Оливье Клеман499
ИСЛАМ - БОЖЕСТВЕННЫЙ ВЫЗОВ ИУДЕЛМ И МУХАММАД - ВОЗВЕСТИТЕЛЬ ПОСЛЕДНЕГО ПРОРОЧЕСТВА
I
Православная церковь, и прежде всего арабское православие, занимают особую позицию в диалоге с исламом. Эта позиция - результат более чем тысячелетнего их сосуществования на Ближнем Востоке и пятисотлетнего в Юго-Восточной Европе. Мы помним о прежних трагедиях, о непреодолимых разногласиях и обвинительных вердиктах. Но не следует забывать, помимо этого, и о связях между простыми людьми, которые складывались в атмосфере библейской общности, уважения к великим заступникам - как мусульманским, так и христианским; но превыше всего - интуитивное взаимопроникновение высочайших духовных опытов. Достаточно вспомнить размеренное призывание имени Господа в «сердечной молитве» исихастов и dhikr500 суфиев; или несомненное родство «безумных в Господе» в исламе и «юродивых во Христе» в православии; или столь близкую известным мусульманским представлениям тему agramatos, «неграмотного» духовидца, становящегося чистым листом, на котором может писать Бог. Можно было бы также, как это предлагал Анри Корбен, сравнить нетварный свет501 христианского Востока с миром светов в шиизме:502 и то, и другое учение связаны с пневматологией503. Нет ничего такого, что не встречалось бы в обеих традициях, включая понятие Бога, непостижимого в Его сверхсущности и явленного в Его именах.
В то же время в современном диалоге с исламом православное богословие предстает более тринитарным, чем какое-либо другое, лишенным унитаристского искушения и даже половинчатой наклонности томизма к включению ипостасей в сущность. Тайна единства, и не малая, коренится в тайне Отца - ό θεός, -глубинном источнике божественного. Это гарантия от неоарианства, которое сегодня проявляется почти во всем, в частности, чтобы облегчить, как многие полагают, диалог с исламом.
II
Как точно отметил митрополит Жорж Ходр, богословие христианского Востока придает встрече религий такой мировоззренческий ракурс, который позволяет обойтись без двусмысленного понятия «естественная религия», применяемого иногда к исламу. Уже природа сама по себе есть откровение, вселенная есть первая Книга, все вещи созданы и упорядочены Словом, и Дух их животворит. Правда, это откровение скрыто грехом, а диалог, - данный в том, что ислам называет Kawn (бытие), - скомпрометирован самообожением человека. Отсюда нужда в пророчестве, которое есть скорее восстановление, нежели установление. Святой Ириней говорит в этой связи о спасительных «установлениях» Слова, действующих всегда и повсюду.
Максим Исповедник, упорядочивая предвидения отцов Церкви, говорит о трех проявлениях Слова: в логосах вещей и в присущей нам духовной силе, позволяющей разгадать их; в слове пророческом и законническом; в Христе, который всему «подводит итог», в Нем диалог, заключенный в самом бытии вещей и подхваченный Невиим,504 обретает свое окончательное, хотя и не закрытое, пространство.
III
Какова же в этом контексте роль ислама? В XIV в. св. Григорий Палама, побывав в турецком плену, где он получил возможность вести серьезные богословские беседы с мусульманами, подчеркивал, что ислам позволил многим народам перейти от языческого идолопоклонства к вере Авраама. Помимо точек зрения, уже представленных в этом номере,505 следует вспомнить о том, что накануне первой мировой войны Бендали Жаузи, христианин из Палестины, в диссертации, которую он защищал в России, говорил о проповеди Пророка в Мекке как об истинном пророчестве. Патриарх Афинагор поддержал это утверждение. Мединская «замкнутость» объясняется не столько заблуждениями, сколько частичной неосведомленностью, связанной с недостатками свидетельств иудеев и христиан506. «Авраамическую линию, идущую от Отца верующих507 к Пророку арабов, следует понимать как провиденциальный мистический путь» (Ж. Ходр). «Прикосновение» Слова, если воспользоваться оборотом отцов Церкви, видно в Коране всякому внимательному и непредубежденному читателю-христианину. Разве не поразительно такое ревностное отношение к Иисусу, «печати святости»,508 рожденному от матери-девы? С этой точки зрения, ислам мог бы стать божественным вызовом иудеям все в том же контексте невоплощенной трансцендентности (воплощенной, однако, в Слове): он упрекает Израиль в ожидании мессии, исключительно по плотскому родству принадлежащего роду Давида; он объявляет, что этот мессия уже рожден Девой Марией. В эсхатологической атмосфере, характерной для ислама, Иисуса ожидают как махди509 и как судью.
IV
Многочисленные заветы, перечисленные Иринеем Лионским и упорядоченные св. Максимом, утрачивают хронологическую линейность и получают новый смысл, если их расположить в эсхатологической перспективе: не по отношению к Христу уже пришедшему, а по отношению к Христу грядущему.
Мухаммад - это не просто запоздалый ветхозаветный пророк, явившийся в христианскую эпоху для «евангельского приуготовления» язычников, он - возвеститель последнего пророчества. Как сегодня он противостоит духовной оседлости Израиля, так же он противостоял оседлости христианства, напоминая среди изобилия катафатических образов о недоступной mysterium tremendum,510 о неизбежности суда, упрекая христиан в непонимании монашеского совершенства - rahbāniyya, - признаком которого является Иисус. Перед лицом христианства ислам принял роль паbi, которого Господь направляет против Своего народа, поскольку для него откровение «как забавный певец с приятным голосом и хорошо играющий» (Иез 33:32).
Сегодня ислам может помочь нам освободиться от двух охвативших Запад искушений, связь между которыми все более упрощается: искушения безличной, имманантистской и амбивалентной мистикой, пришедшей в основном из индуизма и буддизма, и искушения мессианизмами светского, материалистического толка. В эти искушения впал или впадает сегодня и сам ислам как по причинам географическим (мусульманское продвижение в Индию и Юго-Восточную Азию), так и в силу того, что западная культура становится планетарной. Ислам противостоит этим искушениям благодаря присущему ему сознанию всепоглощающей, личной трансцендентности, но едва ли это сознание способно воспринять и преобразить то, что в них содержится положительного. Он преградил буддизму путь в Европу, но, соприкоснувшись с Индией, не сумел преодолеть двойственности и синкретизма иных мистиков. И сегодня он так же зачарован марксизмом - его идеей справедливого управления земными делами и историей, - но жестко выступает то здесь, то там против марксистов, ведомый все тем же мощным инстинктом трансцендентности.
V
Сегодня ислам должен ответить на вызов, брошенный историей. Во-первых, это касается взгляда на Коран и его содержание. Христианство, религия богочеловечности, взрыва вечного внутри исторического, всецело одобряет (и здесь есть риск) научный подход к текстам Откровения, тогда как ислам совершенно не воспринимает всерьез историчность Слова. Мусульманская апологетика признает точные науки, но, похоже, отказывается применять в экзегезе науки гуманитарные, как если бы научные методы имели значение исключительно «профанное»: все та же борьба с искушениями без их преображения. Однако то, что уста пророка - всего лишь орган для передачи провозвестия,511 не означает отрицания «науки о причинах откровения». Комиссия четырех, издавшая османовскую версию Корана,512 занималась критикой источников. Обращенные в ислам иудеи благодаря своим знаниям прояснили кораническое Откровение. Средневековый ислам попытался согласовать греческую философию с sharī'a513. Может ли современный ислам уйти от необходимости понять Коран, исходя также из исторического контекста доисламской Аравии, из влияний иудейских и христианских источников и, в частности, исторически достоверных фактов из жизни пророков? Если это произойдет, и если, с другой стороны, христиане постараются понять Коран в его богооткровенном измерении, не придется ли мусульманам всерьез отнестись к Ветхому и, особенно, к Новому Завету? Корану и Евангелию, согласно мусульманской доктрине, свойственно глубокое единство. Разве мусульманская экзегеза не призвана отныне к усвоению непосредственного знания Евангелий? И разве та ордалия,514 на которую сегодня вызывает Господь христиан, не заключается в разъяснении этого единства?
VI
В то же время, видимо, сама история, - а это всегда история не только людей, но и Бога, - побуждает некоторых мусульман осознать тайну креста. Как известно, Коран не признает распятия Христа в силу Его исключительной святости. Но ведь две оси креста знаменуют союз трансцендентного и исторического, союз крови и света. Только некоторые мистики - скорее те, кто сгорает в любви, нежели экзистенциальные монисты - возвестили о тайне креста и как бы слились с Иисусом. Сегодняшние страдания палестинского народа - предвосхищаемое искупление, в его трагической отверженности и даже поверх исторических горизонтов открывающее арабским поэтам тайну смерти-воскресения Самого Распятого.
Перевод с французского Леонида Торчинского
Под редакцией Алексея Журавского