| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
ГЛАВА II
ФАКТЫ, ИТОГИ И ВЫВОДЫ РОССИЙСКОГО ЭКЗАРХА
Больше трех лет митрополит Андрей лишен возможности отправиться в Рим для доклада. - Мученичество митрополита Андрея. - " Плохое, никак не Римское католичество! " - I6-XII-I920 митрополит Андрей, наконец, в Риме: подтверждение его полномочий, утверждение Российского экзархата и Папское бреве о назначении о. Леонида Федорова экзархом. - Радость о. Леонида и русских католиков. - Неблагожелательное отношение к правам экзарха со стороны латинского клира. - Личные отношения о. Леонида с латинским духовенством. - Причины, мешавшие латинскому клиру взглянуть здраво на дело и заставлявшие его превратно освещать проповедь восточного католичества. - В чем о. Леонид видел залог успеха своего дела в будущем? - Почему православные, воссоединяясь с католической Церковью, переходят в латинский обряд? - Равноправие обоих обрядов. - Заключени о. Леонида: польский клир не может работать в деле воссоединения православия с католичеством. - Наглядный пример: "биритуализм" митрополита Эдуарда Роппа.
В начале октября 1917 г. митрополит Андрей прибыл, наконец, в родные пределы. Весть о том, что он едет домой, быстро распространилась в Галиции. Народ стекался издалека к полотну железной дороги и стоял на всем пути от Перемышля до Львова, только бы увидеть поезд, в котором ехал владыка. На станциях была давка; люди теснились, чтобы взглянуть на него. Митрополита официально приветствовал Эрцгерцог Вильгельм, выразивший ему от лица Императора Карла радость по поводу благополучного возвращения домой.
Да, владыка был, наконец, у себя после всего пережитого и выстраданного, но сколько перемен произошло здесь за минувшие годы, в каком виде он нашел все, начиная с митрополичьего дома! Покои его были в беспорядке, научные коллекции частью разбросаны; немало духовенства исчезло совсем из епархии; многое, созданное годами, было уничтожено или повреждено. Страну опустошили проходившие армии. Галиция пережила первое наступление русских, потом отступление их после поражения на Дунайце. Затем началось опять новое наступление и за ним последовало второе отступление. Всюду остались следы прохождения войсковых частей. Митрополит Андрей хотел сразу же приняться за дело, чтобы залечить поскорее то, что было возможно, не ожидая конца войны.
Однако, поражение Центральных держав, следствием которого явилось распадение Австро - Венгрии, создало новое положение. Галицийские депутаты собрались в Львове на совет, чтобы по примеру чехов и хорватов решить вопрос о будущем своей страны. После совещаний 18 и 19 октября они провозгласили ее независимость. Государственную границу на Западе, они хотели иметь по реке Сану, с поляками, населявшими Западную Галицию, а на Востоке предполагали присоединить к себе украинскую часть Буковины. По просьбе Львовского Совета, в Восточную Галицию были переброшены украинские части. Когда во второй половине 1919 г. в Львов приехал маршал Пилсудский, митрополит Андрей пожелал говорить с ним. Маршал согласился его принять, но в последний момент митрополиту запретили выйти из дома. Впоследствии ему разрешили ходить по Львову, но без права выезда за городскую черту. Только в 1920 г. он стал пользоваться большей свободой. История мученичества митрополита Андрея еще не написана. Ей неизбежно займутся изучающие теперь вопрос о причтении его к лику блаженных. Можно себе представить, какой запутанный клубок придется распутать, чтобы выявить праведность этой души, уже так чтимую среди верующих и которую так ярко восприняла и задушевно выразила мать о. Леонида при посещении митрополитом "инкогнито" царского Петербурга : "смотря на него, думаешь - вот где Царство-то Божие"!
Все время гражданской войны и после нее митрополит Андрей был лишен возможности отправиться в Рим для доклада. Это поставило его в очень затруднительное положение. Он подвергался всевозможным нападкам; предметом их были, главным образом, его якобы незаконные действия в России. Связанный тайной, которой его обязал Папа св. Пий X, митрополит должен был в ответ на все только молчать. Это ставило в свою очередь в очень тяжелое положение экзарха о. Леонида, и перед латинским клиром и перед правительством. Польские церковные власти тоже не хотели признать назначение епископа Боцяна (хиротонисанного митрополитом Андреем в киевском отеле "Континенталь") на Луцкую кафедру. Польская дипломатия не упускала случая дискредитировать митрополита Андрея, называя его ставленником Германии и отрицая наличие у него полномочий. Утверждали, что он превысил свои права, а настоящая его цель - сделаться патриархом украинской автокефальной Церкви.
1 июля 1918 г. о. Леонид написал из болыпевицкой тюрьмы митрополиту Андрею:
"Когда я получаю от Вас какое-нибудь известие, то прежде всего радуюсь тому, что Вы еще живы, что есть еще за кого держаться в моем абсолютном одиночестве. Через несколько дней пришло сведение, что "Polonia semper fidelis" снова не пустила Вас на митрополию, и передо мною вдруг встал во весь рост величайший облик св. Мефодия... Не печальтесь, что Вы не можете разделить моей участи - Ваши страдания неизмеримо превышают все те quasi - мучения, которые терплю я".
"Ненависть поляков против Вас не знает предела. Достаточно одного Вашего имени, чтобы погубить того, кто им пользуется"... (следует описание одного случая) - (6-14-1922).
Все-таки, в конце концов, польское правительство, разрешавшее польским епископам поездки в Европу, не могло не позволить и митрополиту Андрею отправиться в Рим. По пути туда, он взял в Вене у нотариуса Фукса оригиналы полномочий Папы св. Пия X и 16 декабря 1920 г. прибыл, наконец, в Рим. Папа Бенедикт XVV принял его как исповедника, пострадавшего в ссылке и тюрьме. Митрополиту Андрею представилась теперь возможность дать отчет св. Отцу и доказать, что он действовал в силу тайных полномочий Папы св. Пия X. Был еще жив прелат Брессан, бывший личный секретарь Папы св. Пия X. Он прекрасно сохранил в памяти все подробности получения полномочий митрополитом Андреем; к тому же почерк Св. Отца и печать не вызывали сомнений в их подлинности. Из аудиенции, на которой митрополит Андрей представил Папе меморандум в 6 страниц, он вышел совершенно оправданным. Этим был положен конец распространявшимся до сих пор обвинениям. Папа признал действительность всех полномочий, данных Его предшественником митрополиту Андрею.
18 февраля 1921 г. владыка Андрей прочитал в Риме, в Восточном Институте, доклад о "Роли монашества в вопросе Унии". В нем он обрисовал перед избранными слушателями, в числе которых был один кардинал и несколько епископов, картину монашества в православии и указал на помощь, какую могли бы оказать делу соединения Церквей западные ордена и конгрегации, устроив у себя ветви восточного обряда и став открыто и решительно на путь, предначертанный Папами Львом XIII и Бенедиктом XV, т. е. порвав решительно раз и навсегда с идеей открытой или скрытой латинизации России и русских. Всем своим авторитетом митрополит Андрей заклеймил латинизацию, открыто назвав ее "плохим, никак не римским католичеством".
Несколько дней спустя, 24 февраля, все действия митрополита Андрея были санкционированы официально. С некоторым ограничением, вызванным переменой, происшедшей в России, все полномочия, данные ему в свое время Папой св. Пием X, были подтверждены св. Отцом Бенедиктом XV. Вот текст бумаги об этом, адресованной митрополиту Андрею из Восточной Конгрегации (подлинник на итальянском языке):
Св. Конгрегация по делам Восточной Церкви. Исх. № 5230/21
Рим, 24 февраля 1921 г.
Св. Отец, в аудиенции, данной Им 23 февраля 1921 г. нижеподписавшемуся Ассесору Св. Восточной Конгрегации, благоволил подтвердить Высокопреосвященнейшему Андрею Шептицкому, русинскому митрополиту Львовскому, все чрезвычайные полномочия, полученные им от Его предшественника, Св. Отца Пия X, на аудиенциях 18 и 22 февраля 1907 г., каковыми предусматривается развитие католической акции в России, однако, за исключением права назначать и хиротонисать епископов для этой обширной территории.
Кроме того, Его Святейшество подтвердил выбор и хиротонисание во Епископы для русинской Луцкой епархии Преосвященного Боцяна, совершенное тем же Высокопреосвященным Андреем Шептицким, а также назначение Его Высокоблагословения о. Леонида Федорова Российским Экзархом, пожаловав ему при этом титул Апостольского Протонотария. Согласно волеизъявлению Св. Отца, Высокопреосвященнейшему Андрею Шептицкому надлежит пользоваться подтвержденными ему правами крайне осмотрительно:
Пишущий эти строки, доводя об этом до сведения Высокопреосвя-щеннейшего Андрея Шептицкого, пользуется случаем засвидетельствовать Ему свое совершенное уважение.
Исайя Пападопулос.
Ниже мы даем в переводе с латинского языка и текст Папского указа (бреве) о назначении о. Леонида Федорова Российским Экзархом:
ПАПА БЕНЕДИКТ XV
Возлюбленный сын мой, привет тебе И Апостольское благословение! Из обстоятельно изложенного мнения Асессора Конгрегации по делам Восточной Церкви Мы узнали, что ты, законно назначенный Экзархом католиков славянского обряда в России, показал себя примером усердия в вере, похвальности в учении, рассудительности, благоразумия и других выдающихся качеств духа. Дабы отметить особую честь, подобающую значению твоего служения и засвидетельствовать тебе наше благоволение, настоящим посланием назначаем тебя и возвещаем силою нашего авторитета Апостольским Протонотарием ad instar. Посему мы даруем тебе все полномочия, права, привилегии, почести, прерогативы и индульты, которыми пользуются другие мужи Церкви в этом сане, особенно в силу Конституции о протонотариях, изданной 5 февраля 1905 г. нашим последним предшественником Папой Пием X, один печатный экземпляр которой мы велели тебе послать.
Далее мы устанавливаем, что официальное сообщение об этом почетном звании, дошедшее до тебя с запозданием, должно быть присоединено к актам Коллегии Протонотариев и предписываем, чтобы ты, прежде чем начать пользоваться этой привилегией, прочитал перед лицом твоего епископа, который должен заменить декана этой коллегии, исповедание веры согласно соответственным статьям, установленным Святейшим Престолом, и принес клятву верности соответственно формуле, которую мы также озаботились тебе доставить в печатном виде; наконец, чтобы ты тщательно соблюдал и все остальное, что мы повелели соблюдать в указанной конституции. Установленному здесь ничто не должно противоречить.
Дано в Риме, в святом Петре, под перстнем Рыбака, 1 марта 1921 г. в седьмом году нашего Первосвятительского служения.
(Собственноручно) ПЕТР, КАРДИНАЛ ГАСПАРРИ, Государственный Секретарь.
Возлюбленному сыну ЛЕОНИДУ ФЕДОРОВУ, католическому пресвитеру славянского обряда.
"Для Церкви наступают времена Диоклетиана. Это не гипербола, а факт... Слава Богу за все! Это достойное наказание священству за его лень, эгоизм и отсутствие любви к своей пастве. Наши овцы равнодушно смотрят на то, как церкви Божий подвергаются расхищению. Живу упованием на Бога и Ваши молитвы... Никогда не думал, что придется нести такой крест...".
Так писал еще в конце 1918 г. о. Леонид митрополиту Андрею. Ему он говорил обо всем откровенно. О. Леонид был готов на мученичество, не строил себе никаких иллюзий, еще вступая на путь апостольства в Российской Империи. Однако, как видно из этих слов, последующая действительность превзошла самые пессимистические ожидания. Неопределенность его положения усугубляла тяжесть креста. О. Леонид ждал с нетерпением утверждения экзархата, официального признания своих канонических прав. А его все не было. Это вызывало горькое чувство, особенно от сознания, что митрополит Андрей сам связан по рукам и ногам и не может ничего предпринять. И вот, после столь безотрадного ожидания, пришла, наконец, давно жданная радость!
В апреле 1921 г., о. Леонид получил письмо от митрополита Андрея, на французском языке, пересланное через Ковенского архиепископа Франциска Каревича (бывшего профессора Петербургской католической Духовной Академии), одного из самых близких и верных друзей о. Леонида, а через несколько дней и второе письмо от него же на русском языке через финляндское посольство. Из этих писем о. Леонид узнал о результате поездки митрополита Андрея в Рим!
"Вы понимаете, - написал о. Леонид в ответ на первое письмо, -что у меня нет слов, чтобы выразить ту светлую радость, которую я испытал при получении Вашего письма! После почти четырех лет, проведенных среди самой ужасающей жизненной обстановки и невыносимого состояния, пришлось, наконец, узнать, что не "вотще трудихся", то дело, которому отдана вся жизнь, весь ум и сердце, не пропало. Слава Богу за все! Божественное Провидение, хранившее меня все это время, как малого ребенка, и избавившее не раз от смертной опасности, еще раз показало Свое благоволение к грешному и недостойному рабу своему. Несмотря на разъедающий меня подагрический ревматизм и малокровие, несмотря на общую слабость и все более седеющие волосы (отцу Леониду шел 42-й год), чувствую, что еще могу поработать для Господа, хотя, может быть, и не много... Все наши точно ожили и шлют Вам свои смиренные приветствия, исполненные любви, признательности и преданности, т. к. всем очевидно, что только Вашей неустанной энергии и Вашему воистине апостольскому рвению мы обязаны решительно всем".
В ответ на второе письмо о. Леонид написал митрополиту Андрею (29-IV-I92I):
"Радости и благодарности к Богу нет границ! Так много и так хорошо, что поневоле находит страх: не устроит ли сатана какой-нибудь новой пакости? Вы даете мне разрешение на службу у себя дома - это уже само по себе хорошо (значит можно устроить престол?), но еще лучше то, что я, значит, нахожусь под Вашим непосредственным начальством. Времена так изменились, что это уже ничуть не портит дела (как это могло испортить в 1917 г." а Вы для меня, после Бога, якорь спасения.
Но в особенности хорошо и чревато последствиями - это утверждение всех полномочий Пия! Это смертельный удар нашим фрязям, портящим нам не мало, хотя у меня с ними прекрасные отношения. В числе явных врагов, однако, не действующих открыто, находится Иоанн Василевский, Игнатий Чаевский (Петроград), Зелинский, Ноешевский (Москва), в особенности последний. Преосвященный Иоанн Цепляк покровительствует мне и благоволит, хотя думает все-таки по-фряжски. Искренние помощники - священники белоруссы, готовые хоть сейчас принять восточный обряд (Эдуард Юневич, Лукиан Хветько, Антоний Неманцевич), и отчасти литовцы (Михаил Бугенис). Это буквально "обращенные" к нашему образу мыслей, прозревшие на весь вред латинизации. Выжидательную политику ведет Будкевич, человек очень умный и поддающийся убеждению. Теперь он уже не говорит, что русское католичество "комедия", а старается сделать все возможное для развития идей унии, хотя, конечно, и для него уния - только неизбежное зло.
Утверждение экзархата произвело сильное впечатление - это гром среди ясного неба".
Теперь о. Леониду, как он полагал, недоставало только официального опубликования состоявшегося назначения в "Acta Apostolicae Sedis", чтобы получить возможность издавать правомочные акты, которые признавались бы и латинским клиром, и таким путем добиться согласования действий последнего с действиями Российского Экзарха. О присылке ему "Acta Apostolicae Sedis" он усиленно просил епископа Каревича, единственного, с которым он, по условиям того времени, мог свободно сноситься. В ожидании присылки, о. Леонид все же довел до сведения архиепископа Цепляка и главных представителей латинского духовенства об официальном утверждении Апостольским Престолом всех привилегий, данных в свое время секретно Папой Пием X митрополиту Андрею. Однако, они встретили его сообщение довольно холодно. О. Леониду заявили, что до опубликования этих привилегий, и в частности, "Orientalium dignitas", польское духовенство, с чистой совестью, считает себя свободным и впредь действовать попрежнему. Все доводы о. Леонида разбивались о три положения, которые оно выставляло самым категорическим образом:
1) "Orientalium dignitas" не относится к России, где положение латинского духовенства совершенно исключительное. Поэтому,. православные, переходящие в католичество, принимаются в латинский обряд без разрешения Апостольского Престола и притом не только в тех случаях, когда они ставят это непременным условием, но и заявляют просто что предпочитают латинский обряд.
2) Запрещение переводить людей в латинский обряд относится только к русским католикам, а не к православным, воссоединяющимся с католической Церковью.
3) Даже в том случае, если энциклика "Orientalium dignitas" действительно утверждена в том виде, как это значится в полномочиях, данных митрополиту Андрею, она может касаться не всей России, а только западных ее областей, так как перечисленные в ней епархии находятся в Западной России, и, следовательно, к Великороссии энциклика не относится.
Вследствие этого, о. Леонид просил митрополита Андрея посодействовать скорейшему опубликованию "Orientalium dignitas" и авторитетному разъяснению следующих трех пунктов:
1) Энциклика эта относится ко всей России, как к государству и нации, к ее европейской и азиатской территории.
2) Энциклика имеет в виду не только привлечь православных русских в лоно католической Церкви, но и сохранить для нее восточный обряд во всей его чистоте.
3) Переходы в латинский обряд должны совершаться исключительно с разрешения Апостольского Престола, как бы часты они ни были; латинскому клиру, под страхом смертного греха (иначе не подействует!), должно быть вменено в обязанность всячески отговаривать присоединяющихся православных от перехода в латинский обряд.
Пойти здесь на компромисс о. Леонид не мог ни при каких условиях, так как это значило бы для него отречься от самого существенного в восточном католичестве, которому он отдал себя до конца. Польское же духовенство, за немногими исключениями, не то что не хотело, но и не могло, поступиться тут тем, что оно считало в силу исключительного положения в России, своим неотъемлемым правом. В этом было непримиримое с ним принципиальное расхождение, и о. Леонид считал, что устранить его можно только категорическим приказанием свыше. Однако, было бы неправильным вывести из этого заключение, что у о. Леонида, при обоснованном недоверии к латинскому клиру и даже вынужденной борьбе с ним, было сколько-нибудь неприязненное чувство, предубеждение и несправедливое отношение к отдельным его представителям. Точно так же и последние, при всей своей принципиальной непримиримости, в общем, не проявляли ни в отношении о. Леонида ни других русских католических священников ничего трудно совместимого со своим саном или же, просто, противоречившего христианской любви. Они поддерживали материально о. Алексея, устроив его жить на покое при храме св. Екатерины. О. Дейбнера они приняли викарным священником и обеспечили материально. Конечно, при этом нельзя закрывать глаза и на то, что принимавшие такую помощь, не могли не считать их своими благодетелями и в силу этого становились "как бы" "недосягаемы" для о. Леонида.
Вот что он пишет о своих личных отношениях с латинским духовенством (тут собраны выдержки из его нескольких писем к митрополиту Андрею):
"Со многими представителями латинского клира установились наилучшие отношения. Сам преосвященный Иоанн Цепляк сделался моим другом и покровителем. Никаких столкновений, несмотря на упорную тенденцию у некоторых к латинизации. Следуя во всем Вашим архипастырским указаниям, закрываю глаза на присоединение многих русских к латинскому обряду (около 80 человек). Я прихожу к убеждению, что всякое прямое противодействие таким переходам не достигает цели, потому что психологические причины, толкающие в латинский обряд, слишком велики и неотделимы. Такое присоединение нужно только затруднять, чтобы показать важность восточного обряда.
Отношение ко мне архиепископа Цепляка очень хорошее. Это милый, добрый, благочестивый человек, но, к сожалению, слабый, как покойный царь Николай; он готов слушать каждого, отдавая предпочтение последнему. Сам он отлично понимает необходимость иреничес-кого тона и любовного отношения к православным и произвел очень благоприятное впечатление на них, когда был приглашен на чай в день посвящения преосвященного Димитрия, епископа Омского. Но он не может дать отпор Наседающим на него: Василевскому, Ходневичу и др., которые хотят не мира, а войны, и требуют крикливой пропаганды. Его отношение к восточному обряду благожелательное, но, конечно, не идет далее признания его неизбежным злом".
В связи с этим о. Леонид обстоятельно излагает причины, мешающие латинскому клиру здраво взглянуть на дело и заставляющие его, в своих мнениях и докладах, превратно освещать работу восточной католической миссии в России:
"1) Здешнее латинское духовенство распадается на три главные группы: ПОЛЬСКОЕ, ЛИТОВСКОЕ и БЕЛОРУССКОЕ. Последняя группа представляет из себя два течения: одно тянется ко всему польскому, другое стремится развивать свою белорусскую культуру. Представители всех этих трех групп одинаково не знают ни русского народа, ни его религиозных запросов, ни его психологии и одинаково худо владеют русским языком. Теперь они делают попытки подойти к нему поближе и овладеть лучше русским языком, но само собой разумеется, что в два-три года нельзя возместить того, что не делалось в течение целых столетий. Различаются же эти группы тем, что поляки искренно презирают русский народ и глумятся над ним (хотя ненависти стало теперь гораздо меньше), белоруссы же искренно любят и сочувствуют. Если польский священник занимается проповедью католичества и делает это только по долгу апостольства (хотя есть, конечно, и тут отрадные исключения), то белорусс привносит еще элемент искренней любви, симпатии и неподдельного сочувствия: он болеет душой не только за то, что русские отделены от единства Вселенской Церкви (что есть и у поляка), но и страдает за то, что это именно его кровные, дорогие ему великороссы (чего у поляка нет).
Вследствие этого белорусс старается не только понять русскую душу (что ему гораздо легче, чем поляку), но и переболеть с нею все то, что она в себе носит и чем она болеет. Польский проповедник католичества основывает свои действия только на рассудке и логике, белорусе же может понять, что для русского человека логика - это совершенно ненужный балласт и что он живет только настроением и эмоцией (хорошо это или дурно - это другой вопрос). Понятно поэтому, что подход латинского клира к проповеди католичества среди русских, при таких условиях, всегда будет неудачен, он идет "вслепую", с той только разницей, что одна его часть спотыкается меньше другой и способна лучше прозреть и понять свои недостатки. Но в общем, слушать доклады и читать донесения латинского клира о состоянии русского католического дела, по крайней мере теперь, нельзя, так как это будут доклады совершенно некомпетентных лиц. То, что они сотни лет жили среди русского народа, ничего не говорит в их пользу, так как они жили среди народа, отгородившись от него китайской стеной и не имея ни малейшего представления об его психологических переживаниях, чаяниях, идеалах и о его религиозном быте (почему они так вели себя - тоже другой вопрос). Отсюда происходят такие оригинальные явления, что иностранные латинские священники, вроде Тондини и Пальмиери, мельком проехавшие по России, гораздо лучше понимали ее, чем те же поляки.
2) Если в настоящее время среди польского клира нет уже таких шовинистов, как раньше, и национальный вопрос не стоит в первой очереди, то остался все-таки, если можно так выразиться, обрядовый шовинизм, свойственный и весьма многим представителям западно-европейского клира. Здешний латинский клир (в особенности же польский) совершенно определенно заявляет, что чистота и полнота католического учения не отражается в восточном обряде, а только в латинском, что восточный обряд мертв и не пригоден к выражению католической истины во всех оттенках и не позволяет развернуть все силы католической души. Такого рода шовинизм гораздо хуже национального, так как опирается уже не на материальное благо народа, а на его высшие духовные проявления, на его вечные идеалы. Конечно, подобного рода воззрения всецело покоятся на полном невежестве и незнании нашего обряда. Самое тяжелое в данном случае то, что они совершенно не считаются с намерениями Апостольского Престола. Некоторые из них, меря все на свой аршин, уверены, что и Апостольский Престол не имеет серьезного намерения сохранить восточный обряд, а только показывает вид, что хочет этого лишь лишь для того, чтобы притянуть православных в католическую Церковь.
3) Тот же дух национальной исключительности и привычка смешивать национальные и религиозные интересы заставляют их думать, что мы отстаиваем восточный обряд не ради блага Церкви, а ради наших национальных интересов.
4) Их смущает разнокалиберность, если можно так выразиться, нашего обряда, отсутствие в нем точно выработанных правил и рубрик, его археологичность и непрактичность в некоторых случаях.
5) Свою задачу - и это самое главное - они видят не в проповеди соединения Церквей, а в прозелитизме отдельных лиц. Они хотят захватить народ помимо духовенства, сблизиться же с самим православным клиром они не хотят и не умеют. Чувство горькой обиды за перенесенные страдания от этих якобы " жандармов в рясе " не позволяет им действовать с апостольским незлобием. Отсюда получается, что при встрече с православным священником они всегда настороже, весьма неискренни, слишком политичны, что при громадной, даже я бы сказал болезненной чувствительности православных, сейчас же бросается в глаза. Вести же апостольское дело, держа камень за пазухой, и постоянно боясь быть обманутым и скомпрометированным - нельзя.
6) Они уверены в том, что латинский обряд гораздо безопаснее, так как сразу вырывает неофита из атмосферы схизмы и полагает между ней и присоединившимся целую непроходимую пропасть, тогда как оставаясь в восточном обряде, неофит чувствует себя чем-то связанным со схизмою.
7) Наконец, они желают всех неофитов сразу же сделать самыми настоящими католиками, не понимая того, что требовать от вчерашнего диссидента чистого католического понимания и образа действий значит то же, что заставлять извощичью лошадь брать призы на конских скачках".
Высказав это со всей ясностью, о. Леонид излагает свой взгляд на проповедь русского католичества и объясняет, в чем он полагает залог ее успеха в будущем:
"1) Сначала у нас является очень простое соображение: почти десять веков раскола вырыли страшную пропасть между православием и католической Церковью, особенно в России, где католики были и остаются национальными врагами. Захват Белоруссии и части обрусевших территорий по новому миру, (т. е. после первой мировой войны), возбудил бурю негодования. Все повторяют в один голос, что с новыми границами Россия никогда не согласится. Поэтому, начиная проповедовать католичество при таких условиях, мы должны внушить к себе доверие путем весьма долгого и терпеливого сожительства с православными, наглядно доказывая им, что мы не ополячились, не облатини-лись, но что мы были русскими, остаемся русскими и будем ими, что наши религиозно-бытовые традиции, неразрывно связанные с нашей историей, нам гарантированы Церковью настолько, что даже и думать нельзя об их уничтожении.
2) Мы не маленькие дети и прекрасно понимаем, что наш обряд нуждается в реформе, что во многих случаях он действительно непрактичен и устарел, что в нем чувствуется сильный недостаток в Евхаристическом культе и во внелитургических богослужениях, но, принимая во внимание все вышесказанное, нужно далеко отбросить самую мысль о возможности провести теперь же радикальную реформу нашего обряда, потому что таковая неукоснительно привела бы к обвинению нас в латинизации. Эту реформу можно вводить только исподволь, постепенно, и то при обязательном условии, что она будет совершаться не путем пересаживания на нашу почву латинских обрядовых форм и постановлений, как в Галиции, а путем нашей творческой работы. Мы прежде всего можем восстановить древние обряды (иногда менее громоздкие, чем теперешние) и из существующих устранить всякие синодские прицепки и привески. Мы можем эллинизировать обряд, но никак не латинизировать его. Потому-то мы. так строго отмежевываемся от всего Галицийского в области обряда, где нет восточного творчества, а только грубая имитация латинства.
3) Затем мы думаем, что прозелитизм и обращение отдельных лиц мало поможет делу св. Соединения. Это не значит, что мы отказываемся приобретать приходящие к нам души. Наоборот, при случае, мы сами стараемся подражать великим "ловцам человеков", но не ставим этого главной целью проповеди русского католичества и, когда приходится нам выбирать между эфемерным успехом и приобретением новых душ с одной стороны и основными задачами нашей проповеди с другой, то мы не колеблясь жертвуем первыми для второй цели. Главной же нашей задачей мы считаем распространение и популяризацию самой идеи св. Соединения, распространение и популяризацию здоровых идей о католичестве и сближение с православным духовенством. Не положивши основания здания, строить нельзя; так, не осветивши российскую тьму настоящим пониманием католичества, нельзя и думать о крупных успехах. Путем прозелитизма можно приобрести, даже в латинский обряд, целые тысячи душ, но эти тысячи душ будут только новым препятствием между нами и теми десятками миллионов, которых мы должны привести в "единое стадо". Греция - тому печальный пример. Но латинское духовенство, к сожалению, этого не понимает. Следующий пример убедит в правильности моих доводов.
С самого начала моей деятельности мне удалось завязать самые дружеские отношения с виднейшими представителями петроградского клира, с митрополитом Веньямином, единоверческим епископом Симеоном и даже с самим Патриархом. Интерес к делу соединения возрос настолько, что мы уже думали о взаимных собраниях с этою целью. Но латинскому духовенству показалось, что мы работаем слишком вяло и мало и оно само "взялось за работу". Началась открытая и скрытая пропаганда. Открытая заключалась в том, что в зале собраний при св. Екатерине начали читать лекции по вопросам богословским, исторического и аскетического характера, часто с боевыми темами (непогрешимость Папы, Непорочное Зачатие, разделение Церквей и т. п.). Все это представлялось, как обучение русских католиков латинского обряда католической вере, при чем вход на эти собрания был свободный. Этот наивный шаг "хитрых ксендзов" был моментально расшифрован в православных кругах, тем более, что ярые русские католички зазывали на эти .собрания своих православных знакомых и даже священников. Скрытая же пропаганда велась различными "девотками", которых латинские священники всячески подбадривали к такому образу действий. Каков же результат такого рода "работы"? Правда, по внешности, очень отрадный: присоединилось за один год больше ста человек, но зато мои дружественные отношения с православным клиром потерпели полное фиаско. Вся тяжесть обвинения легла на меня, я-де, мол, только "заговариваю зубы" словами о единении, тогда как ксендзы, пользуясь этим, расхищают православное стадо. Теперь идет в петроградских церквах и на церковных собраниях самая дикая травля католиков, причем я обрисован как "иезуит в рясе", "волк в овечьей шкуре" и "райский змий". Конечно, такая шумиха сделала меня "знаменитостью", и в нашу церковку стал битком набиваться православный люд, из которого несколько душ уже присоединилось к нам, но все это меня не радует, так как достигнуто путем крушения моих отношений к православному духовенству. Я, конечно, не опускаю рук и стараюсь эти отношения наладить, но ведь гораздо легче разрушить, чем создать. Мое положение стало поэтому очень тяжелым.
Для соблюдения католического единства я должен был принять участие в лекциях при церкви св. Екатерины, где стараюсь читать на апологетические темы ("Инквизиция", "Цель, оправдывающая средства", "Святая Уния", "Необходимость видимой иерархии") и таким образом волей-неволей дать повод к новым толкам о моем расхищении православного стада, при чем, конечно, нет недостатка в клеветах. Лекции Ю. Н. Данзас в том же зале тоже привлекают массу народа и иногда покрываются апплодисментами. До сих пор она прочитала: "Рим, как центр Вселенского Единения", "Варфоломеевская ночь", "Флорентийский собор", "О православии и католичестве" (в ответ на лекцию профессора Л. П. Карсавина, прочитанную им в Православном Богословском Институте). С. А. Лихарева прочитала здесь доклады: "О Мальтийском рыцарстве", "О благотворительной деятельности и св. Викентии де Поль", "О смысле русской иконописи", "О духе св. Игнатия и духовных упражнениях".
Все же я поставил дело так, что руководитель этих собраний о. Павел Ходневич дорожит мною, кад лектором, и соглашается на всякие темы, которые я предлагаю. Моя беседа на тему "Св. Уния" собрала такую массу народа (и католиков и православных), что большой зал, в котором происходило торжественное заседание нашего собора, был переполнен народом. Католики были в восхищении, а некоторые православные благодарили меня, главным образом, за мое примирительное и спокойное направление. Эти беседы необычайно подняли мой авторитет в глазах латинян, так что польские священники не рады, что " пустили козла в огород " (они особенно настаивали на том, чтобы я читал, надеясь привлечь этим больше публики, а епископ Цепляк в беседе с некоторыми своими поляками сказал, что "популярность о. Экзарха растет черезвычайно"). Интересно, что хотя я резко говорил о латинизации и называл ее "безобразием" и "преступлением" и открыто высмеивал тех, которые приняли латинский обряд, считая, что они переходят в "чистое католичество", никто из католиков не возразил мне ни слова, а благодарности после беседы со стороны мирян не было конца! С тех пор каждое воскресенье на Бармалеевой бывает много латинян, приступающих к св. Причастию. Все это более и более меня убеждает в том, что единственный способ борьбы с латинизацией - это образование нашего восточного клира. Латиняне кланяются мне теперь лишь потому, что среди их духовенства не только нет людей более меня образованных, но мало даже с таким образованием, как у меня. Нужно помнить латинскому духовенству, что Россия не Конго и не Замбези, не Китай и Япония, где нужно итти и проповедовать с крестом в руке, а страна с очень древней, в плоть и кровь вошедшей христианской культурой, в сущности своей вполне католической и искаженной только по форме и по своему применению на практике.
4) Все, что пишут в газетах и рассказывают очевидцы о "страшной разрухе" в церковной и моральной жизни русского народа, все это правда. Беспутство, воровство, спекуляция, жестокость, хамство и самый бессердечный эгоизм вышли наружу во всей своей бесстыдной наготе. В духовенстве обнаружилась полная беспомощность, бестолковость, отсутствие всякой дисциплины, самочинство в изобретении самых невероятных богослужебных обрядов, готовность итти на всякие компромиссы с советской властью и т. п. Иерархия может только с грехом пополам балансировать между различными течениями, кланяться мирянам, которые постепенно захватывают управление приходами в свои руки. Только отдельные крупные иерархи и священники, благодаря личному влиянию, могут еще быть пастырями. Ересь и секты делают большие успехи. Прибавьте к этому "нажим" советской власти, постоянные аресты и даже расстрелы епископов и священников, и вы получите картину, весьма близкую к полному разложению православия.
Вот эта-то картина и затуманивает глаза латинскому клиру, который думает, что православная Церковь уже гибнет и потому нечего с ней церемониться, а надо жать, давить и хватать. Глубочайшее заблуждение, лишний раз показывающее абсолютное незнание русской души и ее религиозной истории. Что русская Церковь неизлечимо больна, что она гибнет и в конце концов совершенно погибнет, в этом сомневаться нельзя, но это наступит еще очень и очень не скоро. Теперешний момент нельзя даже назвать агонией; это только один из фазисов болезни, после которого организм как бы снова возрождается и некоторое время как бы живет обновленной жизнью. Перед нами проходят картины почти целиком выхваченные из Смутного времени. Вспомните, как Авраамий Палицын говорил в свое время, что нечестие дошло между русскими до последней степени, что народ своими злодеяниями заслужил гнев небесный. "Во всех сословиях, - говорит Бер (Буссов), - воцарились раздоры и несогласия; никто не доверял своему ближнему; цены товарам возросли неимоверно...". Одним словом, знакомая нам, русским, картина. С точки зрения западной - это падение, с точки зрения восточной - это только дурацкий бунт оголтелого народа. Правда, всепривлекающий лозунг "грабь награбленное", гражданский брак, призыв к социальной мести и безудержная агитация против попов и Церкви отуманили головы настолько, что в 1918-1919 годах некоторым казалось, что все уже пропало, но скоро началось отрезвление. Благодаря преследованию, народ религиозно оживает и понимает, что они - живые члены церкви и что приход - это их дело. Конечно, часто, приходское строительство идет протестантскими путями, но все-таки приходы уже существуют, чего совершенно не было в царское время (были только ярлыки без содержимого). Волна религиозного мистицизма явно растет. Правда, ереси и секты собирают богатую жатву, но они еще слишком бессильны, чтобы пошатнуть православие. Глумление над мощами, от которого большевики ждали колоссальных успехов, оказалось лишь вспышкой отсыревшей ракеты. Правда, 75% "нетленных" мощей оказались только трухой, тем не менее соблазнившихся сравнительно очень мало. Все, в подавляющей массе народа, вызвало только непримиримую ненависть к большевикам. Кроме того народу стало ясно, что не все священники только царские слуги, не все обиралы и жрецы, не все карьеристы и лизоблюды, но много еще есть и таких, которые служат ради Иисуса, а не ради куска хлеба. Теперь уже ходит крылатая фраза: "В наше время быть священником хорошо, но опасно"... Дух русского священства не иссяк еще настолько, чтобы не появлялись изумительные благочестивые и ревностные пастыри (как, например, священник Борисов в местечке Замостье, Новгородской губернии).
Все это говорит, что до гибели русской православной Церкви еще далеко, что Господу жаль несчастный народ и Он не хочет губить его окончательно. Латинский клир поражен пассивностью нашего народа, с которой он позволяет кучке негодяев осквернять величайшие святыни и из этого заключает, что у русского человека пропала вера. Конечно, это очень логично, но на практике выходит не так... Наш народ именно и страшен этой своей безмерной пассивностью и косностью. Он будет терпеть до бесконечности, но в глубине души останется все-таки самим собой. Он пойдет на всякие компромиссы со своей совестью, потому что по своей распущенности не считает это отступничеством от веры. Конечно, иностранцу-католику понять это не только трудно, но прямо невозможно.
Но даже если мы допустим возможность нескольких крупных расколов в православной Церкви, то и тогда от этого нам будет не слаще, потому что все эти расколы объединятся против нас на одной почве: общей ненависти к католичеству. Силой и натиском здесь не возьмешь... Примите во внимание еще один крупнейший назревающий фактор. Хотя Московский Всероссийский Собор настолько урезал патриаршую власть, что Святейший патриаршествует, но не управляет, тем не менее он делается той центральной фигурой, вокруг которой сосредоточиваются идейные чаяния русских людей, так как Патриарх Тихон - это, так сказать, единственная не загаженная и не оплеванная точка русского народного самосознания, тот малый огонек, который мерцает в беспросветном мраке пошлости, низости и повального хамства. С ним будет почти то же, что было с Константинопольским патриархом после взятия Царьграда турками: он будет не только главой Русской Церкви, но носителем русских великодержавных идей и русской культуры. Поэто.му при всех наших разговорах со священниками и на собраниях, в конечном итоге, нам ставят обычно (за редкими исключениями) два вопроса: БУДУТ ЛИ РУССКИЕ ЛЮДИ ПРИ СОЕДИНЕНИИ ГАРАНТИРОВАНЫ ОТ ЛАТИНИЗАЦИИ И КАКОЙ РАНГ ЗАЙМЕТ ПАТРИАРХ В ЦЕРКОВНОЙ ИЕРАРХИИ?
Не активная пропаганда, не натиск миссионера необходимы в России, а сближение на почве обще-христианских интересов против растущего неверия и воинствующего коммунизма. На этой почве в 1918-1919 годах я достиг того, что католические и православные священники собрались вместе для борьбы против большевиков, когда те в своих преследованиях священников и Церкви переходили всякие границы. Мы вместе выступали в Петрограде и в Москве и подписывались на общих протестах. Православные, лишившись царской опеки, чувствовали себя, как дети на улице, потерявшие своих родителей, и за отсутствием полицейских не знали, как защищать себя от наседающего сектанства. Поэтому их страшно тронуло, что в такую тяжелую для них минуту те самые католики, которых они привыкли считать своими злейшими врагами, теперь помогают им и борются вместе с ними.
Но все эти .мотивы непонятны латинскому духовенству. Оно думает, что подобное сочувствие со стороны православных - только военная хитрость, чтобы усыпить внимание католических миссионеров, что православный клир - это тигр, спрятавший на время свои когти и готовый при новых благоприятных условиях опять вонзить их в Тело св. Церкви. У латинского духовенства нет никакого чутья переживаемых нами событий и слишком истинно-апостольского духа. В русском народе они видят только кучку схизматиков, которую нужно распрогандировать и больше ничего...
5) Эту активную пропаганду они направляют в среду русской интеллигенции, которая, по их мнению, примет католичество только в латинском обряде. Это совершенно ложное представление опровергается прямыми фактами. Московская община в количестве б0-70 человек состоит сплошь из интеллигентов, из которых 1/3 с высшим образованием, в Петербургской общине (тоже 70-80 человек) интеллигентов больше половины. Некоторые латинские духовные лица уже начали понимать неприемлемость своего положения, что русская интеллигенция склоняется только к латинскому обряду, и формулируют эти переходы так: в латинский обряд переходят или интеллигенты, или по смешанным бракам, что совершенно верно.
Почему же переходят именно в латинский обряд? На это существует несколько причин.
1) Во многих городах имеются только латинские церкви и латинские священники, и поэтому другого выхода нет.
2) Подавляющее большинство никакого представления о католичестве восточного обряда не имело и до сих пор не имеет. Поэтому часто бывает, что присоединившийся начинает скучать в новой обстановке и вдруг с восторгом узнает, что он может быть католиком, не лишая себя родного быта.
3) Многие делаются католиками из неверующих, никогда прежде не бывших в православных церквах и потому в этой латино-католи-ческой церкви, в которой нашли откровение веры, они видят свое духовное сокровище.
4) Многим православным ненормальность положения их Церкви опротивела до омерзения, так что и восточный обряд, напоминающий им их прежнее состояние, делается тоже невыносимым.
5) Некоторые (в особенности дамы) просто увлекаются внешностью: орган, открытый престол, чистенькие и вежливые бритые священники, белые платья на различных церемониях, цветы, изящные молитвенники, краткие службы и т. п. Восточный обряд для таких - нечто fi donc!...
6) В латинский обряд стремятся лица смешанного происхождения, в жилах которых течет польская, литовская, французская или даже итальянская и немецкая кровь.
7) Наконец, причиной этому являются смешанные браки и почти всегда связанный с ними отъезд супругов заграницу в латино-католическую среду.
Что же делать с такими категориями лиц?
Мы очень хорошо понимаем, что удержать их насильно в восточном обряде нельзя, но ставить им всякие препоны для этой цели - необходимо. Прежде всего необходимо прекратить самую практику приема в латинский обряд. Переходящий присоединяется к Единой Святой Церкви и остается в том обряде, в котором родился. Если он хочет молиться по латинским молитвенникам, ходить в латинские храмы, исповедоваться там и причащаться и совершать другие требы - этому помешать никто не может, ибо Церковь и вера - одна. Но официально таковой остается восточным и принадлежит к восточному приходу, хотя бы номинально. Если ему захочется повенчаться в латинской церкви, он должен только спросить на это разрешение у своего восточного настоятеля. Это необходимо для того, чтобы отнять от православных всякую возможность упрекать нас в латинизации. Раз дело будет поставлено так, то на упреки православных мы всегда можем ответить, что никто в латинский обряд, без прямого разрешения в отдельных случаях Святого Престола, не переводится, а если нашим восточным католикам нравится посещать латинские храмы, то мы этого запретить не можем, ибо было бы нелепо запрещать католику ходить в католические же храмы и молиться западным святым. Когда же накопится много таких католиков и потребуется открытие особого прихода, тогда, тем самым, они будут католиками латинского прихода".
"Оба обряда должны практиковаться совершенно равно, без малейшей тени предпочтения одного другому. Ибо раз католическая истина, как вселенская и вечная, не может быть выявлена в какой-либо определенной и внешней форме, то и латинский обряд, хотя он и обряд Первосвятителя, не может быть лучше другого обряда. Мне скажут, что он гарантирован от ошибок. Но Первосвятитель наблюдает не только за своим обрядом и хранит его от ошибок, но и за другими обрядами, - это его обязанность. Кроме того нельзя даже и говорить об обряде Первосвятителя, так как он пользуется обрядом поместной Римской Церкви. Конечно, эта поместная Церковь, в силу ее исключительного положения, есть мать и учительница всех Церквей, но только в том, что касается католической истины, а не обрядности. Если мне скажут, что обряд выявляет внешним образом догму и самый дух Церкви, то я с этим не могу согласиться. Это было бы только в том случае, если бы обряд Римской Церкви был универсальным, приспособленным к духу и культуре всякой нации и всякого народа. На самом же деле этот обряд, как обряд Римский, не может быть обрядом вселенским. Тот факт, что им пользуются народы германские, англосаксонские и кельтские, как в Европе, так и в Америке, говорит только о том, что эти народы получили свою культуру от Рима и для них поэтому этот обряд вполне приемлем и удовлетворяет их духовные потребности. Если далее, тот же римский обряд удовлетворяет китайцев, индейцев, негров и т. д., то и это не говорит об его универсальности, а только о том, что языческие народы, не имевшие раньше христианской культуры, или совершенно некультурные, примут всякую новую форму, какова бы она ни была, так как они представляют из себя в этом отношении ту "tabula rasa", на которой можно написать, что угодно. Но восточные христиане представляют из себя нечто совершенно другое. Мы здесь видим 120-миллионную массу, имеющую за собою почти 2000-летнюю культуру, которая только потому остается христианской, что внешние литургические формы чисто-апостольского и святоотеческого происхождения вливали в нее постоянное христианское содержание, чего сами Пастыри после XII-X1V века уже не могли делать так, как следует. Для этой массы латинский обряд не универсален и потому абсолютно неприемлем. Раз же латинский обряд не универсален, то он не может быть отличительным знаком духа католической Церкви и потому не может быть предпочитаем восточному апостольскому и святоотеческому обряду, гораздо более древнему, нежели обряд латинский ".
"Вопрос относительно "прочности" латинского обряда являете своего рода белкой в колесе, так как польские священники, указывающие на отпадение в схизму 1839 и 1875 годов и на отдельные подобного рода, совершенно забывают, что тут виноваты они сами Глубочайшим заблуждением было бы думать, что близость восточного обряда к схизме по своей внешности и религиозному укладу является причиной обратного отпадения. Причина коренится в том отношен к восточным католикам, которое всегда было и есть со стороны латинского клира, ибо и до сих пор, по меткому выражению принца Максимилиана, для латинян, восточный священник - это "Priester zweiteri Klasse"... История Унии изобилует, можно сказать - насыщена, такого рода отношениями, в особенности же этим богата именно Уния, в которой, по местному выражению, (на этот раз польскому), виленский латинский каноник считал себя гораздо выше русского митрополита. Что же удивительного, если несчастный русский народ, находившийся под польским владычеством, видел, что католичество, которое он принял, служит только средством к ополячению. Он видел, как вся аристократия и интеллигенция потонули в польском море, как его вера по-прежнему, несмотря на католичество, считалась холопской, как его священники презирались и держались в черном теле, как его храмы были иногда жалкими лачугами в сравнении с латинскими костелами и т. п. Единственный руководитель этого народа - духовенство - видело, что оно только тогда приобретет равные права с латинским клиром, когда само потонет в латино-польском море.
Вот, где зарыта собака! Латинский клир и польское правительство не понимали того, что если от простого народа отнять интеллигенцию и держать в черном теле его духовенство, то это значит самым определенным образом толкать народ в схизму, что, к величайшему горю, случалось не раз. Те умные головы, которые и теперь не устают твердить, что восточный обряд нужен только для "деревни", не понимают того, что если не будет интеллигентных представителей, которые сумеют провести в эту деревню восточный обряд, облагородить его и поставить на должную высоту, то и для деревни не будет понятно, чем католичество выше схизмы.
В особенности православные наблюдают за тем, как латиняне относятся к восточным: признают ли нас равными себе, любят ли нас, помогают ли нам, нет ли у нас вражды между собою. Поэтому они торжествуют, когда видят вторичное миропомазание обращенных латинянами или знают об этом и безмерно удивляются и бывают тронуты, когда видят проявление нашего полного равенства с латинянами. В этом последнем особенно заслуживает внимания ласковое, отеческое и симпатичное отношение к нам высокопреосвященного архиепископа Иоанна Цепляка. Не раз он присутствовал на нашем богослужении, торжественно совершавшемся в латинских храмах, и даже служил тихую обедню в нашей церкви в этом году в светлое Христово Воскресение, а потом разговлялся у нас. Я с своей стороны твердо постановил не допускать в моем малом стаде тех отношений к латинянам, которые в Галиции доходят до геркулесовых столбов соблазна и потому не обращаю даже внимания на иногда совершенно явное душехватство со стороны латинского клира.
Теперь, со всей решительностью, в законодательство должен быть внесен акт о полнейшей равноправности всех одобренных св. Церковью обрядов и притом с указанием, что дерзающий учить или проповедовать обратное является преступником закона и подлежит отлучению от Церкви. Тогда Urbi et Orbi будет слишком понятно, что это не голос тех или иных Пап, а голос всей Церкви. Папские энциклики в счет итти не могут, потому что они обращают внимание только на отдельные случаи церковной практики и карают отдельные выступления частных лиц, а главное - совершенно не говорят о полном равноправии обрядов и таким образом не дают главной гарантии, которая требуется Востоком. До сих пор же православные в разговорах с нами ставят нас между Сциллою и Харибдою.
- Или ваш Папа, - говорят они, - настолько бессилен и лишен авторитета, что не может запретить латинизации, и тогда от соединения с католической Церковью не может быть никакой выгоды, или же Папа только представляется и лицемерит, а в глубине души хочет типизации, и тогда нам нужно бежать от него, как от обольстителя.
Есть среди нас наивные люди, которые думают, что восточных можно олатинить незаметно, что, делая им "una buona faccia" (приятное выражение лица), можно привлечь их как дикарей на ловушку. Тщетные надежды. Нашим бедным "хитрым ксендзам" нужно всегда помнить, что православные "простодушные иереи" гораздо хитрее их и прошли в этом смысле такую школу, до которой слишком далеко воспитанникам наших полу-монастырских семинарий.
Здесь уместно сказать и несколько слов о способе "пропаганды". Православное духовенство со страхом и злобою ждет теперь "натиска Рима", некоторые вопят, что он уже начался; некоторые же наши латинские священники предвкушают уже тот момент, когда понаедут сюда различные конгрегации и начнется "настоящее дело". Да, работа конгрегации необходима, и я сам хлопочу теперь всеми силами об основании особого ордена доминиканцев восточного обряда и об основании еще одного ордена Св. Семейства, но это не должно иметь широкой огласки и носить характер атаки. Конгрегации должны составляться из русских и белоруссов и тех, пожалуй, поляков и литовцев, которые настолько обрусели, что потеряли свой национальный облик или вполне идейно, (такие примеры уже есть), хотят работать в восточном обряде, чтобы, как они говорят, "загладить вину Польши перед униатами". Они должны появиться не вдруг, не "налететь" из-за границы, а незаметно и постепенно вырасти на русской почве. Желателен только приезд руководителей, но и то в самом малом числе и с большим разбором. Надо помнить те исторические уроки, которые были даны латинским конгрегациям на Востоке. Если пришлось, после нескольких эфемерных успехов, остановиться перед каменной стеной слабых, бедных и угнетенных восточных патриархов, то много ли они своим "натиском" и "работой" сделают в России? Они только заставят русскую улитку окончательно спрятатв свои рога, которые она благодаря нашему подходу начала уже немного показывать.
Но у нас есть еще одно "течение мысли", если можно так выразиться, среди латинских священников. Их поражает "адогматизм" русского человека. Западный, логический склад их ума не мирится с тем, что человек, называющий себя православным и даже кричащий о своем "истинном православии", вместе с тем верит в переселение душ, или считает таинства человеческой выдумкой, или вместе с Дарвином и Геккелем производит человеческий род от обезьяны и т. п. Им, одним словом, пришлось столкнуться с тем, что у самого ярого православного своя догматика, часто весьма мало напоминающая не только "русское православие", но даже далекая от основных принципов христианства. Это поражает и приводит в полное отчаяние. Вывод таков: русского человека только тогда можно сделать католиком, когда он будет оторван от своего религиозного бытового прошлого, когда новая латинская форма сделает из него нового человека. Вот печальные мудрствования людей, которые хотят быть умнее св. Церкви. Когда мы указываем им, что тогда масса народа, т. е. 95% пропадет, нам безжалостно отвечают: и пусть пропадают.
Полнейшая неспособность понять русскую психологию и окружающую обстановку заставляет латинских священников видеть в нас людей косных и ленивых. Они удивляются, почему среди русских католиков так мало деятельности, нет конгрегации, собраний, даже церковного хора (в Петрограде), совершенно забывают, что мы имеем дело со вчерашними православными, далеко еще не проникнутыми католической идеологией. У них имеются уже готовые кадры девоток, терциарок и интеллигентов, которые слушаются не только их малейшего слова, не только сами делают все возможное для ведения пропаганды, но еще дают им возможность жить спокойно и не заботиться о хлебе насущном".
"В заключение считаю нужным повторить еще раз, что польский клир помогает нам материально и на столько, что без его поддержки мы не могли бы жить, однако он не может работать в деле св. Соединения. Зависимость в материальном отношении от латинского клира - вещь очень тяжелая, в особенности для возглавляющего русское католическое дело. Я должен быть от этого избавлен, что при моих более чем скромных потребностях не представляет особенных затруднений. Эта зависимость сильно связывает мне руки и не позволяет действовать самостоятельно.
По буллам Первосвятителей, они (латинский клир) могут быть только нашими помощниками. Поэтому необходимо, чтобы ко всем прочим правам нам было дано и то, что ведение дела, направление его в известном духе должно принадлежать исключительно нам. По слухам, в Люблине хотят устроить семинарию для восточных русских миссионеров. Если это так, то на нас свалится новая беда. Где угодно, но только не в Люблине или в каком-нибудь польском городе: всякое соприкосновение с Польшей - провал вполне гарантированный для нашего святого дела. Нужно постараться в корне пресечь эту нелепую затею, ибо если такой "миссионер" появится в России, то от него будут бегать как от чумы. Даже, если бы он не бьш поляком, достаточно уже того, что он окончил курсы в польской семинарии. Пусть устраивают эту семинарию хоть на луне, но только не в Польше"!
Если бы высказанное о. Леонидом о вреде, причиняемом польским клиром делу русского католичества нуждалось в новых доказательствах и подлежало проверке на практике, то выполнить такую задачу нельзя было успешнее, чем это сделало само польское духовенство. Начало положил митрополит Эдуард Ропп в Варшаве, куда он прибыл после освобождения из советской тюрьмы, состоявшегося по ходатайству Ватикана. На страницах печати он повел пропаганду в пользу двухобрядовой системы (биритуализма). Несмотря на всю ее несостоятельность, чтобы не сказать большего, четверть века тому назад в Польше на нее возлагались большие надежды. При помощи ее вся русская католическая акция перешла бы в руки польского духовенства. По существу этот план уничтожил бы многолетнее дело Папы св. Пия X и митрополита Андрея Шептицкого и прикончил бы одним ударом миссию Российского Экзархата. Во внимание к высокому иерархическому положению автора газеты и журналы предоставили ему свои страницы. Об его плане стали говорить и писать.
Естественно, .что одним из первых откликнулся на этот проект о. Леонид, против которого он был непосредственно направлен и чей авторитет он подрывал еще больше.
"Я немного не понимаю Роппа, - написал он митрополиту Андрею, с одной стороны он кажется за нас, а с другой, склонен слушать таких наших врагов, как например, Зелинский. Мне он кажется человеком не особенно глубоким, к тому же немецкое высокомерие не позволяет ему как следует оценить переживания русской души. Например, во время своего пребывания в Москве он повторял, что интеллигенция пойдет только в латинский обряд, а про экзархат отзывался, что это дело не прочное и, может быть, будет все уничтожено".
"С непостижимой быстротой превратившись в сторонника всего польского, достопочтенный архипастырь начал усиленно проводить мысль, что для успеха русской миссии необходимо, чтобы священники были биритуальными, служа по латинскому и по восточному обряду. План очень прост: всякие недоразумения прекратятся, если во главе будет стоять один иерарх и один клир, совершающие богослужения и требы по обоим обрядам. Так что восточными или латинскими будут только самые храмовые здания, их утварь и священные предметы (облачения и книги). В "Bulletin Catholique de Pologne" (15 июня 1921 г., № 2-з) он поместил статью под заглавием "Les perspectives du Catholicisme en Russie" ("Перспективы католичества в России"), в которой, помимо тенденциозного освещения фактов, проводил идею своего несчастного биритуализма, защищал поляков от обвинения в шовинизме и, наконец, разразился таким перлом: "В этой акции в России, Польша, ее ближайшая соседка, которая знает лучше всех русскую психику, которая легче всего учит русский язык, должна, не отстраняя от этого поля и всякую другую добрую волю, сделать первые шаги". Эта фраза сдабривалась оговоркой, что работать в России могут только те польские миссионеры, "которые хотели бы работать для славы Божией, без примеси политических и национальных целей, хотя бы только в качестве добавления", как-будто такие поляки, вообще, могут существовать. Через преосвященного Иоанна Цепляка я узнал, что предполагается завести миссионерскую семинарию в Люблине, ректором которой Ропп прочит Лозинского. Не удовольствовавшись проектом, он отправился в Рим, где решил поставить вопрос ребром: или он слагает с себя управление Могилевской архиепархией, или же его проект принимается. Сам Ропп взялся проводить свой проект, совершенно игнорируя меня. Разумеется я сделал все возможное, чтобы провалить проект: писал к покойному Папе, кардиналу Burn и нунцию Ceretti. Наш московский католик Кузьмин-Караваев (сын знаменитого русского экономиста) написал по моей просьбе блестящую критику на статью Роппа и послал ее заграницу. Ропп стал жаловаться преосвященному Иоанну Цепляку, что "кто-то ему в Риме мешает"... Наконец я узнал от Каревича, что проект лопнул, но теперь снова слышу, что Ропп отправился к новому Папе. Очевидно беспокойный старик попытается навязать св. Престолу свою дикую затею, потому прошу следить за ним. Что он явно наш враг, это вне сомнения. Преосвященный Иоанн передал мне, что недавно Ропп выразился о Вас таким образом, что Шептицкий, де, мой личный друг, но я не могу согласиться с его образом действий, так как он своим политиканством портит дело Церкви. Ненависть поляков против Вас не знает предела".
11 декабря 1921 г. Д. Кузьмин Караваев прочитал в Москве доклад на тему "Православная Церковь и католичество в России", в котором он сказал между прочим следующее:
"Монсиньор Ропп родился и вырос в России. По своему положению он имел друзей среди русских. Он был членом первой Государственной Думы. В начале революции он делил тюремное заключение со многими представителями русского священства. Тем тяжелее убеждаться в односторонности его наблюдений".
"Существующие в России польские церкви имели исключительное значение для католичества раньше, когда старое правительство не допускало восточного богослужения. Теперь положение переменилось. Восточное богослужение не встречает препятствий. Русский экзархат существует открыто, - и в нем русское православное священство видит представительство Апостольского Престола. У экзархата есть связи и положение. Ему нужна помощь, о которой он не устает просить. Но мы думаем, что в видах этой помощи надо считаться с мнением самого экзархата, потому что, как бы хорошо ни знали русскую интеллигенцию поляки, русские люди, входящие в экзархат, знают ее все-таки лучше".
"Поляки сейчас представляются большинству русских людей, как граждане постороннего, далеко не дружественного государства. Польские приходы в связи с реэвакуацией пустеют и опираться на них для дела миссии невозможно".
"Мы ждем помощи с Запада, мы ждем людей лойяльных и беспартийных, но таких, которым были бы близки и понятны настроения русских церковных кругов".
Почти одновременно, о. Глеб Верховский выступил на страницах "Echos d'Orient" (№ 127-128 за июль-декабрь 1922 г.) с обстоятельной статьей "L'action catholique en Russie", в которой доказал всю несостоятельность проекта митрополита Роппа, не оставив в нем буквально "камня на камне". Хотя статья о. Глеба и была напечатана как его личное мнение, но все-таки, ее поместил серьезный французский журнал, специальностью которого были вопросы христианского Востока. Впрочем, отповедь французов митрополиту Роппу этим не ограничилась.
В конечном итоге, от выступления митрополита Роппа и шума, поднятого вокруг его плана, сейчас не осталось почти ничего. История этого вопроса может интересовать лишь того, кто задумывается серьезно над ошибками прошлого. Впрочем, во всем этом есть одно обстоятельство, сыгравшее, в конце концов, положительную роль, которую автор пресловутого проекта в свое время вряд ли учитывал. Оружие, которое он употребил против митрополита Андрея Шептицкого и Российского Экзарха, оказалось в его руках своего рода бумерангом. Их оно не задело, а его самого, вместе с группой, которую он возглавлял, больно ударило. Итоги и выводы о. Леонида, собранные в настоящей главе приобрели от этого только большую силу .Чтобы не быть голословным, достаточно привести хотя бы два характерные отрывка дальнейших выступлений митрополита Роппа в Civilta Cattolica (29.5.1920) и в "La Croix" (2.3.1922), оставшиеся, повидимому, неизвестными о. Леониду, т. к. о них он не упоминает никогда в своих письмах:
"Русскому, вообще, непонятна возможность разнообразных внешних форм в делах веры. Поэтому он считает греко-славянский обряд униатов - римской фальсификацией, не внушающей ему никакого доверия. С другой стороны, славянский обряд для культивированных русских, дружественно относящихся к прогрессу, мало привлекателен. Для них он является синонимом религии, порабощенной государством, религии безжизненной, не имеющей цивилизирующего и морализирующего действия, с длинными и скучными службами, с Причащением в отвратительной форме (общая ложечка, которую запускают каждому в рот) и т. д. Одним словом, ничто его не привлекает в этом обряде, а многое отталкивает от него. Поэтому-то он и чувствует себя католиком, настоящим русским католиком, только приняв латинский обряд. С другой стороны, масса народа никогда не расстанется со своим обрядом. А из этого следует, что высшие классы могли бы принять латинский обряд, в то время, как народ оставался бы в восточном. Между тем, этого надо избежать любою ценой. Чтобы достичь этого, я вижу только одно средство: прежде всего разрушить китайскую стену, разделяющую оба обряда. Это значит, что каждый католический священник, призванный работать в России, должен без ограничений работать в обоих обрядах, согласно потребностям своего стада. Во-вторых, нужно избежать двух юрисдикции на одной и той же территории. Епископ или католический викарий должен иметь под своей властью всех католиков, к какому бы обряду они ни принадлежали ". (" Civilta Cattolica ", 29.5.1920).
"Великий польский народ, искренне католический, пробывший больше столетия под русским игом и тем не менее не пропитавшийся ненавистью (если такая ненависть, действительно, существовала; то только со стороны русских чиновников и православного духовенства в прежней Польше, где некогда было католичество в славянской форме под названием унии; о ненависти же между русским и польским народом, или ненависти со стороны латинского клира, будучи правдивым, нельзя говорить), легче всех учит русский язык, быстрее всего приспособляется к русской психологии. Поэтому, я спрашиваю себя, не призван ли Провидением прежде всего именно этот народ работать в винограднике Господнем в России, где жатва может быть очень обильной и где столь большая нужда в священниках. Когда я обращаюсь к истории, то нахожу, что Польша действительно была призвана нести христианскую цивилизацию и веру на Восток; ее блеск и упадок шли параллельно с большей или меньшей ревностью, которую она проявляла в этой провиденциальной миссии; то, что она не могла сделать в своей славе, она должна была выполнять в своем страдании: это доказывают сотни католических церквей, построенных поляками в России. Поэтому нужно помочь ей в том, чтобы она снова приняла на себя эту задачу для блага русского народа и для своего собственного. Таким образом, здесь в Польше, надо пробудить апостольский дух, найти и подготовить миссионеров"... и т. д и т. д. (" La Croix ", 2.3.1922).
В упомянутом о. Леонидом журнале "Bulletin Catholique de Pologne", (в том же номере), можно было, как он написал вл. Андрею, прочитать в обозрении печати еще и следующее, тоже весьма характерное заключение:
"Не подлежит сомнению, что дальновидные круги Римской курии отдают себе отчет в той важности, какую имеют хорошие отношения с Польшей, и в ее роли в Восточной Европе. Нужно, чтобы со стороны Польши все было высказано определенно и ясно. Польское правительство и польская Церковь должны заговорить решительным образом, прямо и категорически".
В сентябре 1921 г. в Варшаве состоялся католический съезд, на котором знакомый нам уже по Петербургу польский иезуит, о. Ян Урбан прочитал такую резолюцию:
"Итти с европейской культурой на Восток - вот задача Польши. Дать России то, что создало эту культуру, что стало ее душой - католичество; вот миссия Польской Церкви. Этой миссии изменили те, которые подписали Рижский договор".
Какую именно форму принял бы этот поход с европейской культурой в Россию, имей в ней Польша те же возможности, что и в Восточной Галиции, сказать a priori, конечно, трудно. В самой же Польше ее поход на православных русских, начиная с конкордата с православной Церковью и кончая пресловутыми "ревиндикациями" - намерением латинского духовенства отобрать у православного населения 724 православных храма (это были, искони, православные храмы, во время Унии ставшие униатскими, а после уничтожения Унии - снова православными), имел для воссоединения Церквей такие последствия, какие можно, пожалуй, сравнивать только с IV Крестовым походом и взятием Константинополя крестоносцами в 1203 г. (Как известно, "ревиндикациям" помешало главным образом знаменитое выступление митрополита Андрея Шептицкого в печати против, как он выразился, "нового насилия"; в результате целой кампании, гражданский суд отказал в иске польскому духовенству). Начавшийся "поход" побудил о. Диодора Колпинского, перед тем как покинуть Польшу в 1929 г., высказаться в письме к старому другу, Д. В. Философову, редактору варшавской русской газеты "За свободу":
"Больно видеть, что безответственными в католическом, в христианском смысле политиканствующими элементами создается на рубеже России и Запада - на "кресах" многострадальных - новое средостение между католической церковью и русским православием. Неужели и так недовольно преград; к соединению?
За пределами Польши просто не знают еще всего, а то ужаснулся бы католический мир, ибо не католичество то, что там так часто перед православными демонстрируют...
Надо помнить, что здесь-то и таится корень той деморализации, которую вносило антиправославное пользование православием в целях русификации (хотя, конечно, теперь многое преувеличивается в этом) и которую вносит антикатолическое пользование католичеством в целях полонизации... ".
Это и было то "ПЛОХОЕ, НИКАК НЕ РИМСКОЕ КАТОЛИЧЕСТВО", о котором сказал свое слово в Риме митрополит Андрей и которое несет ответственность за свои плохие дела перед историей Вселенской Церкви. О. Леонид написал ему однажды под непосредственным впечатлением:
"Ни один поляк не должен переходить нашу границу. Я расписал Св. Отцу все gesta diaboli per polonos, которые происходят теперь в Польше, где польское правительство давит православную Церковь, сажает в тюрьмы православных, отказавшихся подписать конкордат, закабаляющий православную Церковь польскому правительству. Наиболее характерные статьи конкордата я послал Св. Отцу".
"Quo vadis, Polonia?" Этот роковой вопрос многие, искренне любящие Польшу, не раз себе задавали в той насыщенной атмосфере, когда над ней быстро собирались, а потом угрожающе нависли темные тучи. Бич Божий был тогда занесен и над Польшей. Он ударил по ней на наших глазах. Недавняя действительность быстро стала достоянием истории. Ее вытеснили ужасы, пережитые несчастным населением Польши в годы её страшного лихолетия, последствия которого долго и трудно изгладить.
Страница истории перевернулась. Уроки ее, особенно в наше время, забываются, к сожалению, слишком скоро. Приходится поэтому иногда их обновлять, чтобы избегать повторения старых ошибок.
Биритуализм митрополита Роппа провалился, ибо в Риме он не получил полномочия уничтожить дело, основание которому положил св. Пий X и исполнителем которого был митрополит Шептицкий.