| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Оливье Клеман
ПАПА, СОБОР И ИМПЕРАТОР В ЭПОХУ СЕМИ ВСЕЛЕНСКИХ СОБОРОВ
Настоящее исследование по истории церковного устройства в IV - VIII вв. основано, в первую очередь, на книге Вильгельма де Фриса "Запад и Восток" (Ed. du Cerf, Paris, 1974).
Я начну с характеристик главных действующих лиц этой истории - папы, собора и императора, - а затем коснусь того явления, которое мне хочется назвать чудом и компромиссом "общения": папа в общении с собором, Восток в общении с Римом.
I. ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
A. Папа
В 382 г. Римский синод во главе с папой Дамасом ясно и недвусмысленно заявляет, что Риму принадлежит право первенства, основанное на том, что Римский епископ является преемником и викарием апостола Петра. Вполне возможно, что именно на этом синоде были приняты три первые главы Decretum Gelasianum, в которых вопрос о первенстве становится именно в таком аспекте.
На Эфесском соборе 431 г. легат папы Целестина напоминает, что Христос поставил Петра основанием Церкви, но Петр продолжает присутствовать в своих преемниках, исполняя через них функцию арбитра. Если Целестин посылает на Собор своих легатов, то он делает это в силу того, что является преемником и викарием Петра (1, I/ I, 60). В своем послании к Собору от 15 марта 432 г. он пишет, что на него возложена забота о всей "полноте" Церкви, являющаяся живым выражением "заботы Петра", которая простирается на всех.
Далее Целестин цитирует отрывок из Послания к Коринфянам (2 Кор 11:28), в котором говорится о "заботе о всех церквах" - впоследствии римские папы будут непрестанно ссылаться на этот текст (1 I/I, 7,145). Когда Эфесский собор осудил Нестория (папа сделал это еще раньше), легат Филипп заявил, что "святые члены воссоединились с главой" (1, I/I, 58).
Во время Халкидонского собора (451) папа Лев Великий заявляет, что Господь передал апостолам власть через Петра (Sermo IV, 2,/ /6, 54, 149). Таким образом, святой Лев сформулировал концепцию, которая будет с того времени отражать точку зрения Рима на пределы власти патриархов по отношению к власти папы. К этой концепции добавляется теория "трех престолов Петра" - то есть трех кафедр, основанных апостолом Петром: Римской, Антиохийской и Александрийской.
Во время шестого Вселенского собора (III Константинопольского, 680 - 681) папа Агафон заявляет, что именно ему принадлежит определяющая власть в вопросах веры. В Римской церкви, основанной Петром и продолжающей оставаться местом его присутствия, всегда сохранялась в чистоте апостольская вера, поэтому она и является "духовной матерью всех церквей" (3, XI, 234, 235, 239, 242).
Наконец, на седьмом Вселенском соборе (П Никейском, 787) папа напоминает через своих легатов, что основным критерием чистоты веры является вера Рима, а критерием пребывания в церковном общении - общение с Римом (3, XII, 1086).
B. Собор
Еще в доникейскую эпоху поместные и областные соборы, а затем соборы вселенские - с уверенностью заявляли, что их решения принимаются "по внушению Духа Святого" (7, 15 - 16).
Если для папы главным было положение "викария апостола Петра", то для соборов - общение в Духе Святом: Тело Христово, Церковь есть храм Святого Духа, который - в момент испытаний - собирает вместе поместные церкви, чтобы явить им истину. Размышляя о первом Вселенском соборе в Никее, свт. Афанасий Александрийский говорит, что Собор - если он в действительности является таковым - выражает общение церквей не только в пространстве, но и во времени: решение Собора должно соответствовать Писанию, учению апостолов и преданию Отцов. Афанасий нигде не говорит о том, что участие Римского епископа в Соборе или его присоединение к решениям Собора является необходимым условием для того, чтобы Собор этот мог считаться вселенским (7, 25).
На первом Константинопольском соборе (вскоре провозглашенном вторым Вселенским) первенство Рима трактовалось просто как первенство чести, основанное на важной роли этого города в политической жизни империи (правило 3-е). Этот сугубо восточный Собор, состоявшийся в тот момент, когда из-за разногласий по вопросу об Антиохийской кафедре общение с Западом не было полным, заявляет своей о самодостаточности - в Духе Святом и вне подчинения какой-либо иной власти.
Эфесский собор выносит осуждение Несторию, исходя из полноты своих собственных полномочий. Богословствование этого Собора основывается не на послании папы (который заявляет о своих особых правах), а на послании свт. Кирилла Александрийского.
Эфесский собор рассматривает ратификацию его решений папскими легатами не как необходимое утверждение со стороны верховной власти, а как присоединение Запада к суждению, вынесенному Востоком, присоединение, придающее этому суждению вселенский характер.
Халкидонский собор снова заявляет о своей самодостаточности в духовном плане, о своей полноте. "Собор, ... собравшийся милостью Божией ... в Халкидоне определил следующее..." (1, II / I, 2, 126). Главным критерием для этого Собора является апостольское предание, конкретнее - Никейский символ. Послание папы Льва - его/ знаменитый "Томос" - был "принят" Собором лишь после долгого и тщательного испытания. И только тогда о "Томосе" начинают говорить как о выражении общей веры: "Это учение апостолов, ... это учение Кирилла", "вера православных", "Петр вещал устами Льва" (1, II / I, 2, 130).На пятом Вселенском соборе (II Константинопольском) Отцы приступают к обсуждению "Трех глав" вопреки запрещению папы, который, будучи в то время в Константинополе, отказывается принять участие в Соборе. Собор сразу же заявляет, что вопрос о вере может быть решен только соборно, а не одним человеком, даже если этот человек - папа. "Никто не может в вопросах веры выносить предварительное решение за всю Вселенскую Церковь, поскольку каждый нуждается в помощи другого." Отцы пятого Вселенского собора ссылаются на Собор апостольский (Деян 15:22 и слл.) и на слова Иисуса: "где двое или трое собраны во имя мое, там я посреди них" (Мф, 18: 20) (1, IV, 1, 209). Следовательно, если в вопросе веры папа единолично восстает против Собора, представляющего полноту вселенской церкви, то тем самым он отлучает себя от вселенского общения.
На шестом Вселенском соборе ( III Константинопольском) отцы, восстанавливая единство церкви, изрекают анафему не только Константинопольскому, Александрийскому и Антиохийскому патриархам, но также и папе Гонорию. Заметим, что ко времени Собора никого из этих четырех патриархов, скомпрометировавших себя поддержкой монофелитства, уже не было в живых.
На том же Соборе послание папы Агафона - его suggestio (anaphora) - с величайшим почтением выносится на обсуждение, подвергается тщательному исследованию и лишь после этого полностью принимается, поскольку оно согласуется - и в этом связь времен - с решением Халкидонского собора и со всем Преданием: Евангелиями, учением апостолов, определениями соборов ...Именно это общение церквей, разделенных пространством и временем, является критерием Истины.
На II Никейском соборе (7, 227 и слл.) новоизбранный патриарх Тарасий в своем первом послании к папе Адриану подчеркивает, что истинным председателем на Соборе является Христос, пребывающий в Евангелии, лежащем посреди собравшихся. Конечно же, на Соборе было зачитано письмо папы, но помимо этого оглашались и послания восточных патриархов, а также свидетельства св. Отцов. Собор постоянно возвращался к мысли об общении в пространстве и времени. Ереси были побеждены, еретики - осуждены, единство Церкви - восстановлено "Личностью Христа и наших православных императоров".
C. Император
Не следует забывать о той тесной связи, которая существовала между собором и императором, и о том, что со времен Константина соборы стали основополагающей структурой церкви империи и самой империи...
Созыв первого Вселенского собора стал, по сути дела, возможен лишь благодаря "обращению" императора. С тех пор именно император созывает соборы, предоставляет в распоряжение епископов императорскую почту и обеспечивает содержание соборных отцов во время работы этого собрания.
Когда Константин созывал Никейский собор, он наравне с другими епископами пригласил на него папу Сильвестра, но полностью игнорируя его первенство. Сам же Собор, по всей видимости, проходил под председательством Осия Кордувского - доверенного лица императора. Что касается последнего, то он не только созывал этот Собор, но и придал силу закона его постановлениям.
В Эфесе император высказывает пожелание, чтобы Собор занялся делом Нестория, который к тому времени уже был осужден папой. Такое положение дел сохранится в ходе большинства вселенских соборов, за исключением седьмого, который соберется именно потому, что императоры отступят от Истины!
В IV-V веках Церковь постепенно соглашается стать церковью империи, в которой император, чья власть обретает сакральный смысл, получает своего рода "арбитражную власть" в вопросах веры. Отдельные попытки сопротивления установлению такого порядка быстро преодолеваются. Император силой навязывает принятие соборных решений, пытаясь таким образом разрешить проблему такого рода: если значительная группа верующих, быстро составившая некую параллельную церковную структуру, отказывается принять эти решения, то кто же прав в такой ситуации? Именно от императора исходит убеждение, что только новый Собор всеимперского масштаба может отменить решения предыдущего (который в таком случае осуждается как сатанинское "сборище" или "разбойничий собор").
В Халкидоне весь ход дискуссий направляли представители императора, не обращавшие особого внимания на позицию легатов. Разумеется, император при этом не претендовал на право принимать решения в вопросах веры, заявляя, что вопросы эти относятся к компетенции епископов. Однако именно его представители давали Собору вполне определенные установки, а сам монарх - хотя и в сдержанной форме, но вполне решительно - отдавал приказы епископам. В таком вопросе, как избрание Патриарха Константинопольского слово императора имело решающее значение. Со времен Халкидонского собора Церковь фактически перестает быть институтом, отделенным от государства, превращаясь в некий организм, неразрывно связанный с христианским обществом, организованным в рамках единой империи, во главе которой стоит император - "равноапостольный" помазанник Божий.
Мы имеем все основания констатировать, что несмотря на ряд столкновений с императором по некоторым второстепенным вопросам, папа Лев Великий полностью разделяет такую точку зрения. Гармоническое сотрудничество между царством и священством во благо христианского общества - вот идеал, который провозглашает и к которому стремится папа Лев. Он благодарит Бога за то, что император соединил в себе царскую власть и священническое рвение (Ер. 24/ /6, 54, 735). Император обязан сохранять единство Церкви, и потому он является в душе не только царем, но и священником. Лев восхваляет sacerdotalis affectus (священническое сознание) императора (Ер. 85/ /6, 54, 924). Он считает, что для подавления ереси вполне законно обращаться к помощи государства. Более того, он иногда употребляет такие выражения, в которых чуть ли не приписывает императору определенную степень непогрешимости в вопросах веры: Святой Дух, питающий разум императора, подает через него спасение всей Церкви (Ер. 162/ /6, 54, 1143). Остается лишь недоумевать, какой смысл вкладывал Лев Великий в эти слова, - тем более, что они практически аналогичны его заявлениям об авторитете папы. Думается, на эту тему - о направленности мысли святого Льва и о семантике его посланий - можно было бы написать целое исследование.
Пятый Вселенский собор (П Константинопольский), который, как мы видели, совпал по времени с периодом крайнего упадка папства, полностью подчинялся воле Юстиниана. На шестом Вселенском соборе (III Константинопольском) император открывал дебаты, задавал вопросы чисто богословского характера, включался в дискуссии и направлял их ход. Собор называет императора "опорой церквей" и "хранителем истинной веры" и обращается к нему с просьбой назначить нового Патриарха Антиохийского. Характерны некоторые заявления этого Собора:
"О ты, Император и самодержец (autocrator), ты с помощью Вседержителя (Pantocrator), который царствует вместе с тобой, изрек окончательное суждение, о избранник Божий" (3, XI, 665 D).
"Врата адовы не одолеют православную империю" (3 XI 668 С) которая, как мы видим в этом случае, полностью отождествляется с Церковью.
В период иконоборческого кризиса папа Григорий II (715-731) провозглашает императора Льва III "Главой христиан" (3, XII, 959). В своем ответе (к сожалению, до нас не дошедшем) Лев называет себя "императором и священником". Григорий в принципе одобряет это определение, но делает оговорку, что оно верно лишь постольку по скольку императоры - в согласии с понтификами - стараются углубить понимание догматов.
Во время заседания II Никейского собора император напоминает, что именно он, а вовсе не папа является главой Respublica christiana. Именно в силу этого он созывает собор, руководит его работой, гарантирует свободу мысли на этом соборе. В послании, направленном императору от имени собора, новоизбранный Константинопольский Патриарх Тарасии заявляет, что императоры - ученики апостолов и разделяют их обязанности: summetochoi (3, XIII, 408) Они искореняют заблуждения "наитием Духа Святого, который обитает в них" (ibid., 401)
II. ЧУДЕСА И КОМПРОМИССЫ "ОБЩЕНИЯ"
В тот период, о котором мы сейчас говорим, и на Востоке и на Западе было очень сильно понимание Церкви как общения. Общение есть та связь, которая соединяет всех верных во единую Церковь - fidelium universitas, как говорит святой Лев. Основой и определяющим фактором общения является истинная вера. Пребывая в общении друг с другом, церкви тем самым взаимно признавали единство своей веры.
Когда состоялся первый Константинопольский собор - собор сугубо восточный, явно игнорировавший Запад и заявлявший о том, что он правомочен принимать законы, обязательные для всей Церкви, - епископы северной Италии во главе с Амвросием Медиоланским заявили, что сама процедура этого собора нанесла удар по соттиnio. Они говорили, что собору в Константинополе следовало бы учесть и позицию Запада. Они подчеркивали при этом, что речь идет не о соблюдении некоей правовой нормы - поп praerogativam vindicamus xaminis, но о проявлении уважения к общению, через которое должны быть соединены все церкви (святой Амвросий, Ер. 13/ /6, 16, 950 - 953). В отличие от этого собора на III Константинопольском соборе присутствовали патриархи Константинопольский и Антиохийский, а остальные - начиная с Папы Римского - направили своих представителей. Вселенское общение было представлено "пентархией" пяти патриархов, что дало собору основание сразу же провозгласить себя вселенским.
A. ПАПА В ОБЩЕНИИ С СОБОРОМ
Как мы уже видели, Рим настаивает на том, что его суждение является решающим ex sese, а роль Собора сводится к тому, чтобы это суждение утвердить.
Вместе с тем папы еще далеки от того, чтобы полностью игнорировать принцип соборности: ведь они говорят о том, что хотят отстоять веру Петра - а значит, и веру всех. К тому же, каждое решение Рима принимается не единолично, а Римским синодом, следовательно, и оно является соборным актом.
В своем послании к Эфесскому собору папа Целестин, разумеется, выражает пожелание, чтобы собрание епископов присоединилось к его собственному решению, но при этом оговаривается, что Отцы Собора должны сделать это лишь в случае, если решение это покажется им всем полезным и добрым, и сможет стать "мерой, обеспечивающей мир во всей Церкви" (1/ /I/II, 24). Папа видит в Соборе собрание преемников апостолов - собрание, на котором присутствует Святой Дух. Послание Целестина, пишет Вильгельм де Фрис, есть "гимн славе соборности"(цит. соч., р. 66). "Собрание епископов, - пишет папа, - свидетельствует о присутствии Духа Святого". В "святом сонме" епископов вновь оживает Апостольский собор в Иерусалиме. Господь облек общей ответственностью папу и всех епископов научать народы. "Святой Дух поставил епископов "пасти Церковь Бога" (Деян 20:28)". ( 1/ /I/II, 22 - 24).
После закрытия собора Целестин пишет клиру и народу Константинополя, что "Несторий был осужден и Вселенской Церковью и нашим собственным приговором". На Соборе "Святой Дух, всегда живущий в своих священниках, постановил то, что было в интересах всех".
А сейчас перейдем к Халкидонскому собору. Святой папа Лев считал совершенно неправомочным Эфесский "разбойничий собор". Вместе с тем он прекрасно понимал, что не может единолично отменить его решения. Именно поэтому он предлагает императору созвать новый собор (Льву хотелось, чтобы он состоялся в Италии, но этому его желанию не суждено было сбыться). Как мы видим, Лев Великий - несмотря на всю резкость некоторых высказываний - совсем не похож на церковного самодержца. Он принимает решения совместно с Римским синодом. В послании, содержащем утверждение Халкидонского собора, он называет членов этого Собора "братьями и со-епископами" (Ер. 69/ /6, 54, 892). Он постоянно стремится к consensus сонма епископов и Вселенской Церкви в целом. Конечно, его легаты заявляют, что Римская церковь "есть глава всех церквей" (1/ /II/I, 65) и что ее епископ есть "архиепископ всех церквей" - по латыни: "папа Вселенской Церкви" (1/ /I/I, 2, 93). Но этот грозный титул вовсе не означает, что Лев претендует на епископские права в каждой из поместных церквей. Скорее, он рассматривает свою власть как обязанность свидетельствовать об Истине. Но он сам говорит, что эта Истина ему не принадлежит - это вера Церкви, впервые провозглашенная апостолом Петром (Ер. 69/ /6, 54, 891-892). Поэтому святой Лев выражает особую радость в связи с тем, что его "Томос" был принят Собором: "утвержден через неоспоримое согласие всего сонма братии", - пишет он (Ер. 120 / /6, 54, 1046-1047). Две концепции, столь противоречивые на вербальном уровне, согласуются в Истине - на высшем, не подлежащем объективации, не юридическом уровне. С другой стороны, для Льва Рим является главным центром общения. Епископы, запятнавшие себя участием в Эфесском "разбойничьем соборе", но покаявшиеся в этом грехе, должны восстановить общение с папой, поскольку оно является критерием "кафоличности" общения. Но когда Собор заявляет о праве судить епископов, которых Лев уже отлучил от общения с собой, то оно принадлежит ему, Собору, папа в конце концов соглашается с этим. В послании к императору он формулирует следующие критерии общения: общение с епископами области, общение с епископом Рима, общение с Собором (Ер. 29/ /6, 54, 783).
В дальнейшем Лев Великий будет прилагать большие усилия к тому, чтобы решения Халкидона были приняты повсюду: власть Собора основывается на присутствии Святого Духа, говорил он.
Известно, что во время II Константинопольского собора папа Вигилий, находившийся в столице, отказался принять участие в заседаниях Собора и осудить "Три главы". Тогда император и собор объявили о его отлучении от кафолического общения и вычеркнули его имя из диптихов.
Однако через шесть месяцев после окончания собора Вигилий признал его решения; точно так же поступили и его преемники. Таким образом, и папы, и вся Церковь - как на Востоке, так и на Западе - признали законность именования Вселенским собора, который отлучил воспротивившегося ему папу. II Константинопольский собор отказал папе в праве единолично принимать решения в области веры. Кажется, это нисколько не смутило преемников Вигилия, энергично выступавших за признание решений этого Собора. Григорий Великий, например, грозил анафемой любому, кто отказался бы принять анафемы этого Вселенского собора: "Соборы, - писал он, - выражают единодушие Церкви" (4, Ерр. 1, Reg. № 1, 24, р. 36). Следует также напомнить, что Григорий отказался именоваться universalis papa, поскольку, по его собственным словам, он ни в коей мере не является отцом "или епископом каждой из поместных церквей" - ведь это привело бы к утрате прерогатив местных епископов, ибо "один город не может иметь двух епископов" (2, 501, n. 271).
На Латеранском соборе 649 г., при папе Мартине I были приняты все богословские определения II Константинопольского собора, то есть то богословие, которое на Западе с некоторой сдержанностью иногда называют "неохалкидонским". При этом отмечено, что решения пяти вселенских соборов должны быть приняты все до единого, в том числе и решения об отлучении Вигилия...
Тот же Мартин I в своем послании, обращенном ко всем верующим, называет себя так: "слуга слуг Божиих и, милостью Его, епископ Святой Кафолической и Апостольской Церкви града Рима, в согласии с нашим святым собором досточтимейших пресвитеров" (2, 530). Не к той ли формуле коллегиальности вновь вернулся II Ватиканский собор: "quae ita synodaliter statuta sunt"? Мартин I, как впрочем, и Лев I, заявляет о том, что он связан канонами Церкви: "Мы не можем отменять церковные правила - напротив, мы являемся их защитником и стражем, и ни в коей мере их нарушителем" ("Послание к Панталеону", 2, 551).
Св. Максим Исповедник присутствовал на поместном Латеранском соборе, решительно осудившем монофелитство. Совместное свидетельство папы Мартина и простого монаха Максима, которое они, практически в полном одиночестве, несли до смерти, явилось лучшим выражением выходящего за юридические рамки общения Востока и Запада в той Истине, которая есть Личность, и в Которой осуществляется свобода человека и Которая открывает перед нами путь уподобления Ей.
Шестой Вселенский собор с согласия Рима осудил как еретика папу Гонория, занявшего более чем сомнительную позицию в вопросах о монофелитстве. Это осуждение каждый раз повторялось новоизбранным епископом Римским по крайней мере вплоть до григорианской реформы XI века! Как далеко это от формулы "Prima sedes a nemine judicatur", проходящей красной нитью через весь Codex Juris canonici.
Следует также добавить, что в VII и VIII вв. папы немало потрудились, чтобы отстоять независимость Церкви от притязаний императоров-монофелитов, а затем и императоров-иконоборцев. Папа Григорий II - тот самый, который называл Императора Льва III "Главой христиан", - в другом послании писал ему: "Догматы Церкви - дело понтификов, а не императоров. Понтифики председательствуют в Церкви и не берут на себя попечения о государственных делах. Равным образом и императоры не должны вмешиваться в дела Церкви..." (3, 12, 968-969).
B. ВОСТОК В ОБЩЕНИИ С РИМОМ
Собор, созывавшийся императором и проходивший под председательством, а иногда и под явным руководством самого монарха или его представителей, свободно, но с величайшим вниманием и уважением "принимал" суждение, вынесенное Римом. По структуре власти Византийская империя была весьма далека от тех халифатов, с которыми обычно ассоциируется Восток: эту структуру можно назвать системой соборной монархии (заметим, что Тойнби видел в соборе некий зачаток парламента, или "сената", ограничивающего власть монарха). Но эта система предполагает обязательное участие еще одной стороны - папы или, по крайней мере, его легатов. Текст, изначально выработанный в Риме, играет важнейшую роль при обсуждении вопросов, стоящих на повестке дня собора, и часто, подвергшись незначительным изменениям, включается в соборные постановления.
Так например, отцы Эфесского собора 431 г. заявляют в начале своего определения: "Понуждаемые святыми канонами и посланием нашего святого отца и сослужителя Целестина..." (1,I / I, 2, 54).
В этих словах выражена не юридическая формальность, в ней - знак уважения. Далее Собор уточняет: "Мы воздали хвалу святейшему и боголюбезнейшему Целестину, епископу великого Рима, который еще прежде нашего приговора осудил еретические высказывания Нестория и упредил нас в том суждении, которое тот заслужил" (1, I / I, 3, 5). После того, как на Соборе было зачитано послание Целестина, собрание бурно приветствовало "нового Петра-Целестина и нового Павла-Кирилла". Раздались восклицания: "Целестин и Собор - едины! Едины Целестин, Кирилл и вселенская вера!" (1, I / I, 3, 5-6).
В ходе волнений, начавшихся после Эфесского собора, примирения 433 г. (достигнутого по воле императора), и "разбойничьего" собора 449 г., обращения Восточных к Риму умножились. В послании от 31 июля 432 г. Иоанн Антиохийский пишет папе Сиксту III, что тот восседает на апостольском престоле и является светочем для всей Церкви Христовой (1, I / I, 7, 158). Двое восточных епископов, отказавшихся пойти на "принудительное" в определенном смысле примирение 433 г. - Евферий Тианский и Элладий Тарсский - обращаются к папе как к "тому, кто поставлен Богом у кормила власти" (1, I / IV, 145-148). Феодорит Киррский также требует суда у Рима - не только потому, говорит он, что этот город является столицей империи, но и потому, что там находятся гробницы Петра и Павла (Ер. 52 / / 6, 54, 848, 852). Стоит ли говорить, какую важную роль сыграли в ту эпоху обращения Евсевия Дорилейского и Флавиана к святому Льву.
На Халкидонском соборе противоречия между монархическим и соборными принципами управления Церковью определились еще более четко, но противоречия эти были решены путем компромисса, и можно сказать, что согласие было достигнуто "поверх" этих противоречий. Восток ставит акцент на соборности, не отрицая при этом первенства папы, но рассматривая это первенство совсем иначе, чем Лев Великий. Рим решительно настаивает на своих преимуществах. Но он не может навязать Востоку концепцию единоличного определения истины и абсолютного критерия общения - епископы твердо убеждены, что власть должна иметь соборную природу... Впрочем, все это не мешает папским легатам сидеть по левую, почетную, сторону от председательствующих на Соборе представителей императора. И не мешает соборным отцам восклицать при ознакомлении с "Томосом" Льва: "Петр вещал устами Льва!" (1, П / I, 2, 81).
Следует особо коснуться 28-го правила Халкидонского собора. Этот канон обосновывает преимущества, в частности, Константинополя, занимающего второе место после Рима, согласно "политическому принципу", то есть значению столичных городов в жизни империи. Вместе с тем, в 28-м халкидонском правиле чувствуется и определенный подтекст: "Город" рассматривается как центр мира и прообраз эсхатологического Града. Связь с языческой и иудейской традициями налицо, но такое понимание "Города" не имеет ничего общего с христианством: различие между Царством Божьим и Царством Кесаря полностью игнорируется.
На Халкидоне этот канон был принят, не взирая на возражения римских легатов, настаивавших на обетовании Петру, а не "городской" (и имперской) харизме епископа Римского.
Когда собор уже подходил к завершению, архиепископ Константинопольский Анатолий, соборные отцы и сам император попытались добиться от Льва Великого признания 28-го правила. В послании, принятом собором, ясно говорится о признании папского первенства. Собор не ограничился провозглашением Льва "устами Петра". Желая обосновать возвышение Константинополя, соборные отцы просят, чтобы луч римской апостоличности осветил "другой Рим", который, таким образом, будет духовно представлять единое целое с первым Римом (Ер. 98 / / 6, 54, 958). В послании собора к императору утверждается, что папа "подобно Петру ведет всякий дух и всякий разум к Богу" (1, II / I, 3, 110). В своем послании к Льву Анатолий Константинопольский подтверждает, что матерью его кафедры является кафедра Римская (Ер. 101 / / 6, 54, 984).
Поскольку Лев продолжал настаивать на своем, Анатолий делает следующий шаг навстречу Римскому понтифику: он пишет ему другое послание, в котором практически отказывается от 28-го канона и возлагает всю вину его принятия на константинопольский клир (Ер. 132 / / 6, 54, 1082 - 1084). Действительно, в течение определенного периода это правило не включалось в канонические сборники и сами греки признавали только двадцать семь правил. Вместе с тем, на Востоке были немедленно претворены в жизнь конкретные приложения, касавшиеся учреждения Константинопольского Патриархата. В конце концов спорный текст был попросту воспроизведен Трулльским собором (692), в его 36-ом правиле... Это был чисто восточный собор, рассматривавший исключительно организационные и дисциплинарные вопросы, утверждая при этом сугубо восточную специфику (например, женатое священство).
На шестом Вселенском соборе послание папы Агафона было встречено с таким же энтузиазмом, что и "Томос" святого Льва на соборе Халкидонском: "Петр вещал через Агафона!" Собор попросил папу утвердить (был употреблен глагол "kanonizein") его решения, что и было сделано преемником Агафона Львом II: "Он подписывается под решениями /Собора/ и утверждает их властью блаженного Петра" (7, 215).
У отцов шестого Вселенского собора прослеживаются две тенденции. Однако развитие этих тенденций не следует представлять в духе юридического менталитета, свойственного Западу более позднего времени. Скорее, здесь можно говорить о слишком переменчивых, зачастую запутанных настроениях.
Одни отцы, - судя по всему, их было большинство, - признавая первенство Римской кафедры, auctoritas, то есть престиж, моральный авторитет которых неоспорим, говорили: "Петр вещал через Агафона", потому что послание последнего выразило веру Петра. Другие считали, что по воле Божьей Рим несет особое служение Петра. Оно являлось основанием для некоторых преимуществ Рима в юрисдикции. Согласно правилам Сардикийского собора, подтвержденным Трулльским собором, за Римом признавались преимущества суда, скорее кассационного, чем апелляционного. Таким образом, "Петр вещает через Агафона" потому, что последний является его преемником и викарием...
Вместе с тем, первые отцы вовсе не говорили, будто Петр вещает устами любого епископа, - они относили эти слова к епископу Рима. Вторые, в свою очередь, вовсе не считали, что служение папы - преемника Петра - может осуществляться ex sese: он осуществляет его в общении с Собором, в общении с Церковью.
Обе эти тенденции проявляются в период, предшествующий седьмому Вселенскому собору, и во время самого этого Собора, но на этот раз вторая тенденция усиливается. И церковная иерархия и императоры Византии поддерживали иконоборчество. Единственной поддержкой, на которую оставалось рассчитывать иконопочитателям, остался Рим, и они стали говорить о "заботе" Рима о всех церквах. Когда императрица Ирина обращается к папе Адриану по поводу восстановления иконопочитания, она вынуждена признать, что ее предшественники на царском престоле и епископы ее церкви заблуждались. Впервые в истории византийской мысли затрагивается тема таинственного разделения внутри Церкви. С одной стороны, нельзя было говорить о явном отпадении Константинополя и всего его Патриархата, но с другой, надо было вновь принять их в ее лоно. Осуществить это объединение должны были Папа и Собор. Папа, как пишет Ирина, обладает principale sacerdotium, происходящим от самого Христа. Он является sanctissimum caput - святейшей главой, - тем, кто "in loco et sede sancti Petri praesidet" - "председательствует на месте и на престоле святого Петра". Ирина просит его прибыть лично или прислать своих легатов на собор, который положит конец разделению Церкви, "Главой которой является Сам Христос, истинный Бог наш" (3, XII, 984-986).
Во время Собора к папским легатам относились с величайшим почтением, их имена указывались на первом месте в Деяниях, а Римская церковь была названа церковью апостола Петра. И легаты первыми поставили свои подписи - от имени папы - под догматическим определением Собора.
В годы иконоборческого кризиса - и особенно в сложный период усваивания решений седьмого Вселенского собора - многие открыто ссылались на авторитет папы, освященный Петром. Особенно часто это делали монахи, боровшиеся против иконоборчества. Новоизбранный патриарх - иконопочитатель Тарасий, - власть которого казалась поначалу весьма непрочной, попытался вступить в переписку с остальными восточными патриархами. Патриархи не откликнулись на послания Тарасия, но зато ему ответили "благочестивые мужи" монахи из этих патриархатов. Они писали, что в случае необходимости можно будет провести собор и при отсутствии их патриархов, но при условии, что "святейший и апостоличнейший Папа Римский одобрит этот собор и будет на нем присутствовать лично или же через посредство своих представителей" (3, XII, 1134), - как это уже было в случае с шестым Вселенским собором.
Монах Феофан (765-817), историк иконоборческой смуты, так описывает папу Григория III, смело выступившего против императора-иконоборца Льва III: "святейший муж апостольский, восседающий на том же престоле, где восседал Петр, глава апостолов" (Хронография, I, 628).
После окончания Собора Тарасий, обращаясь к папе как к "брату и сослужителю" и называя самого себя "епископом Константинопольским ... милостью Божьей, ни в чем не зависящим от папы" (3, XIII, 458), заявляет, что последний восседает на cathedra Петра (ibid., 459).
В окончательном варианте "Деяний" Собора, то есть в тексте, подвергшемся определенным изменениям, чтобы удовлетворить византийцев, мы находим отрывок, в котором папа призывает императоров почитать "викария Петра" и в котором Рим называется "главой всех церквей Божиих" (3, XII, 1058).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В период с IV по VIII или даже по IX в. в Церкви существовали три верховные инстанции: папа, собор и император, - которые постоянно самоутверждались, вмешивались в дела друг друга, часто сталкивались между собою. Но конфликты эти всегда завершались миром, а примирение происходило "по ту сторону" только формировавшихся, еще не замкнутых систем. Как отмечает отец Ив Конгар в своем прекрасном вступлении к книге Вильгельма де Фриса, с точки зрения Востока, - причем без всякой тавтологии - чисто юридическая власть может осуществляться только в юридической области:
- император имел власть созывать собор, он придавал его постанрзлениям силу закона, но при этом все же не претендовал на решающую роль при определении учения Церкви;
- папа мог получить апелляцию, сыграть роль кассационной инстанции, но каноны охраняли автономию поместных церквей;
- соборы вырабатывали каноны, которым императоры придавали силу закона, закладывая таким образом основы церковной дисциплины.
Что же касается истины, то она утверждалась своей собственной властью, согласуя кажущиеся противоречивые институции, которые исповедовали - перед лицом новой опасности - апостольскую веру, веру Петра; здесь вспомним столь часто повторявшуюся формулу: как веровали наши отцы, так и мы веруем.
Говоря шире, Церковь обладала одновременно несколькими инстанциями, способными воспринять Духа Святого:
- собором как выражением вселенского общения;
- папой как служителем этого общения;
- и наконец, utilitas Народа Божия, его "чувством Церкви", которое может - в момент тяжелейших кризисов - выразиться в свидетельстве даже до смерти некоторых пророков. "Кто не со мной, тот не с истиной", - писал святой Максим Исповедник в тот момент, когда почти все присоединились к монофелитству. Святой Феодор Студит, исповедник православия во времена иконоборчества, будучи гоним большинством епископов и патриархом, утверждал, что "трое верных, единых в православной вере, составляют Церковь" (5, 99, 1049 В).
Восток никогда не знал той формы первенства, которая сложилась на Западе после Григорианской реформы и Тридентского собора, и не мог не отвергнуть ее. Но в эпоху вселенских соборов Восток признавал первенство Римского епископа, которое отнюдь не сводилось к простому "первенству чести". Тем более, что и папа в те времена был вовсе не primus inter pares - первым среди равных.
В чем же была сущность этого первенства? Очень сложно дать точный ответ на этот вопрос с помощью современных - православных или католических - определений. В это время зарождались теории, которые впоследствии пришли в противоречие друг с другом. Но сама практика церковной жизни свидетельствовала о стремлении преодолеть эти противоречия. Одним из наиболее характерных признаков той ситуации представляется мне принятие собором послания папы - с величайшим почтением, но основанное на свободном выборе. Вера Петра? - Конечно. Однако можно ли отделить эту веру от того человека, который является викарием Петра, коль скоро Господь пожелал учредить в Своей Церкви этот викариат? Но действительно ли Он пожелал это? В эпоху вселенских соборов Восточные отвечали на этот вопрос утвердительно, но иначе, чем, например, Лев I - скорее, их образ мысли был ближе взглядам Целестина и Григория Великого...
В эпоху вселенских соборов структуры церковного управления дополняли друг друга. Промыслительным образом, папы и соборы действовали сообща. Соборы могли считаться вселенскими лишь после того, как они получали - разумеется, не оставляя их без обсуждения и поправок - римские "томосы", через которые выражал себя Запад. Без таких соборов невозможно было бы выработать то правило веры, которым мы живем по сей день. Без пап, находившихся далеко, а следовательно и более свободных от "халифского" центра империи, невозможно было бы сохранить независимость Церкви.
Каждая из этих инстанций, взятая отдельно, впадала в серьезные прегрешения. Папство, скомпрометированное в свое время Гонорием, пыталось в конце VIII века вновь подняться в полный рост. Оно ужесточило свои претензии настолько, что поставило на Западе второго императора, подготавливая тем самым почву для раскола XI-XII века. Императоры вступали в компромисс с монофизитами, а затем пытались насадить иконоборчество. Собор не смог воспрепятствовать церковному расколу V века. Конечно, халкидонский догмат столь грандиозен, что и по сей день продолжает открывать необъятные просторы перед христианской мыслью. Но как забыть всех тех сирийских и египетских епископов, которые утверждали, что новое определение противоречит Преданию? Филоксен Маббургский - человек, весьма искушенный в богословии - сомневался, что Собор принят всей полнотой Церкви, без чего, по его мнению, решения Халкидона не могли считаться обязательными для всех. Можно задаться наивным вопросом, кто же был прав. Император ужесточил гонения - так называемые монофизиты открыли двери исламу. Папа громогласно возмущался - его слышали лишь свои. Выбирая, как поступить в той или иной ситуации, на Востоке лишь иногда внимали голосу совести. Гораздо чаще - и не только на Востоке - выбор был зависим от императора. Одни кроили, другие перекраивали... Но способны ли расслышать голос Духа Святого те, кто мог резать по живому?
Истинное величие этих веков - к сожалению, омраченное расколами - заключается в том, что никто не имел в то время права резать по живому или рубить сплеча: ни папа, ни собор, ни император, ни общественное мнение. Все претендовали на обладание последним словом, но никто им на деле не обладал, разумеется, за исключением Духа Святого.
Это величие Халкидона было скорее пережито, чем осмыслено. Исчезла империя, оставив православие перед лицом тяжелых исторических испытаний. Догмат о первенстве Римского епископа был скорее результатом логической объективизации, чем опытом всеобщего размышления. Историческая инерция привела к тому, что халкидонская схизма так и осталась неопределенной. Какова же наша задача? Взяв за исходную точку слова, которые, по выражению Антуана де Сент-Экзюпери, "срываются с языка", нам следует глубоко задуматься над церковным наследием той эпохи, когда - через чудеса и компромиссы - трения не приводили ни к взаимному поношению ни, тем более, к разрывам, но заканчивались по-иному.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. АСО
2. ARP
3. Mansi
4. MGH
5. PG
6. PL
7. Vries.