|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

«ВНУТРЕННЯЯ ПЕСНЬ» ДУШИ
(Из области мистики)

1

Мистики часто говорят о «молчании души». То, что ощущается, что переживается в минуту просветления и подъема, неизъяснимо, оно превосходит самую силу восприятия, оно не передаваемо ни в образах, ни в словах, ни в мыслях. «О, как бедно мое слово и как слабо оно сравнительно с образом, который в моей душе! и как самый этот образ, в сравнении с тем, что я видел, таков, что недостаточно назвать его ничтожным»! - так восклицает, напр., Данте, вспоминая то Неизъяснимое, что он созерцал и пережил³¹³.

Ибо То безмерно, несравнимо, и душе, прикоснувшейся к сему, погрузившейся в эту безмерность, остается только в смятении и трепете изумляться вместе с Екатериной Генуэзской: «О, дивная вещь, о которой не поведаешь ни словами, ни знаками, ни образами, ни вздохами, ни криками, ни каким либо иным путем! Поэтому, скажу лишь, что мне представляется, будто я заключена в темнице и осаждена со всех сторон, и не могу вымолвить даже ни малейшей частички! О, бедный язык, что не находишь слов; о, бедный разум, ты побежден; о, воля, как ты успокоилась, уж ничего другого ты не хочешь, ибо ты погружена в полноту удовлетворения; о, память, переполненная, без занятий и без внимания! Все чувства совершенно уже потеряли свою обычную деятельность, и остаются заключенными и подавленными (affocati) в этом пламени божественной любви, с таким преизбытком и внутренней радостью, что кажется, что они уже сделались блаженными и уже достигли желанной цели!»...³¹⁴

Пред лицом этой Невыразимости замирают все человеческие чувства и мысли, смолкает всякое слово. Душа погружается в радостное безмолвие, в напряженное молчаливое созерцание, в сосредоточенное ощущение своего единства, своего объединения с Тем, Преизбыточествующим, Исконным и Конечным. Об этом знает уже Плотин: не следует душе суетиться и хлопать но «пребывать в спокойствии» (ήσνχή μενειν), покуда не воссияет тот внутренний Свет³¹⁵. О том, что она пережила, она говорит лишь позднее, и «говорит молча» (ύστίρον λέγει, καί σιωπώσα δε λέγει)³¹⁶. И древний християнский мистик Диадрх, Епископ Фотики (5-го в.), пишет: «Где избыток, там не следует говорить. Тогда душа, опьяненная божественною любоиию, стремится в молчании наслаждаться славою Господа»³¹⁷. О молчании души, «об умной» безмолвной молитве много учили древние отцы и подвижники, безмолвники Востока, особенно же так называемые исихасты. «О, бесмолвие и молчание!» - восторженно восклицает одна из таких подвижниц, Блажен. Феодора³¹⁸. Индусский мистик и поэт 15-16 в. Кабир так говорит о высшей цели устремления души: «Познавая Сие, невежда становится мудрым, а мудрец становится молчаливым и безмолвным»...³¹⁹. У Таулера читаем о внутреннем духовном рождении Слова в душе человека: «Посему, ты должен молчать, - тогда Слово сможет в тебе говорить и быть в тебе услышанным; но поистине, ежели ты хочешь говорить, то Он должен молчать. Нельзя лучше служить Слову, как молчанием и вниманием Ему»...³²⁰. И еще: душа должна «соделать в себе место отдохновения и тишины, и замкнуться в себе, и спрятаться, и сокрыться в духе от всякой чувственности... и соделать в себе молчание и внутренний покой. Если Бог должен говорить, то ты должен молчать; если Бог должен взойти внутрь, то все вещи должны выйти»³²¹. «Среди ночи, когда молчали все вещи, в глубокой тишине было сказано мне сокровенное слово», говорит и Мейстер Экхарт. «Оно пришло, крадучись, как вор»... Оно рождается «в самой основе» души, где - «глубокое молчание, ибо туда не проникает ни одна тварь или образ, ни одно действие или познание не достигает там души... Только здесь, в глубоком молчании - покой и обитель для сего рождения, для того, чтобы Бог Отец изрек здесь свое Слово³²². «Здесь умолкают чувства и все силы, и они бывают насыщены и успокоены», восклицает Рэйебрук: «Ибо родник божественной благости и изобилия все затопил»...³²³. Раймунд Люллий повествует о долгом томлении Друга, т. е. человеческой души, по Возлюбленном, о долгих и мучительных путях искания; наконец, встретились они друг с другом - Любящий и Возлюбленный... и Любящий в присутствии Возлюбленного своего лишился речи - «et Amicus in conspectu Amati passus est loquelae defectum»³²⁴. Так для французской созерцательницы 17-го века M-me Chantal молитва есть «безмолвное дыхание любви в непосредственном присутствии Бога», и этот образ в бесчисленных повторениях встречаем все снова и снова в квиэтистической мистике 16-го и 17-го в. в.³²⁵. Для M-me Guyon душа, напояемая благодатью, подобна грудному младенцу, что безмолвно припал к груди матери³²⁶.

«О, молчаливая любовь, которая не хочет говорить, чтобы не быть узнанной!» (О amore muto - che non voi parlare - che non sie conosciuto), - поет в конце 13-го века Якопоне да Тоди³²⁷. Вместе «не хочет говорить» можно было бы сказать: «не может говорить», ибо душа совершенно подавлена, затоплена величием, избытком того, что ей открылось. «Он сделал немым меня, который был перед тем говорливым, - в столь великую бездну погрузилось мое сердце, что я не нахожу себе слушателя, с которым я мог бы о том говорить!»³²⁸.

Неудивительно: ибо человек чувствует себя как бы уничтоженным (l'uomo è annichilato)³²⁹, он «погрузился в безмерную бездну» - во всепревосходящую бездну Божества, и само Божество ощущается как великое Молчание³³⁰, безбрежный покой, в котором успокоилось мятущееся сердце. «Душе кажется, пишет Екатерина Генуэзская, «что она погружена в море глубочайшего мира («essere sommersa in un mare di altissima pace»), из которого она уже не выходит, что бы с ней ни случилось в этой жизни»³³¹. «Блаженна душа, которой удалось чрез мятущийся океан», - так слышится голос Божий Екатерине Сиенской, - «достичь Меня, Тихого, Безбурного моря» («trapassare dal Mare tempestoso a Me, Mare pacifico»), и наполнить в нем сосуд своего сердца»³³². Mare di altissima расе, Mare pacifico! «Это есть то темное Молчание, в котором все любящие потерялись»³³³.

2

Но для христианских мистиков это не есть мертвенный покой на лоне холодного безразличия, и эта Реальность не есть беестрастно-молчаливая абстракция, Сверх-бытие неоплатонической системы или великое безразличное и безличное Все индусских Упанишад. Она ощущается как Жизнь, как избыток Жизни, как безмерная Любовь, будящая и нашу любовь и устремление. Великий Покой есть вместе с тем и великая Жизнь. И в связи с этим -несмотря на то, что самый акт мистического прикосновения происходит в глубоком «безмолвии», и несмотря на бессилие слов и понятий, даже потом, позднее передать хоть часть того, что пережито душою, - по той странной антиномии, которая управляет жизнью духа, любовь, охватившая душу, становится иногда столь безмерной, столь преизбыточествующей, что душа уже не может оставаться только пассивной, только воспринимающей, не может оставаться «безмолвной». Она чувствует себя охваченной, приподнятой этим подъемом, затопленной набегающими волнами Жизни, и она не может не отвечать им, и начинает внутреннo петь и ликовать; впрочем, вернее поет не она, а поет в ней та же любовь, всецело захватившая ее, поют в ней эти волны вечной Жизни, Жизни любви, которые залили ее до основания. Так рисуют нам мистики это состояние. Это то, что они называют «внутренней песней души», без слов, без образов, без звуков, «la musica callada» - безмолвная музыка, по выражению Juan'a de la Cruz³³⁴, прибой внутренних волн³³⁵, песнь Бога в душе³³⁶, согласно Мехтильде Магдебургской. «Песней я называю», говорит Rich. Rolle, английский мистик 14 в., «когда избыточествующей душой воспринимается пламенеющая сладость вечной любви, и мысль претворяется в песню, и весь ум изменен в сладчайшие звуки»³³⁷. Rolle так описывает некоторые высшие переживания душ, истинно любящих Иисуса: «Они внутренно пламенеют, и все внутренние части их духа ликуют в радостном блистании, залитые светом. И они чувствуют себя охваченными радостью торжествующей любви, чувствуют, как сердце их растопляется в песенном веселии... Но благодать эта не всегда и не всем дается, а лишь наиболее святым из святых душ, в которых сияет совершенство любви и зарождаются, вдохновленные Христом, песни любви и восторга; таким образом, словно превращенные в свирель или флейту, на которых играет любовь, эти души радостно и неизъяснимо прекрасно звучат пред лицом Бога...³³⁸. «Сердце и сила желания», так пишет Рэйсбрук, «возносятся к свету», который Бог открывает душе, «и во встрече с ним радость и услада такова, что сердце не может их вынести, но разрешается в криках счастья, и это называется ликовать или ликованием, и это - радость, которую нельзя объяснить словами. И невозможно удержаться, если захочешь, с сердцем вознесенным и широко открытым пойти навстречу этому свету; необходимо, чтобы голос сопутствовал, пока продолжается это движение и свет»³³⁹. «О, оставьте меня сидеть в одиночесрве - безмолвной для мира и для себя самой, чтобы я могла выучиться этой песне Любви!» восклицает Гертруда Мур (английская созерцательница 17-го века)³⁴⁰. И индусский мистик Кабир знает об этой внутренней музыке: «Внутри этого земного сосуда звучит музыка Вечного, и расцветает весна»...³⁴¹ «Никто не умеет мне сказать про ту птичку, что поет внутри меня... Она сидит под сенью любви, она пребывает в Недосягаемом, Бесконечном и Вечном, и никто не знает, когда она приходит и когда уходит»³⁴².

Иногда это «внутреннее пение» до известной степени объективируется, принимает более ощутительное выражение. Иногда мистикам кажется, что внутри их звучит некая определенная песня, определенная мелодия, необычайной сладости и силы. Так, сестре Heilwig средневекового немецкого монастыря Kirchberg (около Sulz в Южной Германии) «Бог даровал благодать, что она часто слышала, как из ее сердца звучала сладчайшая песня, какую только когда-либо слыхали, и иногда эта песня звучала так громко, что она была в большом беспокойстве, как бы не услыхали это те, что были вокруг нее»³⁴³. Ричард Ролль так рассказывает о своем переходе от первого состояния «горящей любви» (burning love) ко второму состоянию - «песенной любви» (songful love): «к ночи, перед ужином, когда я пел мои псалмы, мне почудился вокруг меня звук как бы от читающих или поющих. И далее в то время, как я со всей силою своего устремления молился к небу, внезапно - каким образом я не знаю - ощутил я в себе звук песни... Поистине, моя мысль постепенно претворялась в радость песни...»³⁴⁴. Но эта духовная, внутренняя мелодия - sweet ghostly song - мало имеет общего с внешней, земной музыкой. Она непередаваема другим³⁴⁵.

Это переживание души - ощущение внутренней мелодии, которое описывает английский мистик, особенную роль играло в духовной жизни великого германского мистика и поэта (также 14 века) Heinrich'a Seuse. В своей автобиографии он очень много говорит об этом внутреннем пении. «Однажды рано утром сидел он (Seuse рассказывает про себя в третьем лице) в тишине и покое, тут услыхал он, как что-то внутри его звучало столь сердечно-сладостно, что все сердце его всколыхнулось (do hort er neiswaz in siner innewendekeit als herzklich erklingen, daz alles sin herz bewegt war), и этот голос пел с прозрачным и сладостным звучанием, в то время, как всходила утренняя звезда, и пел он следующие слова: «Stella Maria maris hodie processit ad ortum - Звезда моря Мария грядет сегодня к восходу»³⁴⁶. Это пение звучало в нем с такой сверхъестественной сладостью, что все чувства его вышли из себя и вместе с ним радостно пели...

Иногда - у Seuse это особенно часто - эта внутренняя мелодия души объективируется еще больше, так сказать выносится, проицируется во вне - в ощущении ангельской, небесной музыки. Так в другой раз, - рассказывает про себя Seuse, - «в ночь на чистый понедельник принялся он за свое молитвоеловие в ожидании, пока ночной сторож не протрубит приближение рассвета. И подумал он про себя: «посиди немного прежде, чем встретишь светлую утреннюю звезду». И как только чувства его пришли немного в успокоение, - вдруг небесные юноши запели громким голосом этот чудный антифон: «Оветися, оветиcя, Иерусалиме!» и это так безмерно сладостно звучало в его душе. Едва они пропели немного, как душа до такой степени переполнилась небесных звуков, что больное тело его не смогло выдержать, и глаза его открылись, и сердце его излилось от избытка чувства и полились горячие слезы»³⁴⁷. И еще: «В ночь Св. Ангелов было ему, словно он слышит ангельское пение и сладостные небесные звуки. От этого стало ему так хорошо, что он забыл о своем страдании. И один из них сказал к нему: «смотри, с такой же радостью, с какой ты слышишь от нас песню вечности, с такой же радостью и мы слышим от тебя песнь о Вечной Премудрости»... И в другой раз Ангелы посещают его и поют ему небесные песни и увлекают с собой в небесный хоровод, и сладостное имя Иисуса, которое звучит в их песне, исцеляет все его муки³⁴⁸.

Эта небесная песнь, «неснь Ангелов», вообще весьма часто встречается в мистических переживаниях средневековой Германии, - так обширный материал дают нам записи, рисующие внутреннюю жизнь некоторых южно-германских женских монастырей в 14-м и 15-м в. в.: монастырей Kirchberg, Toss, Engeltal, Unterlinden³⁴⁹. Интересно напр., как сестра Adelheid von Hiltegarthausen, будучи восхищена в видении, слышала «музыку неба», небесной сферы - das firmamenten Klanck. «Она была приведена к месту вращения неба, и оттуда исходил такой сладостный звон и звучанье, что это превосходило все чувства»...³⁵⁰.

И внутренняя мелодия, охватившая душу Франциска Ассизского, нашла свой отзвук в подобных же рассказах легенды - рассказах о небесной музыке. Так, однажды во время своего предсмертного уединения на Альвернской горе, Франциск, мучаясь и скорбя по поводу судьбы своего ордена, долго не мог уснуть. Наконец, он забылся сном и увидел Ангела, стоящего у ложа его со смычком и скрипкой. «Я покажу тебе», говорит ему Ангел, «немного той музыки, которую мы играем там наверху - в небесном царстве, пред престолом Божиим». И с этими словами он только раз провел смычком по струнам: и тут Франциска охватила такая безмерная радость, душа его исполнилась сладости столь дивной, что поистине ему казалось, что у него нет больше тела, и что он не знает никаких страданий. «И если бы только один еще раз коснулся до струн смычком, - рассказывал Франциск своим братьям на следующее утро, - то, конечно, моя душа отделилась бы от тела в избытке блаженства!» Так рассказывают нам «Цветочки»³⁵¹. Другой рассказ сохранен нам у древнего биографа Франциска Фомы из Челано. Во время своего пребывания в Риэти для лечения глаз - также незадолго уже до смерти - Франциску весьма хотелось послушать игры на лютне во славу Господню; он попросил одного брата, игравшего прежде в миру, раздобыть где-нибудь на время лютню и игрой на ней «доставить некоторое облегчение брату телу, жестоко страдающему». Но пришлось Франциску от этого желания отказаться, ибо брат смущался играть, боясь ввести в соблазн окружающих. «На следующую ночь, когда святой бодрствовал и размышлял о Боге, он вдруг услышал звуки лютни удивительной красоты и сладчайшей гармонии. Никого не было видно, но звуки то приближались, то удалялись. Святой отец, устремив душу к Богу, испытывал такую усладу от прелести песни, что ему казалось, что он уносится в иной мир». То была игра Ангелов³⁵².

Сходные переживания этой «небесной» - внутренней музыки приписывает легенда, напр., и двум великим ученикам Франциска. Про Бернарда de Quintavalle рассказывается: однажды он в течение восьми дней не ощущал божественных утешений и, исполненный глубокой скорби, он в горячей молитве взывал к Господу. «И вот, внезапно явилась ему в воздухе некая рука, держащая скрипку, которая, один раз проведя смычком по направлению к земле, исполнила его чрез свою музыку таким утешением духовным, что, если бы она в другой раз провела смычком - но по направлению к небу, он - так был уверен - испустил бы дух»³⁵³. В житии брата Иоанна из Альверны имеем сходный рассказ³⁵⁴.

Далее, сродственные отголоски мистических переживаний имеем, повидимому, в замечательном произведении, вышедшем из той же францисканской среды, - в провансальском трактате XIV века «Scala divini amoris» : здесь читаем про мелодию божественной песни - melodia de cant, которую душа, восходящая горе - к «Чертогу любви», слышит во всех стихиях и во всех тварях. И «одно из величайших чудес в нынешнем веке - в том, что моя душа не умирает и не выходит из себя, когда слышит, как небеса и земля оглашаются песнью и теми звуками, что крылья Ангелов производят в раю». Бог и мир как бы охвачены одной чередующейся песнью: «Итак, Бог начинает Свою balada и говорит: «Amors!» (Любовь). «И все твари отвечают: «Ты сотворил нас». И про эту doussa balada говорит mosenher San Johan Evangelista, что он слышал, как ее пели все твари на земле, и на небе, и на воде: «Любовь, ты создала нас, чтобы любить!»³⁵⁵.

И великий индусский мистик Кабир ощутил эту таинственную музыку Универса, «самозвучащую музыку» (Unstruck Music) Вечности³⁵⁶, - «аккорды любви», «арфу радости»³⁵⁷, - заполняющую весь мир, звучащую во всем мире.

3

В неясных и робких намеках, сквозь призму легендарных рассказов, встало перед нами мистическое пение души, без слов и без звуков, полное неуловимого ритма и торжествующей гармонии! Оно доступно лишь избранным, оно непереводимо, хотя бы лишь отчасти соответствующим образом, на земные слова и звуки. Об этом говорил, как мы видим, Rich. Rolle. Мехтильда Магдебургская пишет в своих «Откровениях»: «Таковы Слова из песни любви, но сладостное звучание сердца нельзя было передать, - ибо никакая земная рука написать его не может» (Das sind die Worte des Sanges der Minnestimme; aber der susse Herzensklang musste wegbleiben, denn den vermag keine irdische Hand zu schreiben³⁵⁸.

И вместе с тем: иногда так силен этот внутренний прибой, эти волны радости и подъема наростают иногда так мощно, что прорываются и наружу, требуют себе и внешнего проявления - во вздохах, слезах и песнопения, прерывистых и бессвязных восклицаниях, которые впрочем, являются лишь обрывками, лишь неадекватными, часто случайными, бесконечно бедными и незначащими выражениями той ликующей, непреодолимой песни, что внутри охватила душу.

«Tanto repletus est gaudio», - пишет про Франциска Ассизского древний его биограф, - «quod non se capiens pro laetitia etiam nolens ad aures hominum aliquid eructabat», («Он был исполнен такого ликованья, что, не в сосостоянии сдержать себя от радости, он иногда даже против воли давал ей прорываться до слуха людей»)³⁵⁹.

После разрыва с прошлым и безостаточного, безраздельного отдания себя на служение Богу он уже не в силах сдерживать волны охватившей его радости. «Начал он по площадям, и улицам города славить Господа, как бы опьяненный духом»³⁶⁰. Даже в лесу воспевает он по-французски громким голосом хвалы Господу»³⁶¹. «Praeco sum magni Regis!» - «Я - глашатай великого Царя», - так объявляет он во всеуслышанье³⁶². «Иногда, - рассказывает его биограф Фома из Челано, - когда сладостные звуки рождались в его пламенной душе, он начинал петь по-галльски: чутким ухом прислушивался он к нежной музыке в душе своей, пока она не выливалась в славословие. Своими глазами мы видели, как он подымал с земли кусок дерева и, держа его в левой руке, на подобие скрипки, правой рукой водил тоненькой палочкой точно смычком и, делая соответствующие движения, по галльски о Боге. Это веселие заканчивалось часто слезами, и ликование переходило в оплакивание страстей Христовых»³⁶³. Фома рассказывает также о том, как молился Франциск. Когда его на людях внезапно посещала молитвенная благодать, то он старался плащем или хотя бы рукой прикрыться от глаз окружающих. Но в одиночестве, в лесу, он уже не стеснял, не сдерживал проявлений своего молитвенного порыва: «рощи оглашал он вздохами, землю орошал слезами... Часто словами, вслух, беседовал он с Господом своим, - отвечая Ему, как Судье, умоляя Его как Отца, разговаривая с Ним как с Другом, услаждаясь как с Возлюбленным... Но часто и с недвижными устами беседовал внутренно»... Мы имеем одно такое излияние, такое проявление, закрепление во вне молитвенного порыва Франциска, начертанное собственными его руками в минуту после его величайшего мистического переживания - видения распятого Христа на Альвернекой горе: это. - кусочек пергамента с хвалебным гимном, или вернее - отрывочными возгласами ликования, даннный им тогда же (1224 г.) брату Леону, так называемая Cartula fratria Leonis. Вот, эти возгласы Франциска, обращенные им к Богу из глубины потрясенной души, ряд безыскусственных, не связанных между собой предложений, излияния благодарности, умиления, восторга: «Ты - Святый Господь, Бог единый, творящий чудеса. Ты -сильный. Ты - великий. Ты - высочайший. Ты - Владыка всемогущий, Ты Отче Святый, Владыка неба и земли... Ты - благо, всяческое благо, высшее благо, Господи Боже, живый и истинный. Ты - любовь. Ты - мудрость. Ты -смирение. Ты - терпение. Ты - безопасность. Ты - покой. Ты - радость и ликование... Ты - всяческое богатство в изобилии»³⁶⁴.

Об этом непреодолимом внутреннем импульсе, заставляющем душу изливать во вне то, что звучит внутри нее, то, что она пережила и ощутила, мистики говорят нередко³⁶⁵. «Мое сердце ранено, душа моя возгорелась и жаждет говорить с Тобою, о, Боже мой», вьгрывается у Симеона Нового Богослова. Пораженный избытком благодати, он хотел молчать, но не может: благодать заставляет его говорить вопреки его воле³⁶⁶. Немецкая средневековая мистика знает особое состояние души, которое она называет «Genade jubilus» - «благодать ликования», и которое так определяется в кирхбергской монастырской хронике: «что такое «genad jubilus», это заметьте себе. Это есть благодать, которая безмерна и так велика, что никто не в состоянии о ней умолчать и вместе с тем не в состоянии полностью ее высказать, по ее преизбыточной сладости, затопляющей сердце, душу, чувства и самые жилы человека, и потому никого нет столь сдержанного, чтобы он мог сдержаться при этой благодати. Совершенная любовь сияет в этой благодати божественным светом, это и есть ликование»³⁶⁷. С этим сходно то, что Рейсбрук говорит про «духовное опьянение» : «Духовное опьянение возникает, когда человек ощущает более радости и услады, чем его сердце может пожелать или вместить. Это опьянение вызывает в человеке различные странные состояния. Многие поют и хвалят Бога от избытка радости, другие проливают слезы от сладости сердечной. Другой восклицает громким голосом и описывает тот избыток, который он внутренно ощущает. А иной должен молчать»...³⁶⁸. Так про флорентийскую святую 16-го века Maria Maddalena de'Pazzi рассказывается: «Чтобы излить этот пыл, сдержать который в себе она была уже не в силах, она принуждена была усиленно двигаться, и при том дивным образом... Не будучи в состоянии вынести столь великий пожар любви, она говорила: «О, Господи мой, не надо больше любви (non più amore, non più amore). Слишком велика, o, Иисусе мой, та любовь, которую Ты питаешь к твари, - слишком велика она не для Твоего величия, а для твари, столь презренной, и низменной». И, сознавая себя недостойной этой любви, она прибавляла: «Почему Ты даруешь мне столь великую любовь, - мне, которая столь недостойна и презренна?» - В другие разы она говорила: «О, Боже любви, о, Боже любви, о, Боже, что любишь Свое творение чистой любовью!» и другие подобные этим, пламенные речи»³⁶⁹.

А с другой стороны как тихо, как безмятежно и умиренно изливается эта внутренняя песнь у Екатерины Генуэзской! Она говорит про высочайшее состояние души - «чувство столь полного мира и покоя, что душе кажется, что и сердце и телесное ее существо, и что все внутри и во вне погружено в океан совершеннейшего мира, откуда она никогда не выйдет, что бы с ней ни случилось в жизни... И она ничего другого ощущать не может, кроме сладчайшего мира... И тогда весь день она от радости твердит, слагая их на свой лад, песенки, подобные следующей:

Vuoi tu che te mostr'io
Presto che cosa è Dio?
Pace non trova chi da lui si partio

(«Хочешь ли ты, чтобы я тебе показала, что такое Бот? - Мира не находит тот, кто от него отдалился»)³⁷⁰.

И Раймунд Люллий знает, что внутренняя песнь стремится вылиться наружу: любовь заставляет петь: «Влюбленный, услышав пение птицы, спросил ее...: скажи мне, птичка, отчего ты поешь? отдалась ли ты под покров моего Возлюбленного, чтобы он защитил тебя от любовного оскудения и преумножил в тебе любовь?» - так пишет он в своем «Диалоге между Влюбленным и Возлюбленным». «Отвечала птица: Кто побуждает меня петь, как не Владыка Любви, Который за позор для себя считает любви оскудение?»³⁷¹. Недаром, поэтому, и сам Влюбленный, побуждаемый тем же Владыкою Любви -· Dominus Amoris, - не может молчать: и он должен петь или, вернее восклицать или шептать прерывистым голосом от избытка охватывающего чувства. «Проходил Влюбленный по некоему городу и пел о Возлюбленном своем, как будто объятый безумием»...³⁷². - «Влюбленный пел: о, какое великое страдание - любить! О, какое великое блаженство любить моего Возлюбленного, который любит любителей Своих бесконечной любовью; и вечной, и совершенной всяким совершенством!»³⁷³.

«О, восторг, ликование сердца, что побуждает петь про любовь!» восклицает Якопоне да Тоди.

«Когда восторг разгорается: он понуждает человека петь, и язык бормочет, и не знает, что говорит: не может он скрыть то, что внутри: так велика эта сладость...

Кто этого не испытал, считает тебя обезумевшим, видя отличие твое от других, как человека, лишившегося силы: сердце, раненное внутри, не ощущается снаружи»³⁷⁴. И еще:

«Я не в силах послушаться - замолчать любовь: любовь хочу я провозглашать, покуда не испущу дыханье...

Восклицает язык и сердце: Любовь! Любовь! Любовь!

Кто молчит о твоей сладости, у того сердце не выдержит - разорвется³⁷⁵.

Так провозглашает последователь Франциска, мистик и поэт Якопоне да Тоди, - что любовь молчать не может.

* * *

Из этих криков восторга, избытка, изумления, из этих слез любви, из этого прерывистого, робкого шапота потрясенной души зарождается иногда, как слабый отзвук, песня, потрясающая и наши души - мистическая лирика. Таковы песни Якопоне, гимны «божественной любви» Симеона Нового Богослова, излияния Кабира и Маникки Вашагар³⁷⁶, гимн Seuse Кресту и его песенные обращения к Вечной Премудрости, горящие диалоги с Богом Мехтильды Магдебургской, торжествующий гимн Франциска о «брате солнце» и о всей природе, которая возбуждает его к прославлению Бога, и этот возглас из глубоко потрясенной души Терезы:

«О, Красота, которая превосходишь всякую иную красоту! Ты поражаешь без раны и без боли. Ты устраняешь всякую тварную любовь»³⁷⁷.

В этой внутренней мелодии души («la musica callada») зародилась и полная подъема песня Juan'a de la Cruz: «O, ночь, что вела меня! о, ночь, что сладостнее рассвета: о, ночь, что объединила возлюбленного с возлюбленной - с возлюбленной, превращенной в возлюбленного своего!»³⁷⁸.

«Вся душа моя, все силы мои отданы на служение Ему. Я уже больше не стерегу стада, и нет у меня другого занятия, ибо вся работа моя только - в любви»³⁷⁹.

Впрочем, на этих вершинах песня должна опять замереть, это - область неизреченного - all'alta fantasia qui mancò possa, говоря словами Данте; душа смолкает благоговейно, и в ней царит безраздельно, в безмолвном величии, единая, невыразимая, бесконечная и всепокоряющая Любовь³⁸⁰.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|