|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава XVII

НЕВЕ В ГОДЫ ОККУПАЦИИ

1941 —1944⁴¹⁴

Браун в Москве (1939—1945)

29 июня 1941 года, через неделю после нападения Германии на Со­ветский Союз, Гастон Бержери, незадолго до этого назначенный пра­вительством Виши послом в Москве, объявил о разрыве диплома­тических отношений между его правительством и СССР. Француз­ские дипломаты, оказавшиеся в своем посольстве практически под домашним арестом, под конвоем покинут Москву 16 июля 1941 года⁴¹⁵. О. Флоран выехал из Ленинграда 11 июля в составе группы фран­цузов, которую на турецкой границе должны были обменять на пер­сонал советского посольства в Виши. Турция взялась представлять интересы Франции. Турецкий посол Актай и начальник консульско­го отдела Ульви Эрчин с самоотверженностью взялись за это дело — о. Браун посвятил их трудам весьма лестные отзывы.

В апреле 1942 года в Москву прибыл Роже Гарро, получив­ший вскоре, 1 июня, аккредитацию в качестве представителя Лон­донского Национального комитета Франции при советском прави­тельстве. Вместе с ним прибыли члены военной миссии во главе с генералом Пти. С июля 1941 года до весны 1942-го о. Браун осу­ществлял официальный надзор за французским посольством, хра­нителем которого был Николай Князев — советский гражданин, служивший в посольстве до его закрытия. Все иностранные мис­сии, равно как и само советское правительство были эвакуированы в Куйбышев. Первые встречи Брауна и Гарро были весьма сердеч­ными. Гарро время от времени приглашал Брауна к себе и однаж­ды, во время завтрака, познакомил его с Ильей Эренбургом⁴¹⁶.

В воспоминаниях Эренбурга рассказывается об этом завтра­ке. "Среди гостей были французский генерал Пти, журналист Шампенуа, турецкий консул и настоятель московской католической цер­кви отец Брон (!). <...> Я рассказывал о том, что видел на фронте, и отец Брон возмущался фашистскими зверствами. Вскоре после этого А. С. Щербаков сказал мне, что немцы направили на Восточ­ный фронт словацкие части: "Напишите для них листовку — вы ведь бывали в Словакии..." Я сразу подумал о Броне: среди сло­вацких крестьян было много верующих, и на них должно было подействовать обращение католического священника. Я пошел к отцу Брону, который жил тогда в комфортабельном флигеле американ­ского посольства (дипломаты еще находились в Куйбышеве). Брон мне долго объяснял, что Святой Отец любит терпимость и что с Ватиканом нельзя шутить. Мы говорили о догматах церкви, о по­ложении на фронте, о де Голле. Листовку Брон написал, но после этого начал требовать от меня горючего для своей машины. Я обра­тился в учреждение, распределявшее бензин, мне ответили, что Брон получает больше положенного. Отец Брон писал, что ему прихо­дится очень много передвигаться, чтобы причащать умирающих <...>"⁴¹⁷.

Если о. Браун читал эти страницы, он мог бы найти некото­рое утешение, обнаружив, что не более лестно отзывается Эренбург о генерале де Голле и о министре иностранных дел Франции Жорже Бидо. Первому вменялось в вину то, что он считал москви­чей людьми, живущими в постоянном страхе перед власть имущи­ми. Второй терпеть не мог водку, которую якобы пил не просыхая!

С согласия Гарро Браун снова вселился в свою квартиру во французском посольстве. Но дружба между новым послом и аме­риканским священником длилась недолго. Гарро захотел снять на кинопленку торжественную мессу в церкви св. Людовика, чтобы показать всему миру, что католики в СССР пользуются полной свободой. Браун воспротивился этому: вот уже почти десять лет жил он в Москве, был свидетелем постепенного уничтожения ка­толицизма — и не собирался идти против своей совести, убеждая весь мир в том, что католики в СССР совершенно свободны.

Гарро, по тем же причинам, что и американцы, искал подтвер­ждений тезису о том, что в СССР произошли радикальные переме­ны. Апостольский делегат в Бейруте монсеньор Лепретр переда­вал в Рим, что, по свидетельству некоего члена французской мис­сии в Москве (Гарро), советское правительство склоняется к признанию свободы совести и даже к сближению с католицизмом, а следовательно — и со Святым Престолом. Глава французской миссии полагал, что он в силах содействовать этому сближению"⁴¹⁸.

8 августа 1942 года Тардини подготовил ответ на депешу Лепретра. Вновь были сформулированы прежние принципы: информа­ция, которой обладает в настоящее время Святой Престол, не под­тверждает слухи о том, что в религиозной политике советского правительства происходят кардинальные изменения. Но даже если бы такие перемены имели место, это свидетельствовало бы лишь о том, что советское правительство выполняет свой долг; в таком случае Святой Престол с удовлетворением принял бы это к сведе­нию. Учитывая, однако, многократные заявления об атеизме, органи­зацию и всемерную поддержку атеистической пропаганды, учиты­вая столь длительные и столь тяжелые гонения на религию (в особенности на католичество), направленные на полное ее уничто­жение, становится необходимым, чтобы советское правительство на деле показало, как соблюдает права верующих. И лишь по про­шествии некоторого периода, внимательно изучив обстоятельства, Святой Престол мог бы определить свое отношение к происходя­щему. Естественно, подобное решение Ватикана будет обусловле­но исключительно высшими интересами религии, а не сиюминут­ными выгодами политической конъюнктуры.

В тот же день с этим письмом ознакомился папа, который предпочел более краткую редакцию — ограничиться директивами апостольскому делегату и обратить внимание на то, чтобы об этом не стало известно непрошеным посредникам. Таким образом Свя­той Престол запретил прибегать к услугам Гарро⁴¹⁹.

Испортив отношения с французским послом, о. Браун не пользовался также расположением со стороны властей в Вашин­гтоне и американских дипломатов в Москве. Он обладал доволь­но тяжелым характером; к тому же девять лет, проведенных в советской стране, и полное одиночество, наступившее после отъез­да Неве в 1936 году, расшатали его нервы. Бескомпромиссность о. Брауна противоречила проходившей в США кампании в под­держку новой религиозной политики Сталина. Кроме того, создает­ся впечатление, что начиная с 1942 года его переписка с Римом и орденским начальством подвергалась американской цензуре. Как бы то ни было, с точки зрения американских властей о. Браун был всего лишь частным лицом, обычным американским гражданином, а цензура в военное время имела право на все.

Браун констатировал, что отношение к нему американского посольства изменилось коренным образом после отъезда посла Доила. Его преемник адмирал Стэндли не согласился признать за ним, как за капелланом посольства США в Москве, никаких офи­циальных функций и не включил его в протокольный список лиц, состоящих на службе в дипломатическом корпусе.

В своих неизданных мемуарах о. Браун признается, что стра­дал от холода и голода, но еще больше — от непонимания. Он продолжал совершать в церкви св. Людовика богослужения для нескольких французских старушек, которым удалось остаться в Москве или вернуться туда после тяжелых лет ссылок. Когда осе­нью 1943 года послы вернулись из Куйбышева в Москву, к его прихожанам прибавились дипломаты-католики. Но самое главное, что отныне Браун снова получил возможность сообщать в Рим об истинном положении религии в СССР — по дипломатической почте, которая, впрочем, казалась ему не слишком надежным спо­собом, — и с проезжавшими через Москву курьерами. Уже за эти его труды ему можно многое простить — тяжелый характер, склон­ность к ссорам, прямолинейность.

В период 1944—1945 годов о. Браун стал нежелательной персоной и для французов, и для американцев. Когда 13 августа 1944 года представителем Свободной Франции при Ватикане был назначен Юбер Герен, он тотчас же потребовал официального при­знания французского временного правительства и дипломатичес­кой миссии, которую он осуществлял в Риме. Тогда же он предста­вил в статс-секретариат следующую ноту по поводу о. Брауна: "Посланник Герен хотел бы получить информацию о французских приходах в Москве и Ленинграде, право на покровительство кото­рым Франция имела еще со времен Екатерины II. До него дошли слухи, что богослужения во французской церкви св. Людовика в Москве совершает американец о. Браун, который, в свою очередь, разрешает служить там еще одному американскому священнику. Является ли о. Браун апостольским администратором? Является ли такое положение долговременным?"⁴²⁰

С американской стороны инициатором акции против Брауна был друг Рузвельта, католик Флинн. После Ялтинской конферен­ции Флинн поехал в Москву. На обратном пути он побывал в Риме. Горячий сторонник России, Флинн полагал, что можно прий­ти к заключению конкордата между СССР и Ватиканом. В ожида­нии этого следовало, используя авторитет, которым пользовались США в СССР, послать в Москву известного священника, который занял бы место монсеньера Неве, — ибо Неве, как и Браун, пере­стал являться persona grata. Действительно, им было известно слиш­ком много о прежнем режиме. Чтобы урегулировать этот вопрос, достаточно было сообщить обо всем архиепископу Нью-Йоркско­му Спеллману, который мог получить из Рима согласие на что угод­но. По возвращении в США Флинн встретился с провинциальным викарием ассумпционистов о. Арманё, который сообщил обо всем о. Кенару. Не вызывает сомнений, писал Арманё 27 апреля 1945 года, что Флинн был послан туда по предложению монсеньора Спел-лмана или даже Рима. Флинн провел в Москве около десяти дней и встретился с руководителями советского государства и Право­славной Церкви. Оттуда он поехал в Рим, "где неоднократно бесе­довал с папой и монсеньером Тардини". Американские газеты без всяких колебаний принялись писать о готовящемся конкордате.

В Москве Флинн несколько раз виделся с о. Брауном. Имен­но в связи с этим монсеньор Спеллман обратился к о. Арманё: "Г-н Флинн нашел о. Леопольда очень нервным, страдающим от навязчивых идей и слегка больным... на голову. Отец Браун многое перенес, и можно понять, что нервы его не выдержали такого напряжения. Наши дипломаты не проводят здесь более трех лет. А он провел в этой стране одиннадцать лет — и каких! Один во время гонений на веру, один во время блокады и войны". Конечно же нужно его отозвать и назначить на его место какого-нибудь важного американца, а церковь св. Людовика передать в окормление французскому ассумпционисту. Флинн говорил в таком клю­че с апостольским делегатом и предложил ему сделать все для отзыва о. Брауна. К тому же посольство США неоднократно сооб­щало личному представителю президента при папе Майрону Тэйлору, что о. Браун устал, что он больше не является persona grata и нужно его заменить.

Узнав об этом, Неве возмутился: "У меня создалось впечатле­ние, что г-н Флинн проявляет просто головокружительное просто­душие, заявляя, что США пользуются в России огромным автори­тетом, — писал он о. Кенару. — С чего это он взял? Кто ему об этом сказал? Просто кое-кому надо избавиться от опасных свиде­телей — это совершенно очевидно". Монсеньер Неве был абсо­лютно прав. Но нельзя ли было как-нибудь использовать новые условия — победу в войне, — чтобы возобновить ассумпционист-скую "миссию" в России? О. Браун стал persona non grata, и ему было сказано об этом. Монсеньор Неве также был persona non grata, но ему сказать об этом не дерзали. Действительно, он слиш­ком много знал о России. Правительству де Голля известно о том, что во время оккупации он с благосклонностью относился к вишистам. Но он по-прежнему оставался апостольским администрато­ром Москвы и не мог быть смещен без согласия Рима. Все это было известно о. Кенару, но, стараясь сохранить достигнутое, он делал все, что было в его силах, терпя порой оскорбления от неко­торых низших чинов министерства иностранных дел Франции.

Неве в годы войны

В понедельник 11 марта 1940 года к Неве приходила сестра Мария-Тереза⁴²¹ — ей повезло больше, чем самому Неве, ибо удалось побывать в Моне, департамент Жер, и повидать там о. д'Эрбиньи — г-на Эксилиона, как называл его Неве (экс-епископа Илионского). 16 апреля, во вторник, Неве присутствовал на похоронах кардинала Вердье. Вскоре после этого, 10 мая 1940 года, Германия напала на Нидерланды, Бельгию и Люксембург — это была прелюдия к битве за Францию. 11 июня Неве уехал из Парижа и поселился у своего старого друга, знакомого ему еще по Макеевке, барона де Франльё в Кудюре, департамент Ланд. 9 мая 1941 года, в субботу, он вернулся в Париж, в дом ассумпционистов — авеню Боске, 10. 4 июня 1941 года, в пятницу, он снова виделся с сестрой Марией-Терезой, спрашивав­шей его о монсеньоре Мишеле. 22 июня 1941 года немцы напали на Россию, и Советы порвали отношения с Виши. Неве, которого всегда прежде всего интересовали политические события, оставил совсем немного записей об этом периоде. Немцы попросили его выступить с антисоветскими заявлениями. Из Виши маршал Петен передал о своем желании встретиться с ним.

Просьбы немцев

Немцы четырежды встречались с Неве⁴²². 7 августа 1941 года в Париже епископа посетил некий д-р Курт Райхль, "поверенный в делах" Германии во Франции — в первую очередь он занимался духовенством. Приблизительно на Пасху, в сопровождении пере­водчицы, полуэстонки, полурусской, очень плохо говорившей по-французски — сам "поверенный в делах" вообще не знал фран­цузского языка, — он побывал у о. Кенара. К Неве он пришел в сопровождении переводчика-итальянца по имени Гвидо Анчо. Для начала итальянец сказал Неве:

— Вчера в одной венецианской газете было опубликовано интервью монсеньора Костантини, вице-префекта конгрегации про­паганды, который, как член Католической Церкви, выражает радость по поводу того, что Италия принимает участие в крестовом походе немцев против большевизма. Сегодня вечером кардинал Бодрийар опубликует в газете "Les Nouveaux Temps"⁴²³ антикоммунисти­ческую декларацию. Кардинал Сюар и монсеньор Курбе дали нам ваш адрес. Так как вы долго прожили в России и некоторым образом тоже пострадали от большевиков, мы хотим спросить вас: не хотели бы вы помочь нашему делу — делу христианской циви­лизации, — опубликовав в прессе подобное заявление? Мы по­шлем к вам умного немецкого журналиста.

— Нет, — отрезал Неве, — я не занимаю во Франции никако­го официального положения, чтобы выступать с подобными заяв­лениями. Здесь у меня нет никакой юрисдикции, и французские епископы были бы, по крайней мере, удивлены, увидев, что я связал­ся с политикой. Кроме того, я очень не люблю, когда вокруг моего имени поднимается шум, и предпочитаю по возможности оставать­ся инкогнито. Такое заявление от моего имени, возможно станет причиной расстрела моего собрата, оставшегося в Москве⁴²⁴ , и но­вых испытаний для католиков в России.

— Мы понимаем все это; но если мы возьмем Москву?

— Возьмите Москву — и тогда я, конечно же, смогу сделать и подписать заявление.

— Нельзя сказать, что отношения между Ватиканом и Герма­нией... нормальные. Мы считаем, что иностранные Церкви, напри­мер — Церковь Испании, Церковь Франции, — старшая дочь Все­ленской Церкви (sic, я почтительно поклонился) — должны поста­раться улучшить эти отношения.

— Но почему? Все пути для прямых переговоров со Святым Престолом для вас открыты. У вас в Ватикане есть посол, а Вати­кан имеет нунция в Берлине⁴²⁵.

— Именно это создает определенные проблемы. К вашим словам прислушались бы с большим вниманием.

— Вы думаете? Но почему бы вам не использовать офици­альные каналы? В Берлине, в ваших учреждениях должен найтись умный чиновник, который нашел бы подход к апостольскому нун­цию и изложил бы ему пожелания вашего правительства. Нунций свяжется с Ватиканом, Ватикан изложит свою позицию, и, таким образом, разговор будет начат.

— Нет, так ничего не получится. Все это слишком сложно.

"В этот момент, — продолжает Неве, — я вспомнил годы, про­веденные в России". В Москве он познакомился с итальянским послом Аттолико, впоследствии, в 1935 году, назначенным в Бер­лин, а 10 мая 1940 года — в Ватикан.

— Но в Риме есть один влиятельный человек, который мог бы оказать вам услугу.

— Кто же это?

— Его превосходительство господин Аттолико, бывший посол Италии в Москве и Берлине. Из разговоров, которые мы когда-то вели в Москве, мне известно, что он очень хорошо знает и любит Его Высокопреосвященство кардинала статс-секретаря, с которым по долгу службы должен довольно часто встречаться. Оба они находились в одно и то же время в Швейцарии: кардинал — в Берне, а господин Аттолико — в Женеве. Его Высокопреосвящен­ство даже крестил Джакомино, младшего сына посла⁴²⁶.

— Да, это действительно очень важно. Спасибо за информа­цию.

И эти господа сделали пометки в своих записных книжках. Затем они продолжили:

— Как вы представляете себе будущее политическое устрой­ство России?

— Это уже относится к области политики и выходит за пре­делы моих чисто религиозных забот. Однако мне кажется, что фор­ма правления не должна сильно измениться. Во главе страны дол­жен быть один человек — хозяин, царь. Тот, кто командует там сейчас, — это красный царь, бандит, самозванец, убийца. Нужен легитимный правитель, но и он — несмотря на свою легитимность — будет далеко не сразу принят во всей стране.

— Ну, что касается этого, то все уже урегулировано. Все бу­дет как в средние века — Великое княжество Московское. Что касается Украины, то это отдельный вопрос, который тоже решен.

"В этот момент, — замечает Неве, — мне очень хотелось ска­зать итальянскому переводчику: "В средние века и немного позже Венеция и Генуя имели процветающие колонии в Крыму и на Чер­ном море: вы собираетесь вернуть их себе?" Но итальянцы — тонкие люди, они прекрасно понимают иронию. Я предпочел про­молчать".

Вторая встреча состоялась 15 сентября 1941 года в Жьене, куда Неве приехал навестить родственников. Местная газета поме­стила сообщение о том, что в городе находится "епископ Москов­ский".

"Молодой человек, прибывший из Орлеана, предъявляет кар­точку сотрудника Государственной полиции.

— А! Вы из Гестапо?

—Да!

— Чем могу служить?

— Видите ли... В Орлеане я прочел в газете "Le Giennois", что вы были в Москве.

— Да, я действительно был там.

— И долго вы там были?

— Тридцать лет: с девятьсот шестого по тридцать шестой.

— Коммунисты причинили вам много хлопот?

— Все обошлось более или менее благополучно. Меня двад­цать три раза обыскивали, два раза арестовывали, а один раз поста­вили к стенке, чтобы расстрелять.

— О!..

— Но велик Господь, и я до сих пор здесь, как видите.

— В таком случае вы могли бы оказать нам большую услугу, опубликовав заявление против коммунизма.

Естественно, Неве отказался. Полицейский продолжил:

— Между прочим, мы трудимся на благо христианской Церк­ви!?), а французские католики нам совсем не помогают. Одно ваше слово поможет создать антибольшевистский легион. Число фран­цузских добровольцев пока что совсем незначительно⁴²⁷.

— Чего вы хотите? Во Франции не хватает людей даже для того, чтобы пахать землю, восемьсот тысяч французских земледель­цев находятся в лагерях в Германии.

— Французские католики нас не понимают: в Орлеане я го­ворил с молодыми католиками, и они сказали мне, что не хотят сотрудничать с нами, потому что мы возрождаем в нашей стране неоязычество...

— Как вы сказали?

— Неоязычество.

— Но почему они так говорят? Молодой полицейский промолчал.

— Есть энциклика Пия XI...⁴²⁸

— Так что же вы хотите? Если папа сказал — ничего не поделаешь; католики не подвергают сомнению авторитет папы. Они полностью покоряются ему. Папа отнюдь не похож на челове­ка, пишущего тростью на воде: прежде чем обратиться к миру, он наводит необходимые справки.

— Но ведь речь не идет о чем-то фундаментальном; просто есть определенные различия в методах воспитания молодежи...

— Вполне возможно, но в этой области Церкви есть что ска­зать".

Уместно будет процитировать запись, сделанную Неве 14 ок­тября 1941 года: "Вот и г-н Эрсон, с которым я завтракаю в "Орсэ" (имеется в виду старая гостиница, а не Кэ-д'Орсэ), сообщил мне, что их посол — г-н Отто Абетц — озабочен моим возвращением в Москву". Действительно, в те дни немцы стояли у ворот Моск­вы и верили, что город скоро падет и станет их добычей.

Третья встреча состоялась 8 января 1942 года, в четверг. Начиная с сентября—октября 1941 года некий сотрудник канце­лярии посольства Германии неоднократно говорил одному из дру­зей Неве о своем желании встретиться с епископом, чтобы пред­ложить ему помощь со стороны Германии в возвращении в Москву. Этот друг наконец свел их. Но в январе немецкие армии вынуждены были отступить от столицы России, и разговор о воз­вращении в Москву был уже не актуален — речь об этом не шла. "Этот дипломат выглядит очень изысканным, — признает Неве, — он прекрасно говорит по-французски. Во время нашей беседы я сказал ему: "Ваша русская кампания была бы значи­тельно облегчена, если бы вы смогли убедить русский народ и русскую армию в том, что вы не завоеватели, а освободители. Для этого вам следовало послать впереди своих войск русскую армию, которую было бы легко сформировать из эмигрантов⁴²⁹ и во главе которой стоял бы сам великий князь-наследник; вы показали бы всем, что в страну возвращается царь, чтобы устано­вить в ней порядок и мир. Тогда Красная Армия разделилась бы сама в себе; население с энтузиазмом встретило бы самодержца, с которым вы заключили бы договор до и после кампании". Со­трудник посольства внимательно выслушал меня и ретировался. В настоящее время совершенно очевидно, что и белые русские и красные русские ненавидят немцев".

Четвертая и последняя встреча состоялась несколькими не­делями позже — 21 февраля 1942 года, в субботу. Доктор Райхль, "поверенный в делах", неоднократно передавал, что собирается нанести визит. Вызванный на несколько дней в Берлин, 20 фев­раля он неожиданно уехал из Парижа и послал своего переводчи­ка. Это был русский, родом из Прибалтики, отец которого, офицер русской армии, был расстрелян большевиками. "Он прекрасно говорит по-французски, но д-р Райхль сказал ему, что со мной он может говорить по-русски; и в течение всей нашей беседы мы разговаривали по-русски. Этот мальчик приехал на Запад совсем еще юным, и мне кажется, что он многого не знает о повседневной жизни советской России. Он задал мне много вопросов на эту тему, а также о положении религии и Православной Церкви. По­хоже, мои ответы заинтересовали его, но я подозревал, что он должен был спросить меня о чем-то более важном. Действитель­но, он сказал мне: "Д-ру Райхлю хотелось бы знать, как вы пред­ставляете себе служение Католической Церкви в будущей Рос­сии"⁴³⁰.

"Я представляю его себе так, как должен представлять каж­дый католик — то есть в соответствии с каноническими правила­ми, которые запрещают нам переманивать восточных христиан в латинский обряд и предписывают в неприкосновенности сохра­нять их собственный обряд и их богослужебный церковнославянс­кий язык". В этот момент я заметил скептическое выражение на его лице и добавил: "К сожалению, есть такие католики, особенно в Польше, которые не всегда строго соблюдали законы, принятые в Риме. Первоочередной вопрос — это единство в вере и подчине­ние Святому Престолу; обрядовый вопрос — второстепенный" — "А что думают по этому поводу в Риме?" — "Рим никогда не менял и не собирается менять свое отношение к этому вопросу, несмотря ни на какие политические и географические потрясения, которые могут произойти".

Неве подводит итог этим контактам: "Само собой разумеется, что если когда-нибудь дорога в Москву окажется открытой, я был бы рад, если Святейший Отец благословил бы меня вернуться на мое место. Я не могу вернуться в Москву с немецкими обозами — католики и православные встретили бы меня с недоверием. Но если я вернусь по приказу Его Святейшества, все одобрят это. У меня есть письмо, датированное 21 июня 1941 года — кануном начала войны между Германией и СССР, — и из этого письма я знаю, как много верных католиков ждет моего возвращения".

Этот отчет Неве, датированный июнем 1942 года, показывает, что епископ никогда не был "коллаборационистом" в политичес­ком, уничижительном смысле слова. Именно в свете этих заявле­ний нужно рассматривать симпатии к маршалу Петену и Пьеру Лавалю, выраженные монсеньером Неве по случаю его поездки в Виши 15—20 января 1943 года.

Визит Неве к Пьеру Лавалю. Беседы с маршалом Петеном в Виши

В воскресенье 9 августа 1942 года Анри Эрсон организовал в оте­ле "Матиньон" встречу Неве с Пьером Лавалем. 17 декабря, в четверг, они встретились еще раз. Катала рассказал о монсеньоре Неве маршалу Петену и охарактеризовал его как лучшего во Фран­ции знатока России. Было решено, что Неве посетит Виши. Эта поездка состоялась с 15 по 20 января 1942 года. "Правительствен­ный поезд" (состоявший из локомотива и двух вагонов) отправил­ся с Аустерлицкого вокзала в 11 часов утра 15 января 1943 года, в пятницу. В поезде ехали Катала, Абель Боннар, Ксавье Балла. Пос­ле скромного завтрака (грибы, жареный цыпленок, рагу из картофе­ля, цветная капуста, сыр, яблоки, кофе) поезд пересек демаркацион­ную линию в Мулене, где немцы с благосклонностью произвели проверку документов. Поезд прибыл в Виши в 16 часов с мину­тами; гости Лаваля устроились довольно плохо, еще хуже обстояло дело с питанием: обед в отеле "Лютеция" (суп, картофельное пюре с почками, морковь с репой на воде) и номера в отеле "Адмирал­тейство"⁴³¹ .

16 января, в субботу, Неве занимался подготовкой досье, пи­сал, разведывал обстановку: ему сообщили, что маршал "примет нас (Неве и Анри Эрсона) завтра, в 11 часов; и что мы будем обедать с г-ном Лавалем в 13 часов".

В воскресенье, 17 января, Неве совершил мессу на главном алтаре приходской церкви. "В 10.45 мы направились в отель "Парк". В 11 с минутами нас принял маршал. Он хорошо держит­ся, прост в общении: спросил, как я жил в России, интересовался положением религии в этой стране — сохранил ли народ веру. — "Да, вера есть, но несколько расплывчатая. Им не хватает религи­озного образования". Он очень интересовался вопросами культу­ры; я рассказал ему о том, что видел".

Поскольку маршал попросил гостей остаться на обед, им при­шлось отказаться от обеда у Лаваля. В 13 часов они направились в отель "Парк", где пробыли до 17 часов. "Сначала нас провели на первый этаж в салоны, прилегающие к столовой маршала. Мы поздоровались с присутствовавшими, среди которых были господа Бутийе и Жардель, бывшие министры. Маршал попросил меня бла­гословить трапезу и усадил меня справа от себя. Хороший простой обед. Приглашенные к обеду просили меня рассказать о России, но сам маршал предпочел говорить с Эрсоном о Лувре". Бессвязный разговор о Морисе Барре, о Луи Вейо... Все идут пить кофе в салон. Маршал просит своего молодого помощника показать Неве выставку подарков, полученных им от благодарных французов: произведения искусства, инструменты, мотыги, лампы, шахтерские каски, модели самолетов, кораблей и т.д. "Потом снова непродол­жительная беседа, после чего мы прощаемся с этим великим ста­риком — таким расторопным, светлым, духовным, прямым и про­стым".

Затем оба гостя зашли к Лавалю, который, вместе с пригла­шенными, не вставал еще из-за стола. Там были Абель Боннар, Филипп Анрио, Поль Марьон и еще несколько человек; Неве обра­тил внимание на даму с густым слоем макияжа.

"Очень долгий и в высшей степени интересный разговор. Г-н Лаваль, которому я поведал, какую неловкость я испытывал, поздрав­ляя его в мае 1935 года с подписанием франко-советского пакта, подробно рассказал о переговорах, которые он вел сначала с Мус­солини — очень патетические эпизоды (пенал, пепельница, "я силь­нее вас", пустыни, вади, тщетные поиски французов, видевших эту пустыню, и т.д.), а потом со Сталиным; Лаваль получает теперь оскорбления по этому поводу со всех сторон. Гитлер и Эррио; довольно неприглядная роль Франсуа Понсе и т.д. Это длинная лекция по истории, которую нужно внимательно слушать. Премьер попросил принести шампанского. Абель Боннар предложил мне сигареты. Беседа затянулась. Когда все уже поднимаются, сообща­ют, что пришел министр снабжения Боннафу. Тогда я один прохо­жу в кабинет Лаваля и говорю с ним о проблемах Илиона, о Райхле (не в официальном тоне, чтобы не забрести куда не надо, — он пытался заговорить с Анри Эрсоном о деньгах, но тот наотрез отказался), о голлисте Огзерре; об Одессе; премьер обещал помочь, если ассумпционисты захотят кого-нибудь туда послать; о мона­хах (он прекрасно понимает, что для того, чтобы постановления были окончательными, надо утвердить их в Риме). Затем он зовет Эрсона, мы немного беседуем втроем, после чего прощаемся. На часах почти 5 вечера". Неве отмечает, что запомнил не все, о чем шла речь, и пишет: "Я ничего не имею против того, чтобы они захватили Украину, если бы при этом вернули нам Эльзас и Лота­рингию (г-н Петен)". "Пускай они возьмут себе Египет, а нам оста­вят Тунис (г-н Лаваль об итальянцах)".

Когда я вышел, со мной поздоровался г-н Боннафу. Маршал сказал моему спутнику (Эрсону), что если его пригласят на пере­говоры о мире, он откажется принять в них участие, если: 1) Свя­той Отец не пришлет на них своего представителя; 2) или там будет хоть один большевик. Абель Боннар записал имя о. Жюжи и название его книги "Византийская схизма". Речь шла и об о. Жилле⁴³².

18 января, в понедельник, в 10.15 Неве отправился к нунцию, монсеньору Валерио Валери. Беседа шла по схеме, подготовленной Неве. Первым пунктом было положение религии в СССР. Ника­ких позитивных изменений. Райхль — не слишком квалифициро­ванный специалист. Посмотрите на внутреннее положение его стра­ны!!! 2) Мир на компромиссных условиях. Англо-саксонцы и слы­шать о нем не хотят... 3) Братья Христианских школ.

На следующий день нунций сам зашел к Неве и сказал, что многие ожидают, что после войны во всей Европе произойдет боль­шевистская революция.

В среду, 20 числа, Неве направил благодарственное письмо маршалу, в котором говорил: "Я неустанно молю Святейшее Серд­це Иисусово и Пресвятую Матерь Божию благословить Вас, от­крыть навстречу Вам сердца французов, вложить в эти сердца сы­новнее послушание Вам и продлить Ваши дни до полного осво­бождения Франции". Поезд выехал из Виши в 14 часов. В Мулене у Неве были серьезные неприятности. На контрольном пункте его заставили выйти, потому что он вез с собой брошюры на русском языке⁴³³.

Соображения Неве по поводу встреч в Виши (январь 1943)

По возвращении в Париж Неве по просьбе кармелиток из Лизье записал свои размышления о беседе с Лавалем в Виши в свете своих собственных взглядов на сталинскую Россию и на безбож­ный коммунизм. 5 февраля 1943 года он послал эти рукописные страницы матери Аньес-де-Жезю, сестре св. Терезы Младенца Иисуса, с просьбой вернуть их ему обратно. Кармелитки сохрани­ли оригинал, а вернули Неве машинописную копию, датированную 10 февраля 1943 года⁴³⁴.

На этих страницах монсеньор Неве предстает сторонником Пьера Лаваля и коллаборационистской политики. Такую позицию можно объяснить тем, что Неве слишком хорошо знал, что такое советский коммунизм и его имперские планы; вместе с тем епис­коп явно закрывал глаза на преступления нацизма.

Касаясь вопроса о Польше, Неве писал: "Нужно провести чет­кую границу между польским народом — добрым, честным, трудо­любивым и бережно хранящим свою веру, я хорошо знаю этот народ и люблю его — и польским правительством, состоящим из политиканствующих шовинистов и не заслуживающих никакого уважения безвольных паяцев... Прикрываясь личиной ложного ка­толицизма, а на самом деле стремясь исключительно к полониза­ции, правительство из 383 православных церквей, существовавших перед войной, снесло 50, закрыло 11, а 150 превратило в латинские костелы. И все это происходило в 1937—1938 году — накануне войны".

По поводу войны между нацистской Германией и советской Россией Неве заявляет следующее: "С 1917 по 1936 год я жил под коммунистическим игом. Никто во Франции не знает лучше меня, что это такое. И когда я вижу, что католики желают победы Стали­ну, я не могу назвать это иначе, как вершиной мерзости". Неве опровергает распространяемые союзниками слухи о том, что Ста­лин попросил у папы согласия на приезд в Ватикан советского дипломата и что он направил о. Жилле письмо, в котором просил прислать в Россию целый отряд доминиканцев. "И все эти слухи циркулируют сейчас в церковных кругах Парижа и просто среди мыслящих людей".

"В Виши, — продолжает Неве, — я виделся с нунцием и спро­сил его, происходят ли хоть какие-нибудь позитивные изменения, дающие основания поверить в то, что Советы отменили репрессив­ное законодательство или хотя бы изменили свою религиозную политику. Он ответил мне, что никаких изменений не произошло". Далее Неве цитирует Феофана Затворника. В одном из писем епис­коп Вышенский пророчески вопрошает: "Как вы думаете? Подымет­ся ли на нас немчура, а с нею и вся Европа? Мне не верилось, а потом стало подумываться. Почему? Следует наказать нас. Пошли хулы на Бога и дела Его гласные. Некто писала мне, что в какой-то газете — "Свет" № 88, напечатаны хулы на Божию Матерь. Матерь Божия отвратилась от нас, ради Ея и Сын Божий, а Его ради Бог Отец и Дух Божий. Кто же за нас, когда Бог против нас?! Увы!"

Конечно, все это так, но разве нацисты не хулили Матерь Божию и тот образ Божий, которым является человек?

Взгляд, обращенный к России...

Наступление немецких войск вынудило Неве временно перебраться к своему другу барону де Франлье в Кантиран, что возле Кудюра в департаменте Ланд. 10 июля 1940 года Неве встретился с архи­епископом Бордосским монсеньером Фельтеном, который рас­сказал ему о последних событиях, о Петене и Вейгане, о новой политике в области свободного образования. Вернувшись в Па­риж 10 мая 1941 года, Неве посвятил себя совершению конфирма­ции. Иногда он совершал до трех чинов конфирмации в день. В отчете, написанном 3 июля 1942 года для кардинала Сюара, Неве писал, что с 22 февраля по 14 июня во время пастырских поездок он конфирмировал 11 170 детей и взрослых. Знание катехизиса у конфирмируемых хорошее, но умение держать себя часто остав­ляет желать лучшего. 8 июля 1942 года кардинал Сюар ответил: "Эта пастырская поездка весьма заинтересовала епархиальное начальство". Но, оставаясь верным принципам своей пастырс­кой деятельности, уделяя большее внимание тем, кто все еще далек от Церкви, он писал: "Да благословит Господь расширить поле нашей деятельности, ибо много еще у нас трудов, а та часть овец, которая, как нам кажется, пошла за нами, все еще слишком мала".

Неве любил приезжать в Лормуа, что недалеко от Лонпона. Там находилась ассумпционистская духовная школа, Неве совер­шал там рукоположения учащихся в священный сан. Ученики любили слушать рассказы Неве о России — это помогало им за­быть о голоде и о большой опасности: Лормуа был расположен между аэродромом в Бретиньи, откуда каждую ночь немецкие са­молеты летали бомбить Лондон и Англию, и двумя железнодорож­ными узлами — Жювизи и Вильнёв-Сен-Жорж — эти станции на­ходились между Парижем и Югом. Англичане регулярно бомбар­дировали эти точки, но так и не смогли разрушить мост через Сену, соединявший оба вокзала.

Но сердце Неве оставалось в России. Сдержанные — или, наоборот, несдержанные — записи в его блокнотах, на француз­ском или русском языках, доказывают это: он подробно описыва­ет визиты Марты д'Эрбиньи, свои собственные поездки в Малеструа, где мать Ивонна-Эме имела странные видения о будущем России.

22 октября 1941 года Неве виделся с Бержери, последним послом правительства Виши в Москве. "Что он мне рассказал!" Неве читал биографию Сталина, написанную Борисом Сувариным, и книгу Поля Лесура о явлениях Матери Божией в Фатиме. Лесур попросил епископа написать статью в "Les Voix franchises"⁴³⁵. В воскресенье 28 декабря Неве завтракал у о. Филиппа де Режиса, бывшего ректора иезуитской семинарии восточного обряда в Альбертыне (Польша), и встретился там с о. Владимиром Абрикосо­вым. Каким интересным, должно быть, вышел их разговор, ибо о. Владимир был человеком необычной судьбы! Неве был близко знаком с его бывшей женой, матерью Анной Абрикосовой, умер­шей 23 июля 1936 года в Бутырской тюрьме.

Высадка союзников 6 июня 1944 года вызвала у Неве сме­шанные чувства, а освобождение Парижа не вызвало у него осо­бой радости. Отношение генерала де Голля к кардиналу Сюару, отстраненному от совершения благодарственной службы "Те Деум" в соборе Нотр-Дам, укрепило Неве в его весьма сдержан­ном отношении к голлизму. 4 сентября 1944 года Неве благосло­вил флаг генерала Леклерка. "Его капеллан служил мессу. Он убежден, что сталинский патриотизм постепенно станет религи­озным". Естественно, Неве не смог согласиться с такими прогно­зами.

6 ноября, в понедельник, Неве впервые после трехлетнего пе­рерыва получил письмо от Брауна — его привез летчик Мане. 8 декабря Шарпантье сообщил Неве, что его хотят назначить со­ветником в Москву, и спросил, по-прежнему ли хочет епископ туда вернуться. "Я тотчас ответил ему". В то же время Неве послал через нунциатуру письмо в Рим, в котором спрашивал, не будет ли Святой Престол возражать против его поездки в Россию. Пий XII послал свой ответ с дипломатической почтой. Когда монсеньор Пачини пришел на авеню Боске с утвердительным отве­том папы, Неве испытал огромную радость.

Получив от Неве сообщение о том, что его краткое послание дошло до адресата (Неве написал об этом 3 ноября 1944 года), Браун послал 1 февраля 1945 года более обстоятельное письмо. Он подробно писал о своих дорогих прихожанках; самые старые из них умерли в ссылках или эвакуации в Казахстане. Букинист

Фадеев умер накануне Рождества 1944 года. "Поскольку поблизо­сти не оказалось православного священника, он попросил меня причастить его Святых Тайн, которые принял с любовью и благого­вением". В лаконичной манере сообщает Браун о смерти о. Соло­вьева, с которым он не был знаком, и о.о. Александра Васильева и Николая Александрова. Аббаты Лупинович и Цакуль пропали без вести. О. Гапоян — на вольном поселении. Прелат Крушинский скончался. Аббаты Лоран, Вардт, Штауб, Нойгум и Якоб по-пре­жнему находятся в ссылке в Казахстане. Они получают нерегу­лярную и не слишком богатую помощь. Браун сообщает точные сведения о доминиканках. "Сестра Стефания была арестована — примерно в сентябре 1941 года — и сослана на семь лет в Казах­стан. Сестра Мария-Роза, добровольно поехавшая помогать ей, умерла там 11 января 1944 года. В настоящее время в этой тяжелой ссылке находится также сестра Екатерина. Они регулярно получают по­мощь. За отправку посылок здесь отвечает сестра Антонина. Се­годня утром сестры Люция и Роза были на мессе. Сестра Тере­за — после того как ее освободили из Малоярославца — была снова арестована и отправлена в ссылку. Что касается других мо­нахинь, находящихся в ссылке или на вольном поселении, мне из­вестно только о Филомене и Маргарите, которым также, по мере сил, посылают вспомоществования". О сестрах-францисканках Бра­уну ничего точно не известно. Почти вся житомирская община была арестована, в том числе мать-настоятельница, судьбой кото­рой Браун пытался заинтересовать Польский комитет, находившийся тогда в Москве, но это не привело ни к каким результатам. "Авст­ралийская миссия, представлявшая интересы Польши, больше этим не занимается. Посланник Австралии очень помог мне с ремонтом церкви". Действительно, церковь сильно пострадала, но была не­сколько подремонтирована к приезду генерала де Голля⁴³⁶. "В пра­вославных религиозных изданиях, — продолжал Браун, — я, увы, не замечал никаких проявлений симпатий или хотя бы понимания в отношении католичества".

8 июня 1945 года Неве снова получил утешительные новости от о. Брауна: в Москве появились еще два католических священ­ника. Первый — о. Буржуа, иезуит, служивший раньше в Таллине, просидевший при немцах два года в тюрьме, а теперь собиравший­ся, если получится, поехать в Ленинград и там подождать оконча­тельного урегулирования своего положения. Второй — аббат Робер Лепутр, капеллан соединения "Нормандия", готовившийся к возвращению на родину. В церкви св. Людовика был отслужен торжественный реквием по погибшим летчикам эскадрильи "Нор­мандия-Неман". Присутствовал весь персонал посольства и воен­ной миссии, а также, само собой разумеется, офицеры и солдаты соединения в полном составе.

11 августа 1945 года, в субботу, Неве был приглашен на обед, устроенный нунцием в честь префекта Ватиканской библиотеки дона Альбареды, бенедиктинца из Солемского аббатства, будущего кардинала. В этот день отмечалась годовщина совершения нунци­ем своей первой мессы. Любопытно, что Неве отметил в записной книжке: "Болтал с ним о сатане и о св. Иосифе". Став папой, Иоанн XXIII вставит имя св. Иосифа в канон мессы.

|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|