1. Непонимание учеников

Значительным доказательством верности и подлинности евангельских повествований является то, что евангелисты рассказывают не только в общих чертах, как медленно и трудно, и даже с каким непониманием большинство учеников внимали проповеди Иисуса, но и в частности не скрывают того, что ученики, бывшие непосредственными свидетелями Иисуса, по-настоящему никогда не проникали во время его земной жизни в полную и подлинную глубину Его тайны. Они слышали, конечно, что Иисус называл Себя «Сыном» и говорил о Своих страданиях, смерти и воскресении, но они слышали все это только наполовину. Они «не поняли слова сего, оно было закрыто от них, так что они не постигали Его, а спросить Его о сем слове боялись» (Лк 9.45; ср. Мк 32 и дальше). Петр, Иаков и Иоанн были, вероятно, единственными, которые внимательно и напряженно вслушивались. В свете особого откровения от Бога, Петр заглянул во внутреннейшее святая святых Иисуса, когда он, возле Кесарии Филипповой, исповедал Его как Христа. Но и его способность восприятия была ограничена; мысль, что этот Христос должен пострадать, была для него невыносима. И он взял Иисуса, «и, отзвав Его, начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи! Да не будет этого с Тобою» (Мф 16.22).

То, что связывало мысль и желания учеников, был полученный ими через предание идеал славного и всесильного Христа, того Мессии, Который в ближайшее время должен взойти на престол Своего отца Давида и в праведности и мудрости господствовать над всеми народами. Это был идеал, соответствовавший их собственным эгоистическим инстинктам власти и господства, идеал людей, человечески возможный. Но он вкоренился так глубоко и сильно в их духовность, что уже не оставалось места для возможностей Бога, тех возможностей, о которых Иисус не переставал говорить - возможностей страдающего Христа. Эти возможности воспринимались ими как тягостные и мучительно тормозящие, и эмоциально вытеснялись на периферию их сознания. «Их сердце окаменело», говорит евангелист, чтобы обозначить их слепоту для оценки Божественного замысла (Мк 6.52). Незадолго до страданий Спасителя, Иаков и Иоанн послали свою мать, чтобы своевременно обеспечить себе в новом царстве почетные места по правую и левую руку Мессии (Мф 20.20 и след.). И когда Иисус, на последней вечери, указал на приближающийся решительный момент и до крайнего предела обострил смысл грядущих событий, символически говоря о мечах (Лк 22.38), они так мало поняли Его, что - деловито принесли два меча. «И кто со Мною, Меня не поняли», жалуется фрагментарно сохранившееся слово Господне. Мы не можем достаточно ясно представить себе те препятствия, которые были тесно связаны с иудейским понятием Мессии, даже со всей иудейской установкой Его учеников и мешали им проникнуть в глубочайшую действительность Иисуса, в действительность распятого и страдающего Сына Божия.

Воспитанные в застывшем иудейском единобожии и, как чистые галилеяне, с юности мыслящие о боевой инициативе и политических успехах, они должны были пройти к распятому Богу-Спасителю более далекий путь, чем мы. Этот путь был для них и потому еще более далеким и трудным чем для нас, что чисто человеческое в Иисусе, впечатления от его тварности и обусловленности, воспринимались ими несравненно сильнее, чем нами, отделенными от Него многими столетиями, сильнее даже, чем апостолом Павлом, который соприкоснулся не с чисто человеческим естеством Иисуса, голодавшего, жаждавшего, плакавшего, страдавшего, но только с прославленным Христом.

Были только моменты особой охваченности Богом, когда они проникали в Божественную тайну их Учителя (ср. Мф 16.16). Обычно же самое высшее, куда могло их поднять мудрое, любящее руководство Иисуса, это то, что они видели и чувствовали в Его Человечестве силу Божию, знали Его единственную в своем роде святую жизнь, его особое отношение к Богу и избранничество, и это свое знание выражали в самой возвышенной форме, какая только была в их распоряжении, называя его Пророком, Мессией, Христом. «Он был Пророк сильный в слове и деле перед Богом и всем народом... а мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля». Этими простыми словами ученики шедшие в Эммаус высказали сумму того, чем стал для них Иисус за время Своей жизни (Лк 24.19-21).

Когда же Христос в ту ужасную пятницу был вознесен не на престол Давида, а на древо крестное, это для тогдашнего сознания учеников было внезапным крушением большей части их надежд. Меньше всего у них было душевных сил не только полагаться на обетование Иисуса о Своем воскресении, но даже думать о нем. Все же это было крушением всей их веры в Иисуса. Слишком ясно они видели перст Божий в Его жизни и деятельности, и слишком Он открылся им внутренне, чтобы в несколько часов они разуверились в Нем совершенно. Ученики Иисуса и после Его ареста оставались вместе в Иерусалиме, и жены ранним пасхальным утром посетили Его гроб; это показывает, что тайники их душ, несмотря ни на что, оставались связанными с Иисусом, и что их вера была потрясена, но не искоренена. Но полностью рухнула и в прах превращена была та земная человеческая форма в которую они своевольно и эгоистично втискивали свою веру. Представление о Мессии внешней мощи и внешнего господства, который в ближайшее время взойдет на престол Давида, - эта надежда распалась у креста и запечатанного гроба, а вместе с нею распались и все тайные эгоистические ожидания и мечты, которыми они осенили свое собственное настоящее и свое ближайшее будущее, царство человеческих возможностей. Чего не мог живой Иисус, то совершил умерший Иисус: окончательное исцеление от их наивно детской веры, что путь Божий должен быть путем по человеческому образцу, путем, покрытым цветами, полным блеска и солнечного света, а не путем страдания и креста. В первый раз, в виду креста, коснулось их дыхание вечного, совершенно другого, дыхание той мудрости, которая есть безумие в глазах мира. Пустота возникла в их душах, свободное место для возможностей Бога. Только смерть Иисуса раскрыла их души для бездонных глубин и неисчислимости Божиих решений и проложила путь для поистине духовного понимания Христа. Но что действительно вызвало это духовное понимание Христа и нерушимою уверенностью укрепило духовно учеников, это были грандиозные и потрясающие события Пасхи и Пятидесятницы, Воскресения и ниспослания Духа. Пасху и Пятидесятницу нужно упоминать только вместе, только нераздельно. В них подобно двум светящимся пучкам лучей воссияло то дело Божие, которое и до настоящего времени изливает свой радостный, победный свет на совесть людей.

Если не касаться апокрифических евангелий, то мы имеем в общем шесть библейских сообщений о воскресении Господа: повествования о воскресении Матфея, Марка, Луки и Иоанна; далее несколько кратких, но многозначительных указаний в Деяниях св. апостолов (1.3-9;10.40 и др.) и, наконец, рассказ о воскресении св.Павла в Его первом послании к Коринфянам (15.3 и далее).

Это сообщение апостола язычников с исторической точки зрения несомненно самое ценное. С одной стороны потому, что в литературном отношении оно самое древнее. Оно написано между 53-55 гг., более чем на десять лет раньше отчетов о воскресении синоптических Евангелий и более чем на двадцать лет раньше сообщений Евангелия от Иоанна. Далее оно прямо ссылается на данные предания и преподносится как существеннейшая часть апостольского учения: Павел подчеркивает, что он среди первых уроков, преподанных им Коринфянам, передал о воскресении то, что сам получил ( ό καί παρέλαβον Кор 15.3). Это-тот самый оборот речи, которым в его время еврейские учителя обозначали обычно данные предания. Таким образом, здесь перед нами не просто личное учение ап.Павла, но широко распространенное предание первой общины и первоапостолов. На это указывает и своеобразная стилизация всего этого сообщения. Однородное построение предложений в перечне событий и все время тщательно подчеркивающиеся ссылки на «писания» ( κατά τάς γραφάς ) наводят на мысль о литургической формулировке. Большинство исследователей согласны в том, что сообщение св.Павла, по крайней мере в своем важнейшем вступительном предложении, взято непосредственно из апостольского проповеднического канона, может быть даже из первохристианского крещального символа веры.

Таким образом, здесь перед нами - свидетельство о воскресении всей первоначальной Церкви. С подчеркнутой торжественностью святой Павел с самого начала своего сообщения заявляет: «напоминаю вам, братия, евангелие, которое я благовествовал вам, которое вы и приняли, в котором и утвердились» (1 Кор 15.1). В конце своего изложения он повторяет: «я ли, они ли (первоапостолы), мы так проповедуем и вы так уверовали» (15.11). Апостолу Павлу ясно, что здесь он передает существенную часть Евангелия, одно из основных утверждений всего апостольского благовестия, которое первоапостолы и он сам в одном и том же виде сообщили общинам.

Но сообщение ап.Павла ведет нас еще глубже. Категорически утверждая, что его пасхальное известие взято из предания, апостол вместе с тем указывает и особый источник, из которого его почерпнул. Из послания к Галатам мы знаем (1.17), что ап.Павел сейчас же после своего переживания на пути в Дамаск отправился не в Иерусалим, а в Аравию и в Дамаск, с одной стороны, чтобы избежать на ближайшее время ненависти и преследования иудеев, а с другой, чтобы здесь, в строгой замкнутости, привести в порядок и полностью перестроить своего внутреннего человека, до последних уголков. Здесь никто ему не мог помочь, даже и первоапостолы, но один только Дух Святой.

Но после трех лет апостол Павел направился в Иерусалим, «чтобы посетить Петра» (Гал 1.12). Он пробыл у него «пятнадцать дней». В Иерусалиме он не видал никого другого из апостолов, кроме Петра и «Иакова, брата Господня» (Гал 1.19). По всей видимости, это был никто другой как ап.Иаков Младший. Отсюда нужно заключить, что ап.Павел свое пасхальное сообщение, поскольку оно не касалось его собственного обращения, перенял от первоапостола, в первую очередь от Петра, и далее от Иакова, брата Господня. Оба эти апостола, вместе с Иоанном, бесспорно считались важнейшими свидетелями и очевидцами всей жизни Иисуса. В том же письме Павел называет их «столпами» (2.9) и «знаменитыми» (2.6) в первообщине. На зависимость его сообщения о воскресении от Петра и Иакова указывает также то обстоятельство, что он один особо выдвигает именно те явления Воскресшего, которых Петр и Иаков удостоились лично. Только Лука бегло упоминает явление Воскресшего Петру (Лк 24.34). И только апокрифическое евангелие евреев знает о явлении Иисуса Иакову. Очевидно, Павел во время своего пребывания в Иерусалиме об обоих этих явлениях непосредственно узнал из уст Петра и Иакова. Мы стоим, следовательно, не только перед свидетельством о воскресении иерусалимской первообщины, но перед особым личным сообщением непосредственных очевидцев, перед рассказами Петра и Иакова. Если согласно посланию к Галатам (2.1) обращение Павла отнести к 33 году, древнейшее свидетельство о событиях воскресения, переданное ап.Павлом, оказывается возможным проследить по крайней мере до 36 года. Но ближайшими и непосредственными источниками этого свидетельства являются сами первосвидетели, стоявшие в это время еще в расцвете сил и деятельности, - Петр и Иаков Младший. Более достоверное и непосредственное свидетельство исторически невозможно. Пасхальное сообщение Павла состоит, таким образом, из собственных переживаний Петра и Иакова и из того, что Павел лично воспринял на пути в Дамаск. Здесь нет ничего, что Павел мог бы узнать путем чисто литературной передачи.

Что говорит сообщение Павла? «Я первоначально преподал вам, что и сам принял, т.е. что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был и воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братии в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам, а после всех явился и мне, как некоему извергу. Ибо я наименьший из апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал Церковь Божию. Но благодатию Божиею есмь то, что есмь; и благодать Его во мне не была тщетна, но я более всех их потрудился; не я впрочем, а благодать Божия, которая со мною. Итак я ли, они ли, мы так проповедуем, и вы так уверовали».

Что побудило апостола язычников к этому тщательному перечню явлений Иисуса? В Коринфе громко высказывалось сомнение в воскресении плоти. Никто отнюдь не сомневался в продолжающейся после смерти жизни души. Для чисто греческого и эллинистического мышления бессмертие духа не составляло, как известно, никакой особой проблемы. Но находили неприемлемым воскресение тела. Тело, чувственно материальное, земное, стояло для мышления, определявшегося влиянием платонического дуализма, в резкой противоположности к духу. Тело считалось «злом», «оковами», «темницей» духа. Потому эти люди противились возможности, что это враждебное духу тело, тормозящее дух, воскреснет и будет вечно жить в единении с духом. Понятно, что эти враждебные телу тенденции проникали и к грекам и эллинистам, обращенным в христианство, и вызвывали серьезное сомнение в воскресении плоти.

Проницательный ум Павла сразу почувствовал, что этим расшатываются основы христианства. «Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша. Притом, мы оказались бы и лжесвидетелями о Боге, потому что свидетельствовали бы о Боге, что Он воскресил Христа, которого Он не воскрешал, если, то есть, мертвые не воскресают; ибо если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес» (1 Кор 15.13-16).

Задача Павла -доказать как исторический факт телесное воскресение Христа из мертвых. Он обдуманно подчеркивает, что Христос именно воскресший, из гроба восставший, что Он продолжает жить не только как дух, свободный от тела, как живут все другие души после смерти.

Какого рода телесность имеет здесь апостол в виду? Представляет ли он себе прославленное тело Распятого и Погребенного, что равносильно существенному тождеству погребенного и просветленного тела Иисуса, или для него тело Воскресшего нечто совершенно новое- духовная, небесная действительность, которая открылась апостолам, своего рода световое тело, в котором материализируется дух умершего, приблизительно так, как-по верованию того времени - ангелы являются в блеске света?

Этот вопрос потому имеет особенную важность, что он дал повод некоторым исследователям объяснять явления Иисуса, о которых сообщает ап.Павел, в совершенно определенном смысле, как пневматические видения, и ставить их в непримиримое противоречие к реалистическим пасхальным сообщениям Евангелистов. С этой точки зрения, не может быть никакой речи о том, что ап.Павел попросту отожествлял просветленного, небесного Христа, являющегося ему и прочим апостолам, с Христом плоти и крови, висевшим на кресте. Подчеркивают, что он сам говорит в том же послании к Коринфянам (15.50) ясно и отчетливо: «Плоть и кровь царства Божия не наследуют». Поэтому он в том же письме на вопрос: «Как воскреснут мертвые? И в каком теле придут?» (15.35). - отвечает, указывая на судьбу пшеничного зерна, которое обнаженным кладут в землю, где оно полностью пропадает и гибнет. Телесность, которую оно воспринимает затем, кажется чем-то совершенно новым и обязана своим существованием только воле Бога. Поэтому - так заключают отсюда - «телесность» просветленного Христа, являвшаяся ученикам, согласно ап. Павлу, должна быть понимаема как совершенно новая по существу, настолько иная, настолько небесная и одухотворенная, что ап.Павел мог даже прямо назвать Господа «Духом» (2 Кор 3.17).

Эта новая телесность ни в каком случае не вяжется с отожествлением тела погребенного и тела воскресшего. На этом основании полагают возможным сделать дальнейшие важные выводы: пустой гроб не имеет места в павловском пасхальном сообщении. Павел, по-видимому, ничего не знает о пустом гробе. Посколько же сообщение ап.Павла самое древнее и основывается на свидетельствах первоапостолов, то только у него и содержится первоначальное понимание пасхального известия. Рассказы синоптиков о пустом гробе и в связи с этим о тождестве Воскресшего и Распятого, например Его странное требование: «Осяжите Меня и рассмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня» (Лк 24.39), далее их бросающиеся в глаза сообщения о просветленных ранах Воскресшего, о том, что Он говорил, дышал, ел и пил, - все эти синоптические предания, массивно подчеркивающие телесность Воскресшего, не первоначальны, а только вторичны.

Своим возникновением они обязаны апологетическим интересам древних христиан и стремлениям древнейших христианских миссионеров сделать воскресение Христа возможно ощутительнее и убедительнее. А так как эти синоптические рассказы имеют местом действия почти исключительно Иерусалим, по этой гипотезе вся «иерусалимская традиция», которая сообщает о явлениях Христа в Иерусалиме, оказывается подозрительной и более поздней. Все явления Христа первым апостолам - говорят нам далее -имели место исключительно в Галилее, как и по Матфею ангел у гроба, а затем и Сам Воскресший повелели женам: «Пойдите возвестите братьям Моим, чтобы шли в Галилею и там они увидят Меня» (Мф28.10; ср. 26.32; Мк 16.7). Так, по-видимому, устанавливается: самое древнее предание знает только световые явления в Галилее. В Галилею поэтому должны быть отнесены и те явления, о которых сообщает ап.Павел. Только позже, из апологетических побуждений, в кругах первой общины возникла легенда, что Христос уже в Иерусалиме неоднократно являлся Своим ученикам. Ее популяризировал особенно ап.Лука, который в полном противоречии с повелением Воскресшего о том, что ученики должны предварить Его в Галилее, вкладывает в уста Прославленного противоположное повеление: «Вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше» (Лк 24.49). А так как согласно всему этому первоначальные пасхальные сообщения ничего не говорят о пустом гробе, даже больше - не имеют никакого отношения к Иерусалиму и знают только о явлениях небесного светового образа на пустынных возвышенностях Галилеи, то для современного человека, хорошо знакомого с психологией и парапсихологией, считают дозволенным этот световой образ объяснять просто, как видение и галлюцинацию. Возможно, что это видение вызвано Богом и в этом смысле имеет под собою объективное метафизическое обоснование. Но все же это были только субъективные переживания, психологически возможные представления и образы, простые обманы чувств.

Ни с какой внеличной небесной действительностью апостолы не соприкасались. Апостол Павел сам будто бы недалек от этого, когда он бывшее ему на пути в Дамаск переживание описывает как «видения», т.е. как зрительное впечатление. В своем описании пасхальных событий он четыре раза применяет выражение: «Он явился им» (1 Кор 15.3). Царю Агриппе он сам охарактеризовал свое переживание как «видение» (Деян 26.19) и это видение он прямо ставит на одну плоскость с пасхальным переживанием первоапостолов (ср. 1 Кор 15.8). Поэтому - здесь вершина доказательства противников традиционного учения о воскресении - нам нет нужды в понимании пасхального чуда быть более апостолами, чем сами апостолы. Их сообщения относятся к субъективным переживаниям, продуктам, откровениям их трогательной веры в победную мощь Иисуса, в лучшем случае это - их опыт милостивого водительства Бога, который и человеческие самообманы может направлять к благу.

Как видим, все это - старая визионерная теория Ренана и Штрауса, в настоящее время снова поднявшая голову, после того как гипотеза обмана Реймара и гипотеза кажущейся смерти Готтлоба Паулюса опровергнуты окончательно и навсегда. Но эта старая визионерная теория на этот раз гораздо тщательнее, чем прежде, подкреплена не только миросозерцательными соображениями, но также и библейскими аргументами. Но действительно ли в данном случае Библия говорит против Библии?

Все возражения против библейских сообщений о воскресении могут быть сведены к двум основным вопросам. Отождествляет ли апостол Павел в своем древнем сообщении просветленное воскресшее тело Христа сознательно с Его земным, в гроб положенным телом? Или же для него явления Христа - в самом деле только световой небесный образ? Сразу чувствуется значительность этого вопроса. Если можно доказать, что для апостола погребенное тело Христа тожественно с просветленным телом, то и пустой гроб должен иметь место в его пасхальном сообщении. И тогда чистый произвол выдавать за нечто вторичное, позднейшее «Иерусалимскую традицию», для которой тождество воскресшего и погребенного тела и вместе с этим пустой гроб имеют центральное значение. И тогда тем более произвольно, даже непристойно приписывать сознательный обман иерусалимской традиции и ее евангелисту Луке. Второй вопрос: возможно ли пасхальные переживания первоапостолов и святого Павла действительно истолковать без остатка как субъективное видение, как галлюцинацию? Неужели апостолы были столь наивны, чтобы свои субъективные переживания без далнейших размышлений принимать за объективные явления Воскресшего? Были они тогда в утро воскресения, с психологической точки зрения восприимчивы к галлюцинациям? Проверка этих основных вопросов позволит нам также развернуть во всю их ширину и глубину пасхальные сообщения апостолов.

Непредвзятая оценка сообщения ап.Павла позволяет сейчас же установить, что он воскресение Иисуса ставит в теснейшую связь с Его смертью и Его погребением. Одновременно и в той же торжественной формулировке, в какой он говорит о воскресении на третий день, он подчеркивает, что этот Христос «умер за грехи наши, по Писанию, что Он погребен был» (1 Кор 15.3 и далее). Павел знал, следовательно, не только о смерти, но также и о погребении Иисуса и именно в связи с этой смертью и с этим погребением говорит он о Его «пробуждении» ( έγείρω ). В этой связи попросту непонятно, какой смысл могло бы иметь это «пробуждение», если не пробуждение от смерти и из гроба, иными словами, если Павел не отождествляет пробужденное тело с умершим и погребенным телом. Правда, пробужденное тело с точки зрения апостола не есть уже «плоть и кровь», то есть уже не «плоть» ( σάρξ ) в смысле Павла, как собственное место и настоящее орудие греха (ср. Рим 7.14-18). Но оно все же есть и остается телом (σώμα ), следовательно органическим образованием. Оно по существу, то же тело, которое было положено во гроб, только форма его бытия стала иною, небесною, прославленною. Апостол Павел в той же связи говорит поэтому об «изменении» ( άλλαγεσόμεθα) (1 Кор 15.52). И субъект этого изменения отнюдь не дух умершего, но его в землю погруженное тело. «Тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему - облечься в бессмертие» (1 Кор 15.53).

Как Павел раньше писал в стихе 37 той же главы, так возникает и проростающая новая жизнь из посеянного в землю гниющего зерна. Разумеется, не посеянное зерно само восстает (15.36), но из умирающего зерна по воле Божией, согласно естественным законам, восстает новое тело (15.38). Но по мысли апостола дело все же в том, что новое тело выходит из посеянного зерна. Ход его доказательства именно исключает возможность того, что новая восстающая жизнь, не имеет никакой природной связи со старой. Это - воля Бога, что именно из смерти зерна вырастает новая жизнь; «так - продолжает Павел - (15.42) - и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении... сеется земное тело, восстает тело небесное».

Постоянно сопоставление понятия «сеять», «пробуждать» (восставать) доказывает, как сознательно апостол Павел пробуждение связывает с сеянием и погребением, и до какой степени для него нет другого пробуждения кроме как от смерти и из гроба. Разумеется, пробужденное из смерти и гроба тело уже не есть плоть подвластная греху, оно стоит под началом духа. Оно так просветлено небесными силами, так пронизано духом, что ап.Павел мог сказать: «Господь есть дух» (2 Кор 3.17). Но это духовное, небесное не исключает формы «тела», именно той формы тела, которую Иисус имел во гробе и которая является носительницей превращения. Ясно и недвусмысленно описывает Павел это существенное отношение земного и небесного тела в послании к Филиппийцам: «Который (Иисус) уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе все» (Фил 3.21).

Так как для апостола Павла тело Прославленного по существу тождественно со смертным и погребенным телом, то его вера в воскресение предполагает знание о пустом гробе. Если апостол и не говорит прямо о пустом гробе, он все же говорит о том, что Христос «был погребен и из гроба пробужден был». Уже раньше, в одной из своих проповедей в Антиохии он говорил о гробе (μνημείον) Господнем (Деян 13.29). Убежденность относительно пустого гроба была у него, не менее, чем у синоптиков, составной частью пасхальной веры.

Но апостол Павел соприкасается с евангелистами и дальше, в том, что его предание указывает не только на явления воскресшего в Галилее, но также и в Иерусалиме. Это достаточно ясно видно из основного предложения его текста, что Христос «по Писаниям» был пробужден именно «в третий день» (1 Кор 15.4). То, что апостол в дальнейшем имел в виду доказать, это - не то, что Иисус вообще являлся когда-то, но что Он воскрес именно в третий день. Чтобы его обоснование не было ошибочным в важном пункте, по крайней мере некоторые из явлений Иисуса должны были иметь место на третий день. Но в таком случае он должен был знать, что явление на третий день имели место не в Галилее, но в Иудее и в Иерусалиме.

Как ревнующий о Законе иудей (Гал 1.14) и как бывший ученик Гамалиила (Деян 27.3), Павел был хорошо знаком с местностями Палестины и знал, что ученики за короткое время, от вечера пятницы до утра воскресения, не могли придти в Галилею. Сообщение ангела у гроба, что Воскресший предварит их в Галилее, предполагает к тому же, что сами они были еще в Иерусалиме. Следовательно, если апостол Павел хотел засвидетельствовать явления Христа, имевшие место именно на третий день, в день Пасхи, то он должен был иметь в виду явления, имевшие место в Иерусалиме.

То, что Павел здесь только наметил, решительно подтверждается пасхальным сообщением евангелистов. По Мф (28.9) Иисус явился женам недалеко от пустого гроба. По канонической заключительной части Евангелия от Марка (16.9) и по Евангелию от Иоанна (20.24 и дальше) Он явился Марии Магдалине в саду. По Марку (16.17 и дальше) и Луке (24.13 и дальше) Он явился двум ученикам по дороге в Эммаус. По Евангелиям от Луки (24.31) и Иоанна (20.19 и дальше) Он явился всем апостолам в доме в Иерусалиме. Мы имеем все основания предполагать, что это последнее явление есть то самое явление «двенадцати», о котором говорит ап.Павел (1 Кор 15.5). Если евангелист Иоанн говорит о двукратном явлении Воскресшего апостолам и особо отмечает при этом, что в первый раз отсутствовал Фома (20.24), то это опять разительно совпадает с тем, что и сообщение апостола Павла говорит о двукратном явлении апостолам. Христос явился «двенадцати» (1 Кор 15.5) и Он позднее явился «всем апостолам» (1 Кор 15.7). Если не делать маловероятного предположения, что под «всеми апостолами», в отличие от «двенадцати», разумеются 70 учеников, которых Иисус собрал во время Своей деятельности, то именно в этом сознательном разграничении повторных явлений Христа имеется бросающееся в глаза совпадение Павла и Иоанна.

За тесную связь сообщений о воскресении Павла и Евангелий, в частности за то, что по крайней мере некоторые из перечисленных апостолом Павлом явлений имели место в Иерусалиме, говорит кроме того сообщение апостола Луки, что вернувшиеся из Эммауса в Иерусалим ученики были встречены в собрании апостолов радостным возгласом: «Господь воистину воскрес и явился Симону» (24.34). Пожалуй, есть мало мест в Новом Завете, которые вызывали бы такое впечатление ненамеренности, непроизвольности, непосредственности, как это замечание апостола Луки. И Павел также сообщает о явлении Воскресшего Симону, только называя его уже Кифой. И это - первое среди всех перечисленных им явлений Христа. Так как апостол хотел дать перечень в хронологическом порядке, то это явление Петру должно быть, по крайней мере, одним из первых и самых ранних, какие вообще были известны апостолу Павлу. Мы имеем, следовательно, все основания предполагать, что оно совпадает с сообщаемым Лукою явлением Христа Симону и что поэтому оно имело место в Иерусалиме, притом в самый день воскресения. Это не исключает того, что Воскресший позднее еще раз явился лично Петру в Галилее, на что, по-видимому, указывает Марк (16.7). Таким образом, из пяти явлений, перечисляемых апостолом Павлом, три, или по крайней мере два, принадлежат также иерусалимской традиции. Они имели место не в Галилее, но в Иерусалиме, уже в третий день, когда Иисус воскрес.

Поэтому речи не может быть о том, чтобы в свете Павлова перечня евангельские повествования оказались позднейшими. Мы имеем здесь, наоборот, единодушную, внутренне связанную традицию. Дело в действительности обстоит так, что некоторые явления Воскресшего имели место уже в Иерусалиме, хотя большая часть явлений, особенно те, в которых Воскресший «говорил о Царствии Божием» (Деян 1.3) и поручил ученикам мировую мииссию (Мф 28.17 и дальше), произошли на их родине, в тихой Галилее, вдали от шума мирового города и вне непосредственной угрозы от их смертельных врагов.

Сообщение ангела у гроба, что Иисус предварит их в Галилее, относилось, несомненно, к этим явлениям, которые там и произошли. Оно воспроизводит пророческие слова, сказанные Иисусом перед Его страданиями на пути на Элеонскую гору и в тревоге того момента недостаточно привлекшие их внимание: «По воскресении Моем предварю вас в Галилее» (Мф 26.32). Этому совершенно не противоречит другое повеление Господа, сохраненное у св.Луки: «Оставайтесь в городе Иерусалиме доколе не облечетесь силою свыше» (Лк 24.49). Ибо оно было дано уже только после того, как Воскресший неоднократно являлся Своим, и относилось оно, следовательно, не к ожиданию чуда воскресения, но к ожиданию Духа Святого и связанному с этим началу их мировой миссии: «Я пошлю обетование Отца Моего на вас» (Лк 24.49). Именно потому, что Воскресший сначала вызвал учеников в Галилею, чтобы там ожидать Его явления, было необходимо затем внушить им, что они должны не в Галилее, а в Иерусалиме ждать сошествия Святого Духа и начала нового Царства. Иерусалим должен был стать начальной ячейкой новой Божией общины. Так дополняют и здесь друг друга ап.Павел и Евангелисты до мельчайших подробностей.

Если оценивать евангельские свидетельства о Воскресении сами по себе, то на первый взгляд они могут производить не вполне приятное впечатление тем, что они не вполне свободны от противоречий и несогласованности и скудны по сравнению с сообщением апостола Павла. Если мы, ссылаясь на наше предшествующее изложение, оставим в стороне несомненно бросающиеся в глаза различия, например, что Матфей (28.14) рассказывает только об одном явлении Христа ученикам на горе в Галилее, а Лука (24.36; ср. Иоанн 20.19) только о явлениях Господа в Иерусалиме в самый пасхальный день и создает впечатление, будто Иисус в тот же самый пасхальный день вознесся на небо (24.50), хотя в им же составленных «Деяниях» он точно знает, что Господь «после Своих страданий многими доказательствами засвидетельствовал, что Он жив и 40 дней являлся своим ученикам», то все остальные несогласованности между Евангелиями касаются неважных, в большинстве случаев совершенно незначительных моментов. Достоверности Евангелий не наносит, действительно, никакого ущерба, явился ли Воскресший сперва только Марии Магдалине (Мк 16.9; Ин 20.14) или также «другой Марии» (Мф 16.8) и прочим женам (Лк 24.10), - утаили ли жены, возвратившись от пустого гроба, свое переживание ото всех, «так как они боялись» (Мк 16.8), или же они, как сообщает Лука (24.9), по крайней мере известили «одиннадцать и прочих», - отнеслись ли апостолы в Иерусалиме с сомнением (Мк 16.13) или с ликованием (Лк 24.34) к сообщению учеников из Эммауса о том, что те видели Господа. К тому же здесь речь идет о сведениях, которые только по видимости расходятся между собою. Все говорит за то, что эти сведения относятся не к одному, но к различным моментам одного и того же процесса. Они все имеют свое определенное место в развитии пасхальной тайны. Только евангельские сообщения так скудны, что невозможно в настоящее время каждый раз с уверенностью определить это место. Во всяком случае, они хорошо отражают, именно в своей несогласованности, спутанность и возбуждение тех первых часов дня Воскресения, когда волнующие события стремительно следовали одно за другим и самые противоречивые сведения скрещивались между собой.

Именно эта несогласованность евангельских сообщений удостоверяет их непосредственность и правдивость в том смысле, что в них нет никакой искусственной переработки, никакой попытки гармонизировать их данные, и есть только стремление верно и просто передать непосредственные впечатления очевидцев.

Эта же непосредственность и достоверность видны из сжатости, даже скудности сообщений. Если бы евангелисты хотели сочинять, то исключительность факта воскресения Иисуса представляла в их распоряжение самый благодарный материал. Достаточно привлечь для сравнения апокрифическое евангелие Евреев, или евангелие Петра, или сообщение о воскресении славянского переводчика «Иудейской войны» Иосифа Флавия, где воскресение разыгрывается, как потрясающее мир космическое событие на глазах у Римлян и у иудеев, и где автор изо всех сил расписывает до причудливости каждую подробность. Также и в дошедших до нас эфиопских и коптских «Беседах Иисуса со Своими учениками» в уста Воскресшего влагается целый ряд сентенций и афоризмов, которые несомненно возникли из напыщенной словоохотливости самого автора. В евангелиях нет ничего подобного.

Для честности всех этих сообщений характерно то, что в них о самом акте Воскресения нет ни одного слова. Они сообщают не о самом Воскресении, а только о Воскресшем. И то, что говорит Воскресший, соответствует Его обычному стилю, кратко, сильно, сдержанно, полностью овеяно важностью и святостью момента. Если принять во внимание, как подробно изложена в Евангелиях Его остальная жизнь, то можно даже утверждать: евангелистов не интересовало, как апостола Павла, дать разработанное, исчерпывающее описание Его воскресения. Они говорили о воскресении Иисуса лишь постольку, поскольку оно было славным заключением Его поистине Божественной жизни, «Аминь» Бога всему, что совершил Иисус на земле. Факт воскресения как таковой, а не отдельные факты Его явлений, стояли в центре их интереса. Один этот факт воскресения Иисуса был для них новой действительностью, новым настоящим, высокою очевидностью, которою они жили, и именно потому, что они жили ею, она не нуждалась в обосновании. Поэтому совершенно ошибочно прилагать к евангельским сообщениям о воскресении масштабы современных историков. Они преследуют не исторические, а догматически-миссионерские задачи. Как по свидетельству Деяний Апостолов (2.24.32; 3.15 и дальше) задача их проповеди состояла в том, чтобы непрерывно подчеркивать возвышенное событие Воскресения, радостный факт, что Бог воздвигнул Иисуса из мертвых, а не в описании отдельных подробностей, так и задача евангелистов состояла в том, чтобы прочно установить и передать только это существенное содержание апостольской проповеди.

Но насколько мало апостольские первосвидетели и евангелисты придавали значения историческому, в современном смысле, пониманию отдельных эпизодов, настолько же серьезно они относились к историчности факта Воскресения как такового. Они знали, что вся их пасхальная проповедь основывается единственно на уверенности в том, что Христос воистину, действительно воскрес. В этом они усматривали действительную сущность своего апостольского служения - быть свидетелями Воскресения Иисуса. Апостол Петр по поводу избрания заместителя на место погибшего Иуды настоятельно требовал, чтобы был избран «один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем Воскресения Его» (Деян 1.21 и дальше).

Догматические интересы апостола не поглотили, следовательно, интересов исторических, хотя эти последние не были и не могли быть интересами профессиональных историков. Они явно сознавали, что по воле Бога и Господа Иисуса Христа только на единственности их пасхального переживания, на точности их восприятий, на их суждениях, их решениях будет основываться вера всех последующих поколений, что последующие поколения не будут сами видеть и судить, но должны будут доверять их опыту и их суждению.

Именно здесь - корень их возвышенного апостольского чувства, их благочестивой гордости быть апостолами Иисуса Христа: в том, что именно они, их момент, их единственность, их индивидуальный опыт и суждение должны, по воле Христа, иметь сверхисторическое, вневременное значение, что они не просто случайные, но подлинные, Богом призванные, Христом избранные, все новыми знамениями и чудесами одариваемые свидетели для всех последующих поколений, «Богом предопределенные свидетели» (Деян 10.41), не менее основоположные и действительные для новой мировой эры и для новой веры, чем Моисей и пророки для старого времени и старой веры. Невозможно оценить апостольское свидетельство о Воскресении во всей его честности и убедительности, абсолютности его притязания на истинность, если не учесть этого их сознания особой призванности и особого посланничества. Можно думать, что именно светский историк, обычно имеющий дело с чисто мирскими вещами, подвергается опасности ложно истолковать события Воскресения, так как его зрение не всегда достаточно заострено для чистоты, тонкости и силы такого сознания, которого Бог коснулся и которое наполнил Своими требованиями.

Апостолы проповедовали Воскресение Христа не только в силу знания, но и в силу долга. «Внутренняя сила «влекла их к этому. «Горе, если они не благовествуют» (ср. 1 Кор 9.16). В их пасхальном свидетельстве заключена не только уверенность очевидцев; в нем заключено тяжелое, но и возвышающее знание о своем посланничестве, вся ответственность Богом признанного человека, ответственность пророка, исповедника и мученика. Это вытекает не только из их тесного отношения ко Христу, из того, что они были Его избранниками. Его учениками. Его «друзьями». Это вытекает также из особого, интимного, личного способа, каким Воскресший открыл Себя им.

Библейские сообщения удостоверяют два момента. Во-первых, что явления Христа происходили не на людной площади, не перед глазеющей толпой, но также и не перед судилищем книжников или Синедрионом. Они происходили в полной сокровенности среди учеников, то есть тех, кто уже каким-то образом веровал в Него. В тиши Гефсиманского сада явил Он Себя той Марии, из которой изгнал семь бесов (Мк 16.9; Ин 20.14), а также скорбящим женам (Мф 28.9). На пустынном пути в Эммаус Он явился двум ученикам (Лк 24.15; Мк 16.12). В такой же сокровенности открыл Он Себя Симону (Лк 24.39) и Иакову (1 Кор 15.17). При закрытых дверях (20.19) и на окутанной молчанием горной вершине явился Он всем апостолам (Мф 28.17), на пустынном берегу озера остальным близким Ему ученикам (Ин 21.50). Ученики всегда одни при Его явлении, в стороне от толпы, в безлюдных местах. Только ученики - Его предъизбранные свидетели (Деян 10.41).

И второе, что характеризует явления Воскресшего и особенно бросается в глаза, это то, что ученики не были непосредственно поражены и убеждены Его присутствием. Никогда не было того, чтобы тождество Его нового облика с изначальным, давно знакомым, сразу же бросалось им в глаза. Наоборот, требовались особые, личные, характерные для Господа действия, чтобы ученики заметили это тождество. Только после того, как Воскресший назвал по имени смутившуюся Марию, она узнала, что пред нею не садовник, а Учитель (Ин 20.15-16). Также «удержаны» были и глаза шедших в Эммаус учеников, «чтобы Его не узнали», так как Он явился в другом облике (Лк 16.13). Только после того, как Он, Ему свойственным приемом, «взяв хлеб, возблагодарил и преломил, открылись их глаза» (Лк 24.31). Также не видели ученики и на Геннисаретском озере, что «это - Господь» (Ин 21.4). Его любимый ученик узнал Его только по чуду богатого улова рыбы (Ин 21.7).

Таковы же были «сомнения» в Его телесности у учеников Его, когда Иисус в Иерусалиме стал посреди их (Лк 24.38), как и на горе в Галилее «некоторые сомневались» (Мф 28.17). То, что являлось ученикам, не было отнюдь натуральной, наполняющей пространство в трех измерениях, строго контролируемой телесностью. Образ Христа как внезапно появляется, так же внезапно и исчезает; Он является при затворенных дверях, следовательно. Он по ту сторону всех законов пространства, а значит и по ту сторону всякой природной постижимости. Потому ученики могли придти к мысли, что им является бестелесный «дух», призрак, привидение.

Правда, эта сверхпространственность Его телесности ничуть не исключала и того, что она могла восприниматься и быть видимой в эмпирической плоскости. Святой Фома Аквинат объяснял возможность этого следующим образом: Воскресший производил особое действие на чувства своих учеников, особенно на зрительный орган, - иными словами. Он, Своим особым могущественным влиянием, Свой образ делал видимым для глаз учеников. Соответственно обстановке, в которой Прославленный открывал Себя, должен был меняться и образ явления, так что Он выступал перед учениками, то как садовник, то как странник, то как земной, то как сверхземной образ. «В Его власти лежало одним Его созерцанием в глазах тех, кто на Него смотрел, образовать то просветленный, то непросветленный, то смешанный образ» (SumTheol. 3,54, ad3). Следовательно, то, что ученики видели и о чем свидетельствовали, было не только передаваемое внешними чувствами чисто природное вещественное восприятие, но и произведенное Прославленным сверхприродное переживание. Оно состояло в личном воздействии Самого Воскресшего на личные чувства и дух учеников. Это было вдохновение, это была благодать, в том же смысле, в каком явление Христа св.Павлу на пути в Дамаск было благодатью. Они видели не чисто природно, но благодатно.

Потому, строго говоря, не Воскресение, но Воскресший был основанием и воодушевляющим содержанием их пасхальной веры. Самый факт Воскресения не имел непосредственных надежных свидетелей. Стражи видели только ангела, отваливающего камень и на него потом севшего, и «они дрожали от страха перед ним и были как мертвые» (Мф 28.2 и дальше). То, что влекло учеников в область сверхприродного света и силы и открывалось им, это было присутствие Богочеловеческой сущности Воскресшего, и оно раскрылось им до видимости, до временно-пространственной структуры. Они видели Его, они прикасались к Нему, они ели вместе с Ним. Они были Его «предъизбранными свидетелями» не только в том смысле, что Господь от вечности призвал их возвещать Его пасхальную весть, но также и потому, что они встретились с Ним в совершенно личном порядке и своими чувствами, как и своим духом, всем своим существом были включены в круг небесной жизни Воскресшего.

Отсюда, из непосредственного воздействия Воскресшего становится ясной та безусловная уверенность, с какою после этого апостолы свидетельствовали о Воскресении и Вознесении Христа. Когда на них действовал только внешний образ Воскресшего, их вера подвергалась нерешительности, сомнению и слабости, свойственным всякому временно-чувственному восприятию. Это была лишь «человеческая вера», т.е. та степень веры, которая основывается на чисто земных усмотрениях и руководствуется мотивами историков и филологов, достижимыми научными средствами. Потому некоторые свидетели Воскресения могли порою сомневаться.

Только когда их коснулась благодать Господа, когда их дух, с самого начала обращенный к Господу, и их сердце, с самого начала готовое верить, освещались лучами вечной истины и проникались ее непреодолимо-убедительной силой, когда они в сверхъестественном созерцании, сквозь все неясности и смешения своих чувственных представлений, в сияющей непосредственности воспринимали Самого Господа, только тогда исчезало все их сомнение. Их «человеческая вера» стала Божией верой, тою уверенностью, которая не ошибается и абсолютна, так как она основывается не на человеческих усмотрениях, но на непосредственном переживании величия Бога и на силе Его истины. Теперь Воскресение не было только подтверждением, но ближайшим предметом их спасительной веры. Потому что их вера заключала в себе не только свидетельства о воскресении, но и Самого Воскресшего. Она стала той верой, которая одна спасает человека, верою во Христа ради Христа, в Бога ради Бога.

Тем самым, что пасхальная вера апостолов по самому существу своему была сверхъестественна, была вызвана божественным действием, даны и два других момента: во-первых, это не была вера для кого угодно, не такая вера, которая могла бы прорасти и из равнодушного, или даже враждебного настроения. Она могла пустить корни и развиваться только там, где сердца уже были уготованы Господу, где в детской простоте и смиренном сознании своего ничтожества человек искал спасительных сил, излучавшихся образом Христа, - то есть в уже открытых Христу сердцах учеников, «предъизбранных свидетелей». Видеть Христа и в Воскресшего веровать могут только чистые сердцем, алчущие и жаждущие правды. Наша пасхальная вера, по существу благодатная, поэтому и будет всегда моральным делом, - так как благодать возникает и действует только там, где налицо добрая воля и где сердца уже восприимчивы для нее.

С этим связано дальше и то, что факт воскресения Христа отнюдь не является только вопросом научного исследования. Так как в своей метафизической глубине Он - сверхъестественный акт, в нем для человеческого знания раскрыта пустота, которая может быть заполнена только переживанием веры. Поэтому пасхальное благовестие обращается не только к мудрствующему интеллекту, а к целому человеку, особенно к его совести, к той таинственной раскрытости души для мира безусловного, абсолютного, святого, которая, возникая из данной опытом нашей всецелой тварности и зависимости, чувствует себя подчиненной неизменным нормам вечной истины, добра и красоты и только в их осуществлении достигает целостности, покоя и внутреннего мира.

Поскольку совесть видит в сияющем образе Воскресшего осуществление в нетленной красоте своих чистейших, благороднейших стремлений, склонностей и запросов. Богом запечатленных, она пронизывает найденные разумом пасхальные свидетельства своим особым жизненным содержанием и этим претворяет согласие интеллекта в религиозно-нравственное решение, в согласие всего человека.и знанием, и совестью. И потому вопрос о Воскресении Господа не чисто научный, а религиозный вопрос, пробуждающий самое глубочайшее в нас - нашу сущностную и нравственную зависимость от абсолютного - и затрагивающий все наше бытие. Если где-либо есть «экзистенциальное мышление», то оно исходит отсюда, из вечного существования Христа и христианства.

Уже отсюда некоторый свет проливается на тот вопрос, ответа на который у нас еще нет: вопрос, не могли ли ученики, при всей своей субъективной искренности, сделаться жертвой самообмана, зрительных и слуховых галлюцинаций. Это - второй столп, на котором держится визионерная теория. Нельзя ли представить себе, что апостолы, включая Павла, первоначально хотели сообщать только о своих видениях в Галилее и были настолько наивны, чтобы эти свои галлюцинации счесть за действительность? Не были ли, следовательно, бывшие им явления Воскресшего вызваны не самым объективным, что только есть, не вездесущим Логосом, воплощенным в человеческой природе Иисуса и ее наполняющим, невообразимым для нас смертных образом, проявившимся объективными откровениями Его Богочеловеческой сущности в пространстве и времени, видимыми и поддающимися контролю, а просто ничем другим, как продуктами фантазии, рожденными из глубины собственной возбужденной психики учеников? Мы утверждаем с самого начала: это немыслимо при наличии живого Бога.

Немыслимо, чтобы вся та чистая, серьезная воля, вся нравственная сила, весь энтузиазм жертвы и любви к Богу, вошедшие с пасхальными событиями в сердца людей и с тех пор постоянно к ним нисходящие, - чтобы все это было рождено из темных недр ужасного самообмана. Воистину, вина за такой самообман упала бы на Самого Бога и вера в премудрую, всеблагую волю Творца стала бы невозможной. Не дух, а нечто противное ему, не смысл, но бессмыслица, нелогичность, противная разуму, демоническое.дьявольское оказалось бы тогда основой всей действительности.

Мы же верим в последний высший смысл всей истории, в предельные связи и созвучия небесного и земного, духовных и божественных сил, также и в пасхальных событиях. Мы верим во все это, в конечном итоге, всей силой утверждения нашего собственного бытия. Мы верим в это, так как инстинкт нашего элементарного жизненного чувства отказывается допустить, что истинный смысл действительности - бессмыслица и нигилизм, даже демонизм. Наша пасхальная вера есть также и биологическая функция, откровение нашей здоровой воли к жизни. Наоборот, неверие всегда было и остается проявлением надломленной, распадающейся воли к жизни, функцией вырождения и упадка. Наша пасхальная вера в этом смысле - не только усмотрение, но воля и дело. В этом отношении она основывается на нашем экзистенциальном требовании, что мир, наш мир, должен быть осмысленным миром, что в начале его стоит «Слово», Слово у Бога, то Слово, которое есть Бог.

Но мы не хотим и не можем в нашем споре с визионерной теорией удовлетвориться этими «априорными» соображениями, как бы глубоко они ни коренились в нашем бытии. Мы переходим к критическому разбору ее положений. Если мы сейчас встанем на ту точку зрения, что в апостольских переживаниях Воскресения речь идет о видениях иудеев, иудеев времени Христа, то сразу становится ясной основная ошибка всей визионерной теории, ошибка непростительная для историка, состоящая в том, что она современные понятия и представления, точнее - понятия и представления западно-европейского рационализма, насильственно переносит на духовную установку древнего восточного иудейства. Иудейство времен Христа в существенном отличии от западного греческого мышления понимало отношение души и тела не дуалистически, а монистически. Иудей душу и тело всегда представлял себе вместе. Живой дух для него всегда означает также и живое тело; дух может действительно открыть себя только в теле и через тело. Представление, что дух умершего сам по себе, отделенный от своего тела, может быть живым и действенным, было немыслимо для иудейского мышления. Духи в шеоле ведут лишенное существа и деятельности призрачное бытие. Потому и ученики Иисуса никак не могли бы получить впечатления, что Он действительно воскрес и ожил, если бы они не восприняли непосредственно Его телесное явление и Его телесные функции. Дух Иисуса без тела Иисуса - это было бы для ощущающих по-иудейски апостолов чем-то совершенно ненормальным, это был бы «призрак», как они и думали при первом явлении Христа, что видят призрак, пока Он не стал есть и пить с ними (ср. Лк 24.37).

Отсюда следует: апостолы, как истинные дети иудейского народа, могли верить и держаться веры в истинное явление Воскресшего только при той предпосылке, что Его тело уже не лежит в гробу и что, следовательно, гроб в Иерусалиме пуст. Их вера в Воскресение, чтобы быть твердой, с психологической необходимостью включала и знание о пустом гробе. Если бы ученики, согласно визионерной теории, пережили только явления Иисуса в Галилее, не зная в то же время о пустом гробе в Иерусалиме, то эти явления не имели бы для них длительного значения, во всяком случае не более, чем странное привидение, вроде того, за что они Его приняли сначала во время бури на Геннисаретском озере.

Переживание Воскресения апостолами содержало, следовательно, во всяком случае объективный, внешне воспринимаемый, видимый, точно доказуемый и поддающийся контролю элемент, именно факт пустого гроба. Без этого факта упорная, живая вера апостолов в Воскресение была бы непонятной при их собственных духовных предпосылках. И всякая теория, которая не обращает внимания на это обстоятельство и говорит только о чисто субъективных переживаниях в Галилее, не упоминая при этом о пустом гробе, тем самым выдает себя, как бесплодный продукт не исторического, истории противного умозрения.

Немало исследователей нового и новейшего времени всецело признают это положение дела. Они включают поэтому факт пустого гроба в свою визионерную теорию, даже больше, они как раз пустой гроб делают исходным пунктом и источником визионерных переживаний учеников. Ученики, по их мнению, действительно нашли гроб Иисуса пустым. Может быть, неизвестно кто выкрал тело. Могло быть и так, что тело выбросили в общую могилу, где уже невозможно было его опознать. Во всяком случае, ученики не нашли более тела. Именно вследствие этого возникло их убеждение, что Иисус воскрес, и на этой почве возникли их галлюцинации.

Едва ли нужно указывать на клубок трудностей, даже невозможностей, которые связаны с этим предположением, что тело Иисуса каким-то образом, чужими руками, без ведома учеников, было удалено из гроба. Кто должен был удалить его? Иудейское начальство, Синедрион? Может быть с целью воспрепятствовать возникновению в дальнейшем культа тела со стороны учеников Иисуса? Но такой культ телесных реликвий был совершенно чужд иудейскому религиозному ощущению и опасаться его появления со стороны учеников не приходилось. Позднейший христианский культ реликвий ведет свое начало не из иудейских, но собственно христианских представлений, особенно из живой веры в воскресение плоти. Его основа как раз то, что хотят отвергнуть, - истинное воскресение Христа. И дальше, если иудейские власти сами удалили тело Христа из гроба, то почему они не предъявили его, когда апостолы наполнили и встревожили всю Иудею своею проповедью: «Он воскрес! Его уже здесь нет». Легче и решительнее нельзя было бы опровергнуть проповедь о Воскресении в самом начале, как если бы с полным спокойствием тело Иисуса снова было вынуто из гроба и предъявлено к общему опознаванию.

Если же принять, что тело Иисуса было брошено в общую яму для преступников и поэтому не могло быть найдено учениками, то нужно с непозволительной смелостью объявить незаслуживающими доверия и лживыми, не приводя для этого ни малейших доказательств, все библейские источники, включая и Павла, единогласно свидетельствующие о погребении Иисуса. При этом упускают из виду, что Иисус был осужден и казнен по римскому праву. Но римское право не знало общих ям для преступников; оно оставляло трупы в распоряжении судебных властей. Но даже и в противном случае тело Иисуса могло бы быть найдено. Почему Его не вынули бы из ямы или, по крайней мере, не указали бы на нее, чтобы с самого начала, в зародыше, заглушить зарождающуюся пасхальную веру? Почему иудейское начальство предпочло вместо этого сажать свидетелей воскресения в тюрьмы и наказывать их плетьми?

Загадка на загадке, сплетение противоречий, если только допустить, что сторонние руки, без ведома учеников Иисуса, устранили Его тело. Оставалось бы только переложить ответственность за исчезновение тела на самих учеников Иисуса, - что и сделало иудейское начальство, распустив слух, будто тело Иисуса выкрали Его собственные ученики (Мф 28.13), как это и стоит до настоящего времени в Талмуде. Но это равносильно отказу от всей визионерской гипотезы. Психологически невозможно, чтобы обманщики были так опьянены, очарованы своим собственным обманом, что приняли бы за истину ими самими созданную иллюзию и пошли бы на смерть за нее. К тому же душевная жизнь этих так называемых обманщиков известна нам. Из Евангелий мы знаем, как они были просты, бесхитростны и честны, а из Деяний и апостольских посланий мы видим, что с первого дня своей проповеди они натолкнулись на возражения, осмеяние и даже угрозу смерти, и тем не менее они все несли и несли эту весть о Воскресении Иисуса в мир. Обманщиков, которые ясно видят, что их обман не принесет им ни малейшей выгоды, а только позор, бедность, несчастия и смерть; обманщиков, которые вследствие своего обмана решаются на жизнь полную лишений и жертв, - таких обманщиков мировая история еще никогда не видала. В настоящее время уже никто не придерживается гипотезы обмана Вольфенбюттельского фрагментиста.

Вернемся еще раз к визионерной теории. Мы установили, что одно визионерное переживание, которое не сопровождалось бы знанием о пустом гробе, никогда не могло бы учеников Иисуса, с их иудейским мышлением, убедить в том, что Иисус воистину воскрес. В самом крайнем случае у них могло бы остаться впечатление привидения, появления призрака. Мы установили далее, что возможность устранения тела Иисуса посторонними руками, или самими учениками, совершенно неприемлема. Таким образом, пустой гроб - единственный наглядный элемент в пасхальном опыте апостолов - остается полной загадкой, если придерживаться чисто природного, естественного, психологического объяснения первохристианской веры в воскресение Христа.

Еще труднее и сложнее становится положение визионерной теории, если эту неустранимую загадку делать основой и источником пасхальных переживаний, объясняя предполагаемые галлюцинации учеников тем, что именно пустой гроб привел их к мысли будто Иисус воскрес.

Здесь прежде всего возникает вопрос: как могли они придти именно к этому выводу? Иудеи времен Христа не верили, подобно христианам, в особое воскресение каждого отдельного праведника сейчас же после его смерти. Они верили только во всеобщее воскресение мертвых при конце мира. Каким же образом эти иудейские представления могли привести учеников к предположению о немедленном воскресении Христа? Этот вопрос для неверующих исследователей тем неприемлемее и мучительнее, что как раз они не допускают, что Иисус еще при жизни ясно говорил о Своем предстоящем воскресении.

Далее, если проверить по евангельским сообщениям эту предполагаемую связь пустого гроба с возникновением веры в воскресение, то приходится трезво установить, что один только вид пустого гроба ничуть не воодушевил учеников и не зажег их энтузиазмом. Библейские источники свидетельствуют как раз о противоположном, а именно: первое впечатление от пустого гроба было подавляющим и обескураживающим. Как Лука (24.4), так и Марк (16.2) и Иоанн (20.20) сообщают, что пустой гроб ошеломил и испугал пришедших женщин; их первая мысль была не о том, что Иисус воскрес, но что Его тело погребено где-то в другом месте (Ин 22.13). Апостолам весть о пустом гробе и об ангеле у гроба показалась и совсем «пустыми словами» (Лука 24.11). Они не поверили сообщению жен, пока Петр и Иоанн (Лк 24.12.24; Ин 20.3 и дальше) лично не убедились в этом. Очевидно не может быть речи о том, что один пустой гроб уже пробудил у учеников страстную надежду на воскресение. Они впали бы еще более в состояние мучительной неизвестности, если бы волнующая весть: «Его здесь нет!» не сменилась тотчас другой: «Он восстал из мертвых».

Так гнила и непрочна основа визионерной теории. Фикция на фикции. Голая фикция, будто тело Христа было удалено из гроба чужими руками. И такая же голая фикция, будто один пустой гроб зажег у учеников веру.

Мы приходим к третьему и последнему возражению: не дает ли апостольское переживание воскресения, взятое само по себе, без отношения к пустому гробу, своим содержанием и происхождением какой-либо основы для визионерного объяснения?

Первый вопрос, который возникает при этом: были ли апостолы вообще предрасположены к видениям? Если мы сосредоточимся в решении этого вопроса на двух главных апостолах и двух важнейших свидетелях воскресения, на Петре и Павле, то несомненно, что оба они имели и помимо этого визионерные переживания. По Деяниям (11.10 и дальше) на апостола Петра, когда он около шестого часа поднялся для молитвы на крышу своего дома, нашло состояние восхищения, «экстаза». Он увидел отверстое небо и спускающийся сосуд, «как большое полотно», в котором находились нечистые животные, и услышал обратившийся к нему голос: «Встань, Петр, заколи и ешь!» И Павел имел не только видения во сне (Деян 16.9), но подобно Петру и экстатические переживания. Он прямо рассказывает об этом во втором послании к Коринфянам (12.2): «Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли не знаю, вне ли тела не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба».

Следовательно, обоим главным апостолам не были чужды визионерные экстатические состояния. Но как раз потому, что они знали эти состояния, они могли чистые видения, оперирующие с воображаемыми представлениями и образами, отличить от настоящих переживаний действительности. В самом деле, оба сознательно разграничивали видения и переживания действительности. Освобожденный ангелом (Деян 12.7.11) из темницы Ирода Агриппы, апостол Петр определенно спрашивал себя, было ли случившееся с ним «действительно» (άλε θές), или только воображением, «видением» (όραμα). Видение для него есть, следовательно, нечто нереальное, противоположное действительности. Следовательно, Петр никогда не основывал своей веры в Воскресшего на такого рода видениях. Он хорошо знает и свидетельствует (Деян 2.16 И др.), что с сошествием Святого Духа, согласно пророчеству Иоиля, Бог излил изобилие внутреннего опыта и мистических переживаний на новую Божию общину, но он не думает на этих неподдающихся контролю экстатических феноменах основывать свою проповедь о воскресении. Он основывает ее исключительно на том, что в плоскости истории может быть точно установлено и всем наглядно представлено: «Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете, Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли, и пригвоздивши руками беззаконных, убили. Но Бог воскресил Его из мертвых, чему мы свидетели» здесь в его первой речи Пятидесятницы, так и во всех последующих проповедях апостола завершением было лапидарное выражение: «Бог Сего Иисуса воскресил из мертвых, чему мы свидетели» (3.15); сравни (2.32; 10.41).

Подобно Петру и Павел не думает обосновывать свою пасхальную веру видениями и откровениями Господа, о которых он знает (2 Кор 12.1). Только нехотя, только под давлением нападок своих противников, он рассказывает «о восхищении», пережитом им за четырнадцать лет до этого. Он решительно воздерживается от всякого суждения о его особом характере: случилось ли оно «в теле» или «вне тела», т.е. было ли оно душевно-внутренним или также и внешне контролируемым феноменом, - он этого не знает. Зато совершенно определенно его суждение о том, что он пережил на пути в Дамаск. Здесь для него нет ни малейшего сомнения, что он «Христа Иисуса, нашего Господа» действительно «видел» (1 Кор 9.1), что на пути в Дамаск великий свет озарил его и что голос сказал ему: «Я - Иисус Назорей, Которого ты гонишь» (Деян 22.8). Замечательно, что в своем сообщении о воскресении он употребляет глагол «видеть» ( ώφθη ) в страдательном залоге в сочетании с дательным падежом. «Видение» новой действительности Иисуса было прямо навязано ему против его воли: в этом не было ничего субъективного. Не менее шести раз говорит Павел более или менее подробно об этой своей встрече с прославленным Христом (1 Кор 9.1; 15.8; Гал 1.12-16; Деян 9.1 и др.; 22.4 и дальше; 26.9 и дальше). Она стоит для него на такой же высоте, как и переживания воскресения у первоапостолов. Именно поэтому он причисляет себя к свидетелям Пасхи, к апостолам, как и остальные ученики. Прямо страстно подчеркивает Павел это единственное, настоящее основание своего апостольства: «не апостол ли я? не видел ли я Иисуса Христа?» (1 Кор 9.1).

Таким образом, в свете источников установлено непоколебимо: как Петр, так и Павел знают визионерные состояния, но как Петр, так и Павел делают ясное и резкое разграничение между видениями и своими переживаниями.

Это свидетельство апостолов о себе самих подтверждается и удостоверяется во всем объеме прочими источниками. Ими устанавливаются три факта, которые исключают всякую попытку объяснить психологически происхождение веры учеников в воскресение, вывести ее из глубины их собственного подсознания. Во-первых, они сдвидетельствуют, что ученики при жизни Иисуса никогда не принимали серьезно Его предсказаний, что Он будет распят и погребен, и на третий день опять восстанет. Правда, слова о Его воскресении на третий день обсуждались не только в их кругу, но даже и в кругу их врагов (ср. Мф 27.63). Только ученики не понимали и не хотели их понимать, так как они не могли усвоить представления о Его страданиях и смерти, необходимо связанных с воскресением Христа. Ведь даже Петр попытался «укорить» Иисуса, за то, что.Он говорил о Страданиях Христа (Мф 16.22; Мк 8.32).

Далее, источники свидетельствуют, что обетование Господа о Своем воскресении на третий день ученики, даже после Его смерти, не подхватили с жадностью и не строили на этом своих надежд. Они отнюдь не держали себя так (ср. Ин 20.19), как ведут себя люди, вопреки всему уверенные в своем деле. Наоборот, они бежали и скрывались (ср. Ин 20.19), они печалились и плакали (Мк 14.10). И на третий день у них не возникло бы мысли осмотреть гроб, если бы женщины не сказали им о пустом гробе и о благовестии ангела. Но даже и эту весть они приняли сначала за «пустые слова» и «не поверили им» (Лк 24.11; ср. Мк 16.11). Такое поведение учеников психологически было бы совершенно непонятно, если бы даже только в сокровеннейших уголках их подсознания был проблеск надежды на возможность воскресения. Источники (Мф 28.17; Лк 24.37-41; Ин 20.19) говорят, наконец, о третьем и самом решающем: ученики сомневались даже еще и тогда, когда Воскресший предстал перед ними. Они думали, что видят «духа» (Лк 24.37), и только после того, как Воскресший показал им Свои пронзенные руки и ноги и Свою рану в боку, и, наконец, окончательно после того, как Он ел с ними (Лк 24.41; Ин 2.10; Деян 10.41), сила недоверия и сомнения была сломлена. С точки зрения визионерной теории, это сомнение во время их переживания воскресения совершенно непонятно, даже невозможно. Ведь по этой теории явления Иисуса, видения Воскресшего должны были бы возникнуть именно из твердой веры, из безграничной убежденности учеников. Они должны были бы быть ничем иным, как реализацией этой веры и этой убежденности. Захватывающее одушевление, блаженнейшее «да!» должны были бы характеризовать эти переживания, а не сомнение и недоверчивость.

Еще менее, чем у первоапостолов, можно у ап.Павла предполагать психическое происхождение его встречи с просветленным Христом. Ибо в душе ап.Павла перед этой встречей были не только сомнения, недоверие и тревога, тут была бездонная ненависть. Ап.Павел постоянно подчеркивает, что он до своего обращения «преследовал без меры и искал гибели Церкви Божией» (Гал 1.13; ср. Деян 22.4 к дальше; 26.9). В нем не было ни малейшего намека на скрытую веру, на тихую любовь к Иисусу, которые подготовляли бы его обращение. Слово Воскресшего: «Трудно тебе идти против рожна» (Деян 9.5) указывает вовсе не на предшествующую внутреннюю борьбу у апостола, а на мучительность его состояния в данное время, когда он всеми силами, но напрасно, противится нахлынувшей на него благодати Христа. Как раз в этом состояла его великая тайная мука и здесь - то и дело прорывавшийся восторг и благодарность всей его последующей жизни, что он, «как выкидыш», в самый последний час был вырван невероятным милосердием Бога из своей ненависти ко Христу.

Все его учение об оправдании и благодати коренится в этом непосредственном знании, что только Бог, один только Бог посетил его на пути в Дамаск, и что ничего, абсолютно ничего не было в нем самом, что могло бы как-то подготовить или тем более вызвать его внутренний переворот.

С какой бы стороны мы ни подходили к зарождению пасхальной веры апостолов, мы не найдем ни малейшей зацепки, которая могла бы оправдать ее психологическое объяснение. Их душевное состояние до воскресения было настолько сдержанным, колеблющимся и скептическим, а у апостола Павла решительно враждебным, что пробудить в них новую веру могло только извне действующее событие, только точно установленный, неустранимый факт, обрушившийся на них и их убедивший, как в объективном опыте данная, поддающаяся контролю действительность.

Это событие получит свое окончательное подтверждение, если мы изучим вопрос о содержании и предмете пасхальных переживаний учеников. Согласно предпосылкам визионерной теории, образ Воскресшего, представившийся ученикам, должен был в существенных чертах совпадать с тем идеальным образом Мессии, который они уже раньше имели в душе. Ведь согласно этим предпосылкам Воскресший был бы ничем иным, как изначальным идеалом Мессии, прорвавшимся из глубин подсознания самих учеников в их сознание. Мы знаем этот изначальный идеал Мессии: это Мессия-Царь, каким его как будто обрисовали пророки, опоясанный правдою, сидящий на престоле своего отца Давида и покоряющий всех врагов под ноги Свои. Об этом образе Мессии мечтали апостолы, мечтал и Павел. Еще при Тайной Вечери ученики принесли два меча, чтобы силою превратить эту мечту в действительность. Наступило пасхальное утро. Одним ударом образ старой мечты расплылся, и совершенно новый образ, совершенно новый Мессия, совершенно новая вера вошли в сознание учеников.

Первая непосредственная реакция, вызванная у апостолов явлением Воскресшего, было новое потрясающее опытное знание: «Это - Господь». «Господь воистину восстал и явился Симону!» - таким возгласом встретили одиннадцать двух учеников, вернувшихся из Эммауса (Лк 23.34). «Это -Господь!» воскликнул Иоанн, когда увидел Воскресшего на берегу озера (Ин 21.7). «Господь мой и Бог мой», - исповедовал Фома, когда увидел раны Воскресшего (Ин 20.28). «Господи, кто Ты?» спрашивает Павел на пути в Дамаск (Деян 9.5). «Кирие» - Господи - был первый ответ новой веры на весть о воскресении.

Петр торжественно заявил в своей первой проповеди на Пятидесятницу: «Твердо знай весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли (Деян 2.36)». В иудейском и эллинистическом словоупотреблении «Господь» (Кириос) есть Бог, открывающийся в могуществе Своем Своей религиозной общине. Если до пасхальных переживаний ученики видели в Иисусе прежде всего Его человеческое естество, а Божественное как бы только в преломленном луче, когда Оно пробивалось сквозь Его человеческую оболочку, то в присутствии Воскресшего, в центре их веры стоит именно это Божественное, и человеческое в Нем они познают уже только в свете этой Его Божественности. Пасхальное переживание принесло, таким образом, ученикам значительное углубление и прояснение их представления о Христе. Прежние впечатления о человеческом образе Иисуса были пронизаны новым впечатлением Его Божественности и в него включены. Только теперь они с полною наглядностью осознали: Иисус, Человек, есть в основе Своего существа их «Господь и Бог».

И так как это был Сам Господь, представший перед ними в человеческом образе, то и другие их представления очистились и превратились в уверенность, что Его настоящее место, Его изначальное отечество -только на небе, по правую руку Отца. Это засвидетельствовал им Сам Воскресший: «Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему и к Богу Моему и к Богу вашему» (Ин 20.17). Поэтому апостолы ликуют теперь в своих проповедях (Деян 2.33; 5.31; 7.55): «Бог возвысил Его десницею Своею». Теперь уже никогда не исчезнет из христианского исповедания веры «Сидящий одесную Отца». Само собою с этим соединялась и дальнейшая уверенность, что от этого «Господа», воскресшего и воссевшего по правую руку Отца, отныне будет изливаться на людей вся жизнь и весь Дух, вся благодать и прощение, полнота силы и власти. Из уст Прославленного вновь и вновь звучало им: «Вот Я с вами во все дни до скончания века» (Мф 28.20). «Я пошлю обетование Отца Моего на вас» (Лк 24.49). «Примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин 20.22). «Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф 28.18 и дальше). «Петр, любишь ли Меня? Паси овцы Мои» (Ин 21.15).

И как сила Воскресшего поднимается до самых высоких вершин духовного, так спускается она и в последние глубины, к сокровеннейшим корням бытия, где жизнь сочится из тысячи источников и где подкарауливает смерть. Самый захватывающий и самый одушевляющий опыт, внедрившийся в сознание учеников от встречи с Воскресшим, в том и заключался, что они в Его новой жизни приобрели уверенность в своей собственной вечной жизни. Воскресение Господа было для них поистине космическим событием также и в том смысле, что оно было им ручательством в их собственном воскресении, в воскресении всех мертвых, и даже всего мира. Самый факт, что «Тот, Кого Бог воскресил из мертвых, не видел тления» (Деян 13.37), для них заключал в себе знание, что в Воскресшем заложено воскресение всех. «Как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых» (1 Кор 15.21). Потому ап.Павел не имел более горячего желания, как «познать Его и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его» (Фил 3.10).

Нигде пасхальный опыт апостолов не взрывал так, как здесь, все принятые иудейские представления о Мессии. Иисус Христос не только Спаситель Израиля и не только Спаситель от греха и вины. Он Спаситель всех от смерти к жизни. Бог нас «и воскресил с Ним и посадил на небесах во Христе Иисусе» (Ефес 2.6). Только в этом свете ученики смогли проникнуть в глубинный смысл тех слов, который Иисус незадолго перед Своею смертью сказал у гроба Лазаря: «Я - воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет оживет» (Ин 11.25). «Марфа, воскреснет брат твой» (Ин 11.23). Если только сравнить содержание этого пасхального переживания учеников с тем, что они прежде думали и запомнили об Иисусе, то станет совершенно ясно, что перед ними раскрылись духовные дали, которые они до этого только изредка предчувствовали и ощущали, но никогда не улавливали живою верою. Совокупность новых представлений настолько превосходит их старые желанные образы, что одно никак не может быть выведено из другого. Эти новые понятия могли придти не изнутри, а только извне, из опыта такой реальности, которая, как нечто абсолютно новое, неожиданное, с непреодолимой катастрофической силой хлынула на них и повергла старого человека в них. Куда бы мы ни направили наш взор, на пустой гроб, на психологию учеников, на особенности возникновения и содержания их пасхального опыта, везде пасхальное событие сияет сверхприродным, ни из чего не выводимым, необъяснимым. Если где-либо в истории это и происходило, то здесь были трансцендентность, сверхъестественность, откровение, дело Божие.

Именно это дало вере апостолов во Христа непоколебимую твердость и это они подчеркивали всеми силами: что именно Сам Бог чудом воскресения навсегда поставил Свою печать на жизнь Иисуса. Их первые проповеди всегда завершаются исповеданием этой веры: «Сего Иисуса Бог воскресил» (Деян 2.32; 3.15; 4.10; 10.40; 13.30-37; 1 Кор 15.15). «Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса, Которого вы предали и от Которого отреклись пред лицом Пилата, когда он полагал освободить Его» (Деян 3.13). «Его возвысил Бог десницею Своею в Начальника и Спасителя» (Деян 5.31). «Воскресив Его из мертвых», Бог дал «удостоверение всем» (Деян 17. 31).

Верно, что Отец Небесный Сам уже засвидетельствовал однажды Свое благоволение «возлюбленному» Сыну, когда Иисус вступил в Свое общественное служение (Мф 3.16), и еще раз, когда Он был на вершине Своей деятельности (Мф 17.5). Но тогда это был только голос с неба, ощутительный знак Божественной близости, который, однако, с внешней стороны не отличался существенно от многочисленных свидетельств, данных другим лицам Ветхого Завета, Илии, Ионе, даже братоубийце Каину. Здесь же в Воскресшем, Он, Бог чудес, открыл Себя с такой славой и силой, как больше нигде. Здесь Он не говорит уже только символами и знамениями через тварных посредников. Он не говорит даже живыми словами и делами Иисуса. Он говорит здесь во всепобеждающей непосредственности Своего дела через новую жизнь, полную славы, которая вырывается из мертвого Иисуса. Он говорит тем, что не только Он призывает Этого Иисуса от смерти к жизни, но и преображает Его для небесной и даже Божественной жизни, тем, что Он возносит Распятого одесную Себя. Речь идет не о воскресении просто человека, но о воскресении Христа, не о простой вспышке потухшей природной жизни, но о творческом прорыве той Божественной жизни, о которой Иисус с самого начала знал, что Она Ему принадлежит в хрупкой оболочке смертного тела; и даже больше того: Он Сам был этой жизнью, которая на третий день после Его смерти, объединяя тело и душу, всю его человеческую природу облекла славою Бога, насквозь опалила, прославила.

В то время как Воскресший в течение сорока дней являлся ученикам (Деян 1.3) и даже ел и пил с ними таинственным, для нас просто непостижимым образом (ср. Лк 24.30-43; Ин 21.12 и др.; Деян 10.41), действительность Бога вновь и вновь выступала перед глазами учеников как нечто совершенно «иное», как вызывающая трепет мистерия (mysteri-um tremendum et fascinosum). С торжествующей силой непосредственной наглядности и убедительности их мышление и их ощущения направлялись от земли и ее сил к небесному Христу и к силе Его воскресения (Филипп 3.10). Пространство и время стали для них сомнительными. Земное потеряло свою притязательную навязчивость. Оно превращается в третьестепенную и даже предпоследнюю реальность. Царство Божие, некогда «приблизившееся» в простом образе Сына Человеческого, застенчиво, едва заметно пустившее корни в почву Палестины, раскрывается теперь в Прославленном как Царство Божие в том первоначальном высоком смысле, в каком его созерцал ветхозаветный провидец, как Царство приходящее с неба, как ослепительное чудо, как превозмогающее Откровение Божественных сил. Его центр тяжести переместился от земли к небу.

Если смерть Иисуса разрушила чувственные, эгоистические надежды учеников на приближающееся земное политическое царство Мессии, то постоянно возобновлявшиеся явления Воскресшего с незабываемой силой внедрили в их сознание сверхъестественную сущность этого Царства.

В то время как Воскресший все сорок дней говорил с ними о делах царства Божия (Деян 1.3), Его Евангелие в их глазах теряло все более и более свои земные оболочки, всю временно-историческую обусловленность, всю иудейскую ограниченность. Теперь дело идет не о преодолении фарисейства, не о большей праведности, не о свидетельствах Сына Человеческого, а о воскресении и вечной жизни, о пришествии Духа, о прощении грехов, о крещении, об истине и благодати. Их взор уже не прикован к Израилю, к его храму, к его обрядам и к его первосвященнику. Наоборот, все яснее они видят новую мессианскую паству, которую Петр должен будет пасти на месте Мессии - Божию общину, Церковь, охватывающую все народы. Это-высокое, великолепное время, когда апостолы старое Евангелие Господа по новому слышат и понимают, переведенным в духовное, сверхъестественное, как весть жизни для всех народов.

То, что прежде Господь говорил им о «Сыне Человеческом», о «Сыне», о Своем служении, как Судии мира, о Своих страданиях и смерти, только теперь предстало перед ними в ясной связи и в своем предельном смысле. На основе этого смысла апостол Иоанн пишет свое жизнеописание Господа. Это - час рождения христианства в собственном смысле слова, когда Воскресший до конца раскрывает посеянные во время Его земной деятельности духовные основы Своих истин, установлений и положений; христианство теперь открывается им как религия духа. Поэтому сошествие Святого Духа и есть то самое, на что настойчиво указывает Воскресший: «Через несколько дней вы будете крещены Духом Святым» (Деян 1.5; ср. Лк 24.49). Он, Святой Дух, через короткий срок засвидетельствует и претворит в живую действительность Христово пасхальное Евангелие, «Евангелие 40 дней».

Психологически понятно, что ученики были как бы ослеплены полнотою того нового, что нахлынуло на них с величием Воскресшего, и инстинктивно искали в мире своих переживаний такой точки, которая позволила бы им включить вновь приобретенные впечатления и познания в их прежнюю духовную настроенность и таким образом овладеть ими. Они ухватились за те свои желания и надежды, которые они, как дети иудейского народа, с юности впитали в себя, и они спросили Иисуса: «Господи, не в сие ли время восстановляешь Ты царство Израилю?» (Деян 1.6).

Это была опять человеческая возможность, которая привлекала их, искушение, которое все еще оставалось возможным в силу всего человеческого, иудейского, кровью обусловленного, что в них было. Иисус освободил их от этой последней земной и народной связанности, направив их с человеческого пути на путь Божественный, с превосходством Того, Кому «все передано от Отца». «Не ваше дело знать времена и сроки, которые Отец положил в Своей власти. Но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян 1.7).

Христос этим вырывал учеников из последних тенет их самости, из последних пут земного и давал их будущему, их жизни и деятельности установку только на величие дел Божиих, которые Его Воскресением должны осенить весь мир. Возносясь на небо. Он оставил учеников, все мышление, вся воля, все бытие которых коренились теперь в чуде Его воскресения; отныне они сознавали себя избранными стоять на повороте времен и давать свидетельство о тех силах, которые, как силы Воскресения и вечной жизни, впредь будут пронизывать человечество.

Так Вознесение Иисуса означало для учеников уже не столько конец Его земной истории, сколько начало Его новой жизни и деятельности одесную Отца, торжественное подтверждение и исполнение всего того, что уже открылось в Воскресшем: что Он, Он один, есть Господь, Царь славы, в Котором, через Которого и из Которого все люди и, даже, все существа имеют свое бытие и жизнь и назначение. Вознесение Господне было для учеников началом того нового дня, для которого нет ночи, и в который надлежало делать до второго пришествия Господа (Деян 1.11). В исповедании Превознесенного, Который вновь придет, заключалось для них ядро новой веры, источник их новой надежды и их новой радости. «С великою радостью возвратились они в Иерусалим... прославляя и благословляя Бога» (Лк 24.52-53). С этим исповеданием умер их первый мученик: «Вот я вижу», воскликнул Стефан, «небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога» (Деян 7.56). В нем апостолы отныне ликовали: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому» (1 Петр 1.3). Он, «Который, восшедши на небо, пребывает одесную Бога и Которому покорились Ангелы и власти и силы» (1 Петр 3.22). «Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя превыше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено, небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца» (Филипп 2.9-11).

Радостное исповедание апостолам Превознесенного, сидящего одесную Отца, было в своей последней глубине уже исповеданием Его победных жизненных сил, которые должны были потом, от Его места одесную Отца, излиться в мир и мир обновить. Их пасхальная радость включала также и их ожидание Пятидесятницы, как и Сам Иисус уже в дни Своей земной жизни обетовал им на время преследований Духа Своего Отца (Мф 10.20), «Духа Святого» (Лк 12.12), «Духа Истины» (Ин 15.24), «Другого Утешителя» (Ин 14.11-24). И по Своем Воскресении Он повелел им оставаться в Иерусалиме «пока не облекутся силою свыше» (Лк 24.49).

Так чудо Воскресения завершилось чудом Пятидесятницы. В шуме бури, сотрясшей весь дом, и в огненных языках, нисшедших на каждого из апостолов в отдельности (Деян 2.2 и дальше), явилась «сила свыше». «И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать» (Деян 2.4). Как новая бурная, пламенная сила низошло это на них, подняло их над ними самими в тот мир божественной безмерности, где Дух Божий один живет Своею великой святою жизнью и осуществляет Свое высокое и непостижимое действие, подобно бушующему ветру, «о котором мы не знаем, откуда приходит и куда уходит» (ср. Ин 3.8).

Все впечатления, полученные ими от земной жизни Иисуса и от Превознесенного Христа, потеряли в этой подвижности Духа свою земную тяжесть и были вознесены на такую высоту переживания, воли и ясности мышления, что все мелко-земное, человечески ограниченное, все боязливые сомнения и заботы остались далеко внизу. Их души были раскрыты до последней глубины и исполнены «силами» Воскресшего, так что они стали как бы Его глазами видеть и усваивать нахлынувшее на них величие дел Божиих, в их изначальной силе и мощи, в абсолютности их притязаний, в их вневременной значимости для людей всех языков и всех времен. Наступил момент, когда Утешитель их научал и все напоминал, что говорил им Иисус (ср. Ин 14.24). Сверхъестественное овладело ими, сотрясло их сердца и перехлестывало из их уст, чтобы изливаться на людей все новыми и неожиданными звуками и словами. Они уже не просто принимали с благодарностью, как тогда, когда Господь воскрес и вознесся на небеса. Теперь они сами стали могущественно дарящими, творчески рождающими, из полноты ниспосланного им Духа, приносящими людям новое благовестие о Прославленном. «Покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получите дар Святого Духа» (Деян 2.38). Всякая боязливость и всякий страх перед людьми исчезли. Они уже не скрывались теперь в доме Марка. Они выступили перед всем Иерусалимом и перед Синедрионом, бросая их совести ужаснейшее из всех обвинение: «Вы убили Начальника жизни: но Бог воскресил Его из мертвых, чему мы свидетели» (Деян 3.15). Когда им запрещают говорить, они отвечают со святым непокорством: «Мы не можем умолчать о том, что видели и слышали» (Деян 4.20). «Должно больше повиноваться Богу, нежели человекам» (Деян 5.29). Когда их бичевали, «они шли из Синедриона радуясь, что за имя Господа Иисуса удостоились принять бесчестие» (Деян 5.41).

Новый человек пришел в них к власти, человек сильной веры и горячей любви, сверхъестественный человек, самоотверженный и жертвенный, мученик,«свидетель».

Ничто не удостоверяет с такою убедительностью воскресение и вознесение Иисуса, как это чудо Пятидесятницы, когда Он, «приняв от Отца обетование Святого Духа, излил на учеников то, что вы ныне видите и слышите» (Деян 2.33).

Облеченные этою силою Святого Духа, они стали, согласно предсказаниям Господа, свидетелями Воскресшего «в Иерусалиме, во всей Иудее, в Самарии и даже до края земли» (Деян 1.8). Верно, что их свидетельство было погружено в позор, лишения и невыразимые бедствия, как св.Павел писал в одну из таких болезненных минут к Коринфянам: «Думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти; потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне» (1 Кор 4.9-13). Но из всей этой горькой, жесткой нужды непрерывно раздается захватывающий, полнозвучный, победный зов восторга в мир: Он воскрес! Мы свидетели этому - и это не только истинно, как наша жизнь, но истинно, как наша смерть.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|