| |< в начало | << назад | к содержанию | |||||
 |
|||||||
VII. ЭПИЛОГ
Конец возрождения XII века
Возрождению XII века, которое привело к значительному расширению умственного и духовного кругозора, выпала короткая жизнь. Многое из того, что было описано в этой книге, после 1200 года претерпело кардинальное изменение или сошло на нет. Многое, но не все. Всего лишь одно поколение разделяет смерть Вольфрама и рождение Данте, и не более двух поколений разделяет смерть Вольфрама и рождение Петрарки. В некоторых сферах жизни и духа и в некоторых регионах глубокие различия между возрождением XII века и Ренессансом XV века могут крайне затруднить уяснение сущности и связи этих явлений. В Италии возрождение XII века оказало меньшее воздействие на поток культуры, чем во Франции, и это произошло отчасти потому, что в Италии классический мир всегда был, так сказать, под рукой, римское прошлое ощущалось там значительно острее, чем где бы то ни было, и приходится признать, что вклад Италии в возрождение XII века мог бы быть большим, чем он был.
Совершенно неверна точка зрения некоторых историков и культурологов, считающих, что в XV веке в Италии не возникло ничего нового - самоочевидно, что Ренессанс в Италии был одним из величайших творческих взлетов в обозримой человеческой истории. Поиск истоков Итальянского Ренессанса увел некоторых ученых в XIII столетие, и некоторые даже утверждали, что Св. Франциск был предтечей Ренессанса. Такие утверждения являются, очевидно, результатом расплывчатого понимания тех или иных явлений, но все же нельзя отрицать определенной преемственности культурных процессов, легко обнаруживаемой в памятниках Италии и в средневековой литературе и идущей от времен классических через Средневековье, через литературу на национальных языках XIII-XIV веков и вплоть до Кватроченто. Если речь идет о неспециалистах, то только тренированный глаз, только человек, хорошо знакомый с путеводителями, может отличить Баптистерий во Флоренции от Баптистерия в Сан Клементе в Риме или определить, что в композиции, источниках и внешнем виде того или иного произведения отражает влияние позднеримского мира, а что представляет собой чисто Романское явление; кстати, многие элементы Романского стиля благополучно пережили Готику, которая полностью захватила Францию, и способствовали сложению новых стилей Ренессанса. Итальянскую Готику, с другой стороны, нельзя рассматривать просто как случайный эпизод, как некий чужеродный элемент, однако в некотором смысле в искусстве и архитектуре позднего Средневековья Рим взял реванш за былое подчинение готам Алариха29.
В XII веке литература на латинском и национальных языках развивалась параллельно; в XIII столетии литература на национальных языках во многих частях Европы продолжала добиваться все новых успехов, а латинская литература стала приходить в упадок. Закат возрождения XII века - если, конечно, то, что происходило в XII веке, все-таки заслуживает названия «возрождение»- оказался прежде всего закатом литературы определенного рода. По мере расширения горизонтов некоторые литературные формы, в которых выражались новые идеи и новые явления в творчестве, оказались отодвинутыми на второй или третий план, или вообще были утеряны. В то же время, расширение интеллектуальных горизонтов всегда приводит к специализации, а специализация, с одной стороны, является условием интеллектуального прогресса, а с другой - имеет тенденцию приводить (по крайней мере, так было на всем протяжении обозримой человеческой истории) к подавлению творческих импульсов и воображения. Еще на рубеже XII-XIII веков Стивен Лэнгтон не только составлял сугубо специальные Библейские комментарии, но также сочинял религиозные гимны, и к тому же являлся одним из вдохновителей «Великой Хартии Вольностей»; несколько позже германец Иордан Саксонец составлял правовые документы, значительно более сложные, чем «Магна Карта» (в своих дополнениях к «Конституциям» Доминиканского Ордена), и писал самые бойкие латинские письма той эпохи. Метью Парис, представитель весьма консервативной группы населения, повторял в какой-то степени, на несколько более низком уровне, достижения ученых монахов более ранней эпохи: он был историком, составителем житий, писцом и художником. Однако большинство из тех, кто изучает культуру XII и XIII веков, поражается тому контрасту, который существует между экспериментирующей, ищущей латынью более ранних периодов и засушенной, неживой, механически правильной латынью великих схоластов, между размахом интересов и интеллектуальных поисков эпохи Абеляра и специализацией времен Св. Фомы Аквинского.
В этой книге я мог описать лишь некоторые явления культуры XII века; теперь же я попытаюсь проиллюстрировать три аспекта, в которых возрождение XII века, можно считать, содержало в себе семена своего собственного разложения - те три аспекта возрождения, о которых до сих пор было сказано мало.
Во-первых, в конце XII - начале XIII века произошло перерастание некоторых крупных и влиятельных школ в университеты; происходило и основание университетов, не связанных с ранее существовавшими школами и изначально имевших специальные университетские привилегии. Титул «магистр» стал обозначать (в ученых кругах) только тех, кто получил лицензию на преподавание у самого Канцлера - или того, кто возглавлял университет, как бы этот пост ни назывался - известного университета. Получение такой лицензии предполагало обучение в течение длительного времени, обучение весьма интенсивное и специализированное. Даже в итальянских университетах, которые основывались и функционально оформлялись студенческими гильдиями, власть профессуры стала возрастать. С тех пор на протяжении нескольких столетий авторитет опытных преподавателей - даже относительно опытных, ибо профессор, которому за сорок, был явлением редчайшим в средневековом университете - считался более важным для решения основных задач университета, чем состав студенчества. И все-таки даже самый закостенелый университетский преподаватель должен был бы признать, что многое было утеряно, когда восторг предвкушения возможности послушать «самого», скажем, Абеляра, для чего предстояло пройти или проскакать подчас сотни миль, сменился в XIII веке сухими, четко расписанными курсами в университете Парижа. Поколение, воспитанное на «учебных программах», вряд ли могло бы по достоинству оценить тот трепетный дух, который витал в средневековых центрах обучения в период их расцвета до времен основания университетов.
Греческая художественная литература осталась невостребованной учеными людьми XII века, и это самое существенное из упущений возрождения XII века. Отчасти такое невнимание к классическому греческому наследию можно было бы объяснить и случайными причинами. С одной стороны, можно было бы предположить, что число потребителей той культуры, проявления которой мы пытались описать в этой книге, было достаточно большим, однако в действительности количество людей, готовых к восприятию чего-то нового в культуре, всегда было небольшим, а число тех, кто серьезно и ревностно занимался поисками книг, содержащих мудрость древних, и вовсе было ничтожно малым. Основу мысли XII века составлял платонизм, однако из всех произведений Платона непосредственно был известен только «Тимей», и за целое столетие к корпусу переводов прибавились лишь «Федон» и «Менон»; эти переводы были сделаны Генрихом Аристиппой, архидиаконом Катании. Сицилия в ту эпоху стала местом, где западная ученость и греческий мир приходили в естественное соприкосновение; Сицилия также являлась связующим звеном между Христианством и Исламом, и на Сицилии ученые люди из Испании и других западных стран имели возможность приобщаться к сокровищам античных знаний в арабском обличьи. Некоторые из них даже посещали Грецию и Константинополь. И все же переводилось очень мало, а знание греческого языка практически не распространялось на Западе. Интерес Запада к греческой и арабской литературе в ту эпоху ярче всего выразился в деятельности первого из крупных переводчиков XII века - Аделярда Батского, который дал Западу не только Евклида, но и значительное количество переводов греческих и арабских научных трудов. Кое-что из Аристотеля уже было известно из сочинений и комментариев Боэция; к этому прибавились остальные работы Аристотеля по логике и метафизике, а затем, в конце XII века, и его естественнонаучные труды, и, наконец, в середине XIII века была переведена «Политика».
Как видим, работа по переводу греческой литературы шла мучительно медленно; Гомер и многие другие великие греки, по всей видимости, вообще не привлекали внимания переводчиков; возможно, их пристрастие к Аристотелю не позволяло им поддаться очарованию древних поэтов. Но вряд ли такое объяснение достаточно для понимания небрежения греческой художественной литературой. По крайней мере, уж Гомера продолжали читать в Византии, а на Западе ведь перевели «Поэтику» Аристотеля. Но «Поэтика» осталась практически незамеченной и не вызвала интереса к той литературе, которую она анализировала. Частично это можно объяснить неприятием Христианами XII века всего того, что имело форму мирской пьесы. Литургическая драма признавалась, а вот светские драматические произведения считались делом рук дьявола. В XII веке, как и во многие другие времена, не было недостатка в людях, с точки зрения которых любая светская ученость подлежала анафеме, но в целом, несмотря на изрядную неприязнь, высказанную в трудах Отцов Церкви к произведениям языческой классики, такое отношение едва ли сдерживало ученых людей XII века. Как бы там ни было, а возрождения классического театра не произошло. И тем не менее, находились люди, которые, подобно Иоанну Солсберийскому, читали пьесы Теренция и восхищались ими; может быть, читали и Аристофана, однако сомнительно, чтобы они оценили по достоинству греческую трагедию. Все же представляется очевидным, что «Илиада» и «Одиссея», появись они тогда в переводе, отвечали бы многим интеллектуальным запросам XII века, породившим блестящие проявления духовности и интереса к человеку, и невнимание к Гомеру остается загадкой. А можно сказать так: подобное невнимание лишь подчеркивает, насколько мало было на Западе понимание греческого художественного мира и насколько велико было увлечение переводчиков его научным и метафизическим наследием.
Это не значит, что художественная литература вообще не пользовалась вниманием. Никакая другая сфера не отражает так точно и так остро духовные настроения XII века, как светская латинская лирика того времени. Латинские стихотворения писались в изобилии почти во все эпохи Средневековья; то могли быть гекзаметры, создаваемые для нужд обучения, и другие стихи подобного рода; в лучшем случае они выражали искреннее чувство, прежде всего, конечно, религиозное, в худшем - представляли собой не более чем скучные упражнения. Создавались и религиозные стихи разного рода, многие из которых активно заимствовали спокойные, ритмические, лирические размеры, разработанные авторами религиозных гимнов времен Отцов Церкви. Гимны и секвенции подсказали поэтам XII века мысль о том, что гений латинского языка скрывал значительно большие эвфонистические возможности, чем те, которые разрабатывались лириками классических времен. Латинские поэты XII века получили дальнейший толчок своему творчеству благодаря развитию лирики на национальных языках в конце XI - начале XII веков, сначала в Провансе, а затем по всей Франции, и впоследствии во многих частях Западной Европы. На давний вопрос: основывалась ли латинская лирика на лирике провансальской или наоборот? ответа дать мы не можем; ясно, что они развивались во взаимодействии. Но если латинские поэты и поэты, писавшие на национальных языках, вырастали, так сказать, в одном гнезде, то последние оказались потомством кукушки, ибо лирика на национальных языках продолжала развиваться ив XIII веке, а латинская лирика быстро зачахла. Это случилось отчасти потому, что «национальный птенец» мог уже выразить на национальных языках все, что хотели выразить поэты, а отчасти потому, что в тринадцатом веке происходил общий упадок латинской литературы; отмиранию латинской лирики могло способствовать и то, что лирические поэты уже полностью «выработали» соответствующую поэтическую жилу и не смогли продолжить поиск новой. В любом случае, это симптом тех изменений, которые мы попытались осмыслить и описать; угасание латинской лирики является также отличным примером того, сколь скоротечны взлеты возрождения.
Как ладья, что кормчего
Потеряла в море,
Словно птица в воздухе,
На небес просторе,
Все ношусь без удержу
Я себе на горе,
С непутевой братией
Никогда не в ссоре.
Что тревожит смертного.
То мне не по нраву:
Пуще меда легкую
Я люблю забаву.
Знаю лишь Венерину
Над собой державу -
В каждом сердце доблестном
Место ей по праву...
Да, хмельными чарами
Сердце пламенится:
Дух, вкусивший нектара,
Воспаряет птицей;
Мне вино кабацкое
Много слаще мнится
Вин архиепископских,
Смешанных с водицей.
(пер. М. Гаспарова)
Такова «Исповедь» Архипиита Кельнского, который принадлежал к ближайшему окружению Рейнальда Дассельского, архиепископа Кельнского и императорского канцлера в 50-60-х годах XII века; он входил в ту немногочисленную группу поэтов, которая создала большинство из лучших образцов латинской лирики. К этой группе принадлежали, помимо прочих, такие известные поэты, как Хью «Примас», каноник из Орлеана, и Вальтер Шатильонский. Они заявляли, что живут ради вина и женщин, ради кабака, а не ради епископских благодеяний, и уж конечно не для Церкви; они называли себя последователями Голиафа30, который символизировал всяческие пороки вообще и пороки студенческого мира в частности. Материал, послуживший основой для этой поэзии, в целом был, несомненно, вымышленным; последнее вообще характерно для изощренной литературы такого рода; так было и с провансальской лирикой и ее далеким наследником - Шекспировским сонетом. То, что мы знаем о Рейнальде Дассельском, никак не может заставить нас предположить, что он (или его виночерпий) разбавляли вино водой; каноники в Орлеане не вели того образа жизни, который вел Генрих «Примас», хотя, конечно, вполне можно предположить, что некоторые создатели подобной поэзии проходили «обучение» в кабаках, прежде чем перебраться в более респектабельные заведения. Но так или иначе, литературные достижения этих поэтов удивительны. Лучшие образцы этой поэзии обладают свежестью и красотой мозаик апсиды Сан Клементе; там мы тоже находим Купидонов и других персонажей античной классики, изображенных привольно резвящимися в их естественном окружении. Но размеры и ритмы этой поэзии решительно отличаются от тех, которые бытовали в культуре, породившей Купидона: в них есть подвижность, свобода и любовь к рифме, которая была совершенно чужда лирическим поэтам античной классики, однако эта поэзия все же является достойным пополнением классической литературы благодаря тому, что она открывала новые горизонты в использовании латинского языка и относилась к латыни как к родному языку, как к средству выражения оригинальных творческих позывов (большинство пишущих по-латыни в Средние Века и в эпоху Ренессанса относились к латыни иначе).
Срок желанный,
Долгожданный,
О, пора весенняя!
Луг пестреет,
Зеленеет,
Солнце льет веселия!
Прочь тоска унылая!
Летом тает,
Отлетает
Злая злоба зимняя.
Веселится
И резвится
Радостью прекрасною
Мир влюбленный,
Обновленный
Лаской сладострастною!
Под листвой древесною
Горестною песнею
Зазвенела филомела
В кручине.
О весна, ты с нами,
Желанная,
Алыми цветами
Венчанная!
Пташки глас пускают
Сколь сладостно!
Нивы оживают,
Рощи расцветают -
Столь радостно!
Так велит природа нам
Знаменьем поданным
Помнить о постигшей
Судьбине.
(перевод М. Гаспарова, С. Аверинцева, О. Румера)
Что же все-таки представляет собой то явление, которое мы называем «Возрождением XII. века»? Представим себе: мы стоим на склоне высокого холма и смотрим в долину; по долине вьется дорога, поднимающаяся в гору и уходящая по холмам вдаль. Мы не видим, где дорога эта начинается, как не видим и того, куда она уходит. Таково и течение истории. И все же неверно было бы сказать, что тот отрезок дороги, который мы обозревали, ведет в никуда: он ведет к Данте и Петрарке, и Чосеру - и далее. Некоторые из шедших по этой дороге не достигли вершины, но многие пошли дальше, и как бы мы ни относились к явлениям, описанным в этой книге, мир был бы беднее без них.