослых, составляющих Братство?

Мы требуем соблюдения минимального аскетического правила: в первую очередь, совершения ежедневной, свободно установленной молитвы; затем определённое стремление поделиться благами, также свободно установленное, когда каждый сам распоряжается своими деньгами, что логично, особенно для женатых, и в то же время даёт в общий фонд то, что хочет и может, имея перед собой пример Христа. В~третьих, требуется следовать за руководством Братства, следовать его идеальным и духовным указаниям: это форма послушания, переживаемая в полной свободе сознания, соответственно условиям, в которых конкретный человек пребывает.

Есть ли люди, духовно взрощенные в Comunione e Liberazione, ощутившие в определённый момент потребность посвятить себя достижению совершенства и живущие по уставу, вдохновлённому опытом Comunione e Liberazione?

Да. Но сначала мы хотели просто формировать христиан, утверждая их в зрелой вере. Лично я первоначально не предвидел ничего подобного. Просто было упорство со стороны некоторых ребят, желавших полностью отдать себя Христу, но как миряне, в сфере каждодневной жизни. Они мотивировали свою устремлённость потребностями современного мира, людей, нуждающихся в свидетельстве на заводе, в школе, в университете, в учреждениях…

Они приносят обеты?

До сих пор они этого не делали. Я убеждён, что крещения и миропомазания достаточно, чтобы сполна посвятить себя Христу. Как бы там ни было, эти люди живут в бедности, целомудрии и послушании на основании устава, утверждённого Церковью, так, словно они принесли обеты. Они составляют «Благочестивую ассоциацию мирян Memores Domini»⁷, основанную на двух принципах: жить памятью о Христе и жить ею в труде.

Они живут вместе?

Они живут в маленьких мужских и женских общинах, по семь - восемь человек в каждой, как размеры естественной семьи. Уже более четырёхсот человек прошли новициат.

Каковы цели Comunione e Liberazione?

Что нам важно, так это чтобы люди, которых мы встречаем, стремились жить жизнью Церкви зрело, так, чтобы Церковь через них могла оказывать влияние на цивилизацию, как сказал нам Папа в Римини: «Трудитесь ради созидания цивилизации истины и любви»⁸.

Оказывать влияние на общество важно, чтобы сделать его более человечным и тем самым явить чрезвычайное чудо, хранительницей которого является Церковь.

Мы ничего жёстко не устанавливаем, но оставляем свободными всех тех, кого встречаем.

Однако, именно оставляя людей свободными, можно прийти к значительному постоянству, к формированию хорошо слаженного организма.

После тридцатилетнего опыта можно ли сказать, в чём состоит новизна Comunione e Liberazione?

Мне кажется, в том, что наша община обратила особое внимание на жизнь Церкви как социального факта. А это важно и для жизни отдельной личности, и для миссии в целом. Здесь видна забота о том, чтобы призывать к христианству как к событию, обладающему особой онтологической структурой: мы наглядно продемонстрировали онтологию христианского факта, а потому антропологию христианства как носителя особого видения человека. Следствием этого стал внутренний порыв к действию, даже если всегда сохраняется опасность активизма, ибо изнутри человека и сообщества идёт порыв, подталкивающий к действиям, к тому, чтобы разделить все человеческие проблемы и проблемы Церкви…

Вы уже двадцать лет занимаетесь, к примеру, христианами Восточной Европы…

Наш интерес к ним является прежде всего выражением и практическим приложением принципа общинности как сущности христианской жизни: кто~то из нас, встречая эскимоса, инстинктивно обнимает его…

2. «Не исполнит всего своего долга тот, кто исполняет только свой долг»

О. Джуссани, христианам легче или сложнее заниматься политикой?

Это непосильный труд. Тот, кто исходит из релятивистской позиции, господствующей сегодня, поступает, по сути дела, волюнтаристски, полагая, что он может делать всё, что захочет, поскольку само определение релятивизма допускает это.

Кто же исходит из уверенности - а именно таков христианин, - должен пытаться быть последовательным: и этот непосильный труд, этот человеческий труд называется «нравственностью». Поэтому борьба, драматичность присущи уверенности, а не релятивизму.

Даже к напряжённому труду неустанного поиска способен лишь тот, кто исходит из уверенности, так как силы для исканий можно мобилизовать только благодаря уверенности.

Это как лестница: кто~то делает шаг на ступеньку - и ступенька пройдена, за ней вторая и так далее.

Что такое уверенность?

Наша уверенность совпадает с осознанием принадлежности к человеческой реальности, к феномену народа, к обществу (само слово «солидарность» нельзя помыслить иначе, как в этих основополагающих терминах). Именно уверенность утверждает, даже в психологическом плане, принадлежность к человеческой реальности, пребывающей в движении; эта уверенность подобна колодцу, из которого черпают воду, придающую силы и позволяющую жить.

Человек уважает то, чему принадлежит, но он не может подлинно принадлежать иначе как в уверенности; в противном случае он принадлежит только временно, по расчёту, ради сиюминутного интереса, ради шантажа, который он планирует или который должен претерпеть. В случае релятивизма вовлечённость, солидарность абсолютно ненадёжны и каждому приходится следить за тем, чтобы не слишком доверяться другому.

Принадлежность, интересующая нас, это христианский факт, за которым стоит Христос и Его Церковь.

Благодаря чему эта принадлежность не становится затворничеством, замкнутостью на самих себе или отчуждением от конкретных проблем?

Христос признан нами таким, каков Он есть, и человечнее Христа нет ничего, потому, если мы не хотим, чтобы наши человеческие интересы, какой бы природы они ни были, подвергались цензуре или были удушены, мы должны смотреть на Христа, должны смотреть на Церковь.

У нас нет другого источника прозрения, утешения, поддержки, справедливости в отношении к человеческим интересам, понятым в их тотальности, кроме Христа: принятие того факта, что Христос - спаситель человека, делает каждого более человечным уже в этом мире.

Уверенность, принадлежность… как они выражаются далее в конкретике поступков, каждый день?

Как бескорыстие. Бескорыстие - это позиция, которую утверждает человек перед лицом идеала, то есть перед лицом судьбы.

«Бескорыстие» - это слово, которое нужно ввести в наш лексикон, чтобы уверенность и принадлежность, которыми мы должны жить, стали действенными. На самом деле, уверенность может и не стать действенной, а принадлежность может остаться абстрактной, как это, на мой взгляд, часто случается в сегодняшнем христианстве.

Пеги говорил: «Не исполняет всего своего долга тот, кто исполняет только свой долг». Я нахожу, что это превосходное определение ценности бескорыстного.

Что бескорыстию делать с политикой?

В политической деятельности бескорыстие - это значительно большее измерение, чем какие бы то ни было расчёты, меры предосторожности, хитрости, проекты, анализы, построения и шантаж.

Это измерение, превосходящее все пределы наших мер, требует и обеспечивает прежде всего серьёзность компетенции в том, чем ты занимаешься, в роли, которую ты играешь. И нельзя серьёзно исполнять собственную роль без настоящей страсти (страсть - это как раз таки психологическое отражение того, что я назвал бескорыстием). Страстная серьёзность при исполнении собственной роли - это первый признак бескорыстия. Тогда в реализации этой роли преследуется что~то неизмеримо большее, чем собственная роль.

Что именно?

Единство. Самый очевидный симптом для человека, вовлекающегося в дело с настоящей страстью, - это способность к единению. Способность к единению не может быть просто плодом расчёта. А во вторую очередь, важна открытость перед другими: открытость всем и любой позиции, именно как исходный принцип.

Бескорыстие тянется к истинному, ко всему, что способствует утверждению истинного, что может подводить к ценностям, из чего бы они ни проистекали: такая глубокая открытость не является плодом расчётливости, но только выражением человеческой позиции, способом бытия. Это полная противоположность господствующим ныне внешней открытости и пацифизму. Проект власти, определяющей сегодняшний мир, сознательно использует слова «мир», «пацифизм», «политика сближения», «открытость ко всем» именно как лозунг. Власть использует их как лозунги именно потому, что они разрушают самобытность. Я говорю об открытости, рождающейся от самобытности, умеющей распознать и признать подлинную ценность и потому лишенной предвзятостей по отношению к тому, что утверждает ценности.

О. Джуссани, чем для Вас является вера?

Это признание присутствия - Христа, - а потому сознавание принадлежности к новому человеческому Факту, который это присутствие порождает - к Церкви. Вера по природе своей имеет влияние на историю.

Каждый из нас должен воспитывать себя в вере, способной помочь нам сотрудничать в созидании социальной реальности, иначе вера остаётся чем~то вроде ностальгии - без дел, без стремления к созидательности.

От веры индивидуума, каждого из нас, должно рождаться социальное действие, в котором бескорыстие побуждало бы преодолевать всякий ложный предел, то есть всякий предел, устанавливаемый сугубо личными интересами. Тогда даже собственный законный интерес сохраняется, конечно же, в долгосрочной перспективе, по мере того как он становится настоящей ценностью и является осуществимым в тех исторических условиях, в которые Бог помещает нас.

Во все эпохи этот сверхчеловеческий Факт, явленный в своем бескорыстии, порождал сплочённость, солидарность, ткал нити отношений, создавал островки несравнимо более человечного человечества.

3. Принцип вспомогательности в жизни народа

Comunione e Liberazione и политика - вот часто обсуждаемое в эти годы соотношение, по крайней мере начиная с 1974 г. Что Вы можете сказать об оживившей эти отношения основополагающей концепции, которая проявлялась в разных формах на протяжении разных жизненных перипетий?

Это верность концепции человека и общества, содержащейся в христианском опыте и в деятельности Церкви, концепции, которая обретает своё ясное выражение в социальном учении Папы. Верность этому видению всегда сохранялась нами вплоть до его защиты на социальном и политическом уровне посредством вовлечённости, сходной для всех католиков. Позиция Comunione e Liberazione практически отвечает на эту основополагающую концепцию. Как сказал Папа в Лорето⁹, существует необходимость в единении всех католиков, в таком единении, которое проистекало бы не только из политической целесообразности или сентиментального совпадения взглядов людей, одинаково именуемых «христианами», но рождалось бы из факта, того факта, что общение через крещение так связывает индивидуума со всей церковной реальностью, что послушное по сути сопоставление своей позиции с авторитетным выражением этой реальности становится критерием, формой оценки реальности отдельного человека. Следовательно, мы за единство католиков и за такую политическую позицию, которая, по крайней мере теоретически, стремится быть верной христианской традиции. Но в силу особой установки, учитывая, что ХДП¹⁰ представляет очень по~разному выраженную позицию, которой присущи глубокая восприимчивость и обширность культурных наработок, мы должны будем позаботиться о том, чтобы выбрать и стать опорой тех кандидатов, которые внушают доверие преимущественно в интересующем нас аспекте.

Оставаясь в границах темы единения католиков, мы констатируем некий парадокс. В середине семидесятых годов некоторые представители католической культуры теоретизировали относительно открытости левым и диаспоре. В те годы Comunione e Liberazione пробивалось против течения, борясь за единство католиков. В этот же, последний период может показаться, по крайней мере внешне, что взгляды стали диаметрально противоположными. Тот, кто вчера теоретизировал об открытости левым, сегодня призывает на вас и Ваше движение кару со стороны иерархии. Тот, кто вчера толковал о недопустимости развода, сегодня обвиняет вас в том, что вы порождаете разделения. Есть ли какая~то причина возникновения такого парадокса?

Лично мне причина этого представляется достаточно ясной, но хотелось бы исправиться в том случае, если я ошибаюсь. У таких людей политическое превалирует над церковным. В действительности, они преследуют - хотя внешне их позиция противостоит той, что была у них прежде, - ту же самую цель: утверждение той же антропологии и той же концепции общества, то есть дуалистической антропологии, согласно которой вера отделена от реальности, а призыв к единству имеет лишь стратегическое значение, ибо ими утверждается сугубо секуляристская концепция общественного устройства: именно такого рода дуализм освящается властью в её деятельности.

Газеты подчеркнули, что Вы, соглашаясь говорить в Ассаго¹¹ на официальной Ассамблее ХДП, «в первый раз» некоторым образом отождествили себя с партией. Вы снова поступили бы так же? Даже после реакции, вызванной в партии Вашей речью? Я поступил бы так же, ибо убеждён, что повсюду, где только можно свидетельствовать о том, во что веришь: об удивительных плодах и о по~человечески полезных последствиях веры, христианин должен пытаться делать это. Поэтому точно так же, как я засвидетельствовал на публичной встрече, организованной ХДП, я засвидетельствовал бы Конгрессу Социалистической Партии или собранию Коммунистической Партии или кому бы то ни было другому. Конечно, в том случае, если мои начальники разрешили бы мне это.

После встречи в Ассаго культурная полемика с нынешним руководством ХДП получила развитие. В чём она заключалась?

Речь идёт о концепции отношений государство~общество. Я говорю: «Нет - принципу: больше государства, меньше общества, но больше общества, меньше государства», больше творческой созидательности, которая, благодаря соответствующему социальному воспитанию и при меньшем нормировании всего со стороны власти, становится способной к утверждению порядка. Со стороны власти должно быть меньше попыток к тотальному нормированию.

Кажется, решающим следствием речи в Ассаго было выяснение отношений между государствами и общинами~посредниками, между учреждениями и движениями. Можно ли вернуться к этому пункту Вашего выступления?

Суть этой проблемы состоит в том, что социальное Учение Церкви называет принципом вспомогательности. Государство - это сфера, в которой власть пытается служить, как подсказывает Евангелие, живой реальности народа. Служить, то есть поддерживать, ценить, приводить к равновесию живую реальность народа. Но народ, люди, отвечая на исконные потребности собственной природы и на глубокие нужды собственной жизни, обычно стремятся к совместной деятельности на принципах сродства взглядов и общинности, созидая феномен ассоциаций, в которых непосредственно осуществляется солидарность. Такая солидарность пытается найти или выработать способы ответа на потребности, и власть должна дать гарантию признания этих способов ответа. Самый яркий пример - это обеспокоенность, потребность родителей в том, чтобы школа давала такое воспитание, какое они хотели бы дать своим детям. Сказав это, я могу вновь подтвердить, что тот, кто боится появления инициатив и запросов снизу, во~первых, весьма далёк от настоящего постижения принципа вспомогательности, и, вовторых, просто ощущает трепет оттого, что не владеет ситуацией. Страшащийся свободы всегда боится утратить контроль над ситуацией; появление движений, именно потому, что они не сводят свою деятельность к разоблачениям и не отодвигают в будущее борьбу за разрешение противоречий сегодняшнего дня, представляет собой страстное конкретное вмешательство в жизнь, оказывающее в итоге влияние на степень актуальности тех или иных исторических обстоятельств. Каждое движение всегда вовлекается в попытку созидания, готовое по причине самой своей живой конкретности измениться, исправиться, обновиться. Поэтому присутствие таких движений крайне раздражает бюрократический централизм, который сегодня стремится определять любой тип институтов. То, отсутствие чего мы ощущаем и необходимость чего видим для нынешнего руководства ХДП, - это реализация на практике всего того, что было предложено на конгрессе в качестве теории.

Могли бы Вы обозначить характерные черты этого бюрократического централизма?

Главная характерная черта - выработка за столом программ и стратегий, чтобы затем быть спокойным насчёт функционирования чего бы то ни было на основе этих программ. В ходе этого процесса единственная забота власти состоит в том, чтобы получить согласие на достигнутый status quo. Следовательно, с человеческой и социальной точки зрения, этот централизм по преимуществу консервативен во всём, кроме научно~технической сферы, необходимой ему, дабы предстать прогрессистским, рискнуть всем, будучи готовым даже пойти на риск саморазрушения человека. В моральной же области централизм выбирает некоторые ценности, о которых возвещается и защитником коих он становится, стирая и ограничивая другие ценности, менее удобные и более радикальные. Эти отобранные ценности становятся якобы ценностями, признаваемыми всеми, то есть ценностями, сохраняемыми посредством деятельности по созданию консенсуса с целью поддержать status quo. У американского философа Джона Дьюи есть фраза, которая, будучи сформулированной в начале двадцатого века, и ныне многое разъясняет, хорошо отражая позицию, каковой многие люди следуют сегодня, даже в значительной части католического мира. Дьюи говорит: «Отказ от поиска реальности и абсолютной и неизменной ценности может показаться жертвой, но этот отказ - необходимое условие для того, чтобы вовлечься в более реальное жизненное призвание. Поиск ценностей, которые могут быть гарантированы и разделены всеми, потому что они связаны с социальной жизнью, - это такой поиск, на пути коего философия обретёт не соперников, а помощников в людях доброй воли»¹².

Эта проблема «общепринятых ценностей», инструментов поддержания status quo, создания консенсуса, может порождать недоразумения. Каково подлинное определение «ценности»?

Ценность - это связь между импульсом, который задан исконным желанием, и полнотой. Речь идёт о всеобъемлюще воздействующем импульсе, который задан изначальной, естественной потребностью, а используя другой термин, речь идет об идеале. Таким образом ценности воплощаются в опыте и не могут быть отъединёнными одна от другой, потому что отношения с идеалом, с полнотой едины.

В итальянской печали было поднято три «скандала», коснувшихся Вас и Движения, которым Вы руководите: отношения с социалистами, встреча с правой партией «Социальное Движение», состоявшаяся в Риме, отношения с Джулио Андреотти. Используя расхожий в среде журналистов термин, мы могли бы говорить о трёх пактах с Вельзевулом. Вы можете объяснить суть этих трёх «скандалов»?

Наши отношения как с социалистами, так и с представителями ИСД, были отношениями между личностями, отношениями, в которых опора на религиозное чувство - как определяющее социальные ценности в первом случае или как христианскую весть как таковую во втором, - как мы посчитали, может обрести положительную оценку. Но эту позицию мы приняли бы в отношениях со всеми. Пока мне кажется, что совершенно иной характер носит последний из трёх «скандалов»: отношения с Джулио Андреотти¹³. Они проистекают из выбора личности, чья концепция человека и социальной жизни (согласно опыту, который у нас есть относительно его образа мысли и способа управления), как нам видится, надёжнее прочих гарантирует ориентацию на заботы, продиктованные христианским учением. Называть Вельзевулом политических противников - это признак интегризма, который нужно оставить только для тех, у кого безгранична жажда власти, или для тех, кто хочет угодить страстно жаждущим власти.

Одно из недавних обвинений, обращённых к вашему Движению, состоит в том, что ваш интегризм превратился в аферизм. Это обвинение, исходящее от многих политических партий, к сожалению, нашло отклик также в ХДП. Например, к вам был обращён упрёк: «Вера не имеет отношений к сделкам». Что Вы ответите?

Пытаться применить Социальное Учение Церкви, а потому, как всегда случалось в католической традиции, пытаться создать структуры, наиболее подходящие для того, чтобы ответить на потребности людей или поддержать воспитательные и социальные действия самих католиков, - аферизм ли это? Вовлечённость в созидание - это энтузиазм ума и милосердия. Обвинять в аферизме - не может ли это быть знаком нетерпимости со стороны того, кто, имея всё, раздражается на вызов, исходящий, как он чувствует, от тех, кто владеет крохами, но с совершенно иными целями? В некоторых внешних по отношению к нам позициях видится идеологическая склонность проводить чрезмерно резкую грань между верой и социальной реальностью.

Каково состояние ваших отношений с традиционными католическими ассоциациями?

Имеются опыты глубокого единения с Движением Христиан Рабочих, ДХР, есть связи и с более широким кругом структур, где наша воля к диалогу и сотрудничеству проявляется пока в форме надежды.

А с церковной иерархией?

Мы тверды в своей решимости к искреннему послушанию, в том числе и к дисциплинарному, хотя и боремся всеми силами, защищая ту свободу, которую Второй Ватиканский Собор признаёт за верными, и молим Бога, чтобы Он помог нам создать, как говорит Gaudium et Spes, «новых людей, зиждетелей нового человечества», или, как сказал Иоанн Павел II в Римини, людей, вовлечённых в созидание «цивилизации истины и любви»¹⁴. Это означает для нас, по сути, делать всё бо^[0] льшим чудом Тайну Божественного присутствия в Церкви посредством Её способности рождать опыт лучшего человечества.

На что Вы надеетесь и чего опасаетесь в нынешней политической ситуации?

Я надеюсь, что ХДП, являющаяся инструментом, который кажется нам более пригодным для демократически настроенных католиков, обретёт возможность более широкого поля действия. Но пусть укрепится не только ХДП, но внутри ХДП также и компонент, наиболее чувствительный к Социальному Учению Церкви. Чего я опасаюсь более всего, так это того, что после выборов сложатся условия альтернативы для правительства, которое объединит ИКП вместе с партиями светского и социалистического лагеря. Лично я - а я могу ошибаться - с большой озабоченностью обнаруживаю двуполярность ХДП~ИКП, что может привести к деспотическому утверждению одного или другого полюса.

Но не существует ли противоречия между опасениями, вызванными двухполюсной политикой, и усилением искушения, присутствующего в ХДП?

Я остаюсь верным надежде, что ХДП подтвердит и усилит свою позицию, но что соответственно возрастут в ХДП и ферменты, наиболее чувствительные к концепции Папы, выраженной в его речи в Лорето. Кроме того, поскольку речь не идёт о каком бы то ни было Вельзевуле, я надеюсь, что те, которые сегодня вызывают у меня обеспокоенность, смогут измениться.

Какой смысл, по~Вашему, может иметь продолжение разговора о «католическом мире»? Это, по сути, весьма формальное понятие, или же оно вызывает у Вас живой образ?

Оно вызывает у меня живой образ, потому что, благодаря Богу, в итальянской социальной реальности существуют живые группы и крупные мероприятия, в которых воля к жизни в вере такова, что она формирует культурную и социальную жизнь, она плодотворна. Именно феномен движений, хотя речь и не идёт только о них, придаёт мне надежду.

Народное Движение всегда представлялось как «политическое объятие» Comunione e Liberazione. Как Вы это определяете? И каким бы Вы его хотели видеть?

Я хотел бы видеть его таким, как я его определяю. Потому что мне кажется, что Народное Движение всегда пыталось и пытается поступательно осуществлять тот идеал, ради которого оно рождено как единый социальный узел, свободно, добровольно солидаризирующийся со всеми усилиями, осуществляемыми людьми, воспитанными в христианстве, в Comunione e Liberazione или в других группах, осуществлять этот идеал как попытку органичного ответа на потребности людей во всех областях: культурной, социальной и политической. Именно такой характер Народного Движения порождает у нас сверхчувствительность к необходимости того, чтобы общество развивалось прежде всего в согласии со свободой ассоциаций. Свободой, которую, кстати, Иоанн XXIII отнёс в Pacem in terris к числу высших прав человека.

Последний вопрос, немного коварный. В ходе этой неистовой изби~
рательной компании, где звучит столько «католических» призывов, не~
вольно возникает мысль, что вера порой выражается только голосом...
Мне кажется, что это тот провиденциальный образ действий,
посредством которого Духу Божьему удаётся вытаскивать, по край~
ней мере иногда, из крайнего рассеяния и почти тотальной непосле~
довательности многих, кто лишь по имени является христианином.

4. Мы, католики, без комплексов

Планете Comunione e Liberazione исполняется восемнадцать лет: об этом нам говорит о. Джуссани.

Публичное рождение произошло в ноябре 1969 г., когда появилась листовка с названием: «Рождается имя: Comunione e Liberazione» и с текстом, который казался анахронизмом в среде тогдашних протестов: «Мы обращаемся ко всем носителям инициатив, присутствующим в Университете, в частности: ко всем тем, кто работает ради христианской общины; ко всем тем, кто работает ради освобождения человека. Мы - церковная группа, живущая в университете».

О. Луиджи Джуссани шестидесяти пяти лет¹⁵, вдохновитель, духовный отец этого движения воинствующих католиков объясняет:

В 1969 г. появилось это имя. А листовка была нашим ответом, заявлением нашей позиции перед лицом господствующей культуры и социального окружения. Это имя родилось в эпоху оппозиционности.

О. Джуссани, что означает - быть из Comunione e Liberazione?

Это означает вновь пробудить в себе религиозную восприимчивость, которой обладают все люди. И проявлять эту воспримчивость через встречи с другими людьми. Значение встречи в том, что она несёт в себе существенную помощь, позволяющую человеку понять, что посредством веры жизнь можно улучшить, упорядочить и полнее выразить.

Вы родились в тяжёлые годы. Доверие к Вам было подорвано как внутри, так и вне Церкви.

То были годы страданий. Церковь всегда была стабилизирующим фактором в обществе. Конечно, в тот период невозможно было испытывать удовольствие от того, что видишь: весь христианский народ пришёл в смятение. Но что больше всего меня поразило, так это позиция духовенства, которое, вместо того чтобы быть «на баррикадах», защищать католические идеалы, тоже пребывало в растерянности и обосновало теоретически то смятение, в котором была погружена молодёжь. С тех пор стало прямо~таки скандальным утверждать что~то конкретное.

А критические выступления?

Многим мы виделись со стороны как феномен, который невозможно втиснуть в рамки принципов, навязываемых господствующей культурой, виделись чуждым телом, которое нужно отбросить. И внутри Церкви были строги. На Собрании в Риме в 1976 г. Евангелизация и поддержка человеческого развития тип богословской культуры, а значит, и пастырского видения, одобренный тогдашним лидером Итальянской епископской конференции (ИЕК), опиравшимся на официальные католические объединения, определялся на основе позиции, противоположной нашей.

О. Джуссани кажется безмятежным, когда говорит об этом. Он говорит без досады, только с горечью. У о. Джуссани лицо одного из мужественных настоятелей прихода старой периферии Милана пятидесятых годов, даже если он таковым никогда не был. Он прирождённый боец, о. Джуссани, который несомненно даёт знать о своём мнении епископам и кардиналам, теперь, когда вместе с Альваро дель Портилло и американцем Форестом он оказался единственным священником, включённым Папой в Синод Епископов¹⁶.

Я должен признать, что испытывал в том числе и страх за собственную жизнь в жестокие годы протестов. В некоторое время я редко спал больше двух ночей подряд в одной кровати. Мне угрожали, я получал предупреждения от карабинеров. Между ноябрём 1976 и февралём 1977 г. Comunione e Liberazione пережило 120 нападений. А весь католический мир смотрел на это с полным безразличием.

О. Джуссани останавливается, может быть думая о насмешках, которыми пестрели статьи многих журналов той эпохи. Затем он разражается:

Единственный голос, в котором с 1972 г. и далее звучал драматизм в разговоре о том моменте смятения, принадлежал Павлу VI.

Говорят, что этот Папа не был благосклонен к вам.

И ошибаются, - отражает, улыбаясь, о. Джуссани. - На стенах итальянских городов были надписи: «CL: слуги Павла VI». Кардинал Бенелли сказал мне, что папа Монтини в последнее время часто говорил о нас, утверждая: «CL - это путь».

Молодые «комуньонщики» испытывают до сих пор дрожь удовлетворения, когда думают о Павле VI, представшем на общей аудиенции 23 июля 1975 г. Тогда приглушённый голос папы Монтини обрёл тон пророков Ветхого Завета, когда он сказал: «Где народ Божий, о котором так много говорилось и до сих пор говорится, где он?» То был крик упрёка христианскому попустительству, так же как и призыв кардинала Биффи в Римини: «Комуньонщики, пробудите итальянских католиков».

Знаете ли вы, кто такие комуньонщики? - говорит духовный руководитель CL, - это те, которые совершенно потеряли чувство неполноценности. Заметьте, я не хочу говорить о гордости, но о радости быть католиком.

О. Джуссани, каковы сейчас различия в католическом мире? Наблюдатели, даже поверхностные, говорят, что архиепископ Милана кардинал Мартини стоит слева вместе с «Католическим Действием», кардинал Биффи, архиепископ Болоньи, стоит с другой стороны, вместе с CL, а Папа Иоанн Павел II сердцем благоволит к CL, но вынужден выступать посредником.

Я не согласен с такими обобщёнными категорическими высказываниями такого рода: они могут оказаться лишь удобными упрощениями. Впрочем, и прежде в истории Церкви были различные внутренние споры. Сегодня тоже существуют отдалённые аналогии. В любом случае я хотел бы объясниться. Моё мнение состоит в том, что отдельные направления католического богословия приняли протестантские черты. Откуда рождается этот протестантский дух? От желания свести христианство к словам, к рассуждениям. И действительно, даже Евангелие от Иоанна говорит: «В начале было Слово», но для того, чтобы сказать этим, что «Слово стало плотью». В самом деле, христианство происходит от человека, от факта. У Достоевского есть прекрасная фраза: «Самый драматичный факт - это тот, что Бог, всетворящая Тайна, совпал с человеком». Он стал человеком, и с того момента эта физическая точка всё расширялась и расширялась в истории. Облик, который она приняла в процессе этого развития, называется Церковью. Если бы христианство было лишь Словом, то на вопрос, какова последняя инстанция, чтобы толковать это слово, нельзя было бы дать иного ответа, кроме того, который дала на него современная эпоха: это индивидуальное сознание. Это и есть протестантизм. Но если христианство - это факт, то и последняя инстанция - это человеческий факт: Церковь со своим авторитетом. А в качестве последнего гаранта выступает папа. И если дело обстоит именно так, тогда все человеческие аспекты становятся вовлечёнными друг в друга, переплетаются между собою. Католичество не живёт «само в себе». Я всегда говорю молодым людям: я не могу мошенничать с вами, но и вы не можете со мной.

Если Бог дал нам такого папу, как этот, нужно быть оптимистами. Прошлое подобно параболе. Сейчас мы в начале чего~то нового.

Он говорит о своем возрасте, о своих шестидесяти пяти годах:

Они не препятствуют моему желанию хоть завтра ехать в Перу, узнать молодых людей этой страны, и начать сначала мою брань, даже если все молодые люди CL прекратили её.

А ХДП?

В чём же меня упрекают относительно тезиса Больше общества, меньше государства? Я тоже хочу эффективного государства. Но нужно защищать социальные инициативы, потому что сам народ обеспечивает себя для этого наиболее подходящими структурами. То, что государство делает два месяца, народ сделает за неделю.

В Ваших речах всегда делается акцент на проблему свободы воспитания. Что~то в сфере воспитания вызывает у Вас досаду?

Тридцать лет католики просили обо всём, кроме свободы воспитания. Когда я преподавал в Берше, то повторял «святошам» секуляризма: «Водите нас голыми по улице, но не отнимайте у нас свободы воспитания».

Будучи преподавателем Лицея, во время бесед с мирянами я приводил одну важную цитату из Евангелия. Я смотрел на них и повторял фразу Иисуса: «Кто последует за Мною, получит жизнь вечную и сто крат на земле». Затем я говорил им: «Я понимаю, что жизнь вечная вас не интересует, потому что у вас нет фантазии. Но если вас не интересует и “сто крат”, тогда вы внушаете мне опасения. У вас нет… нет, извините, этого нельзя написать. Более того, даже не нужно говорить».

5. CL и политика¹⁷

Я встретил о. Луиджи Джуссани - основавшего CL двадцать лет назад - в скромной квартире на периферии южной части Милана. В первый раз общаясь с этим человеком, более близким в семьдесят, чем в шестьдесят лет, тут же замечаешь его чуткость, насыщенную чувствительность, которая проявляется поначалу в некоторой робости, неудобстве перед собеседником, в явной боязни выразиться несоответствующим образом. Поэтому он неохотно соглашается на интервью. Но если беседа предполагает вылиться в уважительную и искреннюю дискуссию между людьми, стоящими на разных позициях, но исповедующими одну веру, о. Джуссани открывается тёплому и спонтанному общению.

Тогда беседа тотчас обретает тон, с которым он обращается - уже не только в Италии, но и во многих других странах мира - к «своим» молодым и не очень молодым людям, которые уже столько лет с энтузиазмом следуют за ним как за безусловным наставником. Его убеждения сильны, чисты, точны и сообщаются с ясной харизмой, подвигнутой внутренней уверенностью, заразительной «страстью к человеку». Эта страсть помогла ему уже в шестидесятые годы, когда он был профессором в Лицее Берше в Милане, прочувствовать состояние многих молодых людей и отнестись с состраданием к ощущению неуверенности, уединённости, жизненной пустоты, в котором они тогда пребывали.

О. Джуссани, я знаю о двух студентках из числа католической молодёжи (назову их по именам), которые между 1958 и 1960 гг. присоединились к первому движению, рождённому Вами: «Студенческая Молодёжь». Они жили своей верой с изумительной вовлечённостью в движение и большой самоотдачей ближнему. Прежде всего меня поражала та роль, которую играла для них «группа»: они вместе молились, вместе ходили на прогулки, всё делали вместе. Я встретила одну из этих двух девушек, Л.Л., в Милане лет десять назад. Она вышла замуж, у неё уже было двое детей, работала она психологом. Её самоотдача ближнему в Центре помощи по~прежнему была неизменна, но она полностью вычеркнула из своей жизни христианство, более того, хвасталась чувством освобождения, которое наконец~то обрела, оставив то, что считала теперь ребяческим увлечением. Даже традиционная мораль, всё было оставлено; для неё всё вращалось теперь вокруг достижений науки. Это противоположное обращение лишь случай?

Моя воспитательная и пастырская тематика рождается из опыта, приобретённого в работе с молодёжью. Я вижу чёткое соответствие между мотивациями, побуждающими наши действия, и тезисами из книги Макинтайра После добродетели¹⁸, где утверждается, что наша историческая ситуация соответствует той, какая сложилась при закате Римской империи: теперь, как и тогда, что действительно заслуживает внимания, так это созидание местных форм общин, внутри которых цивилизация и нравственная и интеллектуальная жизнь могут быть сохранены на протяжении новых «тёмных веков», которые уже нависают над нами. Поэтому я защищаю объединения, которые, выражая и пытаясь удовлетворить человеческие потребности, ищут основания, опираясь на которые, дружба и всеобщее человеческое общежитие обретают или могут обрести глубокие корни и прочность. Но, как при любом восхождении, всегда находится тот, кто, не следуя за ведущим, может потерять дорогу.

Как полагают мои друзья, и сегодня немаловажен факт, когда воинствующие «комуньонщики» оставляют CL после нескольких лет пребывания в общине, и, например, присоединяются к ACLI (Христианские объединения итальянских рабочих)¹⁹. Мне, и не только мне, кажется, такое случается потому, что многие молодые люди, принимая на себя семейную и профессиональную ответственность, в какой~то момент не находят достаточной мотивации в тёплом чувстве отождествления себя с группой, которая помогла им в предшествующие годы. Поскольку «общение» жизни не выражается более на практике, возникает как бы несоответствие в личной формации, несостоявшееся достижение подлинного «освобождения».

Речь не об этом. Кроме того, что CL возрастает в Италии и во всём мире, есть понятие, которое, как я чувствую, нужно использовать прежде всего - понятие «разума» в согласии со смыслом, заложенным в него учением апостола Петра, который в одном своём письме приглашает нас дать отчет в уповании, пребывающем в нас²⁰. Я следую за Христом, потому что обретаю в Нём ответ на основополагающий вопрос, составляющий саму сущность моего я, на вопрос, отождествляющийся с «разумом», или «сознанием», или же, как говорит Библия, с «сердцем». Это то место, в котором человек (в силу своей природы) осознаёт реальность в тотальности её факторов. Но, поскольку исчерпывающее познание невозможно в рамках общедоступного человеческого опыта, именно сама человеческая природа, желая быть последовательной по отношению к себе самой, вынуждает меня открыться Другому, Абсолютному, Тайне, Полноте. В даре Бога, ставшего человеком, я открываю таким образом красоту, уверенность, доброту, любовь, плодотворность жизни.

Вы говорите о «разуме» в терминах, далёких от современного понимания множественности, и даже противоречивости, от современного восприятия её форм, её различных обликов. Например, «инструментальному разуму», продвигающему технический прогресс, противопоставляется «критический разум», который школа Франкфурта назвала «негативным разумом».

В том что человек тяготеет к поиску и, следовательно, к утверждению, выражается его потребность в полноте. Всё хорошо, лишь бы не останавливались, лишь бы не блокировали цинично категорию возможного. Человеческая природа, чтобы быть последовательной, должна признать, что Тайна существует, но где она - не известно, и, следовательно, человек должен искать её. В реальности существуют знаки, которые намекают, которые ищущего подталкивают к этой Тайне.

Нынешний президент Христианские объединения итальянских рабочих Джованни Бьянки много раз публично заявлял, что его совесть верующего разрывается между долгом, нуждой, прямолинейным следованием христианским заветам и «компромиссами», неотделимыми от его роли ответственного за объединение, обладающее социальной и политической значимостью. Вы разделяете этот опыт?

Нет. Бьянки ошибается. Политика - искусство компромиссов; кардинал Ратцингер тоже недавно утверждал, что политика включает в себя компромисс. Конечно, цель не оправдывает средства, которые никогда не должны быть внутренне дурными. Я не могу убить кого бы то ни было, чтобы дать работу молодым; но если, чтобы достичь этой цели, я должен отдать голос последовательной политике скорее, чем какой~то другой… В этом случае не совершается ничего недозволенного, это вопрос мнений.

Признаюсь Вам, что мне тяжело разделить это Ваше убеждение. По моему мнению, деятельность, которая исходит из этого суждения, автоматически приводит к отклонению от религиозного свидетельства и от культурной вовлечённости в сторону игры отдельных интересов. Я с разочарованием заметил, что «Суббота»²¹, недавно ещё публиковавшая, например, хорошие культурные репортажи о Кафке, Леопарди, Соловьёве, Мишеле Серто, теперь полна агрессивных, содержащих политическую полемику статей, которые заполняют даже обложки…

Вы видите, центральным пунктом для меня всегда была не политика, но воспитание личности и того, что ему помогает. Отсюда идёшь вперёд и дальше, следуя благоразумию, которое воспринимает полезное и справедливое. Если принимать во внимание все факторы, не впадёшь в односторонность. Что же касается «Субботы» - тут должно учитывать, что речь идёт о злободневном еженедельнике, издаваемом молодыми людьми, и что их позицию нельзя всегда отождествлять с мнением нашего Братства. Судить о ценностях CL с позиции «Субботы» - не беспристрастное и не бескорыстное дело. Относительно ряда моментов я согласен. «Суббота» должна в чём~то изменить свои формы деятельности и привести своё содержание в большее соответствие с собственными исходными принципами.

Я испытываю огромное сожаление, что они сделали достоянием общественности ту уже известную «белую книгу», неверные акценты, искажённые интонации которой я не разделяю, и сделали это именно в неделю Митинга в Римини, являющегося праздником братства и радости, несущего столь важные культурные инициативы.

Вне зависимости от оценки использованных авторами «Субботы» «форм деятельности» остаётся само по себе фактом, что христианское «Братство CL», ориентируясь на «Народное движение» (НД), принимает на себя, на мой взгляд, несколько двойственную роль моральной и религиозной цензуры и, вместе с тем, роль политического и партийного течения, с резкими предпочтениями и готовностью осуждать одних людей в противоположность другим.

Что касается людей, нужно видеть вещи такими, какими они являются; я их не знаю, но моя миссия не в этом и состоит. Я никогда не говорю о политике, и, кстати, очень мало вмешиваюсь во всё, что делают члены Братства: пусть делают сами, они большие… CL имеет воспитательную цель, хочет сделать человека восприимчивым к человеческим потребностям, к собственной социальной ответственности, чтобы затем каждый поступал самостоятельно, согласно своим полномочиям, без ненужного самомнения. CL и НД не отождествляются. Я согласен на то, чтобы мои друзья просили и надеялись получить от ХДП две вещи: внутреннюю демократию и поддержку дел, рождающихся снизу. Де Мита²² в этом, может быть, ошибся; просто случилось так, что его позиция, не только политическая, но, так сказать, антропологическая, и в частности его технократическая ориентация, не были разделены другими.

Поддержка, оказанная Андреотти, с другой стороны, не есть канонизация, но просто поддержка человека, который признаёт ценность деятельности Народного Движения и Сообщества Дел. Но помощь делами - с какой целью она оказывается? Не может ли она предлагаться просто для того, чтобы получить голоса, из~за простого политического расчёта, ради сиюминутных интересов партии без действительного признания её нравственных принципов? Возрастание власти, полученной таким образом, может ведь служить, пожалуй, и наихудшим целям.

Это рассудит Бог. Мы можем и ошибаться. Однако фигура Андреотти вызывает у всех восхищение своей авторитетностью и престижем также на международном уровне. Может статься, завтра заметят, что нам следовало бы судить об этом иначе: но мы живём сегодня.

После некоторых недавних высказываний, и особенно после выступления, опубликованного «Osservatore Romano» касательно «белой книги», у многих сложилось впечатление, что церковная иерархия стремится «дистанцироваться» от CL. Эта позиция была приписана самому Понтифику, принявшему, как стало известно, директора официального ватиканского ежедневника и долгое время сердечно беседовавшему с ним, в то время как на его политическую ориентацию к Де Мита Движение возлагало ответственность за решительное критическое выступление в свой адрес.

Отношения CL с церковной иерархией сильно варьируются в разных епархиях. В последние пять~шесть лет своего понтификата Павел VI был весьма благосклонен к CL. Что касается Иоанна Павла II, то его симпатии к молодёжи Движения хорошо известны. В тот же самый день, когда появилась в «Osservatore Romano» эта заметка, я написал Папе, сообщив о нашей боли и моём смущении и трудностях: что должен был бы я сказать «моим» молодым людям, и особенно пятистам священникам, связанным с Братством, которые именно в эти дни собрались на встречу в Коллеваленце, в Умбрии, и перед которыми я должен был выступать? Мне была дана возможность заверить их в его одобрении, непосредственно передав им его приветствие и благословение.

Может быть, последовательность этих недавних эпизодов могла бы заставить церковные власти как можно скорее подумать об осмотрительном и сбалансированном «политическом» урегулировании этого вопроса. Но я хотел бы задать Вам ещё один вопрос, или скорее выразить Вам мою тревогу, моё сомнение. В чём состоит, в чём должно и может состоять свидетельство христианской веры в мире? Нет ли фатального риска во власти и, следовательно, также и в том факте, что христианское свидетельство воплощалось в прошлом, воплощается или намерено воплотиться сегодня в сильных организационных, политических, экономических структурах? Свидетельство веры не является ли свидетельством Креста, слабости Бога в истории, Бога, пожелавшего стать плотью, причём распятой плотью, ради любви к людям?

Моя уверенность в вере не может быть задета Вашим вопросом. Крест и искупление стремятся преподать себя одновременно. Бог полностью явит Своё присутствие, уже пребывающее в действии и доступное восприятию, несмотря на исторические недостатки Церкви, которые, впрочем, она признаёт, понимая, что является грешницей. Мы живём сейчас на рассвете дня, который возымеет свой полдень.

О. Джуссани, Вы считаете, что может исторически вернуться христианство, то есть возродиться общество, культурно и по~граждански единое и сплочённое вокруг признания христианской истины?

Конечно, возможно, и, естественно, всегда в новой форме, потому что для Бога возможно всё.

Но возможно ли это также в том смысле, что такое возрож~
дение можно по~человечески предвидеть как историческое будущее?
Всей нашей деятельностью мы намерены стремиться к этому.

II. НАРОД И ВЛАСТЬ

1. Эгоистическая власть ненавидит народ

Лурд. О. Джуссани предвидит и не отвергает вопрос: какой ему представляется сегодняшняя Италия? Помнит ли он её «маленькой Италией»²³ тех времён, когда он преподавал религию в Лицее Берше в Милане? Какая разница между нынешней и тогдашней Италией? Принесла ли ему эта страна разочарования или испуг?

Меня пугает Италия, - говорит он тут же, - мне чудится содрогание земли, землетрясение. Где кто подталкивает, там тому и удаётся больше всего выбросить камней, которые загромождают его же участок. Это политика, в которой не существует адекватного идеала, не существует ничего, что выходило бы за рамки утилитаристского подхода, того утилитаризма, за которым следуют без какой бы то ни было идеальной точки перспективы. Так не может продолжаться. Есть опасение, что конфликты будут бушевать без конца.

Вы видите ужасающую ситуацию…

Да, скверную, очень скверную. Однако парадоксальным образом, есть, наряду с разного рода позициями, люди, которые всё же обладают редкой восприимчивостью, какую трудно найти. Правда, это случайный и сопутствующий факт. Надеемся, что эти люди смогут дать другим то, чем они сами обладают. Тогда удалось бы ослабить и ограничить возможный ущерб.

О. Луиджи Джуссани, харизматический руководитель CL, совершает паломничество к Лурдской Богоматери с пятьюстами комуньоновцами, в подавляющем большинстве итальянцами. Но есть подобные делегации ирландцев, португальцев, испанцев, немцев, швейцарцев и французов. Паломничество - это благодарение со стороны братства CL за десятую годовщину папского признания. Когда О. Джуссани видит журналистов, он приветливо улыбается и спрашивает:

Как же получается, что Вам постоянно удаётся свести Митинг в Римини к некоему исключительно политическому действию, в то время как это целый мир, полный человеческого богатства?

Великий священник, сын рабочего, анархиста, он использует другие слова в общении со своими людьми, когда проповедует в одной из базилик Санктуария Богоматери Лурдской:

Через Богородицу людям сообщена нежность Бога. В этом святом месте проще обратить взор на себя и на мир, чтобы не было страха перед реальностью, опустошённости и цинизма, окружающего нас.

И добавляет:

Мы пришли сюда молиться, чтобы ради блага всей Церкви исполнилось то, что лежит на сердце у папы.

Почему Вы, о. Джуссани, видите Италию таким образом? Почему случилось всё это? Вы можете сказать об этом, наблюдая, как растут многие поколения. Что послужило толчком к подобному падению, подобному ухудшению?

Всем этим поколениям людей ничего не было предложено. Кроме одного - утилитаристской боязливости отцов.

Вы говорите об обожествлении денег?

Обожествление денег или уверенность в жизненном комфорте, в жизни без риска. В жизни, созданной только из вещей, и без какого~либо риска. Вы позволите мне теперь задать Вам один вопрос? Скажите мне об идеале, который ныне существует.

О. Джуссани на мгновение останавливается и словно сам спрашивает себя:

Кто знает, озарится ли в некий момент горизонт этим желанием сделать менее трудной жизнь собственных детей или определённой группы людей. То есть настанет ли момент, когда кто~то, у кого есть это желание, поймёт, что для его осуществления нужен идеал, надежда. Я думаю, что можно надеяться на это. Например, внушают надежду некоторые аспекты ислама или иудаизма. Когда я говорил о перекликающихся позициях, прежде всего я думал о некоторых иудеях и мусульманах, которые кажутся наиболее близкими к тому, что мы сказали раньше о восприимчивости, способной озарить горизонт.

Почему на Западе, и именно на христианском Западе, люди живут в условиях отсутствия или нехватки идеалов?

В этом отношении мы на самом деле пребываем в хаосе.

Проведём сопоставление между двумя «концами века». В конце девятнадцатого века наблюдалось брожение умов, огромное доверие науке. Праздновался торжественный бал. Может быть, это было банальным, но что~то было. Теперь же кажется, что существуют только беспокойство и затруднения…

Это доверие к науке совсем не было банальным, оно было возведено в степень идолопоклонства. Сегодня существует жажда власти. Но не из~за прометеевской страсти раздавить, подчинить людей, а только ради обеспечения личного спокойствия того, кто в ней заинтересован.

Это общество показухи, самообмана и расчётливости…

Согласен. Но вы, журналисты, выводите эти истины из наблюдений за вещами, за реальностью. Я же понимаю их, потому что вывожу их, замечая отсутствие идеала.

О. Джуссани делает паузу. Затем говорит:

Я и Вы вместе говорим об этом. Только Вы не можете указать на такие идеалы, благодаря которым вновь стало бы возможным возвести, как сказал пророк Исайя, «стены разрушенных домов»²⁴.

Почему всё это обрушилось также и на Италию? Это проблема воспитания.

Вы говорите, что торжествуют эгоизм и жажда власти. Но по сути Италия - это страна католического воспитания: люди ходили на мессу, в приход, говорили о солидарности и голосовали за ХДП. Разве это не страна католического воспитания? Единственный раз Джуссани поднял голос, чтобы резко закричать:

Нет! Так было может быть во время Росмини²⁵.

То есть ценности не передались от одного поколения к другому?

Не передался метод, чтобы ухватить ядро ценностей, их последнюю причину, генезис и следствия, которые проистекают из утверждения этих ценностей… У всех были благие намерения. Верю, что у всех на самом деле были благие намерения. Но без передачи метода, необходимого, чтобы понять основу ценностей…

Но в шестидесятые годы воскресная месса и приходская жизнь были…

Но это не содержание. В качестве сравнения можно говорить об акциях на бирже и о настоящих деньгах.

Однако сегодня кто~то пытается найти и на самом деле иногда обнаруживает идеал в труде или в связи с миром бедных, с третьим миром, к примеру…

Эти народы не получили такого сомнительного выигрыша, как материально благополучное развитие.

Может быть, дело в том, что они не были отравлены культурой?

Нет такого механизма, с помощью которого оказалось бы возможным отравление культурой. Именно отсутствие идеала производит смятение.

Что это за смятение?

Представьте себе личность, не допускающую своей подверженности хотя бы возможности измены, нежелания следовать собственному идеалу, который находится внутри каждого (для христиан это признание первородного греха). Такая личность уже не аутентична, не истинна ни в каком отношении, ибо она забывает ту экзистенциально изначальную истину, что убогость, ничтожность, леность, скверность омрачают сердце человека, которое сотворено идеалом. Первородный грех - это тайна, без принятия которой ничего нельзя понять; это особая перспектива, без которой человек не способен более ориентироваться.

Мне кажется, Вы говорите, что Запад хотел перечеркнуть эту тайну первородного греха…

Первородный грех - это нечто такое, что вызывает на Западе смех. Запад перечеркнул первородный грех, потому что его принятие означало бы, что он должен допустить существование Спасителя.

Вы во время своих размышлений в Санктуарии говорили о власти, враждебной народу, власти, расположенной терпеть «христиан, которые не доставляют беспокойства». К чему это относилось?

Я порицал ту власть, которая хозяйничает, а не ту, которая служит. Есть власть, которая создаётся и оформляется исходя из частных, односторонних интересов: эта власть враждебна народу, власть, ненавидящая народ.

Что это за власть, может быть, власть лобби? Может быть, и эта.

Но каково Ваше понимание слова «народ»?

Идеал человечной или более человечной жизни не может не вызывать интереса у людей, которые в некотором смысле признают друг друга друзьями и, сотрудничая ради утверждения воспринятого ими или предложенного им идеала созидания лучшего человечества, пытаются найти инструменты для осуществления этого идеала. Это и есть народ.

В лурдском храме о. Джуссани говорит комуньоновцам:

Вы знаете, почему мир ненавидит христиан? Потому что они утверждают, что этот идеал - не абстрактный принцип, он присутствует в народе, творящем историю.

Он даёт знать своим людям, что сегодня христиане пребывают в борьбе, в центре споров и разногласий. Но далее он добавляет:

Я доволен моими людьми. Они внимательны, слушают с интересом. Не нуждаются в охране и полиции. Они хотят, чтобы с ним вели диалог. А результативность и красота нашей деятельности не в наших руках.

2. Власть против народа

До тех пор пока мы будем жить, всегда говоря «да», и вести себя как объекты воздействия власти, нас будут хвалить и даже считать замечательными христианами. Но если мы осмеливаемся распространять весть о Христе, нас начинают ненавидеть.

О. Джуссани говорит со своим народом в знаменитой подземной базилике; и его слова воспринимаются как удар бичом. Их пришло сюда пять тысяч, целый воздушный флот под знаком CL, чтобы вспомнить десятилетний юбилей официального папского признания, выпавшего на прошлое 11 февраля, как раз на день, посвящённый Лурдской Богоматери.

Это паломничество «благодарения», но также давно ожидаемый случай, чтобы послушать духовного отца, харизматического лидера. Сюда прибыли делегации из разных стран, где CL со временем укоренилось, но большинство прибыло из Италии, страны монетарных бурь, бушующих площадей и болтов, из растерянной и печальной Италии «Чистых рук»: из Италии, как говорит о. Луиджи Джуссани, «больше не христианской». Он принял их, говоря о нашем времени, которое «задыхается в пустыне» - как он написал вчера в газете «Аввенире», - от нужды «чувствовать себя народом».

Это была сильная весть, хотя, может быть, вовсе не ободряющая, сказанная с максимальной решимостью: вы - народ, власть против вас.

На какую власть Вы намекали?

На власть, которая против народа, она порождается и создаётся частными, личными, односторонними интересами. У меня такое ощущение, что именно в нашу эпоху власть ставит своей целью разрушение народа.

Но что для Вас представляет собой народ?

Люди, некоторым образом признающие себя друзьями, сотрудничающие ради идеала становления совершенного человечества и пытающиеся найти средства, чтобы этот идеал осуществить.

Вы отсюда, из Лурда, бросаете сильный призыв к единству и согласию со «своим» народом. Вы хотите дать нам знать, что CL представляет собой в этот момент единственную альтернативу катастрофе?

Сегодняшняя Италия пугает меня, как землетрясение, где тому, кто больше толкает, удаётся выбросить больше камней, которые загромождают ему участок. Недостаёт минимального идеала, необходимого социального улучшения, за исключением некоего сугубо утилитаристского уровня. Утилитаризм, за которым следуют, не видя при этом перспективы, постоянно отсылающей к лучшему, к идеалу, может только дать волю бесконечным конфликтам.

Такова Италия разного рода лиг, противоположных эгоистических устремлений, пострадавшая от катастроф социальной ткани, - картина безотрадная. И без какого бы то ни было пути для выхода?

Я вижу будущее безрадостным. Даже если, наряду со всеми прочими позициями, есть восприимчивые люди, которых пятьдесят лет назад трудно было найти.

О. Джуссани, Вы смотрите не только на католический мир…

Когда я говорю о параллелях, я имею в виду некоторые аспекты ислама и иудаизма; речь идёт об идее, согласно которой, чтобы сделать материальную жизнь менее трудной, нужен идеальный подход.

Это безжалостный, апокалиптический диагноз. Однако, если Италия - это землетрясение, где хозяйничает слепой утилитаризм, всё же где~то должна быть хоть какая~то ответственность.

Наши отцы ничего не предложили. Только деньги и безопасность удобной жизни, жизни без риска. Это была проблема воспитания.

Те отцы, о которых Вы говорите, ходили в Церковь, объявляли себя религиозными: разве они не представляли католическую культуру?

Италия больше не христианская. Чтобы найти католическую культуру, нужно возвратиться назад, ко времени Росмини.

Вы хотите сказать, что люди ходили в Церковь и в значительной части голосовали за ХДП, а на самом деле готовили катастрофу?

Я сказал бы, что в этом прослеживается та же разница, что и в тогдашнем отношении между векселями и деньгами. Каждый день я вижу признаки всеобщего отравления. Италия - это один из примеров отравленного Запада. Чья это вина?

По сути, все всегда имели благие намерения. Но от одного поколения другому не было передано метода, помогающего распознавать ценности. В результате Запад ныне смеётся над католическим пониманием первородного греха, над Тайной, без которой нельзя ничего понять.

Тогда что же, бежать с Запада? С христианского Запада? Не это ли весть для пяти тысяч, весёлых, симпатичных, праздничных людей, заполнивших Лурд со спокойным доверием, совершающих нечто среднее между прогулкой и паломничеством. Отравленная Италия на один день, далека от них. О. Джуссани удовлетворён «своим» народом, а его народ кажется счастливым в день, посвящённый Богородице, папе, основателю CL.

Но там кто~то ошибся. Кто, каким образом?

Просто некоторые в своём видении христианства не опирались на адекватный метод.

3. Событие, вот почему они ненавидят нас

О. Джуссани чувствует себя хорошо, очень хорошо. К нему даже вернулся голос, и дыхание свободно. Взгляд? Он никогда не помутнялся. Конечно, и теперь глаза смеются; но они посылают также много стрел. Только несколько месяцев назад, под Рождество, монсеньор Луиджи Джуссани в шестьдесят девять лет писал членам Братства CL, словно из далёкой страны: «Из особого состояния, которое Господь требует от меня принять». Тот же самый Господь теперь, под Пасху, в области Брианце побуждает его быть быстрым и бодрым в своем отшельническом кабинете, с отполированной мебелью начала века. Гостю он предлагает конфетку с кофе и редкий тип улыбки. Дело, сопряженное с христианской тайной, вызывает в нём радость и обеспокоенность одновременно, подобно драматической и безмятежной борьбе в одно и то же время. Он любит говорить коротко, емко, как бы подчеркивая свою солидарность с папой и его викарием кардиналом Руини. Он как магниевая лампа фотографа, запечатлевающая мир.

О. Джуссани, как Вы?

Я отдаю себе отчёт, теперь, когда мне почти семьдесят лет, в реально присутствующей в нашем мире ненависти к христианам. Ненависти мира, о котором говорил Иисус Христос в 15 главе Евангелия от Святого Иоанна. «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё; а так как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому и ненавидит вас мир. Помните слово, которое Я сказал вам: раб не больше господина своего. Если Меня гнали, будут гнать и вас»²⁶. Я замечаю знаки этого преследования.

Утончённое преследование, культурное изгнание…

Ну, какая утончённость! Я имею в виду именно преследование.

Настоящее преследование?

Именно так. Гнев сегодняшнего мира не поднимается на слово «Церковь», мир этот спокоен также перед идеей, которую определяют как католическую, или перед фигурой Папы, представляемой в качестве нравственного авторитета. Более того, можно говорить о формальной почтительности, даже прямо~таки искренней. Ненависть неистовствует - еле~еле сдерживаемая, но уже готовая вылиться наружу - перед католиками, которые полагают себя таковыми, католиками, которые живут простотой Предания.

Что Вы имеете в виду?

Что такое христианство? Первое: это Бог, ставший человеком, Который умер, воскрес и живёт среди нас. Второе: это тот факт, что данное событие нельзя замалчивать, напротив, нужно возвещать его. И это так понятно и просто: христиане избраны ради миссии. Однако то, что Бог воплотился, и, что ещё хуже, Он хочет, чтобы об этом возвещалось, - вот это уже невозможно принять, для многих это что~то непереносимое. Как раз всё получается так, как говорил Иисус: «Вас будут гнать… вы не от мира». Я видел эти слова - как бы Вам сказать? - в действии в первый раз несколько недель назад. Иногда непредвиденно приходит мгновение, когда у тебя открываются глаза.

Расскажите об этом, я прошу Вас.

Я читал обычную статью в газете. Ежедневная газета Il Giorno приводила хронику манифестации группы молодых людей против папы, связанной с изгнанием двухсот тысяч евреев из Испании Изабеллой Кастильской.

Старая история…

История, которую нужно хорошо изучить, и будет видно, что жест Изабеллы не был продиктован враждебностью (нужно прочитать книгу Жан Дюмона Несравненная Изабелла католичка, которая всё ещё ждёт итальянского издателя). Но не в этом суть. Меня поразило утверждение лидера этих молодых людей, который был убежден, что самое великое преступление было совершено папой, и состоит оно в том, что папа настаивал на евангелизации. И действительно является фактом то, что Иоанн Павел II буквально принимает приглашение Иисуса Христа, которым заканчивается Евангелие от святого Матфея: «Идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа… Вот, Я с вами во все дни до скончания мира»²⁷. Таким образом проявляется ненависть, обращенная против воплощения Бога и евангелизации. Им ненавистна фигура католика, фигура папы; таким людям хотелось бы, чтобы папа попросту вычеркнул два эти важнейших аспекта христианства, тогда они примут его. Вот что непереносимо для мира - незапятнанный и простой христианский вызов.

Тогда проблема в иудаизме?

Нет же. Я согласен с Пием XI, давшим знать Муссолини: «Мы, христиане, духовно являемся евреями»²⁸. Речь ведь идёт не об иудаизме, но о категоричном утверждении ненависти к христианам. Я отдавал себе тогда отчёт в том, что если бы некоторые группы, вызывающие смятение в Италии, обладали властью, мы действительно были бы на пороге кровавого преследования. Направлено это, повторяю, не против формальных католиков, но против католиков, основывающих свою жизнь на понятиях воплощения и миссионерства. С другой стороны, поступая таким образом, эти так называемые светские люди раздирают оба своих воображаемых знамени. Знамя разума, основная характерная составляющая которого - это категория возможного. И действительно, почему бы они должны исключать возможность того, что Бог воплотился? И знамя свободы: почему бы не признать за тем, кто сталкивается с христианским возвещением, право на свободу прилепляться к нему, а следовательно, и распространять его? На меня производила большое впечатление - возвращаясь к той статье в Il Giorno - односторонность ненависти. Исламский фундаментализм, даже когда он не уважает выбора того, кого хочет подчинить своим претензиям, понятен. Католичество, принимающее и уважающее «нет», хуже нацизма. И действительно, я глубоко понимаю призыв кардинала Руини к единству верующих в сфере политики²⁹.

Руини, все нападали на него…

Это самый тяжкий факт. Никогда Corriere della Sera не позволяла себе обращаться столь оскорбительно на первой странице с лидером итальянских епископов. Я имею в виду заглавие: «Кардинал, перестаньте». Это похоже на надменный приказ рабу. Руини защищает воплощение, средоточие христианского опыта, над которым сегодня нависает бо^[0] льшая угроза, чем когда~либо. Это так просто: Христос в крещении принимает нас так, чтобы мы все были в его сообществе как члены единого организма по отношению друг к другу. Это кажется чем~то из другого мира, но это что~то и есть христианское единство. Если все мы единое, мы не можем не пытаться выражаться в согласии друг с другом, и потому мы соединяемся в едином действии. Если кто~то не в состоянии поступать таким образом или для этого не сложились условия, таковой случай становится болью для человека, болью за то, что он не может так поступать, а не правом, которым нужно перед всеми кичиться! Есть и другой критерий, над которым хотят надругаться, а ведь это столь человеческий критерий: послушание. Это высший критерий христианского действия. Мы признаем, что критерий истины вне нас, и это доводит врагов христианства до озверения. Да: мы послушны! Это изымает нас у произвола власти, подменяющей собой сознание людей и управляющей им, вводя их при этом в заблуждение навязыванием идеи личной автономности. Впрочем, наши оппоненты, полагая себя свободными, всё же подчиняются людям. Христианское послушание исходит из тайны. Тот же, кто воображает себя автономным, подчиняется той смехотворной лжи, которая имеет в качестве основополагающего критерия нравственную оценку другой личности. Жестокая, бесчеловечная вещь.

Итак, можно сделать вывод: война?

Мир! Мир! В буре, сражаясь на войне, но пребывая в мире. Кто получил благодать разделить христианский опыт, хорошо знает это. Нет ничего, что можно было бы сравнить с дружбой, дарованной судьбой. Ничто не внушает нам страха. Даже кризис Церкви. Кардинал Джакомо Биффи рассказал мне об одном своём открытии, которое не явилось для меня - должен сказать - неожиданным: что христианство не является религией, но событием: воплощением, смертью и воскресением Иисуса Христа. Биффи сказал: «Событие не может оказаться в кризисе: оно существует». И этот факт, хочу сказать, обязывает нас быть великодушными. Кафка говорит: «Даже если спасение не придёт, я хочу, однако, быть достойным его в каждый момент»³⁰. И святой тоже говорит так. Мы были избраны только для этого, для миссии. Пусть же это спасение, которое есть личность Христа, можно будет встретить!

Я спрашиваю Вас: какая же задача стоит перед человеком?

Свидетельствовать о Христе. Свидетельствовать о Нём, исходя из тех условий, в которых человек живёт, вплоть до использования принадлежности к собственной профессии или вплоть до исповедания Христа через нашу болезнь, обреченность, через необратимую привязанность к кровати.

III. ЭТА НАИВНАЯ ДЕРЗОСТЬ

1. Справедливость и прощение

Какая задача стоит перед христианами сегодня? Перестроить мир во имя Христа?

Задача христиан - сообщать милосердие, с которым Христос обращается с нами, передать это всему тому человечеству, что окружает нас.

Даже в повседневных отношениях?

Они - та первая сфера, в которой эти вещи должны исполняться.

У многих взрослых, принимающих участие в жизни Движения³¹, было желание совершать разного рода дела …

Мы делаем то, что Бог позволяет нам делать, что Он побуждает нас воспринимать как более полезное для свидетельства о Нём. Господь сделает эту пользу действенной согласно Своим желаниям. У Него даже из нашей глупости может получиться… что~то святое.

Как углубляется в жизни общины личная ответственность?

Посредством осознания Судьбы, последней цели, которая есть Христос, осознания реальности по мере следования в компании с Ним; посредством, наконец, осознания последней цели и осознанного принятия - пусть даже и тягостного, но на самом деле желаемого, несмотря на все трудности - тех изменений, которые это осознание включает в себя, отношений, которые оно подразумевает. Но первый и самый важный аспект - это то, что не может быть подлинных отношений с чем бы то ни было и с кем бы то ни было, тем более с самим собой, если они не исходят из исконной истины: мы грешники, существует первородный грех.

Почему же, даже признавая очевидность этого, обычно люди обладают столь общим и безразличным восприятием о грехе? Осознание греха исходит из воспитания или благодати?

Осознание греха - именно потому, что им наносится оскорбление Богу, открывшему Себя, и поскольку как раз~таки в Откровении вся серьёзность данного вопроса обнаружилась - это плод благодати. Воспитание может лучше приготовить дух к восприятию этих вещей, оно, что очевидно, может помогать этому восприятию, но осознание греха - плод благодати. Поэтому, даже признавая очевидность греха, мы можем столь безболезненно воспринимать его потому, что не признаём и не любим Бога как присутствие, сопровождающее нас час за часом. Это осознание Его Присутствия даёт нам почувствовать боль за каждое дело, которое мы совершаем.

Вся суть вопроса, следовательно, в том, что осознание греха, если оно стало более восприимчивым от воспитания, не может быть в своей истине ничем иным, кроме как плодом благодати.

В чём состоит спасение?

Спасение состоит в возрастании человека к пониманию того, как Творец смотрит на творение, которому Он даёт бытие, - к тому всеобъемлющему пониманию, как Творец смотрит на все творения, на само бытие.

В таком случае, приводя евангельские понятия, какую связь Вы усматриваете между «сто крат» на земле и вечностью?

Связь между «сто крат» на земле и вечностью определяется изменением, обращением, преображением сознания и вкуса к земной реальности, которые в этом случае более полно соответствуют природе счастья в его конечном и вечном результате. Таким образом, в этой высшей чистоте, в этой высшей истине и в этом более верном вкусе человек испытывает опыт соразмерности… соразмерности вечному. Это более чистое сознание и это более подлинный вкус к вещам, которые теперь переживаются, предвосхищают, предваряют вечное познание и счастье. Поэтому человек, чувствующий вкус этой соразмерности, понимает, что он не может вернуться назад, ибо это было бы бедой, несчастьем. Так же как человек, взошедший на гору, понимает, что если она обвалится, будет катастрофа.

«Сто крат» на земле - это опыт более истинных отношений с Судьбой, с сознанием, с истиной и любовью.

Утверждение «справедливости не достаточно» понятно только внутри христианского опыта?

Мир очень хорошо понимает его. Человеческая справедливость может быть только частичной: невозможно, чтобы она учитывала, спасала все факторы, присущие тому действию, о котором нужно вынести суждение; невозможно! Так что, как ни парадоксально, чем более настаивают на справедливости, тем более совершают несправедливостей.

Но не означает ли это дискредитации человеческой справедливости?

Нет, потому что человек делает всё, что он может. Но он действительно делает всё, что может, если сознаёт, что не может сделать всего, следовательно, если он делает это со смирением: это даёт ему мир и мужество без гордыни.

Почему недостаточно справедливости?

Справедливости недостаточно потому, что человек в силу первородного греха неспособен поддерживать справедливость в её целостности, в целостности её потребностей. Это знаменитый вопрос о законе: закон ясен, но человек неспособен поддерживать его, довести до завершения, так как есть нечто, обо что он спотыкается и падает. Поэтому мы грешники.

Тогда необходимо присутствие милосердия, любви, большего сострадания, которые, как папа и мама поднимают своего упавшего малыша, так же подымают и нас. Это присутствие подымает нас; таким образом устанавливается новая нравственность, можно сказать, более благодарная, более чистая, более смиренная, более исполненная удивления. В этом смирении, в этом удивлении человек приобретает великодушие и простоту самоотдачи, которых он раньше не имел; и то, что раньше было невозможным, стало возможным. Есть такие добродетели, которые становятся возможными только в христианской среде; и выше всего бескорыстие. Для обретения полного бескорыстия нужно иметь на самом деле чистое сознание веры и любить Господа, иначе бескорыстие невозможно. Бескорыстие становится составной частью любви к женщине, любви к мужчине, любви к другу, любви к чужому перед лицом нужды человека~брата.

Совпадает ли новая нравственность, которая устанавливается благодаря событию Христа, с изменением?

Событие, посредством которого Христос овладевает нами и побуждает нас принадлежать Себе, не может не изменять нас, и изменение, которое происходит, всё сосредоточено в следующем: Он возбуждает в нас желание следовать за Ним, подражать Ему, и это приводит к чистоте… «Всякий, имеющий эту надежду, очищается так, как Он чист»³². Это могло бы показаться проявлением бесконечной гордыни, в то время как на самом деле это бесконечное сострадание, которое, склоняясь к нам, делает нас способными на невозможное.

Да, нравственность, кажется, совпадает с изменением. Но более точно она совпадает с признанием Христа, с «Ты», с «Верую в Тебя, о, Христе», которые мы говорим Христу, - это подталкивает к изменению, которое происходит в меру благодати Христа.

Можно ли быть нравственными не изменяясь?

Можно быть нравственными - говорить Христу «Ты» - не изменяясь, если отношения со Христом зажигают по крайней мере желание измениться. И действительно, первое изменение состоит в желании измениться. Размышление святого Августина может послужить комментарием к этому призыву: «Твоё желание - это твоя молитва: если постоянно твоё желание, то постоянна также и твоя молитва. Апостол неслучайно утверждает: “непрестанно молитесь”³³. Следует ли под этим понимать, что мы постоянно должны быть на коленях, простёршись ниц, с воздетыми руками, выражая тем самым своё послушание команде о непрестанной молитве? Если таким образом понимать молитву, я думаю, всякий признает, что мы не можем молиться так без перерыва. Но есть и другая молитва: внутренняя, непрерывная, и это - желание. Что бы ты ни делал, если ты желаешь той субботы (которая есть покой Божий), никогда не прекращай молиться. Если ты не хочешь прерывать молитву, не переставай желать»³⁴.

Первый способ изменения - это желание, желание изменения: нельзя быть нравственными, как минимум, не желая измениться.

Когда это желание изменения не является претензией?

Когда желание, которое становится просьбой ко Христу: «Измени меня, Господи!», не является претензией? Просьба не является претензией, когда не диктует условий: «Господи, измени меня завтра, за год, за пять лет, измени меня здесь, измени меня там…»; какие бы условия ни диктовались, просьба в этом случае становится претензией; не просьбой, но претензией, то есть высказанной гордыней, испытующим Бога навязыванием своей воли, а не: «Господи, вот я здесь, нищ и наг пред Тобою, сотвори по силе руки Твоей, соделай, дабы совершилось во мне то, что Ты побуждаешь меня желать, когда и как Ты хочешь!» Так говорится и на Литургии, после Отче Наш, когда следуют прошения для Церкви «единства и мира согласно Твоей воле». Даже единство и мир Церкви испрашиваются «по воле Твоей». И действительно, перед Богом можно быть только младенцем в объятиях матери и отца.

2. Дерзость опирается на уверенность

Снимем с Рождества все наслоения, которые не касаются дела, и перейдём к существу Рождества христианского, являющегося памятью и в то же время присутствием События: Бога, ставшего человеком и обитавшего среди нас. А сейчас, через две тысячи лет, это событие и это присутствие всё ещё видимы и доступны встрече? Но как?

Святой Иоанн в своём первом Послании говорит буквально следующее: «То, что мы видели, что слышали и что осязали руки наши - Слово Жизни»³⁵. Истина о мире и бытии стала плотью, это тем более верно, что она стала видимой и осязаемой. Но что было бы сейчас, если бы как раз сегодня она не была видима, слышима и осязаема? Кьеркегор говорит: «Единственное отношение, которое можно установить с величием, это одновременность»³⁶. Это означает, что великое только присутствует. Если оно не присутствует в настоящем, его не существует вовсе. Также он прибавляет, что мёртвый не способен изменить людей. Память о мёртвом побудит людей к эмоции, но не подвигнет их и не изменит. Именно отсюда мы понимаем, как сегодня, согласно христианской вере, можно осязать, видеть, слышать Христа, возвещая при встрече о том изменении, которое пережитая вера творит в человеке.

Следовательно, веру должно встретить как живое присутствие; тогда она изменяет личность. Если она её не изменяет, это не вера?

Её можно встретить именно потому, что она изменяет. Иначе нет и первого шага к вере.

Сейчас - Рождество, через две тысячи лет после рождения Иисуса в Палестине. Однако уверенность в этом Событии, вера, всё ещё универсально значимы? В мире сегодня семь миллиардов человек, и один миллиард из них называют себя христианами. Из этого миллиарда десять процентов практикующие, а из этих десяти процентов может быть, только часть на самом деле обладает полным сознанием христианского события. После двух тысяч лет это не противоречит ли претензии на универсальность христианского факта?

Один из первых миссионеров, прибывших в Японию, среди первых иезуитов, товарищей Франциска Ксаверия, говорил уже тогда: «Мы не спрашиваем себя, мало ли нас. Скорее мы говорим, что мы есть». Этот великий вызов подобен призыву к человеческому сердцу, к уму человека. Христианский факт две тысячи лет назад отождествился с человеком: если две тысячи лет спустя он ещё интересует меня так, что вызывает беспокойство моего сердца, а мой ум продолжает его поиски, глубокие и настоящие поиски; если он наполняет меня надеждой на то, что, имея указания и перспективы на будущее и исходя из переживаемого на опыте настоящего, я могу подходить к проблемам с ясным критерием, верной оценкой; если я ещё могу поступать так, - тогда это чудо. Чудом для Церкви является факт (факт, а потому событие), который неумолимо взывает к Богу, ко Христу. Например, слушать, о чём разговаривают сёстры Матери Терезы Калькутской. Одна из них находит в клоаке под открытым небом умирающего беднягу, погрязшего в собственных испражнениях: сёстры берут его, относят домой, моют, заботятся о нём. Затем, уже умирая, он произносит такую фразу: «Я жил несчастным, умираю же, как князь». Вот это по~человечески, но такое «по~человечески», которое, по сути, становится доступным только в рамках конкретных обстоятельств, определяемых этим христианским фактом.

Сегодняшний мир, сегодняшняя культура утверждают, может быть и не всегда, но довольно часто, что вера противоречит разуму. Вы же утверждаете обратное, то есть что вера придаёт разуму максимальную ценность и что, в общем~то, вера разумна.

Если вера - это Христос, предлагающий Себя человеку как его спасение, то влияние разума должно сказываться во всём. Ведь разум не средство цензуры, не глушитель каких~либо точек зрения, не возможность мобилизовать определённые человеческие способности ради предвзятой расчётливости. Вы напомнили мне об одном случае, произошедшем со мной. Всему, что я знаю, я научился не в процессе изучения богословия или преподавания богословия в семинарии, а затем и в Университете, но от молодых людей, на вопросы которых я должен был отвечать. Первым моим классом, куда я вошёл сорок лет назад, поднявшись по ступенькам Лицея Берше, был первый курс, секция «Е». Я собирался было взойти на кафедру и вдруг вижу в конце класса, у стены, ученика, тянущего руку. «О, - говорю я себе, - возражения появились ещё до того, как начался урок». И разрешаю ему:

-    Говори. Он:

-    Профессор, бесполезно Вам приходить сюда, говорить нам о религии. Чтобы говорить о чем~либо, нужно использовать разум. Но можете ли Вы применить разум к вере. Эти два слова не сочетаются, подобно двум прямым на разных плоскостях. То, что правильно для веры, может оказаться ошибочным для разума, и наоборот. Они не связаны друг с другом. Мы не можем говорить о вере, потому что вера - это лишь чувство, которое может быть, а может и не быть.

Про себя я тут же подумал: это первый результат присутствия профессора философии. И решил спросить:

-    Извините, но что такое, по~вашему, вера?

Тишина. Тогда я спросил у всего класса:

-    Что такое, по~вашему, вера?

Тишина. Первоначальные ухмылки исчезли. И тут я спросил:

-    Что такое, по~вашему, разум?

Опять в ответ тишина. Задав эти вопросы, я начал свою лекцию и целый час отдал обсуждению. В конце я начинаю собираться, тут входит профессор философии. Тогда я говорю ему:

-    Профессор, эти молодые люди играют словами немного нечестно, они используют слова, смысл которых не знают.

И объяснил ему ситуацию. Он ответил:

-    Вы не правы. Даже Церковь утверждает, что дело обстоит именно так.

Я отвечаю:

-    Как же, я изучал богословие и никогда не слышал ничего подобного!

Он же говорит мне:

-    А Второй Оранжский Собор…

Я тут же отрезаю:

-    Вы преподаёте также историю и потому Вы должны были бы научить меня, что понятия следует рассматривать в связи с историческим контекстом, в котором они вырабатываются. Церковь хотела сказать, что вера может говорить об истинах, которые разум не может доказать: то, что тайна существует, это доказывает разум, но то, что тайна - это Отец, Сын и Святой Дух, об этом разум умалчивает.

Между тем весь класс слушал и молодые люди собрались вокруг нас, но я должен был идти на другой урок. Для меня было важным, чтобы молодые люди поняли проблему, которая меня опечалила. Я попросил у профессора:

-    Послушайте, продолжим наш разговор в другой раз; а теперь ответьте мне: я клянусь вам, что Америка существует, никогда не видев её, даже не предполагая, что смогу её увидеть. При нынешнем состоянии вещей я говорю, что Америка есть, с той же очевидной уверенностью, с которой я вижу, что Вы передо мной. Как я вижу, что Вы присутствуете, так я говорю, что Америка существует, никогда не видев её и никогда не ставя даже условие, что я смогу когда~либо увидеть её. Проблема в том, что существование Америки засвидетельствовано миллионами людей. Я спрашиваю Вас теперь, разумно ли это моё убеждение или нет.

После напряженного мгновения, профессор решил быть последовательным и сказал:

-    Нет.

Тогда я сказал:

-    Спасибо. Первая настоящая проблема между мной и Вами, первая настоящая проблема не в том, что Вы не верите, а я верю. Не вера, но понимание разума разделяет нас. Вера подталкивает меня приводить в действие более полное понимание разума, чем то, которым обладаете Вы, потому что Вы слышали: для меня говорить, что Америка существует, разумно.

Следовательно, вера означает, если я хорошо понял, доверять тому, кто свидетельствует. Потому что кто~то может сказать: меня не было две тысячи лет тому назад в Палестине, я не мог видеть и осязать Иисуса. Однако вера ещё продолжается, здесь и сейчас.

Как продолжается вера, это также легко понять. Я думаю о двух людях, которые первыми увидели Иисуса, как рассказывает Святой Иоанн, говоря о первой встрече своей и Андрея с Иисусом. Христианство есть событие, которое всегда имеет облик встречи. Иоанн и Андрей последовали за Ним из любопытства в то время, как Он отходил от Иоанна Крестителя, и Иисус, чувствуя, как идут за Ним, обернулся и сказал:

-    Чего вам надобно?

Они сказали:

-    Где живёшь?

Он ответил:

-    Пойдите и увидите.

Они пошли и оставались с Ним весь день³⁷. Ничто не описывается детально: Иоанн, записавший эти истории уже старым, отмечает эти факты, не прорисовывая их. Они слушали Его, более того, смотрели, как Он говорит, даже если не понимали всего, о чём Он говорит. Но Он говорил таким образом, что позже они скажут: «Никто никогда не говорил так, как этот Человек». Они были поражены, когда слушали, как Он говорит, и в тот момент родился вопрос, с каким проблема Иисуса вошла в мир и, по всеобщему мнению, стала неизбывной проблемой истории: «Кто же

Он? Как Он может говорить так?» Между тем они чувствовали, как что~то начинало изменяться в них. Можно попытаться реконструировать «заметки» Иоанна, в которых рассказ приостановлен и оставлено место для предположения. Мы можем представить себе их возвращение домой, в тишине, потрясённых до мозга костей. Андрей, возможно, вошёл в дом, и жена, сдерживая упрёк за опоздание, сказала: «Ты изменился, сегодня ты другой. Что с тобой случилось?» А он, может быть разрываясь от чувств, обнял её иначе, чем обычно. Но тот же вопрос будет звучать и позже. Некоторое время спустя, плывя в лодке по морю в бурю, ученики, испуганные, разбудили Иисуса, Который, устав, спал, и сказали ему: «Спаси нас, ибо мы идём на дно». Он посмотрел на море, и буря успокоилась. А они, охваченные трепетом, они, знавшие Его, бывшие с Ним, знавшие Его Мать и Его родственников, сказали: «Кто же Он?»³⁸ То, что Он говорил, что делал, было столь несоразмерным, несопоставимым с их возможностями и их пониманием, что этот вопрос выражал их смятение: «Но кто же Он?» Позже ту же фразу употребили Его противники, когда в Иерусалиме перед тем, как взять и убить Его, они спросили буквально следующее: «Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Откуда Ты идёшь? Кто Ты?»³⁹ У них были списки жителей, Он был записан в Вифлееме, Его знали так хорошо, что ненавидели Его и боролись с Ним. Но и в них этот вопрос родился как ощущаемая на опыте несоразмерность между их мерой и тем, что говорил и делал Он. Это порождало в них ярость, в то время как в учениках Он вызвал раскрытие бесконечного доверия. Возвращаясь к тому первому дню, к той первой встрече Иоанна и Андрея, следует сказать, что они вышли от Него вечером с убеждением: «Если я не верю Этому Человеку, я не верю и глазам своим». Столь очевидными были необходимость и доверие, возможность отдаться искренности Его речи, что услышанное от Него они передавали другим. Как понятно и справедливо, что Андрей встречает брата Симона и тут же говорит ему: «Мы нашли Мессию»⁴⁰. И отвёл его к Иисусу. С Симоном произошло то же самое. И Симон рассказал об этом друзьям. Друзья становились группкой, которая внутренне объединялась этим общим для них знанием. Они говорят, используют слова, которые слышали от Него, они говорят их друзьям, жёнам, детям, а те - другим друзьям. Так завершается первый век и, как река, встреча с этим человеком передается другим векам, пока не достигает моей матери. Эта река, это свидетельство достигло моей матери, и моя мать сказала о нём мне, и я понял.

Следовательно, Вы говорите, что всё происходит из первой встречи, которая затем продолжается непрерывной цепью. Но это всегда одна и та же встреча, которая основывается на доверии к тому, кто даёт свидетельство.

Основывается на уверенности, что тот, кто даёт свидетельство, не обманывает.

Я знаю, что Вы сердились на умозаключение журналиста Евгения Скальфари⁴¹, которое кристаллизуется в одном высказывании: «Наша мимолётность - это наша вечность. Наша смерть ничего не значит. Наше сердце - насос: самый необходимый и самый бестолковый орган»⁴². И Вы немедленно отреагировали.

А кто не отреагировал бы? Как можно позволить кому бы то ни было разрушать таким образом значение, которое каждый человек постигает и им живёт, которым он пользуется, ради которого плачет и которое обретает в себе самом? Группа молодых людей в Болонье ответила листовкой на вступительную речь Академического года, произнесённую Умберто Эко, согласно мнению которого история двигалась только потому, что у кого~то появилась охота поиграть.

Слушая его, можно подумать, что всё произошло ради хобби. Тогда, сказали себе ребята из Болоньи, если всё - игра, карусели, зачем мы, студенты, учимся в Университете, ищем работу, женимся, зарабатываем деньги, обзаводимся детьми? Зачем терять годы в этой череде фальшивых игр? Студенты сказали: у нас есть жажда истины, жажда справедливости, жажда любви, мы хотим иметь семью, хотим работать, хотим созидать; мы верим в положительный характер развития, которое человеческая рука - а потому ум и сердце человека - творит в истории.

Мы совсем не воспринимаем как игру то, что мы вновь рождаемся и встаём каждое утро, чтобы приступить к ежедневному труду. Вот поэтому фраза Скальфари является для меня преступной: потому что она стремится разрушить то, что в человеке, становясь опытом, вызывает восхищение совсем иным образом, нежели он об этом говорит. Жажда истины, жажда счастья отнюдь не зря рассматриваются в качестве основных проблем жизни, и Церковью более, чем всеми другими.

Вы часто говорите о нигилизме, словно, отвергая христианское событие, человек мало~помалу приходит к тому, что разрушает его самого.

Не только я говорю так. Можно предположить другие позиции, которые подходили бы к реальной человеческой ситуации, опираясь на положительную гипотезу. Каждая из трёхсот крупных фигур, глав различных религий, которые вместе с кардиналом Мартини совершили недавно паломничество в Милан⁴³, несёт в себе стремление истолковать отношения, существующие между мимолётной точкой отдельной человеческой жизни и её прочным и вечным значением. Виктор Гюго в прекрасной поэзии, представленной в его книге Созерцания, изображает человека, который сидит вечером на пляже, смотрит на самую близкую звезду и пытается себе представить, сколько тысяч и тысяч арок должен иметь мост, который соединил бы это его бытие, подавленное незнанием предела неизвестного, и тот предел, в котором неизвестное разрешается, проясняется⁴⁴. Все люди, во все времена, каждый на свой лад (многообразно, используя свою культуру или своё невежество, порыв своего сердца) искали ответ на вопрос о соотношении мгновенного и вечного; но все в некоторый момент, перед окончательной развязкой своих поисков, пройдя сквозь рассеянность, которая всегда сопровождает усилия, предпринимаемые человеком, все они оказываются перед тем, о чём очень хорошо говорит в своей поэзии писатель Пэр Лагерквист: «Никто не отвечает на голос, эхом отдающийся во мраке»⁴⁵. В мировой реальности существует нечто привлекательное для человеческого сердца, но никто не отвечает, более того, нет даже такого голоса, который мог бы откликнуться на это ожидание сердца. Но почему же тогда голос кричит? Почему сердце кричит, требует, вопрошает? По сути, уверенность, определённость может прийти к человеку только от присутствия более великого, чем он сам, от присутствия, которое его сопровождает на жизненном пути, которое укрепляет его, освещает путь, когда он чувствует себя потерянным и одиноким. Без уверенности в реальном присутствии Божественного в настоящем слишком трудно ожидать, чтобы человек, шагая своим путём, смог дать ответ на все свои «почему», или же он даёт такой ответ, как Скальфари, но это уже начало разрушения, это трагедия, отныне это даже не драма. Драма - это жизнь между «я» и «ты», между «мы» и «вы», которые постоянно предлагают себя друг другу. Трагедия - это разрушение «я» и «ты», разрушительный способ смотреть на вещи с собственной колокольни.

Недавно Вы использовали одну аналогию, очень красивый и лирический образ, чтобы обозначить, что христианство - это нечто такое, что идёт нам навстречу из глубины горизонта, кажущегося пустым, но которое, однако, улавливая надежды и ожидания человека, являет присутствие кого~то. В конце концов, монсеньор Джуссани, горизонт не пуст.

Как это справедливо! Это означает вновь определить христианское событие. Я воспользовался этим образом, комментируя в положительном смысле ту прекрасную испанскую песнь, которая называется Sevillanas del adios и которую я услышал в первый раз от народа, собравшегося, чтобы попрощаться с папой, покидающим Сивилью: «Что~то умирает в душе, когда друг уходит, лодка понемногу уменьшается, удаляясь в море и исчезая; тогда велико одиночество. Эта пустота, которую оставляет уходящий друг, подобна бездонному колодцу, который невозможно заполнить»⁴⁶. Песня говорит о людях, провожающих друга перед отплытием его в море; друг садится в лодку, барка удаляется, удаляется, становится всё меньше, пока не достигает крайнего горизонта, который словно поглощает её: и больше нет ничего. Нет больше ничего, кроме памяти и боли, приносимой воспоминанием. Христианин же - это человек, опершийся на причал порта, он стоит там, смотрит на море, в котором нет ничего, помимо той последней нити, которая называется горизонтом. Но в то время как для обычного человека эта нить горизонта является точкой, где всё тонет, исчезает, для христианина эта линия горизонта подобна загадке, тайне, из которой должно излиться, должно проплыть перед ним, должно прийти к нему Нечто. И действительно, в некоторый момент появляется точка на линии горизонта. Это барка, точка становится всё больше и больше, пока не начинаешь различать человека, лодочника, сидящего внутри. Барка приближается к берегу, пришвартовывается, и человек, который ждал, обнимает человека, который прибывает. Христианство рождается подобно тому, как ждущий человек обнимает прибывающего человека.

Поэтому болезненная потеря друга на нити горизонта в испанской песне полностью переворачивается и становится ожиданием и любовным приятием того, кто прибывает.

Если Бог становится человеком, догадка сама обнаруживает свою истинность, потому что человек даже не может помыслить, подумать, представить себе её. Человек никогда не мог бы придумать более великого утверждения, чем это: Бог становится человеком. Только это может перевернуть всё, благодаря этому на беспредельном море, на горьком и безжизненном горизонте рождается что~то, что, всё увеличиваясь со временем, достигает человека с такой полнотой, столь исчерпывающим его ожидания образом, что человек обретает завершённость, чувствует себя протагонистом, активным действующим лицом времени и пространства. Христианство порождает новый протагонизм, новую действующую силу в истории.

Но, если сегодня это христианское событие, на которое Вы указывали с самого начала (которое так хорошо представлено в Вашем образе горизонта), не всегда полностью воспринимается, несёт ли Церковь какую~то ответственность за это?

Несомненно, поскольку Церковь часто забывала о том методе, подлежащем последовательному внедрению в жизнь, благодаря которому её можно или следовало бы представлять как идеал в деле воспитания народа. Церковь рождается как продолжающееся присутствие события Христа, а потому она всегда должна рождаться подобно тому, как родилось событие Христа: благодаря встрече, происходящей между одним человеком и другим, в человеческом окружении, в котором собственная субъективность полностью превозмогается изумлением перед лицом чего~то нового, более справедливого, более прекрасного, лучшего, более терпеливого, более подобающего (почти что в коммерческом смысле термина: но Иисус тоже использовал это слово: «Подобает вам делать то, что я говорю вам»)⁴⁷. Церковь часто затуманивала силу этой встречи, позволяя, чтобы её собственная природа и структура сводились лишь к богословию, к интеллектуальным построениям - которые, между прочим, имеют недостаток в том, что разнятся у разных богословов; итак, в той мере, в какой эти богословы приобретают известность, они запутывают идеи и народ, вместо того чтобы прояснять путь, по которому нужно следовать. То, что со стороны богословов не является настоящей попыткой поисков ради улучшения познания догмата, становится, напротив, мутным туманом для тех, кто следует за ними, чувствуя себя принадлежащими соперничающим партиям, опирающимся на противоположные, во всяком случае различные толкования факта Христа. И действительно, может быть, самое великое, что Христос сделал для воспитания человечества, - это установление авторитета, авторитета папы, объективного авторитета, не подлежащего перетолкованиям со стороны кого бы то ни было, даже со стороны богословов; этот авторитет не творец законов, но он посредничает в деле сообщения людям Его божественной вести. Этот безошибочный авторитет был установлен не потому, что папа был исключительным человеком, поставляемым главою паствы, но потому, что Бог столь могуществен, что может поддерживать безошибочным тот способ, опираясь на который конкретный человек определяет программы, соответствующие пути человека.

Другое искушение состоит в моралистическом умалении, то есть в прочтении христианского события лишь посредством рефлексии и морализаторства.

Об этом хорошо сказал Иоанн Павел I: «Несчастье сегодняшнего христианства состоит в том, что оно подменило рядом правил изумление от христианского события». Следовательно: мораль поставила себя выше веры, хотя должно бы быть наоборот.

Именно так. Но в то время, как первый изъян (интеллектуализм) более очевидно выступает как искушение каждого отдельного человека, в меру его гениальности, второй изъян поощряется властью, властью государства, когда государство является лишь властью, а не служением, какого бы цвета оно ни было. Так происходит тогда, когда хотят управлять также душой человека, собственного народа. Тогда подчёркиваются определённые ценности, высвеченные культурой данного времени и определяющие облик человека ещё больше, чем облик гражданина, а следовательно, являющиеся главными; другие же ценности отбрасываются, и о людях начинают судить предвзято, согласно этой шкале выделенных ценностей. Нельзя, конечно же, сказать, что Церковь не поддерживает моральные законы и сами десять заповедей Божиих, известных уже из Ветхого Завета. Но проблема в том, что её природа по большей части отождествлена с совокупностью законов и кодифицирована как таковая: из~за этого происходит множество недоразумений, особенно когда общество оказывает деспотическое давление на культуру, формирующую климат школ, Университетов, газет и средств массовой информации вообще. Нравственность Церкви выражается, конечно же, в законах, в соответствии с которыми жизнь должна привести себя, но эти законы ведут происхождение от изумления и от любви, которые порождаются встречей, дающей начало вере. «И всякий, имеющий сию надежду на Него, - говорит Святой Иоанн, то есть надежду, рождающуюся у человека, когда он видит Христа, как Иоанн и Андрей видели Его, - очищает себя так, как Он чист»⁴⁸. Это, скорее, взгляд нацелен на подражание, полон желания последовать за совершенством, проглянувшим в первоначальном изумлении, а не анализ природы и человеческого поведения, чтобы установить, как лучше поступать.

Мы сказали, монсеньор Джуссани, что движение, основанное Вами, CL, начало которому было положено сорок лет назад созданием маленькой группы студентов в Лицее Берше в Милане, получило огромное развитие и насчитывает сегодня сто тысяч человек во всём мире. На это страстное присутствие часто обрушивалась и обрушивается критика: критика в некоторой элитарности, в создании приободряющего и, прежде всего, несколько интегралистского гетто. Что Вы ответите на это?

Если под интегрализмом подразумеваются поиски на основе беспристрастного метода не терпящей кривотолков истины, а также готовность, пусть болезненно, но последовательно принять то, что становится очевидным в процессе этих поисков, тогда я очень доволен, что меня называют интегралистом. Но под интегрализмом, должно быть, понимают следующий принцип: «то, что я думаю, должен думать и ты», то есть любое формальное навязывание чего~либо другим, требование от них, чтобы они допускали в качестве единственной позицию мою, лишение других свободы поиска и ответственности за его результаты. Это как раз противоположно нашей позиции.

Что же тогда такое эта «наивная дерзость», через упоминание о которой Вы определили своё движение в сорокалетний юбилей его рождения?

Это как раз проясняет, что мы не интегралисты. «Дерзость» проистекает из их конечной природы события, из уверенности в том, что состоявшаяся встреча - это встреча с Истиной, с Истиной неизвестной Земли, как обозначали древние географы территорию вокруг известной земли: то есть с Истиной Тайны. Христианство - это встреча с Тайной внутри человеческой встречи.

А наивность?

Наивность - это простота, благодаря которой участники движения хотят быть последовательными на избранном пути. Дерзость основывается на уверенности. Наивность - это акт смирения и любви.

Вы говорили о цепочке связей, которая последовательно соединяла встречу Иоанна и Андрея с Иисусом, со встречей в рамках компании сегодня. Но как можно конкретно переживать, осязать рукой эту встречу, которая оживляет и живёт?

Я хочу ответить на Ваш вопрос цитатой из письма, которое мне прислал один юноша, Андрей, больной СПИДом, за два дня до смерти. Я прочитаю отрывок: «Я пишу только для того, чтобы сказать Вам спасибо; спасибо за то, что Вы сообщили смысл этой моей чёрствой жизни. […] Моя уже распластанная и ставшая стерильной жизнь […] испытывает потрясение новым смыслом и значением; это потрясение отметает прочь скверные мысли и боль, более того, оно обнимает их и придаёт остаткам жизни подлинный характер, делая моё ставшее призраком, загнивающее тело знаком Его Присутствия. Спасибо о. Джуссани, спасибо за то, что Вы сообщили мне эту веру или, как Вы говорите, это Событие. Теперь я чувствую себя умиротворённым, свободным и умиротворённым. Когда Дзиба (мой друг) читал мне Ангелус⁴⁹, я поносил его в лицо, ненавидел его и говорил ему, что он трус, потому что единственное, что он умеет делать, это говорить мне глупые молитвы. Теперь, когда, запинаясь, я пытаюсь произносить их вместе с ним, то понимаю, что трусом был я, потому что не видел даже на расстоянии пяди от носа истину, стоявшую предо мною. […] Спасибо за то, что в слезах я могу сказать, что есть смысл в том, чтобы умереть таким образом, не потому, что так красивее - я очень боюсь умирать - но потому, что теперь я знаю, что есть кто~то, кто любит меня, и я тоже, может быть, могу спастись и могу молиться, чтобы мои лежащие товарищи встретили и увидели то, что увидел и встретил я»⁵⁰.

Примерно в то же время мне пришло одно письмо от жены профессора университета на пороге своего окончательного заката, также истерзанного властью зла, приводящей всех в содрогание, - раком. Из~за головокружительной ситуации, в которой эта женщина оказалась, она глубоко прочувствовала впечатляющую новость радикального обновления и высказала это в следующих словах: «Я благодарю тебя и Движение за то, что вы дали мне познать благой Лик Тайны». Сердце того, кто слушает или читает её слова, переживает непрерывное последнее молчание от изумления.

Вот изобилие, величие, поразительный исход изменений, вызванных встречей с нашей компанией как вновь предложенным Событием, сам климат нашей компании, куда осязаемо влечёт человека умножение в нём этих изменений, - всё это придаёт предчувствию истины уверенность, которая побуждает подходить к любой вещи в жизни по~новому. Даже к смерти. Либо более спокойно подходить к проблемам повседневной жизни. Родители пишут мне сотнями письма, в которых задают вопрос «Что Вы сделали, что Вы сделали с моим сыном? Он хорошо теперь ведёт себя с нами. Он изменился».

3. Помолимся за Италию, пребывающую в опасности

Слова о. Луиджи Джуссани. Слова, отработанные и выверенные с поразительной точностью, потому что, как говорит основатель CL журналисту, берущему у него интервью с желанием уловить нить его жизненного пути и суждение об Италии, пострадавшей от урагана непредвиденных изменений, «слова обладают ценностью». Ценностью, имеющей своё филологическое и этимологическое основание. Поэтому слова о политике основателя церковного движения, у которого были интенсивные и бурные отношения с итальянской политикой Первой Республики⁵¹, начиная с уже рассеявшейся «светской» власти Народного Движения, являются отточенными и продуманными словами. Слово «интегрист»*, бросаемое целым рядом газет в адрес какого~либо движения, порождающего яростную неприязнь, такого, например, как CL, вызывает у о. Джуссани улыбку («они вынуждены говорить вздор», позволяет себе увильнуть о. Джуссани в минуту хорошего настроения). Слово «событие», однако, ключевое для этого человека семидесяти двух лет, который с тех пор, как преподавал студентам классического Лицея Берше в Милане, вывел центральное «событие» «Христианского факта» на горизонт более чем сорокалетнего культурного опыта. Слова. Суждения, входящие в живую ткань политических (а также «судебных») проблем Италии.

Вы полагаете, что такая цель, как политическое единство католиков, является благом?

Не знаю, является ли это благом. Это факт, в совершенстве предвиденный церковными властями и проглядывающий в самом факте свободы совести христианина. Даже если единство, переживаемое католиками - членами единого Тела в силу общения через крещение - как объект веры, осуществлялось хотя бы на социально~политическом уровне, это всегда было бы для человеческого общества, какую бы позицию люди не занимали в нём, ободряющим примером. Речь идёт о единстве ради Церкви, а не ради политической партии или какого бы то ни было объединения. Это было подчеркнуто и папой в Палермо⁵² и в Te Deum от 31 октября⁵³.

Чувствовали бы Вы себя более защищённым, если бы в правительстве заседал «христианин»?

Нет. Проблема в искренней самоотдаче общему благу и в соответствующей подлинной компетенции. Ведь природная честность и компетентность христианина, несмотря на его вовлечёние в церковные проблемы, могут быть весьма сомнительными. Я не хочу, чтобы так было. И это, по~моему, не так для Де Гаспери, Ла Пира, Моро и Андреотти.

Вы часто используете такие термины, как «человечность» и «справедливость». Почему? Может быть, Вам кажется, что мы идём к более человечному и справедливому миру?

Наша позиция состоит в том, чтобы предлагать метод ответа на человеческие потребности. Но никакой метод не может явить нам два эти понятия - «человечность» и «справедливость» - со значительной приближенностью к истине. Если хочешь приступить к постижению слов, которые неким высшим образом отсылают к самому достойному из того опыта, который природа испытывает на уровне «я», а потому, на уровне общества, нужно приобщиться к событию. В таком событии значение этих слов раскрывается с драматической ясностью, с содроганием, от одиночества и всегда с осознанием своей несоразмерности тем горизонтам, перед которыми тебе приходится предстать. Всё рассчитано, но всегда недостаёт чего~то окончательно проясняющего и важного: всегда недостаёт большего, благодаря чему лучше удерживаются в памяти потребности, синтезирующие эти слова, а событие, в которое нужно вникать и к которому нужно прислушиваться, более соответствует «непредвиденному», о чем говорит Монтале⁵⁴. Содержание события - это встреча (в банально конкретном смысле слова) с целостно человеческой реальностью, как встречались во времена античности прямо на улице с учителем, говорящим хорошие фразы: хорошие фразы о человечности и справедливости. Должно произойти то, чего ожидал еврейский народ на протяжении всей своей истории и что признало только незначительное меньшинство, когда это произошло. Поэтому мы испытываем боль за еврейский народ даже прежде благодарности за то, что через него произошло.

«Справедливость». Однако в Италии это слово стало почти синонимом «революции судебной системы». Какие последствия исходят из этого наложения?

Незначительная часть целого народа берёт на себя функции просвещённого учителя и судьи всех. Это характерная черта любого революционного опыта. Такая претензия приводит к тому, что один «класс» перекрывает целый народ, приводит к выделению частностей, создающих у народа образ судебной инстанции, «чистой» по самой своей природе, как это произошло среди учителей катаров и альбигойцев. Это фанатичное акцентирование частностей, ради которых пренебрегают законами, которые мыслились на пути прогресса и цивилизации именно как способ спасения функций этих частностей, в связи с всеобщей пользой. Ради превознесения частности предают забвению важные правила: уничтожаются права личности и почти всякое чувство сострадания, гарантируя авторам этого процесса свободу идолопоклонства на своей сцене. Нет. Всё это не уничтожает необходимости заниматься расследованиями и наказывать виновных. Решение пусть даже сомнительным образом данной задачи - это тот вклад, который внесли ради общей пользы представители этой «революции».

Из Ваших слов можно заключить, что «революция судебной системы» - предвестница тяжких напастей. Почему CL призвало молиться Богородице Лоретанской и Святым Покровителям за спасение нашей Страны?

Ситуация тяжела из~за полного забвения естественного объективнго ориентира для совести народа, благодаря которому народ сам побуждается искать реальные причины недомогания, защищая себя тем самым от идолов.

Это забвение включает в себя неизбежное, если не предумышленное, разрушение благополучия, совершенно блокированного в своем развитии. Зачем продолжать, всё же нужно продолжать!

Вы полагаете, что это чувство разделяется молодыми людьми, в контакте с которыми Вы, со времён «молодых людей из Берше», постоянно живёте?

Сегодняшние молодые люди исходят из исторической траектории, в которой культура представляется скорее в виде революции, нежели как всё более углубляющееся различение причин вещей. Поэтому~то они оказываются более слабыми перед неутешительным сценарием событий: по~человечески они становятся менее уверенными. Потребность в истине, напротив, очень быстро обостряется, как это происходит с массой боснийских и югославских детей, мечущихся в поисках обиталища. Сегодняшние молодые люди не знают, что такое истина, потому что никто не сказал им об этом и никто не приобщает их к пути, положительно ориентированному. Уничтожено доверие к воспитанию и, как следствие, недостаток веры, скептичность и негативная ирония делают наиболее страстную человеческую деятельность, которую можно только помыслить, тоесть воспитание, «прахом, возметаемым ветром», как говорит Псалом 1: 4.

Относительно воспитания: какое влияние имели на Ваше формирование отношения с отцом, пламенным социалистом?

Когда отец спрашивает сына, отдыхающего на каникулах от рутины семинарской жизни: «Даешь ли ты себе отчет во всем том, что пытаешься определить и чем занимаешься?», постоянно извлекая из своей страстной юношеской и вместе с тем упорной тяги к овладению пониманием «новой человечности» разных Турати и Кулишовых стремление к волнующей и, как казалось, более убедительной по сравнению с её традиционным пониманием человечности, тогда эта непрестанно волнуемая готовность к участию в новом предложении делала из его слушателя сына, со временем всё более признательного за воспитание, благодаря которому расцвела его жизнь. Поэтому для нас воспитание неизменно является введением в раскрытие смысла реального, то есть истины.

Вы всегда поощряли тех, кто хочет выразить собственную политическую вовлечённость. На какие ошибки Вы указали бы сегодня, чтобы можно было их избежать?

На любой запрограммированный или дозволенный вред свободе личности, или же на примирение с каким бы то ни было пределом, установленным для творческого начала конкретного человека или определённой группы или для единства народа. Существует только один предел, внутренне присущий этому, - это осознанное и ответственное принятие той обусловленности, в которую свобода отдельного человека исторически поставлена, будучи определяема свободой других. Традиционно понимаемая свобода обусловлена категорией возможного, которая предполагает внимание к выбору другого человека. То же самое происходит с этикой демократии.

Размышляя о политике, Вы акцентируете понятие народа. Что такое для Вас «народ»?

Народ рождается событием, оформляется как реальность, желающая утвердить себя ради защиты присущего ему образа жизни от того, кто ему угрожает. Представим себе две семьи, живущие на свайных постройках посреди всё разрастающейся реки. Единство двух этих семей, затем пяти, десяти, по мере того как растёт поколение, - основано на борьбе за выживание и, по сути, на борьбе за торжество жизни. Сами того не желая, они утверждают идеал, которым является жизнь. Таким образом люди, относящие себя к народу, неизбежно придают жизни положительный смысл. Благодаря социально ориентированным знаниям, которыми я обладаю относительно жизни отдельного человека и общества, могу сказать, что эта идея народа достигает вершины понимания и осуществления в возвещении христианского Факта, в котором для нас исполняется то, что определял во всей его историии великий ethos еврейского народа, и его стремление изменить землю. Главный раввин Рима Тоафф в своей последней книге говорит, что христиане хотят привести человека на небо, в то время как евреи хотят привести Бога на землю⁵⁵. Но именно поэтому мы чувствуем их братьями. Я позволяю себе сказать так, потому что то же самое понятие использовал Пауль Элкан в своём благодарственном отклике на телеграмму с нашими соболезнованиями премьер~министру Израиля по поводу убийства Рабина.

С окончанием периода коммунизма Церковь направила остриё своей критики на «гедонистическую» и «материалистическую» модель Запада. Но антикоммунизм, критика политического тоталитаризма не была ли одной из «боевых лошадок» CL?

Политический тоталитаризм может принимать разнообразные формы: либеральной демократии, капитализма без правил или же революционной непримиримости, не без труда камуфлируясь в необоснованное манипулирование словом «народ», как и поступает, к примеру, определённого рода синдикализм. В любом случае политический тоталитаризм следует рассматривать в контексте его происхождения от культурного догматизма.

Италия продолжает определяться «христианским государством». CL продолжает настаивать на том, что в Италии католики составляют «меньшинство»? Да, подлинные, настоящие, реальные католики являются незначительным меньшинством. Я говорю о тех, кто полагает, что традиция внесла свой существенный вклад в формирование всеохватывающего принципа жизни и социальных отношений, прежде всего в определение конечной цели всей истории (развёртывающейся перед Апокалипсисом), в созидание в самой истории человеческой славы Христа не посредством гегемонии, достигаемой любой ценой, но загадочной Божией мощью. Вся проблема в том, кто оказывается ведущим. Но ясное изъяснение традиции порождает последовательную оппозицию со стороны культурного мира и власти.

Но Вы не считаете, что недавние неудачи на выборах в Польше и в Ирландии произошли от понимания того, что Церковь в обеих этих странах была превращена в instrumentum regni⁵⁶?

Не считаю. В исконном содержании своего предложения Церковь никогда не потерпит поражения. И действительно, она место События спасения, которое никакая человеческая власть не сможет уничтожить или существенно исказить. Элиот называет Церковь «Чужестранницей»⁵⁷ именно по причине её несводимости к схемам мира. Конечно, Церковь можно задеть и покарать. Но её сила не в пример силе какой бы то ни было идеологии или утопии является неискоренимой данностью, несущей вызов в способности оказывать влияние на историю. Может быть, то, что ныне происходит, призывает христиан к необходимости быть верными подлинной природе Церкви. Это же, с другой стороны, вызывает страсть и должно пробуждать энтузиазм у любого настоящего христианина во всём, что делается, служить Церкви этого папы, и достаточно. Хотя нет, недостаточно. Есть что~то, что нужно требовать от политика, чтобы он оставался честным: свободы выражения и, следовательно, свободы воспитания ради утверждения религиозного сознания отдельного человека или народа. С первого года, когда я приступил к преподаванию религии в Лицее Берше, я сказал молодым людям: «Водите нас голыми по улицам, но будьте добры оставить нам свободу выражать и осуществлять нашу веру. Иначе вы попросту будете выступать против нашей цивилизации».

4. Исходить из «я»

Два года назад в интервью для газеты «La Stampa»⁵⁸ Вы предуп~
реждали: «Положение, в котором находится наша страна, очень
тяжёлое по причине полного забвения естественной объективной
точки отсчёта для развития сознания народа, из~за чего народ сам
пытается искать подлинные причины своего недомогания и спасать
себя таким образом от идолов». А как Вы воспринимаете настоящее?
Я определил бы его как момент драматический и прекрасный,
потому что хрупкое творение, человеческое «я» возвращается к то~
му, чтобы быть единственным пунктом, из которого можно и нужно
исходить. И действительно, «я» - это тот уровень природы, на ко~
тором она начинает осознавать саму себя. Поэтому эпоха, как ка~
жется, более остальных определяемая пренебрежением и забвени~
ем того, чем является в своей исконности природа человека, а, с
другой стороны, отмеченная претензией государства установить
пределы и возможности земной надежды для человека, - эта эпоха
является для такового государства эпохой свободы человека. Из че~
го исходить, чтобы восстановить то, что Элиот назвал бы «разрушен~
ными городами»⁵⁹? Нужно отправляться от хрупкого творения, от
«я», поскольку оно порождает народ, а следовательно, историю.
Человек - это, прежде всего, свобода. Сама Тайна сотворила его
свободным. И действительно, только на свободу, признаваемую как
зависимость от Тайны, как прямые отношения с Ней, никакая
власть не может посягнуть, то есть подогнать или подмять под себя.
Поэтому я желаю, чтобы встречи между людьми происходи~
ли чаще, встречи между личностями, которые сохраняют подлин~
но человеческий порыв, то есть порыв, соразмерный их природе.
Личности, самобытность которых ясно признана и возвещена, мо~
гут сотрудничать ради большего блага: экуменизм и мир - пре~
дельные термины того общежития, которое называется человечес~
ким, которое на самом деле уважает судьбу и стремления каждого.
Иначе говоря, то убеждение, что ради обеспечения плюрализ~
ма в обществе нужно заключить в кавычки собственную самобыт~
ность, не имеет надежды на успех. Скорее, оно порождает нетерпимость, безразличие к судьбе другого, неизбежно рано или поздно выливающиеся в насилие.

Вы прошли как свободный человек почти полвека итальянской истории, никогда не сообразовываясь с господствующим мировоззрением и всегда утверждая принцип, по самой своей сути чуждый как клерикально~авторитаристской, так и аристократически~либеральной культуре пятидесятых~шестидесятых годов, насильственному протесту семидесятых, мнимым эпикурейцам восьмидесятых, а потому и «революционности» девяностых, которая своими клише (такими, как честность, прозрачность, законность), кажется, определяет климат, аналогичный тому, что сложился в 1968 г. (даже если этот климат определялся наверху, теми учреждениями, которые на закате шестидесятых и последующих семидесятых представали символами власти), определяет, следовательно, то движение, которое ведёт борьбу во имя справедливости. Что позволяло и позволяет такому движению, как Ваше, столь отличающемуся от всемерно противодействующей ему господствующей культуры, сопротивляться времени и прямо~таки прорастать и быть привитым во всём мире?

Осознанная и серьёзная верность истоку, чтобы сущностно являть его посредством очевидности силы его присутствия в истории. Принадлежность к человеческой реальности, в которой предельное значение этой реальности признаётся как явленное присутствие, иными словами, явленное в единстве между людьми, - это секрет постоянства события жизни.

Сорок лет назад мы родились, чтобы защищать переживаемые на опыте ценность и благость христианской традиции как фактора развития народа. Сегодня речь скорее идёт о защите возможности будущего. С другой стороны, придание ценности прошлому и возможность будущего совершаются в опыте настоящего: для нас таким опытом является феномен дружбы между теми, кто признаёт друг друга в силу осознанной принадлежности к Иисусу из Назарета в Его Церкви, помещающей «я», столь изменчивое в своей онтологии и существе, в оптимальные условия, позволяющие жить отношениями со всей реальностью, людьми и вещами.

Нам кажется, что в политике, так же как в мире культуры и средств массовой коммуникации, лучшие светские умы отличаются своего рода страстным цинизмом, по причине чего они представляют себе мир как большую игру, иногда трагическую, всегда с оттенком горькой ухмылки. Что может сказать Ваш опыт человека~христианина светскому человеку, хранящему гордую независимость суждений, со всем воюющему орудиями ума и свободы, пожалуй, даже испытывающему уважение к христианству, но чувствующему себя совершенно чуждым по отношению к нему?

Жан Гиттон писал, что «разумный человек - тот, кто подчиняет собственный разум опыту»⁶⁰. Но что такое разум? Сегодня понятие «разум» словно подвергнуто забвению, также как и понятие «надежда» сводится к смутным мечтам о будущем, которое, как кажется, всё более удаляется от неудовлетворяющего нас настоящего. Появляется чувство, что надо всем нависает трагический образ последнего человека, который вместе со своей женщиной наблюдает, как склоняется солнце на последнем закате истории, как об этом говорит Джошуа Кардуччи в своём стихотворении На Горе Марио⁶¹.

Мы же не можем смириться с тем, что всё обращается в ничто, с нигилизмом. Сама природа разума кричит: «Существует смысл!», что утверждает даже Кафка: «Существует пункт назначения»⁶². Вычёркивание идеи разума как положительной открытости реальному - это именно то, что вызывает у нас самую большую обеспокоенность. Христианская вера, чтобы её можно было принять как адекватный и исчерпывающий ответ на «вопрошание» жизни, требует от человека разумности. Поэтому мы питаем глубокую симпатию к любым инициативам, свободным от предустановленных схем, которые, ради ответа, исходят из искреннего внимания к подлинным человеческим потребностям. Эти инициативы делают нас внимательными, вызывают желание сотрудничества.

Напротив, свобода, сведённая к чистой умозрительности, мнению и инстинктивности, обессиливает в человеке творческое начало зиждителя блага и делает его рабом инстинкта, то есть, по сути, рабом власти, которая во всякую эпоху устанавливает правила и ценности согласно своим сиюминутным интересам. Ответственность свободного «я» даёт ход творческому началу (единственной альтернативе господствующей идеологии, возведённой в систему жизни) вплоть до созидания «дел», которыми является и создание семьи, и воспитание детей, всё то, что делает данный период истории более человечным, то есть позволяет личности жить лучше.

Припоминая столь насущное первенство онтологии по отношению к этическому волюнтаризму, Вы недавно утверждали, что двумя особыми характеристиками нашей эпохи являются нигилизм и пантеизм. Враждебность к Католической Церкви, кажется, проявляется сегодня не вульгарным образом (за исключением некоторых стран, в которых оспаривается религиозная свобода католиков), но скорее как плохо скрываемая неприязнь или же сострадательное уважение к ушедшим историческим фактам; обе эти тенденции концентрируются прежде всего вокруг фигуры папы. Христос, как Вы сказали однажды по возвращении из Святой Земли, предстаёт гораздо менее достойным внимания, чем разного рода экономические, политические потребности и самая потребность в выживании; Христос, более не являющийся даже средством утешения, кажется лишь красивой сказкой, которую можно стереть, как стирается след на песке. Что Вы думаете на этот счёт?

Самое ужасное, на мой взгляд, - это концепция, которая отрывает божественность Христа от Его человеческой природы: упразднить важность исторического измерения христианского события - значит, уничтожить его разумность и человечность. Иисус становится фигурой прошлого или одним из многих путей религиозных исканий человека. Практически, жизнь в этом случае оказывается обусловленной этическим волюнтаризмом, милосердие сводится к великодушию или же «добровольчеству» как деятельности, добавочной к деятельности власти. Всё это имеет в качестве своего истока веру, сведённую к спиритуализму, ко внутреннему побуждению (субъективизм).

Ровно двадцать лет назад Павел VI обличал введение в Церковь «мысли некатолического типа»⁶³. Речь шла о тревоге касательно начинающегося изнутри выхолащивания природы и метода христианского Факта. Вот он результат: Иисус Христос, сведённый к дуновению голоса, к абстрактным словам. Поэтому христианство отныне не историческое событие Иисуса из Назарета, умершего и воскресшего, присутствующего здесь и сейчас в Своей человеческой природе в Церкви, Своём мистическом Теле, но, в своём пределе, оно лишь сказка, полная этических учений. Однако же воскресение Христа - это факт. Святой Павел говорит: «Если Христос не воскрес... тщетна и вера ваша»⁶⁴. В признании этого и состоит или выражается возможность христианского свидетельства в мире перед лицом людей, братьев, которые невнятно взывают, моля об ответе на бесконечную тягостность жизни, как сказал бы наш дражайший Леопарди.

Конечно, современная эпоха претендовала на то, чтобы искоренить эту тягостность жизни, обещая человеку реализацию его собственных желаний, не желая признавать, что только Тайна творит всё. Также между христианами проложила себе дорогу та мысль, что усиленного, акцентированного внимания на этике достаточно для того, чтобы жить в справедливости и истине, словно оказывая сопротивление «миру», опираясь на возможности своей собственной хрупкой силы воли. Но всё случилось иначе, поскольку акцентирование внимания на этике приводит лишь к укреплению принципов, постепенно определяемых очередной властью в каждую конкретную эпоху в качестве нравственных ориентиров.

Мы хорошо поняли, что человек может отважиться на риск совершать добро, только если признает Истинное и прилепится к Нему, обнаруженному в перипетиях реальности и столь соответствующему ожиданиям сердца, что оно приводит «я» в движение.

Последняя Ваша книга озаглавлена «Ты (или о дружбе)»⁶⁵ и начинает новую серию «Quasi Tischreden»⁶⁶ в собрании сочинений Bur Rizzoli, издании, руководимом Вами. К чему эта отсылка к застольным беседам Лютера и чего Вы желаете своим друзьям?

В «застольных беседах» Лютер объяснял свои мысли в компании нескольких учеников. Слово «почти» было во мне продиктовано скромностью перед тем, что исторически означали Застольные беседы отца протестантской Реформации. В случае с «Quasi Tischreden» речь идёт о беседах за столом с группой молодых людей, вовлечённых в путь девственности в женском доме Memores Domini. Ответы на разнообразно формулируемые вопросы спонтанно - без систематичности - продиктованы желанием постичь истину.

Я очень хочу, чтобы беседы в Ты (или О дружбе) помогли каким~то образом каждому, кто прибегает к ним, извлечь искры истины из путаницы мыслей, которые заполняют диалог; Библия говорит: tamquam scintillae in arundineto⁶⁷, как искры в стоге сена, вплоть до того, что свет и тепло излучаются от пламени истины, которая есть Христос как исполнившийся ответ на любую потребность человеческого начала.

5. Жить христианским путём

О. Джуссани, Ваши друзья отмечали двадцатилетие Митинга в Римини при участии национальных и межнациональных фигур огромного значения. Это был поток весьма солидной публики и те же средства массовой информации, газеты и ТВ дали беспрецедентный объём материалов, посвященных ярмарке в Римини.

Какова, по Вашему мнению, причина этого успеха?

Мои друзья думали о Митинге как о попытке практической демонстрации того факта, что Христос - исключительное и выходящее за рамки любого сравнения во всей истории мира Событие. Способность Христа освещать всю реальность вплоть до её особых тайников производит, является в искреннем человеке источником исключительного изумления. Ею определяется познание вещей, привязанность к отношениям, которые иначе нельзя обрести.

Таким образом, мои друзья почти с очевидностью смогли достичь в своей изначальной простоте той принадлежности, которая делает человечным существование, проясняет в их сердцах то, чем Христос является для них и для мира.

Этого не могло случиться иначе как при условии их верности изначальному опыту, который Бог сотворил как открытость подлинного познания в человеке: «Если не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное»⁶⁸, то есть в царство реальности; не войдёте в Царство Божие, в подлинную реальность вещей.

Условием того, чтобы познание реального немедленного утвердилось в качестве неискоренимого факта, является та исконная простота, в которой очевидность реального являет себя. Мне кажется, что именно эта простота представляет собой великое условие понимания того, чем человек должен обладать в своём настоящем, где он может обрести уверенность и любовь. Таким образом мои друзья сделали свою веру во Христа разумной: вера - это единственная настоящая справедливость и положительность для жизни всех.

Двадцать лет они повторяли этот «жест», каковым является организация Митинга, прилагая усилия к тому, чтобы привлечь внимание всего общества к личным и общим проблемам. Рост значимости Митинга, кажется, теперь подтверждает исходную гипотезу. Понятно тогда, почему средства массовой информации, наконец~то пробудившись, показали разумность этой истории: они заметили, почему в сегодняшнем обществе такому событию, как Митинг, удаётся вовлечь в себя тысячи людей, и сегодня на это обратили внимание и в мире. Этот успех как благословение Божие чувствует каждый из моих друзей.

Ваше движение распространилось уже по всему миру и отдельные моменты Вашего предложения были подхвачены даже таким монументальным явлением светской американской мысли, как еженедельник «New Republic», который рассказал о феномене рождения CL в Соединённых Штатах. Какое впечатление у Вас, от того, что Движение вживается в сердце молодой империи, внешне ведомой принципами и установками, столь отличающимися и часто противоречащими католическому способу восприятия и иудейско~христианской европейской традиции?

Жизнь христианским путём может быть избрана в любом человеческом пространстве мира. Христос - это ответ для всех людей, и распространение нашего опыта - не наше дело, но оно происходит через наше сотрудничество («во Христе всё удивительным образом становится божественным даром», в то время как неверующими всё воспринимается как простая «случайность»).

Тот, кто входит в христианский опыт, входит в удивительную положительность.

Конечно же, грусти не избежать, отпечаток одиночества определяет возможность иного познания жизни. С другой стороны, даже христианская концепция человека отмечает отрыв, тяжелую рану в человеческом бытии. Однако в каждый момент Тайна живёт Своим Отцовством, по отношению к несовершенству человеческого пути, претендующего обрести в себе смысл вещей. Вещи не сотворены человеком, и беспокойным остаётся сердце человека, какого бы уровня ни достигала его претензия на утверждение реальности, если он не живёт простотой младенца. Так человек может признать как свою неспособность, так и уверенность в своём стремлении к познанию, верности и любви.

Итак, «мы вживаемся в сердце молодой империи», каковой является Америка, с желанием принести всем свидетельство того, что их жизнь принадлежит Христу, как и наша. Так что страстный диалог становится всё более убедительным примером любви к пространству свободы: к примеру, встреча со многими евреями становится пророчеством того, о чём говорит святой Павел, утверждая, что Иисус Христос, будучи предельным фактом в истории, обеспечивает единство евреев и христиан.

Говоря о себе и о харизме своего Движения, Вы всегда подчёркивали то, что внешне кажется противоречием: «Мирянин, то есть христианин». Вы можете прояснить нам природу этого вызова и его практических последствий?

Христианский смысл термина «мирянин» указывает мне на всех людей, поскольку они вовлечены посредством труда в мире в осознание собственной судьбы. Тому, кто является христианином, эта судьба стала окончательно известной, у неё есть историческое имя: Иисус из Назарета, Христос.

В этом смысле все христиане могут называться мирянами: в таком случае нет различия между личностью Иоанна Павла II и Билла Клинтона. Единственное различие, существующее между мирянами, то есть между всеми людьми, состоит в призвании, которое исторически Бог даёт каждому. Мирянин~христианин - это тот, кто превращает всю свою жизнь, все свои отношения, весь свой труд, жизнь и смерть, «во хвалу и славу Христа», признаваемого смыслом существования и истории. Всякий мирянин при любой идеологии, любой расы, в любое время, в любом месте может быть святым или демоническим человеком: грешником, то есть кем~то, кто признаёт недостаточность своей человечности перед Богом и людьми, или тем, кто чувствует себя полным хозяином себя самого, мерой всех вещей, автономным перед лицом всех проблем (даже если мне не удаётся понять эту последнюю позицию, поскольку всё загнивает и теряет смысл в смерти).

В этом aut aut⁶⁹ первая альтернатива очевидно рациональна и призывает искать то и прилепляться к тому, что подлинно, прекрасно и что является благом. Вторая альтернатива - это ложь, постоянно повторяемая себе, более или менее осознанно.

IV. «МЫ ВСЕ ЕВРЕИ ВО ХРИСТЕ»

1. Обожествление денег и смерть Христа

Уважаемый главный редактор!

В повседневных поисках эстетических, а потому и этических, последствий моей веры во Христа я недавно обнаружил одно стихотворение Кардуччи: «[Христос], растерзанный мученик, Ты терзаешь людей»⁷⁰. Тут же мне на ум пришли следующие размышления.

История Христа, для тех кто считает её подлинной, не распинает людей: Он Сам, как бы ни произошла встреча с Ним, восходит на крест ради них. Люди измучены болью жизни, но они не знают, что корень боли лежит во зле, сущем в них: грехом называет его религиозный язык; «жаль!»⁷¹, говорит народ, используя это слово в его прямом значении.

Христос, корень жизни, убит злом, сотворённым в человеке человеком. А так, как человек совершает все свои свободные действия ради возможности жить собственной претензией на «удовлетворение» себя самого, то человек у Кардуччи называет Христа - то есть исторического человека, носящего имя Иисус из Назарета, - «ложью» (Боббио).

Ежедневные Известия. Включаешь в шесть, начинаешь смотреть Euronews на ТВ. За тридцать минут любое спокойствие и даже надежда на будущее человека сходят на нет. Сообщают о двух американских парнях, учинивших резню в школе, о перестрелке с тридцатью погибшими на похоронах в Грузии… А ещё несколько дней назад показывали землетрясение на стадионе Гуальдо Тадино с полутора тысячами разбушевавшихся болельщиков; паника, охватившая их, передалась даже мне. Я испытывал глубокую жалость к людям и себе самому.

Ежедневные Euronews производят такое впечатление, что крик толпы, заявляющей о своём стремлении достичь какой~либо цели в жизни, можно услышать уже только в спорте. Спорт, со стадионами на месте древних соборов. Единственное заполненное людьми место, наряду с теми учреждениями, которые ориентируются на единственного настоящего бога сегодняшнего общества: деньги (мы ведём постоянную битву с властью: но власть - это деньги, то есть тугие кошели Милана, Нью Йорка, Лондона и т. д.).

Однако любая власть в действии, в своём бессилии зачастую, как видно, не предлагает народу даже знака надежды, так что люди, когда они смотрят на горизонт или же на небо, должны неизбежно выказывать страх. Даже самые мудрые мира сего, представляющиеся носителями истины о человеке и радетелями за благополучие народа, разные гуру, не знают, что делать. Боббио⁷² должен признать, что все идеалы, включая Итальянскую Коммунистическую Партию, рушатся. Поэтому мир называет Христа человеком, распинающим людей.

Где ещё найти основание надежды, которое позволило бы сориентировать людей на отношения, в которых возможно обрести истину любви? «Воззри, всемогущий Боже, на обессиленное смертельной слабостью человечество, и соделай, дабы благодаря страстям Твоего Единородного Сына оно обрело жизнь»⁷³.

Единственный источник надежды - это Христос на Кресте: «Чтобы собрать народы / в завет любви, / Ты простираешь руки Свои / на древе Креста»⁷⁴. Единственный источник надежды - вплоть до возможности неописуемого, даже недостижимого в других формах или с опорой на другие источники ликования, - Тот, что создал народ средневековья, с его различными уровнями понимания - теоретического и этического - личности и общества, а также и власть, которая тогда не исключала, что любовь и благо людей могут стать конечной целью, ибо тогда власть осознавала собственные пределы, то есть постигала смысл Тайны.

Это означает, что существовал и существует народ, рождённый две тысячи лет назад. Народ, который проходит сквозь те же испытания, что и все люди, и обитает в тех же домах, что и другие, но совершает всё это с ликующим сердцем, с той радостью, которая представляет собой ответ на невыразимое ожидание: «Всегда радуйтесь в Господе, и ещё говорю: радуйтесь»⁷⁵, что является переложением старого высказывания Библии: «Я возвещу о славе могущества Моего через радость лиц ваших». Именно еврей Иисус из Назарета исполняет это обетование, как говорит Святой Иоанн в Евангелии.

При всём этом невозможно увильнуть от парадокса: тот, кто признаёт Христа так, как Его утверждает вся христианская традиция, то есть Христа, умершего на Кресте, - единственное спасение для всех людей, - обречён, разделяя жизнь других людей, жить в неком противоречии, в некой непоследовательности. Другими словами, он не может избежать того, чтобы в том, как смотрят на него другие люди, не прослеживалось обвинение в непоследовательности. Поэтому в Великий Пост Церковь влагает в уста христиан слова: «Пред Тобой согрешили мы, Господи, / просим прощения, которого не заслуживаем. / Простри руку Твою на нас, падших, / Ты, открывший рай раскаявшемуся разбойнику. / Жизнь наша печалится в тоске, / но поступки наши не исправляются. / Если Ты ждёшь, мы не раскаиваемся, / если наказываешь, мы не сопротивляемся. / Простри руку Твою на нас, падших, / Ты, открывший рай раскаявшемуся разбойнику»⁷⁶. Тайна как милосердие остаётся, таким образом, последним словом во всех, даже скверных обстоятельствах истории.

2. Разум против власти

В двадцатую годовщину своего понтификата Иоанн Павел II решил кратко изложить видение того, каким образом возможно разрешить проблему генезиса и постоянно воспроизводящегося непонимания между христианами и нехристианами относительно соотношения разума и веры⁷⁷.

Когда в 1954 г. я пришёл на первый урок в Лицей Берше в Милане, чтобы ответить на вопросы молодых людей, мне тут же стала очевидной необходимость дать им понять, чем является разум, потому что без разума нет даже веры, нет человечества, которое созидало бы цивилизацию; налицо лишь варварство. Эти молодые люди, хотя они и были живыми и личностно активными, использовали разум лишь частично. По сути, чтобы познать самого себя и следовать за реальностью, человек всегда исходит из опыта. Когда своим разумом он ощупывает всё реальное, то постигает существование чего~то, чего не видно, но что является всеохватывающим объяснением человека и космоса, будучи недоступным познанию человека: Тайну. Эта «точка перспективы» состоит в том исходном и неуничтожимом порыве, в котором природа требует от человека познания всех факторов опыта, благодаря которому человек пробуждается. Именно отсутствием такого подхода страдают многие определения разума, то есть они страдают оттого, что не ищут разум в опыте, неизбежно испытываемом человеком. Перед лицом полноты реальности разум бессилен исчерпать её, а следовательно, он раскрывает себя в категории, которая представляет собой вершину выражения разума: речь идёт о категории возможности. На горизонте разума всплывает просьба, вопрошание сотворённого «я», чтобы самая Тайна раскрылась. Именно благодаря этому феномену христианин принимает участие в возношении разума и имеет возможность использовать его лучше других.

Без этой изначальной открытости человек становится добычей господствующей позиции, то есть власти, а она увлекает его к потере смысла себя самого. Таким образом, современный человек восстаёт против того факта, что мера совершаемого им является внеположенной по отношению к нему, он считает проявлением рабства то, что могло бы быть очевидно иным из опыта: реальность как знак чего~то другого. Причина ослабления способности Церкви влиять на человека и общество коренится в том, что многие христиане не признают более добродетелью послушание динамике движения Бога в истории. Папа Войтыла являет великий пример: он утверждает, что средство от этого разложения человеческого начала находится в движении нашей свободы как прилеплении к Факту. Он напоминает нам, что вера разумна, а мы понимаем, что это так и есть, потому что на опыте испытываем, что она цветёт на пределе динамики разума, как цветок благодати, к которому человек прикрепляется своей свободой. Свобода человека состоит в обретении смысла того, что он делает или отвергает.

Иоанн Павел II хорошо осознаёт, что причина разрыва между верой и разумом кроется в том, что многие христиане не могли более передавать людям существенную, жизненную ценность христианства, то есть личности еврея Иисуса из Назарета, родившегося от женщины, Который, воскреснув, остаётся ежедневно присутствующим в мире. Папа настаивает на том, что Бог «достигает нас в том, что является наиболее близким и лёгким для нашего понимания, потому что оно составляет наш повседневный контекст»⁷⁸.

Это означает, что вера не является ни культурным феноменом, ни чувством, ни прилеплением к определённому историческому потоку («вера как таковая не является философией»⁷⁹), она - встреча с человеческой реальностью, дающей исконным потребностям человека разрешение значительно более реалистичное и наиболее полное человечности чем какие бы то ни было альтернативные предложения. Эта способность отвечать на потребности не представляет собой лишь теорию, наподобие поэмы, созданной на слова реальности, ибо кто~то уже осуществлял в жизни эту способность: об этом говорит вся история еврейского народа. Сегодняшний христианин, если его вера жива и открыта, не может не раскрыть замысла Бога, восхотевшего войти в мир вселенной вместе с народом Израиля, поскольку Он возвещал о Себе Своему творению. Христианство рождается этой еврейской культурой и исторически меняет пророческое содержание души, которое определяет потребность в спасении человека: «Искупитель человека, Иисус Христос, - центр космоса и истории»⁸⁰. Как тронуло меня это выражение Папы в начале его понтификата! Слышишь, как он вновь и вновь повторяет эти слова в течение двадцати лет, и это становится для человека, у которого есть сердце, реальным, вызывая у него восхищение.

Иоанн Павел II - Папа, сказавший истину о человеке с неумалимым пылом и последовательностью. В этом его сила: в соразмерности между его человеческим опытом и историческим Фактом Христа. Двадцать лет его понтификата прошли как лучи, которые скрещиваются в тёмном мраке под небом сражения.

3. Мы - евреи

Пий XI, которого попросили, - ясно, что запрос исходил от Муссолини, - чтобы Римская Церковь тоже поддержала расовый закон Гитлера, ответил: «Мы евреи во Христе»⁸¹. Конечно, нужно обладать хорошо продуманным, с точки зрения культуры, видением истории, чтобы ответить таким образом. В общем, отношение между христианским народом и еврейской реальностью, с культурной точки зрения или иной, на сегодняшний день в совершенстве выражено в высказывании Пия XI.

Меня побудила выступить информация, которую я узнал из Репубблика от 21 декабря об ужасном событии, к которому привёл в Германии всплеск утверждающегося нацистского движения: взрыв на еврейском кладбище в Берлине, нанесший большой урон могиле Хайнца Галински, одной из самых видных фигур немецкого еврейства.

Этот эпизод напомнил мне момент, когда евреи подняли крик, желая, чтобы весь мир благодаря мученичеству Холокоста услышал его, крик абсурдного жертвоприношения, принесённого за всех. И для нас, теперешних, еврейская история до Иисуса даёт понимание человека, его судьбы, его отношений с миром, которые наш народ может чувствовать как пророчески аналогичное своей же истории. Холокост стал своеобразной педагогикой для всех христиан; как болезненная и несправедливая метка, феномен Shoah⁸² предложен самой пылкой еврейской культурой в качестве основного аргумента для всего человечества, каковым он и должен быть. Так что сегодня для нас, христиан, более чем когда~либо ясна суть параллели смыслу Холокоста, произошедшего со Христом.

Для нас божественная педагогика посредством еврейского народа имеет основной целью научить нас как высшему фактору социального благосостояния пониманию единственного библейского Бога, Творца и Тайны, вычерчивающей во времени проект, исходя из которого весь мир сможет объяснить ту динамику, откуда проистекают его поиски счастья и свершения; Бог, единственный, абсолютно Другой, однако, являющийся смыслом времени и Господом человеческой личности, вершителем суда над властями и путями человеческими; Бог единственный, Кто присутствует на земле посредством «храма» («Я приду к вам в храм»), не только как символ божественного, но и как место, где Он участвует в конкретном бытии человека, созидая Свой народ. Таким образом, храм остаётся высшим местом для всех времён и любого пространства человеческой истории. Чтобы утвердить Бога и этот храм (все люди призваны к этому!), избирается народ: тот, что рождается от Авраама, в лице которого ради спасения мира созидается личность со стоящей перед ней задачей, отождествимой с задачей самого народа.

Этот народ, которому Бог даёт в истории тело, чтобы распространять познание собственной Тайны во всём мире и во все времена, «во всех народах», характеризуется пониманием цели истории, в которой сам народ обретёт себя в день Божий, когда совершатся обетования, которым евреи должны соответствовать своей верностью ожиданию. Это ожидание чего~то спасающего человека и человечество, то есть освобождающего его от первого, что весьма знаменательно, Факта истории человека, определяющего из~за первородного греха ощущение тяжести свободы перед Богом, а потому боль и «разрушение». Таким образом, появление грандиозной пророческой литературы является знаком наивысшей точки и возможной глубины сознания еврея в пути.

Субъект того столь ожидаемого «великого дня» отождествлялся с «рабом Яхве», или «Мессией». Благоразумное сознание христианина, облечённое традицией, не может не отождествить собственное бытие с этой историей. Какая может быть разница? Для нас Тайна вмешалась в человеческую трагедию, в космос, став человеком. Иисус из Назарета для нас - это завершение ожидания, которым жил весь народ Израиля, единственный в истории мира, живший им. Отнюдь не благодаря приписываемым нами себе в порыве самомнения заслугам, нам, бедным и обычным людям, открыта Тайна личности Христа, но благодаря ошеломляющему сопоставлению нашей личной истории с историей еврейского народа, так что, смотря на неё, на то, как она достигла нас, и сопоставляя свой опыт с опытом еврейского народа, мы чувствуем себя более счастливыми и способными попросить у наших братьев~евреев прощения за нашу уверенность во Христе, в то время как им припасено ещё пронести pondus diei et aestum⁸³ (то есть всё бремя истории) в жизни. Тяжесть верного ожидания Бога становится выражением креста в жизни верующих.

V. ЦЕННОСТЬ НЕКОТОРЫХ СЛОВ,
ОБОЗНАЧАЮЩИХ ХРИСТИАНСКИЙ ПУТЬ

Пасха, будучи воспоминанием креста и воскресения Христа, может быть случаем, призванным возвратить нам и всем людям понимание ценности некоторых слов, обозначающих наш христианский путь.

Нами движет любовь к нашей человечности, то есть к тому ожиданию завершения, которое присуще каждому человеку: речь идёт о признании цели сущего и истории, с их крестами и их «воскресениями». Поэтому мы постоянно стремимся углублять понимание используемых нами терминов.

1. В согласии с библейским вдохновением мы охотно определим словом «сердце» те изначальные потребности, на основе которых критически осмысливается столкновение с реальностью и удовлетворение которых оправдало бы истинность предложения. Таким образом можно кратко резюмировать динамизм разума как сознание реальности, всплывающей в опыте согласно тотальности его факторов.

Если речь не идёт о тотальности, то не стоит говорить и о ра~
зуме, поскольку мы считаем разум необходимым инструментом «я».
Раскрытие динамики разума называется культурой, то есть кри~
тическим и систематическим осознанием опыта: термин «критика»
соотносит опыт с высшим пунктом, как мы сказали, - с тотальнос~
тью. Определение «систематический» соотносит опыт с идеальной
последовательностью в истории и во времени. Самое прекрасное оп~
ределение критики мы нашли в Первом Послании к Фессалоникийцам: «Всё испытывайте, хорошего держитесь»⁸⁴. Что бы ни предпринимал разум, приводя список факторов, которые он может постичь, существует некий пункт, дуновение, открытость, непредвиденная точка перспективы, как то признаёт Монтале: «Непредвиденное - единственная надежда»⁸⁵, или Кафка: «Существует пункт назначения»⁸⁶, - начиная с которого любой опыт, о котором разум выносит суждение, отсылает к таинственной области, к реальности Тайны: к Богу.

Разум не может претендовать на познание хотя бы только части этой Тайны, но единственно на приближение к Её изливающейся теплоте и исконному свету через множество неудовлетворительных приближений, основанных на аналогиях.

Тайна даёт познать себя, только раскрываясь, принимая на себя инициативу в полагании себя фактором человеческого опыта, когда и как она хочет. Этого прежде всего и в высшей мере ждёт разум.

Нам представляется, что отрицать возможность схватывания этого поразительного самораскрытия Тайны в опыте - значит, отрицать разум как категорию возможности, то есть как отношения с Бесконечным, с самим существованием Тайны, смутно и в то же время уверенно угадываемым.

2. Существует событие - абсолютно самобытный, однако, свершившийся факт: человек назвал себя Богом. Бог захотел стать близким человеку - с нежностью - как спутник его судьбы, ради которой Он и сотворил человека, исцеляя его слабости, даже совсем несоразмерные с идеалом.

Это событие включает в себя основополагающее для веры принятие обетования, пророчески данного еврейскому народу, и его исполнение, то есть свершение пророчества как факта истории.

Перед лицом еврейской истории не существует вибрации человеческого сознания более адекватной, смиренной - как будто возвещающий это событие просил прощения за свою уверенность у того, кто пронёс pondus diei et aestus, то есть всё бремя предшествующей истории - и более мирной, чем та, которая обнаруживает себя в утверждении исполнения, уже свершившегося для всей Вселенной в еврее Иисусе из Назарета, умершем и воскресшем. Разум обнаруживает не то, что Христос является Богом, но что произошла встреча с исключительным присутствием человечности, встреча, которая ни с чем не сравнимым образом соответствует потребностям сердца. «Кто этот человек?» - вопрошают друзья и критики. Озадачивающий и непредвиденный ответ принимается благодаря очевидности истины и уверенности в доверии, ни с чем не сравнимых, обнаруживаемых в совместной жизни с Ним, о которых вынесено суждение согласно идеалам разума. «Я Слово Божие,

постучавшее в дом человека, чтобы быть в нём принятым, более того, чтобы быть его частью»⁸⁷.

Святой Августин говорит: «Quid fortius desiderat anima quam veritatem?»⁸⁸; вопрос и ответ содержатся в другом античном афоризме: «Quid est veritas?⁸⁹ Vir qui adest»⁹⁰.

3.     Реальность присутствия Христа принимает во времени форму компании, которая внутренне мотивируется как вера в Него. Он Истина и Жизнь. Церковь есть знак, содержащий в себе Его личное присутствие, метафизическое «мистическое тело», а в истории - «народ» (Павел VI говорил об «этническом существе sui generis»⁹¹), она общинный и исторический знак, обнаруживающий Его присутствие в нас в каждый момент времени. Цель истории - это раскрытие абсолютной ценности Его присутствия, имевшего место в Палестине и расширяющегося силой Духа во все времена Церкви.

4.     Основой нравственности являются не законы динамики, более или менее научно раскрытые посредством рационального анализа в движениях, которыми сопровождается становление человека, но привлекательность, обнаруженная и разумно признанная перед лицом того исключительного присутствия, к которому прилепляется человек, которое он любит в простоте (первозданности) сердца; к которому и относится прилепление, после многих падений и вознесений выражаемое в акте, - «Да, я люблю тебя»⁹² святого Петра, - с подражанием ему, то есть следованием его способу экзистенциального осуществления.

Речь идёт о характерной черте человеческих усилий в рамках изначальной слабости, обычная непоследовательность которой прощена, то есть ей вновь дарована любовь к постоянному возобновлению.

Нравственность проявляет себя в неустанном напряжении и стремлении к этому возобновлению.

5.   Христианская компания и нынешний день мира. Праздник Пасхи и все христианские праздники являются начальным, но определённым, временным, но подлинным опытом древнего обетования. Сущность времени, говоря по~христиански, празднична в силу присутствия друга, с которым можно пуститься в любое приключение, взяться за любой труд, поскольку они теперь несут на себе знак свершившегося обетования, с которым всякая частичность и чуждость облекается унифицирующим стремлением, преобразующим отдельность личного существования в способность к отношениям со всеми другими людьми, призванными к делу Божию, а потому открывающим лицо совершившейся социальности. Наше сердце проникнуто образом, созданным Иоанном Павлом II в Tertio Milennio adveniente: «Время, на самом деле, совершилось самим тем фактом, что Бог в Воплощении спустился в историю человека. Вечность вошла во время: какое “свершение” больше этого? Какое ещё “свершение” возможно?»⁹³

6.   В этой вере развивается надежда, благодаря которой человеческая попытка освобождения, личная или коллективная, окружается почётом и освящается своей вечной положительностью, подобно тому, как это происходит с носителем пророчества, поддерживающим бдительность у ожидающих той тотальности, которая явит себя в конце истории. «Пришёл час. Отче, прославь Сына Своего, как и Сын Твой прославил Тебя»⁹⁴. Эта эсхатологическая надежда порождает деятельность, устремляющуюся навстречу любому вовлечённому человеческому присутствию (что и составляет суть экуменизма) и - скажем, учитывая неизбежную приблизительность любой поэтически содержательной конструкции, - устанавливающую над любой смертью, то есть над любым пределом, милосердную победу добра. Таким образом, любовь возможна и по отношению к врагу, к тирану, ради любви Последнего и к Последнему, как страсть к совершению приношения Божественному, даже если это не осознается, всех жизненных человеческих тягот.

|< в начало	<< назад	к содержанию