|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

VI. ДЖЕФФРИ МОНМУТСКИЙ. ВАЛЬТЕР МАП. ВОЛЬФРАМ ФОН ЭШЕНБАХ
Вольфрам и теология XII века

Наше рассмотрение возрождения XII века показало, что это явление отмечалось во многих культурных центрах Европы и, что способы его проявления были различны, оставаясь при этом взаимосвязанными. Количество ученых и поэтов существенно возросло, их деятельность разрасталась; искусство поэтов становилось все более изощренным, и трудно предположить, что это было простой случайностью. На первый взгляд может показаться, что нет никакой связи между классной комнатой и баронским залом, между ученым человеком, таким, например, как Абеляр или Иоанн Солсберийский и, скажем, Вольфрам, рыцарь без всякого формального образования. О некоторых связях между этими двумя мирами мы упоминали в первой главе. Теперь же мы должны более внимательно обозреть территории, на которых было возможно сосуществование между любовью Божественной и любовью человеческой, куртуазной, романтической; между теологией, историей и художественным вымыслом.

Какие связи можем мы обнаружить между латинской литературой первой половины XII века и эпическими произведениями на национальных языках начала XIII века? Первым и лучшим примером для нас может послужить «Виллехальм» Вольфрама фон Эшенбаха. Поэма была написана через десять лет после появления его знаменитого «Парцифаля» (в 10-х годах XIII века). Она создана бедным немецким рыцарем, который утверждал (с некоторой долей преувеличения), что он безграмотен. Она представляет собой в степени, которой можно только удивляться, произведение такой теологической проницательности и такой утонченности, которые были просто невообразимы еще в начале XII века.

«Виллехальм» имеет непосредственное отношение к двум поэмам на национальных языках, написанным ранее. Французской chanson de geste (жеста) о Гильоме Оранжском поэма Эшенбаха обязана своим сюжетом; по отношению к германской версии самой знаменитой из всех chansons de geste-Rolandslied (Песнь о Роланде) - поэма выступала в роли своего рода отклика. Подобно всем остальным рыцарским романам той эпохи, она полна единоборств, сражений, схваток и «рыцарского духа». Но по существу она представляет собой борьбу за новый способ выражения, облеченную в чувственную и религиозную форму и отражающую человеческие аспекты теологии XII века.

Сюжет «Виллехальма», в отличие от «Парцифаля», относительно прост. Граф Вильгельм Оранжский похищает языческую принцессу Гибург и женится на ней. Жрецы ее религии настаивают на том, чтобы ее отец и братья собрали большое сарацинское воинство и отправились ее вызволять. В первой битве Христианская армия полностью разгромлена - спасается только Вильгельм. Он возвращается ненадолго в свой замок, а затем спешит на север за помощью, оставляя Гибург в замке, осажденном неверными. Вильгельм возвращается с армией, собранной с помощью короля Франции, и во второй битве, в которой полегло множество воинов с обеих сторон, сарацины побеждены. Одна из сцен «Виллехальма» проясняет то, что было лишь намечено в заключительных частях «Парцифаля», написанного несколькими годами ранее. После того, как Парцифаль, преодолев все препятствия, восходит на трон Грааля, он перестает быть центром поэмы. Главными героями последних глав являются его сын Лоенгрин, рыцарь Лебедя, который наследует отцу, и единокровный брат Парцифаля, полумавр Файерефиц, сын Гамурета, отца Парцифаля и восточной наложницы. Файерефиц унаследовал от отца любовь к приключениям и женщинам, но при этом в глубине сердца он сохраняет чистоту и доброту своего отца. Автор немецкой версии «Песни о Роланде», представитель церкви, создавший свою поэму поколением позже после Вольфрама, охотно определяет язычникам место только в аду; в «Парцифале» эта проблема не находит еще своего решения, но она явно присутствует. Самого Парцифаля выручает в сложнейших ситуациях прежде всего его доброта и преданность; если такие добродетели могут привести Христианина к спасению, как быть с добродетельными язычниками, обладающими такими же достоинствами?

Сама Гибург, сарацинская жена Христианского героя, принимает крещение, но сохраняет при этом сильную привязанность к своим родственникам и своему народу. Ведь и язычники - Божьи создания, и на этом основании она заступается за них перед мужем:

Послушай совета простой женщины,
Пощади их, они тоже творение Божье!

Такое ее отношение и вся эта проблема в целом находят свое выражение в описании судьбы Ренневарта, восточного принца, который скрывается до поры до времени под обличьем прислужника на королевской кухне; его истинное происхождение - он брат Гибург - обнаруживается благодаря его подвигам в решающей битве. Поэма «Виллехальм» не окончена, и крещение Ренневарта, которое должно было стать ее кульминационной точкой, не описано. Но разве сам Вольфрам не задается вопросом: а какая, собственно, разница: крещен он или нет? Наверняка на этот вопрос у него был ясный ответ, однако он, очевидно, боялся, что такая постановка вопроса может повредить осмыслению более глубокой проблемы, волновавшей его: как следует Христианам относиться к добродетельным язычникам? И он оставил эту великую поэму незавершенной, так и не рассказав, что же произошло с Ренневартом.

Теологические проблемы обнаруживаются прямо на поверхности «Виллехальма». Поэма открывается молитвой, из которой явствует, что смиренная вера Вольфрама в Бога основана на «знаке, который Ты дал; Ты принял человечье обличье, и это знаменье подтверждает Твою связь и узы родства даже с такими людьми, как я. Мое доверие, моя вера также обновляются в обряде крещения». Крещение, благодаря которому он мог называть себя Христианином и, таким образом, приобщиться к имени Христову, было для него знаком особой сродственности с Богом, но уже в Прологе проступает понимание Вольфрамом того, что промысл Божий в сущности непостижим для человеческого разумения. На протяжении всей поэмы, выступая в различных формах, постоянно ставится проблема о язычниках и их отношении к Христианам и к Богу. Это не единственная проблема, поднимаемая в поэме, но я полагаю, что она представляет особый интерес для историков, так как здесь перед нами одно из наиболее ярких и убедительных свидетельств широкого и глубокого распространения озабоченности в Христианском мире этой серьезной нравственной проблемой уже в самом начале XIII века. Поэма может быть интересна историкам также потому, что в ней обнаруживаются влияния теологических идей, несомненно, попадавших в поле зрения Вольфрама во время его встреч с представителями церкви, которых в его жизни, надо думать, было немало. И, наконец, главное, что представляет для нас интерес - поэма отказывается от центральной темы «шансон де жест» и идей крестоносного движения, которые, собственно, и вдохновляли эти «шансон де жест». В своем роде, это наиболее впечатляющее свидетельство расшатывания основ крестоносного движения, дошедшее до нас от начала XIII века.

В народных религиозных воззрениях конца XI - начала XII столетия, часть из которых находят свое отражение еще в «Песне о Роланде», язычники рассматривались лишь как скот для заклания. Дочери византийского императора Анне Комнине, взирающей на орды крестоносцев со стен Константинополя в 1096-1097 гг., казалось, что она стала свидетельницей варварского нашествия, что все подонки Запада обрушились на Византию. Так оно, в общем-то, и было, особенно если речь идет о последователях Петра Отшельника. Крестовый поход воспринимался как самое значительное из всех возможных приключений той эпохи, а идея священной войны, за участие в которой полагалась индульгенция беспрецедентной действенности, придавала походам исключительную привлекательность. Изначально побуждения принять участие в крестовом движении были разные, но основополагающая идея походов так или иначе порождала религиозное рвение.

Крестоносный энтузиазм в XII и XIII веках шел на спад медленно. Выдвигались разные объяснения этого спада. Одной из серьезных причин, несомненно, явилось изменяющееся отношение к Мусульманам. Мыслящие церковные деятели всегда считали, что мусульманина лучше обратить в Христианство, чем убить; в Испании просвещенными людьми, такими, например, как Петр Достопочтенный, аббат Клюни, были предприняты шаги, направленные на изучение Ислама и проведение дебатов с образованными Мусульманами. Идея обращения Мусульман принесла мало плодов, но, получив достаточное распространение в начале XIII века, она стала важной составной частью взглядов Св. Франциска Ассизского, который проповедовал перед Мусульманскими вождями в Сирии, кстати, в годы, не столь далеко отстоящие от времен написания «Виллехальма».

Сочувствие, которое высказывал Вольфрам по отношению к язычникам, зиждилось отнюдь не на его понимании Ислама. Он демонстрирует полное незнание - не отличаясь в этом от большинства Христиан своего времени - самих азов Мусульманской веры, и, называя Гибург и ее родственников «добрыми», он делает это несмотря на их религию, а не благодаря ей. Его благорасположение проистекает из двух источников: во-первых, расширяющиеся контакты между Христианами и Мусульманами, которые имели место на границах Христианского мира, в Священной Земле, в Сирии, по всему Средиземному морю и, главное,- в Сицилии и Испании, стали играть все более заметную роль; эти контакты порождали взаимоуважение, которое могло постепенно проникать и в другие части Европы, туда, где были люди, не отвергавшие возможность такой терпимости; во-вторых, новое отношение к Мусульманам могло быть связано, в какой-то степени, с новыми веяниями в теологии. Невозможно сказать с уверенностью, какое представление имел Вольфрам об официальной теологии, но можно быть в достаточной степени уверенным в том, что сам он не читал основополагающих книг теологов XII столетия. Бесспорно, однако, что он был осведомлен о новых идеях - ведь он был наблюдательным, мыслящим и набожным человеком, который достаточно много общался с учеными клириками. Идея предопределения, которой проникнут «Парцифаль», доминировала в теологическом мире X и XI веков. Бог мыслился как некий владыка, стоящий над миром, всевидящий и всемогущий, Отец и Судья. Для свободной воли человека место оставалось, но его было очень мало, и совсем уж не оставалось места для проявления человеком своих достоинств. В XI и XII веках появляются новые течения в теологии, как, впрочем, и фактически во всех сферах жизни и мысли. Особенно примечательно возрождение интереса к Иисусу как к человеку, новый всплеск его почитания и новый интерес ко всем обстоятельствам его жизни. Культ Иисуса-человека тесно связан в своем происхождении с желанием увидеть его земной дом в Палестине и с идеалами крестового движения; однако когда этот культ достиг своей высшей точки, крестоносное движение стало клониться к упадку; новые настроения нашли свое отражение в появлении такой личности, как Св. Франциск Ассизский, современник Вольфрама, который был наиболее человечным и наиболее гуманным из средневековых святых; небезынтересно отметить, что этот святой сделал очень популярным образ Рождественских яслей. Иисуса все более стали рассматривать как человеческое существо, не через исключение Его Божественной природы, но через восстановление равновесия между Его Божественностью и Человечностью, того равновесия, которого так недоставало представлениям предшествующих веков.

Мнение о том, что язычники были лишь «скотом для заклания», не разделялось всей Церковью в целом, но Церковь не давала и никакой надежды на «спасение» души язычников, однако справедливости ради следует отметить, что в XI веке Церковная доктрина не давала такой надежды и большинству Христиан. Учение Вольфрама о том, что Бог не покарает человека за простое незнание, получило признание почти во всех кругах Христианской Церкви; другая мысль Вольфрама - о том, что язычник, ведущий добропорядочную жизнь, не только может рассчитывать на милость Господню, но он просто заслуживает ее,- весьма напоминает Пелагийскую ересь, ту главную ересь, которая в те времена имела самое широкое распространение среди мыслящих Христиан-мирян. Вольфрам считал, что то, как человек распоряжается своей жизнью, имеет большее значение, чем предписания непостижимого промысла Божия. Идеи Вольфрама, пусть и в некотором роде неортодоксальные и во многих отношениях необычные, тем не менее, позволяют нам лучше понять, что происходило, когда думающий мирянин пытался благоговейно довести до своего логического завершения учение ортодоксальных церковных деятелей о Божьей любви и реакции человека на эту любовь. Вольфрам жил в мире, в котором постоянно росло количество мирян-рыцарей, купцов и особенно ремесленников, готовых и стремящихся приобщиться к новым религиозным идеям и к образу действий, отвечающему новым идеалам. Часто это принимало форму ереси, и в конце XII века начался подъем еретических движений во многих частях Европы, особенно в южной Франции и северной Италии, но вполне ортодоксальными, по крайней мере, изначально, были движения вроде того, которое породило у Св. Франциска и его последователей желание устранить разрыв между учеными-клириками и смиренными, простыми и бедными мирянами с помощью основания такого Ордена нищенствующих монахов, в котором при его основании не было бы ни ученых-клириков, ни даже простых служителей церкви.

Франциск и Вольфрам были современниками; и тот, и другой многое позаимствовали из представлений об идеальном рыцарстве тех времен. Но друг о друге они ничего не знали, и было бы совершенно неправомерно представлять себе Вольфрама как несостоявшегося Франциска. Вольфрам был рыцарем и гордился этим, и, в конце концов, именно тем, что он был выразителем идеалов рыцарства, он и может привлечь к себе внимание историков. Связь между «Парцифалем» и латинской литературой возрождения XII века более сложна, чем связь между «Виллехальмом» и теологией того времени, однако попытка вскрыть эту связь представляется занятием не менее достойным. Жизненный путь Парцифаля - даже в большей степени, чем жизнь другого героя поэмы - Гавейна - был связан с двором короля Артура, а главной целью его жизни были поиски Грааля. История Парцифаля и Гавейна приводит нас непосредственно к уяснению того, как слагались легенды в XII веке и как формировались на французской почве сказания о британцах, материал для которых заимствовался со всего Кельтского мира - а точнее, со всего известного тогда мира; однако самый большой вклад в развитие Артуровского цикла внесла небольшая группа выдающихся рассказчиков, обладавших необыкновенно развитым воображением.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|