|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава XVI

СВЯТОЙ ПРЕСТОЛ И РОССИЯ

(1939—1945)³⁴⁹

Святой Престол не. был особенно удивлен советско-германским пактом, подписанным 23 августа 1939 года в Москве Молотовым и Риббентропом. Нунций в Берлине монсеньор Орсениго еще 17 мая 1939 года сообщал о беседе с Риббентропом, в ходе которой у нунция создалось впечатление, что в скором времени ожидается сближение нацистской Германии с советской Россией. "Сталину, — сказал Риббентроп Орсениго, — совершенно не нравится позиция Англии — доставать каштаны из огня чужими руками". С уходом Литвинова можно было ожидать изменений в политике большеви­ков. "Между нами и Россией есть только одно различие — это большевизм. Если Россия прекратит вести через Коминтерн ком­мунистическую пропаганду во всем мире, мы вполне сможем до­говориться с ней"³⁵⁰.

Святой Престол был предупрежден о готовящемся нападении на Россию. 5 мая 1941 года директор "Osservatore Romano" граф Далла Торре сообщил в статс-секретариат, что прибывший из Мос­квы итальянский дипкурьер информировал его, что в итальянском посольстве войну между Германией и Россией считают неизбеж­ной, а советскую армию — недостаточно подготовленной в кадро­вом и техническом отношении³⁵¹. Начальник германской военной контрразведки адмирал Канарис, считавший войну, которую развя­зал Гитлер, преступлением, известил Пия XII о планах фюрера. Как писал в мае 1946 года Тардини, тот же информатор, который пре­дупредил Пия XII о готовящемся нападении на Францию в мае

1940 года, "сообщил дату нападения на Россию". "Источником этой информации был начальник служб безопасности Рейха адмирал Канарис", — комментируют это свидетельство составители "Ак­тов и документов" в предисловии к 4-му тому. Похоже, что им известно и нечто большее, поскольку они утверждают: "Несомнен­но, инициативы некоторых его подчиненных исходили в действи­тельности от самого начальника"³⁵². Как бы то ни было, адмирал Канарис, обвиненный в соучастии в покушении на жизнь Гитлера 10 июля 1944 года, был повешен в лагере Флоссенбург 9 апреля 1945 года, хотя до сих пор точно неизвестно, что побудило его по­ступать таким образом.

С началом этой новой фазы Второй мировой войны Ватикан развернул лихорадочную деятельность, целью которой было любой ценой добиться осуществления пастырского окормления католи­ков в странах, оккупированных Вермахтом. С другой стороны, бу­дучи, вне всякого сомнения, мировой державой, папство было вовле­чено в сложную дипломатическую игру. Поэтому мы решили раз­делить эту главу на две части:

1. "Католическая Церковь в оккупированной России".

2. "Ватикан между Союзниками и Осью", приложением к ко­торой является главка "О. Браун в Москве. 1941 —1945".

Католическая Церковь в оккупированной России

Уже 23 июня 1941 года Святой Престол попытался воспользоваться ситуацией, сложившейся в результате оккупации немцами обшир­ных советских территорий, стараясь направить в эти области своих священников до того, как нацистская администрация установила бы там свой собственный "религиозный режим". Не появился ли нако­нец у Католической Церкви шанс — с помощью войны — проник­нуть в Россию? Помощник секретаря по чрезвычайным вопросам монсеньор Тардини мечтал о "некоем Иксе, который бывал в Вати­кане и знает русский язык". Генерал иезуитов и Восточная Конгре­гация готовы были предложить целый ряд имен (об ассумпционистах тогда не подумали). Как бы то ни было, действовать надо было быстро, чтобы использовать уникальную ситуацию³⁵³.

Что касается нацистов, то они вовсе не были настроены раз­решить католическим священникам обосноваться в своих тылах — в Белоруссии и на Украине, где жило католическое население ла­тинского или униатского обряда. О многом говорит сам факт на­значения на пост рейхсминистра по делам Восточных земель зак­лятого врага христианства Альфреда Розенберга. Деятельность армейских капелланов была строго ограничена. По замыслу Гит­лера, надо было помешать Ватикану воспользоваться победами на­цистов: ведь Святой Престол отказался объявить крестовый поход против большевиков и благословить новых "крестоносцев".

Прибалтика и Белоруссия

Вторжение в Польшу, временный раздел этой страны между Гер­манией и Россией, наконец, оккупация всех территорий Польши и Прибалтики Вермахтом после начала войны с СССР 22 июня 1941 года принесли миллионы смертей и неисчислимое горе. Заметим, что посреди всего этого океана боли и страданий сохранили пре­жнюю остроту религиозные ссоры между поляками и литовца­ми — последние требовали, чтобы катехизация и проповеди велись на их родном языке; кроме того, польское духовенство, подвергав­шееся преследованиям со стороны немцев, пыталось, несмотря ни на что, проникнуть на территорию оккупированной фашистами Бе­лоруссии, чтобы осуществлять окормление поляков, оставшихся в СССР. "Поляки, — писал из Берлина в статс-секретариат нунций Орсениго, — спешат вернуться в Белоруссию"³⁵⁴.

14 февраля 1942 года архиепископ Виленский монсеньор Ялбжыковский, назначенный апостольским администратором Моги­лева и Минска, направил кардиналу Мальоне отчет о положении в Могилевско-Минской епархии, который был получен в Риме толь­ко 4 июля 1942 года³⁵⁵. Он выражал пожелание, чтобы монсеньор Матуленис и монсеньор Слосканс вернулись в Россию. Сам он также был готов туда поехать, поскольку хорошо знал Россию, про­учившись четыре года в Петербургской академии и прослужив с 1916 по 1917 год в Минске и Могилеве. Но немцы официально позволяли служить на этих территориях только русским и бело­русским священникам, отказывая на практике даже таковым в выдаче разрешений. В Минске оставалось 17 000 католиков, во всей области — более 50 000. Минские католики, вынесшие двад­цать три года советского режима, и теперь пребывали в незавид­ном положении: у них не было священников, и часто им приходи­лось делать пешком по 90 км в соседнюю Пинскую епархию, что­бы найти священника там.

Положение по ту сторону Березины было лучше, потому что этот регион, в частности Могилев и Бобруйск, управлялись воен­ной администрацией и священники, приехавшие туда до оккупации, могли служить. Полоцкий иезуит о. Мирский окормлял террито­рию радиусом 70 км, на которой жило 10 000 человек. Католики России сохранили верность Церкви. Многие белорусские и рус­ские священники родом из этих епархий готовы отправиться в Великороссию. Архиепископ заверял Рим, что эти священники мечта­ют лишь об апостольстве и, несмотря на все упреки в польском национализме, не ставят перед собой никаких националистических или шовинистических целей. Из одной Виленской епархии более 100 000 верующих были высланы в Сибирь и Казахстан. После вступления русских войск четыре священника были убиты право­славными, пятнадцать — отправлены в Россию; еще шестеро были убиты при отступлении советских войск.

3 мая 1942 года поляк Ялбжыковский был арестован немца­ми. Его преемником в должности апостольского администратора Могилева и Минска стал монсеньор Рейнис, литовец по национальности. 22 августа 1942 года он сообщал в Рим об аресте пятидеся­ти священников; шестеро были приговорены к смерти; некоторые из них — увы! — за сотрудничество с польским подпольем³⁵⁶.

Присутствие польского духовенства в Белоруссии продолжа­лось лишь до тех пор, пока эти земли оставались оккупированы немцами. В марте 1943 года, по мере наступления русских войск, они либо сами отступили вместе с немцами, либо были уведены ими насильно. Перед вступлением Красной Армии в Латвию немцы силой увезли с собой епископа Лиепайского монсеньера Урбшса и викарного епископа Рижской епархии монсеньера Рансанса. Архи­епископу Рижскому монсеньеру Спринговичсу удалось — из-за бо­лезни — остаться и осуществлять управление Церковью в Латвии, вновь присоединенной к СССР. В Германии епископы были отправ­лены в Шнейдемюле, где находился также монсеньор Слосканс.

Украина

Оккупированная Советами в ходе их вторжения в Польшу 17 сен­тября 1939 года Западная Украина познала все тяготы советской религиозной политики и атеистического воспитания молодежи. 22 июня 1941 года нацисты положили конец этой первой советс­кой оккупации. 30 августа 1941 года митрополит Львовский Анд­рей Шептицкий выразил радость по поводу окончания большевис­тского владычества, "во время которого все мы были почти что приговорены к смерти": их целью было окончательно искоренить христианскую веру в народе, особенно в детях и молодежи, кото­рые, "ведомые Духом Святым, сопротивлялись наступлению безбо­жия и безнравственности". Перед отступлением в одном только Львове большевики убили около 6000 человек. Все молодые жите­ли были увезены на восток³⁵⁷.

Шептицкому удалось послать двух униатских священников в Киев. Но 16 июля 1941 года Гитлер заявил, что служить там имеют право только православные священники: он не собирался позволить Католической Церкви пожинать плоды "крестового по­хода", присоединиться к которому она не захотела. Нужно сказать, что положение во времена гитлеровской оккупации было едва ли лучшим, если только не худшим, чем при большевиках; особенной жестокостью отличались систематические истребления евреев и произвол войск СС по отношению к простому населению, отданно­му на их милость.

Через год после начала фашистской оккупации, 29—31 авгус­та 1942 года, митрополит Андрей Шептицкий писал Пию XII: "Се­годня вся страна понимает, что немецкий режим — возможно, даже еще в большей степени, чем режим большевистский, — является порочным, почти что дьявольским строем". Было убито более 200000 евреев. В Киеве за несколько дней было убито 130 000 человек — мужчин, женщин, детей³⁵⁸.

Несмотря на весь трагизм ситуации, Шептицкому удалось ре­организовать структуру униатской Церкви на Украине, создав, в силу полномочий, предоставленных ему Пием X в 1907 году, четы­ре экзархата. Экзархом Великой Украины с местопребыванием в Киеве был назначен Иосиф Слипый, архиерейская хиротония кото­рого состоялась 22 декабря 1939 года (9 декабря ст. ст. — в день, когда Восточная Церковь празднует Непорочное Зачатие). 12 ап­реля 1942 года Слипый писал кардиналу Тиссерану, что ему уда­лось отправить в Киев двух священников и что их признали не­мецкие власти. Он хотел поехать в Киев сам, но нацисты предпо­читали униатам православных иерархов — таких, как Дионисий Варшавский и Алексий (Громадский) Волынский³⁵⁹ .

В обстановке всеобщих потрясений — политических и религи­озных — митрополит Шептицкий предложил дерзновенную по тем временам церковную политику по отношению к искренне верую­щим православным. Он считал, что папа мог "включить в Католи­ческую Церковь всех искренне верующих раскольников, даже в том случае, если эти раскольники не будут знать об этом и считать своим епископом епископа-раскольника". Если бы папа в публич­но провозглашенном указе дал бы власть законным (униатским) епископам над всеми искренне верующими раскольниками (право­славными), "он включил бы их этим актом в Католическую Цер­ковь". Имена раскольников по-прежнему вносились бы в приход­ские книги раскольничьих церквей, сами они по-прежнему считали бы себя принадлежащими к соответствующей раскольничьей Церк­ви. "Однако, — полагает Шептицкий, — смею со смирением пред­положить, что сам факт этого папского деяния, которое должно быть обязательно публичным, должен взять верх в очах Бога"³⁶⁰. Но имеет ли Бог нужду в папских деяниях! 6 ноября 1943 года советские войска взяли Киев, 28 июля 1944 года — Львов. 14 октября 1944 года, через три месяца после возвращения во Львов Красной Армии, Шептицкий написал Стали­ну письмо, в котором поздравлял его с победоносным шествием советских войск от Волги до Сана, в результате которого Западная Украина была воссоединена с Великой Украиной, а все украинцы — объединены в один народ; в этом единстве, писал он, осуществлялось историческое предназначение Украины. Митрополит выражал надежду, что Церковь, испытывающая радость в связи с этими собы­тиями, сможет пользоваться на территории СССР и под руковод­ством Сталина полной свободой в своей деятельности и развитии³⁶¹.

Тремя неделями позже, 1 ноября 1944 года, митрополит скон­чался. 5 ноября состоялись фактически общенациональные похо­роны: восемь епископов, сто пятьдесят священников, десятки тысяч верующих; все это проходило с разрешения советских властей ("Annuente gubernio sovietico", как написал Иосиф Слипый в сво­ем отчете, посланном в Рим), на похоронах — по свидетельствам хроник, к сожалению, не подтвержденным ни одним из известных нам надежных источников, — присутствовал секретарь Компартии Украины Никита Хрущев³⁶².

Слипый верил в возможность найти общий язык с Кремлем. Он повез в Москву денежное пожертвование от Львовской епар­хии в пользу раненых красноармейцев — говорят, сумма равня­лась 100 000 рублям. Но Сталин не принял эту делегацию. Вскоре Православной Церкви суждено было раскрыть намерения советс­кой власти. 2 февраля 1945 года вместо скончавшегося 15 мая 1944 года Сергия патриархом был избран Алексий. В мае 1945 года новый патриарх обратился к униатам с призывом возвратить­ся в лоно Матери-Церкви и порвать все связи с Ватиканом. "В своем послании по поводу Рождества и Нового года, — писал Алек­сий униатам, — папа говорил о братских чувствах по отношению к фашистским бандитам, о жалости к Гитлеру — величайшему пре­ступнику за всю историю человечества"³⁶³.

11 апреля 1945 года Слипый и четверо украинских епископов, верных Риму, были арестованы. В марте 1946 года Слипый был приговорен к двадцати годам каторжных работ. Освобожденный по просьбе Иоанна XXIII в 1964 году, он умер в Риме 7 сентября 1984 года, преобразовав перед этим украинскую униатскую Цер­ковь в квазипатриархат, не признанный папой во избежание ос­ложнения отношений с Московским патриархатом.

Транснистрия

На территориях, занятых союзницей стран Оси Румынией (в Бес­сарабии и Транснистрии), Святой Престол образовал Транснистрийскую миссию во главе с монсеньером Глазером. 10 сентября 1941 года кардинал Мальоне попросил нунция в Бухаресте монсе-ньора Кассуло передать Марку Глазеру, что по согласованию с румынским правительством маршала Антонеску ему поручено пастырское окормление Транснистрии — территории между Днес­тром и Бугом, включая Одессу, временно присоединенной к Румынии, — хотя совсем незадолго до этого, в августе того же года, германская миссия сообщила румынскому министерству по делам религиозных культов, что Берлин категорически запрещает като­лическим священникам доступ на оккупированные территории³⁶⁴. Интересна судьба монсеньора Глазера: он родился в Ландау близ Одессы (основанном в 1815 году выходцами из Ландау, что в Рейнском Пфальце), в 1916 году получил приход в Кишиневе и оставался здесь вплоть до того времени, когда Бессарабия перешла к Румынии. В июле 1942 года он был назначен апостольским визитатором Транснистрии, а в июне 1943-го — титулярным епископом Цезаропольским. 23 марта 1944 года, когда советские войска при­ближались к Одессе, он покинул этот город и перебрался в Буха­рест, понимая, что, если останется, его расстреляют — не за священ­ство или епископство, а за немецкую национальность. В июне 1950 года он скончался в ясской тюрьме после допроса в полиции.

Членами Транснистрийской комиссии были иезуит Пьетро Леони, военный капеллан, посвятивший себя окормлению католи­ков восточного обряда в России, и ассумпционист Жан Николя, который в 1943 году, воспользовавшись отпуском, поехал из ру­мынского города Бейуша, где он преподавал, в Одессу, чтобы по­смотреть, что стало с церковью св. Петра, в которой служил о. Манилье. 23 июля 1943 года он написал о. Кенару радостное письмо: в воскресенье 25 июля он должен был совершить первую мессу в "нашей" церкви св. Петра. Поскольку сам он должен был вернуть­ся в Бейуш, окормление прихода должен был взять на себя один священник восточного обряда — о. Леони. 15 августа 1943 года, по возвращении из Одессы, о. Николя посылает "от нашего лица — нам, находящимся в привилегированном положении (!), самые ис­кренние пожелания: да воплотится девиз и мечта о. д'Альзона об этих краях".

29 декабря 1943 года нунций в Бухаресте Кассуло писал о нем в статс-секретариат: "Ассумпционистский священник, служив­ший в Бейуше, ездил также в Одессу, проявляя попечение о быв­шей церкви французской колонии, являющейся собственностью отцов ассумпционистов. В настоящее время церковь полностью отреставрирована, румынское правительство выделило на восста­новительные работы значительную сумму. Этот монах исполнен решимости оставаться на одесском приходе, даже если туда вер­нутся русские"³⁶⁵. "Это вызывает некоторые опасения у румынско­го правительства и румынского населения, — продолжал нунций. — Тем временем население немецкого и польского происхождения очень радуется возможности религиозной практики — единствен­ного способа обрести истинное утешение".

1 декабря 1944 года Николя написал из Бейуша открытку о. Жерве, который получил ее 26 декабря 1944 года. (Париж был освобожден еще 25 августа!) Николя сообщил, что готовится воз­вратиться в Одессу, чтобы осуществить мечту о. д'Альзона, и наде­ется, что о. Браун сможет навестить его там. В письме от 18 марта 1945 года, переданном через освобожденного пленного, находивше­гося проездом в Одессе, о. Николя пишет Кенару, что Браун его балует; начальник городского штаба (русский) разрешил ему посе­щать французских военнопленных, находящихся в Одессе в ожи­дании отправки на родину. Среди них было двое военных капелла­нов. Вместе с тем, признается о. Жан, в течение пяти недель у него были сложности в отношениях с православными, предлагавшими ему перейти в их веру.

14 апреля 1945 года Николя отправил последнее письмо из Одессы: на протяжении полутора лет ему ничего не было известно о членах своего ордена — за исключением о. Брауна; двое священ­ников — иезуит Леони и он — окормляли около 8000 верующих, большей частью — поляков. Одесса была важным центром, через который проходила репатриация военнопленных. "В настоящее время мы пользуемся полной свободой совершать богослужения". В тот же день он передал через отправлявшегося на родину бель­гийского военнопленного другое письмо, в котором говорил, что надеется вложить свою лепту в дело возвращения к Богу этой огромной страны, в которой он сейчас находится, где духовность разрушена в гораздо большей степени, чем все остальное. Двумя неделями позже, 29 апреля 1945 года, он и о. Леони были арестова­ны³⁶⁶. Что касается его документов, то они были в полном порядке: о. Николя получил паспорт от посла вишистского правительства в Бухаресте Поля Морана. Посол свободной Франции в Москве Роже Гарро, хотя и выразил некоторое недовольство, выдал ему новый французский документ. Но поскольку Николя совершал богослу­жение в восточном обряде, он вызвал враждебность со стороны православного духовенства. Как бы то ни было, присутствие като­лического священника-иностранца явно противоречило законода­тельству и всему духу советской системы.

В Москве о. Николя удалось написать письмо г-же Отт, в котором он известил ее, что находится "в том санатории, где умер г-н Отт и где ему придется полечиться еще восемь лет". Было очевидно, что о. Николя находился на Лубянке, в лапах ГПУ, и что ему предстояло пробыть там еще восемь лет. Он пробыл в лубянской тюрьме до 4 января 1946 года. Затем о. Жана отправили в Казахстан — в среднеазиатские степи, где он находился до декаб­ря 1949 года. Затем его этапировали в Воркуту, на угольные шах­ты недавно открытого месторождения. Этот город за Полярным кругом является поистине белым адом: восемь месяцев лежит снег, ничто не плодоносит в таком климате. Всю зиму тянется полярная ночь с двумя-тремя часами сумеречного света в сутки; в июне солнце дает слабый, как бы полуночный свет. О. Николя заболел цингой и выжил лишь благодаря своей способности брать­ся за любую работу и дару художника — он рисовал бесчисленные портреты Сталина.

О. Николя, священник, на протяжении трех лет не имевший возможности служить литургию, смог совершить ее в Воркуте. Один польский рабочий, с лагерного завода, сделал несколько ма­леньких дюралюминиевых коробочек. Их можно было использо­вать как потир и дискос. Из размоченного в воде изюма удалось добыть несколько капель вина. Один из священников совершал мессу в штольне шахты. О. Николя служил в ящике своего пись­менного стола. Если кто-то входил, он тотчас закрывал ящик. "Мы были счастливы, — писал он, — возносить Богу жертву Того, кто умер за спасение мира".

Все поиски, предпринятые о. Кенаром и французским посоль­ством в Москве, оказались тщетными, потому что им не был изве­стен регистрационный номер заключенного. По истечении срока заключения о. Николя оставался в ссылке в Воркуте. В конце концов удалось найти его следы: МИД Франции опрашивал фран­цузов, которым — неизвестно каким чудом — удалось вернуться на родину. Их спрашивали, не встречали ли они некоего о. Николя. И вот один бретонец по фамилии Мзердов, корреспондент парижс­кой газеты "Temps", также имевший несчастье быть в Воркуте, ответил: "Да, я встречал французского священника по фамилии Николя". Тотчас после этого руководитель восточноевропейского отдела Кэ-д'Орсэ де Лабулай информировал об этом генерального эконома ассумпционистов, отвечавшего за связь с МИДом. Фран­цузское посольство в Москве сообщило обо всем этом службе безопасности, которая — через воркутинскую милицию — допро­сила о. Николя. Ему сказали, что он может вернуться во Францию. Опасаясь провокации, он ответил, что предпочитает остаться. На­конец удалось его убедить, что предложение вернуться на родину было искренним. 22 июня 1954 года он прибыл в аэропорт Ле Бурже, где его встречали о. Дюфо, сменивший в 1952 году о. Кена­ра на посту генерала ордена ассумпционистов, и представитель министерства иностранных дел.

Я много раз встречался с о. Николя после его возвращения из СССР. Когда я провожал его на вокзал Перраш в Лионе и мы шли по мосту Китшенер, я заметил, что он сильно взволнован и озирает­ся по сторонам. Он боялся слежки. Осенью 1954 года в Риме я водил его в Ватиканскую Библиотеку, чтобы показать великолеп­ные миниатюры из "Vaticanus graecus" 1162 г., изображающие житие Богородицы. Он рассеянно смотрел на них, размышляя о Воркуте и о бесчисленных портретах Сталина, нарисованных им в этом заполярном городе. Я задавал ему вопросы о России, о железных дорогах, о жизни за Полярным кругом. Он отвечал уклон­чиво. Позже Николя признался мне, что принял меня за шпиона ГПУ, выдававшего себя за агента ЦРУ.

Ватикан в политической и психологической войне Союзников и Оси

С 22 июня 1941 года американцы считали, что они — пусть не явно — тоже участвуют в войне: США оказывали военную помощь Советскому Союзу. Но президенту Рузвельту пришлось преодолеть сопротивление значительной части католического населения Аме­рики, испытывавшей враждебность по отношению к СССР из-за го­нений за веру в этой стране. 3 сентября 1941 года Рузвельт напра­вил Пию XII письмо, в котором говорилось, что личный посланник президента посол Майрон Тэйлор готов обсудить с папой все про­блемы, волнующие лично президента и общественное мнение США³⁶⁷. На первом месте был вопрос об отношении советского правитель­ства и русского народа к религии. "Насколько мне известно, — зая­вил Рузвельт, — церкви в России открыты". Он предполагал, что ход событий заставит СССР признать свободу совести, не разрешая при этом Церкви вмешиваться в образование и политику. Как бы то ни было, если даже советская диктатура и советская идеология выживут, это будет гораздо менее опасно, чем если удержится гитле­ровская диктатура (о германской идеологии ничего не говорилось, но она, судя по всему, подразумевалась). Майрон Тэйлор жаловался, что некоторые католические епископы в США выдвигают на первый план антирелигиозную политику коммунизма, считая это достаточ­ным основанием для отказа большевикам в любой помощи³⁶⁸. Статс-секретарь кардинал Мальоне успокоил его и ответил, что папа осу­дил коммунизм, а вовсе не русский народ; что епископы и священ­ники должны предоставить политикам заниматься политикой, посвятив себя воспитанию добропорядочных граждан³⁶⁹.

Накануне прибытия в Ватикан Тэйлора, который собирался от имени Рузвельта обратиться к Святому Престолу с просьбой оказать моральную поддержку войне против нацизма, новый ита­льянский посол Бернардо Аттолико³⁷⁰ призвал Ватикан выступить с антикоммунистической декларацией, что приобрело бы особое значение в сложившемся контексте. 29 августа 1941 года на встрече с генералами генштаба, на которой присутствовал и Муссолини, Гитлер заявил, что война, которую он ведет, является в первую очередь войной антибольшевистской³⁷¹. "Относительно большевиз­ма Святому Престолу нечего добавить ко всему тому, что было им высказано ранее, — ответил Тардини. — От кого действительно требуются некоторые разъяснения, так это от тех, кто еще вчера говорил, что союз с СССР — залог мира, а сейчас объявляют крес­товый поход. А что можно сказать о положении Церкви в Герма­нии?" — "Оно лучше, чем в СССР, — возразил Аттолико. — Я был и в Москве и в Берлине; в Берлине существует свобода религиозного культа, в Москве — нет". Когда Пию XII передали содержание этой беседы, он заметил: "После отъезда Аттолико из Берлина положение ухудшилось"³⁷².

Аттолико вернулся к вопросу о декларации против большевиз­ма 17 сентября 1941 года. Если папа не может осудить большевизм, не осудив при этом и нацизм, что, как считал Аттолико, вполне по­нятно, то пусть хотя бы скажут свое слово епископы. Посол подчер­кнул, что говорит все это как член Католической Церкви. "Как Атто­лико и как cattolico", — сострил по этому поводу Тардини³⁷³.

Теперь, надеемся, нашему читателю стало ясно, какому давле­нию со стороны обоих противоборствующих блоков подвергался Ватикан начиная с 1941 года и до самого конца войны: немцы и итальянцы настойчиво просили Пия XII провозгласить крестовый поход против безбожного коммунизма, американцы и англичане — выступить с заявлением в пользу России, потому что Сталин, как полагали они, вот-вот должен был восстановить свободу совести. О. Браун, остававшийся в Москве на протяжении всей войны и регулярно посылавший сообщения апостольскому делегату в Ва­шингтоне монсеньору Амлето Чиконьяни, будущему кардиналу-статс-секретарю Иоанна XXIII, и время от времени — апостольскому делегату в Ливане монсеньору Лепретру, являлся для Ватикана основным источником информации о положении религии в Со­ветском Союзе — во всяком случае, в том, что касалось фактичес­кой стороны дела.

Сильное разочарование вызывала в статс-секретариате чрез­мерная доверчивость американского руководства, которое, полага­ясь на слова советских представителей, было уверено, что Сталин и его правительство изменят свою политику. "Между тем, — заме­тил Тардини 5 сентября 1941 года, — Соединенные Штаты долж­ны знать обо всем этом (о борьбе с религией и отсутствии под­линной свободы совести) лучше, чем кто-либо другой: ведь о. Бра­ун — американец, и они должны получать от него из Москвы соответствующую информацию"³⁷⁴.

Последний биограф Сталина Жан Эллейнштейн еще более резко пишет об иллюзиях американцев относительно Сталина и Советского Союза. Когда в июле 1941 года Хопкинс, направленный Рузвельтом в Москву для сбора информации, был встречен в Ар­хангельске сотрудниками НКВД, у представителя президента сло­жилось обманчивое впечатление. "Они были похожи именно на тех, кем являлись на самом деле, ничем не отличаясь с виду от обычных американских полицейских в штатском". — "С виду — может быть, и да, но по духу — ничего общего, — замечает Эллейн­штейн. — Уже по этим словам видно, сколь глубоки были иллю­зии американцев, приведшие в итоге к Ялте и столь катастрофи­ческим для всего мира результатам"³⁷⁵.

С 28 сентября по 1 октября 1941 года — в то самое время, когда немцы начали наступление на столицу России, — в Москве состоялись трехсторонние переговоры между Сталиным, Аверелом Гарриманом и лордом Бивербруком. Гарриман задал вопрос о сво­боде совести в России. Сталин привел в ответ статьи из Консти­туции, касающиеся свободы совести, основанной на отделении Цер­кви от государства. Сообщая Рузвельту о переговорах, Гарриман, достаточно хорошо понимавший что почем, писал: "У меня созда­лось впечатление, что Советы хотят ограничиться словесными обе­щаниями и некоторыми примерами, которые могли бы создать ил­люзию смягчения их позиции, на самом деле практически ничего не меняя в своей нынешней политике"³⁷⁶. Это было вполне очевид­но и полностью совпадало с мнением о. Брауна, с которым Гарри-ман встречался и который передал ему письма для Майрона Тэйлора, посвященные положению религии в СССР. Сталин н-амеревался использовать религию исключительно в политических целях: на территориях, не занятых немцами, — для гальванизации народ­ных масс, на оккупированных территориях — для того, чтобы насе­ление не прониклось симпатиями к захватчикам, разрешавшим от­крывать храмы.

Чтобы разъяснить ситуацию президенту Рузвельту, 20 сен­тября 1941 года монсеньор Тардини передал послу Тэйлору сек­ретную ноту о положении религии в России: гонение по-прежне­му продолжается, говорилось в этом документе; большинство цер­квей закрыто, продолжается дехристианизация страны. К 1 сентября 1939 года в Советском Союзе не оставалось ни одного католичес­кого епископа³⁷⁷. Со своей стороны, апостольский делегат в Ва­шингтоне 11 ноября 1941 года составил подробный доклад о поло­жении религии в России, основанный на письме о. Брауна Майрону Тэйлору, которое было передано через Аверела Гарримана. Браун просил делегата доставить это письмо в Ватикан³⁷⁸.

Конституция СССР, принятая 5 декабря 1936 года, резюмировал Чиконьяни слова Брауна, конечно, провозглашает свободу совести, а декрет от 23 января 1918 года провозглашает отделение Церкви от государства. Но в действительности все не так. Большинство куль­товых зданий закрыто или используется не по назначению. Служи­тели культа подвергаются гонениям, под страхом запрещения совер­шать богослужения, увольнения за штат, тюремного заключения или ссылки они вынуждены платить непомерные налоги. Многие погиб­ли от нищеты и лишений. Нет богослужебных книг и предметов. Не издаются больше ни Библия, ни Коран, ни какая-либо другая религи­озная литература. Напротив, антирелигиозная и атеистическая прес­са имеет огромные тиражи и поддерживается государством.

С 1926 года в России не было рукоположено ни одного като­лического священника. Положение крайне тяжелое, и если где-то еще остался живой священник или действующая церковь, то это нисколько не меняет катастрофическую ситуацию. Немецкое втор­жение, разумеется, нанесло тяжелый удар по СССР. Правительство призвало народ к мужеству, сопротивлению, самопожертвованию, и религия вполне может оказаться полезной для усиления патриоти­ческих настроений. С другой стороны, определенное влияние на ситуацию могут оказать призывы президента Рузвельта восстано­вить свободу совести в СССР — президент не скрывал, что пре­кращение гонений на веру в России может ускорить вступление США в войну на стороне русских. Посол по особым поручениям Гарриман, посланный Рузвельтом в Москву, и посол Стейнхардт, некоторое время представлявший Соединенные Штаты в СССР, обсуждали вопрос о свободе совести и встречались специально для этого с о. Брауном. "О. Браун, полностью осознавая, что причи­ной этих новых требований является прежде всего политическая конъюнктура, считает тем не менее, что именно сейчас настал под­ходящий момент для оказания давления на русское правительство, чтобы заставить последнее признать подлинную свободу совести и исповедания религии. Он попросил, чтобы его письмо, адресован­ное апостольскому делегату в Вашингтоне монсеньору Чиконьяни, передали вместе с его докладом в статс-секретариат".

Что касается самого апостольского делегата, то он смотрел на перспективы восстановления свободы совести в России скептичес­ки; призывы Рузвельта, с его точки зрения, не могли привести к ко­ренным изменениям, как не привели к ним и подписанные в ноябре 1933 года Рузвельтом и Литвиновым договоры, ознаменовавшие уста­новление дипломатических отношений между США и СССР. Литви­нов только что был назначен послом СССР в США, и это назначение, считал Чиконьяни, могло принести большую выгоду интересам Рос­сии³⁷⁹ .

Последующий ход военных действий — немецкие армии на подступах к Москве, блокада Ленинграда, Сталинградская битва, упорное сопротивление советских войск — не изменил по суще­ству положение в этой области и не смог опровергнуть прогнозы о. Брауна. Доказательством тому служит датированная 31 марта 1943 года памятная записка статс-секретариата, врученная 4 апре­ля 1943 года посланнику Великобритании Осборну. Этот документ также был составлен на основе информации, полученной Святым Престолом от о. Брауна³⁸⁰.

Положение религии в России, говорится в этой памятной записке, по-прежнему весьма тяжелое. Антирелигиозное законода­тельство остается в силе и строго соблюдается. Религиозные цен­ности, конфискованные до июня 1941 года, остаются в руках госу­дарства. Монастыри по-прежнему закрыты — их существование запрещено по закону. По тому же закону приходы лишены права юридического лица. Количество недействующих церквей остается таким же, как и в начале войны. Ни одна из церквей, отнятых у верующих до июня 1941 года и приспособленных под клуб, склад, кинотеатр и т.д., не была возвращена общинам. Из католических церквей и часовен, существовавших на территории собственно Рос­сии в 1918 году — а тогда их было более тысячи, — действующи­ми остаются лишь две: св. Людовика в Москве, где служит о. Бра­ун, и Лурдской Богоматери в Ленинграде (храм открыт для верую­щих, но после того как в июле 1941 года — вслед за разрывом дипломатических отношений между СССР и правительством Виши — о. Флоран покинул Россию, здесь нет священника). Кроме того, о. Флорану было запрещено проповедовать по-русски. В па­мятной записке говорится также о кражах священных предметов из церкви св. Людовика в 1939—1940 годах, о которых подробно рассказывал о. Браун в своей частной корреспонденции.

Со времени начала русской революции было арестовано око­ло тысячи католических священников, проживавших на террито­рии России. Большинство из них погибло в тюрьмах, концлагерях и на каторжных работах. Из тех, кто остался в живых — выяснить число таковых представляется совершенно невозможным, — никто не освобожден, чтобы возобновить свое служение; Церковь не имеет никакой возможности открыть школы или какие-либо другие уч­реждения. Остается в силе категорический запрет собирать детей и юношей, не достигших 18-летнего возраста, для получения ими религиозного образования. Кроме того, запрещены любые публи­кации религиозного характера — книги, периодика и даже простые печатные листки.

Советы проводили точно такую же антирелигиозную полити­ку в Прибалтике и оккупированной ими части Польши. "Из от­правленных в Россию польских католических священников к 1942 году 52 по-прежнему оставались в заключении (некоторые свя­щенники, насколько нам известно, смогли покинуть Советский Союз вместе с солдатами армии Андерса; эта армия, сформированная в Средней Азии, ушла с территории СССР через Иран и Ливан и принимала участие в высадке в Италии и в боях за Монте-Кассино). Такова мрачная действительность, затмить которую не долж­ны некоторые пропагандистские меры — в частности, послабле­ния по отношению к Православной Церкви. Так, перестали изда­ваться атеистические журналы; московское радио осуждает гонения на религию в Германии. В октябре 1941 года советское правитель­ство само эвакуировало руководство Православной Церкви из сто­лицы, а на Пасху 1942 года в Москве был отменен комендантский час, чтобы верующие могли отпраздновать Светлую Ночь".

В пропагандистских целях была напечатана на разных языках на удивление роскошно иллюстрированная книга под названием "Правда о религии в России", ее издателем была Московская пат­риархия. Вопреки очевидным фактам, эта книга стремилась дока­зать, что Русская Православная Церковь всегда пользовалась и пользуется полной свободой при советском режиме. Это была пер­вая публикация Православной Церкви после 1936 года, когда был издан скромный литургический календарь³⁸¹.

19 сентября 1942 года Майрон Тэйлор вручил папе меморан­дум о перспективах на послевоенный период³⁸². В своей ноте Пий XII ответил, что Святой Престол не одобряет такой мир, который был бы достигнут ценой сохранения подавления прав и свободы сове­сти в некоторых странах. Действительно, в то время Ватикан видел, что победа Советов могла привести к потере независимости наций, подпавших под влияние СССР, и к лишению гражданских свобод населения территорий, оккупированных Красной Армией³⁸³. Именно этим объясняются постоянные предостережения Пия XII, обращенные к Рузвельту. Папа не верил в победу государств Оси и поэтому понимал, что США оставались единственной страной, способной оказать давление на СССР. История тегеранских пере­говоров и ялтинских соглашений показывает, что тревоги Пия XII были столь же обоснованны, сколь напрасны были его надежды. Сталин, исполненный решимости сохранить владычество над Польшей, остался глух к просьбам Рузвельта и смог перехитрить Черчилля.

В ходе переговоров с монсеньором Тардини³⁸⁴ Майрон Тэйлор настаивал на необходимости вхождения России в семью на­ций. Она уже сделала некоторые шаги, говорил он, "даже в области религии". К тому же даже о. Браун признавал, что "в России про­исходят большие перемены". Тардини представил факты, свидетель­ствовавшие об обратном. 24 сентября 1942 года он с горечью пи­сал о близорукости руководства США по отношению к религиоз­ным проблемам в СССР. Святой Престол никогда не даст провести себя в этой области, тогда как Рузвельт считает, что с учетом эволюции коммунистического режима Ватикан вполне смог бы установить modus vivendi с Россией. "О. Браун — подъем патри­отических чувств оказал определенное воздействие и на него, — находясь в Москве, поддерживает эту идею. Как плохо, когда мис­сионеры начинают заниматься политикой"³⁸⁵.

Монсеньор Тардини не вполне справедлив: о. Браун был не миссионером в России, а капелланом посольства США. Без предо­ставляемой им информации Тардини едва ли смог бы составлять столь обстоятельные аналитические комментарии для Майрона Тэйлора и английского посланника сэра Осборна. Кроме того, о. Браун был единственным информатором Святого Престола, ос­тававшимся на протяжении Второй мировой войны — с 1 сентяб­ря 1939 года, дня вторжения в Польшу, до 9 мая 1945 года — в Москве. Наконец, если и был такой человек, который никогда не строил каких бы то ни было иллюзий относительно свободы сове­сти при коммунизме, то это именно Браун. К тому же он прекрасно понимал, что американцы занимают ошибочную позицию по пово­ду положения религии в Советском Союзе.

Доказательством тому служит нота от 26 сентября 1942 года, врученная послу Тэйлору. Желая показать, каково истинное поло­жение религии в России, Тардини ссылается здесь на о. Брауна, "настоятеля единственной католической церкви в Москве", кото­рый пишет: "Стали говорить об открытии церквей, но у меня пока что нет ни одного доказательства этому". "Вместе с тем, — отмечает Тардини, — о. Браун сообщил, что по радио были переданы некоторые отрывки из произведений русских писателей, исполнен­ных благородных патриотических чувств, а в официальной прес­се — в "Правде" и "Известиях" — опубликован ряд сообщений из церковной жизни"³⁸⁶.

Кроме того, статс-секретариат планировал с помощью Брауна получить у Советов сведения о военнопленных, необходимые для информационного бюро Ватикана и для последующего установле­ния переписки с их семьями. "Если поручить это дело о. Брауну, американскому священнику, окормляющему приход св. Людовика в Москве, можно не сомневаться, что будут достигнуты значитель­ные успехи", — говорилось в письме статс-секретариата послу Майрону Тэйлору (25 сентября 1941 года)³⁸⁷. К сожалению, советская сторона принципиально отказалась предоставить какие-либо дан­ные, и 22 декабря 1941 года апостольский делегат в Вашингтоне вынужден был телеграфировать, что американское правительство не в силах что-либо сделать в этом направлении³⁸⁸.

Слухи о письме Сталина папе

Следует особо упомянуть о двух событиях, сыгравших важную роль в психологической войне, которую вели друг против друга союз­ники и державы Оси. Это слухи о письме Сталина папе и встреча аббата Орлеманского со Сталиным.

Радиостанция "Радио-Урбе", зависимая от официального агент­ства итальянского фашистского правительства "Стефани", передала 3 марта 1942 года информацию о том, что Сталин якобы направил папе письмо, в котором просил об установлении дипломатических отношений между СССР и Святым Престолом³⁸⁹. Поскольку эта ин­формация исходила из вполне определенного источника, статс-сек­ретариат счел, что фашистский режим решил поставить Святой Престол в неудобное положение, обвинив его таким образом в готовности пойти на компромисс с коммунизмом. 9 марта 1942 года кардинал Мальоне направил через нунция монсеньера Боргонджини Дуку протест итальянскому правительству. Святой Престол счи­тал излишним опровергать безосновательное сообщение, но выра­жал недовольство по поводу того, что именно итальянское агентство распространяет информацию, способную поставить Ватикан в не­ловкое положение³⁹⁰. Предполагаемое письмо Сталина, говорят изда­тели "Актов и документов Святого Престола", было использовано пропагандой союзников, которые приняли его за серьезный признак изменений в положении религии в Советском Союзе³⁹¹.

Если фашисты хотели поставить в неудобное положение Ва­тикан, то они просчитались, поскольку "письмо" было в конечном счете использовано против них. Но от них ли исходила провокация? Незадолго до этого Япония объявила об установлении дипломати­ческих отношений со Святым Престолом. Это давало большое пси­хологическое преимущество Оси. Союзники были заинтересованы в том, чтобы заставить мировое общественное мнение поверить, что Сталин также обратился к папе с предложением об установлении дипломатических контактов. Этому известию поверили в Лондоне, хотя кардинал Мальоне и заверил апостольского делегата монсеньора Годфри, что такого письма никогда не было.

В существование письма поверили и сами немцы. В Киеве, где незадолго до этого была закрыта униатская церковь, комендатура Вермахта, прослышав о письме Сталина папе о восстановлении свободы совести, решила не отставать от противника и снова от­крыть этот храм. 12 апреля 1942 года Иосиф Слипый сообщает об этом кардиналу Тиссерану: "Распространившиеся слухи о том, что Сталин направил Святому Отцу письмо, в котором говорится о восстановлении свободы Церкви в СССР, так повлияли на киев­ского коменданта, что он решил вновь открыть нашу церковь"³⁹².

Дело Орлеманского

Чтобы понять смысл этого эпизода психологической войны, кото­рую вел Советский Союз за общественное мнение в странах-союз­ницах, нужно сперва сказать несколько слов об отношении Стали­на к Польше.

После нападения Гитлера на Россию 22 июня 1941 года СССР и правительство Польши, находившееся в эмиграции в Лондоне, 30 июля 1941 года восстановили дипломатические отношения для того, чтобы вместе воевать — не на одном и том же фронте, но против общего врага. Польша рассматривала также это сближе­ние с Советским Союзом как шанс освободить своих военноплен­ных и облегчить участь гражданского населения, вывезенного в глубь России по мере наступления немцев. Монсеньор Юзеф Гавлина, капеллан польского правительства в Париже, Анжере, а за­тем — с 20 июня 1940 года — в Лондоне³⁹³, вернулся в Россию в качестве главного капеллана будущей польской армии. 19 апреля 1942 года он приехал через Тегеран в Россию, привезя с собой 50 походных алтарей, 572 Библии, 53 500 распятий, 784 000 образков. 28 апреля 1942 года он прибыл в Москву и до 3 мая помогал в служении о. Брауну. С 8 мая по 3 июня Гавлина был в Куйбышеве, где находился тогда, среди остальных иностранных дипломатов, ак­кредитованных при правительстве СССР, новый польский посол Станислав Кот. С его помощью Гавлина организовал военное капелланство формировавшейся на территории СССР польской армии. Он хотел также создать гражданский "деканат" для польских католиков в России, в который вошли бы 197 приходских свя­щенников, находившихся в ведении посольства и соответственно — на содержании польского правительства. Но Вышинский — один из руководителей советского внешнеполитического ведомства — ответил решительным отказом на все предложения наладить пас­тырское окормление гражданских лиц³⁹⁴.

В начале июня 1942 года монсеньор Гавлина уехал из Куйбы­шева в Ташкент, где проходила подготовку армия Андерса. 7 июня он встретился с генералом, затем поехал в Самарканд, где также находились поляки. Поездки польского священника стали беспо­коить НКВД: его спросили, не является ли он иезуитом и обязан ли подчиняться папе в области политики. В конце июля Гавлина уехал из России, а 2 октября 1943 года Пий XII поручил ему окор­мление поляков — военных и гражданских лиц, — ушедших из СССР в Иран³⁹⁵.

Отношения между СССР и Польшей были снова прерваны 23 апреля 1943 года, после того, как 12 апреля немцы обнаружили следы Катынской бойни: в лесу около деревни Катынь под Смо­ленском русские зарыли 4500 трупов польских офицеров, приве­зенных сюда из козельского лагеря и расстрелянных в конце мар­та — начале мая 1940 года. Глава польского лондонского прави­тельства генерал Сикорский, направлявшийся в Багдад, чтобы призвать польских солдат воевать с большевизмом на стороне со­юзников, погиб в загадочной авиакатастрофе над Гибралтаром 4 июля 1943 года³⁹⁶.

15 июля 1943 года Советы представили аккредитованным в Москве журналистам новую польскую дивизию в составе 12 000 человек под командованием Жыгмунта Балинга, независимую от армии Андерса и вошедшую в состав армии Сталина. Специально освобожденный по этому поводу из тюрьмы священник Кубш от­служил в приокском лесу мессу, и польские солдаты поклялись всем святым бороться за освобождение Польши и сохранять вер­ность советскому союзнику³⁹⁷.

29 декабря 1943 года апостольский делегат в Вашингтоне монсеньор Чиконьяни телеграфировал, что заслуживающий дове­рия журналист утверждает, будто Ватикан заключил со Сталиным договор о будущем Восточной Польши: Сталин разрешит свобод­но исповедовать религию, а папа не будет противиться аннексии Восточной Польши Россией. Сталин якобы согласился также га­рантировать свободу совести во всем Советском Союзе. 31 декаб­ря 1943 года последовал лаконичный ответ из Ватикана: "Notizie prive di fondamento" — "Известия лишены оснований"³⁹⁸.

В то же время при содействии Москвы был создан Народный национальный совет (31 декабря 1943 года), преобразованный затем в Польский комитет национального освобождения (21 июля 1944 года), или Люблинский комитет, из которого 31 декабря 1944 года было сформировано временное правительство, переехав­шее в Варшаву после взятия столицы Польши советскими войска­ми (17 января 1945 года).

Приближалась Ялтинская конференция. И хотя де Голль, бу­дучи в начале декабря 1944 года в Москве, нашел, что Сталин выглядит очень уставшим, тот был еще полон сил — просто он немного состарился³⁹⁹. И одной из главных своих задач диктатор считал превращение Польши в сателлита Советского Союза.

Польша должна стать вассалом СССР — такова была идея-фикс Сталина. В ходе трехсторонних переговоров, проходивших в октября 1941 года, — в то время, когда немцы были у ворот Моск­вы, — он объяснил своим английским и американским партнерам, что не потерпит на своих границах существования Польши, откры­той для ударов захватчиков с Запада, и превратит эту страну в форпост обороны России. Именно в этом контексте и надо рас­сматривать встречу Сталина с аббатом Орлеманским.

Переговоры Орлеманский—Сталин

Орлеманский, американский священник польского происхождения, был человеком простым и наивным: он пришел в советское кон­сульство в Нью-Йорке и попросил визу в СССР, чтобы встретить­ся со Сталиным и обсудить с ним вопросы, связанные с положени­ем религии в мире. 17 апреля 1944 года, с согласия госсекретаря США Корделла Халла, он направился, через Аляску и Сибирь, в Москву. 28 апреля 1944 года "Правда" опубликовала фотографию Сталина и Молотова, беседующих с "католическим священником из Спрингфилда Орлеманским Станиславом". Вечером 28 апреля, в интервью Московскому радио, он заявил, что к великому своему удивлению обнаружил, что Сталин — друг Католической Церкви! Он не имел ничего против религии и, по его собственным словам, был готов начать с Ватиканом переговоры о заключении соглаше­ния. "Должен сказать, — продолжал Орлеманский, обращаясь к полякам, — что Сталин — друг поляков. Он считает, что Польша не должна впредь являться коридором, через который свободно про­ходят враги, стремящиеся к захвату советских земель. Он хочет видеть Польшу большой, сильной, независимой и демократической страной, способной защитить свои границы. Сталин отнюдь не наме­рен вмешиваться во внутренние дела польского правительства. Он хочет, чтобы между Польшей и Советскими республиками установились дружеские отношения и гармоническое сотрудни­чество"⁴⁰⁰ .

Во время пребывания в Москве аббат Орлеманский и сопро­вождавший его профессор Оскар Ланге встретились с о. Брауном, который разрешил аббату совершить мессу в квартире, чтобы "цер­ковь св. Людовика никоим образом не упоминалась в этой, печаль­ной памяти истории". 15 мая 1944 года о. Браун послал провинци­альному викарию ассумпционистов в Нью-Йорке о. Армане письмо, которое тот получил лишь в конце июля. "5 мая, в 11 часов вече­ра, — писал Браун, — я в первый и единственный раз принял пре­подобного Орлеманского в сопровождении двух корреспондентов. Возможно, причиной этого визита был кремлевский документ, кото­рый он хотел мне показать. Он разрешил мне, как ассумпционисту, снять с него копию. Вскоре после этого я предпринял все необходи­мые шаги, чтобы передать ее в Рим rapidissimo et Secretissimo modo⁴⁰¹. Когда он сказал мне, что собирается использовать этот до­кумент против тех, кто сочувствует польскому Лондонскому прави­тельству, я спросил, не хочет ли он сначала проинформировать обо всем апостольскую делегацию в Вашингтоне. В связи с этим при­лагаю сделанные мною для папы переводы нескольких статей".

По возвращении в США, 12 мая 1944 года Орлеманский про­вел в Чикаго пресс-конференцию. "Сталин по-настоящему демок­ратичен и открыт, — заявил Орлеманский. — Я говорил с ним как человек с человеком, как американский гражданин, и я спросил его: "Думаете ли вы, что можно сотрудничать с Его Святейшеством Пием XII в деле борьбы против насилия и против гонений на Католическую Церковь?" Сталин ответил: "Думаю, что да". — "Но раз так, будет ли советское правительство придерживаться линии на преследование Католической Церкви?" Сталин ответил: "Как защитник свободы совести и отправления культа, я считаю, что такая линия неприемлема и должна быть изменена". Что касается Польши, Сталин пообещал сделать все от него зависящее, чтобы в этой стране не было гонений на веру"⁴⁰².

Эти заявления вызвали настоящий скандал, и епископ Спрингфилдский Томас О'Лири, в юрисдикции которого находился Орле­манский, запретил его в пастырском служении. "Правда" опубли­ковала по этому поводу статью, полную негодования. Почему, спра­шивалось в статье, католическая иерархия не приняла санкций против фашистского священника Коглина, не прекращающего вы­ступать по американскому радио с грубыми нападками против СССР? Американская пресса в целом проявила к Орлеманскому благосклонность, и Рузвельт собирался даже принять у себя в Бе­лом доме этого польского священника, который в течение четырех часов беседовал со Сталиным. С большим трудом Корделл Халл отговорил президента от этого.

14 мая аббат Орлеманский написал письмо апостольскому делегату монсеньору Чиконьяни. Признавая, что совершил просту­пок, покинув приход без благословения епископа, он утверждал, что сделал это для того, чтобы помочь Церкви в Польше. Выража­лось пожелание, чтобы его послание было передано в Ватикан. Сталин искренне хочет установить мир со Святым Престолом; нужно послать в СССР польских священников, чтобы оказать ду­ховную поддержку полякам. В своей депеше Чиконьяни писал, что в американской печати появилась целая серия статей по этому поводу, причем авторы большинства публикаций действия Орлеманского оправдывают. Некоторые газеты доходят до того, что пи­шут, что, если бы Орлеманский был принят в Риме, президент Руз­вельт счел бы это шагом Святого Престола навстречу Сталину. Напротив, епископы считают, что поездка Орлеманского и его встреча со Сталиным — пропагандистский трюк. Большинство поляков считают Орлеманского предателем, некоторые из них говорят даже, что он готовит четвертый раздел Польши⁴⁰³.

Вполне естественно, что дело Орлеманского обеспокоило и Берлин. Посол фон Вайцзекер пожаловался на это монсеньору Тардини. Тардини ответил, что, поскольку Ватикан не имеет ника­кого отношения к поездке Орлеманского, папа не считает себя обя­занным предпринимать какие-либо официальные шаги по этому поводу. Вместе с тем, настаивал посол, речь шла об очень "высокой политике" (он произнес эти слова по-французски). "О низкой, об очень низкой политике", — прервал его Тардини. "Да, очень низкой политике", — проговорил посол⁴⁰⁴.

Делегация комитета Свободной Франции, обосновавшаяся, после вступления союзных войск на территорию Италии 13 июня 1944 года, в римском палаццо Фарнезе, также проявила интерес к делу Орлеманского. Член этой делегации доминиканец о. Дарси напра­вил в статс-секретариат следующий секретный запрос: "Некий польский священник (его фамилия, если мне не изменяет память, — Орлеманский или что-то в этом роде) имел некоторое время назад длительную беседу со Сталиным, в ходе которой обсуждались воз­можности возобновления дипломатических отношений между Рос­сией и Святым Престолом. Французское правительство, находяще­еся в Алжире, очень интересуется, обоснована ли эта информация. Оно направило по этому поводу зашифрованную телеграмму свое­му представителю в Риме (Кув де Мюрвиллю)". Монсеньор Тар­дини сделал на этом запросе пометку: Ndf = nulla da fare — ниче­го не делать, то есть не давать хода⁴⁰⁵.

По мере наступления советских войск, когда победа союзни­ков стала для Святого Престола очевидной, Пий XII, предвидя, что значительная часть католических стран окажется под советским влиянием, с еще большей настойчивостью продолжил направлять Рузвельту послания, в которых говорил о тяжелом положении ка­толиков в России. Если отношение государства к Православной Церкви, возможно, и изменилось — 6 сентября 1943 года было вос­становлено патриаршество, и Православная Церковь заявляла себя союзницей советского правительства в его экспансионистских и имперских планах по отношению к Европе, — то Католическая Церковь оставалась гонимой. Книга "Правда о религии в России", роскошно изданная и переведенная на несколько языков, писал Пий XII Рузвельту, приводя целый ряд доказательств, — просто про­пагандистский трюк, содержащий большое количество лжи.

Тегеранская конференция (27 ноября — 2 декабря 1943 года) усилила эти опасения и утвердила Святой Престол во враждебном отношении к СССР. После Тегерана Филип Муррэй говорил с Руз­вельтом о проблеме католиков. Рузвельт сказал, что в ходе бесед со Сталиным он понял, что русский народ — после нескольких лет господства атеистического режима — остался глубоко религиозен. В беседе с Аверелом Гарриманом Сталин высказал два интерес­ных тезиса: 1) что он не хочет иметь дело с Римской Церковью по причине ее интернационального характера (это обстоятельство при установлении контактов может вызвать серьезные затруднения); 2) что после войны в России усилится влияние народа и уже через двадцать лет Католическая Церковь станет самой влиятель­ной религиозной общиной в России!

Монсеньор Чиконьяни, к которому обратились в связи с этим за консультацией, 15 марта 1944 года ответил: президент Рузвельт думает, что Сталин разрешит свободу вероисповедания, только ког­да это будет ему выгодно. По мнению Аверела Гарримана, посла США в Москве с 1942 по 1946 год, Сталин допускал, что народ хочет религии, и был бы не против национальной формы Церкви под контролем государства. Именно поэтому он враждебно на­строен по отношению к католичеству. Католицизм не сможет стать влиятельной силой, если в стране не наступит демократия⁴⁰⁶.

15 апреля 1945 года, когда оккупация Польши полностью завер­шилась, монсеньор Чиконьяни направил Тардини информацию, кото­рая некоторым образом освещала ход событий. Один заслуживаю­щий доверия журналист сообщил ему, что во время Ялтинской конфе­ренции Сталин сказал Черчиллю и Рузвельту, что он займется перевоспитанием европейской молодежи: это займет у него пятнад­цать лет. Сталин сказал также, что не потерпит, чтобы на территориях стран, принявших беженцев, продолжали существовать очаги заразы и оппозиции: всех беженцев следует отправить обратно в свои стра­ны. Можно прийти к выводу, что их ждут жестокие преследования⁴⁰⁷. Чтобы облегчить сближение с Ватиканом, союзники решили просить Сталина выступить с декларацией в защиту свободы со­вести. Советский посол в Лондоне Майский попросил Майрона Тэйлора подготовить соответствующий проект. Тэйлор отказался, поскольку, во-первых, все это могло быть представлено как явное вмешательство во внутренние дела Советского Союза, а во-вторых — такая декларация была бы совершенно излишней после того, как Сталин сделал уже столько заявлений по этому же поводу⁴⁰⁸.

Но статс-секретариат не сложил оружия. 13 июля 1944 года Майрон Тэйлор получил очередную ноту, в которой говорилось, что антирелигиозное законодательство по-прежнему в силе. Ду­ховенство либо находится в заключении, либо просто не имеет возможности служить, хотя некоторые польские священники — но далеко не все — во второй половине 1942 года были освобож­дены в связи с формированием армии Андерса. В "United Nations News" от 28 июня 1944 года было опубликовано сообщение, со­гласно которому в России было около 5000 православных церк­вей, 1800 — католических, 1300 мечетей, 1100 церквей протестан­тских и 1000 синагог. Что касается Католической Церкви, гово­рится в ноте, эта информация абсолютно неверна (данный пункт был включен по распоряжению Пия XII). Наконец, советский ком­мунизм, даже после роспуска Коминтерна в мае 1943 года, про­должает распространяться по всему миру, особенно в завоеван­ных странах, проводя политику длинной руки. В таких условиях Святой Престол может занять только позицию "бдительного и активного выжидания"⁴⁰⁹.

Вступление союзников в Рим не изменило враждебного от­ношения Святого Престола к Советам. Членом контрольной ко­миссии союзников в Италии был Богомолов. Личный представи­тель президента Рузвельта в ранге посла Роберт Мэрфи во время беседы с Тардини 23 июня 1944 года весьма лестно отзывался о Богомолове. Когда однажды Мэрфи заговорил с ним о гонениях на религию, Богомолов ответил ему по-французски: "Се sont des choses du passe" — "Все это в прошлом". Он добавил также, что хотел бы завязать контакты с Ватиканом. Получив эту информацию, Тардини ответил, что Церковь имела до сих пор слишком горький опыт, чтобы так легко поверить в коренные изменения в религи­озной политике Советского Союза; что же касается некоторых фактов смягчения гонений, то их можно истолковать и как чисто пропагандистские шаги. Rebus sic stantibus — все осталось по-прежнему — контакты с Москвой казались ему преждевременны­ми. Тогда Мэрфи сказал, что Богомолову хотелось бы по крайней мере посетить ватиканские музеи и Сикстинскую капеллу. "Му­зеи открыты для всех", — ответил Тардини со свойственной ему прямотой и резкостью⁴¹⁰.

12 июля 1944 года Майрон Тэйлор передал Пию XII меморан­дум, в котором сообщалось об усилиях США, направленных на получение от советской стороны гарантий религиозной свободы — в частности, для католиков Восточной Польши, территория кото­рой становилась частью СССР, и стран Центральной Европы, кото­рые оказывались в зоне влияния — можно сказать, господства — Советского Союза⁴¹¹.

В ноябре 1944 года генерал де Голль отправился в Москву. Когда монсеньор Валерио Валери — которого де Голль уважал, но не хотел признать в роли нунция, поскольку тот был аккредитован при правительстве Виши, — 20 декабря 1944 года прощался с гене­ралом, покидая Францию, он спросил его о поездке в Москву. Де Голль ответил, что по его впечатлениям русский народ устал от долгой войны. Сталин состарился и уже не хочет распространять свое влияние за пределы граничащих с Россией государств; церк­ви открыты и полны людей. Еще во время переписи 1937 года значительное большинство народа назвало себя православными верующими. Тем не менее казалось, что генерал был не очень до­волен своим визитом, — в отличие от прессы, которая с восторгом трубила о поездке де Голля в Россию⁴¹².

Святой Престол, обеспокоенный тем, что десять польских епар­хий — полностью или частично — должны были отойти к Совет­скому Союзу, с еще большим усердием возобновил шаги по полу­чению от большевиков соответствующих гарантий. Но увы! 5 ап­реля 1945 года Ватикан сообщил Майрону Тэйлору, что 417 священников из Люблина и его окрестностей вывезены в СССР; 12 священников — преподавателей Люблинского универ­ситета казнены; детей вывозят в Россию⁴¹³. Действительно, разве Сталин не сказал, что собирается заняться воспитанием молодежи в послевоенной Европе?

События, свидетелями которых мы являемся на протяжении уже сорока лет: окончательное разделение Европы, господство СССР над так называемыми Народными республиками с ограниченной самостоятельностью, судьба католиков в этих странах — все это показывает, насколько прав был Пий XII в своих пророческих прогнозах. Католическая Церковь, сказал мне однажды кардинал Вышиньский, отступила на 350 километров — от Днепра до Сана и Буга, — и никого это не встревожило и не обеспокоило, никого, кроме папы Пия XII.

|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|