|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава XII

ДЕЛО ДЕЙБНЕРА. ОПАЛА МОНСЕНЬОРА Д'ЭРБИНЬИ

(1933)

Агент ГПУ или его жертва?

Нам хорошо знакомо имя его отца — о. Иоанна Дейбнера, одного из основателей общины русских католиков, исповедника веры, находившегося в заключении в изоляторах Суздаля и Ярос­лавля (1923—1932) и убитого 12 ноября 1936 года в маленьком городке Весьегонске, где он жил в ссылке. Сестра Иоанна Дейбне­ра вышла замуж за сына Клары Цеткин, уважаемой кремлевской советницы, овеянной славой участия в боях за дело мировой рево­люции в Германии и скончавшейся 26 июня 1933 года в Архан­гельском под Москвой. Между Дейбнерами были довольно стран­ные отношения: сестра о. Иоанна не сделала ничего, чтобы помочь ему, когда он получил десять лет тюремного заключения, но не порвала отношений со своей невесткой, Марией Дейбнер, урожден­ной Панне, француженкой из Франш-Конте²⁵⁸. У Дейбнеров было трое детей — старший Александр, средняя дочь Надя и младший сын Иван.

Александр Дейбнер родился 15 августа 1899 года в Ильинс­ком Тобольске, в Сибири, учился и поступил в новициат в Бюре, в Бельгии: именно туда посоветовали о. Иоанну отправить сына пе­тербургские ассумпционисты. В марте 1913 года Александр вер­нулся по состоянию здоровья в Россию, а в сентябре того же года вместе с отцом снова отправился в Бюр. О. Иоанн Дейбнер, на­сколько нам известно, возвратился в Петербург только лишь к Пасхе 1914 года. В монашестве Александр принял имя Спиридон — в честь известного греческого аскета — и дал свои первые обеты в Лувене 29 сентября 1919 года. Пьер Паскаль, который в 1917 году был близок к петербургскому кружку последователей Влади­мира Соловьева, издававших журнал "Слово Истины", бывал у Дей­бнеров несколько раз. Он знал всех членов этой семьи: самого о. Иоанна, его жену, дочь и младшего сына. "Их старшему сыну 18 лет, и он находится в Бельгии, у ассумпционистов"²⁵⁹.

Шокированные неровным характером брата Спиридона, ас-сумпционисты решили, что ему не место в их монастыре. Тем не менее они разрешили ему продолжить духовное образование в Кадикёйской семинарии (Константинополь). Спиридон обратился с просьбой о рукоположении к Андрею Шептицкому, рукополагав­шему его отца. Львовский митрополит согласился принять его в свою епархию и попросил совершить хиротонии Дейбнера — вплоть до пресвитерской — константинопольского униатского епископа Калавасси. 23 апреля Спиридон был рукоположен во субдиакона, на Страстной седмице — во диакона, а 2 мая 1926 года — на гре­ческую Пасху — во пресвитера.

Сначала о. Александр мечтал о возвращении в Россию и апостолате среди русских униатов. Но поскольку Советы отказали ему в выдаче паспорта, о. Жерве порекомендовал молодого свя­щенника кардиналу Синсенро, секретарю Конгрегации Восточных Церквей. О. Александру было поручено окормлять русских като­ликов в Ницце и Каннах. Вскоре проявилась нестабильность его убеждений: под влиянием архимандрита Льва Жилле²⁶⁰ священник, собиравшийся посвятить себя католической миссии в России, сам перешел в православие. Но уже немногим более чем через год он вернулся в католичество. 23 октября 1928 года Дейбнер написал о. Жерве Кенару письмо, полное сожалений о случившемся. По его словам, возвращаясь в Рим, он испытывал чувство глубокого и ис­креннего покаяния, желал осознать свои заблуждения и подчиниться тому, кого Иисус Христос поставил видимым главой Своей Церк­ви. Краткий опыт пребывания в Православной Церкви показал ему, что представляла из себя эта конфессия: "Интеллектуальный, нравственный и дисциплинарный развал — увы, такие плоды при­нес раскол нашей дорогой и возлюбленной Православной Церк­ви!" О. Александр констатировал, что о католицизме православ­ным вообще ничего не известно, да и о своей Церкви знания у них весьма поверхностные, часто почерпнутые из католических источ­ников. Конечно, именно тогда Восточная Конгрегация, по просьбе о. Кенара, порекомендовала Дейбнера монсеньеру д'Эрбиньи; епис­коп нашел в нем сотрудника, необходимого для перевода вырезок и статей из советских газет, которые регулярно присылал ему Неве. Монсеньор Неве хорошо знал семью Дейбнеров со времен пребывания в Петербурге. В 1923 году младший брат Александ­ра, Ваня, даже жил у него в Макеевке — мальчику нужно было успокоиться и поправить здоровье после того, как был арестован и приговорен к десяти годам заключения его отец и без суда брошена в тюрьму его сестра Надя. Когда Неве приехал в Мос­кву, одной из первых, с кем он встретился, была Мария Дейбнер. Епископ говорил с Марией перед ее поездкой на свидание к мужу в Суздаль и сразу же по ее возвращении оттуда. Отец и мать очень переживали, не получая никаких вестей от Александра. "Тем не менее, — писал Неве 21 марта 1927 года, — Александру не стоит возвращаться сейчас в Россию; если даже он получит со­ветскую визу, то на следующий день по прибытии в СССР будет брошен в тюрьму".

23 июля 1928 года Неве писал: "Племянница о. Иоанна сооб­щила мне, что он находится в Ярославле. Он спрашивает, что слышно о брате Спиридоне". Сам Неве тоже начал беспокоиться и в пись­ме от 25 июня 1928 года прямо спрашивал о. Кенара, что случилось с братом Спиридоном: "Он с нами или ушел от нас? Я ничего не скажу его родителям. Его отец — исповедник веры. Бедный о. Иоанн! Его сестра развелась с мужем и вышла замуж за сына старой немецкой коммунистки Клары Цеткин. Теперь она живет в Кремле, вместе с этой интернациональной сворой псов! Есте­ственно, она ничего не сделала, чтобы смягчить участь брата! Если Спиридон сейчас не у нас, надо, чтобы он нашел себе какую-нибудь работу, чтобы заработать на жизнь".

В октябре 1932 года Мария Дейбнер сообщила Неве, что о. Иоанна выпустили из ярославского изолятора. Получив "—12" (запрещение жить в двенадцати основных городах СССР), он посе­лился в Шуе — городе, в котором в 1922 году вспыхнуло одно из самых известных волнений в связи с изъятием церковных ценно­стей. Силы о. Иоанна были истощены. Мария Дейбнер, получив по почте извещение о местонахождении мужа, собралась в Шую. Теперь надо было найти жилье и питание. 10 октября 1932 года Мария Дейбнер встретилась с Неве, и он смог дать ей денег. В тот же день епископ писал: "Передайте это о. Александру, скажите ему также, что его маленький племянник — сын его сестры, и ма­ленькая племянница — дочь брата, чувствуют себя хорошо и подра­стают на радость родителей и бабушки с дедушкой".

Увы! В конце 1932 года разразилось дело Дейбнера. Александр Дейбнер неожиданно оказался в центре внимания общественности в связи со скандальным делом о шпионаже. Д'Эрбиньи счел своим долгом предупредить об этом Неве. "К сожалению, — писал он 12 ноября 1932 года, — я должен сообщить вам очень печальную но­вость. Я не могу больше медлить, ибо очень важно, чтобы вам стало известно об этом именно от меня, а не из других источников. С бедным Александром Дейбнером всегда было не все в порядке. Вам немного известно о его прошлом. Несколько лет он более или менее успешно справлялся со своей работой, но потом его опять повело в сторону — на этот раз уже не в сторону православия. В печальной памяти майский день он сообщил мне, что знаменитая Клара Цеткин, которая приходилась ему то ли теткой, то ли сестрой тетки, вовсе не была неверующей, что над кроватью у нее висели иконы... "Откуда вам это известно?" — В ее отсутствие он ночевал в ее кровати...; у тетки или у теткиной сестры — что здесь ненор­мального?.. Он сильно изменился. Наконец, мне стало ясно, что на него старается повлиять какая-то немка из Берлина, более или ме­нее коммунистических взглядов. У него не было денег, и он продал пишущую машинку, принадлежавшую Восточному институту. Не­счастный уже не отдавал себе отчета в том, что он делает: три недели назад он собрался было вернуться и приехал в Париж с этими деньгами, вырученными от продажи машинки. Исповедался, попросил, чтобы мне передали о его раскаянии и возвращении... Но вдруг по дороге к поезду он резко изменил маршрут и направился на Восточный вокзал и вместо Лиона и Рима отправился в Берлин... Он поехал к своей немке, чтобы "жениться на ней", выразив при этом глубочайшую признательность Святому Отцу и лично мне, но написав, что ничего не может с собой сделать, ибо он "покорен".

Теперь они постараются "покорить" его окончательно, — про­должает д'Эрбиньи (заметим, что это подробное описание состояния души несчастного Александра Дейбнера не лишено определенной доли самооправдания), — теперь нетрудно будет привлечь его на сторону СССР, склонить к сотрудничеству, использовать для сканда­ла вокруг его отца и близких. Его уже называют моим секретарем, хотя это не соответствует действительности. Дейбнер — тяжело больной человек, и для того, чтобы принимать его по два, три, четыре, десять раз за утро, нужно обладать огромным терпением. Возможно, его попытаются использовать против вас, возможно — склонят на­писать статью в "Безбожник"... Следует ожидать всего. Такая си­туация не сохранится слишком долго, ибо — повторяю — это тяже­ло больной человек, и однажды, быть может, он сподобится быть рас­стрелянным или просто убитым за то, что раскается в нынешнем отступничестве и снова исповедует свою веру. Он не отвечает за себя. Думаю, не стоит ничего рассказывать его родственникам до тех пор, пока они не узнают об этом из других источников".

"Дело Дейбнера вызывает крайне горестные чувства, — отве­чал Неве 21 ноября 1932 года. — Лишь бы он не знал, что я явля­юсь вашим постоянным корреспондентом. Как бы то ни было, сто­ит больше опасаться за него, чем за меня. От бедного безумца нельзя будет в течение долгого времени добиваться того, что им угодно. Здесь не обошлось без наследственности. Папаша тоже часто страдал тяжелыми приступами острой неврастении. Я не решился задавать подобные вопросы г-же Дейбнер, чтобы не огор­чать эту храбрую и в высшей степени достойную женщину, про­шедшую здесь через самое настоящее чистилище, но мне кажется, что долгие годы, проведенные ее мужем в одиночной камере, едва ли могли способствовать улучшению состояния его душевного здо­ровья. У Александра была тетка по отцовской линии, вышедшая замуж в Ростове-на-Дону. Однажды, двадцать четыре года тому назад, я видел ее у о. Иоанна в Петербурге. О. Иоанн деликатно сказал мне, что у его сестры весьма вольные нравы... Вы же знае­те — русская натура широка... Больше я ни разу не слышал об этой даме. В 1926 году г-жа Дейбнер, собиравшаяся на свидание к мужу в Суздаль, сказала мне, что она должна зайти в Кремль. "Как так?" — "Дело в том, что моя золовка — вы ее знаете — вышла замуж за сына самой Клары Цеткин. Может быть, она хоть как-нибудь поможет своему брату". Клара испугалась предпринимать что бы то ни было. Она то в Германии, то — гораздо реже — здесь. Говорят, что здешним медведям, которых вид крови только приводит в раж, она кажется чересчур сентиментальной. Что ж, получается, что со стороны тетки исходит нравственная распущен­ность и чуждые идеи. Именно оттуда исходит удар".

Неве отнесся к происходящему крайне серьезно и стал гото­виться к защите. "Вам, дорогой монсеньор, — продолжал он, — нужно быть постоянно в курсе дела: нунциатура, монсеньор Шрай-бер²⁶¹, другие люди, которых вы знаете, могут обеспечить вас необхо­димой информацией и — при возможности — дать этой заблуд­шей овце добрый совет и объяснить Дейбнеру, чем это все закон­чится для него, если он дерзнет-таки приехать сюда и устроить весь этот скандал".

"О несчастном Александре Дейбнере, — писал Неве 30 янва­ря 1933 года, — стали уже сообщать информационные агентства. В пятницу, 27 числа, у Пайяра — советника французского посоль­ства — я встретил графа Ионинского (он пришел, чтобы попро­щаться), который сказал мне: "Корреспондент американского га­зетного треста "Херст" встретился со мной, чтобы узнать сведения о некоем Александре Дейбнере, о котором ему телеграфировали из Берлина (несомненно, Советы уже начеку), что это католичес­кий священник, работавший в комиссии "Про Руссиа" и имевший доступ к важной информации. В Берлине говорят, что он перешел советскую границу и стал причиной ареста многих десятков като­лических священников. Вы знаете этого Дейбнера, монсеньор?" — спросил Понинский. По тому, как держал себя во время разговора Пайяр, я понял, что он — и, следовательно, посол тоже — были в курсе дела. Позже я узнал, что еще в четверг польский военный атташе, полковник Ковалевский, заходил в наше посольство и рас­сказывал об этой новости: все это еще раз доказывает, что слухи распространяются с огромной скоростью. "Я знаю этого Дейбнера с 1906 года, — сказал я Понинскому — его отец, священник, нахо­дится сейчас в Шуе. Что касается его самого, то он явный неврас­теник и плохо отдает себе отчет в своих поступках. Он никогда не имел никакого отношения к комиссии "Про Руссиа" — просто чтобы дать ему возможность заработать и предотвратить какие-нибудь неожиданные поступки, ему давали кое-какие переводы. Я знаю, что он уехал из Рима и что его тетка по отцовской линии — невестка живущей в Берлине Клары Цеткин. Дейбнер не посвя­щен ни в какие тайны, и по его доносу не могло быть арестовано так много священников — нас слишком мало, и, если бы действи­тельно кто-то был арестован, мы бы уже знали об этом".

"По возвращении в посольство, — продолжал Неве, — я рас­сказал об этом послу: он выглядел крайне обеспокоенным. "Но­вость сама по себе очень неприятная, — сказал Дежан. — Я беспо­коюсь за вас. Пайяр сообщил мне о совместном труде монсеньора д'Эрбиньи и этого Дейбнера²⁶². У них были контакты, и монсеньор д'Эрбиньи мог сказать ему о ваших письмах или о тех вырезках, которые вы ему посылаете. В этом случае мы — Пайяр и я — подумаем, как лучше вас защитить, если они примутся и за вас". — "Успокойтесь, господин посол, — отвечал Неве, — монсеньор д'Эр­биньи прекрасно понимал, с кем имеет дело. Он не из тех, кто говорит лишнее. Вы можете быть уверены, что Дейбнер, которому я писал всего один раз семь или восемь лет назад, не знает, из какого источника черпает монсеньор д'Эрбиньи свою информацию. Кроме того, я не единственный его корреспондент. Из всего того, что мне известно, у меня создалось впечатление, что он пока что находится в Берлине; я сомневаюсь, чтобы ему очень хотелось приехать в Россию — хотя, быть может, его и пытаются склонить к этому. У этого типа слишком слабая воля, чтобы всерьез бояться его". — "Вы успокоили меня, — сказал граф Дежан. — Призна­юсь, мне вся эта история показалась гораздо более трагичной".

В начале января 1933 года г-жа Дейбнер отправила сыну в Берлин два письма: одно через Кремль (где, конечно же, все уже было известно), другое через Неве и итальянское посольство. 13 фев­раля 1933 года Неве сообщает, что посол Дежан привез из Ленин­града письмо г-жи Дейбнер (как тяжело ей было сейчас выносить все это) своему сыну, адресованное в определенное место (конеч­но же, в Берлине). Неве добавил несколько слов на латыни, без подписи. Письмо было отправлено через итальянское посольство и несомненно дошло до Берлина. 6 марта 1933 года д'Эрбиньи извещает, что послание дошло до блудного сына — по-прежнему находившегося в смятении чувств. 20 января 1933 года д'Эрбиньи писал Неве: "Отец его "невесты" повесился 30 декабря. Тогда Дей­бнер испугался и захотел спастись. Он пошел к православным, ко­торые не захотели вступать с ним в общение".

Дело Дейбнера породило новую кампанию против комиссии "Про Руссиа" и восточного обряда. "Из Дейбнера, — писал д'Эрби­ньи, — сейчас делают моего секретаря, агента ГПУ, переодетого священником или рукоположенного по моему указанию. Пишут, что он захватил документы, благодаря которым многие священни­ки в СССР были арестованы. Все это, как вы знаете, — чистая фантазия, но все газеты тиражируют эти слухи. Дейбнер не унес ни единого документа и не имел никакой информации об этих документах. Он занимался исключительно обзором «Безбожника» и «Антирелигиозника»".

Наиболее широкий размах кампания вокруг имени Дейбнера приобрела в Польше. Из него делали "одно из самых влиятельных лиц в Ватикане". Он якобы прихватил с собой многие досье ко­миссии "Про Руссиа", что привело к арестам священников в СССР. Естественно, он был "доверенным лицом" монсеньора д'Эрбиньи. Нужно немедленно запретить восточный обряд на территории Польши, запретить Ватикану способствовать деятельности комис­сии "Про Руссиа". "Заметьте, — добавляет д'Эрбиньи, — в Польше увеличилось число православных епископов, открылся православ­ный богословский факультет, но — за пределами территории быв­шей Галиции — в этой стране запрещается создание новых епис­копских кафедр. И все это из-за склоки со священником, недоволь­ным... Позже, если обстоятельства позволят, я напишу вам о подробностях этой кампании" (9 февраля 1933 года).

Во Франции "L'Action frarujaise" воспользовалась делом Дей­бнера, чтобы выступить с очередными нападками на папу, называя самого Дейбнера "русско-немецким прихвостнем самого немецко­го за всю историю понтификата". Надо помнить, что в апреле 1928 года Пюжо призывал Дейбнера возглавить французское пра­вославие... "Бедняга находится сейчас в Берлине, ожидая от Свя­того Престола разрешения на брак, а от своей "невесты" — не то дважды овдовевшей, не то дважды разведенной — согласия стать его супругой... Бедняга душевно болен, ему нечем зарабатывать на жизнь, его отвергли и так называемая "невеста" и епископ Тихон, к которому он пошел представиться. Мы надеемся, что он раскается и вернется. Молите Бога, чтобы я принял его, как это сделал Сам Господь. Он не завладел никакими секретными документами, да и просто не мог быть агентом ГПУ в состоянии столь тяжелого душевного расстройства. Он не видел никаких документов, кроме печатных материалов" (там же).

Дело Дейбнера нанесло сильнейший удар по монсеньору д'Эр­биньи. В январе 1933 года к власти в Германии законным путем пришел Гитлер. Сначала он ввел в заблуждение католиков: в сво­ей речи при вступлении в должность рейхсканцлера Гитлер дерз­нул даже просить Всемогущего Бога благословить его труды. 28 фев­раля 1933 года был подожжен Рейхстаг, и это дало повод начать гонения на коммунистов — было произведено около 4000 арестов. Но еще в депеше по поводу дела Дейбнера от 13 февраля 1933 года, полученной только 27 февраля, германский посол при Святом Пре­столе Диего фон Берген писал, что, несмотря на все опровержения Ватикана, не исключено, что Дейбнер — агент большевиков.

Еще в большей степени, чем немцы, использовать дело Дейбнера для дискредитации д'Эрбиньи хотели поляки. Посол Польши при Святом Престоле Скжынский 9 апреля 1933 года информиро­вал свое правительство, что дело Дейбнера породило такую пута­ницу, в которой разобраться Ватикану будет весьма непросто.

В римских церковных кругах считают, что именно дело Дейб­нера стоило монсеньору д'Эрбиньи кардинальской шляпы. Перед консисторией 13 марта 1933 года все были уверены, что д'Эрбиньи будет удостоен кардинальского сана. Но лишний раз подтверди­лось, чего стоят слухи. Что же касается фактической стороны дела, то 8 марта 1933 года Александр Дейбнер был арестован в Пассау за попытку нелегального перехода австрийской границы. Министр внутренних дел Пруссии санкционировал расследование и 26 мая 1933 года информировал Ватикан, что Дейбнер не был членом боль­шевистской организации; не удалось также доказать, что он состо­ял агентом ГПУ.

Александр Дейбнер вернулся в Италию. Будучи проездом через Югославию в Любляне, он зашел к монсеньору Гривецу, про­фессору Римского восточного института, и по его совету написал 9 июня 1933 года заявление, которое было опубликовано только в лондонском еженедельнике "Tablet" за 24 июня того же года. В этом заявлении Дейбнер признает, что он уехал из Рима без разре­шения д'Эрбиньи, чтобы повидаться с родственниками в Берлине. "Естественно, я поддерживал связь с моей семьей в России и де­лал это и во время пребывания в Риме. В России находятся моя мать, брат, сестра, а также мой отец — священник, бывший близким другом Владимира Соловьева. Похитить документы или заняться шпионажем значило бы для меня попрать честь своих благород­ных предков и монсеньера д'Эрбиньи, сделавших так много для России. Эти обвинения не только безосновательны, но и имеют вполне определенную цель: скомпрометировать и, если возможно, разрушить дело воссоединения Церквей в Польше и полностью уничтожить комиссию "Про Руссиа" и ее председателя"²⁶³.

Когда о. Дейбнер вернулся в Рим, монсеньор д'Эрбиньи ре­шил, что нужно отправить его в такое место, где он будет вне досягаемости журналистов и, кроме того, не сможет совершить еще какой-нибудь непредвиденный поступок. Таким местом пока­зался епископу монастырь Субиако. 24 июня 1933 года, накануне праздника Святейшего Сердца Иисусова, д'Эрбиньи писал Неве: "Мы с монсеньером Слоскансом были в Субиако и видели бедно­го Александра Дейбнера — все еще не до конца умудренного сво­им опытом, но, тем не менее, с меньшей степенью сопротивления внимающего тем советам, что ему дают". Он просил лишить его статуса клирика, писал в Берлин, умоляя "ее" ответить ему. В кон­це концов он так надоел аббату Субиако дону Эчеверри, что тот решил найти ему работу, чтобы он сам мог прокормить себя. Тогда Дейбнер бежал из Субиако; в час ночи он явился к о. Кириллу Королевскому, другу Шептицкого и его отца; день 5 июля он про­вел в Риме, чтобы позвонить в Ватикан. "Больной, сумасшедший. Он уехал в Триест или Удине. Однажды его арестуют, и тогда всем станет ясно, что это больной".

В Москве Неве и посол Дежан были сильно раздосадованы новостями из Рима. Монсеньор д'Эрбиньи мог сколько угодно го­ворить, что Дейбнер — больной, что он не имел доступа к докумен­там, что он ничего не похитил — дело разворачивалось, как самый настоящий детектив, и посольство Франции и Неве рисковали стать одними из главных действующих лиц этого детектива.

31 июля 1933 года Неве, в свою очередь, передал следующую информацию: Александр был задержан итальянской полицией в доме ассумпционистов во Флоренции — несомненно, уже после отъезда из Рима. Бедная г-жа Дейбнер: она пошла в Кремль, к своей золовке, тетке Александра и невестке Клары Цеткин. "Тетку не очень заинтересовали похождения племянника, но мамаша виде­ла там некоего молодого человека, сестра которого живет в Герма­нии, а отец, обладавший, как говорят, на редкость тираническим нра­вом, повесился. Я объяснил г-же Дейбнер, что этот самый папаша и был отцом суженой ее сына". О том, что отец "невесты" Алексан­дра Дейбнера повесился, Неве узнал из письма д'Эрбиньи от 20 января 1933 года. Такая, казалось бы, маленькая подробность при­дает этой детективной истории несколько другое звучание.

В письме от 8 мая 1933 года Неве, после приветствий прибыв­шему в Рим монсеньору Слоскансу, добавляет по-русски: "Что слышно о несчастном Александре? Где он?" В депеше монсеньера д'Эрбиньи от 1 июня, посвященной делу Тани (см. выше, с. 354), было приложено письмо Александра, адресованное его матери. Новый посол Франции в СССР Альфан отвез это письмо г-же Дейбнер в Ленинград, куда он приехал тогда впервые. 20 июня 1933 года Клара Цеткин умерла в Архангельском — дворцовом ансамбле под Москвой, принадлежавшем сначала князьям Голициным, а потом — Юсуповым (теперь это богатый музей, в котором хранятся картины Ван Дейка и Тьеполо, скульптуры Фальконе). Советские газеты сообщили по этому поводу о присутствии ее снохи, "пресловутой тетки, сыгравшей немаловажную роль в окон­чательном повреждении рассудка и без того больной головушки" (3 июля 1933 года).

Тем временем сама Мария Дейбнер оказалась под подозрени­ем в связи с делом о так называемом "католическом заговоре против Сталина", которое началось после ареста сестер Фюсснер и доминиканок. Ей досталось по наследству 700 франков во Франш-Конте. Поскольку дело с передачей денег затягивалось, она зашла к французскому консулу в Москве Арману на Гранатный. Вскоре ее вызвали в ГПУ. "Зачем вы заходили к Альфану? Вы знакомы с Амудрю и епископом Неве?" (Последнего она действительно зна­ла с 1906 года!) 12 марта 1934 года Неве писал, что после трех месяцев ареста Мария Дейбнер получила три года ссылки в Омс­ке. Она не теряла присутствия духа, неся наказание за мужа и Александра.

Отзвуки дела Дейбнера утихли не сразу. 28 июня 1934 года во время пребывания в Риме Неве удостоился чести сопровож­дать Пия XI к гробнице апостола Петра. 30 июня, в 11 часов вечера Александр Дейбнер, узнавший об этом из публикации в "Osservatore romano", явился в учебный дом ассумпционистов на Тор-ди-Нона в Риме. Неве, собиравшийся уехать на следующее утро в Гренобль, отказался его принять. "Это опасный человек. Он бывает в советском посольстве". 23 июля 1934 года Неве писал из Франции о. Брауну: "Будьте осторожны с Дейбнерами. Александру не нужно давать ничего. Ване и Наде можно помочь". Последнее упоминание о Дейбнере мы находим в письме Неве от 19 ноября 1934 года: "О. Иоанн практически впал в детство. Александр недавно уехал во Францию, к родственникам по мате­ринской линии".

На этом мы теряем следы Александра Дейбнера. Недавно Ханс Якоб Штеле, специалист по восточной политике Ватикана, рассказал нам, что он жив и обитает в Праге. Он не имел никако­го отношения к передаче Советам документов, присланных монсеньором Неве из Москвы. Действительным виновником этой утеч­ки информации был монсеньор Плеттнер-Чиппико²⁶⁴, работавший в то время архивариусом комиссии "Про Руссиа". После смерти этого прелата в 1983 году Штеле узнал о существовании его дневника. Обнаруженные заметки подтверждают версию Лесура, который в своей книге о д'Эрбиньи утверждает, что похитителем документов был именно нечистый на руку архивариус, которого, помимо этого, итальянское правосудие обвинило в передаче секретных докумен­тов одной иностранной державе. В 1948 году он был осужден светским судом, а также лишен статуса клирика. Иоанн XXIII про­стил его и снял запрещение в священнослужении.

Неве продолжал — насколько это было в его силах — помо­гать Дейбнерам. 25 августа 1935 года он писал: "Я получил письмо от о. Иоанна Дейбнера, который сейчас отбывает ссылку в Весьегонске на реке Мологе, притоке Волги, на самом севере Тверской губернии. Он постоянно спрашивает меня о своем печально изве­стном сыне Александре, который ему ни разу за все это время не написал. Мне ничего не известно об этом несчастном безумце".

22 декабря 1936 года о. Флоран сообщал вернувшемуся во Францию Неве о смерти о. Иоанна Дейбнера: "В ночь на 12 ноября 1936 года о. Дейбнер был убит вместе со своей служанкой. Причи­ны трагедии неизвестны, но она произвела здесь очень тяжелое впечатление".

Всю эту историю с "делом Дейбнера" мы могли бы охарак­теризовать как "много шума из ничего". Действительно, кое-кто хотел скомпрометировать монсеньора д'Эрбиньи в связи с делом о шпионаже, которое на самом деле оказалось лишь печальной историей неразделенной страсти больного, потерявшего душевное равновесие священника. По этому поводу д'Эрбиньи писал 2 фев­раля 1933 года своей сестре Марте, обеспокоенной всем тем, что писали о деле Дейбнера в прессе: "Я не жалею ни о чем из того, что сделал для этого человека, и продолжил бы ему помогать". Д'Эрбиньи считал, что друзья монсеньора Около-Кулака в Польше и друзья Мориса Пюжо и Шарля Морра во Франции пытаются выйти на Святого Отца, минуя его самого. Несмотря на все это, хроника обычно связывает первую опалу монсеньора д'Эрбиньи именно с делом Дейбнера. Действительно, д'Эрбиньи не был на­значен кардиналом, но 25 мая Пий XI назначил его ассистентом при папском троне — эта должность влекла за собой возведение в дворянское достоинство с графским титулом ad personam. И тем не менее...

Удаление из Рима и первая опала монсеньора д'Эрбиньи (октябрь 1933)

С особой враждебностью относилась к д'Эрбиньи Польша. Были для этого и религиозные, и политические мотивы, сводившиеся, в сущности, к одному: монсеньора д'Эрбиньи и возглавляемую им комиссию "Про Руссиа" обвиняли в поддержке восточного обряда в ущерб латинскому, русских и французов — в ущерб полякам. Генерал иезуитов о. Ледуховский, сам поляк, все меньше и меньше терпел вмешательство д'Эрбиньи в управление орде­ном. Дело в том, что д'Эрбиньи часто выдавал свое личное отно­шение к тому или иному члену, а также к конкретным делам орде­на за позицию папы. Но важнее всего, что за последние годы монсеньор д'Эрбиньи совершил столько ошибок и просчетов, что нам просто не понятно, почему Пий XI так долго продолжал ему доверять. Ни обвинения, выдвинутые против него в России (дело фон Коттена²⁶⁵), ни дело Дейбнера, вызвавшее такую неразбериху в Ватикане, ни жалобы кардинала Синсеро на вторжения д'Эрбиньи в область чужой юрисдикции — например, на рукоположение им ита­льянского полковника, члена военной миссии по поиску пленных, "для преподания св. Причастия в России", — ни даже молчаливая оппозиция кардинала статс-секретаря Пачелли, который явно не одоб­рял методы д'Эрбиньи, предпочитая излишнему шуму и гласности тонкую дипломатию, — все это, насколько можно судить извне, так и не повлияло на доверие Пия XI к монсеньору д'Эрбиньи.

Но вполне возможно, что доверие это было все-таки сильно подорвано изнутри и для его окончательной утраты хватило бы одной лишь маленькой неосторожности — как всего одна капля может переполнить сосуд. И чем большее доверие испытывал папа к монсеньору д'Эрбиньи, тем строже оказались санкции, принятые наконец против него в 1933 году. Нам кажется, что каплей, пере­полнившей чашу терпения папы, стало крещение в Риме, 10 сен­тября 1933 года, одной еврейки. Предоставим слово самому монсе­ньору д'Эрбиньи. "Я получил ваше письмо от 11 сентября, — пи­сал он монсеньору Неве 26 октября 1933 года. — Все то, что говорится в нем об обращениях среди евреев и о тех преследова­ниях, которые выпадают на их долю, перекликается с одним креще­нием — почти трагическим, — которое я совершил в тайне, нака­нуне того дня, когда вы написали это письмо, — 10 сентября. Я крестил одну важную израильтянку, приехавшую оттуда вместе со своей крестной матерью, часто выезжающей из СССР в зарубеж­ные командировки. Они пробыли в Риме две недели. Не могу со­общить вам все подробности, не могу также приложить никаких документов, но поверьте — это совершенно необычный случай, и он вселяет большие надежды: плодотворность крови мучеников, обращающих в веру даже своих палачей, не оскудевает. Если ког­да-нибудь вы встретите вернувшуюся в Россию (возможно, это случится через несколько месяцев) некую Веру Х.Х., родившуюся 5 февраля 1892 года, которая скажет вам, что она приняла в Риме тайное крещение, — можете поверить ее рассказу".

В то время вновь стали распространяться слухи о возможном заключении конкордата между Святым Престолом и СССР. Монсеньор д'Эрбиньи был в центре всей этой суеты: "Во многих газе­тах пишут, что готовится заключение конкордата между Святым Престолом и СССР. Никаких оснований, но целый ливень журна­листов (двое из "Temps", один из Голландии, один из Англии, один из Соединенных Штатов.... всего за один день — что скажете по этому поводу?). Я думаю, что новость эту распространяют сами Советы — может быть, чтобы привлечь внимание мировой обще­ственности к какому-нибудь очередному лицемерному смягчению гонений (они заявили, что собираются "вернуть" Литве полтора десятка литовских священников в обмен на коммунистов). Но главная причина — попытка побороть в США сопротивление — особенно среди католиков — признанию их власти. Может быть, произойдут некоторые изменения к лучшему? Я не решаюсь даже думать об этом, но после того, что вы сказали г-ну Альфану, мечта о том, что визит Эррио сможет способствовать установлению отно­шений между Святым Престолом и СССР, быть может, станет ре­альностью: буду признателен вам за все ваши соображения по этому поводу — положительные и отрицательные".

Вполне очевидно, что, составляя это послание, монсеньор д'Эр­биньи отнюдь не собирался покидать Рим. Однако тремя днями позже, 29 сентября 1933 года, он был вызван к Святому Отцу. "Он решил — после того, как ему был вручен доклад нашего Отца Гене­рала, — что мне необходимо в течение некоторого времени за­няться своим здоровьем и отдохнуть. Возможно, потребуется даже хирургическая операция, чтобы избавить меня от недомогания в области кишечника. Что это: абсцесс, язва, непроходимость, рак? Похоже, что разбираться с этой болезнью нужно как можно скорее, и поэтому на днях я ложусь в клинику в Брюсселе, где смогу немного отдохнуть от посетителей и от дел комиссии. Святой Отец считает, что вы по-прежнему можете отправлять ваши письма мне, а что касается газет, то их можно посылать (возможно, через Ита­лию) монсеньору Джоббе. Мой адрес: Брюссель, улица Ван-дер-Ноот, 29, клиника Сен-Реми".

Монсеньор д'Эрбиньи старался убедить Неве, что все идет хорошо. Он собирался уехать лишь 12 октября — на следующий день после посещения папой базилики Санта-Мария-Маджоре. Судя по всему, поначалу он так и не понял, что удаление из Рима было знамением опалы (хотя, может быть, и осознавал, что его отъезд вызовет вполне определенные разговоры и комментарии). "Воз­можно, кое-кто захочет отыскать политические причины моего отъез­да. Нет, политика никоим образом не повлияла на него, как не повлияла она и на мою болезнь... но многие здесь и в Польше обрадуются". В заключение д'Эрбиньи пишет: "Живем ли мы, умираем ли — главное, что мы принадлежим Господу, и все, что ни делается, делается для дорогой нам России — для вашей паствы, возлюбленный Монсеньор".

Монсеньору д'Эрбиньи было суждено покинуть Рим 2 октяб­ря. Вскоре он лег в больницу, и 12 октября состоялась операция. Болезнь оказалась неопасной. 28 октября д'Эрбиньи обратился к Святому Отцу с просьбой освободить его от руководства комисси­ей "Про Руссиа", чтобы "обезоружить таким образом оппозицию со стороны представителей определенных наций".

Факт тайного крещения советской еврейки остался неизвес­тен прессе, и различные печатные органы выдвигали свои версии причин опалы д'Эрбиньи — чаще всего, разумеется, главной причи­ной назывались политические ориентации епископа. Говорили, что он вмешивался в процесс признания Советского Союза Соединен­ными Штатами. "Другие газеты — особенно, центральноевропейские и швейцарские — посвятили целые страницы изложению "оже­сточенных споров", которые я якобы вел со Святым Отцом. Со­гласно одной версии, я старался убедить его заключить конкордат с Советами, согласно другой — отговаривал его от этого!.. Разумеет­ся, все это чистой воды газетные утки".

"Все это дает основания предположить, — продолжал д'Эрби­ньи, обращаясь к Неве из Брюсселя, — что моя отставка позволит Святому Отцу чувствовать себя более свободно. Возможно также, что он решит упразднить и саму комиссию, подвергающуюся сей­час таким злобным нападкам исключительно по причине своего названия²⁶⁶, и передаст ее дела в ведение статс-секретариата..." (13— 14 ноября 1933 года)²⁶⁷.

Д'Эрбиньи пишет, что был бы очень рад увидеть в качестве своего преемника находившегося тогда в Риме Слосканса: "Ни ита­льянцы, ни поляки не смогут пожаловаться, что это "не их" человек; его нельзя упрекнуть в незнании польского или в плохом знании русского. Его престиж и авторитет мученика позволят достичь при­мирения с теми, для кого мое присутствие было невыносимым. Если Святой Отец возведет его в кардинальский сан — это будет достой­ной наградой за страдания и исповедничество. Вы, должно быть, сами понимаете, с какой радостью, увидев "моего сына" — он сам так себя называет — на том месте, где он сможет наилучшим образом послужить Церкви, я смогу произнести свое "Ныне отпущаеши", го­товясь перейти если не к смерти, то к значительно отличающимся от моей прежней деятельности трудам, которые не столь заметны с первого взгляда, но не менее плодотворны и угодны Господу, Церкви и пребывающим во тьме человеческим душам, — к безмолвию и молитве. Вообще, иезуиты призваны воздерживаться от высоких цер­ковных должностей, и поэтому такая жизнь, сокрытая в Господе, го­раздо больше подходит для меня как члена этого ордена"²⁶⁸ .

В том же письме, написанном 13 и 14 ноября в брюссельской клинике на улице Ван-дер-Ноорт, д'Эрбиньи сообщает Неве о виде­нии, посетившем его вскоре после тайного крещения той советс­кой еврейки: "Буду вам очень признателен, если вы сможете уз­нать хоть что-нибудь по одному интересующему меня вопросу. Я уже писал вам о том необычном крещении, которое я совершил 10 сентября, даже не выдав свидетельства о совершении таинства: крещаемая занимала высокий пост в вашем К-Бисетре, еврейка, долгое время ненавидевшая священников, мать нескольких детей, собиравшаяся окрестить также трех младших (двое старших уже вступили в комсомол, и их она крестить не думала). И вот, в ночь с субботы, 11-го числа, на воскресенье, 12-е, около часа ночи (что соответствует трем часам московского времени) она (несомненно, это был ее голос) позвала меня на помощь — она просила помочь ей и ее детям; я тотчас проснулся — я тогда спал — и решил, что это был сон. Во время мессы и в продолжение дня я ограничился обычными молитвами о верующих в России, не поминая никого особо. Но на следующую ночь, с 12-го на 13-е число, около трех часов, предварительно проснувшись, я присутствовал при совер­шавшейся там казни матери с тремя детьми, а потом — двух ос­тальных детей. Они были выстроены напротив палачей, среди кото­рых был их отец. Это было одновременно жутко и восхитительно. Чтобы не поставить никого под удар, я не сообщаю ни подробностей, ни имен — вдруг все-таки это была галлюцинация (в чем я сильно сомневаюсь); я явно не спал, был спокоен, та обстановка, в которой я оказался, была какой-то сверхъестественной — как будто бы я при­сутствовал при мученичестве св. Перпетуи".

"Не могли бы вы узнать, — спрашивал д'Эрбиньи, — не было ли в последнее время арестов и казни — возможно, тайной — высокопоставленной еврейки за оказание помощи нашей миссии в Берлине и принятие крещения в Риме? Конечно, надо соблюдать максимальную осторожность, но все же, если это возможно, прошу вас узнать хоть что-нибудь".

Поиски Неве оказались безрезультатными: сначала он решил, уплатив сорок копеек, воспользоваться услугами справочного бюро, но 18 ноября вынужден был написать: "В справочном бюро отка­зываются найти человека, если неизвестно место рождения". 8 де­кабря 1933 года д'Эрбиньи отвечал: "Имя крещеной — Мария. Имя Вера, которое я назвал вам, должно было стать чем-то вроде пароля, по которому вы узнали бы друг друга. Она должна была прийти к вам как только смогла бы сделать это и показать свою маленькую крещальную свечку. Ее мученическая кончина, вместе с детьми, кажется мне промыслительным ответом на ее молитвы, на ее дары, на потребность их душ; я с благодарностью приму все сведения и подробности, которые вы сможете узнать".

Неве так ничего и не узнал. Может быть, какой-нибудь экс­перт по криминологии однажды обнаружит имя этой еврейки по имени Мария (?), родившейся 5 февраля 1892 года в Москве, зани­мавшей, судя по всему, важный пост в Кремле, матери пятерых детей, приехавшей в Рим в августе 1933 года, побывавшей перед этим в Берлине и крещенной монсеньором д'Эрбиньи 10 сентяб­ря 1933 года. Такова фактическая сторона дела. Расстрел в Крем­ле, в ночь с 12 на 13 ноября 1933 года, матери с пятью детьми относится к области видений монсеньера д'Эрбиньи и не был под­твержден Неве, который никоим образом не мог провести подоб­ное расследование. Мы вернемся к этому факту ниже.

Во время пребывания в больнице монсеньор д'Эрбиньи ру­коположил во священника профессора-бактериолога Гаве, вдовца, надеясь отправить его в СССР. Монсеньору Неве он сообщил об этом лишь в депеше от 19 марта 1934 года. Ранее д'Эрбиньи ограничивался кратким сообщением о возможном визите в Со­ветский Союз доктора Гаве, профессора бактериологии, не уточ­няя, кто это такой. И вот теперь он сообщал, что рукоположил этого профессора в священный сан. Предвидя удивление Неве, д'Эрбиньи излагал подробности этого события: "Профессор бак­териологии готовился в течение восьми лет к принятию той благодати, которая, посредством меня, снизошла на него пятикрат­но (два раза во время малых посвящений, три раза — во время великих) за время моего пребывания в больнице. Финал (свя­щенническая хиротония) состоялся в день памяти св. Франциска Ксаверия, в воскресенье, 3 декабря прошлого года. Я получил впол­не ясные указания Его Святейшества по этому поводу — хотя моя отставка уже была к тому времени утверждена — и сообщил о хиротонии только епископу диоцеза, уроженцем которого был ставленник (епархия Турне), епископу диоцеза, где он проживал (кардиналу Малинскому, в епархию которого входил Лувен), епис­копу-ректору Лувенского университета, двум его дочерям (соот­ветственно, матерям восьми и четырех детей) и двум зятьям. Вдовец на протяжении многих лет, сдавший все канонические экзамены профессорам теологии в Лувене, членам ордена иезу­итов (все это проходило в тайне), все еще очень крепкий физи­чески, несмотря на свои 67 лет, не знающий ни слова по-русски, он совершает богослужения у себя дома при закрытых дверях и го­товится — по окончании подготовки — к своей первой поездке, которая состоится в конце июня. Конечно же, он представится вам. Я советую ему постараться сделать так, чтобы Советы сами пригласили его, — это сыграет существенную роль в той слож­ной финансовой ситуации, в которой он (вероятнее всего) окажется. Он был близко знаком с доктором Ру из Института Пастера — д-р Ру уже умер, но Советы сами высказали желание пригласить к себе в страну специалистов из этого института, так что он надеется оказаться среди "приглашенных". Если вы можете предложить какой-нибудь более надежный вариант, напи­шите. В числе "приглашенных" он будет в большей безопаснос­ти". Похоже, д-р Гаве так и не попал в СССР. Напротив, его "тайное" рукоположение вскоре стало известно студентам Лувенского университета, о чем они мне впоследствии говорили.

Монсеньор д'Эрбиньи выписался из больницы 13 декабря и вскоре уехал в Париж к своей сестре Марте. Вечером 20 декабря он отправился на отдых в Ниццу и на Лазурный берег — в дом отдыха для священников, выбранный его отцом-секретарем. Он при­был туда утром 20 числа "с чемоданами, привезенными из Рима". Его удаление из Рима по-прежнему порождало самые разно­образные слухи. Д'Эрбиньи сообщал Неве о статье Шарля Пишона в газете "Echos de Paris" за 17 декабря, перепечатанной в сокра­щенном виде бельгийскими газетами за 18-е число. Содержание статьи сводилось к следующему: "Монсеньор д'Эрбиньи, утверж­давший что католические богослужения в СССР по-прежнему со­вершаются регулярно и нормально, подал в отставку после того, как — по прибытии монсеньора Слосканса — папа узнал о гонени­ях на веру в России". "Deo gratias! — пишет по этому поводу д'Эрбиньи. — Кое-кто изрядно повеселится, узнав, какие новости передает из Ватикана "глубокомысленный" французский журна­лист".

Нельзя сказать, что во время всех этих событий посольство Франции оставалось где-то в стороне. Посол Франсуа Шарль-Ру явно не испытывал особых симпатий к монсеньору д'Эрбиньи. Ког­да в августе 1933 года епископ просил посла содействовать въезду в СССР двух католических священников (доминиканца в Ленин­град и ассумпциониста в Москву), Шарль-Ру ответил, что Святому Престолу следовало бы быть более последовательным и прекра­тить свои антисоветские кампании. Д'Эрбиньи возразил, что "в течение некоторого времени папа отклонял просьбы об участии в антисоветских выступлениях и кампаниях". Что касалось самого монсеньора д'Эрбиньи, то он — едва ли приход к власти Гитлера казался ему неминуемым — сам предпринял некоторые шаги, что­бы заглушить антисоветскую кампанию Ватикана, что и было сде­лано, как уверял он посла Шарль-Ру, по согласованию с папой.

20 декабря 1933 года из Парижа в посольство в Риме было передано следующее сообщение: "Монсеньор Шапталь сообщил г-ну Кане, советнику по религиозным делам, что отставка монсень­ора д'Эрбиньи окончательна и является актом, согласованным с Польшей и Италией. Польша мечтает о латинизации, Италия — о протекторате над католиками, подобном тому, который имеет Фран­ция на Востоке. Третьим мотивом были доклады некоего домини­канца из Лилля, настроенного относительно России гораздо менее пессимистично, чем монсеньор д'Эрбиньи"²⁶⁹.

Неве в Москве ощущал себя крайне растерянным. Он не знал, кому теперь отправлять корреспонденцию. Из Рима не поступало никаких официальных сообщений об отставке д'Эрбиньи. В этих условиях д'Эрбиньи считал, что следует по-прежнему отправлять письма на его адрес. Папа жаловался, что он ничего не получает, но никаких распоряжений не давал. Комиссия "Про Руссиа" имела на этот счет некоторые сомнения. "Действительно, — писал д'Эрби­ньи монсеньору Неве 19 февраля 1934 года, — я не посылаю ваши письма в Рим. Ранее Святой Отец предписал мне не передавать эти письма в комиссию и не показывать их кому бы то ни было — чтобы обеспечить безопасность и секретность. Он даже не позво­лял мне оставлять их у него, опасаясь, что такая неосторожность может обернуться опасностью для вас. Я читал их ему — регуляр­но. О, если бы вы знали, с каким интересом он слушал, прерывая чтение замечаниями по поводу написанного. Но сразу же после этого я уносил их и запирал на ключ в моих собственных архивах. Подав в отставку, я спросил, что мне делать. Ответ: "Продол­жайте переписку, как и раньше". И действительно, как вам извест­но, даже все деньги шли через меня. Кроме того, мне казалось, что без вашего личного разрешения я не могу пересылать ваши письма секретарю — даже столь достойному, как монсеньор Джоббе. Я ограничивался тем, что передавал всю информацию и ваши просьбы. От вас я узнаю, что ваши сообщения — я не говорю о ваших газе­тах — не были использованы. Право, мне хочется поставить при этом знак вопроса — может ли быть такое?"

Что же делать дальше? Монсеньор д'Эрбиньи считал, что от­вет должен учитывать два момента:

"1) Письма, отправленные в Рим, попадут в архивы комиссии "Про Руссиа" и станут доступны (по крайней мере) четырем ее членам, оценки которых будут в дальнейшем учитываться; трое из этих четверых — итальянцы, а один — русо-украинец²⁷⁰.

2) Поскольку мой преемник еще не назначен, мне кажется разумным не ставить снова вопрос об отправке ваших писем".

Отставка монсеньора д'Эрбиньи с поста председателя комис­сии "Про Руссиа", принятая 27 октября, была освещена только в "Osservatore romano". Произошло это "около 3-х часов пополудни, в Великую Пятницу, 31 марта. Почему? Новый "Annuario Pontificio" за 1933 год, вышедший в Вербное Воскресенье, все еще именует меня председателем комиссии. Отсюда — волнение тех, кому силь­но мешает мое присутствие в Риме; их старания привели к этой публикации в Великую Пятницу²⁷¹. Это утешает".

Мы имели свои собственные суждения относительно опалы монсеньера д'Эрбиньи и, получив в июле 1985 года доступ к его фондам, с удовлетворением могли отметить, что — если верить корреспонденции о. Ледуховского и заметкам самого епископа — наши предположения были верны: причин для удаления монсеньора д'Эрбиньи было много — как политических, так и церковных, но поводом послужило именно крещение советской еврейки 10 сен­тября 1933 года. К сожалению, многочисленные записи монсеньора д'Эрбиньи по этому поводу (в основном за 1933 год, когда он был в Брюсселе, 1937-й — в период новой опалы и, наконец, 1955— 1957 годы, когда составлялось его "Жизнеописание") очень запу­танны и противоречивы. Судя по всему, монсеньор д'Эрбиньи гото­вил новообращенную к крещению в гостинице, в которой она ос­тановилась, что тем не менее вызвало подозрения фашистской полиции. Он крестил ее, а позже конформировал, в салонах г-жи Ласкараки, "старой больной женщины, придерживавшейся греко-русского обряда и ставшей католичкой благодаря трудам о. де Беллуа²⁷²". По этому поводу состоялся прием, во время которого были произнесены кое-какие антифашистские речи, о чем о. Такки-Вентури, друг дуче, сообщил последнему. Именно поэтому поли­ция начала расследование и были отправлены соответствующие сообщения о. Ледуховскому и в Ватикан. Пий XI вызвал генерала ордена иезуитов, и было решено, что монсеньор д'Эрбиньи отпра­вится на лечение в Брюссель.

Нам неизвестно, в чем конкретно заключалась неосторож­ность монсеньора д'Эрбиньи. Но в письме о. Ледуховского монсеньору д'Эрбиньи от 21 августа 1937 года (в это время по делу последнего снова велось расследование) генерал ордена предосте­регал: "Не возвращайтесь к событию, имевшему место в Риме в 1933 году. Его обстоятельства свидетельствуют скорее против вас, ибо тогда было допущено столько неосторожностей, что, говоря чисто по-человечески, трудно представить себе, что можно допустить их больше... Действуя таким образом, вы могли серьезно подорвать авторитет не только Отца генерала, но и Святейшего папы". Что касается распространившихся среди некоторых отцов слухов от­носительно того, что именно генерал добивался удаления д'Эрби­ньи из Рима, то это "как вы знаете, дорогой Отец, совершенно не соответствует действительности".

Сами мы сперва считали, что монсеньор д'Эрбиньи допустил серьезную оплошность, окрестив высокопоставленную кремлевс­кую еврейку, приехавшую в Рим в отпуск и имевшую намерение завязать контакты с самим д'Эрбиньи, чтобы — под предлогом постижения истин католической веры — узнать, откуда он получа­ет информацию о России. Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили в фондах д'Эрбиньи три почтовые карточки ценой в 10 копеек, отправленные из Москвы "его" крестницей, сви­детельствующие о том, что крещение действительно имело место и крещаемая вела себя вполне искренне. Все три карточки были от­печатаны на машинке, две первых в один день, 9 октября, на двух машинках, без подписи. Вот их текст:

1. "9 октября. Храня в памяти события минувшего месяца, мы снова благодарим Вас. Продолжайте помогать нам. Крести. мать и крестница. Москва, 9 октября, год 1933". Адресовано: "Ита­лия — Рим — Пьяцца Мариамаджоре Д. 7- М. ла Винья"²⁷³. Обрат­ный адрес: "Москва 63 10-10 — 1933 — Фрунзенский, 9".

2. Идентичная карточка, напечатанная на другой машинке — первая курсивом, вторая — прямым шрифтом, — адресована маде­муазель д'Эрбиньи, авеню Виллар, 15-бис, Париж VII. Обе карточки были отправлены из Москвы 10 октября с Фрунзенского почтово­го отделения, в память о крещении, состоявшемся 10 сентября.

3. Третья почтовая карточка сообщает о крещении трех млад­ших детей крещеной еврейки. Вот ее текст: "28 октября состоя­лось крещение трех самых маленьких. Молитесь за старших, что­бы они приобрели ту же радость, что и я. Крестница. 10 ноября 1933". Эта карточка была отправлена из Москвы 10 ноября. Она была адресована мадемуазель д'Эрбиньи, к которой дошла — если верить штемпелю — 14 ноября.

Однако именно в ночь с 12 на 13 ноября в Брюсселе монсеньора д'Эрбиньи посетило ночное видение о мученичестве новокрещеной. В этих условиях можно понять, что д'Эрбиньи принял свою отставку не без волнения и желания как-то утвердиться. Его записи и черновики писем по этому вопросу гораздо менее спо­койны, чем его переписка с Неве. По просьбе генерала ордена 27 октября, находясь в Брюсселе, д'Эрбиньи подал в отставку с поста председателя комиссии "Про Руссиа". 1 ноября о. Ледуховский передал это прошение Пию XI, а 2 ноября он уже написал монсеньору д'Эрбиньи, что тот освобожден от всех дел, связанных с Россией. "Готовьтесь передать дела комиссии "Про Руссиа" монсеньору Тардини". Далее Ледуховский сообщает, что дело, о котором писал монсеньор Неве в письме от 9 октября, должно рассматриваться префектом Трибунала Священной Пенитенциарии кардиналом Лаури. Речь шла о священнике восточного обряда, который, под предлогом того, что латинское право неприменимо к восточным христианам, дерзнул отпускать грехи лицам, соучаствовавшим с ним в тяжких прегрешениях.

7 ноября Ледуховский направил д'Эрбиньи сообщение о ре­шении Трибунала, чтобы тот довел его до сведения Неве. С другой стороны, папа дал свое согласие на рукоположение доктора Гаве, о котором д'Эрбиньи подробно писал Неве. Кроме того, в этом пись­ме Ледуховского содержатся намеки на некий проект, о существовании которого нам ничего не известно, и мы не знаем, были ли у этого плана какие-нибудь последствия. "Что касается Луази, — писал генерал иезуитов, — то Святой Отец разрешает установить контакт, если этот Луази действительно хочет этого. Вместе с тем он рекомендует Вашему Преосвященству соблюдать при этом край­нюю осторожность ввиду того, что до сих пор Луази многократно показывал себя с плохой стороны".

В фонде д'Эрбиньи мы обнаружили черновик письма, пред­назначенного, в принципе, Святому Отцу. Этот документ (возмож­но, само письмо так и не было отправлено) показывает, в каком состоянии был тогда д'Эрбиньи.

"Подобно Петру, которого Иисус спрашивает: "Любишь ли ты Меня?", отвечаю: "Я недостойный раб". Но люди, занимающие­ся русскими делами — в частности, монсеньор Неве, — задают себе вопросы. Если ответ будет: "Не паси овец Моих", я со смире­нием облобызаю руку Его Святейшества, находящегося в едине­нии с Распятым Христом. Но не получится ли так, что тот скандал, которого на самом деле не было, но о котором все говорят, разра­зится лишь с еще большей силой, если мы поддадимся шантажу со стороны лиц, уличенных во лжи, которые скорее сами будут осуж­дены гражданскими судами за ложь и клевету, чем добьются осуж­дения тех, кого они обвиняют. Я жалею и прощаю их, но, воодушев­ляясь мученичеством женщины, крещенной 10 сентября, и ее пяте­рых детей, дерзаю сказать с искренней сыновней любовью: "Святейший Отец, довольно сдерживать проявления доверия и рас­положения к Вашему недостойному слуге и сыну; после бури на­ступит tranquillitas magna — великое спокойствие. Если требует­ся реорганизация комиссии — пусть будет так, но рыбак с нетерпе­нием ждет, чтобы ему сказали: Принеси рыб, ибо они готовы".

Монсеньор д'Эрбиньи действительно решил начать уголов­ный процесс против своих обвинителей, о чем сообщил в письме о. генералу от 16 ноября. 25 ноября Ледуховский побывал на ауди­енции у Святого Отца, после чего на следующий день написал монсеньору д'Эрбиньи: "На обвинения в ваш адрес, поступавшие от внешних, никто не реагировал — принимались во внимание лишь ваши собственные поступки и объяснения. На просьбу об осво­бождении вас от всех дел, связанных с Россией, и от председатель­ства в комиссии "Про Руссиа" Святой Отец ответил согласием". Что касается планов привлечь к суду "обвинителей", то об этом не следует и помышлять. Не следует помышлять также и о поезд­ке в Колле-Амено, близ Анконы, где у Восточного института было владение, переданное монсеньору д'Эрбиньи его племянницей Свечиной. Папа отказал в этой просьбе, поскольку монсеньор д'Эрби­ньи был также освобожден от должности почетного президента Восточного института.

Таковы были причины удаления д'Эрбиньи из Рима в октяб­ре 1933 года и его отставки с поста председателя комиссии "Про Руссиа". Возможно, он действительно вел себя крайне неосторож­но, но столь строгие меры были, несомненно, вызваны враждебным отношением к епископу со стороны поляков. Для обоснования этого тезиса я сошлюсь на довольно любопытную статью²⁷⁴ о перс­пективах объединения Церквей в тогдашней России. Автор ни­сколько не скрывает своих антипатий к комиссии в том виде, в каком она была задумана монсеньером д'Эрбиньи, и своих симпа­тий к польским планам. Он считает, что комиссия "Про Руссиа", оказывающая особое покровительство в России общинам униа­тов восточного обряда, а за рубежом — православным эмигрантам, не может не показаться большевикам неким антисоветским цент­ром — более того, одним из главных таких центров на Западе: "Движение за объединение с Римом на основе восточного обряда смыкается в кремлевском политическом мышлении с антисоветс­кими планами зарубежья, исходящими от некоторых империалис­тических кругов, так и не отказавшихся от идеи интервенции".

Гораздо лучше, считает автор статьи, оказывать-поддержку латинским приходам в больших центрах — таких, как Ленинград, Москва, Харьков, Киев, Одесса, Тифлис, Владивосток²⁷⁵. В этих го­родах часто бывают иностранцы, а большевики пока что весьма заинтересованы в том, чтобы показать всему миру, что в их стра­не соблюдается свобода совести. События 1933 года — приход к власти Гитлера и визит фон Папена в Ватикан — только усили­ли недоверие со стороны Советов. "Борьба против католицизма в России, — утверждает автор, — может лишь обостриться в результате пропаганды в пользу союза — или, как говорят здесь, унии — с Ватиканом, которая проводится в пограничных с СССР странах". Здесь содержится явный намек на поддержку Святым Престолом униатов в Польше: если и раньше на территории этой страны имелось три греко-католических епископских кафед­ры — Львовская, Станиславская и Перемышльская, — то в янва­ре 1931 года был назначен еще один епископ — апостольский визитатор Чарнецкий, член ордена редемптористов. Автор счита­ет, что главной задачей останется, как и прежде, установление хороших отношений между Церковью и государством, чтобы "свет­ские власти поняли, что им выгодна безопасность и свободное развитие католических епархий, расположенных на границах Рос­сии и символизирующих рубеж древней христианской западной цивилизации". Все это является повторением тезиса о Польше antemurale — пограничном оплоте христианского мира. Религи­озная пропаганда, ставящая на карту нынешнее православное ду­ховенство и крепко держащаяся за устарелые формы, может толь­ко мешать делу объединения Церквей.

Не следует полагать, что монсеньор д'Эрбиньи плохо справ­лялся с обязанностями председателя комиссии "Про Руссиа". Пос­ле приезда во Францию (17 мая 1934 года) Неве неоднократно встречался с д'Эрбиньи. Когда Неве был в Риме, монсеньор Пиццардо попросил его написать доклад о деятельности комиссии "Про Руссиа". Неве серьезно отнесся к этой просьбе и даже предложил изменить название комиссии, казавшееся ему чересчур политизи­рованным. Он посоветовал следующий вариант: "Комиссия по ре­лигиозным (или — духовным) делам русских". Пий XI уже отло­жил к тому времени мысли о реорганизации комиссии, равнознач­ной ее упразднению, хотя сформулировал свое решение по этому поводу несколько позже: в папском "моту проприо" от 21 декабря 1934 года. Русские католики восточного обряда переходили в юрис­дикцию Конгрегации Восточных Церквей. Русские католики ла­тинского обряда оставались в ведении комиссии "Про Руссиа", но сама она фактически становилась частью статс-секретариата. Ре­форма курии, произошедшая после принятия 15 августа 1967 года конституции "Regimini Ecclesiae", по сути дела ничего не изменила в положении комиссии. Заметим, однако, что "Annuario pontificio" за 1985 год сообщает, что членом ее является также временный секретарь секретариата по вопросам христианского единства²⁷⁶.

Чтобы закончить эту главку, я процитирую похвальные слова Пия XI, произнесенные им 21 декабря 1934 года по случаю рефор­мы комиссии: "Осуществлению этого святого дела (задач комис­сии "Про Руссиа") немало способствовал Наш Достойный Брат Мишель д'Эрбиньи, титулярный епископ Илионский, проявивший на этом поприще незаурядную компетентность, истинную пастыр­скую заботу и не жалевший сил ради этого дела".

Неве во Франции (май—сентябрь 1934)

В тот же день монсеньор Неве встретился с нунцием монсеньором Мальоне, а в ближайшие после прибытия дни побывал в ассумпционистских общинах — женской и мужской. Можно пред­ставить, с какой радостью на следующий день после приезда он встретился в Севрском новициате сестер-облаток со своей доро­гой Таней. 24 мая Неве вместе с монсеньером д'Эрбиньи был при­глашен на завтрак к кардиналу Вердье; 27 мая — вместе с тем же епископом — к Альфану. Ранним утром 28 мая Неве уехал в Рим. В то время поезд шел из столицы Франции до столицы Ита­лии 24 часа. В 5.35 утра 30 мая Неве поставили в известность, что на следующий день, в 10.30, его примет папа. Письмо Неве о. Кена­ру позволяет нам восстановить ход этой аудиенции, которая про­должалась около полутора часов²⁷⁷.

Аудиенция у Пия XI (31 мая 1934)

В день праздника Тела Господня в назначенное время монсеньор Неве был принят Пием XI. Этот день был особо знаменателен для папы — 31 мая 1857 года он родился на свет. Неве преподнес Святейшему две иконки — одну от себя лично, другую — от имени Варфоломея Ремова, православного епископа, тайно воссоединив­шегося с Католической Церковью. Последний образ был написан в Сергиеве, в Свято-Троицкой лавре, и подарен преосвященному Варфоломею старцем Алексием Соловьевым, членом собора 1917 года, которому было суждено — когда вопрос о выборе патриарха решался жеребьевкой — вытянуть бумажку с именем митрополи­та Тихона. Старец Алексий, умерший в 1928 году, говорил Варфо­ломею, что надеется на воссоединение Церквей. Положение епис­копа Варфоломея стало первым вопросом, обсуждавшимся во вре­мя аудиенции. Неве говорил о допросах епископа. Вопрос: "Подчиняетесь ли вы папе Римскому и каким образом?" неизмен­но задавался на допросах ГПУ — вне зависимости от того, были ли допрашиваемые католиками или православными, поддерживавши­ми отношения с Неве.

Неве долго говорил об о. Амудрю, о его страданиях, о его тя­желой работе; затем — об о. Брауне, недавно прибывшем в Мос­кву. "Я рассказал ему, как г-н де Лабулай убедил президента Руз­вельта обсудить с Литвиновым религиозный вопрос и каким обра­зом для поездки в Россию был выбран о. Браун. Похоже, что Святому Отцу не были известны подробности этого дела, и он заинтересовался ими". "Италии следовало поступить таким же образом", — позволил себе заметить Неве. "Надо поговорить об этом с Муссолини", — ответил папа. Услышав рассказ об отъезде Неве из Москвы вместе с Альфаном и о состоявшемся при этом обмене рукопожатиями с Литвиновым, Пий XI широко раскрыл глаза и улыбнулся. Затем Неве показал папе полученную им от Советов визу на возвращение в Россию. Пий XI долго изучал ее, расшифровывал гриф Ягоды, пролистал весь паспорт и улыбнулся, увидев фотографию Неве, одетого в костюм русского мужика.

Затем Неве коснулся вопроса о своей переписке, которая от­правлялась два раза в месяц через французского дипкурьера: "Я с благодарностью отозвался о деятельности г-на Альфана, и папа благословил его и его семью". Затем Неве набрался смелости и сказал: "Монсеньера д'Эрбиньи больше нет в Риме. Что мне де­лать в дальнейшем?" Папа спросил, виделся ли Неве с д'Эрбиньи. "Да, Ваше Святейшество, он находится сейчас в Париже, чувствует себя очень хорошо. Он совершает многочисленные поездки, во вре­мя которых проводит конфирмации. Монсеньор просил меня пере­дать Вам свои заверения в почтении и послушании". Папа ничего не сказал по этому поводу²⁷⁸.

Неве возвратился к вопросу о передаче информации и пред­ложил в качестве адресата ассумпциониста, ранее служившего в России, а в то время — находившегося в Румынии, — о. Эврара. "Он долгое время жил в Киеве, прекрасно знает русский язык, работал в «Documentation catholique»". Папа счел это предложе­ние разумным и пообещал встретиться с о. Эвраром — после первого же его рапорта²⁷⁹.

Затем Неве перешел к более конкретным вопросам: "Я объяс­нил Святому Отцу, какую роль играет в советской жизни ГПУ, и на конкретных примерах показал ему, что даже народные комиссары боятся этого учреждения. Я повторил ему слова Литвинова, который сказал Эрбетту, кивая в сторону здания на Лубянке: "Там не до любви". Я сделал все, чтобы он понял, что именно ГПУ является непосредственным гонителем верующих; я рассказал ему о рефор­ме ГПУ, планируемой Сталиным: это заинтересовало папу, и я доба­вил: "После публикации письма Вашего Святейшества кардиналу Помпили большевики постоянно злоупотребляют словом "кресто­вый поход", чтобы убедить своих союзников в том, что Ваше Свя­тейшество и католики хотят политической контрреволюции, тогда как на самом деле речь шла о молитвенном крестовом походе; было бы очень уместно, если бы при случае Ваше Святейшество опровер­гли эти ложные обвинения и объяснили истинное значение своих слов". — "Я так и поступлю; я бы давно так поступил, если бы знал об этом. — (Между тем монсеньор д'Эрбиньи прекрасно все знал и, соответственно, должен был проинформировать папу.) — При необ­ходимости я придумаю повод, чтобы сказать об этом".

Затем был поднят вопрос о помощи Святого Отца заключен­ным: в 1933 году на их поддержку ушло 87 000 бумажных рублей, то есть 20 000 долларов. Непросто было распределить эти деньги; священники не решались посылать запросы открыто по почте. "И после всего этого, — заметил папа, — меня обвиняют в том, что я оплачиваю обращение русских!"

В тот же день папа вручил Неве золотую медаль Святого Года (посвященного 1900-летнему юбилею Искупления) и частицу мо­щей св. Терезы из Лизье и попросил епископа оставаться в Риме до праздника святых апостолов Петра и Павла. "Накануне праздника, вечером, папа — в окружении одних лишь членов Папской Се­мьи — будет молиться у мощей апостола и освящать паллии. — "Я хочу, чтобы вы были рядом со мной". Это приглашение лучше всего показывает, какое место в сердце вселенского пастыря занимало будущее христианства в России.

Вторая аудиенция (28 июня 1934)

Приглашенный Пием XI помолиться вместе с ним у гробницы апостола 28 июня, Неве был вынужден оставаться в Риме весь июнь. Монсеньор Пиццардо, секретарь по чрезвычайным делам, ставший по должности председателем комиссии "Про Руссиа", попросил Неве во время встречи, состоявшейся 1 июня, составить проект реформы комиссии. Неве с воодушевлением принялся за эту работу, которая была для него полной неожиданностью.

2 июня, в субботу, Неве нанес визит послу Франции при Святом Престоле Шарль-Ру и приветствовал советника-канониста монсеньора Видаля, который с 1919 по 1921 год был настоятелем церкви св. Людовика в Москве. 3 июня, в воскресенье, он был принят статс-секретарем монсеньором Пачелли, "истинным аскетом"; беседа дли­лась более часа. К сожалению, в бумагах Неве мы не смогли найти никаких подробностей этой важной встречи. 8 июня, в пятницу, Неве встретился с кардиналом Синсеро, префектом Восточной Конгрега­ции. Неве отмечает в своей записной книжке: "Заверения в любви к Мишелю (д'Эрбиньи), но вместе с тем и критика в его адрес; любез­ность и тревога — впечатления весьма противоречивые". Неве встре­тился также с кардиналом Леписье, патриархом Таппуни, монсеньора-ми Тардини и Джоббе — сотрудниками статс-секретариата, с Ванёфвилем и Фонтелем из "La Croix". He забыл он и своих русских друзей — князя Волконского и графа Толстого.

Вечером 13 июня он нанес визит кардиналу Гаспарри и под­робно рассказал ему об обстоятельствах своей хиротонии. 14 июня ассумпционистская община на Тор-ди-Нона устроила завтрак в его честь: были приглашены монсеньор Будинон, настоятель св. Людо­вика, монсеньор Видаль, бывший настоятель храма в Москве, монсе­ньор Сипягин, бывший депутат Государственной Думы, перешедший в католичество восточного обряда. Епископу нанес визит граф Пьетромарки, президент конференций св. Винсента де Поля, дочь которо­го, Элеонора Аттолико, с восторгом отзывалась о монсеньоре Неве.

В полдень 28 июня, в четверг, Неве был вторично принят па­пой. Беседа продолжалась сорок минут. Мы узнаем о ее содержа­нии из письма монсеньора Неве о. Жерве Кенару²⁸⁰: "Он намекнул мне на работу, которую попросил меня сделать монсеньор Пиццардо, и дал понять, что знаком с характером поручения; он улыбнулся, но не высказал никакой оценки²⁸¹. Когда я сказал папе, что вы намере­ны отправить сюда орденского священника для установления связи, он попросил меня поблагодарить вас и сказал: "Пусть отец генерал пришлет его!" Святой Отец вручил мне также большую золотую юбилейную медаль для г-на Альфана; это очень кстати".

Разговор вновь зашел о монсеньоре д'Эрбиньи, который являлся каноническим настоятелем маленькой общины Сестер, основанной по инициативе папы. "Они попросили меня узнать, к кому им теперь обращаться. Папа задумался: "К монсеньеру Шапталю. Я передаю ему все полномочия; передайте это ему"²⁸². Он снова заговорил со мной об о. Амудрю, с которым переписывался еще с тех пор, когда был нунцием в Варшаве. Он вспоминал, что Амудрю писал крайне нераз­борчиво, как курица лапой — это действительно так. Я спросил: "Свя­той Отец, не соблаговолите ли вы дать мне директиву по одному вопросу: порой я с серьезной озабоченностью спрашиваю себя, дол­жен ли я — конечно же, соблюдая все меры предосторожности — попытаться протянуть руку советским государственным деятелям, что­бы добиться смягчения нынешних гонений". — "Этим людям нельзя доверять, — отвечал Пий XI. — Подождите, пока они как-нибудь под­твердят искренность своих намерений²⁸³. И да сохранит вас Бог до этого часа!" Он рассказал мне, как Лев XIII пришел к решению пред­писать читать после мессы особые молитвы, и добавил: "Многие ар­хиепископы и епископы в Италии и за ее пределами просили меня отменить эти молитвы, поскольку они не имеют прямого отношения к литургии, но я считаю, что сейчас они должны возноситься за Рос­сию — это очень важная интенция..." Папа благословил конгрегацию, семью Альфанов, семью Аттолико и добавил: "Сегодня вечером вы будете молиться вместе со мной у гробницы св. Петра; у вас останут­ся яркие воспоминания; на прощание я скажу вам: "benedicat te, benedicat vos omnipotens Deus!"

Неве отправился на завтрак к советнику посольства Шамбрену. "В 7 часов 45 минут вечера я был в Ватикане с прокурором ассумпционистов о. Ромуальдом. В 8.15, когда папа в сопровожде­нии свиты и гвардейцев вышел из своих покоев, его ждал я один; появившись, он рукой подал мне знак подойти, а монсеньер Качча указал мне место справа от папы, совсем близко от него. Монсеньор Джоббе возглавил молитвы Розария и другие молитвы перед исповедью. Затем Святой Отец спустился вниз, чтобы поклониться раке мощей св. Петра. Стоит ли говорить вам, с каким усердием я молился в это время за орден Успения и за бедную Россию! После благословения паллиев папа со своей свитой направился в пеще­ры к могилам Пия X и Бенедикта XV. Когда мы уже поднялись наверх и выходили из базилики, Святой Отец сказал мне: "Такого вы не увидите в Москве!" Он добавил еще несколько доброжела­тельных слов, по-отечески благословил и попрощался со мной. Похоже, он был очень взволнован. "Такого вы не увидите в Мос­кве!" Конечно, не увижу. Там я вижу только мерзость и скорбь! На Тор-ди-Нона я возвратился из Ватикана в машине; вместе со мной ехали монсеньор Джоббе и другой прелат; было 9.30 вечера".

Неве успел быстро дописать это письмо, когда в 10 часов вечера ему сообщили, что встречи с ним добивается совершенно непредвиденный посетитель. "Только что, — писал Неве в пост­скриптуме, — Дейбнер выкинул еще одну шутку, он прислал мне записку, в которой говорит, что, узнав из статьи в "Osservatore romano" о моем пребывании в Риме, хочет встретиться со мной. Я велел передать ему, что уезжаю отсюда через несколько часов. Этого несчастного видели возле советского посольства! Судите сами, насколько нужно быть осторожным!"

В этой записи, сделанной Неве сразу же после встречи с па­пой, особого интереса заслуживают указания Святого Отца прояв­лять твердость по отношению к Советам, а также его интерес к судьбе ленинградского священника о. Амудрю, который станет нам впоследствии понятен.

29 июня, в день памяти святых апостолов Петра и Павла, монсеньор Неве уехал из Рима. Он побывал в Гренобле, потом, 31 июля, совершил паломничество в Лизье. 7 августа, во вторник, он встретился с монсеньором д'Эрбиньи, а также с приехавшим в Париж Джоббе, с Азаряном — его армянским другом, у которого он жил первое время в Москве, — и с о. Флораном. Значит, уже в то время провинциал доминиканцев решил послать его в Ленин­град. 15 августа в Лурдском храме Неве молил Деву Успения помочь России. 3 сентября, в понедельник, он принял провинциала доминиканцев, а на следующий день, 4 сентября, в тетрадке, куда Неве записывал интенции для месс, под номером 10 942 (нумера­ция велась со дня его рукоположения) появилось загадочное слово "Пиргос". Это был будущий епископский титул о. Амудрю. Пий XI принял решение о тайной хиротонии Амудрю во епископа, предос­тавив Неве право самому выбирать наиболее благоприятный мо­мент для совершения этого таинства.

В последующие дни Неве успел уделить внимание следую­щим лицам: Франсуа Пари (другу ассумпционистов, пригласивше­му его в Макеевку; Пари было вскоре суждено осуществить свою давнюю мечту: 12 мая 1935 года в Мутье он был рукоположен во священника), князю Гике (ставшему священником 6 октября 1923 года), монсеньору Евреинову и монсеньору Лажье²⁸⁴, о. Манилье (он вышел на покой и жил недалеко от Парижа, помимо проблем России, интересовался историей Пор-Рояля и янсенистов), монсень­ору де Гебриану (начальник Заграничных Миссий в Париже, посе­тившему Неве во время пребывания в Москве), Зине Златовой²⁸⁵(начальница института, основанного д'Эрбиньи), Марте д'Эрбиньи, Тане.

Вечером 14 сентября Неве в обществе г-жи Альфан, ее детей Мари-Виктуар и Эрве и двух щенков сел в поезд, отправлявшийся в Москву. После того как была пересечена советская граница, г-жу Альфан попытались заставить уплатить стоимость билета третьего класса за провоз собак. "Полно вам, — сказал Неве. — Вы же маленькие люди. Потом проведут расследование, и вам же за это достанется".

На протяжении всех трех ночей и двух дней, что длился путь из Парижа в Москву, колеса вагона, как заметил Неве, постоянно выстукивали три главных принципа русской философии: "Ничего, все равно, как-нибудь". Холодным утром 17 сентября, миновав Бородино и Можайск, в 11.40 путешественники прибыли в Моск­ву. Их встречал посол со всем своим персоналом. Был среди встре­чающих и о. Браун.

|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|