| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Часть третья - Бич Божий
ГЛАВА I
ЗВЕРЬ ИЗ БЕЗДНЫ
После неудачной попытки уничтожить Церковь одним ударом, новая попытка большевиков привлечь духовенство на свою сторону и заставить работать в пользу советского правительства. - Протоиерей Иоанн Альбинский и священник Владимир Красницкий. - "Исполкомдух". - Протоиерей Александр Введенский. - Изъятие церковных ценностей. - Епископ Антонин. - Послание Патриарха Тихона. - Послание митрополита Антония Храповицкого и его отголоски в России. - Суд над противившимися изъятию церковных ценностей. - Заключение Патриарха Тихона в Донском монастыре. - "Церковная революция". - Агитация представителей новой церкви. - Что могло бы дать это движение католикам? - Разрушение религиозного миросозерцания: антирелигиозная пропаганда; падение нравов и духовной культуры вообще; большевицкое правосудие. - Церковный раскол. - Автокефальные церкви. -"Церковное возрождение" епископа Антонина.
Неудачная попытка большевиков в 1918-19 годах одним взмахом стереть с лица земли Церковь в России, в особенности же православную, показала им, что несмотря на свою видимую неустойчивость и упадок, православие пустило слишком глубокие корни в сердцах народа, так что сразу тут ничего не поделаешь. Поэтому в красной партии создалось два течения: одно стояло попрежнему за крутые репрессивные меры, другое же думало о том, как бы привлечь "попов" на свою сторону и заставить работать в пользу нового правительства. Это второе течение нашло отклик сначала в весьма небольшой группе протестантствующего православного духовенства, стремившегося реформировать православную Церковь на основах демократических и в пресвитерианском духе. Последнее легко объясняется антагонизмом между белым и черным духовенством к которому принадлежал епископат. На это движение откликнулись даже хорошие священники из молодых, видевшие, что епископат и после 1917 г. ничуть не переменился, а остался таким же косным, как и прежде. Правда, эти монахи-епископы мужественно встречали смерть, но все-таки оставались прежними бюрократами и крайне неопытными администраторами. Они не сумели и теперь внушить своему клиру уважение к себе, поднять его дух, увлечь к более идейной и духовной работе и расширить умственный горизонт своих соработников на ниве Господней. Обессилив центральную патриаршую власть до смешного (патриарх во время своих объездов епархий может только давать архиереям "братские советы" и т. п.), сделав "святейшего" - "благословляющей" властью, они сами потеряли почву под ногами, лишив себя крепкого центрального авторитета, на которого могли бы опереться в нужную минуту. Выборное начало, проведенное на соборе, открыло широкий доступ вмешательству мирян в церковные дела и породило массу злоупотреблений и произвола. Большинство епископов, поставленных таким образом между двух огней - мирянами и духовенством, старалось вести двойственную политику, но чаще всего становясь на сторону мирян, ибо отуда они получали материальную поддержку. Нерадение в духовных консисториях, мелочность и стремление к внешним эффектам остались прежними. Деятельность епископов ограничивалась частными богослужениями п разъездами по разным церквам. Наиболее горячие и молодые головы из белого духовенства, предоставленные самим себе, пробовали пробивать новые пути, в большинстве случаев не всегда чисто православного направления. Общая исповедь, рискованные темы проповедей, неуместная экзальтация и полный произвол при совершении богослужения, - вот главные пути церковного обновления, по которым двинулось прогрессивное белое духовенство.
Всякое напоминание со стороны епископов, призыв к повиновению, часто встречало насмешку и неприязнь. Зараженное ультрадемократическими идеями, часто явно революционного и антихристианского характера, это духовенство ждало глубокой реформы и, думало даже об уничтожении епископата и устройстве коллегиального управления из пресвитеров. В корне это являлось последствием уже упомянутого антагонизма между белым клиром и черным.
Некоторые наиболее сметливые и практичные, поняв, что о восстановлении прежнего "доброго старого времени" не приходится и думать, круто повернули в сторону революции, объявляя себя друзьями народа и чуть ли не коммунистами, тогда как остальное православное духовенство лелеяло надежду на крушение большевиков. Первыми застрельщиками раскола были: протоиерей Иоанн Альбинский и свящ. Вл. Красницкий. Первый действовал осторожно и огляды ваясь, последний - более открыто. В 1919 году, по случаю наступления на Петроград Юденича, разнесся слух, что все духовенство будет отправлено в концентрационные лагери. Умеренная партия большевиков поспешила воспользоваться таким положением и предложила прогрессивному духовенству выразить свое политическое credo по отношению к советской власти. Произошло несколько собраний в Петроградском комиссариате юстиции, на последнее из которых был приглашен с совещательным голосом и я, так как был хорошо знаком с целым рядом представителей прогрессивного духовенства. Благодаря мне соглашательские тенденции Красницкого и Альбинского потерпели полный крах и программа Красницкого на этот раз лопнула. Красницкий и Альбинский, в особенности первый, продолжая служить в комиссариате юстиции, сделались тайными эмиссарами большевиков, агитируя за Советскую власть и доказывая, что она не преследует Церкви, а только хочет ее отделения от государства и уничтожения в ней контрреволюционных элементов и движений. В последнем большевики с полным правом могли обвинить известную часть православного духовенства, проявлявшего себя резко против советской власти и иногда принимавшего открыто горячее участие в движениях Колчака, Деникина, Юденича и т. п. Но большинство прогрессивного духовенства было тогда еще против большевиков и даже самый ревностный предводитель и душа "живой церкви", молодой и талантливый оратор протоиерей Александр Введенский, только жил и дышал надеждой на момент, когда " белые " по трупам большевиков проложат себе дорогу в столицу России. Альбинский, увидев, что дело не выгорает, наружне утих и сделался снова смиренным лобызателем архиерейских десниц.
В 1920 г. на сцене появилась другая личность - на этот раз мирянин - некий Филиппов, бывший когда-то закадычным другом Гришки Распутина, а теперь перекрасившийся чуть ли не в коммуниста. Это был ловкий жулик, старавшийся служить и "нашим и вашим". Ему грезился особый пост какого-то большевицкого "оберкомиссара" по духовным делам. Большевикам он доказывал необходимость устроить контроль над епископами и духовенством и благотворить тем из них, которые сделаются послушным орудием властей. Перед духовенством он показывался полным желания всеми мерами защитить и поддержать Церковь, насытить голодавших батюшек и их многочисленные семейства, позаботиться о церковном благолепии, избавить духовенство от произвола властей, тюрем, расстрелов и т. п. Некоторые умеренные большевики стали поддерживать его программу и при их благосклонном содействии он учредил исполнительный комитет по духовным делам всех культов, получивший сокращенное название "Исполкомдуха". К Филиппову потянулось уже не только прогрессивное духовенство, но и всякое, и архиереи, и белый клир. В некоторых заседаниях принимали участие и представители других вероисповеданий. Так как эта комедия происходила в Москве, то я делегировал о. Владимира принять участие в заседаниях этого любопытного "синода" и даже сам приезжал в Москву, чтобы познакомиться с постановкой дела. Филиппов крайне заинтересовался мною, рассыпался в уверениях дружбы и преданности Унии и даже просил быть представителем и почетным председателем отделения "Исполкомдуха", которое он намеревался основать в Петрограде. На заседании он набросал проект помощи материальным нуждам церквей и духовенства. Предполагалось, что ввиду инертности духовных консисторий "Исполкомдух" сделается центром и живым источником епархиальной жизни, все обиженные и угнетенные батюшки найдут здесь свою поддержку, тут будут регулироваться и смягчаться все столкновения духовенства с властью и "Исполкомдух" будет перед светской властью своего рода экспертом по духовным делам. Перед нами постепенно развертывалась хорошо знакомая старая синодская картина, только на болыпевицкой подкладке. Филиппов со вздохом сожаления намекнул на то, что советская власть, ввиду явной контр-революционности многих архиереев, не успокоится, пока не произведет коренной чистки в их рядах и не заменит их новым духовным правительством. Патриарх в разговоре со мной моментельно понял, к чему клонится дело:
- Нам, - сказал он, - снова хотят посадить на шею обер-прокурора.
Приехав в Петербург, я, разумеется, развил среди православного духовенства самую широкую агитацию против "Исполкомдуха" и так как тогда наши отношения еще не были испорчены нелепой пропагандой латинского клира, то моему голосу вняли все. Приехав в Петроград для агитации, Филиппов встретил очень холодный прием и уехал, ничего существенного не добившись. Скоро он заврался, запутался в разных нечистых делах и был посажен в тюрьму, а затем расстрелян где-то в Поволжьи.
Теперь началась третья фаза резвития и подготовки раскола, в котором центральной фигурой явился А. Введенский. Блестящие успехи на проповеднической кафедре и на религиозных диспутах, где он своим огненным словом в конец разбивал атеистов, вскружили ему голову и послужили к его же погибели. Масса истеричных девоток и баб, окружавшая его непроходимой стеной низкопоклонства, восторга и лести, заставила его возомнить о себе, как о новом пророке и реформаторе русской Церкви. Достигнутые успехи сделали его гораздо более покладистым по отношению к большевикам; боязнь лишиться обаяния и славы заставила его врать и двоедушничать и топить тех своих собратьев, которые могли с ним конкурировать в способностях и талантах. Он начинает сближаться с Красницким и Альбинским, подчиняет своему влиянию честного и открытого о. Александра Боярского и многих других прогрессивных батюшек. Ему нужна теперь шумиха, его душит неукротимое тщеславие. Он сходится с некоторыми большевиками, которые очень ловко начинают манипулировать им для своих целей. Когда осенью прошлого (1921) года Патриарх прислал свое послание о соблюдении однообразия при совершении богослужения, то на пастырском собрании петроградского клира Введенский стал во главе тех, которые открыто порицали Патриарха и выражали бурный протест против его послания. Семя раскола было брошено на этот раз в "добрую землю", но всходы показались только при первых проявлениях катастрофического голода в Поволжье. Потративши все деньги на войну и пропаганду коммунизма, уничтожив всякую производительность в стране и превратив российских граждан в одну сплошную шайку воров и казнокрадов, наше правительство возымело намерение набить свои карманы церковными драгоценностями. Предлог был великолепный: "Церковь всегда приходила на помощь голодающим своими драгоценностями, не щадя даже священных сосудов, люди мрут с голоду, давайте нам церковные драгоценности". Поднялась сначала кампания в газетах, полились статьи всяких апостолов (вроде бывшего попа Галкина) и прочих коммунистических приспешников, обвиняющие Церковь в жестокосердии и, конечно, контр-революции, ибо проводилась та мысль, что Церковь потому не помогает и хладнокровно смотрит на массовую гибель народа, что надеется на уничтожение советской власти при помощи голода. Конечно ничего подобного не было. Духовенство стало с самого начала производить сборы и деньгами и натурой и посылать голодающим Поволжья. Но это большевикам было не по нутру. Позволить Церкви самой творить дела христианского милосердия - значило поднять авторитет духовенства, что для наших теперешних земных владык и коммунистических царей было бы крайне невыгодно. Поэтому священникам стали запрещать делать сборы на голодающих и перестали принимать хлеб для передачи. Только нам удавалось посылать наши пожертвования, так как мы делали это совершенно помимо властей, направляя деньги и хлеб частным образом. Власти стали требовать, чтобы все пожертвования шли через правительственные учреждения, ибо иначе "попы займутся на почве помощи голодающим контр-револю-ционной пропагандой". Бешеная агитация в газетах за "изъятие" церковных ценностей не могла, конечно, никого убедить в необходимости отдать их большевикам, так как все отлично понимали, что при отсутствии свободной прессы и при бесконтрольном распоряжении народным добром, эти ценности пойдут на совершенно иные цели, а голодные едва ли получат 5-10%. Там, где коммунисты пробовали силой грабить церкви, они иногда встречали вооруженный отпор. В некоторых местах пролилась кровь. Духовенство вначале держалось стойко, и патриарх разрешил одним из своих указов отдавать только разные пожертвованные вещи (лампады, подсвечники и т. п.).
В это время Введенский вдруг выступил на страницах петрогорадскй "Правды" с целым рядом статей против того духовенства, которое отказывалось давать большевикам церковные ценности. Одни говорят, что его подкупило правительство, но я этого не думаю. Просто захотелось прославиться, разыграть из себя народного героя и святого, попасть в "фавор" к правительству и достичь влияния в церковном управлении. Конечно большевики стали носить его на руках. Скоро ему удалось составить целую группу прогрессивных священников (Красницкий, Боярский, Белков, Раевский, Воскресенский, Альбинский, дьякон Скобелев и др.) - всего 12 человек. Эти "12 апостолов" выпустили воззвание ко всему духовенству в самом высоком и патетическом стиле, взывая к своим братьям во Христе отдать церковное имущество голодающим, обещая, что правительство предоставит право контроля духовенству над расходованием церковных ценностей и позволит принимать участие в заседаниях "Помголо" (комитет помощи голодающим). Вся мерзость этой агитации заключается в том, что мы ничего не могли ответить, так как страницы коммунистических журналов были открыты только для сторонников Введенского и только они могли свободно читать лекции по этому поводу. Мы же могли лишь слушать и поминать "царя Давида и всю кротость его"... Трудно даже приблизительно представить себе те клеветы, инсинуации и потоки грязи, которыми журналы обливали все "черносотенное" и "контр-революционное" духовенство, которое упорно не хотело сочувствовать "кристально-чистым" порывам советского правительства. А между тем духовенство начало уже колебаться, так как большевики стали вопить о том, что "низы" духовенства, "священники-народники" идут уже навстречу благим начинаниям властей, а противятся только "князья церкви", монашествующее духовенство и их приспешники из среды старого черносотенного духовенства. Это "народное духовенство" было взято сейчас же под правительственную опеку: Введенский и его приспешники получили carte blanche на все, а народ, видя, что его пастыри представляют из себя "разделившееся царство", тоже заколебался, как в столицах, так и в провинции. Тогда правительство, уже уверенное в своей победе, выпустило декрет, которым приказывалось производить изъятие ценностей во всех церквах на том основании, что эти ценности - народное достояние и принадлежат государству. Конечно, народного мнения никто не спрашивал и все производилось теперь manu armata et militari (вооруженной силой). Народ же только втихомолку проклинает насильников, но уже не сопротивляется, потому что протестующих ждут аресты, тюрьмы и расстрелы. Грабеж устраивается самым бесстыдным образом. Если прихожане храма хотят оставить у себя сосуды и особенно чтимые иконы, то им предлагают выкупить их, но не просто бумажными деньгами или хлебом, а серебром и золотом. Некоторые приходы отказываются от выкупа на том основании, что большевики возьмут выкуп, а потом заберут и ценности. Такие примеры уже были. Мы тоже откупились за полфунта серебра. Взвешиваются ценности, а прихожане приносят по весу такое же количество золотых и серебряных вещей. В Москве заставляли при мне (в мае месяце 1922 г.) платить вдвое и втрое больше, чем весит церковная утварь. Иерархи попали в ужасное положение. Митрополит Веньямин, храбро выступивший вначале против изъятия, увидев, что пробита брешь в рядах "го клира, заколебался и повернул в другую сторону, боясь, что за сопротивление декрету будет страдать его клир, но в этом, как увидим впоследствии, он ошибся. Введенский нагло уверял всех, что действует с согласия митрополита, а сам в то же время терроризировал его так, что тот боялся принять против него крутые меры. Гады зашевелились повсюду. В особенности отличался Саратовский протоиерей Николай Русанов, ездивший по всей России для агитации об изъятии церковных ценностей.
В Москве начал действовать Епископ Антонин (тот самый, который в 1905 г. отказался поминать государя "самодержавнейшим", за что подвергся опале); он настолько сошелся с большевиками, что они сделали его председателем Московского "Помгола". Главным его помощником в Москве является протоиерей Калиновский, а потом присоединился некий епископ Леонид, отчего получается не раз курьезное смешение моего имени с одним из представителей новой схизмы. Этот последний из бывших офицеров, личность бездарная и порочная.
Патриарх, натура прямая и честная, стал действовать открыто и разослал повсюду послание против изъятия ценностей. К сожалению, составители послания написали его крайне бестолково с ничего не доказывающими ссылками на 73 правило Апостольского собора и на 10-ое Двукратного, причем трудно было понять, что можно отдавать и чего нельзя. Священники (большинство) поняли, как категорическое запрещение отдавать ценности, и противились изъятию. В то же самое время произошло событие еще больше осложнившее положение Патриарха и иерархии и давшее в руки большевиков важные козыри по обвинению духовенства в контр-революции.
Митрополиту Антонию Храповицкому с 16 эмигрировавшими из России православными епископами вздумалось составить в Сремских Карловцах собор, и на этом соборе первым постановлением было требование возвращения династии Романовых на русский престол (!) Конечно большевики подняли вопль, заарестовали многих ни в чем неповинных священников и церковников и набросились на Патриарха, что будто бы собор состоялся с его ведения и благословения и что патриархия всегда находилась в тайных сношениях с митрополитом Антонием и Карловцами, подкапывая советскую власть и возбуждая черносотенные элементы. Составилось даже представление, что действительный патриарх России - Храповицкий, а Тихон всего лишь "Зампат" (т. е. заместитель патриарха) и исполняет только приказания Антония. Этот последний якобы приказал противиться изъятию, чтобы голодом заставить капитулировать советскую власть. Конечно, все это сплошной вздор, но насколько патриархия чиста от обвинения в сношениях с Храповицким, сказать не берусь. Знаю только, что Патриарх в разговоре со мной (в феврале месяце 1922 г.) сильно порицал митрополита Антония за его заграничные послания, в которых между православием и самодержавием ставился знак равенства.
Большевики устроили в Москве два показательных процесса: один - против 54 священников и церковников, противившихся изъятию (закончился в первых числах мая 1922 г.), а второй - против Князей Церкви за сношение с Антонием (еще не начался). Конечно, первый процесс был только комедией суда: "Виновен ты уж тем, - говорит волк ягненку в басне Крылова, - что хочется мне кушать"...
На процессе 54-х экспертами по духовным делам были епископ Антонин, священник Калиновский, Ледновский и мой большой приятель профессор канонического права Н. Д. Кузнецов, с которым в 1918 г. я выступал с протестом против "Инструкции", объясняющей декрет об отделении церкви от государства. В числе других вопросов обвинителей был задан и такой: "Какой характер носит послание Патриарха Тихона об изъятии церковных ценностей?" Только проф. Кузнецов указал на то, что оно имеет в своем основании характер религиозный, так как дело шло о церковных святынях, но остальные заявили, что послание носит характер только административно-распорядительный (как будто нужно было обращать внимание на самый объект такого административного распоряжения). Своим заключением экспертиза вполне сознательно топила Патриарха (ибо Кузнецов предупреждал их не делать такой явной подлости). Большевикам этого только было и нужно: раз послание не религиозное, значит оно контрреволюционное, возбуждающее народ против властей.
Как ни нелеп такой "логический прыжок", но на суде большевицких Каиаф все логично, раз дело идет об удушении Церкви. Патриарх был объявлен под судом, а 12 священников были приговорены к расстрелу (впоследствии расстреляно только 5 или 6 из них), остальные - к более или менее тяжким наказаниям.
Когда уже оканчивался процесс, то 1 мая по нов. ст. (1922) Антонин в Московском Заиконоспасском монастыре отслужил торжественную литургию в честь "великого пролетарского праздника", причем на молебне пели: "Спаси Господи люди твоя и благослови достояние Твое, победы советам на сопротивные даруя"...
Рубикон был перейден и возникла "советская церковь"!... Введенский, Красницкий и Белков немедленно явились в Москву и вместе с Антониной и остальной сворой негодяев пришли к патриарху, требуя от него отречения от престола. Что происходило между ними и бедным маститым старцем - нам известно только из их же рассказов. По их словам, Патриарх Тихон, убедившись, что его положение, как подсудимого, может только поколебать Церковь, временно отказался от престола до созвания поместного собора, передал им патриаршую канцелярию и патриаршие дела, а своим временным заместителем выразил желание видеть либо митрополита Веньямина, либо митрополита Ярославского Агафангела. Затем Патриарх был заключен под стражу в Московский Донской монастырь.
Антиканоничность такой церковной революции' слишком бросается в глаза. Вся эта компания никем не была уполномочена; со стороны патриарха не было никаких свидетелей его отречения, а высшая церковнал власть, которая, по канонам Московского собора 1917-18 г. должна была на время "междуцарствия" принадлежать не какой-то кучке самозваных реформаторов, а священному синоду, не существовала фактически, так как все члены синода были или разогнаны большевиками или сидели по тюрьмам. Митрополит Агафангел прибыл из Ярославля в Москву, но не был допущен к управлению. Высшим же церковным управлением объявили себя епископ Антонин (председатель), епископ Леонид, Введенский, Калиновский, Белков и другие, заявляя, что будто бы сам патриарх передал им высшее церковное управление впредь до созвания поместного собора.
Однако нигде не было напечатано самого отречения и заявления патриарха; ему даже не было предоставлено возможности особым посланием уведомить об этом свою паству, как это требуется в таких случаях. Все было заранее подготовлено и "реформаторы" действовали в контакте с правительством, которое в роли tertii gaudentis ("третьяго радующегося ") с восторгом наблюдает теперь за развитием раскола.
В газетах воспеваются дифирамбы "живой", "прогрессивной", "народной", "аполитичной" Церкви. "Реформаторам" разрешено даже иметь свой орган "Живая Церковь".
Когда Введенский, вернувшись в Петроград, попробовал представиться епархии, как член высшего церковного управления, то митрополит Веньямин отлучил его, а также Красницкого и Белкова и запретил в священнослужении. Правительство на другой же день арестовало митрополита домашним арестом, а потом отправило в тюрьму, обвиняя его в том, что он возбуждает "гражданскую войну", восставая против воли народа и новой "пролетарской" Церкви. Переполох был страшный.
Взявший управление епархией в свои руки епископ Алексей, - первый викарный митрополита, человек очень хороший, из аристократической семьи, но плохой канонист и с не особенно сильной волей. Я бросился в Александро-Невскую лавру и пытался разоблачить Введенского и его авантюру (так как во время суда над 54-мя был в Москве), но к сожалению ничего не мог сделать. На другой день он снял отлучение с Введенского и его приспешников. Введенский так терроризировал всех и вся, что епископ Алексей и другие хорошие священники говорили мне, что если вступают в соглашение с Введенским, то только по чисто оппортунистическим соображениям, чтобы спасти Церковь от разрухи, а священников от расстрелов и тюрем. В данный момент митрополит Веньямин и 166 человек священников и церковников сидят на скамье подсудимых и над ними совершается та же комедия, что и в Москве: издевательствам и насмешкам нет конца.
Ясно, что старая Церковь, объявленная контр-революционной, будет терпеть всяческие преследования. Введенский хвастает по газетам, что большинство епископов уже с ними, но в провинции дело идет туго. Во всех епархияих идет борьба между старой и новой Церковью. Томская епархия уже целиком на стороне новой церкви. Подавляющее большинство белого духовенства и интеллигенции пока против Введенского, даже часть его фанатичных поклонниц отвернулась от него, как от Иуды предателя. Красницкий, вернувшись недавно из Москвы и пожелавший отслужить обедню в своей церкви, был освистан во время проповеди. Введенскому вдова расстрелянного философа протоиерея, Орнатского, запустила в голову камнем, так что тот две недели был болен. Из четырех Петроградских викарных епископов арестованы пока двое. Представители новой церкви агитируют, конечно, во всю. Их желание: "сделать Церковь аполитичной, приблизить к идеалам первобытного христианского общества и влить в нее новую жизнь".
Что принесет нам, католикам, это движение? Наши наивные латиняне, думающие все время по западному трафарету, рассчитывали, что теперь-то народ, оставшийся без пастырей и сбитый с толку, хлынет к католикам. Правда, раздаются об этом уже голоса, идет агитация в пользу присоединения к Унии, но думать о массовых переходах теперь нельзя. Католичество внушает еще такой непобедимый ужас, что народ хлынет скорее в разные секты, в особенности в старообрядчество, нежели к нам. Кроме того, в массах начинает проявляться особое, мистическое благоговение к Церкви, как преследуемой и раздираемой. Единственно на что можно рассчитывать - это на большее сближение с православными. Наконец-то и в Петрограде удалось мне сплотить вокруг себя небольшую пока (человек 25) группу интеллигентов-католиков и православных. Цель общества - сближение Церквей, а общая платформа - сближение на почве защиты веры против неверия. Появляются новые члены, которые попутно знакомятся с восточным католичеством и заходят в нашу церковь.
Наряду с этим идет страшная антирелигиозная пропаганда. Есть в Москве специальная "атеистическая книжная лавка", "атеистическая выставка", "атеистические курсы" для рабочих. Запрещается печатать книги "милитаристического, порнографического, спиритуалистического и мистического содержания". Через границу не пропускают почтой (в обычном порядке) ввоза богословских произведений, а теперь даже не допускают ввоза Св. Писания. Недавно запрещено священникам всех вероисповеданий, как в церкви, так и у себя дома, учить детей, не достигших 18-тилетнего возраста. Запрещено детям до 18-тилетнего возраста прислуживать в церквах, петь и читать на клиросах. Религиозное образование могут давать детям моложе 18 лет только их родители. Разумеется мы не считаемся со всеми этими законами и продолжаем делать свое дело, но несчастные православные священники, в подавляющем большинстве, уступают. В каждом училище, институте, рабфаке и т. п., коммунистическая молодежь ("комсомол" - коммунистический союз молодежи) следит за тем, не обнаруживает ли лектор или профессор каких-либо спиритуалистических и идеалистических тенденций и, если таковые будут обнаружены, то профессора удаляют. Коммунист Бухарин написал учебник "Политическая грамота", которую обязаны изучать во всех высших учебных заведениях. Это - quasi - научное обоснование самого грубейшего материализма.
Взяточничество, бесстыдное, наглое воровство, грабеж, распутство, азартные игры достигают небывалых размеров. "Les nouveaux riches" нашей "коммунистической" республики, хамы, попавшие "из грязи в князи" швыряют сотнями миллионов и миллиардами, окружают себя неслыханной прежде роскошью, стоящей непомерных денег, так как НЭП, принеся товары, не облегчил денежных затруднений, и купить что-нибудь в магазинах пока еще для простого смертного трудно. Все опустились. Даже многие аристократы и интеллигенты, найдя сытое место, так дорожат им, что способны на всякую подлость, лишь бы удержаться (всех пугают голодные ужасы 1918-1919 г.). Но так как у правительства хроническое финансовое недомогание, то попасть на советскую службу очень трудно: штаты сокращены до минимума. Безработных масса и потому, при все растущей дороговизне, растут грабежи и убийства. Правда, на наших улицах появилась теперь милиция, но она сама не лучше воров, входит с ними в стачку и покрывает их грабежи. Со страхом ждем амнистии, которая будет дана в ноябре по случаю пятилетнего существования РСФСР. Масса мерзавцев хлынет снова на улицы и затрещат обывательские замки... В особенности гибнут дети. Благодаря совместному обучению мальчиков и девочек, в приютах страшно развивается сифилис, которым болеют иногда дети 8-9 летнего возраста. Распутство в таких приютах принимает подчас формы самого болезненного полового извращения; в одном приюте схватили мальчика вампира десяти лет, который перегрыз сонную артерию четырехлетнего ребенка и пил из нее кровь...
Быть может, 25% из числа интеллигентных людей (конечно, верующих) поняли коммунистический террор, как гнев Божий за нашу тепло-хладность и пошлость, и потому выправились, опростились (в хорошем смысле слова) и делаются практикующими христианами, остальная же масса живет только своим днем и самыми пошлыми развлечениями: "огрубело сердце народа сего"!
Хамство постепенно проникает во все поры нашего существа. Это явление выражается иногда в самых безобразных формах, обнаруживающих всю подлость души вчерашнего раба, глумящегося сегодня над своим бывшим властителем. Так например, стерта прежняя надпись на памятнике Александра III (против Николаевского вокзала в Петрограде) и в гранит вбито такое "стихотворение":
Мой сын и мой отец народом казнены,
А я стяжал удел посмертного бесславия;
Стою здесь пугалом чугунным для страны
Навеки сбросившей ярмо самодержавия.
Затем следует надпись: "Последний самодержец всероссийский Александр III". Эти стихи принадлежат некоему коммунисту Демьяну Бедному, еще в 1917 г. бывшему обычным черносотенцем. Когда-то Керенский спрашивал: "Неужели мы только взбунтовавшиеся рабы?" К сожалению, ничего другого мы из себя не представляем.
Недавно была описана со всеми подробностями история расстрела всей царской семьи. Цинизм описания превосходит всякую меру. Становится стыдно за принадлежность к такому подлому народу. Самые подлые выходки "санкюлотов" французской революции бледнеют перед этой скотской грубостью и животным самодовольством, перед этой бесстыдной наглостью чувства, проявляющего открыто и спокойно все свое прежде скрытое мерзкое содержание. Внерелигиозной реакцией на этот кошмар пошлости и подлости является только ирония и сатира - оружие слабых - перелетающая из уст в уста и находящая себе приют на страницах сатирических журналов. В прежних аристократах и интеллигентах развивается дух шкурничества и подхалимства. Чтобы жить сносно и мало - мальски спокойно, приходится заискивать перед вчерашним дворником, поваром, лакеем, лавочником, кучером, прачкой, кухаркой и т. п., ибо "диктатура пролетариата" выдвигает их на первое место. Хаму же, конечно, приятно отомстить за прежнее, вдоволь поломаться над бывшим барином, взять с него взятку за какое-нибудь одолжение и т. п. Бывает, однако, что аристократ или интеллигент, стиснув зубы и подавив в себе все прежнее, начинает работать не покладая рук, делается "спецом" (специалистом в какой-нибудь области), становится нужным человеком для коммунистов, получает видный пост, личный иммунитет и гарантию свободной деятельности. Такой, сплошь и рядом, превращается в бездушного человека, исполненного только одним желанием - мстить хаму, и он мстит беспощадно...
Крестьянин, и в прежнее время отличавшийся плутовством и воро-ватостью, превратился теперь в хитрого, ловкого зверя, умеющего, когда нужно, прикинуться мертвым, замереть, спрятаться, а потом, когда нужно, выскочить из засады и схватить противника за горло. Тяжкие поборы правительства сделали его испуганным зверем, всегда дрожащим за свою участь, а постоянная спекуляция превратила его в бездушного торгаша и кулака.
Снова широко развивается пьянство. Хотя допущено к продаже только пиво и легкое вино, однако обыватели и крестьяне соревнуют друг с другом в производстве самогонки (крепкий спирт домашнего изготовления). За самогонку можно сделать все, достать все, купить человеческую душу...
Так как правосудие было буржуазным, то его превратили в а народно-революционное ". Это значит, что каждый гражданин, требующий справедливости, должен предстать перед несколькими (обычно тремя) "пролетариями", из которых один или два с трудом умеют писать. Если истец интеллигент, то он уже заранее осужден, как бы ни было свято его дело. Судья иногда произносит приговор, просто руководясь "революционной совестью". Убийство может быть оправдано "революционным энтузиазмом", кража - "борьбой классов"...
Такая тяжелая атмосфера нашей русской жизни развивает в нас два отрицательных качества: приспособляемость (до бесконечности) и беспринципность. Все сводится к тому, как бы просуществовать, как бы не замерзнуть от стужи в зимнее время, как бы одеть свое грешное тело, где бы добыть для этого (хотя бы при помощи воровства) денег. Выработалась уже терминология, по которой про занимающегося воровством казенного имущества или частного, к которому он приставлен в качестве правителя или распорядителя, говорят, что он "зарабатывает". "Доходным местом" считается то, где можно много и безнаказанно красть. Так думают теперь все.
Только приняв во внимание этот "фон" российской действительности, можно понять ту необычайную легкость, с которой большевики расправились со старой Церковью, раздробив ее на мелкие кусочки. Лучшие силы страны или истреблены или эмигрировали заграницу, и вот такой-то народ остался один, лицом к лицу с настоящими антихристианами, бесовски жестокими и бесовски умными, непреклонно последовательными там, где дело идет об уничтожении христианской совести и искоренении религиозного чувства.
Духовенство, как мы все это знаем, не только теперь, но уже со времен Петра Великого, превратилось в холопов и рабов правительства и потому и теперь бессильно бороться, а все время ищет какой-нибудь точки опоры и, прежде всего, какой-нибудь власти. Коммунисты великолепно учли это обстоятельство и всю свою борьбу с православной Церковью построили на чувстве стадного страха и замешательства, в силу которого овцы бегут сами не зная куда, лишь бы только спастись от грозящей беды.
Однако не следует думать, что дело дошло до окончательного развала православной Церкви. Беспринципность и бесконечная пассивность нашего народа, то, что этот раскол не вызывает должной реакции, мало поражает народное сознание. Ужас происходящего мало понятен и не трогает до глубины души.
"Видно, - говорят православные, - пришло время и попам беситься"... Не имея никакого понятия о Церкви, как о Мистическом Теле Христовом, они представляют себе все события, как какой-то досадный беспорядок, как грызню попов. Сравнительно очень мал процент мирян сознательных, приходящих в отчаяние от развивающихся событий.
Если это худо для торжества правды, то с другой стороны, при наличии такой русской психологической действительности, это очень удобно для борьбы с расколом. Пассивность и инертность народа не устранены, а только слегка задеты. Да и у самих реформаторов не хватает достаточно сил, чтобы произвести основательный сдвиг православной Церкви. Введенские, Красницкие, Альбинские, Калиновские, Антонины -все это не Лютеры, не Гуссы, не Аввакумы, а жидкокостная дрянь, выступившая в роли "апостолов" только потому, что это им разрешило правительство, заинтересованное в уничтожении таким путем прежней Церкви.
После съезда "Живой Церкви", показавшего истинную подкладку "реформы" (разрешение второбрачия для попов, женатые епископы, единая церковная касса, уничтожение монашества, уравнение епископов со священниками и т. п.) и оскандалившего себя своим гнусным пристрастием к наградам и деньгам, епископ Антонин объявил, что он выходит из группы "Живая Церковь" и образовал свою группу "Церковного Возрождения", а некий Новиков образовал "Красную левую группу": "Союз древне-апостольских общин". Это еще не три раскола, а три прртивоположных течения в той части православной Церкви, которая признает ВЦУ (Высшее Церковное Управление). Пока это похоже на англиканскую Церковь с ее "высокой", "низкой" и "широкой" церквами. Все эти три течения имеют в ВЦУ своих представителей и "соуправляют" всей Церковью, постоянно грызя друг друга и стараясь дать ВЦУ доказательство своей преданности власти и готовности бороться с "автокефальными" церквами.
Эти автокефальные церкви являются отдельными организациями тех священников и епископов, которые не признают ВЦУ и держатся "тихоновской" Церкви, отвергая всякую реформу, клонящуюся к пересмотру не только дисциплинарных канонов и обрядов, но и догматов. Таких автокефальных церквей прежнего православного типа во всей России, в данное время, насчитывается около десяти. В Петрограде такого рода церковь организована усилиями энергичного протоиерея Беляева и насчитывает 38 приходов. Во главе этой петроградской автокефалии стоят два епископа: Алексий (сидит теперь в тюрьме) и Николай (не нужно его смешивать с петроградским архиепископом Николаем, представителем ВЦУ). Епископ Алексий - мой хороший знакомый и не прочь сближаться с католической Церковью. Однако, общего иерарха, который заменил бы для "автокефалистов" патриарха Тихона - нет, да большевики этого теперь и не позволят. Так что эти автокефалии, разбросанные по лицу всей России, соединены между собою только общностью протеста и идеи, но не иерархического управления. Каждый епископ отвечает только за свою епархию. В Москве такого рода автокефальные Церкви группируются около епископа Феодора (крайний консерватор с душком Антония Храповицкого). Но ввиду его резкости и узости взглядов, у некоторых священников "тихоновской Церкви" в Москве появилась идея создать свои автокефальные благочиния.
Сначала эти "автокефалии" терпели большие преследования, так как правительство желало создать из "Живой Церкви" государственную церковь, с помощью которой ей было бы легче проводить коммунистические идеи и распространять атеизм. Поэтому представители "Живой Церкви" были personae gratae у большевиков и по их доносам и проискам арестовывались все инакомыслящие (много, например, хороших священников, обвиненных "живоцерковниками" в контр-революции отправлено в ссылку в Пензу, Оренбург и другие города). Но затем правительство, увидя моральную гниль "Живой Церкви", перестало активно поддерживать ее, тем более, что в ней самой наметилось нарождение новых расколов. Теперь для правительства эти негодяи интересны только, как противовес "тихоновцам", как такой фактор, который все более разлагает веру и русскую православную Церковь. В этом смысле большевики всегда будут морально и материально (если нужно) поддерживать "живоцерковников", "обновленцев" и всяких сектантов. Крайняя левая большевиков в особенности проводит эту линию, так как не сочувствует организации государственной церкви, а только хочет, чтобы в православии было побольше сект и расколов, грызущихся друг с другом, а потому настаивает на предоставлении полной свободы для автокефалистов, чтобы еще больше увеличить грызню и разруху в православной Церкви.
Из этой мрази более или менее выгодно выделяется епископ Антонин, несмотря на свою видимую ненормальность. Он, по крайней мере, лишен алчности и корыстолюбия и хочет сохранить в Церкви дух аскетизма. От "Живой Церкви" он отделился 2о августа 1922 г., образовав сначала группу из 65 человек, назвавшую себя группой "церковного возрождения". Меркантильность "Живой Церкви" ему претит, он не допускает мысли, чтобы были женатые епископы; второбрачие клириков и пересмотр брачного права подлежит, по его мнению, авторитету и компетенции поместного собора. "Нынешний уклад церковной жизни, - говорит он, - только там подлежит повороту на старый лад, где в формах жизни произошло затмение идеи, там же, где последующая форма представляет идейное усовершенствование, прежние формы и каноны потеряли силу и реставрации не подлежат". Он обвиняет "Живую Церковь" еще и в том, что она замкнулась в своей "кастовости" и отгораживается от сотрудничества с народом. "Культ должен стать одухотвореннее и проще, верующие массы должны стоять ближе и активнее к церковным делам. Кропило, кадило и требник должны отойти на второй план и носитель их должен преобразиться в священника, нравственно возвышающегося над приходом, руководителя, наставника и друга". Пока он сам предпринимает реформы литургического характера: читает тайные священнические молитвы вслух и все богослужение совершается у него на русском языке. Впечатления от его службы и проповедей разные: одни восхищаются им, другие же ругают его. Пока только выяснилось одно, что он хочет уничтожить группу "Живая Церковь" и делает это не разбираясь в средствах. Например, он называет представителей "Союза древне-апостольских обществ" своими "братьями", несмотря на их крайний протестантизм, но только для того, чтобы с их помощью свалить "живую церковь", о чем он говорит конфиденциально своим знакомым. Интересно то, что он верит в идейные стремления большевиков и является главным протагонистом в деле об изъятии церковных ценностей, наивно предполагая, что эти ценности действительно пойдут голодающим. Его кто-то "сильный" из болыпевицкой клики поддерживает, одобряет и хранит от напастей ГПУ.
Красницкий делает невероятные усилия, чтобы потопить "Церковное Возрождение" и для этого не брезгует ничем. В особенности он восстает против "автономии" и топит всех самостоятельных батюшек. Я думаю, что он просто уже окончательно порвал с религией и сделался коммунистом, и если сохраняет рясу, то только для того, чтобы уничтожить Церковь. Его связь с ГПУ прочно установлена, да и он сам не скрывает ее, открыто заявив на последнем благочинном собрании, что если какой батюшка попытается объявить автономию своего прихода, то такому будет очень "плохо". "Обо всех автокефалистах, -сказал он, - доносите нам, а мы будем представлять их в ГПУ". В результате такой политики все лучшее, что еще оставалось в православной Церкви либо уничтожено, либо сослано. Остались на местах "дрожащие" перед властями и готовые для сохранения своей шкуры продать самого Христа. Но и среди такого сброда все-таки еще не угасла вера. Есть еще попытки сопротивляться. Вот эти-то попытки и выражаются в "автокефалиях". Советская власть дней пять тому назад разослала по исполкомам тайный циркуляр, который мне удалось прочитать. В этом циркуляре запрещается исполкомам вмешиваться в религиозные дрязги попов и мешать образованию отдельных автономных приходов. Очевидно правительство не поддерживает пока Красницкого и не намерено опираться ни на "Живую Церковь", ни на группу "Церковного Возрождения". Что будет дальше - трудно себе представить. Большевики вообще живут только актуальной минутой, если можно так выразиться, и потому их политика отличается крайней порывистостью и невероятными скачками не только в религиозной, но и во всякой другой области.
Движение около нас усиливается. Если церкви распечатают и меня не упрячут в тюрьму и не выгонят заграницу, то, думаю, что надо ожидать многого.