| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
4. ФЛОРЕНТИЙСКАЯ УНИЯ (1439)
Несколько десятилетий спустя произошел такой поворот в отношении Рима к греческой Церкви, равного которого в истории еще не случалось. На Ферраро-Флорентийском Соборе (1438-1439) заседали греки: император, патриарх и многие епископы, с которыми латиняне дискутировали на равных. Была достигнута уния, которая вся целиком имела форму двустороннего пакта между двумя сторонами, которым принадлежали равные права - союз двух Церквей, которые прежде были разделены, их слияние в одну единую под одним общим главой, но с полным признанием их своеобразия. Никаких речей не было об отречении, об обращении в новую веру, об отпущении грехов виновным схизматикам и еретикам, об их возвращении в единый овчий двор, о новом предоставлении юрисдикционных полномочий прежним схизматическим иерархам и т.д. Если, как мы видели, в XIV веке папы постоянно отклоняли требование греков созвать объединительный собор и приглашали их приехать, чтобы дать себя поучать и возвратиться к истинной Церкви, то теперь собор впервые был принят Римом целиком в духе греков. В XIV веке папы возражали на требование греков о свободной дискуссии по спорным пунктам и в частности по Филиокве жестким "non possumus". Теперь внезапно, по сути дела, было сказано "possumus". И фактически дискутировали с самой полной свободой в течение нескольких месяцев по уже сформулированной догме. Казалось бы, что здесь имеется явное противоречие, но это только могло казаться. Своим согласием на дискуссию по догме, латиняне не хотели поставить ее под вопрос, но только пытались установить, действительно ли имеются различия по существу или же это только различный способ выражаться и разная акцентировка.
Такое решение, конечно, могло бы быть найдено и ранее. Однако его не нашли. По-видимому, никогда латинская Церковь не шла так далеко навстречу греческой, как во Флоренции. Как получилось, что она нашла себя готовой к этому? Тем временем на Западе произошли события, которые были достаточны для того, чтобы поубавить "гордость латинян", с которой еще император Мануил сказал, что ее никогда нельзя будет примирить с упрямством греков. Латиняне на собственном опыте ощутимо почувствовали, что такое схизма. В течение десятилетий было двое пап и, наконец, их стало трое; Запад был разодран на две, а затем и на три юрисдикции. Все трое пап взаимно отлучали и проклинали друг друга, и даже сами святые уже больше не знали, где же теперь находятся истинный папа и истинная Церковь.
Это, по-видимому, все же научило латинян менее жестко судить о восточных схизматиках и еретиках. Однако не представляется, что такая ситуация привела к смягчению существенных понятий о единстве Церкви и о природе схизмы. Мы имеем и из времен Флорентийского собора, а также незадолго до него и после него, папские документы, которые по существу целиком выражали старую точку зрения: имеется только одна истинная Церковь Христова, которая не может разделиться в себе. Схизматики стоят за пределами стен этой Церкви и должны вернуться в нее. Однако на практике, там где это было вызвано необходимостью, от такой ригористичной формулировки и применения этих принципов отказывались. Обе части считали унию необходимой: папа Евгений IV - как свой личный успех, чтобы лучше укрепить свои позиции против мятежного собора в Базеле, греки - чтобы получить военную помощь против турок, которые теперь угрожали уже непосредственно их столице. Для них теперь уже действительно вода дошла до горла. Это не означает, что союз был заключен только вынужденно, а не по истинному убеждению. По крайней мере, значительная часть греческих отцов собора пришла к убеждению, что вера латинян по существу совпадает с верой греков.
Идея собора, которая в XIV веке казалась латинянам неприемлемой, стала для них понятной в результате событий западной схизмы. Эта схизма была фактически окончательно устранена собором в Констанце (в 1414 г.). Следовательно, почему бы это средство не оказалось действенным в деле преодоления раскола между Востоком и Западом? Соборные идеи, которые в те времена распространились на Западе и не были совсем новыми, хотя были гораздо более родственны представлениям греков о структуре Церкви, чем средневековая идея примата в том виде, как она развивалась после Григория VII в особенности.
Таким образом, обстоятельства способствовали тому, чтобы стимулировать готовность обеих сторон признать существование также и другой стороны. Так, во Флоренции, по крайней мере, по некоторым, хотя и существенным пунктам пришли к истинному согласию, которое могло бы послужить образцом и для последующих времен. Конечно, как мы еще увидим, не во всем, и особенно не в вопросе о главенстве папы и о правах патриарха.
Но в первую очередь, в важнейшем догматическом спорном пункте, в вопросе об исхождении Святого Духа, после многочисленных дискуссий, проводившихся с самой полной свободой, было достигнуто истинное единение. Греки убедились, что и латинские Отцы Церкви, почитаемые и ими за святых (и которые поэтому могли, в известной мере, считаться непогрешимыми), действительно учили об исхождении Святого Духа от Отца йот Сына. Тем самым, по существу, они не имели в виду ничего другого, чем то, что хотели сказать греческие Отцы Церкви, когда они говорили об исхождении Святого Духа от Отца через Сына. Латиняне признали правильность способа выражения греков и, следовательно, более не требовали - как обычно прежде - принятия латинской формулировки догмата, а только принятия его сущности. Греки признали, наконец, также и правомерность включения Филиокве в Символ веры, но при условии, которое им было охотно предоставлено, что это добавление для них не будет считаться обязательным. Вопрос о квасном и пресном хлебе был без больших трудностей снят с повестки дня благодаря взаимному движению обеих сторон навстречу друг другу. Наконец, был оставлен этот бессмысленный спор, и каждая сторона признала обычай другой стороны как оправданный. Тем самым, уже был поставлен принцип равночестия обрядов, хотя до его практического осуществления оставался довольно большой путь. Во всяком случае, собор отказался от тезиса, бытовавшего на практике в XIV столетии, о том, что принятие латинского обряда является обязательным условием унии. По вопросу о Чистилище, в котором по латинскому учению умершие, отягощенные простительными грехами, должны были искупить свои ошибочные шаги - чего греки не хотели признать, - тоже пришли к согласию, приняв, что достаточно фактического единства в существенном и не нужно настаивать на идентичном способе выражения. Слово "Чистилище" ("purgatorium)" не было навязано грекам. Однако они признали, что умершие должны пройти "очистительные наказания", и, следовательно, признали необходимость страданий, как переходное состояние перед восхождением на небо, поскольку иначе обычай молиться за умерших, и без того практиковавшийся в греческой церкви с давних пор, был бы бессмысленным.
Однако в одном вопросе, и притом в весьма существенном, а именно в вопросе о структуре Церкви, во Флоренции пришли лишь к кажущемуся согласию. Здесь речь шла о смысле идеи примата и о правах патриархов. Формула объединения, принятая во Флоренции, с самого начала понималась обеими сторонами принципиально по-разному. Хотя обе стороны употребляли одни и те же слова, но подразумевали под ними нечто совершенно различное. Здесь оказалось, что успех унии во Флоренции был все же лишь относительным. К острому вопросу о главенстве папы подошли лишь за несколько недель перед закрытием собора. По этому вопросу основательной дискуссии не было, и поэтому фундаментальное различие взглядов обеих сторон четко не выявилось. Противоречие здесь было только смягчено, но не устранено. 22 июня 1439 г., за 14 дней до окончания собора, папа Евгений IV предложил греческому императору Иоанну VIII проект об определении папского примата, в котором было сказано, что папа имеет право созывать Вселенские соборы и что восточные патриархи должны быть ему подчинены. Император отреагировал на это категорическим отказом и не много нужно было для того, чтобы собор потерпел неудачу. Иоанн заявил по существу дела: "Если вы на этом настаиваете, то тогда, пожалуйста, готовьте нам корабли! Мы уезжаем; вести переговоры об этом вообще бессмысленно". Созыв соборов был в течение всего 1-го тысячелетия делом императора. Идея подчинения патриархов папе, в том смысле, что папа имеет право приказывать патриархам по дисциплинарным вопросам и вмешиваться в автономое управление их патриархатами, грекам была чужда. Они послали папе вечером 26 июня встречное предложение, в котором о праве созыва соборов и о подчинении папе уже не шла речь, но зато сразу же вслед за признанием папы главой Вселенской Церкви была включена оговорка: "С сохранением привилегий и прав патриархов Востока". 2 июля греки - к большой досаде папы - добавили сюда еще одно слово: "всех", так что оговорка теперь гласила: "С сохранением всех привилегий и прав патриархов Востока". Ради обеспечения мира папа принял и это.
Важно подчеркнуть, что оговорка в первоначальном проекте следовала непосредствено за упоминанием о правах папы, то есть в понимании греков означала явное ограничение этих прав. Папа обязался за себя и своих преемников признавать традиционные привилегии и права восточных патриархов. В окончательно принятой формуле объединения (точно не известно, как это получилось) перед упомянутой оговоркой был включен еще один пассаж о порядке расположения различных патриарших тронов по рангам, так что смысл был несколько затемнен. По убеждению греков, принятие принципа главенства папы в их фактическом положении мало что изменяло. Было только восстановлено старое право апелляции к Римскому Престолу, которое существовало до схизмы. Принцип примата был для них, как кажется, вопросом канонического права, а не вопросом веры. Существенным для них считалось, что права и привилегии патриархов, то есть их традиционное самоуправление, по-прежнему должно сохраняться.
Точка зрения латинян была совсем иной. Для них формулировка "быть главой Церкви" включала в себя право осуществлять непосредственную юридикцию во всей Церкви, то есть теперь также и на Востоке, везде следить за ходом дел и вмешиваться в них. Фактически папа Евгений IV попытался распространить свою власть также и в Константинополе, но натолкнулся при этом на полное непонимание греков. С "привилегиями и правами патриархов" тогда на Западе уже не знали что и делать. Авторитет центра в результате средневекового развития так укрепился, что такие "привилегии", могли быть истолкованы только как добровольные уступки папы. Старой автономии патриархатов, которая сформировалась на основе права обычая, санкционированного соборами и без конкретно выраженного согласия Рима, на Западе просто не понимали. Тогдашний комментарий кардинала Торквемады дает нагляд ное представление о понимании в то время на Западе вопроса о "привилегиях и правах патриархатов". Привилегии для кардинала это только то, что было даровано патриархам на IV Латеранском соборе. По поводу прав он только говорит, что Святой Престол не имеет намерения ограничивать права, которые он даровал. Какого рода эти права - остается совершенно неясным. Следовательно, в конечном счете, все зависит от свободного усмотрения папы.
Итак, во Флорентийском "Исповедании" под одними и теми же словами на Востоке понимали нечто совершенно иное, чем на Западе. В этом несогласии заключался основной недостаток данного собора и была самая глубокая причина всех последующих конфликтов между центральным авторитетом Рима и вновь возникшими католическими патриархатами Востока.
Уния во Флоренции не была прочной, в первую очередь потому, что к ней никак не были психологически подготовлены ни низшее духовенство, ни монахи, ни константинопольский народ. Под давлением общественного мнения более половины епископов, подписавшихся под унией во Флоренции, вскоре отказались от своих подписей. Церковь Константинополе временно раскололась на сторонников и противников унии. После завоевания города турками 29 мая 1453 г. с воссоединением было покончено. Однако греческая Церковь, только в 1484 г., официально расторгла Флорентийскую унию. Дело, начатое обеими сторонами с доброй волей, в конечном итоге провалилось из-за неблагоприятных обстоятельств времени.