| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
2. "НАВЯЗАННАЯ" УНИЯ В ЛИОНЕ (1274)
Уния в Лионе не была, как уже отмечалось, настоящим признанием равенства между Востоком и Западом, истинным заключением мира с признанием своеобразия восточной стороны, но представляла собой вынужденную капитуляцию Востока перед Западом. Император Михаил Палеолог видел, что его недавно возвращенной столице Константинополю угрожал Карл Анжуйский. Чтобы устранить эту опасность, он искал мира с папой. Сказанное не означает, что он искренно не стремился к воссоединению по религиозным соображениям. Однако, поскольку он находился под политическим давлением, император проявил готовность принять безоговорочно все требования Рима, и даже сделал тщетную попытку навязать эти требования Константинопольской Церкви, хотя они во многом противоречили восточной традиции. Этого ему не удалось, хотя он и грубо обращался с противниками унии и приказал бросить их в тюрьму. Времена, когда император мог навязывать Церкви свою волю в делах веры, однако, уже прошли. Такими действиями Михаил вызвал только ненависть к собственному имени и к унии с Римом у своих единоверцев. В конечном счете он умер, отлученный обеими Церквами. Его собственная Церковь отказала ему в погребении. Посланцы, которых император направил в Лион, уже привезли оттуда продиктованный папой Символ веры и безоговорочное признание императора. Однако Церковь Константинополя в своем подавляющем большинстве не поддержала этого. Собор, состоявшийся там в 1273 г., отклонил требования папы. Составленный императором труд, который должен был доказать иерархии правильность латинской веры, встретил резкую оппозицию у патриарха, у епископов, богословов и монахов. О подчинении власти папы никто не хотел и знать. Все были убеждены в превосходстве православной веры над латинской. Уния, конечно, имела и друзей, но лишь немногих; среди них был Иоанн Векк, который из яростного противника латинян превратился в ревностного приверженца воссоединения и после собора был возведен императором в сан патриарха. Во всяком случае, представители императора, которые 6 июля 1274 г. в Лионе приняли от его имени латинский Символ веры, не имели поддержки Константинопольской Церкви. И хотя они во время папской мессы при чтении Символа веры трижды повторили Филиокве на греческом языке, этим не было достигнуто истинного примирения между противоположными мнениями. Впрочем, в Лионе от греков не потребовали включения Филиокве в Символ веры, но это все же случилось вскоре после того при преемниках возглавлявшего собор папы Григория
X. Собор пошел грекам кое в чем навстречу, когда он на шестом заседании 17 июля определил исхождение Святого Духа от Отца и от Сына как от одного единого источника. Этим был снят по крайней мере один упрек греков против латинян, заключавшийся в том, что те будто бы принимали два источника исхождения Святого Духа. Вопроса о греческих обрядах не затронули ни во время Лионского собора, ни после.
Однако, в остальном, в Лионе не обратили внимания на подлинное своеобразие греков. Им навязали формулу веры, в которой не только требовалось принятие неотъемлемой сущности католической веры, но и кроме того признание типично латинских формулировок и понятия папского примата, обусловленного особенностями ситуации на Западе. Здесь было сказано: "Полнота власти (Римской Церкви) состоит в том, что она дарует прочим Церквам долю своих собственных пастырских забот; ведь та же самая Римская Церковь предоставила многим из них, особенно патриархатам, различные привилегии, однако, сохранив свои собственные преимущественные права". Тем самым, повидимому, должно быть сказано, что вся власть юридикции в Церкви является лишь вторичным следствием и соучастием в папском полновластии. Это соответствует, как мы уже видели, средневековому представлению о "plenitude potestatis" папы, которое, однако, впоследствии не было принято ни Тридентским, ни I Ватиканским соборами. Отсюда логически должно было бы последовать, что все епископы являются только получателями приказов и чиновниками папы. Об их собственном праве, основанном на божественном установлении, не было и речи. Самоочевидно, что такая концепция по самой своей сущности была чужда традициям Востока в том, что касалось самой структуры Церкви и природы патриаршей власти. И то, что это представление встретило на Востоке сопротивление, нельзя объяснить просто злой волей схизматиков. В действительности это свидетельствует об отсутствии понимания со стороны Запада, который перенес на Восток известную ситуацию, возникшую в Средние века, вследствие законного развития, т.е. сосредоточения у папы большей части полномочии, осуществляемых Церковью. Этому существенно способствовало временное занятие патриарших престолов на Востоке латинянами. В таком случае, в Риме права патриархов могли понимать только как соучастие в полновластии папы и, следовательно, как привилегии, дарованные папой. Эта концепция была новой. Она не соответствовала представлению о патриаршей власти, которого в I тысячелетии придерживались также и папы. Следовательно, она не основывалась и на божественном праве. Здесь речь не идет о том, чтобы оспаривать законную эволюцию, приведшую к централизации власти, но о том что в Лионском Символе веры было выражение действовавшим тогда позитивным правом. Однако ошибка латинян заключалась в том, что такое развитие пытались навязать Востоку, которому оно было внутренне совершенно чуждо. Разумеется, этим ничего не говорится о причине такого недостаточного понимания Востока. Мы не можем требовать от средневековых людей такого исторического мышления, какое сформировалось только в новое время. Однако фактическое отсутствие исторического мышления и понимания особенностей другой стороны, ее истории и ее традиций, затруднило истинное примирение, и даже наоборот, создало еще более глубокую пропасть между Востоком и Западом. Кроме того, во всяком случае в некоторых пунктах, навязанное Лионское исповедание веры содержало учение, не принадлежащее по существу католической вере. Например, когда о конфирмации сказано то, что она может совершаться только епископами, этим самым отвергается греческий обычай совершения таинства миропомазания простыми священниками. Латинскую терминологию о преложении вещества хлеба и вина в Тело и Кровь Христово ("transsub-stantiatio") не нужно было навязывать грекам. Филиокве, которое греки в Лионе должны были принять, тоже не являлось, как показал и собор во Флоренции, единственной формулировкой для стоящего за ним догматом.
Исповедание веры Михаила Палеолога оставалось некоторое время классическим, принять которое требовалось от всех живших на Востоке и желавших вернуться в католическую Церковь. Чтобы не затруднять унию без нужды, от представителей Востока нужно было бы потребовать только безусловно необходимое, а различие формулировок одной и той же веры можно было бы допустить. Патриарх Иоанн Векк уже тогда установил, что причина разделения Церквей во многом обусловлена различием терминологии.
После Лиона преемники Григория Х - Иннокентий V, Иоанн XXI и Николай III - при проведении унии ужесточили и без того жесткие условия собора. Они требовали конкретного и публичного отречения, покаяния и подтверждения полновластия иерархов. Все это еще более подчеркивало, что воссоединение понималось как одностороннее подчинение виновных схизматиков под власть единственно истинной Церкви. То, что дело могло пойти и не так, показала впоследствии уния во Флоренции (1439). Однако до того времени еще нужно было пройти долгий путь. Вначале развитие шло, к сожалению, к еще большему непониманию Востока со стороны Запада. В конечном счете, был даже составлен план просто полностью поглотить греческую Церковь, включив ее в латинскую, и тем самым лишить ее какой-либо самостоятельности, потому что считалось, что только таким путем будет гарантировано единство в вере. Окончательный провал унии в Лионе углубил на Западе недоверие к грекам, которых всех больше рассматривали как закоренелых схизматиков и еретиков.