| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
30.
ЕВАНГИЛИЕ И ПРАВА ЧЕЛОВЕКА
Святой Отец, Вы снова напомнили о человеческом достоинстве. Вместе с правами человека, укоренёнными в достоинстве личности, это - одна из центральных и постоянных тем Вашего понтификата. Что Вы понимаете под этим достоинством? Что понимаете Вы под правами человеческой личности? Уступки со стороны правительств и государств? Или же что-то совсем иное, гораздо более глубокое?
В ОПРЕДЕЛЕННОМ смысле я уже ответил на главное в Вашем вопросе: «Что такое достоинство человека, что такое его права?». Несомненно, эти права вписаны в порядок творения Самим Творцом, так что нельзя говорить об уступках со стороны человеческих учреждений, государств или международных организаций. Эти учреждения отражают лишь то, что Бог Сам вписал в сотворённый Им порядок, что Он Сам вписал в нравственное сознание или в сердце человеческое, как разъясняет это апостол Павел в Послании к Римлянам (ср. 2. 15).
Евангелие лучше всего подтверждает человеческие права. Без него легко можно разминуться с истиной о человеке. Ведь Евангелие подтверждает то установление Божие, которое обусловливает нравственный порядок вселенной, и подтверждает его особенно - самим Воплощением. Кто же такой человек, если Сын Божий принял человеческую природу? Кем же должен быть человек, если Сын Божий высочайшей ценой оплатил его достоинство? Ежегодно литургия Церкви выражает глубокое изумление перед этой истиной и этой тайной и на Рождество Господне, и в Навечерие Пасхи. «O felix culpa, quae talem ac tantum meruit nabere Redemptorem» (О блаженная вина, заслужившая столь славного Искупителя! Exsultet). Искупитель подтверждает права человека, восстанавливая ту полноту достоинства, которое он получил, когда Бог сотворил его по Своему образу и подобию.
Коль скоро Вы затронули этот вопрос, разрешите мне воспользоваться этим, чтобы напомнить, как именно эта проблема постепенно оказалась в центре и моих личных интересов. Для меня было в известной степени большой неожиданностью, что интерес к человеку и его достоинству стал, вопреки ожиданиям, главной темой полемики с марксизмом, и как раз потому, что сами марксисты выдвинули вопрос о человеке на первое место.
После войны, когда они пришли к власти в Польше и начали подчинять себе университетскую науку, можно было ожидать, что программа диалектического материализма, которую они принесли с собой, выразится прежде всего в философии природы. Нужно признать, что Церковь в Польше была готова к этому. Помню, как в послевоенные годы укрепили католическое сознание интеллигенции труды отца Казимежа Клусака, одного из выдающихся профессоров богословского факультета в Кракове, известных своей поразительной эрудицией. Клусак спорил с марксистской философией природы, приводя новые доводы, позволявшие неизменно открывать в природе Логос, то есть творческую мысль, гармонию и порядок. Так отец Клусак вливался в философскую традицию, которая началась с греческих мыслителей, продолжилась через quinque viae (пять способов доказательства бытия Божия) св. Фомы и дошла до таких современных учёных, как Альфред Норт Уайтхед.
Видимый мир не может стать научной основой для атеистического истолкования его. Напротив, добросовестное размышление находит в нём достаточно элементов, ведущих к познанию Бога. В этом смысле атеистическое истолкование односторонне и тенденциозно.
Я помню эти споры. Я тоже участвовал во многих встречах с естественниками, особенно - с физиками, которые после Эйнштейна были готовы истолковать мир в духе атеизма.
Но - не чудо ли? - спор с марксизмом в этой плоскости оказался недолгим. Вскоре спор зашёл о человеке, о его нравственности, и это стало главной проблемой дискуссии. Философию природы, так сказать, отодвинули в сторону. Пытаясь отстоять атеизм, стали спорить не о космологии, а об этике. Когда я написал книгу Личность и поступок, первыми обратили на неё внимание - разумеется, чтобы подвергнуть критике - именно марксисты. Она была невыгодна для них, мешая спорить с религией и Церковью.
Коль скоро я дошёл до этого момента, то должен сказать Вам, что мой интерес к личности и поступку зародился совсем не в споре с марксизмом и менее всего призван был служить этой полемике. Интерес к человеку как личности у меня очень давний. Может быть, причина в том, что я никогда не питал особой любви к естественным наукам. Человек интересовал меня всегда: сначала, когда я изучал польскую филологию, - как творец языка, как предмет литуратуры, а потом, когда я открыл в себе священническое призвание, он стал интересовать меня как главный предмет духовного пастырства.
Это было уже в послевоенное время, когда разгоралась полемика с марксизмом, и самым важным делом стали для меня молодые люди, которые приходили ко мне не только спросить, есть ли Бог, но и с вопросами о том, как жить. Как жить, то есть как решить проблемы любви и супружества, проблемы профессиональной деятельности. Именно эти молодые люди послеоккупационных лет особенно глубоко запечатлелись в моей памяти и своими вопросами, в определённом смысле, указали мне путь. Из общения с ними, из участия в их жизненных проблемах и возникло исследование, смысл которого я выразил в названии: Любовь и ответственность.
Работа о личности и поступке возникла позже, но родилась из того же источника. В сущности, к этой теме нельзя было не прийти, однажды войдя в круг вопросов экзистенциальных - о человеческом существовании. Я думаю, это свойственно не только человеку нашего времени, а в той или иной мере - человеку любых времён. Вопрос о добре и зле - всегда с нами, как свидетельствует об этом евангельский юноша, который спросил Иисуса: «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» (Мк 10. 17).
Итак, генеалогия моих работ, сосредоточенных на человеке, на человеческой личности - прежде всего пастырская. Именно с пастырской точки зрения в книге Любовь и ответственность изложил я концепцию персоналистского принципа. Принцип этот - попытка перевести на язык философской этики заповедь любви. Личность - это такое существо, надлежащим отношением к которому является любовь. Мы справедливы к личности, если любим её. Это относится и к Богу, и к людям. Любовь к личности не позволяет обращаться с ней как с предметом пользования. Это - принцип кантовой этики, он содержится в так называемом втором императиве Канта. Однако этот императив, скорее, негативен и не исчерпывает всей ценности заповеди любви. Когда Кант подчёркивал, что с личностью нельзя обращаться как с предметом пользования, он прежде всего хотел возразить англосаксонскому утилитаризму, и в этом смысле он достиг своей цели. Однако нельзя сказать, чтобы он во всей полноте истолковал заповедь любви. Да, заповедь любви требует исключить всё, что позволяет относиться к личности как к предмету пользования; но не только. Она требует большего: требует утверждения личности ради неё самой.
Истинно персоналистское истолкование заповеди любви мы находим в славах Собора: «Господь Иисус, когда Он молится Отцу, чтобы „все едино были.., как Мы едино" (Ин 17. 21-22), открывает непостижимые человеческому разуму перспективы и указывает, что есть некое сходство между единением божественных ипостасей и единением сынов Божиих в истине и любви. Это сходство показывает, что человек - единственное на земле творение, которое Бог восхотел ради него самого - может вполне найти себя самого только через искреннюю отдачу самого себя» (GS, 24). Здесь мы находим подлинное истолкование заповеди любви. Прежде всего, здесь ясно выражен принцип утверждения личности, которая ценна просто тем, что она - личность, «единственное на земле творение, которого Бог восхотел ради него самого». В то же время соборный текст подчёркивает, что самое существенное для любви - «искренняя отдача самого себя». В этом значении личность осуществляется через любовь.
Итак, эти два аспекта - утверждение личности ради неё самой и искренняя отдача самого себя- не исключают друг друга, но взаимно подтверждаются и содержатся один в другом. Человек утверждает себя полнее всего, отдавая себя. Это и есть полное исполнение заповеди любви. Это - и полная истина о человеке, которой Христос научил нас Своей жизнью; а христианская нравственная традиция, традиция святых и многих подвижников любви, приняла её и подтвердила в ходе истории.
Если мы лишим человеческую свободу этой возможности, если человек не умеет отдавать себя в дар другим, то свобода может стать опасной. Мы будем свободны делать то, что сами считаем благом, что приносит нам выгоду или удовольствие, может быть даже - возвышенное удовольствие. Но если мы не примем истину, что надо отдать себя, нас всегда будет подстерегать опасность эгоистической свободы. С этой опасностью боролся Кант. В известной степени эту позицию поддержали Макс Шелер и многие другие, согласные с его этикой ценности. И наиболее полно выражено это в Евангелии. Поэтому в Евангелии мы найдём последовательную декларацию всех прав человека, даже тех, которые по тем или иным причинам могут быть нежелательными для нас.