|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Мухаммед Аркун¹¹⁸

РАЗМЫШЛЕНИЯ МУСУЛЬМАНИНА О «НОВОМ» КАТЕХИЗИСЕ¹¹⁹

Кавычки, в которые заключено прилагательное новый, указывают на то, что я учитываю уточнение Поля Валадье, который предпочитает говорить о «последнем Катехизисе»¹²⁰, протестуя против шумной рекламы, которая пытается убедить нас, будто «этот Катехизис - первый и единственный, изданный Католической Церковью со времен Тридентского Собора»¹²¹. На мой взгляд, основное значение этого насыщенного, зачастую формального, детального и дидактического, текста заключается в том, что его авторы - учительная власть Церкви - обращаются «прежде всего - к епископам как учителям веры и церковным пастырям» (12). Таким образом, Катехизис представляет собой авторитетный документ не только для всех верных католиков, но и для всех нехристиан или христиан некатоликов, желающих вступить в диалог с главной ветвью христианства.

Много лет назад мне самому была предоставлена возможность подобного диалога как с католиками, так и с протестантами. Наиболее долговременное, последовательное и систематическое предприятие, в котором я принимал участие в первые годы его существования, - это Группа исламо-христианских исследований (GRJC), основанная отцом Р. Каспаром в 1978 г. и по сей день активно функционирующая в Марокко, Алжире, Тунисе, во Франции и в Бельгии¹²². Эта группа, в частности, предприняла коллективное исследование, получившее название Писания, вопрошающие нас¹²³.

Мои соратники по этому дерзновенному диалогу знают, с каким постоянством я стремился сделать все возможное, чтобы интеллектуальная критика, подкрепленная современными достижениями наук о человеке и обществе, превалировала в нем над всеми доктринальными формулами, унаследованными от трех монотеистических традиций. Если религии, называющие себя богооткровенными, до сих пор способны дать критически настроенному сознанию человека настоящего времени ничем не превзойденное, незаменимое и по-прежнему необходимое всем людям послание, то сделать это они могут, лишь используя современные формы мышления и способный их выразить язык.

Говоря о современном мышлении, я имею в виду не только области знания, на которые оно переносится во избежание плена одной единственной точки зрения, но также и саму наблюдательную стратегию, с помощью которой мышление завоевывает каждую область, для выработки правильного взгляда на изучаемую реальность.

Когда дело касается религий, разум не может больше чувствовать себя спокойно в этой привилегированной области, долгое время защищаемой богословами от всяческого вмешательства. Богослов вел себя одновременно как собеседник и глашатай Божий, ибо он один имел право - каким образом? при каких условиях? во имя кого или чего? - толковать то, что он называл богооткровенной истиной, чтобы извлечь из нее верные, надежные положения, которые будут питать веру народа. Поэтому все три богооткровенные религии знают учителей Закона - именно с прописной буквы З, отсылающей к Закону, установленному Богом, дабы служить единственным источником для законов, а лучше сказать, для этико-религиозных и, следовательно, юридических норм человеческого поведения.

Мы знаем, во что в христианской Европе превратилось всеобъемлющее богословско-политическое образование, где potestas (политическая власть) была подчинена auctorias (духовной власти Церкви). Философская критика начиная со Спинозы; прогрессирующая автономизация политической, юридической и экономической сфер; развитие наук о человеке и обществе; недавние «перевороты» в биологии, физике и химии, - все это радикально изменило образ мышления и статус знания, порожденного разумом, столь подвижным, столь изменчивым, столь часто противоречащим собственным достижениям, что даже великие ориентиры классической метафизики - трансцендентность, онтология, предельный смысл, вечность, сакральное и т.д. - перестали указывать путь Истины.

ПРЕОДОЛЕТЬ ДОГМАТИЧЕСКИЕ БАРЬЕРЫ

Полное приключений путешествие человеческого духа по историческим путям Европы - речь идет о Европе, поскольку другие великие культуры (Китай, Япония, исламский мир, Африка) вступили на эти пути лишь после толчка извне в форме либо деструктивных потрясений, либо высокомерных наставлений. Так, мусульманское сознание, порвав с достижениями собственного классического богословия и, более того, - со своими философскими поисками, ожесточилось в воинственном идеологическом неприятии всего того, что оно называет западной моделью. Следует признать, что экономическое и геополитическое давление Запада на современный исламский мир заставляет мусульманское сознание сопротивляться, а не искать путей к общению. В подобных условиях жесткое изложение правоверного католического учения в «новом» Катехизисе может лишь внушить мусульманам стремление, в свою очередь, искать защиты в аналогичном непримиримом доктринальном утверждении прежних основ веры. Наглядный тому пример мы можем найти в исповедании веры Ибн Батты,¹²⁴ ханбалитского автора X в.,¹²⁵ или - более поздний и еще более примечательный пример - в al-Farīda l-ghā'iba Мухаммада Абд ас-Салама Фараджа¹²⁶.

Что поражает при сравнении этих двух катехизисов, или двух исповеданий веры, - одинаковое безразличие авторов подобных текстов к лобовому, непримиримому, совсем как в средние века, противостоянию двух замкнутых догматических позиций, даже в XX в. не допускающих никаких поправок и никакого переосмысления тех положений, которые продолжают оправдывать пронизанное нетерпимостью понятие «справедливая война» (выражение, употреблявшееся в светской и демократической Франции во время войны в Персидском заливе).

В скрупулезном тематическом указателе объемного Катехизиса нет ни понятий ислам и Коран, ни имени Мухаммад. Зато в нем много отсылок к Откровению, Священному Писанию, пророкам. Чтобы найти параграфы, посвященные Иисусу, следует обратиться к разделу Христос, а не Иисус (такого пункта в указателе просто нет)¹²⁷. Между тем как раз имя Иисуса из Назарета могло бы дать благоприятный повод для плодотворных обсуждений актуальных проблем нового богословия откровения, в котором приняли бы участие иудеи, мусульмане и христиане, в равной мере уважающие свои религиозные традиции и достижения эмансипированной рационалистической мысли Нового времени. Речь идет вовсе не о поверхностном синкретизме или об отказе от неизменных учительных истин, которые всегда питали и питают нашу духовность. Однако необходимо объяснить, каким образом, почему и с какими сегодня для нас последствиями понятие Бога или личности Божьей в ходе истории претворилось во взаимоисключающие богословия. В наши дни диалог с коранической христологией особенно необходим как с точки зрения Катехизиса, претендующего быть правоверным, так и с точки зрения современного исламского богословия, нуждающегося в дальнейшей разработке. Вот уже тридцать лет я веду борьбу, направленную на преодоление догматических барьеров, и нахожу, что Катехизис, каким он был задуман и представлен, способствует лишь увеличению психологических и концептуальных преград на пути разработки критического богословия коранической христологии. Не окажутся ли мусульмане, имеющие перед собой пример «нового» Катехизиса, в ситуации, когда в их устремлениях еще более возобладает тяга к правоверию и доктринальной чистоте? Если католики желают заново обратить секуляризированную Европу, вернув ее к истинному Христову учению, то почему бы и мусульманам не сделать то же самое и не возродить духовный этос уммы, верной неизменному слову Божьему, окончательно явленному в Коране¹²⁸? В обоих случаях мы отказываемся от свободной мысли, которая позволяет представить догматы исторически.

И вот мы уже готовы к новым справедливым войнам, новым анафемам, новым губительным авантюрам, новым блужданиям сознания, которое называем религиозным, но которое в подобных своих проявлениях является догматическим, фантасмогорическим, внеисторическим.

Проблемы мира между религиями, терпимости, гуманитарной помощи, справедливости и свободы для всех народов будут возникать тем чаще, чем прочнее будут воздвигаться и охраняться догматические барьеры в каждой религии. Но очевидны параллели между гуманным дискурсом религиозных авторитетов и глав секулярных западных государств: первые оправдывают и прикрывают действие догматов, остающихся неизменными, вторые отвлекают внимание от беспощадной системы неравенства, от которой страдают отверженные, вытесненные и угнетенные современным миром народы, не принимающие этот мир в той же степени, в какой он не принимает и даже отвергает их.

Я уже слышу, как хранители сакрального, хранители богооткровенных истин, вожди духовного призвания человека, «способного принять Бога»,¹²⁹ упрекают меня в политизации полемики, как это вообще свойственно сегодня мусульманам, и в игнорировании основополагающего и не подлежащего изменению религиозного содержания «нового» Катехизиса.

Отвечу, что размышлять о политике - вовсе не значит политизировать, а напротив, - обогащать и придавать большое значение дебатам о религии. Политика лежит в корне религиозных материй, равно как и религия питает политику и влияет на нее. Мы постоянно сталкиваемся с их взаимозависимостью, будучи не в силах преодолеть компромиссные решения - такие, например, как отделение Церкви от государства, которое разделяет сферы их компетенции, оставляя в неясности, на уровне идеологической поделки, более сложный вопрос согласования духовного и мирского. Достаточно вспомнить периодически повторяющиеся споры о позиции Церкви по отношению к правительству Виши или нацизму, ее полной вовлеченности в колониальную экспансию, ее взаимосвязи с Западом - как основании для миссии, несомненно видоизмененной, однако по-прежнему богословски обоснованной догматами, которые приводятся в «новом» Катехизисе. Вопрос о политическом и религиозном в той же мере затрагивает и философию, наиболее свободную от богословия, о чем свидетельствуют споры о Маймониде, Аверроэсе, Спинозе, Ренане, Марксе, Хайдеггере¹³⁰.

Что же касается ислама, то здесь мы довольствуемся повторением броской формулы, растиражированной самими мусульманами, о том, что ислам есть нерасторжимое единство религии, государства и мирской жизни (đin, dawla, dunyā}. Лишь те, кто совершенно незнаком с обширной литературой о взаимосвязи богословия и политики в исламе, повторяют эту формулу, упрощенную и весьма мобилизующую [мусульман] в начатой еще в XIX в. борьбе против колониального господства. Взгляды мусульман на взаимосвязь богословия и политики как на теоретический вопрос были полностью искажены исторической ситуацией, сложившейся в результате колониальных завоеваний и вновь обострившейся начиная с 60-х годов нашего столетия в ходе возрастающей гегемонии Запада в экономической, финансовой и технологической областях. Приоритеты национально-освободительной борьбы, усилившейся в связи с новыми притеснениями со стороны Государств-Наций-Партий¹³¹, которые образовались после завоевания независимости, постоянно отодвигают в неопределенное будущее работу по критическому осознанию всей религиозной традиции ислама. Ограниченность сознания принимает все более разнообразные формы, расширяя тем самым область не подлежащего осмыслению (impensable) и неосмысленного (impensé), - тогда как очевидна насущная необходимость разрушить старые догматические барьеры, восстановленные и использованные национально-освободительными движениями, а после обретения независимости - движениями национального строительства.

Отсюда становится понятно, почему образованный и критически настроенный мусульманин, будь он индонезийцем, индийцем, узбеком, алжирцем, турком, сенегальцем, полагает, что он может и должен апеллировать к сознанию христиан, вопрошая о том, как оно распорядилось той исторической привилегией, которая обеспечила ему возможность утвердиться в европейских обществах, с X в. Гак же, как он может вопрошать сами европейские общества о том, каким образом получилось именно так, что христианская мысль, занятая исключительно отстаиванием своих догматических позиций перед лицом вызовов и несомненных достижений современности, не смогла определить и добиться таких условий, которые позволили бы ей преодолеть себя вместо того, чтобы умножать расколы и различные формы эксклюзивизма. В самом деле, что сделала Европа интеллектуальных, институциональных и научных революции, чтобы способствовать улучшению условий жизни людей за пределами ее собственного политического пространства? Не вызывает ли сегодня катехизис прав человека такой же скепсис, насмешку и недоверие, как и «новый» Катехизис? И что означает в этот исторический момент крушения надежд, которые прежде связывались с марксизмом, реставрация на тех же землях исторической привилегии двух катехизисов, одновременно соперничающих и вполне изоморфных? Следует ли объяснять тот большой успех, с каким разошелся «новый» Катехизис, сближением мирского сознания с религиозным в едином желании скрыть за гуманитарно-духовными рассуждениями те коллективные трагедии, которые породили в мире экспансия анархии или навязывание античеловеческой модели управления обществом? Не слишком ли быстро мы отказались от философских вопросов смерти Бога и смерти человека как исторических симптомов превращения гуманной деятельности в антигуманную? Действительно, теоретические построения относительно смерти Бога и смерти человека не могли открыть перед нами новых горизонтов мысли и деятельности, пока они не учитывали этого аспекта современной истории - мира, превращенного в придаток, порабощенного, эксплуатируемого, ослабленного, разделенного, декультурированного, лишенного своих корней теми, кто сегодня потрясает, как я назвал их, изоморфными катехизисами. Это - исторический факт, еще не осмысленный ни одним из направлений современной мысли, что ни христианский «гуманизм», если учительная власть примет такую формулировку, ни европейский гуманизм в его секулярном варианте не включили в сферу своих размышлений и интересов современные трагедии второго и третьего миров¹³² как данность, неотделимую от их гегемонии, которой они обладают по меньшей мере с XIX в.

Напротив, оба катехизиса - религиозный и мирской - скрыто используют эти трагедии как вспомогательные апологетические средства, которые навязывают путь, пройденный христианским Западом и Западом эпохи Просвещения, в качестве исторического эталона, щедрый потенциал которого - совсем как христианская любовь к ближнему - способен повсюду облегчить жизнь нуждающимся, будь то в колониальный период или сегодня - после очевидного краха Государств-Наций-Партий, обнаруживших неспособность управлять своими обществами.

Я лишь в общих чертах определяю основные координаты той схемы понимания современного мира, которую мы находим у всех главных действующих лиц - как со стороны тех, кто извлекает выгоду из гегемонии, так и со стороны ее жертв. Нетрудно заметить, что такая схема неизбежно сводится к анализу конфликта фикций, тогда как желательно было бы понять позицию авторов «нового» Катехизиса.

Вернемся к этой позиции теперь, когда мы обрисовали конкретный исторический контекст, в который должно вписываться любое притязание заслуживающим доверия образом восстановить сегодня возможность говорить, открыто заявляя о своих религиозных истоках.

Помочь углублению знаний о вере¹³³ - такова цель, которую преследуют катехизисы любых типов и форм. В конечном счете они призваны способствовать гуманизации и общественной адаптации человека. Руководства по просвещению гражданина светской республики составляются подобным же образом, - в лапидарных, легко запоминающихся положениях они отражают принципы и ценности, которые воспитывают преданность республиканскому идеалу.

ЭКСКЛЮЗИВИСТСКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ОТКРОВЕНИЯ

Для того чтобы подобный метод был эффективным, следует избегать какого бы то ни было компаративизма. Вот почему, как уже говорилось, упоминание об исламе отсутствует в Катехизисе вообще,¹³⁴ а Израиль и иудаизм появляются лишь в связи с неизбежными ссылками на Иисуса (Христа) там, где речь идет о Его собственной религиозной традиции.

Вопрос о смысле формулируется, таким образом, в виде дилеммы: либо мы остаемся в рамках традиционного постулата, гласящего, что истина одна, как Один Бог, открывший ее людям; либо мы признаем статус современного разума, сознающего, что он вырабатывает разнообразные меняющиеся системы, которые выполняют функцию культурного кодирования реальности сообразно восприятиям и интерпретациям, складывающимся у разных групп людей и потому существенно различающимся.

Выбор «нового» Катехизиса не оставляет ни малейшей двусмысленности: единственное исторически подлинное и доктринально верное, то есть гарантирующее людям вечное спасение, Откровение совершилось в Иисусе Христе. Корректива, внесенная II Ватиканским собором относительно возможности обретения спасения через нехристианские религии, не ставит, однако, под вопрос исключительный статус Откровения, данного в Иисусе Христе.

Катехизис не разъясняет, как в контексте такого эксклюзивистского определения Откровения возможна реализация религиозной свободы. Что станет с этой религиозной свободой в отсутствие правового государства, признающего многообразие и относительную истинность вероисповеданий как рациональных оснований?

Таким образом, нам предстоит постоянно сталкиваться с противоречивостью, непоследовательностью, замкнутостью и необдуманностью того, что «вера», однажды сконструированная и декларированная, согласно логике Катехизиса более ничего собой не именует: она преобразует все в слово «тайна». Я знаю, что богослов никогда не согласится с подобной формулировкой, с тем, что вера в сущности есть психическая и психологическая конфигурация каждого человека: либо она есть, либо ее нет, как утверждают сторонники благодати; ей необходима эта благодать Божья, которая переносит в область тайны и сверхъестественного те механизмы, которые мы пытаемся анализировать. Психоаналитики и психолингвисты будут тщательно изучать особенности, накладываемые родным языком, историей семьи, социальной принадлежностью, воспитанием и т. д. Мы знаем, что споры с богословами, впадающими в отклонения, или с учеными, пытающимися проникнуть в запретную зону, постоянно возобновляются. Сегодня нам хотелось бы преодолеть пары дуалистической мысли, которые начиная со средних веков не только в трех религиях Откровения, но и в классической метафизике противопоставляют друг другу веру и разум, истину и ложь, добро и зло, красоту и безобразие, справедливость и произвол и т.д. Начиная с XVIII в. к этим парам добавились миф и разум, миф и история, примитивный/дикий и цивилизованный/одомашненный, слаборазвитый и развитый, сакральное и профанное, традиция и современность, духовное и мирское/секулярное, рациональное и образное и т.д. Самые высокие научные инстанции поддерживают разделение на точные науки (hard sciences) и науки гуманитарные, социальные (soft sciences). Обращаясь к обществам, где проводятся наиболее продвинутые «научные» исследования, убеждаешься, что существуют широкие области, в которых торжествуют легковерие, уже не «простонародное», и мнимое знание для посвященных, умножающее количество «сект», и психологические предпосылки, благоприятные для пробуждения «веры».

В настоящее время в современных обществах, переживающих глубокие потрясения, где господствуют меркантильные отношения, которые не корректируются и не компенсируются интеллектуальной критикой, мы наблюдаем явления коллективного психоза, не только не контролируемого какой бы то ни было рациональной системой мышления, но угрожающим образом распространяющегося по трансляционным каналам (я не говорю, как многие другие, коммуникационным) в виде представлений, образов, мифологий, вырабатываемых и легализуемых ситуацией, которую я назвал бы всеобщим семантическим беспорядком.

Смехотворные социология и политология, находящиеся в плену старых категорий дуалистической мысли, заполонили книжные магазины работами об интегристском, фундаменталистском, радикальном «исламе». Мне неизвестны работы, авторы которых потрудились хотя бы из предосторожности взять слово ислам в кавычки, как это неуклонно всякий раз делаю я, когда говорю о сложных силах и механизмах, действующих в обществах, называемых мусульманскими, в 60-70-е гг. Формы проявления и функционирования того, что называют религиозным, - хотя социальные науки весьма далеки от того, чтобы освоить это понятие, - радикально изменили масштабы (демография) и содержание (новые интересы) борьбы за освобождение/угнетение: любому освобождению непременно сопутствуют новые формы угнетения. (См. все происходящее на Африканском континенте, в Азии и Восточной Европе, а также в более незаметных формах - в Западной Европе и Северной Америке).

Если бы скрытая антиисламская идеология со множеством ее трудов, посвященных исламизму, лучше контролировалась, мы нашли бы в неспокойных государствах - таких, как Иран, Ирак, Пакистан, Алжир, Египет, Заир, Уганда и т. д., - настоящие лаборатории для пересмотра религиозного и политического, для новой интерпретации всех великих религий от момента их возникновения. Разумеется, христианство тоже не избежало бы исторической переоценки религиозного фактора - переоценки антропологической, социально-политической, психо-социальной и философской. Цель этого пересмотра - не позволить, даже в области познания, сохранять исключительность положения христианства. Причина подобного подхода - наличие у христианства защитников не только среди могущественной и бдительной иерархии, но и среди общепризнанных ученых-исследователей, таких как Марсель Гоше, Рене Жирар, Макс Вебер, Пауль Тиллих, Поль Рикёр и др.¹³⁵. В то же время все остальные религии, существующие в развивающихся странах (исключение составляет иудаизм, также располагающий теоретиками с большим научным потенциалом), обречены на холодный, отрешенный и не всегда объективный взгляд наблюдателей, в большей или меньшей степени свободных от подходов, разработанных гегемонистской научной мыслью.

Я позволяю себе настаивать на факте неравноправного статуса, который по-прежнему господствует в истории, социологии и антропологии религий. Делаю это потому, что я уже применил к исламу, к которому я принадлежу по происхождению, через мою семью, через мои исторические обязательства, радикальный критический подход, не оставляющий места никакой привилегии, никакому принуждению в «вере». Читатель может досконально проверить радикализм моей критики того, что я называю «исламским основанием» (raison islamique), то есть всех смысловых элементов, разработанных мусульманскими мыслителями - разумеется, начиная с Корана, базового элемента ислама как религии, образа мысли, исторической силы, культуры и цивилизации. Очевидно, перед нами стоит задача, которую необходимо решить и которая ждет квалифицированных специалистов, прежде всего свободных от взглядов, навязанных гегемонистским сознанием, рожденным и взращенным в Европе христианской, а позже - светской и революционной. Для того чтобы заново определить смысл человеческого существования, мы должны войти в такое интеллектуальное пространство, в котором перестанем наконец действовать с позиций гегемонии в какой бы то ни было ее форме. А главное - перестанем действовать с позиций катехизисов (откуда бы они ни происходили), потому что их авторы стремятся навязывать истины, отказываясь задуматься вместе со всеми людьми о разумных основаниях этих истин. Я прекрасно знаю, что «новый» Катехизис может быть свободно признан теми, кто хочет сделать его руководством своей жизни. Однако проблема остается: Катехизис утверждает такое понимание истины, которое, согласно весьма справедливому замечанию Поля Валадье, не позволяет никаким иным религиозным или научным истинам «войти в осмос¹³⁶ или включиться в равноправную игру»¹³⁷ с ней. Этот момент представляется мне основным, так как он позволяет понять разницу в когнитивном статусе двух типов языковой артикуляции смысла: с одной стороны, нормативный дискурс, догматический, разработанный, систематизированный, катехизисов любого типа и любого вероисповедания; с другой, - то, что я называю пророческим дискурсом, содержащимся в Библии, Евангелии, Коране. Вот то, что наглядно, просто и ярко отличает новые исследования и свободный подход, способные помочь начать эту равноправную игру, без которой все призывы к терпимости будут бессмысленны. Нам следовало бы прочитать Коран с лингвистических и исторических позиций так, чтобы богослов не смог возвести непреодолимых барьеров, как часто это случалось, когда я участвовал в исламо-иудео-христианском диалоге. Конечно, обсуждение усложняется, когда исторически мыслящий филолог, охваченный присущим исследователю любопытством, игнорирует психолингвистические процессы, происходящие в сознании верующего, которое экзистенциально связано с пророческим дискурсом. Подобные помехи, часто возникающие между конкурирующими способами утилизации пророческого дискурса, лишь подтверждают его семантическую, символическую и мифологическую продуктивность и, следовательно, уже отмеченную выше необходимость продолжать движение к новому интеллектуальному пространству.

МЕСТО ИИСУСА ИЗ НАЗАРЕТА

Завершая размышления, полезные, надеюсь, для всех тех, кто серьезно относится к религиозному наследию человечества, я рискну высказать некоторые личные соображения относительно места, которое занимает Иисус из Назарета, ставший Христом в результате постоянной внутренней работы, совершенной в лоне христианских Церквей как живых организмов, которые определенным образом повлияли на судьбы людей.

Оставаясь в стороне от тяжеловесных спекуляций вокруг Троицы, тайн Рождества и Воскресения, проблем передачи послания и его богословского, художественного, литературного, иконографического и политического значения, я полагаю следующее. То, что сообщается человеческому сознанию в воплощении Слова, которое стало плотью, чтобы обитать среди нас (Логос, исходящий от Бога, как сказано в Коране, kalima min allāh¹³⁸); в страстях или страдании на кресте во имя любви-приобщения к смертной и горькой участи людей; в воскресении или отказе от абсолютной, необратимой, бесследной и бессмысленной смерти и, напротив, в отстаивании «Упорного Стремления к Вечной Жизни» и в желании приобщения к полноте бытия; в причастии жертвенной трапезы, мистически, неразрывно и навечно связующей (см. слабейшие связи с al-'urwa l-wuthkā в Коране¹³⁹) живых присутствующих и живых ушедших, - все эти парадигмы, направленные на то, чтобы сделать человека способным принять Бога,¹⁴⁰ не изменились и не исчерпали себя, будучи выраженными в языке, символах, притчах, метафорах, в постоянных усилиях и высших устремлениях каждого человека. Необходимо беречь то ничем не заменимое бескорыстие, с которым эти парадигмы дарованы наделенному свободой инициативы человеку для размышления, освоения и претворения. Существует серьезная опасность замалчивания или ложного истолкования этого бескорыстия институтом посредников, которые неизбежно зависят от социально-исторической конъюнктуры. Разве что эти посредники согласятся признать любые проявления творческой свободы, т.е. сделают то, что наиболее часто опровергает история на примере всех сложившихся форм правоверия¹⁴¹.^/142

Как случилось, что христианские общества отошли от столь плодотворных парадигм, обесценили их, заменив прагматической философией и функциональной культурой, - вопрос, который заслуживал отдельного рассмотрения в «новом» Катехизисе. Это единственный эффективный способ выявить условия, которые позволили бы вновь включить в модусы современной мысли наиболее «конкурентоспособную» часть христианского послания. Но, может быть, авторы Катехизиса рассчитывают больше на помощь благодати, нежели на состязание умов, в деле поддержания того огня, погасить который стремятся столь многочисленные силы?

P.S. Некоторые читатели из христиан сочли, что я не воздал должное духовным и нравственным достоинствам «нового» Катехизиса. Я вовсе не игнорирую его вклад в жизнь западных обществ, все более и более испытывающих необходимость в восстановлении или новом определении этических ценностей, которыми они до сих пор слишком часто пренебрегали. Целью моей было не одобрение или осуждение, и уж тем более не стремление навязать свое понимание роли религиозного образования в наше время. Я знаю, сколько споров вызывает этот вопрос, особенно во Франции, где светские позиции с пристрастием утверждаются всякий раз, как только ставится вопрос о включении в жизнь общества, в какой бы то ни было форме, религиозного самовыражения личности. Напротив, мне представляется возможным и необходимым защищать, разъяснять, интеллектуально обосновывать принципы исследования и преподавания религиозной антропологии, неотделимой от социальной и культурной антропологии. Я пытаюсь открыть мусульманам эту дисциплину, которую они в подавляющем большинстве еще не знают. Однако я также утверждаю, что современная антропология далека от проблем, поставленных именно теми интеллектуальными воззрениями, которые определяют дискурс «нового» Катехизиса. Я рассчитываю более подробно высказаться по этому важнейшему вопросу в моей книге Насилие, священное, истина в религиозном дискурсе: на примере IX суры¹⁴³. Это название ясно выражает главенство антропологического подхода, не игнорирующего ни исторических подходов, включая даже историцистский, ни лингвистического анализа, ни проблем, поставленных традиционными экзегезами. Необходимо дать исследователям время проверить надежность и плодотворность этих новых разработок, а не противопоставлять им a priori скептицизм и бесплодное, обескураживающее неприятие, особенно если речь идет об исследователях, которые не только не отворачиваются от духовных нужд человека, но, напротив, стремятся дать духовной жизни основания более устойчивые как перед лицом лигитимной критики со стороны социальных наук, так и перед огульными опровержениями, которые мы в избытке встречаем в наши дни.

Перевод с французского Алексея Журавского

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|