1. Искушение

Благовестие о Воскресении есть в то же время и благовестие об искупительной смерти Иисуса. Пасхальный свет освещает Голгофу и крест. Только в этом свете раскрывается и проясняется тайна креста, та тайна, которая для иудеев была соблазном, для язычников безумием (1 Кор 1.23). Речь идет не только о героическом поступке святого человека, который до смерти доказал послушание небесному Отцу. Речь идет о смерти Человека, Который есть Бог. Речь идет о смерти нашего Господа, о смерти Судии мира, о событии, превышающем все понятия, таком неслыханном, таком ужасном, что солнце и небо поблекли (Мф 27. 45), земля сотряслась и завеса в храме раздралась (27.51). Здесь космическое событие, мировая катастрофа. Умирает Человек, Который есть Бог.

Мы, конечно, знаем, что Бог Сам не может умереть. Не Бог умирает, не вечное Слово, но Человек, лично соединенный с вечным Словом, Человек, Который есть Бог. Поэтому мы знаем также, как неразумно отводить тайну креста, ссылаясь на оговорку, будто здесь перед нами примитивное, устаревшее, кровожадное представление об искуплении, согласно которому Бог заклает Своего Собственного Сына, чтобы принести удовлетворение Самому Себе. Не Отец, а Сын приносит жертву и приносит ее в неслыханно героическом духовном акте высшей нравственной свободы, в честь Отца и во спасение людей. Никогда и нигде на земле не имело место что-либо, что было бы так свободно внутренне, являлось бы до такой степени добровольным и собственным делом, как дело Иисуса на Голгофе. «Никто не отнимает жизнь у Меня, но Я Сам отдаю ее, и имею власть опять принять ее» (Ин 10.18).

С другой стороны, то, что Сын Божий в свободной отдаче посвящает Отцу, не есть Он Сам, ни Его собственная Божественная природа, но чуждая тварная природа, которую Он по чистейшему непостижимому милосердию принял в Себя Самого - природа человека. Это та природа, которая некогда ее первым обладателем и носителем, Адамом, прародителем человеческого рода, в кощунственном самообожении была вырвана из своей первоначальной сверхприродной целенаправленности и связанности с Богом и с тех пор несла на себе клеймо обезбоженности, отдаленности от Бога, первородного греха, и отсюда, как из отравленной почвы, вновь и вновь производила грех за грехом, вину за виною. Человеческая природа, какой она была воспринята от Адама, ее извращенный способ ощущать, чувствовать, мыслить, желать стали средоточием всех злых стремлений на земле, готовым органом для всех противобожеских действий и потому непосредственным объектом Божественного гнева, виновным и обвиняемым. Поэтому было вполне справедливо, что Божий суд был направлен именно на нее, на человеческую природу, - и именно ее, во всей ее хрупкости, слабости и заслуженной смертности; ее всю, кроме греха, Сын Божий воспринял на Себя, как жертвенное облачение, чтобы в ней и через нее совершить искупление.

Разумеется, когда умирал Сын Божий, не Его божественное, но человеческое естество страдало и умерло; и все же это был Сын Божий, пожертвовавший Собою на Голгофе, не усыновленный человек, и не просто человек, с которым Слово Божие было бы связано в длительном общении любви. Это - Человек, Который есть Бог, вочеловечившийся Бог. Вечное Слово так внутренне, так нерасторжимо и сущностно восприяло человеческую природу, что эта последняя потеряла свое отдельное бытие, ее человеческое сознание, человеческая свобода, человеческая самоотдача были приняты в личное единство с Его Божественной природой, обладающей Божественным знанием и волей. Он отдал Свой «Божественный образ», чтобы принять «зрак раба» (ср. Филипп 2.6-7). Это была Его свобода, свобода Бога, абсолютная, безусловная: Он снял с Себя собственную славу и силу, чтобы стать как один из нас.

Поэтому Голгофская драма в конечном итоге имеет свои вечные основы на небе, там, где Сын рождается от Отца. Потому что Он-Сын, все получивший от Отца: Божественную природу, Ее всемогущество, Мудрость и Любовь, все Ее скрытые тайны, а в особенности свободное Божественное решение самоотдачи за людей, - поэтому Он призванный Носитель и Исполнитель этого решения. Для этого Он послан Отцом. С той самой Божественной свободой, с какой Сын утверждает Свое посланничество от Отца, Он утверждает и Свое Вочеловечение и свои искупительные страдания, вытекающие из этого посланничества. «Посему Христос, входя в мир, говорит: жертвы и приношения Ты не восхотел, но тело уготовал Мне... Вот, иду... иду исполнить волю Твою, Боже» (Евр 10.5). Таким образом, добровольная самоотдача Иисуса на земле есть лишь осуществление вечного спасительного решения, принятого на небе и проистекающего из бесконечной глубины Божественной любви. Потому Голгофская драма - не простая случайность истории, не эпизод из прошлого. Свои первоосновы она имеет во внутри-Божественных свободных жизненных актах. Это - воля и дело Триединого Бога, совершенные Единородным Сыном.

Уже отсюда ясно, что их основа и изначальнейший смысл не что иное, как Сам Бог, Его личное достоинство, раскрытие Его сущностной славы. Когда творческое Слово Божие вызвало миры из небытия к бытию, когда Оно облекало землю великолепием и красотой и тысячи жизней вызвало из ее недр, Оно явило Себя всемогущим, всеведующим, всеславным Богом. Когда Оно образовало первого человека по Своему образу и подобию и вложило в его душу благородное начало Богосыновства, Оно явило Себя Богом отеческой любви, возвышающим, великодушным, святым, из полноты Своего богатства расточительно одаряющим и благодатно делающим участниками Своей собственной жизни. Здесь же, на кресте, светит новое могущество, новая мудрость и новая любовь: могущество, отказывающееся от Себя Самого, мудрость, смиряющаяся до безумия, Любовь, Собою жертвующая.

Так непостижимо Божественное совершенство и так превышает все человеческие возможности, что оно не только из вечности творчески действует в абсолютной свободе и безгранично щедро раздаряет полноту тварных благ, но и раздаряет Самого Себя, Самим Собою жертвует, Самое Себя отдает. Как Троица есть от вечности свободный творческий акт, так от вечности же, той же бесконечной мощью Своей свободной воли, Она есть и самоотдача до последних пределов. И эта свободная самоотдача коренится в той таинственной сущностной самоотдаче Отца Сыну и Сына Отцу, от вечности совершающейся во Святом Духе и дающей Святому Духу Его вечную жизнь. Ибо именно в Лице Духа Святого сияет в субстанциальной самости свойственный Божественному Существу, переступающий все границы личного бытия, все мыслимые пределы и меры, непостижимый порыв Божественной жизненной воли.

Когда единосущный Отцу Сын принял человеческую природу, Его человеческое сознание и человеческая воля почерпнули из этого бесконечного богатства Божественной отдачи свои глубочайшие и решающие побуждения. Его человеческая жизнь стала жизнью совершенной Самоотдачи Отцу, предельного послушания Его святой воле. Так как Он эту жизнь отдал за вину падшего человечества, она именно на своей вершине стала полной самоотречения мучительной жертвой. Однако в своей основе она осталась отблеском той бесконечной самоотдачи, которая от вечности в совершенной чистоте происходит в Самом Боге.

Тайна Креста Христова стоит в теснейшей связи с тайной Святой Троицы, особенно Святого Духа. Мы стоим у последней бездны Божественного бытия и жизни и таинственно возникающих оттуда свободных божественных решений. В них не может проникнуть никакой тварный разум. Мы знаем только, что их последний смысл и последнюю цель нужно как-то искать в Самом Боге. Ибо всесовершенный Бог не может своей последней целью ставить вне-Божественное, т.е. нечто низшее по отношению к Богу, так как в таком случае. Он спустился бы со Своей собственной абсолютной ценностной высоты. Это было бы как бы грехопадением Бога.

Таким образом последний, глубочайший смысл крестной смерти Иисуса мог быть только сам Бог, откровение Его славы в любви. Самоотдача Сына Божия есть сама по себе уже высшая хвала Божественного существа и высочайший акт всякого Богопочитания, независимо от того, верят ли в это люди или нет, будут ли они спасены этим или нет. В действительности, они искуплены этой жертвой. В действительности, свободное самопожертвование вочеловечившегося Сына Божия, именно тем, что оно - величайшая хвала Божественной славы и любви, производит вместе с тем и высочайшее блаженство людей. Вступив во время и в историю, став наглядным в кровавой Голгофской жертве, это самопожертвование стало нашим искуплением. В нем -вершина спасительного дела Иисуса для «грешников», для «больных», для «многих». Это - заключительное дело Христа, то, в котором Он в особенности явил Себя Спасителем человечества.

Сам Иисус эту исключительность своей жертвы подчеркивал особо и решительно. Вера в искупительную смерть Иисуса отнюдь не родилась впоследствии из недр эллинистического христианства. С того момента, как ап.Петр от лица всех учеников торжественно исповедал «Ты Христос», Иисус начал объяснять им, что «Он должен идти в Иерусалим... и будет убит» (Мф 16.16-21).

Он считал необходимым дополнить исповедание Своего ученика указанием на то, что Христос, в Которого они веруют, будет страждущим и умирающим Христом, и что именно в этих страданиях и смерти заключено угодное Богу задание Христа. Это было настолько важно для Иисуса, что того же самого Петра, которого Он только что назвал скалою Своей Церкви, Он теперь ставит на место с такою же резкостью и гневом, с какою Он прежде отталкивал от Себя сатану (Мф 4.10) когда Петр выступает против представления о страдающем Христе: «Отойди от Меня, сатана, ты для Меня соблазн, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф 16.23). Для Иисуса непризнание, или отрицание страдания, как Его задачи, есть таким образом нечто сатанинское. Страдание для Него - существенная часть Его посланничества, почему Он и говорит о нем в трех великих пророчествах (Ср. Мф 11.21; 14.22 и далее; 20.17 и далее).

В притче о виноградарях, которые сначала убили посланных «рабов», а в конце убили и посланного к ним Отцом «возлюбленного Сына», Он прямо ставит Свою смерть в связь с общей историей спасения (ср. Мф 21.33 и далее). Это - святой долг, который нельзя устранить. Сын Человеческий «должен быть предан в руки человеческие» (Мф 17. 22). «Как Моисей вознес змею в пустыне, так должно воз-несену быть Сыну Человеческому» (Ин 3.14). «Крещением Я должен креститься, и как Я томлюсь, пока сие не совершится» (Лк 12.50; ср. Мк 13.38). Это «должен» не только трагическое последствие исторических осложнений и не просто рок природы. Это Богом Отцом возложенный спасительный долг. Об этом «написано» (Мк 9.12; Мф 26.24.54).

По Евангелию от Луки (22.37) Иисус прямо ссылается на слова пророка Исайи о рабе Божием (ср. Исайя 53.12), который «к беззаконным причтен», как и вообще Он любил применять к Себе весь этот отрывок из пророка Исайи (ср. Мф 8.11; Исайя 49.12; Мф 11.5; Исайя 61.1; Мф 21.13 с Исайя 56.7). Таким образом, не случайно, но с внутренней убежденностью, с сознанием о Богом установленной необходимости Своего страдания применяет Иисус к Себе целиком именно образ Божьего Раба у Исайи, чтобы этим сделать наглядной Свою собственную искупительную задачу. «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф 20.28; Мк 10.45).

Хотя слово, «искупление» взято не у самого пророка Исайи, оно происходит из ветхозаветного словоупотребления (Исход 21.30; Числ 35.31). Оно означает денежную сумму, которою приговоренный к смерти выкупает свою жизнь. Говоря, что Свою собственную жизнь Он принесет «в искупление» за многих людей, Иисус недвусмысленно свидетельствует, что Он смерти приписывает спасительную ценность для людей, и именно заглаживающую грехи, возмещающую и удовлетворяющую. Напрасный труд - оспаривать подлинность этого откровения Иисуса о Себе Самом и видеть в нем только отзвук Павловых, в последнем итоге эллинистических представлений. Если выражение «искупление» в словоупотреблении Господа, сохраненном для нас Преданием, встречается один единственный раз, то содержание и смысл его покрываются полностью тем, что Иисус после исповедания апостола Петра постоянно говорил о Своих страданиях и их спасительной необходимости.

Слово «искупление» выражает только коротко и метко в общепонятной форме то самое, что с самого начала было заложено в основе Его посланнического сознания и Его высказываний о Своих страданиях. Исторически оно основано на предании, равно сохранившемся как у евангелиста Матфея, так и у евангелиста Марка. Может показаться странным, что третий евангелист, Лука, молчит об «искуплении» и об отдаче жизни Иисусом «за многих», хотя другое, параллельное слово Иисуса о «служении» он хорошо знает и приводит его (Лк 22.27). Но это молчание - не принципиально, оно не означает, что Лука хотел сознательно отвергнуть выдвинутое Матфеем и Марком искупительное значение смерти Иисуса. Несколькими стихами дальше, в повествовании о Тайной Вечере, он ясно, в духе святого ап.Павла, указывает на эту искупительную ценность. Как уже было установлено выше, именно Лука передает нам дословную цитату Иисуса о «Рабе Божией» из Исайи (Лк 22.37) и этим подтверждает, независимо от прочих евангелистов, насколько сознательно Иисус отождествлял Себя с Искупителем - Рабом Божиим пророка Исайи. Если третий евангелист не приводит непосредственно изречения об «искуплении», а упоминает только изречение о «Рабе», то это достаточно объясняется тем обстоятельством, что в отличие от других евангелистов, он это последнее изречение ставит в тесную связь с повествованием о Тайной Вечере. Его особому чувству стиля претило при описании события, и без того завершавшегося заместительной жертвой Плоти и Крови Христа, упоминать еще в отдельности особое изречение Иисуса об искупительном значении Его смерти.

Таким образом, молчание Луки ни в какой мере не обесценивает свидетельства Матфея и Марка. Оба евангелиста удостоверяют тот факт, что не апостол Павел или еще кто-либо другой, но первым Сам Иисус считал Свою смерть искупительною смертью. Разумеется, впоследствии ап.Павел больше всех свидетельствовал вновь и вновь об искупительной и спасительной силе крестной смерти Христа и прямо говорил о «дорогой» цене, которой искуплены христиане (1 Кор 6.20; ср. 1 Кор 7.23). Однако, как ни близко подходят эти и подобные формулировки к изречению Иисуса, они все-таки никогда не совпадают с ним полностью. Они отличаются от него не только словесным изложением, но и тем, как в них ставится полемическое и историческое ударение. К тому же и другие апостолы, как Петр и Иоанн, говорят об искупительной силе страданий Христа вообще, и об «искуплении» Его кровью, в частности (1 Петр 1.18; Откр 5.9), а самое существенное изречение Иисуса об искуплении, т.е. изречение о служащем Рабе Бога, часто повторяется в проповеди первоапостолов (Деян 3.13-26; 4.27.30). Таким образом, линия Предания и в этом отношении восходит от ап.Павла и первых апостолов к Самому Иисусу.

Эту связь предания, сверх того, прямо подтверждает ап.Павел, упоминая, в первом послании к Коринфянам, исповедание искупительной смерти Христа в перечне тех утверждений Евангелия, которые он «первоначально» Сам «принял» и другим «преподал» (ср. 1 Кор 15.3).

Как бывший ученик раввинов, он, говоря о «принятом» им в своем благовестии, сознательно употребляет технические выражения ( ό και παρέλαβον ), «в которых палестинский школьный язык говорил о надежной передаче Торы», и этим он ясно подчеркивал надежность своей передачи, отводя всякое подозрение, будто он черпал из анонимных источников, таких, как эллинистические мистерии и связанные с ними верования его современников.

Да и можно ли вообразить, что он, Павел, и первоапостолы, с юности воспитанные в ненависти и вражде ко всему языческому, одну из самых высоких и самых плодоносных тайн своей новой веры почерпнули бы не у Самого Иисуса, а как раз из этой языческой среды, и при этом, несмотря на это заимствование, всю жизнь продолжали сознавать себя решительными противникам языческой религиозности, такими противниками, что в их время и в последующие столетия этот конфликт не мог быть решен иначе, как кровавым мученичеством?

Кроме того, сравнительной истории религий до сих пор не удалось установить ни одной действительно убедительной не-христианской параллели к христианской вере в искупление.

Стоящие вне истории, возникшие в темное доисторическое время, легендарные мотивы эллинистических мистерий вращаются вокруг чувственно-земных нужд, диких схваток и убийств, любовных похождений, и мы уже отметили выше, насколько иною в самых своих основах была та духовная область, в которой они коренились. В языческом эллинистическом миросозерцании Божество было только частью самой природы, в лучшем случае выражением и показателем ее производящих сил. Боги вследствие этого, подобно человеку, были подчинены в своем бытии и в своих действиях слепым законам природы, в конечном итоге могуществу рока, царящего над всяким бытием. В частности, эллинистические боги-спасители были первоначально ничем иным, как богами растительности и плодородия, и поэтому были изменчивы и переходили один в другого, как все течет и переливается в природе, частью которой они были. Страдания, смерть и воскресение постигали их поэтому как судьба, как независящий от их воли трагический рок, который действовал на них извне и которому они сопротивлялись.

Во всех легендах античных мистерий невозможно найти образ такого искупителя, который, как Иисус, свободно и сознательно взял бы на себя искупительную смерть за людей. Потому в мистериях искупление миста совершается не божеством, но посредством божества, именно так, что верующий в порядке подражательной магии воспроизводит сам переживания своего культового бога чисто внешними обрядами и церемониями; следовательно, оно осуществляется исключительно в культовой и эстетической сфере. Его действие и плоды поэтому и не заключаются в возрождении внутреннего человека, не приводят к единению с богом мистерии, выражающемуся в покаянии, вере и любви, а непосредственно составляют апофеоз, магически достигнутое обожение миста. Мист сам становится Изидой, Озирисом, Митрой.

Вера в посредника или тем более в жертвенные страдания вочеловечившегося Бога, благодаря которым грешный человек примиряется с божеством, совершенно не имеет места в мире этих представлений, коренящихся в пантеизме, проявляющихся в примитивных внешних обрядах, театральных самообманах и распаленной чувственности, и направленных на самообожение как конечную цель.

Стоит поднять свой взор от этих низин ко Кресту Господа, к жуткой и возвышающей тайне Самопожертвования Христа ради людей, стоит прислушаться к тем бесчисленным голосам, полным благоговения и любви, которые в преданности этой тайне повторяют слова апостола: «Для меня жизнь - Христос и смерть - приобретение» (Филип 1.21); стоит подумать о новой действительности, о вере наполненной Богом, о совершенной чистоте и жертвенной любви, пришедшей к нам, людям, вместе с этою жертвою жертв, как перед нами раскроется так ясно, как нигде, бесконечная противоположность, зияющей пропастью разверзающаяся между эллинистической и христианской религией спасения. Это - противоположность плоти и духа, земли и неба, мира и Бога. Редкостное непонимание всей сущности христианской веры, ее внутренней жизни и ее целомудренной духовности, проявляют те, кто пытается ее благороднейшую, драгоценнейшую мистерию - искупительную смерть Христа - изобразить результатом языческих влияний.

Нет, нет! Ни одно слово Христа не проистекало так из самого центра Его посланнического сознания, из глубины Его сердца, как то, что Он, Сын Человеческий, Судья мира, Единородный от Отца, пришел в мир ни для чего иного, как только послужить и Свою жизнь отдать в искупление за многих. В конечном итоге Он пришел не за тем, чтобы исцелять больных, творить чудеса и проповедовать Царство Божие. Все это - только внешняя сторона Его мессианского дела. Внутреннее ядро его спасительного действия в том, что Он своею смертью искупил нашу жизнь.

В прощальные часы, на Тайной Вечери, когда Он открыл Свои самые нежные, самые высокие намерения, эта воля, пожертвовать Собою за людей, проявилась с полной ясностью и очевидностью в том непостижимом акте, совершенно единственном в духовной истории человечества, который превышает все земные меры и прямо указывает на истинно божественную реальность как на источник искупительной деятельности Иисуса. «Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: Примите, ядите, сие есть тело Мое. И взяв чашу, благодарив, подал им; и сказал им: сия есть кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая» (Мк 14.22 и дальше).

В простом образе преломленного хлеба и излитого вина Иисус со всемогущей творческой силой прообразует Свою жертву, Свою собственную самоотдачу на кресте, Свое истерзанное тело и Свою истекающую кровь. Он переносит все это уже в настоящее и дарит Своим ученикам, чтобыэтим поднять их до общения со Своей жертвой и с благословением, из нее вытекающим. Делая это и заповедуя Своим ученикам всегда делать то же в воспоминание о Нем (Лк 22. 19; 1 Кор 11.24 и дальше), Иисус Свою кровавую крестную жертву в бескровном образе переносит в настоящее, в действительность данного места и данного момента, и превращает это в подлинный и единственный источник всякого искупления и благословения.

И не то, чтобы путь к пониманию Его бескровной жертвы в Тайной Вечере шел для нас только от Его кровавой крестной жертвы. Как раз наоборот, именно из горницы Тайной Вечери исходит для нас свет, окончательно объясняющий Голгофский крест. Прообразуя Свою крестную жертву и Свое благословение отдачей Своего Тела и Крови в образе хлеба и вина, Иисус высказывает этим и Свое последнее и решающее слово о спасительном значении Своей смерти на Голгофе. Исходя отсюда, христианство есть не иное что как весть о нашем спасении крестом Господа, искупительною смертью Христа. Его искупляющей кровью. Так звучит и первое нам известное исповедание веры во Христа, то, которое Ветхий Завет устами Крестителя передал Новому: «Вот Агнец Божий, который берет на себя грех мира» (Ин 1.29). Так же проповедует и ап.Петр: «Зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, переданной вам от отцов, но драгоценной кровью Христа, как непорочного и чистого Агнца» (1 Петр 1.18 и дальше). То же засвидетельствовал и ап.Павел: «В Котором мы имеем искупление кровию Его» (Ефес 1.7). То же проповедует и святой Иоанн: «Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха» (1 Ин 1.7). О том же будет вечно раздаваться Песнь Песней блаженных в небе: «спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу» (Откр 7.10).

Но почему должно было совершиться, что жертва Христа была принесена за нас, и как могло это совершиться?

Действительно ли духовное состояние человечества было такое, что такая жертва Христа была необходима и не было никакой возможности спастись собственными силами?

Каково было глубочайшее основание и последний смысл заместительного искупления (satisfactio vicaria) Сыном Человеческим?

Ставя этот вопрос, мы вглядываемся в ту высочайшую тьму, где встречается тайна человеческая и тайна божественная. Только свет Откровения может проникнуть в эту тьму. Только посвященным, верующим, истинно ведающим открывается этот мистериальный мир христианства. Что такое человек чисто природный, только природный? В вихре тысячи миров, помещенный на маленькой планете, «на капле в ведре», он тем не менее, один среди всех видимых существ, есть как бы глаз творения, всматривающийся в отдаленные связи вещей и их охватывающий. Как сознающий дух, он стоит в мире и в то же время над миром. Без него мир был бы только немой игрой сил, вечным чередованием подъема и падения невидимых волн, дикой пляской электронов. Только мыслящий дух человека в состоянии разгадывать законы этой игры и осмыслять эти потоки. В видимом мире ему в этом смысле присуща дополнительная функция, а именно: только благодаря ему мир становится осмысленным, из ночи он вступает в день, из хаоса он упорядочивается в космос. Таким образом, человек - призванный истолкователь и глашатай видимых вещей, их прирожденный царь и господин, их владыка и укротитель.

Но с другой стороны, человек же прикован как раб к этим вещам, ими пленен в своем телесном и духовном бытии. Даже он только часть их, или вернее - они в нем, в том же сочетании, какое определено им присущими силами. Он мир в малом, микрокосмос. В нем - силы земли, их слепой неистовый порыв, их страстность и сила, их изменчивость и бессилие, их безумие и слепота, и вся их условность. Даже он сам и есть эта условность. Эти силы - настолько часть его, что они претендуют на власть даже над его царским достоинством, над величием его духа.

Человек - не что иное, как природа, освобожденная от оков, поскольку мы его рассматриваем с чисто земной стороны в том, что он имеет от земли и что разделяет с землею.

Нет, не весь. Своими потребностями он, как бы тысячью корней, связан с землею, но он не может жить одним только хлебом земным. Привязанный к земле, его дух - все же дух. Истинная родина, изначальный мир этого духа всегда остается по ту сторону явлений, там, где вспыхивают сущности вещей. Он вечно будет в единичных вещах и через них улавливать незримое, невоспринимаемое непосредственно, и будет жаждать сверхчувственного. Человек обладает в своем духе особым органом для восприятия того, что по ту сторону чувственных вещей, для метафизических основ, из которых возникает призрак чувственных явлений. При помощи этого органа он может вместе с видимыми единичными вещами схватывать и целостность видимого мира и ставить вопросы о его основе и смысле.

Стремление постигнуть последние основы всего существующего врождено человеческому духу. Острие его духа стремится проникнуть через слой всего преходящего к непреходящему, через все обусловленное временем к безусловному и вечному, через все хрупкое и расколотое к совершенному. Оно стремится к Богу.

И только при этом стремлении природный человек находит ту высшую, последнюю точку приложения, которая влечет его силы ввысь и успокаивает и уравновешивает его влечение к земле. В чисто природном состоянии он, правда, видит Бога всегда только как бы в бесконечной дали и никогда не может надеяться достигнуть его сам, силами одной только своей природы.

Но и в этом случае Бог остается его высшей последней целью, возбуждающим и направляющим моментом его бытия, тем, что охраняет человека от опасности быть «неудавшимся зверем». Жажда Бога есть природный дар человеческой души, ее бессмертная драгоценность, светящая искра Божественной любви, излитой на человеческую природу.

Природный человек двойственен, он - земля и дух. Он может себя завершить и восполнить не из материнского лона земли, а лишь простираясь к Богу. Уже и природный человек нуждается в обращенности к Богу, чтобы вполне быть самим собою. Сам по себе он не закончен, фрагментарен; никогда не покоится на самом себе, никогда не автономен. Постоянно подпадает хаосу, когда желает принадлежать только себе одному.

Человек - загадка. Стоя на самой грани двух миров, он нуждается в обоих, чтобы быть человеком. Земля и небо, время и вечность соприкасаются в нем. Он - тот пункт мировой действительности, где тварное сознает всю свою относительность, замечает Творца, пробуждается к Богу, и готово отозваться на призыв Божественной любви.

Есть ли современный (теперешний) человек - человек чисто природный?

Книга книг поучает нас, что первый человек Адам, родоначальник человеческого рода, тот единственный, который по воле Бога нес в себе все человечество со всеми его возможностями, предрасположениями и силами, и решение которого в час испытания, должно было быть определяющим для всего человеческого телесного и духовного бытия, первоначально был поднят на сверхъестественную ступень бытия превышающую все человеческие и даже все вообще тварные потребности, в такую близость к Богу, как никакое другое тварное существо, даже выше серафимов, в чистой, непорочной, преизобилующей благодати и божественной жизни.

Бог, всемогущий и всеблагой, был для Адама с самого начала не только возвышенной потусторонней целью, дающей его естественным стремлениям правильное руководство и освящение, но лишь в недостижимой дали сверкающей над ним подобно вечерней звезде. Бог был с ним и в нем, изливая на него благодать за благодатью, любовь за любовью, открываясь ему как милосердный Отец и влагая в его душу благородство богосыновства. С самого начала человек был выведен из узости и тягости своих природных связей и благодатно принят на простор Божественной жизни.

И потому с самого начала отпали для него природная ограниченность, все природные недостатки, вся человеческая относительность. Похоть, страдания и смерть были изъяты из его жизни. Адам вступил в этот мир как совершенный человек, как человек вполне гармоничный и уравновешенный, прекрасный и счастливый, можно сказать даже как сверхчеловек в высшем смысле, как дитя Бога.

Это время первой веры и первой любви было так прекрасно, и так глубоко запечатлено в человечестве, что сказания о золотом веке распространены и в настоящее время среди народов.

Падение Адама навсегда разрушило эту человечность и вызвало новую человечность - человечность греха, похоти и смерти. Это - человек нашего времени, теперешний. Природа, в которой он рождается, есть падшая природа прародителя, отчужденная от Бога, даже враждебная Ему, запятнанная той похотью, которой подпала первая чета людей, - стать как Бог, себя самих, из праха рожденных, абсолютизировать, а Бога лишить Его божественности. Тайный антибожественный инстинкт присущ этой падшей человеческой природе, затаенное влечение к самообожанию, скрытое бунтарство раба, который ощущает Бога как ярмо и Ему противится. Этим искажается внутренняя целенаправленность человеческих жизненных актов, изначальное стремление к Творцу, прямота роста, так, что самые блестящие плоды их деятельности оказываются «скорее пороком, чем добродетелью».

И всюду, где люди сознательно поклоняются этой своей искаженной природе и отдаются своим извращенным стремлениям, природная вина становится личной. Из отравленной почвы произрастает грех за грехом и покрывает человечество грязною тиной эгоизма и самости, фальши и лжи, разврата и убийства. Изначальная вина Адама, став наследственной в человечестве, разрастается, и как раковая болезнь разрушительно проникает во внутреннюю ткань нашей душевно-телесной природы.

Потому эта падшая природа, подобно своему падшему прародителю, стоит перед гневом и проклятием Бога. Она неизбежно ненавистна Богу, так как для нее стала существенной скрытая враждебеность к Богу, отталкивание от Него, сладострастие самообожания. Со всею мощью Своей действенной воли реагирует Бог на нее, с тою бесконечною мощью, которая выражена в Его слове: «Я сущий». Таков Его ответ: «смертию умрешь».

Если человек до падения был введен в богатство Его личной жизни, сделан «причастником Божественного естества» (ср. 2, Петр 1.4), то отныне он отброшен в свою собственную пыль, в свое ничтожество. Он лишился Бога, Жизни своей жизни.

И вместе с этим он лишается и всех тех сверхприродных преимуществ, которые его телесно чувственное бытие охраняли от притязаний и насилий природы.

Пробуждаются беспорядочные и жгучие похоти, алогические инстинкты. Не руководимая более созерцанием Бога, плоть восстает против духа. Логос умирает под жадными объятиями Эроса. Силы земли в своем диком разгуле производят из своего темного лона болезни и страдания, рождая жизнь лишь для того, чтобы ее умертвлять. Смерть разом обрушивается на людей, как вампир, высасывая из их жизни все надежды и всю уверенность.

Теперь человек один, наедине с собою. Его царство - он сам, его собственное падшее естество, царство недостаточности и упадка. Начав, в преступном отступничестве от Бога, искать самого себя, человек свое собственное существо превратил в позорное клеймо своей вины. Оно подпало суду и вечному наказанию.

Св.Павел резкими штрихами устанавливает, как похоть, грех, закон и смерть осуществляют свое печальное дело, и как эти разрушительные силы в конечном итоге оказываются подчиненными силам демонским, «властям века сего» (ср. 1 Кор 2.6-8). Он лучше всех знает по собственному опыту, что представляет собою эта неискупленность. «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим 7.24).

Ужасен этот наследственный грех и его последствия.

Как было возможно, что это ужасное совершилось? Что изначальная вина одного стала наследственной виной всех?

Опять с этим вопросом мы стоим у бездонности Божественных решений. «Кто познал ум Господень?» (1 Кор 2.16). Может быть душевнотелесные связи человеческих поколений объединены для Ока Всеведущего внутренне более тесно, чем мы можем думать? Мы не знаем этого.

Только то несомненно, что люди стоят в божественном замысле спасения не как изолированные единичные существа, но в сущностной связи со всею совокупностью человечества, или, вернее, Бог видит нас, направляет и ведет, награждает и наказывает в этом сущностном единстве.

Когда Бог сотворил Адама, Он сотворил всех нас сразу в его семени. Он сотворил нас в связанности естественной и сверхъестественной судьбы с нашим родоначальником. Человечество не что иное, как исторически развертываюшийся, разрастающийся первочеловек, следовательно, не случайное сосуществование и чередование индивидуумов, но органическое единство и целостность, одно единственное «мы». Однако, такая общность жизни и судьбы не означает обязательно общей ответственности. Загадка наследственной вины в своем ядре остается загадкой.

Но, закрытая для человеческой мысли, она открыта и ясна для божественного знания и воли. Это есть основной факт нашего душевно-телесного солидарного единства, составляющий предпосылку божественного плана нашего спасения и основу не только общности нашей вины, но и общности нашего спасения: «Как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание» (Рим 5.18)

Наследственная вина разорвала сверхъестественное единство жизни и любви человека с Богом, и этим одновременно повредила его природное бытие, разрушив то, что давало его природному определению порядок и форму, его природное отношение к Богу, и тем самым предоставив его дух и плоть дикому разгулу чувственности. Так падшая человеческая природа стала надломленной и больной в себе самой, и поэтому она не способна сама себя спасти.

Она не способна на это, так как, отведя свои силы от Бога и повернув их на себя саму, она может утверждать только себя саму и потому может производить лишь несовершенное, болезненное; и в особенности она не может спасти себя потому, что корни ее болезни лежат в трансцендентном мире, там, где она оторвалась от своей жизненной силы и подняла бунт раба против Бога. Она страждет от бесконечной вины, от ее вины против Бога. И потому ее спасение зависит только от Бога, от Его милосердно прощающего слова.

* * *

Мы знаем, что Бог это слово сказал. Сказал через своего вочеловечившегося Сына. Это «откровение тайны, о кото-

рой от вечных времен было умолчано» (Рим 14.24), «тайны Его воли» (Ефес 1.9), «в устроение полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом» (Еф 1.10).

Христос явился, чтобы падшее человечество освободить от греховного рабства в вине Адама и как новое единство и новую общность включить в Себя Самого. Этим Он сделался для нас «премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением» (1 Кор 1.30). В Нем «явилась благодать и человеколюбие Бога» (Тит 3.4; ср. Еф 2.7).

Почему во Христе? Почему в Вочеловечившемся и Распятом? Почему не прощает нам Бог, в безмерном богатстве Своего милосердия, одним только словом Своего творческого всемогущества, и почему не дарит Он нам в результате этого прощения новые сверхприродные силы, чтобы подобно первой человеческой чете Ему одному служить и Его одного любить?

Это - вопрос о смысле нашего искупления Христом. Мы знаем, конечно, что искупительное дело Христа основывается на вечной Самоотдаче Сына Отцу и что его последний и глубочайший смысл - Сам Бог, Откровение Его безмерной любви на земле.

Но поскольку это откровение явилось во времени и явилось людям, мы должны оценивать его не только со стороны Бога и Его величия, но и со стороны человека и его потребности в искуплении.

Мы рассматриваем, следовательно, принесение Себя в жертву Христом с точки зрения нашего спасения. Наш вопрос: почему Бог спас нас этим путем?

Большая смелость спрашивать об основаниях действий Бога. Нам угрожает опасность наши собственные мысли, человеческие мысли, выдать за мысли Божий. Когда св. Павел начинает говорить о спасительном плане вечного Бога, его речь сейчас же переходит в изумленную хвалу: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советник Ему?» (Рим 11.33-34).

Бог есть совершенно другой; Он - сущностная потусторонность по отношению ко всем тварным возможностям, человеческая невозможность, непостижимость, тайна. Совершенно другим был бы путь ко спасению, начертанный человеком. Многие, слишком многие люди эпохи просвещения описали Его благодушным, улыбающимся Мессией, мудрым Учителем, благосклонным Другом людей, высоким, славным, перед которым обращаются в прах все ошибки и всякое сознание греха; это - образ Христа согласно человеческим мечтам.

Не иначе ли бежали иудеи в течение столетий от образа страдающего Раба Божия, которого созерцал пророк, и они создали себе образ Мессии, земного властелина и славного царя. И как часто сами ученики Господа поддавались искушению видеть жизнь Иисуса в зеркале своих человеческих ожиданий.

Мы можем только в смирении и благоговении слушать то, что говорил Бог, и воспроизводить то, что Его собственный перст неизгладимо начертал в истории человечества.

Путь искупления покрыт величием и ужасом Его справедливости, трепетом перед тайной, дающими ему его особый вид. Через весь Ветхий Завет проходит слово о «гневе Божием», о непостижимом, неисповедимом, мстящем Боге. Это слово не исчезло и из Нового Завета. Оно продолжает звучать с полной силой во многих притчах Иисуса, особенно же в Его речах о суде.

Бог, разумеется, наш любящий Отец. Но и Его любовь «совершенно иная», чем природная человеческая любовь. Бог любит как отец, чресла Которого препоясаны правдой. Его любовь стремится к существу человека и вещей, к сохранению, обеспечению и восстановлению всех первозданных положений и отношений, которые установлены между Творцом и творением и из которых только и проистекают полнота жизни и силы, радость и счастье. Это святая, полная ценности и творящая ценности любовь. Даже там, где она открывается как милующая, прощающая любовь, она - не одно только прощение, не простое вычеркивание нашей вины, но всегда вместе с этим и творческое прощение, т.е. такое прощение, которое исправляет и возмещает в полной чистоте и строгости, заключенное в вине, бесконечное отрицание, сознательное отвержение торжественной изначальной ценности, отступническое самообожание тварной изолированной ценности, вместе со всеми проистекающими отсюда бесконечными последствиями и вечным наказанием. Ни тени старого отрицания ценности, ни пылинки старой беспорядочности, ничего не должного не может больше оставаться в отношениях людей к Богу, как только Он их милосердно благословил.

Другими словами, когда дело идет о спасении, в полном целостном смысле слова, падшей человеческой природы Богом, то Его спасительное дело приносит не только прощение вины и не только творческое обновление старого человека, но и полное возмещение и искупление, выполнение в полном объеме того удовлетворения, обязательство к которому отягчило отношение согрешившего человека к Богу.

Потому что это так, потому что совершенство Бога требует, чтобы Его любовь была любовью по строгой справедливости, - путь спасения не мог быть путем чистой милости Божией, поскольку в замысле Божием было явить и вовне это совершенство Его существа, это единство любви и справедливости. Путь спасения должен был быть вместе с тем путем удовлетворения приносимого тварью, и искупления. Но как мог бы человек, который был бы только человеком, принести удовлетворение Богу? Полностью ограниченный, надломленный, несовершенный, удовлетворить Бесконечному и Всесовершенному?

Если бы даже Бог приготовил безгрешного, святого человека, полного благодати, и призвал бы его для искупительного самопожертвования ради братьев, то это искупительное дело, как бы оно ни было героично по своим размерам, все же оставалось бы в границах только человеческого, оно все-таки было бы несовершенным и условным, все еще по сю сторону той бесконечной пропасти, которую разверзла вина человека против Бога. Даже если бы Господь Бог невидимым творческим действием изменил все человечество до самой его внутренней глубины и побудил бы всех людей каяться, посыпав пеплом главу, то и тогда их отношения к Богу все-таки отягощались бы нескончаемым остатком неискупленной, неоплаченной вины, который нагроможден идущим через всю историю грехом Адама. Бог по своей милости мог бы, конечно, отпустить его и отказаться от возмездия; но тогда на всю вечность оставался бы тяжелый факт неискупленной вины перед Богом. Темные тени недолжного поднимались бы из глубины бытия, они ложились бы пятнами на одеяние Того, Кто один существует ради Себя Самого, Кто не может оставить Свою славу опороченной и Кто угрожал устами пророков: «Я - Отец, где почтение ко Мне? Я - Господь, где благоговение предо Мною?» (Малах 1.6).

Так Божия справедливость исключает всякую возможность просто человеку принести полноценное удовлетворение. Но потому именно, что это так, Божественная любовь обращается к иной возможности, той, которая, превосходя всю тварную область, принадлежит только Ему, которую только Он, Всеведующий, Всемогущий, мог помыслить и осуществить; это - возможность, что Он, Тот, Кому присущ образ Божий, «не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба и сделавшись подобным человеку» (Филипп 2.6). Если Его справедливость требует бесконечного искупления, то Его любовь дает это бесконечное искупление. Справедливость и любовь встречаются в вочеловечении Сына Божия. Бог настолько совершенно иной, не включающийся в наши понятия, истинный Бог, что Он сохраняет Свое величие, когда отказывается от него, соблюдает Свою славу, когда отдается, приобретает для нас жизнь, когда умирает за нас.

Так явилась во времени, в человеческом образе вечная жертва Единородного. Из бесконечности Своей Божественной жизни единосущный Сын вступил в конечность, в условность и относительность тварного бытия, в узость и ограниченность человеческой природы, человеческой воли к жизни, человеческого мышления и чувства. Кто имел право сказать небесному Отцу: Я - как Ты, стал как один из нас, нашим братом. Его человеческая природа чиста, непорочна и столь совершенна, как только возможно в тварном мире. Но, цельная и неповрежденная, она все же - человеческая природа. Поэтому Христос - истинный Бог и совершенный человек одновременно, объединяющий в Себе противоположные полюсы всего бытия, потустороннее с посюсторонним, небо с землей. Он - врожденный Посредник между Богом и миром, между небом и землею. Все нужды, всю ответственность, всю виновность людей Он (мог Себе усвоить и на Себя взять, так как Он - человек. И Он мог все это в Своем бесконечном совершенстве преодолеть и изгладить, так как Он - Бог. В тайне вочеловечения Бога поэтому было заложено и начато наше спасение.

Как же оно совершилось? Апостольская проповедь отвечает на этот вопрос жесткими, тяжелыми, мрачными тона-ми. «Он смирил Себя даже до смерти и смерти крестной» (Филипп 2.8). «Он грехи наши Сам вознес Телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды: ранами Его вы исцелились» (1 Петр 2.24).

Св.Ап. Павел в особенности описал шаг за шагом, ступень за ступенью этот путь заместительного искупления, которым шел Христос. «Первородный между многими братьями» (Рим 8.29), «Который подобно нам искушен во всем, кроме греха» (Евр 4.15), в Своей бесконечной любви к людям переживавший всю человеческую нужду, как Свою собственную и понесший ее на Себе. Искупитель по Своему свободному решению вошел в то страдание, которое Божественная справедливость возложила в наказание на человечество.

Он подпал действию каждой в отдельности из всех злых сил, работающих на гибель человечества. Безгрешный, чистый принял на Себя «плоть греха» (Рим 8.31). «Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех» (2 Кор 5.21). И так как Он имел на Себе тело греха, Он подчинился Закону и подпал «клятве Закона» (Гал 3.10-13). Он был отброшен во всю безутешность человеческого бытия, до самой низкой точки человеческого ничтожества, туда, где тело и душа распадаются друг от друга. Демонские силы восторжествовали в Его смерти; так как это они в подлинном смысле пригвоздили Искупителя ко кресту (ср. 1 Кор 2.8).

Апостол стремится направить взор христиан как раз на эти жесткие, серьезные следствия, связанные для Христа с Его вочеловечением.

Его не миновало ничто из того, что может быть названо человеческим бедствием. Все, что в Евангелиях было тщательно записано о бедном, искушаемом, голодавшем, страдавшем, умершем Спасителе, все это ап. Павел видит в свете искупительного дела Христа. Как новый Адам, Искупитель внутренне усваивает Себе все горчайшее содержание этого страдания, чтобы в свободном страдальческом послушании принести это в дар Своему небесному Отцу как хвалебную, благодарственную и искупительную жертву за человечество.

Два момента придают искупительному страданию Христа особый отпечаток, и мы можем проникнуть в Его последний смысл только, если остановимся на них.

Это прежде всего страдание единственного, одинокого.

Разумеется, страдает Божественное Слово, и, разумеется, человеческая воля к страданию Иисуса коренится в вечном акте свободной, Божественной самоотдачи, с которой Он говорит: «Вот я иду исполнить Твою волю» (Евр 10.9). Однако, только в Его человеческом естестве и только через него совершается все искупительное дело. Таким образом, в этом страдании содержится вся хрупкость, темность и смутность чисто человеческого. Это - страдание жуткого одиночества и оставленности.

Разумеется, человеческое сознание Иисуса с самого начала знает о своем личном единении с Богом, оно переживает даже моменты, когда эта личная связь обнаруживается в славе и излучается вовне. Однако именно в этом лежит суть Его самоотвержения, Его предельного обнищания (кенозиса) (Филип 2.7). Он заключает Свое жертвенное страдание во всем его объеме в подавляющую узость, только и чисто человеческого. Это - борьба в слезах и страданиях. «Во дни плоти Своей с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления могущему спасти Его от смерти» (Евр 5.7). Это бремя было так тяжело, что Его душа в смертный час с ужасом искала руки Отца, и Он громким голосом взывал: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты оставил Меня? (Мф 27.4; Мк 15.34). Это была глубочайшая, крайняя точка Его самоуничижения. Правда, и из этой глубины вспыхивает Его сознание о том, что Он - Искупитель, Христос. Ибо вопль страдания, который тут срывается с Его уст, был молитвенным обращением из того самого псалма, который предвозвещал страдания грядущего Мессии (Пс 21.2). Однако, хотя нет сомнения в том, что Иисус Свой страдальческий призыв мыслит и произносит как мессианский молитвенный зов, все же это - слова безграничной оставленности, пронизанные ужасом отверженности, проклятия, «уничиженности Богом» (Исайя 53.4). Богооставленность падшей человеческой природы была возложена на Него и Его душа воспринимала этот ужас тем глубже, чем теснее была внутренне связана с Отцом. Одинокая в своей близости к Богу, она была не менее одинока и в отдаленности от Него, когда Его «вели как овцу на заклание» (ср. Исайя 53.7). Страдания Искупителя характеризуются, как одиночеством и Богооставленностью, так и тем жестоким образом, каким они постигли Его. Он был отдан во власть не силам морального разума и законного порядка, не ответственной совести, но дикому разгулу инстинктов, жестокой игре человеческих страстей. «Они раскрыли на Меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий» (Пс 21.14). Движущие силы Его страдальческой драмы это - жадность и зависть, тупость и духовная узость, гордость и ненависть, трусость и низость, жажда убийства и жестокость. От Иуды предателя до пронзительно кричащей и воющей толпы и до хулящего Его разбойника здесь все человеческое, слишком человеческое разнузданно выступило из самого темного подполья.

В развитии жутких событий нет ни малейшей трещины, никакого отверстия, через которое просвечивали бы искорки новой надежды.

Конечно, Иисусу было бы достаточно только попросить Отца, и Он сейчас же бы «предоставил Ему, более, нежели двенадцать легионов Ангелов» (Мф 26.53). «Но, как же сбудутся тогда Писания, что так должно быть?» (Мф 26.54). Таким образом, для Него и в самом крайнем бедствии помощь Отца остается закрытой. На пути Распинаемого остались только обломки и Его конец есть крушение. Иисус умирает как преступник и над Его гробом бушуют волны ненависти, клеветы и низости.

Когда мы рассматриваем смерть Иисуса в свете этих двух фактов, - что это была смерть в одиночестве и Богооставленности и смерть под бичем человеческих страстей, - перед нами с резкой очевидностью предстает своеобразие жертвы Иисуса. Оно заключается в том, что Иисус был совершенно оттеснен в Самого Себя, совершенно предоставлен Себе Самому, так, что Ему была закрыта и внешняя и внутренняя помощь Отца, и Он был выдан ужасным последствиям, возникшим как наказание за первородный грех, жути только-природного, только-человеческого, как в Своих внутренних борениях, так и во внешних страданиях. Если вершина человеческой вины в том, что падший человек хотел быть только самим собой, только природой, ничем иным, как только человеком, то и Спасителя, пожелавшего пожертвовать Собою в искупление человеческой вины, уязвляет теперь вся неукрощенная сила только человеческого естества. Силы земли, как дикие звери, терзают Его тело, и даже ужас и боязнь проникают в чувственную среду Его души и пытаются Его природное стремление привести в смятение и отчаяние. Но несмотря на всю безудержность, с какою они штурмуют Его, они все-таки не могут проникнуть на ту высоту, где вершина Его существа, где господствует Его человеческий дух, Его разумная воля. Пусть Его волю штурмуют боязнь и ужас, пусть Он только ощупью продвигается в темноте - Его воля все же остается непоколебимо покорной Отцу. В Нем «безгрешность», непоколебимая твердость, какой не было никогда и ни в какой человеческой воле. В свободнейшем послушании Иисус предает Себя Отцу. «Не как Я хочу, но как Ты» (Мф 26.39). «Отец, в руки Твои предаю дух Мой» (Лк 23.46). «Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию» (Евр 5.8). «Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая не угрожал, но предал Себя Судьи Праведному» (1 Петр 2.23). Совершеннейшая чистейшая воля действует в Нем. Это - воля, берущая верх над всеми силами падшей природы, героически владеющая собой, до последней капли крови и до последнего вздоха посвящающая себя воле Отца, и тем не менее это - воля, всецело проистекающая из человеческой природы, ее лучший цвет, ее благороднейшее проявление, и так преданная человеку, что Он человеческие грехи «вознес телом Своим на древо» (1 Петр 2.24). Здесь явилось нечто новое: жертва одного Человека стала жертой без пятна и порока и, поднявшись из бренного основания человеческой условности, преодолевает все условности, говоря Богу «Да», столь полнозвучно и абсолютно, что в этом тонет всякое человеческое «нет». Здесь - жертва всех жертв, высший, духовнейший, свободнейший акт поклонения и искупления, столь несравненный по своему содержанию и своеобразию, что он оставался бы чистейшей и совершеннейшей хвалой Божественного величия, даже если бы весь мир закостенел в безверии и грехе. Но в действительности эта жертва стала спасительным центром для всего Богом наполненного бытия и развития, неистощимым вечным источником всякого великого и святого движения и всякого подлинного геройства.

Эта жертва стала заслуженной основой нашего спасения. Совершив с высшей моральной свободой Свое дело мученического послушания ради человека, Иисус в человеческом обличий доставил то удовлетворение, которое человечество обязано было дать своему Творцу. И так как Он был Сын Божий, этому страданию, взятому Им на Себя ради людей, свойственна искупительная ценность, превосходящая всякое человеческое совершенство, переливающаяся через края, ценность бесконечная, которую не может уменьшить или разрушить никакая человеческая вина. И потому она идет на пользу всем нам. Как в начале человеческой истории не единственный или отдельный человек, но совокупность человечества, единство множества подпало проклятию греха через вину Адама, так, соответственно Божественной мудрости и любви, в новом Человеке, Христе, было дано все искупленное человечество, по отношению к которому Он есть глава, а мы Его тело; и потому христианство являет, свидетельствует себя ни чем иным, как единством, как общностью искупленных, Церковью. На этом самом кресте, на котором рассеялись жуть и страх Божественной справедливости, воссияла бесконечная Божественная любовь и милосердие. «Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин З.16). Бог так возлюбил мир, что «Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас» (Рим 8.32). Мы стоим перед откровением Божественной любви, столь безмерной, столь непостижимой, превосходящей все наши масштабы, что перед этим безумием Бога исчезает вся человеческая мудрость и одно глубокое молчание остается вокруг. В самом деле, это -язык нашей веры: благоговейное молчание, вслушивание в то радостное святое слово, которое было сказано с креста человечеству: «вы искуплены». С момента смерти Христа за нас, сняты клятва, гнев Божий, ужас нашей бесконечной, неистребимой безнадежной вины и вместе с этим вся безутешность человеческого бытия. Человеческая природа объективно и раз навсегда исторгнута из себя самой, освобождена от своей судорожной замкнутости и пробуждена для сверхприродного со всем его богатством. Она-Божия. Правда, на ней остались еще следы ее прежнего рабства греху. Остались последствия греха: похоть, болезнь и смерть. Но всякое жало, всякая безнадежность изъяты из них. Они уже более - не клеймо греха, а следы ран у искупленных, по воле Всеведущего располагающие к смирению и к покаянию. Они служат нам испытанием. В их немощи завершается наша мощь (ср. 2 Кор).

Подобно славным язвам Воскресшего, они будут некогда свидетельствами нашей победы. Несомненно, эти следы ран остаются, однако болезнь, их порождавшая, вырвана, - наша вина, наша величайшая вина. Человеческая природа теперь уже стоит не по сю сторону, но по ту сторону той пропасти, которую разверз грех Адама. Даже больше, в Воскресшем она поднята по существу к жизни Самого Бога. Ее подлинное место, ее действительная родина там, где находится Вочеловечившийся, по правую руку Отца. Искупление нужно понимать не так, будто Христос устранил тяжесть нашей вины и этим освободил нам путь, по которому мы могли бы самостоятельно идти и встретить Бога. Оно, напротив, состоит в том, что наша встреча с Богом в распятом и воскресшем Богочеловеке объективно и раз навсегда уже осуществлена, и Он, следовательно, не только проложил нам путь к Богу, но Он Сам есть этот путь (Ин 14.6). «Братия, имея дерзновение входить во святилище посредством крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который он вновь открыл нам через завесу, т.е. плоть Свою» (Евр 10.19). Умертвив наш грех, Он одновременно дал нам от Своей жизни. Потому Он стал для нас не только прощением грехов, но также и «праведностью и освящением» (Кор 1.30): и только в силу этого одного оправдания, люди способны идти «путем Господа» (Мф 3.3), путем «совершенной праведности» (Мф 5.20), указанным им Иисусом еще в Его Нагорной проповеди. Иисус, следовательно, создал не только предпосылки и условия, благодаря которым мы можем опять придти к Богу, Он доставил нам и силу для новой жизни, больше, саму новую жизнь. Где бы ни был человек, у него, поскольку он - человек, уже существует по праву это новое основное положение спасенности. Так же для иудеев, так же и для язычников и, даже, для тех безумных, которые говорят в своем сердце: нет Бога. И для них, искупление совершено раз и навсегда. Больше, оно оказывает свое действие назад на отдаленнейшие прошлые поколения; каким-то образом все они восприняты в благодать креста Христова. Оно светит даже на всю неодушевленную природу, на все творение, «находящееся теперь в муках». У апостола язычников - великая утешительная уверенность, что «ожидание твари» есть «ожидание откровения сынов Божиих» (Рим 8.19), и что наступит день, когда «сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих» (Рим 8.21). Это и есть последнее, самое радостное, что созерцал новозаветный провидец: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними» (Откр. 21.1 и дальше). Мы искуплены.

Факт истории нашего спасения, что Христос Своим самопожертвованием на Голгофе принес удовлетворение Божественной справедливости, раз навсегда объективно уплатил выкуп за человечество, составляет предпосылку и основу всякого субъективного христианского благочестия, нашего личного христианства. Как возникает это личное христианство? Как я субъективно усваиваю объективный факт искупления человечества? Как он из всесильного, сверхличного события становится моей личной действительностью, моим, твоим искуплением? Это - последний вопрос, на который нам остается ответить. Это последний вопрос и для каждой человеческой жизни.

Он также может получить ответ только от Бога, в свете Его откровения. Ничто в этом свете не сияет так ярко, как поистине царственная, Божественная свобода Его любви и милосердия, той любви, которая не знает никакого «лицеприятия» (Рим 2.11; ср. Ефес 6.9; Колос 3.25), не останавливается ни перед какими земными ограничениями, но непосредственно освящает совесть, совесть всякого человека и взыскует ее: здесь «нет различия между иудеем и эллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех призывающих Его» (Рим 10.12).

В бесконечном богатстве Божественной любви и Промысла заложена таким образом полнота чрезвычайных путей благодати, на которых Спаситель приближается к людям, одиноко ведущим свою жизнь вне Церкви и христианства, незатронутым их влиянием. Те семена Божественного слова, о которых говорили древние отцы, падающие всюду, также и в нехристианские и неверующие сердца, суть в то же время зародыши спасительной благодати, рожденные и питаемые кровью Христа. Так индивидуальны и неисчислимы, как люди на земле, суть и посещения Его благодати. Они совершаются невидимо, может быть даже в оболочке странных легенд и обрядов, они могут быть опутаны суеверием и ложными представлениями, отягчены даже извращенными обычаями и склонностями, но они находят благодарную почву в серьезной потребности истины, добродетели и блаженства. «Я открылся не вопрошавшим обо Мне, Меня нашли не искавшие Меня» (Ис 65.1; ср. Рим 10.20). Но как ни многообразны и богаты эти чрезвычайные пути благодати Божией, все же они, будучи невидимыми и внутренними, лишены не только всякой свидетельствующей вовне, для других убедительной силы, но и той уверенности в спасении, которая обеспечивает душевный мир. Поэтому та же Божественная любовь, которая видимо воплотилась в Искупителе, дала нам также благодать спасения в оболочке видимых знаков, в слышимых словах, в наглядных таинствах. Слово и таинство суть Богом установленный, обычный, упорядоченный путь, на котором Христос спасает нас.

Когда слово откровения, слово Христа из уст Церкви проникает извне в наше ухо, Его благодать, соответственно Божественной правде и любви, проникает в нашу душу, пробуждая ее, высвобождая ее из природных связей, открывая ее внутреннее око для нового сверхприродного царства. Она делает нас верующими. «Устами мы исповедуем Господа Иисуса и сердцем веруем, что Бог воскресил Его из мертвых» (ср. Рим 10.9).

Мы совершаем рассудочный акт, твердо принимая за истину сверхземную реальность. Но этот акт полон трепетного сознания нашей ответственности и вины, пронизан благоговением перед Богом и Его правдою и охвачен пламенным желанием искупления. Это - вера, полная раскаяния и влекущая к покаянию, жаждущая правды, - вера, которая из глубины человечекого бессилия вместе с иерусалимскими мужами сетует и спрашивает: «Что нам делать, мужи братья?» (Деян 2.37). Такая вера - основа и корень нашего оправдания и спасения.

Поднятые в свет Божественной тайны мы только через это становимся способными принять таинство нашего искупления. Это таинство - крещение. Оно есть утренний дар Воскресшего Его юной невесте, Церкви (ср. Мф 23.19). Потому с самого начала оно было непосредственною, ближайшей целью всякой христианской миссионерской деятельности и ядром христианского культа (ср. Евр. 6.2).

Под простым символом внешнего омовения осуществляется во имя и силою Триединого Бога нечто новое, небесное, чудо: мы очищаемся от пятна нашей первородной вины. Объективное искупление человеческой природы становится субъективным искуплением нашей личности. Мы освобождаемся от нашей природной связи с Адамом и его грехом, и поднимаемся в новую сверхприродную связанность со Христом и его жизнью. Мы становимся членами Христа, через Его Святого Духа связанными с Ним и в Нем и через Него со всеми людьми, принявшими того же Св. Духа в крещении. «Ибо мы все одним Духом крестились в одно Тело, Иудеи или Эллины, рабы или свободные» (1 Кор 12.13). Восстает новое единство и новая общность, новое человечество: освобожденный из охвата своей греховной природы, с Богом связанный, к вечной жизни возрожденный человек, христианин. Потому крещение есть основное таинство христианской веры. Оно раз навсегда отдает нас Христу, а через Христа - Отцу. Мы изымаемся из чисто посюстороннего мира и становимся посвященными Богу, святыми в изначальном библейском смысле.

Потому все остальные знаки благодати покоятся на таинстве крещения. Потому и жизнь христианина получает от него свой особый отпечаток и свое особое содержание, настолько, что все это можно рассматривать, как продолжающееся таинство крещения во Христа.

Св.Павел прямо нагромождает выражения, чтобы лучше подчеркнуть это обстоятельство. «Мы крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились» (Рим 6.3); «Мы погреблись с Ним крещением в смерть» (Рим 6.4; ср. Кол 2.12), - «мы соединены с Ним подобием смерти; то должны быть соединены и подобием воскресения» (Рим 6.5). Таинство крещения осеняет, следовательно, всю жизнь христианина. «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; ни раба, ни свободного, нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 3.27 и д.).

Так действенно и глубоко восприняли мы через крещение образ Христа, что все природные различия исчезают в этом новом равенстве и единстве. Наше природное бытие целиком поднимается в сверх-природное и усвояется Христом. Принимая с верою крещение, мы не только нашим мышлением и волею, но и всей глубиной и широтой нашего существования укореняемся во Христа, настолько реально и действенно, что все наши природные функции, вся наша жизнь и деятельность и наши стремления включаются в жизненную общность со Христом. «Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в нашем теле» (2 Кор 4.10). В жизни и смерти христианина повторяется и открывается силою нашего крещения жизнь и смерть Христа, как в будущем совершится в нас и Его воскресение. Таким образом, жизнь искупленного есть жизнь во Христе и через Христа, вытекающая из сверхприродной, таинственной связи с Ним и свидетельствующая о себе верою и любовью.

Когда мы наши обычные природные бытие и действие, то, что приносит повседневность, нашу пищу и питье, наш смех и слезы, наши думы и творения видим и утверждаем в их таинственном отношении ко Христу, и все малое и великое одушевляем Духом Иисуса, когда мы и наши болезни и смерть принимаем на себя в связи с Ним, мы живем и умираем «в Господе», в «полноте Христа», в счастии искупленных. Нет ничего проще и яснее, чем такая жизнь в искупленности.

Конечно, любящая Божественная прозорливость может иногда призывать отдельных христиан к особому совершенству, к чрезвычайным задачам и поэтому вести их особенно крутыми путями, полными суровых лишений. Но тогда эти задачи и эти лишения так слиты с повседневностью и с требованиями момента, что они как нечто само собою разумеющееся лежат на жизненном пути и принимаются христианином как тихие напоминания Господа.

Христианство ни в каком случае не судорожная добродетель, и не противоестественное самоистязание. Еще менее грохочущий бой и шумный пафос. Это - таинственная сокровенность во Христе, - «жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» (Кол 3.3). «Не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего Меня и предавшего Себя за меня» (Гал 2.20). Может случиться, что даже в эту тихую сокровенность проникает боязливое опасение, даже мучительная тревога и горячая борьба. Это может случиться, так как и искупленный все еще носит на себе следы ран от похоти и остается подверженным внешним силам искушения. Но если он даже шатается и падает, он все же до и после остается принадлежащим Христу и потому в собственном смысле призванным ко спасению. И до и после цена его вины оплачена. Вопреки всем грехам, он близок сердцу Бога, бесконечно ближе, чем древний человек, отягощенный первородным и наследственным грехом. Он может верить и подняться. И ни в коем случае его просьба и молитва не будет одинокой просьбой. Ибо где только молится христианин, там с ним Христос. И где страдает один член, «страдают все члены» (1 Кор 12.25). В связанности с Главой и членами, в исповедании и покаянии, ему снова подтвердится радостная уверенность, что «кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха» (1 Ин 1.7).

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|