|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава XV

ДВА СВЯЩЕННИКА В ГОДЫ ЕЖОВЩИНЫ

О. Флоран в Ленинграде

2 декабря 1936 года о. Флоран, не успевший еще привыкнуть к жиз­ни в Ленинграде и чувствовавший себя очень одиноким, написал монсеньеру Неве письмо, исполненное сыновних чувств: "Хотя я нечасто имел возможность встречаться с вами, я знал, что вы рядом, и теперь ощущаю ужасное одиночество"³²⁷.

Юрисдикция Неве не простиралась на Флорана, автономного викария высланного из страны апостольского администратора Амудрю. Но в меру полномочий, полученных от Пия XI, монсеньор Неве координировал деятельность разных администраторов, и поэтому о. Флоран держал его в курсе церковной жизни северной столи­цы. "Все по-прежнему, — писал он. — Сохраняется статус-кво. Более того, вышел приказ закрыть храм Святейшего Сердца Иису­сова у Невской заставы. Я направил запрос в Москву, но не думаю, что это может что-нибудь изменить". Затем Флоран сообщает но­вости с Соловков: "Я видел одного из наших друзей — Павла Хомича. Он вернулся после десятилетнего заключения. Сообщил мне хорошие новости: вместе с ним сидели 37 священников, они до сих пор находятся там, 12 из них — в одиночных камерах. Никто не отрекся от веры — это не вызывает сомнений. Умерли: в феврале 1936 года — армянский администратор Бакаратян; 29 мая — о. Александров, священник восточного обряда; также в мае скончались Змикровский из Киева и Матушевич. Этот наш друг (Хомич), которому, к сожалению, не разрешено жить в Ленинграде, попросил меня, чтобы я позволил ему жить в Костроме. Другой, Адольф Филип, поехал в Витебск — может быть, ему там удастся служить в церкви, я точно не знаю.

Есть еще одна новость, печальная: в ночь на 12 ноября о. Дейб-нер был убит вместе со своей служанкой. Причины этой трагедии неизвестны, но все это произвело здесь очень тяжелое впечатление³²⁸.

Насколько позволяют средства, я посылаю помощь нашим братьям. Надо сказать, что люди, возвращающиеся из тюрем, даже несколько осложняют наше положение — они не понимают, поче­му им запрещают жить и служить здесь, и скоро могут начать во всеуслышание осуждать нас, "иностранцев" за то, что мы не хотим их принимать. Их претензии могут показаться тем более обосно­ванными, что о. Епифаний (Акулов), оказавшийся в таком же поло­жении, получил право служить. Никакой логики!

О. Николай нашел себе приход в Крыму, он живет там вмес­те с викарием апостольского администратора³²⁹. Он не просил меня ни о каком документе, ни о какой аттестации. Попросил только дать ему облачения и богослужебные книги.

В церкви св. Екатерины очень хорошо прошли праздники в честь св. Розария. Народ любит свой храм. Что меня сильно огор­чает, так это необразованность этих несчастных людей в вопросах религии. Но что я могу тут поделать?"

Положение Католической Церкви в Ленинграде в 1937 году

О. Флоран регулярно отправлял в Рим годовой отчет о положе­нии Католической Церкви в Ленинграде. Мы публикуем здесь отчет за 1937 год, который подводит определенную черту и показы­вает, как душили католичество на севере России³³⁰.

Церкви

"В Ленинграде и пригородах на 1 ноября 1937 года остава­лось 8 действующих церквей: в самом городе — церковь св. Ека­терины, церковь Лурдской Богоматери, церковь Посещения св. Елисаветы Девой Марией и церковь св. Казимира; две последние — не столь крупные. В пригородах находятся следующие храмы: в Гатчине, это в 50 км от города, в Детском Селе (ныне — Пушки­но), в Лесном, в Лигове. Церковь Святейшего Сердца в Ленингра­де, временно закрытая после того, как часть ее сгорела во время пожара 12 июня 1936 года, окончательно конфискована у верую­щих 21 июля 1937 года. Церковь в Колпино была закрыта без предварительного предупреждения и без каких бы то ни было объяс­нений 16 сентября 1937 года. В Луге, где церковь пока еще открыта, с 8 сентября 1937 года нет священника. Возможно, на территории области есть другие церкви, но отсутствие всякой информации не позволяет сказать на этот счет ничего определенного.

Священники

В январе 1935 года в Ленинграде и пригородах было пять священ­ников: о. Амудрю, аббат Ян Ворслав, о. Мишель Флоран, священники восточного обряда — о. Епифаний Акулов и о. Николай Михайлов. В мае 1935 года о. Николай Михайлов был вынужден уехать из города — ему отказали в паспорте. В настоящее время он живет в Таганроге, на юге. В августе 1935 года монсеньор Амудрю вернулся во Францию. О. Акулов был арестован 27 или 28 июля 1937 года. На этот раз его приговорили к десяти годам принудительных работ и отправили, судя по всему, на север, в колымские лагеря. Настоя­тель храма в Луге, аббат Ян Ворслав, арестованный 9 сентября, до сих пор находится в заключении. О нем ничего не известно кроме того, что он болен и лежит в больнице, вероятно — в Ленинграде. Попытки найти его ни к чему не привели. В настоящее время на весь ленинградский апостольский округ остался всего один священ­ник — о. Флоран. В лужской церкви, пока еще открытой (это в трех часах езды от Ленинграда по железной дороге), никто не служит, власти отказались дать соответствующее разрешение.

Ленинградский аббат Шавдзинис Мечеслаус, который, отси­дев десять лет на Соловках, был освобожден в 1936 году, снова арестован в Брянске, вместе с тамошним настоятелем и много­численными верующими. Ленинградский аббат Павел Хомич, так­же отсидевший десять лет, пока что на свободе и живет сейчас в небольшой деревне под Костромой.

Аресты

В течение июня аресты участились, так что почти все священни­ки — граждане СССР арестованы. В Ленинграде массовым арес­там и ссылкам подверглось католическое население. Хотелось бы, конечно, назвать какие-то более или менее точные цифры, но мож­но лишь сказать, что арестов было очень много и продолжаются они до сих пор. Самый тяжелый удар направлен на молодежь. Женатых молодых людей разлучают, отправляют отдельно друг от друга в концентрационные лагеря, а их малолетние дети попадают в государственные детдома; можно догадаться, что это означает. Многие из арестованных католиков посылаются в северные кон­цлагеря, тогда как члены их семей ссылаются на поселение в рес­публики Средней Азии. Иногда арестовывают даже семидесятипя­тилетних стариков. Сейчас здесь царит такой террор, который еще недавно мог показаться невозможным. Все это организовано с боль­шим знанием дела.

Борьба с религией

С начала этого года антирелигиозная кампания с каждым днем становится все более ожесточенной. Прошлый год был гораздо спокойнее. Результаты переписи, проходившей 6 января 1937 года, вскоре после принятия новой конституции, которая вселяла боль­шие надежды, были весьма отрадными с точки зрения религии. Слишком многие граждане написали, что они верят в Бога: в некоторых районах Ленинграда верующих оказалось от 50 до 60% населения. Затем результаты переписи были объявлены невер­ными (июль 1937 года), а все средства массовой информации — радио, печать, лекционная пропаганда — обрушились на религию, обвиняя ее в связях с троцкизмом и фашизмом. В этой связи весьма интересно просмотреть текущие номера таких журналов, как "Антирелигиозник" или "Под знаменем марксизма". Утвер­ждается, что все, что ни делает папа, направлено на поддержку угнетателей — будь то его отношение к событиям в Эфиопии, Испании, Китае. Невозможность проверить достоверность такой информации приводит к тому, что даже некоторые представители образованных слоев общества принимают подобного рода инси­нуации за чистую монету.

Удар направлен на все религии, но создается впечатление, что в этом году больше всего достается католицизму; несомненно, причиной тому — польское или какое-нибудь другое иностранное происхождение верующих-католиков, интернациональный характер католической религии и, конечно же, сплоченность католиков и их крепкая вера.

Религиозная практика

Тем более замечательно, что несмотря на все опасности, трудности, тюрьмы, ссылки остается еще очень большое количество практику­ющих верующих. Последние два года были отмечены увеличением числа крещений и причащений. Только за один 1937 год в Ленин­граде состоялось более 150 первых причастий и свыше 200 кон­фирмации. На праздник Тела Христова в процессии участвовало более 200 девушек в белых одеждах и более ста мужчин и юно­шей³³¹. Естественно, это не могло понравиться местным властям. Вскоре после этого последовал запрет на процессии и проповеди на русском языке, которые и так подвергались цензуре и сильно искажались. По воскресеньям по-прежнему произносятся пропо­веди по-французски.

Число браковенчаний сократилось в связи с многочисленны­ми арестами среди молодежи и страхом наказания за венчание в церкви: за молодежью следят особенно пристально. Но почти все продолжают крестить своих детей. Религиозная практика вызыва­ет тем большее восхищение, что в Ленинграде сейчас всего один священник и прийти на исповедь или окрестить ребенка довольно непросто — одна езда в транспорте занимает много времени и дорого стоит.

Верность немецких колонистов

Нельзя не сказать с чувством глубокого восхищения о верности здешних немецких католиков. Они приходят и приезжают в храм регулярно, иногда издалека (три-четыре дня пути по железной до­роге), часто — целыми семьями. Все они венчаются в церкви; дети получают в их семьях хорошее религиозное образование, так что, когда их приводят в церковь, почти все готовы к принятию та­инств. Их верность своим обычаям, спокойная сила веры на фоне полного неуважения к этой вере со стороны внешних может по­служить примером для всех.

Большой трудностью для всех является практически абсолют­ная невозможность давать и получать религиозное образование. Публичная катехизация запрещена, на всякую религиозную пропо­ведь смотрят с подозрением, добровольные катехизаторы — как только властям становится известно об их деятельности — немед­ленно подвергаются аресту как контрреволюционные пропагандис­ты. Исповеди приходится проводить очень быстро — ведь одному-единственному священнику приходится, насколько хватает сил, окормлять все церкви, а иначе они будут закрыты под предлогом, что в них не совершается богослужение.

Из всего вышесказанного ясно, что, хотя все проявляют доб­рую волю и искренне желают учиться, уровень образования остав­ляет желать лучшего, особенно у молодежи, тем более что католи­ческое население в значительной степени пополняется за счет рабочего класса и в целом малообразованно. Как только ситуация улучшится, предстоит огромная восстановительная работа, ибо к пшенице подмешались плевелы.

Надо также отметить, что религиозная литература, хранящая­ся в семьях, написана в основном на польском языке, а все млад­шее поколение (от 8 до 15 лет) если и понимает по-польски, то не умеет читать на этом языке. Им нужны катехизисы и молитво­словы на русском языке, а это большая редкость, да и небезопасно, если учесть все, что было сказано выше.

Административное преследование

Будущее религии в этой стране представляется весьма мрачным. Многочисленные аресты среди членов двадцаток, отвечающих за проведение богослужений и, в связи с этим, считающихся активны­ми религиозными деятелями и контрреволюционерами, приводят к развалу приходских советов, необходимых для того, чтобы храмы оставались открытыми. Поэтому в случае необходимости бывает очень легко найти повод для закрытия церкви в соответствии с действующим законодательством, причем внешне подобная акция выглядит так, что нельзя даже будет охарактеризовать ее как гоне­ние за религию. Можно опасаться, что в ближайшее время будут закрыты почти все церкви — об этом и так почти ежедневно говорят на публичных собраниях. Нужно отметить также, что на духовенство вообще и на католическое духовенство в частности постоянно совершаются нападки, его обвиняют в пособничестве фашизму, в шпионаже и т.д.

Атмосфера крайне тяжелая, и, приходится признать, надежды остается мало. Конечно, каждый день верующие продолжают ходить в церковь, но как горько выслушивать их жалобы, видеть их слезы, выслушивать от них недоуменные вопросы: "Почему Господь попус­кает все это? Зачем молиться — все равно зло побеждает. У врагов Божиих все получается. Завтра мы останемся без священников, без церквей, без таинств. Что нам делать, чтобы сохранить веру? Наши семьи разлучены, те, кого мы любим, томятся в тюрьмах и ссылках; наши жены сосланы, наши дети оторваны от нас. О чем же думает Бог? Не ошибались ли мы, считая, что Он защитит нас? Действитель­но ли Он всемогущ? Не лучше ли служить злу?"

Спасение — в надежде

Трудно выразить в нескольких словах всю ту скорбь и боль, кото­рые мы здесь испытываем. Это ежедневное страдание, и нет ника­кой надежды; долгая, но необратимая агония. Горизонта не видно, а небо низко нависло над головой, чтобы, как говорят наши бедные люди, "не доходила молитва наша"³³². Даст Бог, хватит еще сил на то, чтобы сохранить верность Церкви до самой смерти, но, кроме смер­ти, ничего ожидать не приходится. Конечно, пути Божий неиспове­димы, но если не случится чудо, то в обозримом будущем нет никакой надежды на улучшение положения.

Не надо рассматривать эти строки как жалобу, как сожаление, как проявление уныния. Нет, мы по-прежнему исполнены глубо­чайшей благодарности к Богу за все Его щедроты, мы по-прежнему восхищаемся Его таинственными замыслами — просто мы выра­жаем опасение, что скоро будет уничтожено и то, что сохранилось до сих пор. Ничто не вызывает такого горя, как тщетные усилия и неравная борьба, которую ведут эти несчастные верные чада Церк­ви, видя, что уже никто из людей не поддержит их. И конечно, ничто не вызывает такого горя у священника, как ощущение тщет­ности своих собственных усилий, несбыточности своих желаний, собственного недостоинства и внутренней нищеты. А для того, что­бы иметь силы жить в таком одиночестве, надо обладать огром­ным духовным богатством!

От всей души наши верующие призывают молиться за страж­дущую Церковь в России! Они просят тех, кто имеет счастье свободно молиться, поддержать их. Но верующие Ленинграда испол­нены силы достойно встретить неведомые пока испытания гряду­щих дней, которые пошлет им Господь, они сохраняют верность Христу и Его Церкви и по-прежнему исполнены искренней сынов­ней любви к Верховному Понтифику, близость которого, несмотря ни на что, продолжают ощущать".

Мы решили привести отчет Флорана полностью — распре­делив его на параграфы, — ибо этот довольно краткий документ красноречивее любого долгого описания. Развитие событий с 1939 по 1941 год было именно таким, как предвидел о. Флоран. Ему самому 19 марта 1938 года было сделано уведомление, что он должен покинуть территорию СССР до 1 апреля. Эта дата была выбрана не случайно: в то время посол Кулондр находился во Франции. Поверенный в делах Даниэль Леви резко протестовал. О. Флоран уже забрал запасные Дары из Лурдской церкви, когда 31 марта, пополудни, ему было сообщено, что решение о выдворе­нии отменено и ему разрешено пробыть в стране еще полгода.

Сообщая эту радостную новость монсеньеру Тардини, о. Фло­ран писал 2 апреля 1938 года, что, вполне возможно, католикам придется дорого заплатить за это выбитое у Советов разреше­ние: "Я прекрасно знаю, что меня ожидает, ибо нельзя поверить, что все обойдется без репрессивных мер. Вот уже несколько ме­сяцев продолжаются повальные аресты, ссылки. Они следят за церковью, за моим домом, за каждым моим шагом. Все мои посе­тители тотчас же становятся объектом подозрения, те, кто слиш­ком часто заходят в сакристию, — тоже. Я знаю, что на каждом углу есть уши, которые все подслушивают. Но я целиком полага­юсь на Бога, на заступничество св. Терезы и — скажу вам совер­шенно откровенно — на молитвы Отца: если бы не эта уверен­ность, как могли бы мы еще на что-то надеяться, откуда черпали бы необходимые силы?"

После нападения Вермахта на Советский Союз 22 июня 1941 года и разрыва дипломатических отношений между СССР и прави­тельством Виши о. Флорану пришлось против воли покинуть Рос­сию, а Ленинграду суждено было вынести 900-дневную блокаду, отмеченную мученическим героизмом его жителей.

О. Флоран и Сталин

Просидев до 17 июля во французском посольстве в Москве без права выхода за его территорию, о. Флоран вместе с французскими дипломатами, высланными из СССР, уехал из России 21 июля 1941 года. Через Тегеран он прибыл в Бейрут и объявил о своем при­бытии генералу де Голлю. 18 декабря 1941 года монсеньор Ронкалли телеграфировал из Стамбула, что Флоран готов отправиться в Москву в качестве представителя генерала де Голля³³³. Тардини ответил: "Если священник, а тем более — монах, будет представи­телем (дипломатическим) генерала де Голля при советском прави­тельстве, это может скомпрометировать сам Святой Престол, так как все подумают, что этот священник получил разрешение — или согласие — от высшей церковной власти; многие будут возмуще­ны фактом аккредитации священника при Сталине. Противники Москвы поспешат обвинить Святой Престол, что может привести к нежелательным последствиям. На Западе немцы станут вести еще более жесткую политику по отношению к немецким католи­кам и запретят католическим священникам совершать служение на Восточном фронте"³³⁴.

22 декабря 1941 года кардинал Мальоне телеграфировал апо­стольскому делегату в Бейруте монсеньеру Лепретру: "Из надеж­ных источников известно, что о. Флоран собирается в скором времени отбыть в Москву, чтобы стать представителем генерала де Голля при советском правительстве. Прошу Ваше Преосвящен­ство проверить, верна ли эта информация, и если верна, то потруди­тесь напомнить вышеупомянутому отцу о положениях канона 139 § 2" (запрещающих священникам занимать выборные или руково­дящие должности без разрешения Святого Престола)³³⁵.

5 августа 1942 года, будучи проездом в Тегеране по пути в Лондон, посол Польши в СССР сказал апостольскому делегату монсеньору Марине: "Советское руководство восхищено моральной силой Ватикана. Кажется, сейчас наступило подходящее время для контактов. Католицизм — это единственная религия, которую ува­жает народ и сами руководители. Но надо соблюдать предельную осторожность, потому что Советы прекрасно информированы. Ведь что случилось с о. Флораном, который был уже хорошо известен в Москве: когда он заявил о переходе на сторону генерала де Голля, советское правительство не разрешило ему въезд в Россию"³³⁶. Что ж, во всяком случае, в этом позиции Сталина и Тардини со­впали. О. Мишель Флоран отправился к де Голлю в Лондон, пос­ледовал за ним в Алжир, где совершал мессы, транслировавшиеся по радио. Его проповеди во время этих месс были опубликованы³³⁷. В 1945 году он — снова безуспешно — пытался вернуться в Ле­нинград. Сейчас Мишель Флоран живет на покое в доминиканс­ком монастыре в Дижоне.

Царство террора в Москве. Браун один среди бури (1936—1939)

С 19 по 24 августа проходил процесс троцкистско-зиновьевского террористического центра, письменный отчет о котором был опубликован наркоматом юстиции на французском языке³³⁸. Когда читаешь эту книгу, тебя охватывает дрожь при описании техники "сотрудничества" обвиняемого с прокурором. Когда А. Вышинский спросил Каменева: "Как вы оцениваете свои статьи и заявления, написанные вами в 1933 году, в которых вы заявляете о своей верности партии? Ложь?" — "Нет, хуже, чем ложь." — "Изме­на?" — "Хуже". — "Хуже, чем ложь, хуже, чем измена? Найдите сами это слово? Предательство?" — "Вы нашли это слово!"³³⁹ А когда Вышинский сказал Каменеву, что, занимаясь контрреволюци­онной деятельностью, он боролся против социализма, тот ответил: "Вы делаете вывод историка и обвинителя"³⁴⁰. Признанные винов­ными в убийстве Кирова, в контрреволюционной деятельности, в подготовке террористических актов против Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича и Орджоникидзе, шестнадцать подсудимых были приговорены к высшей мере наказания — смертной казни³⁴¹.

"Вероятнее всего, — писал о. Браун 6 сентября 1936 года по поводу процесса Каменева, расстрелянного 24 августа, — газеты не все рассказали об этом страшном деле о шпионаже. Никто не знает, действительно ли приговоренные были расстреляны. В наро­де говорят, что Сталин жутко боится за свою шкуру. Об этом гово­рили уже давно, но сейчас это все больше и больше подтверждает­ся. Отзвуки знаменитого процесса слышны до сих пор. Народ в ужасе, причем не только простые пролетарии, но и важные шишки всем телом дрожат от страха. Прокатилась волна арестов. Все боятся собраться по какому угодно поводу, ибо это может повлечь за собой обвинение в троцкизме. Похоже, ночные хороводы в зда­нии напротив нашей церкви закружились еще быстрее, чем обыч­но. Бедные люди! Теперь появился еще один предлог избавляться от них".

Я нашел в корреспонденции Брауна, адресованной Неве, неко­торые сведения о католических священниках и церквах. В начале августа 1936 года в Москве побывал аббат Иоганн Германн из Саратова. Вот цифры, подводящие итог его служению с 1 июля 1935 года: 5400 исповедей, 11 000 причащений, 107 обращений из лютеранства и православия, 708 крещений, 200 венчаний. Он сооб­щил также, что в шести населенных пунктах Саратовской облас­ти — Цуге, Шёншене, Люцерне, Брабандере, Сталинграде, Витманне — католические храмы были закрыты.

В Одессе не оставалось ни одного священника. Декан, аббат Нойгум, арестован и неизвестно, жив ли. Из трех католических церквей осталась открытой одна, французская, но и там нет свя­щенника. Большой Преображенский собор (православный) разру­шен. Из двадцати православных церквей осталось пять или шесть. Лютеранская церковь закрыта; та же судьба постигла кальвинист­скую. Судя по всему, осталось еще две синагоги.

Одна приехавшая недавно из Крыма католичка рассказала, что монсеньор Фризон по-прежнему находился в симферопольской тюрьме. Суд над ним должен был состояться 15 августа 1936 года. Его держат в тюремном подвале, у епископа сильно болят глаза, он очень ослаб. Его племянница, арестованная одновременно с ним, работает в той же тюрьме. В Розентале, что в тридцати километ­рах от Симферополя, католическую церковь превратили в клуб с танцзалом. Местные власти захотели снять крест, венчающий зда­ние, но никто из жителей села не захотел взяться за эту святотат­ственную работу. Наконец нашли какого-то русского, который со­гласился сделать это за пятьсот рублей.

Один человек, побывавший проездом в Киеве, обнаружил, что католическая церковь закрыта. Священник объяснил ему, что име­ет разрешение служить мессу только частным образом, но не пуб­лично. В этом городе оставались открытыми одна католическая церковь, пять православных и одна или две синагоги.

Перепись 1937 года

Результаты переписи оказались для Сталина неприятным сюрпризом. Данные материалы никогда не были опубликованы, но, по оценкам о. Брауна, от 60 до 70% населения заявило о своей вере в Бога; современные историки согласны с этой оценкой. В итоге декретом от 25 сентября 1937 года результаты переписи были объявлены неправильными, а сама перепись — недействи­тельной. Сталин заявил, что перепись не только проводилась не­компетентными лицами, но и была использована врагами народа, шпионами из троцкистско-бухаринской банды, "грязными агентами фашизма". Они намеренно занизили количество населения и не учли повышение уровня благосостояния. Единственным утешени­ем было то обстоятельство, что "враги народа, саботировавшие пе­репись, жестоко поплатились за это". Новая перепись была назна­чена на 17 января 1938 года. Из шестнадцати пунктов, включенных в ее опросный листок, ни один не касался религии³⁴².

Массовый ответ "да" на вопрос "Являетесь ли вы верующим?" объясняет некоторые колебания в религиозной политике Сталина в течение 1937 года, тогда как в целом волна террора в стране не спадала.

19 марта 1937 года вышла в свет энциклика Пия XI "Divini Redemptoris", посвященная атеистическому коммунизму. 7 апреля 1937 года Браун писал монсеньору Джоббе: "До сих пор я не встре­чал в советской прессе никаких статей по поводу энциклики. Неве надеется, что примерно через месяц ему удастся вернуться, и спра­шивает, не заподозрили ли большевики, что он причастен ко всему этому. Тогда, вероятно, они станут чинить ему препятствия, и полу­чить въездную визу в СССР окажется делом непростым". Неве спрашивал также, правда ли, что власти запретили советским гражда­нам посещать иностранные церкви. "Я ни разу не слышал о таком запрете, — отвечал Браун. — На Пасху в нашем храме было очень много русских. Сейчас за рубежом ходит много ложных слухов, и я заметил, что "Journal de Geneve" часто публикует такого рода неподтвержденную информацию. У нас и так достаточно печаль­ных новостей, и поэтому нет нужды придумывать что-то вдоба­вок — к тому же это только раздражает местные власти".

На собрании рабочих одного большого завода — здесь тру­дятся несколько тысяч человек — было во всеуслышание заявлено, что какие бы то ни было издевательства над религией или неува­жение к верующим строго запрещены. Следить за этим поручено членам партии. Создавалось впечатление, что антирелигиозная кампания несколько поутихла, если не считать "органов", специа­лизировавшихся на этой деятельности. В "Правде" за 3 апреля можно было прочитать: "Верующий — не враг нашей власти". Все это, возможно, происходило потому, что неопубликованные резуль­таты январской переписи смутили руководство страны. "Лично мне кажется, — писал Браун, — что Сталин оставляет некоторую свободу для обоих течений: для антирелигиозного, пыл которого никогда не остывал; и для течения, проявляющего терпимость к верующим, но в этом направлении все выглядит гораздо скромнее, нерешительнее, — никому ничего не гарантируется. Возможно, что, понаблюдав за обоими течениями, Сталин постарается понять, от­куда дует ветер, и примет соответствующие меры — какими бы незначительными они ни казались поначалу".

Зарубежная пресса сообщила о создании Атеистического ин­тернационала. "Ни в советской прессе, ни в каких других источ­никах я не видел информации об этом, — писал Браун 21 апреля 1937 года. — Напротив, в мартовском номере "Безбожника" по­явилось официальное опровержение главы Союза воинствующих безбожников Емельяна Ярославского: "В последнее время в зару­бежной буржуазной печати появились сообщения из Варшавы о том, что в феврале с.г. в Москве предстоит мировой конгресс безбожников для создания Интернационала безбожников.

ЦС СВБ сообщает, что все эти сообщения, усиленно распрос­траняемые буржуазией и поповской печатью, лживы от начала до конца. Никакого международного конгресса свободомыслящих в Москве не созывается. Не созывается в ближайшее время и съез­да безбожников СССР.

Сообщения зарубежной печати о "мировом конгрессе безбож­ников в Москве" — очередная антисоветская выдумка наших вра­гов".

Конечно, констатирует Браун, все осталось на прежних позици­ях: и пресса, и радио, и театры. Но они ведут эту пропаганду с явным безразличием, за что подвергаются критике в некоторых газетах.

5 мая 1937 года Браун сообщал, что 3 мая был арестован аббат Михаил Цакуль, настоятель церквей Петра и Павла и Непорочного Зачатия. Будучи советским подданным, он имел неосторожность отслужить, по просьбе польского посольства, мессу в день нацио­нального праздника Польши. Помимо этого поверенный в делах Польши М.Т. Янковский обратился к о. Брауну с просьбой совер­шить 12 мая богослужение в память маршала Пилсудского. Браун сначала согласился, но потом, поняв, что подвергает себя большой опасности, отказался, сославшись на недомогание. Он забрал Свя­тые Тайны из обеих польских церквей. Запасные Дары не числи­лись в инвентарных книгах, и поэтому "Советы не смогут обви­нить меня в нарушении закона или воровстве". Вместе с тем нуж­но отметить, что не все еще католические церкви на территории СССР были закрыты: о. Брауна просили передать св. елей в Моги­лев, где все еще служил Петр Авгло, в Тифлис, Ростов, Краснодар, Саратов, Брянск, Смоленск, Ленинград и некоторые другие места.

Ежовские чистки

Во второй половине 1937 года преемник Ягоды на посту главы НКВД Ежов установил в стране самое настоящее царство терро­ра. Чтобы составить очередной список лиц, подлежавших аресту, НКВД захотело ознакомиться с книгой регистрации крещений в церкви св. Людовика. Браун ответил: "Вы можете просмотреть эту книгу, но брать ее с собой вам нельзя — речь идет о француз­ских прихожанах или о дипломатах". Что касалось крещений по­ляков, то о. Браун вовремя принял предосторожности и стал реги­стрировать их на отдельных листах бумаги. Он сообщил в посольство США, что этих крещений им было совершено порядка пятиде­сяти-шестидесяти.

В одну ночь арестовывали до тысячи человек. В городе толь­ко и говорили, что об арестах. Послы были поражены количеством исчезновений людей, занимавших высокие посты (1 ноября 1937 года). Одна за другой подвергались арестам посланницы Церк­ви — слабые женщины, обладавшие вместе с тем недюжинной си­лой, доминиканские монахини и совсем юные девушки — их хвата­ли без всякого суда и отправляли в неизвестном направлении лишь за то, что они носили посылки несчастным узникам.

В январе 1938 года Браун писал: "Чистка, проводившаяся в течение последних шести месяцев — с июля по декабрь 1937 го­да, — затронула от 300 000 до 400 000 человек. Жданов хочет закрыть в Ленинграде все иностранные консульства за исключе­нием польского и финляндского. Но если будет закрыто француз­ское консульство и уедет вся французская колония, во французс­кой церкви не останется больше прихожан — тогда церковь закро­ется, а присутствие о. Флорана станет ненужным. Одесскую церковь тоже закрыли. Все, кто хоть как-то был связан с храмами, исчеза­ют: это настоящее чудо, что в таких условиях люди — в том числе, даже некоторые русские — продолжают ходить в церковь". Были арестованы все, кто когда-либо поддерживал связь с родственниками или друзьями за границей, все родственники поли­тических заключенных: матерей и жен сажали лишь за то, что они переписывались со своими сыновьями и мужьями, за то, что, отстаи­вая длинные очереди к тюремным окошкам, пытались узнать, где их близкие, за то, что приносили им посылки и официально разрешен­ные пятьдесят рублей в месяц. Воистину, наступило царство "зве­ря": чтобы самим не быть арестованным, арестовывали и осужда­ли тех, кого было легче всего обвинить, но и это не гарантировало доносчиков и палачей от такой же участи.

Именно тогда был арестован профессор Московского гидрав­лического института Альберт Отт, эльзасец по происхождению, со­ветский гражданин, муж старосты церкви св. Людовика г-жи Отт. Г-жа Отт и ее дочь Алиса напрасно ждали его домой вечером 5 марта 1938 года. Когда стало ясно, что Альберт не придет, они пошли в милицию. При выходе из дома женщины натолкнулись на агентов ГПУ, направлявшихся к ним производить обыск. У г-жи Отт не было ключа от письменного стола мужа — зато у гэпэушников этот ключ оказался. Тогда она поняла, что Альберта арестовали прямо на улице при выходе с работы.

1 июня 1938 года г-жа Отт писала Неве: "Новости у нас очень печальные; от моего мужа никаких известий за исключением того, что я знаю, что он в Лефортовской тюрьме. Я ходила туда 8 и 22 числа относить деньги: их можно носить два раза в месяц, и вся сумма не должна превышать пятидесяти рублей. Никакой перепис­ки, никаких известий — это так жестоко, особенно после того, как он перенес тяжелую болезнь. А как беспокоится он, не получая никаких известий от нас!"

20 января г-жа Отт и ее дочь получили почтовое уведомление, в котором сообщалось, что во втором денежном переводе отказа­но "по причине смерти арестанта". И ни слова больше. Не был получен и ответ на новую телеграмму с оплаченным ответом, по­сланную на имя начальника владивостокского концлагеря. НКВД прислало через ЗАГС свидетельство о смерти (письмо от 10 апре­ля 1939 года).

В истории эта эпоха повального и слепого террора осталась под именем "ежовщины": террором руководил шеф НКВД с 1936 по 1938 год Ежов (1894—1939); в 1938 году его сменил на этом посту Берия, а сам он был расстрелян. Об этой страшной эпохе говорится в предисловии Анны Ахматовой к "Реквиему":

"В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

— А это вы можете описать? И я сказала:

— Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом"³⁴³.

Те немногие священники, что оставались еще на свободе, блуж­дали из города в город, не имея дома, ночуя на вокзалах, меняя как можно чаще места ночлега. Были отведены войска от границ с Пер­сией и Афганистаном, а тем временем в страну прибывали испанс­кие дети — их было около 3000, — они бродили по городу, ожидая отправки в лагеря коммунистического перевоспитания, где из них должны были сделать "профессиональных революционеров".

Когда число заключенных и ссыльных стало исчисляться мил­лионами, была прекращена помощь политическим заключенным, осуществлявшаяся Пешковой и тесно сотрудничавшим с ней Меж­дународным Красным Крестом. Поскольку все священники и все католики были осуждены по 58-й статье, оказывать им материаль­ную помощь стало теперь невозможно.

С июня по август 1938 года проводилась конфискация имуще­ства закрытых церквей и аресты членов "двадцаток"; были запи­саны все, кто жертвовал деньги на налоги с церквей. Таким обра-

—Цитируется по: Ахматова А. Реквием. М., 1989. С. 302 (Примеч. пер.)

зом, появились новые списки лиц, подлежавших арестам. Церковь Петра и Павла была закрыта, находившиеся в ней ценности кон­фискованы 21 июля. Священные сосуды были отданы в музей. Браун выражал глубокое сожаление в связи с тем, что польское посольство никак не отреагировало на это. 30 июля пришел черед второй польской церкви — Непорочного Зачатия: на шпиль храма забрался рабочий, чтобы сбить крест. Теперь храм св. Людовика оставался единственной католической церковью во всей Москве, и все это случилось после того, как заместитель министра Потемкин пообещал разрешить польским католикам иметь своего священ­ника. 31 июля, в воскресенье, в ленинградской церкви Лурдской Богоматери о. Флоран, которому еще недавно угрожала высылка за пределы СССР, объявил с кафедры, что отныне он не имеет права служить нигде, кроме этого храма.

5 сентября 1938 года о. Браун писал монсеньору Неве: "С ве­ликим огорчением должен сообщить Вам, что во всей стране не осталось больше ни одного священника, который служил бы на сво­ем приходе, за исключением о. Флорана и Вашего покорного слуги. По мере того, как в моих письмах сообщалось об арестах, Вы долж­ны были сами понять, что этим все и закончится, но сколь тяжело писать об этом, как о уже случившемся. Об армянских католиках мне ничего не известно. Сильно опасаюсь, что мужественный аббат Гапоян уже арестован. Старый армянский священник, служивший в Харькове, находится сейчас в тюрьме в этом же городе. Председа­тель приходского совета курской церкви был арестован вместе с органистом, которого затем расстреляли. Церковный совет обвини­ли в краже, совершенной три года назад; тогда были похищены большие ценности. В свое время прихожане обратились в милицию, но та не обратила никакого внимания на их заявление. А недавно комиссия, устраивавшая в церкви ревизию, в своем отчете обвини­ла "двадцатку" в плохом обращении с государственным имуще­ством и, в частности, с органом, который — после полученных во время ограбления повреждений — не был отремонтирован. Ожида­ется, что церковь обязательно конфискуют.

В Харькове через месяц после ареста аббата Гашинского за­брали его сестру. Та же участь постигла около половины "двадцат­ки"; было конфисковано их имущество. Несмотря на это, прихожа­не составили новый список из пятидесяти имен, который потребо­вали местные власти. Во всем Харькове осталась одна католическая церковь, одна маленькая синагога (в большой устроили клуб) и две православные церкви. Недавно закрыли лютеранскую церковь — дней десять назад ее здание было опечатано. В Курске представи­тели власти сказали верующим буквально следующее: "Да, дей­ствительно, ваши священники арестованы, но не за то, что они свя­щенники, а за то, что они контрреволюционеры".

Иллюзии посла Дэвиса

Запад с ужасом узнавал о следовавших одна за другой волнах казней, совершавшихся в Москве в ходе чисток армии и партии. Посол США Джозеф Э. Дэвис поведал о тех временах в своей книге "Миссия в Москве", вышедшей в начале 1942 года, после того как Соединенные Штаты объявили войну державам Оси³⁴⁴. Это позволяет понять дух книги Дэвиса. Посол описывает Советс­кий Союз с чрезмерной благожелательностью. Он был направлен в Москву президентом Рузвельтом и полагал, что, издавая такого рода книгу, способствует сближению США и СССР в борьбе про­тив Германии. Например, Дж. Дэвис перечисляет все газетные сообщения о гонениях на христианскую веру в Германии в 1937 году, умалчивая при этом о гонении на религию в Москве и Рос­сии, свидетелем которых он был лично. 20 марта 1937 года Дэвис "имел интересную беседу с о. Брауном, который является практи­чески единственным западным духовным лицом в Советском Союзе. Это простой и очень добрый человек, и задача его очень трудна, потому что здесь время от времени вспыхивают кампании против религии"³⁴⁵. И ни слова больше.

Московское внешнеполитическое ведомство получило указа­ние оказывать американскому послу и его жене как можно больше знаков внимания. Жена Литвинова прекрасно справилась с этим поручением³⁴⁶. Дэвис был единственным послом, который во время посещения председателя ВЦИК Калинина и премьер-министра Молотова 5 июня 1938 года по случаю своего отъезда сподобился встречи со Сталиным, "случайно" зашедшим в кремлевский кабинет Молотова именно в тот момент, когда там находился американский по­сол. До этого Дэвис ни разу не встречался со Сталиным — он только видел его издалека во время парада 7 ноября. Посол США поздравил Сталина с теми изменениями, которые он заметил в про­мышленных районах России, и сказал советскому вождю, что он вой­дет в историю как созидатель, во многом превзошедший Петра Ве­ликого и Екатерину II. Сталин скромно ответил, что это вовсе не его заслуга и что причиной всех успехов являются пятилетние планы, задуманные не им, а Лениным. Он сказал Дэвису, что международная обстановка очень напряженна и за лето может еще больше обо­стриться³⁴⁷ . В этом Сталин был прав: после вторжения Гитлера в Чехословакию и аннексии Судетской области стали неизбежны Мюнхен и война. Встреча Сталина с Дэвисом потрясла дипломати­ческий корпус, который не привык к такого рода милостям. Уже в то время Сталин вел двойную игру: он стремился заручиться друж­бой президента Рузвельта и расположением со стороны США, но в то же самое время смещение Литвинова и назначение Молотова на

пост главы внешнеполитического ведомства 5 мая 1939 года было шагом по подготовке пакта о ненападении между гитлеровской Гер­манией и сталинской Россией.

Накануне войны

"Мне только что сообщили, что католическая церковь в Смолен­ске используется теперь для архивов НКВД³⁴⁸. Лютеранскую церковь превратили в клуб. Из двух городских синагог одна остается откры­той, в другой устроен кинотеатр. Из сорока православных церквей остались открытыми только три. Католическая церковь в Астрахани была закрыта в 1934 году. Из этого города мне сообщили, что после­дний священник, аббат Петер Деш, арестованный за две недели до закрытия церкви, в течение четырех месяцев находился в астрахан­ской тюрьме. Отпущенный наконец на свободу, он умер от рака же­лудка 7 октября 1937 года в возрасте 54 лет. Католическая церковь пока еще стоит и служит амбаром. Лютеранская церковь была разру­шена. Из 10 или 15 существовавших ранее мечетей осталась всего одна действующая. Из 20—30 православных церквей — лишь две действующих. Католики собираются на молитву на кладбище. В фев­рале и марте голод (продолжающийся до сих пор) был таким силь­ным, что на каждого человека выдавали всего по 1 /2 кг хлеба.

Сообщаю Вам, монсеньор, некоторые подробности и о положении в Житомире. Все храмы там закрыты, в том числе, 5 или 6 синагог. Евреи собираются на молитву по домам. Католики и пра­вославные ходят молиться на кладбище.

Один человек, которому удалось увидеться со своей дочерью, высланной из Белоруссии (польской) в Архангельскую область, сооб­щает, что вскоре после вторжения советских войск из этих областей было практически одновременно отправлено 10 эшелонов с ссыль­ными. Их используют на лесоповале. Они получают 1 рубль 20 копе­ек плюс килограмм хлеба в день. Дети имеют право на 250 граммов хлеба в день. В Каменце-Подольском вот уж два года как закрыты все церкви. В католической церкви устроили кинотеатр. В этом горо­де евреи тоже собираются на молитву по домам.

Доминиканки живут здесь в постоянном страхе. Некоторым из них с огромным трудом удалось найти работу — к тому же очень скромно оплачиваемую. Теперь они остались вдевятером, стараются по мере возможности не оставлять свою монашескую практику. Они регулярно получают помощь и, в свою очередь, по­могают сестрам, находящимся в ссылке, — хотя бы немногим, пото­му что до сего дня (с января 1940 года) остается в силе ограниче­ние на почтовые посылки.

Житомирские францисканки продолжают влачить жалкое су­ществование. Снабжение там ужасное — гораздо хуже, чем здесь, — и поэтому жить им очень тяжело. Все они довольно по­жилые. Последнее время у них появился "дядя" — священник, ко­торый "кормит их вкусным завтраком" — служит мессу. Удалось послать ему из Москвы немного вина, которое совершенно невоз­можно раздобыть в тех местах, и "хинина" — денег. Естественно, все это совершается без шума и в строжайшей тайне. До сих пор Вашему покорному слуге не известно даже имя этого человека.

Аббат Якоб Вольф поехал вместе со своим братом в Горь­кий, надеясь найти там работу. Увы! Он не только не нашел ее, но вдобавок ко всему еще и заболел. Ему послали "хинин" самым быстрым из доступных способов. Этот священник подтвердил по­лучение посылки. Он пишет, что жалеет об отъезде из того места, где жил в ссылке, — настолько трудная у него сейчас жизнь. Его не хотят здесь прописывать, тем более — давать работу, а там, недалеко от Берингова пролива, он мог еще кое-как зарабатывать на жизнь! В какие же тяжелые и плачевные условия попадают несчастные священники, оказываясь на свободе!"

Затем о. Браун перешел к одному весьма щекотливому воп­росу, затрагивавшему безопасность нефранцузских прихожан цер­кви св. Людовика. Моссовет потребовал от г-жи Отт, как от старо­сты и председательницы "двадцатки", составить список всех веру­ющих, посещающих церковь, за исключением выходцев из Франции и лиц, имеющих иностранные паспорта. Из советских подданных нужно было выбрать пятерых человек для образования исполни­тельного органа и еще троих для ревизионной комиссии. Эти во­семь человек должны были заполнить следующую анкету: имя — дата и место рождения — местожительство и род занятий с 1914 года по настоящее время — были ли вы под судом? — если да, то по какой статье? — адрес — подпись.

Чиновник попросил также, чтобы имя монсеньора Неве было исключено из числа служителей культа ввиду его отсутствия. Он задавал вопросы о налогах, о детях, прислуживавших у алтаря, о певчих и т.д.

"Из тех коротких сообщений, которые были отправлены 20 мая, — писал Браун монсеньеру Неве, — Вы могли уже понять, что над церковью св. Людовика нависла серьезная угроза; цель всех этих коварных нападок — лишить храм покровительства со сторо­ны французского посольства, которым он до сих пор пользуется. Официальный демарш со стороны поверенного в делах был сделан 21 мая. Должен сказать, что французские власти, прекрасно отдавая себе отчет во всей серьезности этого дела, внимательно изучили его, используя меморандум, копию которого я Вам тогда послал. Первая беседа по этому поводу состоялась между поверенным в делах и Лозовским, одним из первых подручных Молотова. 25 мая, в день истечения срока, установленного городскими властями, первый сек­ретарь посольства имел встречу с Богомоловым. Естественно, со стороны посольства не было представлено никакого списка. Наде­емся, что вопрос замнут. На всякий случай французское посольство направило в милицию письмо, в котором обстоятельно разъясня­лось, что требование Моссовета затрагивало вопросы, относящиеся к интересам посольства, и что автор этого письма, сообщив о настоя­щем деле в министерство иностранных дел, оставляет за собой пра­во в случае необходимости обсудить вопрос с этим ведомством. На сегодня, 27 мая, от городских властей, которые ранее неоднократно требовали, чтобы список был вручен им 25 мая в 11 часов, ничего не слышно. Слава Богу! Лишь бы они не касались больше этого вопроса и оставили нас хотя бы в относительном покое!"

В этом конфликте вся аргументация Советов строилась на узком толковании термина "местное" из 4-й статьи постановления о религиозных объединениях от 8 апреля 1929 года. Этот текст определяет религиозное объединение следующим образом: "Рели­гиозное общество есть местное объединение верующих граждан, достигших восемнадцатилетнего возраста, одного и того же культа, вероисповедания, направления или толка, в количестве не менее 20 лиц, объединившихся для совместного удовлетворения своих ре­лигиозных потребностей".

Но в соответствии с декретом № 329 НКВД РСФСР от 1 ок­тября 1929 года термин "местное" мог быть применен к гражданам, проживавшим:

а) в одном городе, или

б) в одном городе, включая прилегающие села, или

в) в одном селе,

г) в нескольких селах, находящихся в одном районе.

Памятная записка, составленная от лица прихода св. Людови­ка, напоминает о гарантиях религиозной свободы, содержавшихся в договорах Рузвельт—Литвинов, и подчеркивает, что богослуже­ния совершаются в церкви в соответствии со всеми требованиями советского законодательства.

Далее в письме описывается атмосфера, которая, с точки зрения о. Брауна, царила тогда в Москве: "Голос народа весьма далек от того, чтобы быть всего лишь отголоском прессы и радио. Как много раз за последние дни выражалось глубокое сочувствие по отношению к хри­стианской цивилизации, которой нанесли столь жестокий удар бессо­вестные захватчики. Совсем недавно на проходившем здесь собра­нии педагогов, где обязательно должны были присутствовать "при­глашенные", некий академик (член партии) выступил с докладом по современной международной обстановке. Бедняга, должно быть, хотел понравиться начальству, долго ругая папу. Мне передали, что многие из тех, кому пришлось присутствовать на этом докладе, выражают недоверие и неодобрение по поводу слов и оценок докладчика.

Я знаю, что некоторым старым университетским профессо­рам приходится часто выслушивать признания студентов, которых мучат сомнения по поводу природы духовных явлений и религии в целом. Один из профессоров говорил, что еще вчера он считал подобные разговоры провокацией, но сегодня понимает, что эти студенты совершенно искренни. Некоторые из них сомневаются в правильности марксистской доктрины".

Великая Отечественная война (1941 —1945), героями и много­миллионными жертвами которой им предстояло вскоре стать, яви­лась для них с этой точки зрения решительным вызовом.

|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|