|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава XIV

ДВА ЕПИСКОПА В "ИЗГНАНИИ"³⁰¹

Монсеньор д'Эрбиньи: последнее испытание

Со своей стороны кардинал Пачелли регулярно выражал д'Эрбиньи признательность за его отчеты. 29 марта 1936 года, напри­мер, в день десятилетия совершения им епископской хиротонии д'Эрбиньи, он благодарил епископа за добрые пожелания и за его усердные труды по защите верующих "от влияния коммунизма и большевизма"³⁰². 22 марта 1937 года, на следующий день после пуб­ликации энциклики об атеистическом коммунизме, Пачелли на­правил д'Эрбиньи письмо на французском языке, содержавшее высокую оценку деятельности епископа. В частности, выражалась благодарность за "апостольское служение, направленное на то, что­бы предостеречь верующих от коммунистических заблуждений, столь же опасных, сколь распространенных".

Но уже через месяц, 18 апреля, кардинал Пачелли направил монсеньору д'Эрбиньи письмо, выдержанное в совершенно ином тоне. Содержание этого документа также заметно отличается от предыдущего.

Ватикан, Статс-секретариат, 18 апреля 1937.

№ 1373/37 Ваше Преосвященство,

До Святого Отца дошли похвальные отзывы о том благом деле, которое совершает Ваше Преосвященство, выступая с лекция­ми и принимая участие в других мероприятиях; за все это Его Святейшество благодарит Божий промысл. Тем не менее ему ка­жется, что Вы смогли бы более плодотворно употребить получен­ные от Бога дары, если бы полностью посвятили себя апостолату пера в одном из домов Вашего ордена под руководством орденс­кого начальства.

Для того чтобы облегчить Ваш путь в этом направлении, Его Святейшество отечески призывает Вас обратиться к Святому Пре­столу с просьбой о разрешении сложить епископские инсигнии, как уже поступали многие епископы и апостольские викарии из рядов Вашего ордена, подавая тем самым благой пример своим собратьям и всем верным чадам Церкви. Это позволит Вам с большей свободой и углубленностью посвятить себя писательской деятельности.

О. Аделяр Дюгре, ассистент Общества Иисуса для Англии и Бельгии, который в скором времени окажется в Бельгии по своим делам, будет уполномочен принять от имени Святого Престола Ваш отказ от ношения епископских инсигний. Вам надо будет только вручить ему прошение в письменной форме. Святой Отец, по вели­кой своей доброте, поручил мне передать свое апостольское благо­словение лично Вам и Вашим трудам.³⁰³

Что же произошло и почему кардинал Пачелли, еще совсем недавно превозносивший миссионерские подвиги монсеньора д'Эрбиньи, от имени папы призвал его отказаться от епископского досто­инства и перейти под окормление генерала ордена и назначенного им начальника? Полагаем, что нам удалось выяснить, в чем было дело. 13 марта монсеньор д'Эрбиньи выступал в колониальном круж­ке на улице Страссарт в Брюсселе с лекцией об опасностях комму­низма и его стремлении к мировому господству. Двум присутство­вавшим на лекции санитаркам показалось, что они видели доклад­чика с 16 по 20 сентября на бельгийском пляже в Вендуйне, что возле Остенде, в обществе женщины, вместе с которой он жил в местном отеле. Между 14 и 29 ноября 1936 года эти же санитарки снова видели его в Жисту, возле Брюсселя³⁰⁴. Они сообщили об этом церковным властям. Было проведено расследование, в ходе которо­го выяснилось, что человек, остановившийся в отеле, записался в книгу постояльцев как г-н Бургиньон, проживающий по адресу: про­спект Виллар, дом 17. Но полная фамилия монсеньора д'Эрбиньи была Бургиньон д'Эрбиньи, и законным его местожительством счи­тался именно этот адрес, по которому жила его сестра Марта³⁰⁵. Пос­ле всего этого, ни о чем не спрашивая подозреваемого, ограничив­шись лишь частным расследованием фактов, орден иезуитов и Свя­той Престол решили принять превентивные меры.

Письмо кардинала Пачелли было вручено д'Эрбиньи в поне­дельник 10 мая пополудни. Вот как он сам рассказывает об этом: в связи с тем, что 10, 11 и 12 мая в Париже не было конфирма­ции, монсеньор д'Эрбиньи вернулся в Брюссель. О. Дюгре, при­шедший к нему вскоре после полудня, изложил епископу вышеиз­ложенные обвинения. "Эти факты были мне совершенно неизве­стны, — отмечает д'Эрбиньи в своих записях. — В заключение меня уведомили о приговоре от 18 апреля 1937 года. Я решил принять это со спокойствием и молитвой, но тем не менее дока­зать, что никогда не был в этих местах, даже названия их слышал в первый раз³⁰⁶. Просмотрев свою записную книжку за 1936 год, я вспомнил, где находился в указанное время: с 16 по 20 сентября я жил у сестры, на улице Гюисманса, занимаясь подготовкой ре-коллекции священников Аррасской епархии, открывшейся 21 сен­тября и завершившейся — 27-го".

На клочке бумаги д'Эрбиньи оставил еще одну запись по это­му поводу. Она не датирована, но, судя по всему, относится к 1937 году: "Точные даты и часы, когда Y и Z, как они утверждают, видели Ж. Б. Это так же нелепо, как если бы кто-нибудь утверждал, что видел меня в Париже прошлой ночью".

Вечером 12 мая д'Эрбиньи вернулся в Париж, чтобы 13 числа совершить конфирмацию. У своей сестры он нашел письма и доку­менты, подтверждавшие его присутствие в Париже с 17 по 20 сен­тября 1936 года. Что же касалось его местонахождения в ноябре, д'Эрбиньи мог с помощью своей переписки доказать, что он был в это время в Лозанне. Послушаем свидетеля, заслуживающего не меньшего доверия, чем две санитарки, имена которых так и оста­лись неизвестны для истории. "Мишель, — писала его сестра Мар­та, — приехал ко мне 16 сентября в 21.30, а уехал 21-го в 8.45. 18 и 19 числа его навещал и в моем доме г-н Шарль Дежарден (его двоюродный брат, сенатор от департамента Эн) и маркиза де Мор-тмар; утром 19 сентября, в субботу, он заходил к д-ру Лорансу. Эти факты неоспоримы. Днем 14 ноября он был у меня, а после ужина уехал в Лозанну и вернулся 16-го числа, в понедельник, около 6.30. Наконец, он приезжал ко мне 24 сентября, в годовщину смерти нашей матери³⁰⁷; он пробыл у меня до 13 часов 29 ноября. После обеда он уехал в Метц. Как можно при всем этом, спустя три месяца, продолжать выдвигать против него такие обвинения? Конечно, человек, претерпевший клевету, сподобляется венца свято­сти, но нельзя же забывать о том, как влияет все это на его здоро­вье!"³⁰⁸

Судя по всему, подоплека истории связана с именем Мари-Луизы Арриво. Эта женщина была членом организации "Добро­вольцы для России", входившей в состав Ассоциации Святых Апостолов. Осенью 1936 года она побывала в СССР. Ее гидом во время этой поездки был о. Браун. Поскольку у нее была машина, Арриво оказывала услуги монсеньору д'Эрбиньи в его разъездах по Парижу, часто отвозила его с одного вокзала на другой. Веро­ятно, именно это послужило поводом для доноса, (Замечу сразу, что впоследствии она оказывала такие же услуги и монсеньору Неве.) Д'Эрбиньи хотелось, чтобы Неве объяснил Мари-Луизе Арриво, что стало поводом для учиненного Римом расследова­ния. 14 июня 1937 года он с горечью писал своей сестре Марте: "Пожалуй, самое печальное в этой истории то, что я был так сильно унижен, подвергнут абсурдным обвинениям за исполне­ние своего долга..."

Как бы то ни было, у монсеньора д'Эрбиньи оставались обя­занности, отказаться от которых в одночасье было не так просто. 16 мая 1937 года о. Ледуховский позволил ему доделать все дела, связанные с выполнением данных ранее обещаний, в срок до 20 июня. Что касается всего остального, "Ваше Преосвященство сможет объяснить заинтересованным лицам, что у Вас есть другие важные поручения, которые вынуждают Вас отказаться от выпол­нения некоторых обещаний".

Монсеньор д'Эрбиньи был в полной растерянности: помимо всего прочего, орден требовал, чтобы расследование осталось в тайне, но надо было каким-то образом объяснить кардиналу Вердье и монсеньору Шолле, почему он не мог больше совершать кон­фирмации. В то же время д'Эрбиньи торопил Марту сделать что-нибудь — попросить того же кардинала Вердье, монсеньера Шолле, а также монсеньора Неве, нунциатуру в Париже, — чтобы реше­ние Рима было отменено. В конце концов о. Ледуховский разре­шил ему осуществлять епископское служение до 5 ноября 1937 года. 5 июля монсеньор д'Эрбиньи подписал наконец прошение, которого требовал Ватикан. Но вместо предложенной формулы: "Я, нижеподписавшийся, Мишель д'Эрбиньи, титулярный епископ Илионский, простершись у ног Его Святейшества, смиренно прошу позволить мне сложить с себя все знаки епископского достоинства и прочие привилегии, чтобы быть во всем подобным простому свя­щеннику и монаху Общества Иисуса", он, судя по всему, подписал следующий текст: "Я, нижеподписавшийся, Мишель д'Эрбиньи, до сего дня по милости Божией и по распоряжению Апостольского Престола, титулярный епископ Илионский, прошу о милости позво­лить мне сложить с себя епископское достоинство со дня, который покажется подходящим уполномоченным или посланникам Его Святейшества".

6 июля, сохраняя видимое спокойствие, д'Эрбиньи отправился в Лизье, где, по случаю закрытия национального евхаристического конгресса, должен был присутствовать кардинал Пачелли. Вече­ром 9 июля, в пятницу, опальный епископ выступил с внесенным в программу конгресса докладом: "Евхаристия, сила мучеников". Кардинал Пачелли, прибывший в Лизье в субботу, выразил ему, как говорят свидетели, знаки особой дружбы и уважения. Д'Эрби­ньи и Неве остановились в Лизье в одной квартире. В воскресе­нье днем хозяева ушли на крестный ход, взяв с собой ключи. Но монсеньору д'Эрбиньи нужно было уехать из Лизье именно в тот самый день, 11 июля, чтобы не опоздать на встречу с о. Дюгре, кото­рую тот назначил ему на утро 12 числа в Париже, на улице Фран­клина. В итоге для того, чтобы найти хозяев и ключи, пришлось делать объявление прямо во время торжественной процессии. Как рассказывали мне свидетели, это очень удивило всех присутство­вавших.

Оправдания монсеньора д'Эрбиньи не смогли убедить о. Дюг­ре в невиновности епископа. "Говоря по совести, — писал он мон­сеньору д'Эрбиньи 9 июля 1937 года, — я не могу взять на себя ответственность позволить нести столь важное послушание чело­веку, который, быть может, подвержен столь серьезному повреждению нравственного или ментального порядка. Мы не можем по­зволить себе такой риск, ибо если те поступки, о которых говори­лось выше, будут вновь совершены лицом, облеченным столь высо­ким достоинством, авторитету Церкви будет нанесен сильнейший удар"³⁰⁹.

На следующий день, 13 июля, монсеньор д'Эрбиньи возвратил­ся в Брюссель. 1 июля он поехал в Динан, где должен был прове­сти реколлекцию у урсулинок. Генеральная настоятельница орде­на мать Мария св. Иоанна Мартен написала кардиналу Пачелли письмо, в котором просила его уговорить Святого Отца защитить монсеньера д'Эрбиньи, чтобы он смог продолжить свое плодотвор­ное служение по окормлению ее монахинь. "Вы просите Святого Отца произнести свое слово, — ответил ей кардинал Пачелли 5 августа 1937 года. — Что ж, Его Святейшество, сохраняя по отно­шению к монсеньору д'Эрбиньи глубокое уважение и отцовское благоволение, сказал следующее: вам не следует впредь думать о том, о чем вы написали тогда". "Я сразу же понял, кто был авто­ром этой фразы и всего остального письма", — писал д'Эрбиньи, явно имея в виду отца генерала. Настоятельница кармелитского монастыря в Лизье тоже послала письмо кардиналу Пачелли, но, по ее же словам, поняла, что решение Ватикана по поводу д'Эрби­ньи окончательное и обжалованию не подлежит. Другие духовные чада монсеньора д'Эрбиньи — особенно Мари-Луиза Арриво — тоже с трудом могли смириться с мыслью, что отныне они будут лишены окормления со стороны этого ревностного пастыря. В ответ на целый ряд писем д'Эрбиньи высказался 29 августа 1937 года: "Помышлять о встрече бесполезно. Считайте, что я умер и вскоре могила моя будет завалена надгробным камнем".

На протяжении сентября—октября 1937 года монсеньор д'Эр­биньи трудился не покладая рук, и можно лишь восхищаться его мужеством, ибо, несмотря на страшное испытание, он продолжал исполнять свое служение. Проведя реколлекцию для урсулинок в Динане, он проповедовал в Сен-Сольве, что неподалеку от Камбре, перед ста двадцатью монахинями; затем — перед кармелитками в Монжероне. В сентябре он провел две реколлекции для учащихся большой семинарии в Лионе-Франшвилле. Успех был столь велик, что епископ Лурдский монсеньор Жерлье, исполнявший обязанно­сти архиепископа Лионского, в ответ на письмо генерального ви­кария монсеньора Бештуаля, в котором тот сообщал ему об этой реколлекции, писал: "Трудно представить себе, что какой-нибудь епископ смог бы оказать нашей епархии большую помощь, чем та, о которой вы сообщаете".

Именно тогда д'Эрбиньи получил письмо от Неве, датирован­ное 19 сентября 1937 года и написанное по-русски, чтобы затруд­нить деятельность возможных цензоров. "Я стал беспокоиться за Вас, — обращается Неве к своему другу. — Со всех сторон слышу клевету в Ваш адрес. Я удивлен, что люди, так много говорившие о своих дружеских чувствах, теперь столь бесцеремонно отворачива­ются от вас. Я отвечаю им, что не случайно же Акилле (Ратти, папа) испытывал к вам такое уважение и любовь. Я говорю, что ничего не понимаю и никому не верю"³¹⁰. Далее Неве писал: "Из нашей страны, из России, поступают печальные известия. Продол­жаю ждать, оставаясь на том же месте. Да будет воля Божия". В конце письма стоит подпись: "Ваш первенец" (напомним, что он был первым епископом, рукоположенным монсеньором д'Эрбиньи). Неве должен был поехать в Бельгию, чтобы возглавить церемонии облачения монахинь в орденские одежды и принесения ими обе­тов. Он назначил д'Эрбиньи встречу в Париже после того, как тот вернулся бы из Малеструа, где должен был проводить очередную реколлекцию.

Отменить это мероприятие было бы непросто. Мать Ивонна-Эме-де-Жезю на протяжении целого года переписывалась с д'Эр­биньи, чтобы точно установить дату реколлекции, на которой впер­вые должны были собраться двадцать восемь настоятельниц мона­стырей, объединенных в орден августинок. Аббат Лорантен опубликовал в 1985 году биографию матери Ивонны-Эме из Ма­леструа под заглавием "Любовь превыше естества"³¹¹ . Префект Кон­грегации вероучения кардинал Ратцингер отменил — только по этому поводу и только для этой книги — декрет Святейшей канце­лярии от 1 июня 1960 года, приостанавливавший исследование о матери Ивонне-Эме и запрещавший публиковать что-либо о ней. Выход в свет этой книги, где изложены обстоятельства, связанные с организацией реколлекции, позволяет нам уточнить некоторые детали.

Перед реколлекцией монсеньер д'Эрбиньи писал: "Мать насто­ятельница — Монетт, простая и добрая женщина — сказала мне, что Господь наш может еще сделать так, чтобы все те тяжелые испыта­ния, которые я ожидаю, обошли меня стороной... Господь наш еще в 1925 году повелел ей молиться обо мне — тогда она еще ни разу не слышала, что есть такой Мишель д'Эрбиньи, и даже не была еще монахиней. Во время паломничества в Рим по случаю канонизации св. Терезы из Лизье она узнала, что должна молиться за некоего о. д'Эрбиньи, который станет епископом. С тех пор она не оставляла меня в своих молитвах. Она не знает, что пожелает совершить Бла­гой Господь, но чувствует, что Он не оставит меня".

21 октября тотчас по приезде в Малеструа д'Эрбиньи писал своей сестре Марте: "Воистину, это дом святости, исполненный знамений Божиих". 22 октября вновь обращается к ней: "Мать Ивонна-Эме-де-Жезю со спокойствием и смирением говорила со мной о Господе и Пресвятой Деве. Господь щедро одарил ее духом веры и любви. С самого раннего детства она сподобилась встре­титься с Ним и служить Ему через служение Его убогим. Господь не переставал являться ей и в дальнейшем, часто посылая Своих ангелов. Например, вчера утром во время литургии (я служил в 6.45 ) она не причащалась. Это произошло потому, что — как объяс­нила мне мать ассистентка — святое Причастие было получено ею иным образом в два часа ночи. Это часто случается с ней — иногда ангелы, иногда Сам Господь причащают ее. Об этом стран­ном и необычном чуде мать ассистентка, бывшая настоятельница, говорила со мною удивительно просто". Д'Эрбиньи говорил, что ее охраняют два ангела — Lumen (Свет), "светлый, могущественный, деятельный, сестры призывают его в своих молитвах", и Laetare (Радуйся), "который приумножает число радостей и утешений для Матери и ее дочерей".

Перед реколлекцией в Малеструа д'Эрбиньи проповедовал перед епископами Авиньонской митрополии в Нотр-Дам-де-Люмьер. После Малеструа он в последний раз проповедовал на реколлекции духовников и учащихся экстернатов Боссюэ, Фенелона и Массильона в Париже. 4 ноября, в четверг, состоялась его встреча с Неве. Д'Эрбиньи и Неве — епископы, которых связывало так мно­го, которые посвятили всю жизнь делу России, — виделись тогда в последний раз. Когда 14 августа 1939 года, накануне войны, о. Ке­нар и монсеньор Неве хотели навестить д'Эрбиньи во Флоренне, где он тогда находился на покое, настоятель вежливо отказал им: "Встретиться с монсеньором д'Эрбиньи нельзя".

Будучи в последний раз в Париже, монсеньор д'Эрбиньи уви­делся также с матерью Ивонной-Эме, которая 31 октября, в празд­ник Христа-Царя, написала ему из Малеструа, что с 4 по 7 ноября будет в столице, чтобы встретиться с о. Соважем и обсудить с ним конституцию федерации августинок: "Нельзя ли будет мне в один из этих дней — всего на несколько минут — увидеть вас? Мы можем встретиться у мамы, на улице Шанфлёри, 5". Это письмо показывает, какое уважение испытывала к д'Эрбиньи мать Ивонна-Эме — монахиня поистине святой жизни³¹².

9 ноября 1937 года монсеньор д'Эрбиньи выехал в Брюссель, а 13 ноября он уже был во Флоренне, чтобы, по его же словам, быть погребенным заживо. Расследование о. Аделяра Дюгре было при­остановлено ввиду заслуг монсеньера д'Эрбиньи и тех оправданий, которые он направил отцу генералу. 21 августа 1937 года о. Леду-ховский, находившийся в то время во Фраскати, ответил на письма опального епископа: "Что касается истинности всех выдвинутых против Вас обвинений, то я еще не имел возможности вникнуть во все подробности... Если это будет необходимо, Вы сможете, как я уже писал Вам, лично высказать мне все, что считаете нужным произнести в свое оправдание". Отец генерал предостерегал д'Эрбиньи от дальнейшего разглашения хода дела: "Мне кажется, что Вы и так слишком многим об этом рассказали — в том числе монашествующим. <...> Советую вам полностью положиться на Божественный промысл, который всегда disponit omnia fortier et suaviter (распоряжается всем с силой и мягкостью)".

Д'Эрбиньи ответил на это письмо 26 августа 1937 года, нахо­дясь в кармелитском монастыре в Монжероне: он писал, что вы­нужден был рассказать о причинах опалы своей сестре, поскольку к ней обращались с вопросами следователи и именно у нее д'Эрбиньи находился в то время, "когда происходили заслуживающие всяческого порицания события". Что касается обещанной встречи, д'Эрбиньи так и не удалось встретиться с отцом генералом. Рас­следование продолжил о. Дюмулен, голландец из фламандской про­винции ордена. Он допрашивал Марту д'Эрбиньи и — в течение более двух часов — Мари-Луизу Арриво. Дюмулен встречался также с монсеньором Неве, который 6 декабря 1937 года записал в своем блокноте: "Отец Дюмулен!!! Если учесть, что он еще допра­шивал в течение двух часов Мари-Луизу..." Нам неизвестно, что сказал о. Дюмулен монсеньору Неве. Три восклицательных знака и тон, в котором Неве говорит о допросах Марты д'Эрбиньи и Мари-Луизы Арриво, свидетельствуют о том, что следователь-иезу­ит явно не заслужил его уважения.

Между тем начиная с декабря 1937 года Неве стал с большей осторожностью относиться к делу д'Эрбиньи, сохраняя при этом верность и полное доверие к своему другу-епископу. Несомненно, о. Дюмулен не преминул рассказать Неве о том, какая участь ожи­дала д'Эрбиньи. Неве очень хотел, чтобы все письма, посланные им монсеньору д'Эрбиньи начиная с 1926 года, вернулись к нему. 14 де­кабря 1937 года д'Эрбиньи писал Марте: "Приготовь для Неве всю корреспонденцию, полученную мною от него — печатные матери­алы и рукописи (от него и от Эрбетта). Думаю, мне эти документы больше не пригодятся. Через о. Дюмулена я уже передал монсень­ору Неве, что он может вступить во владение этими письмами. Пожалуйста, приготовь их для него и передай ему, что я испытываю глубокое уважение к нему, очень сожалею, что ему пришлось выне­сти некоторые неприятности и — несмотря ни на что — продол­жаю оставаться с ним в молитвенном единении. Можешь отнес­ти ему эти бумаги, можешь подождать, пока он зайдет за ними, — решай сама". 12 января 1938 года Марта д'Эрбиньи отнесла монсе­ньору Неве его письма. Она не отдала ему корреспонденцию посла Жана Эрбетта, адресованную ее брату, полагая, что данные доку­менты к монсеньору Неве не имеют никакого отношения. Заметим, что в фондах д'Эрбиньи мы этих писем не обнаружили.

Тем временем расследование продолжалось, и 11 декабря 1937 года о. д'Эрбиньи подписал уведомление в том, что он признан виновным по всем пунктам обвинения, очередной раз заявив при этом о своей невиновности. 17 января 1938 года, в понедельник, он получил письма от о. Ледуховского, датированные 7 и 8 января, в которых сообщалось, какому наказанию он подвергнут: "Ad nutum Patris Generalis — по воле Отца генерала — Вам запрещается осуществлять всякое священническое служение за исключением совершения святой мессы и преподания святого Причастия. Вам запрещаются любые публичные выступления — будь то лекции, беседы и т.д.". О. д'Эрбиньи не имел права никуда ездить без socius'a — сопровождающего лица, назначенного орденским на­чальством. Вся корреспонденция, которую бы он получал или по­сылал, должна была перлюстрироваться местным настоятелем. Так как д'Эрбиньи считал, что, поскольку он был епископом, отец гене­рал превышал свои полномочия, Ледуховский заявил: "Кажется, Вы выразили сомнения в полномочиях Отца генерала. Вот доку­мент, доказывающий, что Вы ошиблись: "Статс-секретариат, Вати­кан, 29 декабря 1937 года, № 5244/37: По распоряжению Святого Отца сообщаю, что о. Мишель д'Эрбиньи полностью находится и должен впредь находиться в юрисдикции Общества Иисуса нарав­не с другими членами этого ордена. Подпись: Пачелли. Копию заверяю: Дюмулен". О. д'Эрбиньи получил это письмо 17 января. Решение Ватикана, как и решение отца генерала, было окончатель­ным. Все, кто пытался заступиться за д'Эрбиньи, получили отказ, — либо явный, либо молчаливый.

Что можно сказать об этом деле? Фонды д'Эрбиньи позволя­ют понять — как и в случае опалы 1933 года, — что было главной причиной этой опалы монсеньора д'Эрбиньи. На этот раз Святой Престол и Общество Иисуса вменили ему в вину непозволитель­ную связь с женщиной. Можно было бы сказать, что обвинения эти банальны, если бы не касались столь известного епископа, на протяжении длительного периода пользовавшегося доверием Пия XI и занимавшего столь высокие посты.

В ответ на все выдвинутые против него обвинения монсеньор д'Эрбиньи отвечал, что он абсолютно невиновен. Он утверж­дал, что стал жертвой заговора. Советы, считавшие его одним из главных своих врагов, решили покончить с ним, как покончили они с генералом Миллером, военным предводителем русской эмиграции, похищенным в Париже в 1937 году. Поскольку д'Эр­биньи помешал осуществлению плана похищения, выношенного неким Водником, Советы инсценировали дело с женщиной, под­ставив двойника монсеньора д'Эрбиньи, который расписался в книге записей клиентов гостиницы как Бургиньон, — мы уже говорили выше, что полная фамилия епископа была Бургиньон д'Эрбиньи. 15 октября 1937 года д'Эрбиньи писал своему провин­циалу, о. Лейбу, из Нотр-Дам-де-Люмьер, где он проповедовал перед епископами Юго-Востока: "Горько видеть, каким образом и посредством кого Советы достигают намеченных целей". Он имел в виду позицию Ледуховского. 4 октября 1937 года в черновике письма о. Лейбу он перечисляет все обвинения в свой адрес и полностью опровергает их: "Я понимаю, что наш Отец генерал помнит о тех обвинениях, которые выдвигались против меня в сентябре 1933 и в сентябре 1936 года. Со своей стороны, я смог полностью опровергнуть эти обвинения: что касается 1933 года, то все дело завершилось настоящим чудом — 10 сентября я со­вершил крещение, а вскоре обратилась и крестная мать в Берли­не, и двое человек стали мучениками за веру; что касается 1936 года, то совершенно очевидно, что существовал заговор, целью которого было похитить меня в той самой машине, в которой уже катался Отец секретарь, но тогда ничего не вышло. Бодник снова берет на вооружение тактику крещения, а Лееминг готов на все — в том числе на координацию других большевистских провокаций".

Я не стану приводить странные и непонятные записи, содер­жащие обвинения в адрес других лиц, сделанные о. д'Эрбиньи в состоянии глубокого расстройства. После изучения фондов д'Эр­биньи в моей душе осталось чувство горечи и сострадания. Но, будучи историком, я придерживаюсь правила, которое является за­коном для каждого историка: audiatur et altera pars — пусть будет выслушана и другая сторона. Однако архивы Общества Иисуса и статс-секретариата по-прежнему хранят молчание по поводу этого дела. Мы не ставили своей задачей исследование биографии д'Эр­биньи. Но поскольку на протяжении многих лет этот человек на­ходился рядом с Неве — главным героем нашей книги, — я посту­пил бы вопреки профессиональной совести историка, если бы, ука­зав, что в таком-то году д'Эрбиньи отошел от активной деятельности, не коснулся бы его дальнейшей судьбы.

Во время пребывания д'Эрбиньи во Флоренне возвращались отправителям только письма духовных чад — послания, отправ­ленные членами семьи или церковными деятелями, вручались ад­ресату. Так, 18 октября 1938 года кардинал Вердье направил д'Эр­биньи письмо, в котором благодарил его за соболезнования по поводу смерти его сестры: "Незадолго до того, как начать это пись­мо, я встретился с монсеньером Неве, который по-прежнему верен Вам. Мы говорили о Вас с восхищением"³¹³. Архиепископ Парижс­кий писал далее по поводу Мюнхенского соглашения от 28 сентяб­ря 1938 года: "Мы получили мир. Но этот мир нам дорого обошел­ся. И нам придется сделать еще очень много, чтобы снова стать способными оказывать влияние на европейские дела — если, ко­нечно, это нам еще суждено. Но я надеюсь, что политические не­удачи послужат тому, чтобы мы забыли наши ссоры и возродили истинные духовные ценности: многое надо привести в порядок: семью, труд, взаимоотношения между гражданами, политику, прин­ципы и традиции".

После начала войны, 22 ноября 1939 года, о. д'Эрбиньи поки­нул Флоренн и переселился в более надежное место — в Мон, департамент Жер, где у иезуитов был новициат в замке маршала Франции герцога де Монтебелло. Находясь в этом замке, опаль­ный епископ занимался редактурой различных духовных творений, машинопись которых по сей день находится в фондах д'Эрбиньи. Обширной была его переписка с Мартой, которая сообщала брату обо всем, что могло бы указывать на изменение отношения к нему со стороны ордена иезуитов или Святого Престола. Некоторые иезуиты полагали, что избрание на апостольский престол в марте 1939 года Пия XII приведет к смягчению участи д'Эрбиньи. Оче­видно, они не были знакомы с мнением самого д'Эрбиньи, который считал, что после Ледуховского именно Пачелли был главным ви­новником его опалы.

17 октября 1940 года д'Эрбиньи писал из Мона сестре: "Час­то мне кажется, что Господь смилостивится, и всем станет ясно, что по отношению к одному из малых сих была совершена ошибка. Но сказать об этом должен не я. Господь найдет путь, чтобы — в нужное время — явить это Святому Отцу. Может быть, через мать Агнессу или ее сестру, может быть, через мать Марию-Терезу или тех, кого она окормляет, может быть, через мать Эме-де-Жезю". Д'Эр­биньи приписал еще одну строку: "Может быть, как-нибудь еще. А может быть, Он не захочет этого вообще — но да будет во всем воля Его".

Избрание в 1946 году о. Янссенса генералом иезуитов ниче­го не изменило в судьбе д'Эрбиньи. Генерала ознакомили с мате­риалами дела о.о. Буан и Дюмулен, которые не испытывали симпа­тий к бывшему епископу. Отметим, что 25 августа 1945 года один из племянников д'Эрбиньи Жорж, священник Вестминстерской епархии, писал Марте, что имел частную аудиенцию у Святого Отца: "Пий XII, несмотря на то, что он прекрасно обо всем информирован, внимательно выслушал мою просьбу, которую я излагал ему в течение двадцати минут. Во время всей беседы он выражал ис­креннюю заинтересованность и отеческую заботу. Его Святейше­ство напомнил мне, что именно он совершал хиротонию Мишеля. «Все очень сложно, — сказал он. — Этот вопрос нельзя решить в одночасье»"³¹⁴.

Когда закончилась война и вновь стала возможна переписка с Бельгией, д'Эрбиньи поинтересовался у эдингенского библиотека­ря судьбой своих книг и бумаг. О. Делаттр, друг д'Эрбиньи, ответил ему 23 января 1946 года: "На двух ярусах книгохранилища свале­но в кучу много ваших вещей, но это, в основном, книги и коллекции почтовых открыток. Все бумаги стали жертвой пожара, устро­енного о.о. Монно и Вильме, которые несмотря на протесты Дюбе и Пти за несколько недель "с явной радостью" сожгли без всякого разбора целые кипы бумаг... Эта печальная участь постигла и вашу корреспонденцию, столь тщательно классифицированную. А ведь немцы даже носа не показывали в том зале, где хранились ваши ящики". Судя по всему, документы комиссии "Про Руссиа", за ис­ключением личных бумаг д'Эрбиньи, которые он передал Марте, и документов, которые перешли к Неве, погибли во время этого ауто­дафе.

В период 1945—1947 годов в жизни д'Эрбиньи появился не­большой проблеск света: поскольку он в совершенстве владел не­мецким языком, ему было позволено проповедовать перед немец­кими военнопленными в лагере под Моном и исповедовать их. В фонде д'Эрбиньи хранится много писем этих пленных — как като­ликов, так и протестантов, — которые по возвращении в Германию сохранили чувство глубокой признательности и восхищения по от­ношению к своему лагерному пастырю.

Еще одна радость для о. Мишеля: через Марту он узнал, что церковь св. Людовика в Москве по-прежнему оставалась действу­ющей. 3 апреля 1947 года д'Эрбиньи написал ответ двум Алисам (Отт), своим "храбрым племянницам". Он просил их меньше пи­сать и выражал свою радость по поводу "чуда, которое произошло с нашим дорогим храмом (св. Людовика) — он сохранен, спасен, в нем совершается служба, он излучает свет... в него стекаются дипломаты. И наш дорогой монсеньор Неве, уже на небесах, молит­ся за успех того дела, для которого избрал его Пий XI".

Несколькими месяцами позже он получил письмо от о. Фи­липпа де Режиса, датированное 16 октября 1947 года, в котором тот сообщал ему новости о "Руссикуме". О. де Режис уезжал в Аргентину, где было много русских эмигрантов, но продолжал оста­ваться ректором "Руссикума". На время поездки де Режиса его обязанности временно исполнял вице-ректор о. Веттер. Де Режис определил на будущее основные направления своего апостолата: полный отказ от прозелитизма и — насколько это будет возмож­но — тесное сотрудничество с православными. Такой же метод практиковался в Париже, в Медонском интернате, отцом Майе, у которого было около ста учеников, тогда как в "Руссикуме" их было всего полтора десятка.

14 декабря 1951 года уполномоченный отца генерала о. де Буан передал д'Эрбиньи следующее послание о. Янссенса: "Да будет нашему дорогому отшельнику утешением в его страданиях и одино­честве молитва. Dominus providebit — Господь все устроит. Вика­рий Христа на земле имеет благодать давать нам советы и руково­дить нами".

17 августа 1955 года о. Кенар послал д'Эрбиньи свою книгу "Вчера. Воспоминания восьмидесятилетнего"³¹⁵ вместе с письмом, в котором сообщал, что о. Жан Николя вернулся из воркутинского лагеря. "Я убежден, — писал о. Жерве, — что нашим внучатым племянникам суждено увидеть Россию, воссоединенную с Вселен­ской Церковью. Я понял это еще в 1906 году, находясь в России, когда вы писали "Владимира Соловьева". Празднуя Успение, я ду­мал о московском Успенском соборе, который сегодня открыт³¹⁶. Искренне ваш, Жерве". 20 августа 1955 года д'Эрбиньи написал ответ о. Кенару. Вспоминая историю о. Николя, он размышляет: "Да, Господь делает там Свое дело. По-прежнему остается надеж­да, что нам еще придется потрудиться. Может быть, даже там. Сила еще есть. А Господь может склонить сердца людей к тому, что Он сочтет нужным". Далее д'Эрбиньи сообщает, что днем ранее в Нанси скончался в возрасте 80 лет его брат, о. Анри д'Эрбиньи, бывший миссионером в Китае: "Пребывая на небесах, он еще мо­лится о том, чтобы Успенский собор был вновь открыт. Новициат, в котором я сейчас живу, должен быть вскоре закрыт в связи с отсутствием послушников. Говорят, это случится года через четы­ре. Риму придется подыскать для меня новое укромное местечко. Если бы только было возможно послать меня в Москву! Искренне ваш, Мишель д'Эрбиньи, О. И.".

Новым "укромным местечком" стал орденский дом Пеще­ры св. Марии в Эксе. Здесь о. д'Эрбиньи суждено было окончить свой крестный путь. 4 октября 1957 года отмечалось шестьдесят лет со дня принятия им монашеских обетов. О. Янссенс передал д'Эрбиньи, что молится за него, пообещав отслужить за него ше­стьдесят месс, а кардинал Мальоне передал ему благословение Святого Отца. Настоятель о. Шарме проявил по этому случаю особую благожелательность к о. д'Эрбиньи. 23 сентября 1957 года отец генерал написал лично д'Эрбиньи: "Я храню в памяти счастливые годы biennium'a и молю Божественного Учителя щедро вознаградить Вас за все то, что сделали Вы для моего образова­ния".

В декабре 1957 года в орденском доме вспыхнула эпидемия гриппа. Утром 22 декабря, в воскресенье, о. д'Эрбиньи передал настоятелю записку, в которой говорилось, что можно рассчиты­вать на его помощь в совершении трех рождественских месс. В тот же день пополудни он почувствовал недомогание и слег в постель. 23 декабря, в понедельник, о. Мишеля перевезли в боль­ницу, где его навестил архиепископ Экса монсеньор де Прованшер. Пришедшему в больницу священнику врач сказал, что со­стояние больного не опасно и в совершении елеосвящения на­добности нет. Священник ушел. Когда через несколько минут после его ухода сестра-сиделка поднялась в палату, о. д'Эрбиньи был уже мертв. Это произошло 23 декабря, в понедельник. Вече­ром того же дня тело усопшего было перевезено в дом Пещеры св. Марии. Положение во гроб состоялось 24 декабря, в канун Рождества. Похороны состоялись 26 декабря; литургию совер­шал о. Шарме, а монсеньор де Прованшер прочитал разрешитель­ную молитву. У иезуитов здесь не было своего склепа, и д'Эрбиньи был временно похоронен в склепе архиепископии, где погре­бали священников.

Кончина Мишеля д'Эрбиньи не поставила точку в конфлик­тах, связанных с именем покойного. На имущество, остававшееся в его комнате, претендовали иезуиты. Однако 27 декабря душепри­казчики д'Эрбиньи — его племянники — от имени родственников опечатали эту комнату — к великому недовольству Марты д'Эр­биньи и монсеньера де Прованшера. Таким образом, часть доку­ментов о. Мишеля, его корреспонденция, написанная им самим "Жизнь" перешли во владение семьи и хранятся ныне в Нацио­нальной библиотеке.

Марта д'Эрбиньи не присутствовала на похоронах брата. На­стоятель Шарме послал ей 27 декабря трогательное письмо, в ко­тором рассказывал о последних днях о. д'Эрбиньи. Поль Лесур поведал о них в своей книге, а мы уже касались этого ранее. "Так завершилась, — подводит итог о. Шарме, — жизнь этого человека, жизнь, казавшаяся нам столь таинственной и загадочной".

Для нас тоже многое в биографии д'Эрбиньи остается таин­ственным. Если он действительно совершил тяжелые проступки, то как мог до самой смерти в переписке с близкими утверждать, что был невиновен? А если он был невиновен, то как могли его судьи до самой смерти обвиняемого — более того, даже до сего дня — утверждать, что он виновен? Историк-иезуит пытается при­мирить эти две в корне противоречащие друг другу позиции, ут­верждая, что д'Эрбиньи страдал типичным раздвоением личности. "Во всех случаях, — пишет Шарме, — о. д'Эрбиньи повторял одну и ту же молитву — Deo gratias — слава Богу за все". Такими же словами молился св. Иоанн Златоуст, находясь в ссылке в Кукузе и вплоть до самой своей смерти в Команах на берегу Эвксинского Понта.

13 января 1958 года епископ Монако монсеньор Ривьер со­вершил заупокойную мессу по о. д'Эрбиньи в капелле Иностран­цев, на улице Севр, 33. Именно здесь 13 октября 1926 года монсень­ор д'Эрбиньи, тогда еще совсем недавно рукоположенный во епис­копа, совершал богослужение. Его стезя начиналась во славе и завершилась на Голгофе.

Неве в Риме (1937)

Сообщение о положении трудящихся в СССР

Ожидая аудиенции у папы, Неве составил по просьбе монсеньора Пиццардо "Сообщение о методе, с помощью которого можно уз­нать истинное положение трудящихся классов в советской Рос­сии — особенно рабочих"³¹⁷. Этот текст, врученный Пиццардо 1 фев­раля 1937 года с тем, чтобы тот передал его Пию XI, в некоторых своих положениях предвосхитил опубликованную 19 марта того же года энциклику "Divini Redemptoris".

"Сатана, вдохновитель революций, — писал Неве, — является отцом лжи, и большевики, которые с одержимостью бесноватых распространяют по всему миру величайшую ложь — самую страш­ную ересь, заключающуюся в отрицании бытия Божия, — поступа­ют как истинные приспешники Сатаны. Их гнусный режим дер­жится только на одном: на ЛЖИ! Но подобно тому, как наши праро­дители после совершения первородного греха устыдились своей наготы, большевики, отдающие себе отчет в пороках их строя, сде­лали себе опоясание из листьев смоковницы, чтобы скрыть от ци­вилизованного мира нищету и беззаконие, царящие в их стране.

Вдоль своих границ они установили самую настоящую сте­ну, перейти которую невозможно: никому из граждан СССР, за исключением платных большевистских агитаторов, не позволено покидать пределы советской империи. Судите сами! Если бы ино­странцам стало известно о кошмарах жизни в России, а советские подданные, воочию убедившись в том, что жизнь даже со­всем небогатых людей за Западе не идет ни в какое сравнение с их нищенским существованием, решили бы не возвращаться на свою несчастную родину, это причинило бы правительству тира­нов двойное огорчение: во-первых, весь мир узнал бы, что пред­ставляет из себя на самом деле их режим, а во-вторых, они лиши­лись бы крайне дешевой, если не совсем бесплатной рабочей силы, которую представляют из себя миллионы несчастных ка­торжников, трудящихся на гигантских стройках коммунизма — на работах, осуществляющихся ценой невообразимых страданий и целых гор трупов христиан.

Есть у большевиков и другие фиговые листки, с помощью которых они стараются прикрыть свою наготу. Это газеты, выходя­щие в Москве на английском, немецком и французском языках; их задача — распространять в основных странах Европы и Аме­рики панегирики в адрес продолжающегося "развития" СССР и "великих людей этой страны".

По мнению Неве, для того чтобы узнать, каково истинное эко­номическое положение Советского Союза и социальные условия жизни рабочих в этой стране, достаточно более внимательно изу­чить советскую прессу. "Факты, — как говорил сам Ленин, — уп­рямая вещь, и с ними ничего не поделаешь". Рабочие наших стран, узнав о том, что в наиболее бедственном положении находится в России именно рабочий класс, заподозрят большевиков во лжи и перестанут впредь верить этим проповедникам революционной борьбы и безбожия. Дело мира в душах человеческих, дело мира в мире и дело Церкви могут лишь выиграть от проведения в прессе такой кампании, ибо все смогут увидеть, что благосостояние совет­ского народа — не более чем миф, что Советский Союз не имеет никаких оснований присваивать себе титул родины мирового про­летариата и что так называемый коммунизм — всего лишь опас­ная утопия, мечта людей, ненавидящих окружающую их действи­тельность, свободу и человеческое достоинство, использующих лю­бые средства для достижения цели, которую они даже не скрывают: ВЫТЕСНИТЬ ОТОВСЮДУ БОГА.

"Вполне возможно, — писал далее Неве, — что поначалу пе­реводы советских статей могут вызвать недоверие. Но в конце концов истина должна победить заблуждения, и не надо отчаи­ваться при виде временных неудач — надо снова и снова браться за начатое дело".

Для того чтобы составлять такие бюллетени, нужна была группа людей, хорошо знающих русский язык и Россию. Найти таковых вполне возможно, "Есть образованные священники, знающие рус­ский язык; есть монашеские общины, в которых изучается и упот­ребляется в общении русский язык; наконец, во Франции немало русских католиков и французов, знающих русский язык достаточ­но хорошо, чтобы справиться с этой важной задачей. Святому Пре­столу остается только призвать верующих проявить добрую волю и употребить свои знания на благое дело: с Божией помощью все получится".

Апостол наших дней, Неве не забывал и о возможности ис­пользования радио: "Большевики наводнили эфир своими антире­лигиозными и революционными радиопередачами, вред от которых огромен; не найдется ли в Европе такая радиостанция, которая передавала бы — с соответствующими комментариями — те же отрывки из советской прессы, о которых я писал выше? Радиостан­цию Ватикана слышно в Москве чисто, но очень тихо; но мне кажется, что за трансляцию антисоветских передач следует взять­ся другим радиостанциям. Нельзя ли заручиться где-нибудь в Швейцарии, Голландии, Германии поддержкой владельцев радиове­щательных корпораций, которые были бы честными людьми и с охотой взялись бы за то, чтобы показать всему миру истинное лицо большевизма? Как хотелось бы, чтобы передачи такого рода, а также религиозные программы велись НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ! Просто необходимо атаковать врага на его территории. Ведь ра­диовещание очень распространено в России. Большевики уста­навливают всюду где только возможно радиоприемники и громко­говорители; об этом, к сожалению, либо забыли, либо просто не знают. Нельзя ли использовать этот канал для того, чтобы католи­ческая истина проникла в эту несчастную страну именно на рус­ском языке, на котором говорят или, по крайней мере, который понимают около 200 миллионов человек, лишенных ныне какого бы то ни было религиозного образования и слышащих только хулу на Бога?

Пусть эта бессмертная истина, облеченная силой и сладостью прекрасного русского языка, придя в Россию кратчайшим путем — по воздуху, по свободному Божию небу, — принесет утешение мил­лионам страждущих христиан — наших братьев, являющих собой пример настоящих исповедников веры; пусть она заставит трепе­тать нечестивцев и заставит их осознать свои преступления про­тив Бога и людей и, если только это возможно, раскаяться в них; пусть она ускорит наступление того дня, когда шестая часть обита­емой земли, после стольких веков ожидания, после крушения стольких надежд, станет доступна для наших миссионеров и для Католического действия, и пусть это свершится под отеческим окормлением преемника святого апостола Петра; да приидет Царствие Иисуса Христа!"³¹⁸

Аудиенция у Пия XI

Второе сообщение Неве: "Очерк коммунизма"

В своем письме Неве просит о. Брауна никому не сообщать об этой аудиенции, о которой даже не было сказано в "Osservatore Romano". Ватикан поручил ему работу, и Неве держал все в тай­не. Как бы то ни было, на следующий день после аудиенции он принялся за составление нового документа — "Очерка коммуниз­ма", который был завершен 12 февраля 1937 года³¹⁹.

"Что такое коммунизм? — спрашивает Неве. — Теоретически, это отмена капиталистического строя путем установления диктату­ры пролетариата, общественной собственности на все блага и сред­ства производства с тем, чтобы ни один человек не мог эксплуатиро­вать другого и чтобы каждый, в меру своих способностей принимая участие в коллективном труде, получал бы от коллектива вознаг­раждение в меру своих потребностей. На практике и в действи­тельности, подобного коммунизма не существует нигде, и с каждым днем в СССР все дальше и дальше отходят от такого определения. Почему этот "коммунизм" имеет столь много сторонников и так страшен? — Потому что он обещает наступление нового золо­того века. "От каждого — по способностям, каждому — по потреб­ностям". Так записано в статье 12-й новой советской конституции, принятой 5 декабря 1936 года. Коммунизм льстит некоторым бла­городным сторонам человеческой природы: сочувствию к страж­дущим, врожденной любви к свободе, вполне законному желанию простых людей иметь право на участие в работе высших государ­ственных органов. Наконец, он открывает дорогу самым низким страстям". Неве не забывает написать и о том, что некоторые пред­ставители капиталистического общества неосознанно являются союзниками коммунизма. Например, те бесстыдные католики, кото­рые пытаются сделать из Евангелия ширму для своего собственно­го эгоизма, которым явно не хватает любви и справедливости, кото­рые забыли о благотворении и общительности, завещанных Апос­толом (Евр. 13, 16), и своим поведением провоцируют ненависть к религии со стороны малых мира сего.

Что такое коммунизм? "Это террористический режим, — отве­чает Неве. — Шпионаж и доносительство стали законом. Родите­ли боятся своих детей. Рабочие и крестьяне боятся друг друга. Ученые и интеллигенты вынуждены — для того чтобы получить кусок хлеба — преклонять колена перед неотесанным идолом и утверждать, что наука должна быть материалистической! Беспар­тийные боятся коммунистов. Коммунисты боятся друг друга. Ста­лин, знаменитый генеральный секретарь, этот некоронованный дес­пот, боится всех и вся. Подобно тому, как Иван Грозный отправлял на смерть бояр, которые ему чем-то не понравились, он умерщвляет бывших руководителей своей партии; они стоят не больше, чем он сам, но он их боится. И социальная революция пожирает своих творцов... Но с наибольшей силой обрушивается террор на верую­щих христиан — все административные козни и все жестокости направлены на то, чтобы лишить их священников, церквей, таинств и чтобы, если только получится, довести их до отступничества от веры. Стоит ли говорить о тюрьмах, о лагерях и о том ужасе, кото­рый наводят они на тела и души людей?

В своей политике по отношению к религии коммунизм ста­вит себе задачу полностью уничтожить Царство Божие на земле: в гражданской жизни — через полное подавление личности госу­дарством; в экономической — стремясь к уничтожению всех не­коммунистических государств. Коммунисты являются хозяевами одной шестой части земли с населением около 170 миллионов человек. Основой их экономики, с каждым днем становящейся все более закрытой для иностранцев, является огромное число работ­ников, весьма скромно оплачиваемых этими бумажными деньгами, утечка которых за границу строго запрещена. Существует также огромное количество практически бесплатной рабочей силы — по оценкам специалистов, от шести до семи миллионов мужчин и женщин находятся на каторжных работах. Официальная статисти­ка показала, что прокладка Беломоро-Балтийского канала стоила жизни 300 000 человек!

Как следует относиться к коммунистическим заблуждениям? Непримиримо: нельзя примирить истину с ложью. Об опасностях этого заблуждения нужно говорить, используя все дозволенные средства, особенно те, которые могут оказать влияние на многочис­ленных верующих или колеблющихся: проповедь, прессу, радиове­щание, Католическое действие".

Неве заканчивает свой очерк словами, полными надежды: "Справедливость требует признать, что, несмотря на все совершен­ные ими разрушения, несмотря на то, что им удалось добиться от­ступлений от веры, коммунисты, сами того не осознавая, именно через свою ненависть к Церкви и папству, привлекли к католиче­ству внимание и симпатии многих людей, до сих пор не обращав­ших внимания на Католическую Церковь и викария Христова на земле. Они навсегда уничтожили все конторы, консистории, пре­словутую римско-католическую коллегию и весь арсенал ограни­чительных законов, составленных русским цезаропапизмом для того, чтобы ограничить власть римских понтификов, которым пришлось так много вынести от этих алчных царей, которые довели верую­щих своей огромной империи до такого состояния, что они остава­лись католиками лишь номинально и теоретически, будучи по су­ществу схизматиками.

Коммунисты расчистили почву. В час, когда это будет угодно Богу, папа сможет возобновить разговор с Кесарем (каков бы он ни был) этой страны, чтобы получить возможность созидать и на­саждать, и тогда Господь благословит приращение Его Церкви, еди­ной, святой, католической и апостольской"³²⁰.

Внимательно изучив этот текст, мы заметили, что он оказал определенное влияние на энциклику Пия XI "Divini Redemptoris", опубликованную 19 марта 1937 года и посвященную атеистичес­кому коммунизму. В частности, влияние это ощущается в главах: "Доктрины и плоды коммунизма", "Учение Церкви о Боге и чело­веке" и особенно — в "Средствах и способах", а также — в "Слу­жителях этого дела и их помощниках".

В приведенном тексте находим намеки, кажущиеся достаточ­ными для заключения о том, что Неве действительно оказал влия­ние на концепцию и окончательный вариант энциклики. В пункте 32-м Пий XI признает, что коммунисты в России достигли, "не проявляя разборчивости в средствах, некоторых материальных ус­пехов; но неопровержимые свидетельства, в том числе полу­ченные нами недавно, говорят о том, что намеченные ими цели так и не были достигнуты". Примечания к энциклике, сделанные иезу­итским издательством "Action Populaire", отсылают к книге Жида "Возвращение из СССР", к сэру Уолтеру Ситрайну, президенту международной федерации профсоюзов (1935 год), к Клеберу-Лежэ³²¹. Но мы все же считаем, что в энциклике содержится яв­ный намек на свидетельство Неве, "недавнее и неопровержимое" — недавнее, потому что Неве встречался с папой 3 февраля 1937 года, и неопровержимое, потому что он был свидетелем всей истории коммунизма в России с 1917 по 1936 год.

Неве и события в России (февраль 1937)

Пока Неве находился в Риме, в Москве проходил второй большой процесс руководителей коммунистической партии. Обвиняемых было семнадцать человек, среди них — Пятаков, Радек, Сокольников. Им вменяли в вину не только предательство партии, но и участие в заговоре по развалу Советского Союза. Тринадцать подсудимых, в том числе Пятаков, были приговорены к смертной казни. Сокольни­ков и Радек отделались на удивление "мягкой" мерой наказания — их приговорили к десяти годам заключения. 17 февраля 1937 года при подозрительных обстоятельствах покончил с собой Орджони­кидзе. Вот какая атмосфера царила в России, когда Неве — сам истинный журналист — дал интервью, датированное 27 февраля 1937 года и опубликованное 2 марта в "L'Avvenire d'Italia"³²².

В прессе сообщалось, что процесс "контрреволюционеров" привел к столкновениям между армией и ГПУ. Неве не верил этим слухам:

"В московских газетах говорится о безграничной радости по поводу приговора, вынесенного Пятакову, Сокольникову и К°. Стра­ницы советской печати пестрят сообщениями о праздниках, посвя­щенных столетию со дня смерти Пушкина — великого поэта, кото­рого большевики хотят теперь использовать с выгодой для себя. Ничто не указывает на какие-нибудь волнения.

Да и как могли бы возникнуть такие волнения? Коммунисты без конца повторяют, что их партия монолитна. Будьте уверены: они не допустят никаких расколов, никаких фракций, они уничто­жат всех, кто не пожелает погрузиться в их монументального вида конформизм, они отсекут всякую голову, которая попробует под­няться выше регламентированного уровня посредственности или не захочет склониться перед Сталиным. Поймите: настоящих ком­мунистов в СССР не больше миллиона, людей, убежденных в пра­воте большевистских идеалов, ничтожно мало, так что любой рас­кол приведет к тому, что на них обрушится весь гнев остальных 169 миллионов человек, населяющих советскую империю.

Существуют некоторые разногласия, но они заглушены. Каж­дый руководитель предпочитает думать о том, как ему удержать в руках ту часть власти, которой он наделен, и о том, как пользовать­ся льготами, которые ему полагаются. Советские руководители — это такие люди, которые крепко приросли к тепленьким местеч­кам. Они хорошо едят и пьют, может быть, плохо спят — потому что чувствуют, что являются предметом зависти. Но к своей влас­ти они относятся очень ревностно и ни за что не согласятся отка­заться от тарелки с маслом ради любви к народу"³²³.

"Однако, — не преминул заметить интервьюер, — перед тем как противникам Сталина был вынесен приговор, они выступили с публичным покаянием...

— А что в этом удивительного? — парировал Неве. — Это необходимая деталь всех публичных процессов в Советском Со­юзе. Обвиняемые должны бить себя в грудь, всячески демонстри­ровать раскаяние, выражать твердое намерение исправиться. Цере­мониал публичного покаяния соблюдается неукоснительно. Пане­гирики в адрес Сталина обязательны даже в последнюю минуту: "Ave, Caesar, morituri te salutant!"

— А как же признания?..

— У ГПУ есть на вооружении специфические методы, с по­мощью которых они добиваются любых показаний, и при этом все выглядит так, как будто они не пытали обвиняемых — ни морально, ни физически, — а те сами во всем добровольно при­знались.

— Но все эти согласующиеся друг с другом показания до­казывают, что жизнь Сталина действительно находится в опас­ности.

— Да что вы! Есть некая организация, которая заинтересована в том, чтобы ежедневно охранять жизнь Сталина — дорогого, ве­ликого, гениального и т.д. Эта организация — ГПУ. Полномочия ГПУ безграничны. Это государство в государстве. В его руках находятся честь, имущество и жизнь каждого советского граждани­на, в том числе — Сталина. Это огромная сила. Сталин знает об этом и не может не считаться с такой силой. Если ГПУ захочет, то завтра же Сталина вышвырнут вон.

Сталин прекрасно понимает, что произвол ГПУ настраивает против режима вполне мирно настроенных людей и создает совет­скому правительству и всему коммунизму весьма печальную репу­тацию за границей. И что же! Если Сталин только попробует уп­разднить ГПУ или просто ограничить его беспредельные полномо­чия, сразу начнется такое... И дорогой товарищ Сталин трепещет от страха, он боится, что не сможет уберечь себя, а ведь это так необходимо для блаженства и процветания народов Советского Союза и всего земного шара. И вот он приговаривает к смерти важных коммунистов, бывших своих товарищей по революционной борьбе, и узнает о их казни глазом не моргнув, сунув трубку в клюв³²⁴, а тем временем в ГПУ от радости потирают руки, ибо остаются еще потенциальные вредители, и с карательными органа­ми снова заключается контракт на опыты над морскими свинками в СССР, целью которых является привнесение счастья in anima vili. Так что не стоит удивляться тому, что ГПУ вынуждено любой ценой отыскивать заговорщиков и конспираторов, находить све­жие жертвы.

— Что же тогда ожидает Россию в будущем?

— Я не пророк, — отвечал Неве, — но одно мне известно точно. Сталин — грузин, ставший генеральным секретарем своей партии, и определяет ее генеральную линию, отклоняясь то вправо, то влево, порой отступая назад. Сталин забыл о той скромности, которая, по его же словам, должна быть присуща каждому коммуни­сту. Он гнусно и льстиво восхваляется всеми советскими газета­ми — такого не было ранее ни с одним самодержцем. Сталин ни­когда не позволял полностью опубликовать текст ленинского заве­щания, потому что Ленин не доверял ему. Я знаю, что Сталин ходит по канату, который натянут так сильно, что рано или поздно он не может не порваться. Тогда прольются еще реки крови, но в итоге на русской земле смогут взойти ростки настоящей свободы. Будем молить Бога, чтобы это произошло поскорее!"

Сталин умер 5 марта 1953 года. Режим, претерпев некоторые внешние изменения, пережил "великого вождя", оставшись, по сути дела, таким же.

Утром 5 марта, в пятницу, монсеньор Неве уехал из Рима. Шел дождь. В Париж он приехал 6 марта, в субботу, в 8.15. Мон­сеньор д'Эрбиньи, по поводу поступков которого Святой Престол и руководство ордена иезуитов вели совместное каноническое рас­следование, встречался с Неве 10 марта и 20 апреля. 21 апреля в ассумпционистской резиденции на проспекте Боске, 10, празднова­ли одиннадцатую годовщину епископской хиротонии Неве. Д'Эрби­ньи сидел во главе стола. 21 апреля 1926 года хиротония соверша­лась в катакомбных условиях. Теперь, одиннадцать лет спустя, монсеньор д'Эрбиньи был удален из Рима, его ожидал долгий кре­стный путь; что касается монсеньера Неве, то он вынужден был уехать из Москвы и имел все основания опасаться, что больше никогда не вернется в этот город.

Дело об обратной визе

Касаясь деятельности Неве в течение этих лет ожидания и "изгнания", мы подробно остановились лишь на его поездке в Рим и на тех усилиях, которые он делал, чтобы получить визу. Нельзя не отметить, что записные книжки епископа за 1937—1939 годы свидетельствуют, что все его мысли были посвящены России. Имен­но к Неве обращались друзья опального д'Эрбиньи — сестра Мар­та и кардинал Вердье — за помощью и советом. Но был ли сам Неве посвящен во все подробности этого дела? 5 июня 1937 года он записал: "Очень важный визит монсеньора д'Эрбиньи". О характе­ре этой встречи — ни слова. 7 июля, в среду, монсеньор Неве отправился на Евхаристический конгресс в Лизье. Он встретился с кардиналом Пачелли и монсеньером д'Эрбиньи. Два епископа, как нам уже известно, виделись последний раз 4 ноября в Пари­же. Именно д'Эрбиньи привлек внимание Неве к личности матери Ивонны-Эме из Малеструа, которая приезжала в Париж, чтобы пригласить его выступить в Малеструа с серией лекций о России. 12 января 1938 года Марта д'Эрбиньи передала Неве материалы его переписки со своим братом (1926—1934 годов), а также целый ряд документов комиссии "Про Руссиа", имевших к нему отноше­ние. 15 января 1938 года Неве поехал в Малеструа. Мать-ассис­тентка сообщила ему столь странные факты, что епископ был про­сто потрясен. Она поведала историю о сожженном письме, о кото­ром пишет также в уже упомянутой нами выше книге о матери Ивонне-Эме аббат Лорантен³²⁵. Дело в том, что викарный епископ Ваннской епархии монсеньор Пико якобы направил Ивонне запре­щение поступать в монастырь Малеструа. Но это письмо было подложным, и подпись епископа подделали. 19 января, в среду, Неве записал: "Причастил Монетт. После завтрака мать-ассистентка подтвердила все, что сказала раньше, и представила доказательства. Матери Ивонна и Анна (ассистентка) совершали визиты. Читал "Монетт"³²⁶. Ужинал вместе с о, де ла Шеванри, О. И., нантским настоятелем".

Монсеньор Неве неоднократно встречался с матерью Ивон-ной-Эме и обсуждал с ней вопросы, связанные с Россией и о. д'Эрбиньи. Когда 25 января, во вторник, Неве уезжал из Малеструа, мать Ивонна сняла его на кинопленку. 26 января, в среду, Неве отслужил мессу в кармелитском монастыре в Лизье. Он встре­тился с матерью Агнессой и говорил с ней о д'Эрбиньи.

10 февраля 1939 года умер Пий XI. Неве был одним из пер­вых, кто пришел выразить соболезнования нунцию Валерио Вале­ри: "Мы плакали". В нунциатуре он встретил посла США во Фран­ции Буллита, бывшего посла в Москве. Во время заупокойной служ­бы, состоявшейся в соборе Нотр-Дам 17 февраля, в пятницу, Неве прочитал разрешительную молитву. Избрание Пия XII, состоявше­еся 2 марта, в четверг, вызвало у епископа огромную радость. 21 мар­та Неве записал: "Необыкновенный сон. Я в течение долгого вре­мени видел Святого Отца. Он был полон любви и говорил со мной по-русски". 1 сентября 1939 года, в пятницу, Гитлер напал на Польшу. Разразилась Вторая мировая война.

|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|