| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
ГЛАВА III
" ... О ТОМ, ЧТО НАС ГОНЯТ И МУЧАЮТ, НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ;
МЫ ТВЕРДО СТОИМ НА СКАЛЕ ПЕТРОВОЙ... "
Появление иеромонаха Патапия Емельянова в Петрограде и его рассказ Экзарху о том, как ему открылась истина католической Церкви. - Проповедь католичества в селе Богдановке Харьковской губернии. - Постановление сельского схода принять унию. - Проклятие митрополита Антония. - Благословение Российского Экзарха и послание его к новообращенным. - Возвращение о. Патапия в Богдановку и радость его прихожан. - Попытки церковных властей восстановить православие: проповеди, карательная экспедиция. - Приезд в Богдановку о. Глеба Верховского с антиминсом митрополита Андрея. - Посещение Богдановки миссионерами и неудавшийся диспут. - Новый донос церковных властей и новое избиение о. Патапия и его прихожан. - Лечение о. Патапия в больнице. - Приезд в Богдановку епископа Неофита. - Новый донос командующему Добровольческой армией после ухода немцев с Украины. - Арест о. Патапия и тюремное заключение. - Снова донос и заключение в каторжной тюрьме. - Посещение прокурора и дальнейшие мытарства. - Освобождение о. Патапия большевиками и возвращение его в Богдановку. - Спор из-за пользования храмом и решение советского суда. - Поучительность повести об иеромонахе Патапии.
В конце июня 1918 г. - точное число осталось неотмеченным (надо думать, что все даты в этой главе приведены по старому стилю) - на квартиру к о. Леониду при церкви св. Екатерины пришел неожиданный посетитель, некий ему неизвестный священник и назвал себя иеромонахом Патапием Емельяновым. Его рассказ о причине, побудившей его в ту трудную пору совершить опасное путешествие в Петроград из слободы Нижней Богдановки, Старобельского уезда, Харьковской губернии, был, может быть, самым удивительным из всего, что о. экзарху пришлось слышать за все время своего пребывания на этом посту. О посещении о. Патапия он написал вскоре одному другу:
- У нас радость...
Да, это была радость, большая светлая радость для экзарха, которую он принял, как дар, посланный свыше. Его радовало каждое слово в удивительном рассказе о. Патапия, который открыл о. Леониду все о себе. Ему было лишь 29 лет. Родился он в Уфимской губернии, в крестьянской семье. При крещении его нарекли Петром. Отец его, Андрей, был старообрядческим начетчиком беспоповского толка. Когда в Уфимской губернии был епархиальным епископ Антоний Храповицкий, он обратил все семейство в православие. После этого епископ Антоний стал покровительствовать семье Емельяновых. Мальчик Петр особенно обратил на себя благосклонное внимание владыки, и когда того перевели на кафедру архиепископа Волынского с пребыванием в Почаев-ской Лавре, он взял и его с собою в качестве послушника. По его желанию, его постригли в монахи совсем юным с именем Патапия. Архиепископ Антоний его любил, заботился о его воспитании и образовании и через некоторое время отправил в Житомир на устроенные им пастырские курсы.
Вот тут-то и началось удивительное в жизни монаха Патапия. На курсах он увлекся писаниями св. Отцов церкви и историей вселенских соборов. Там его поразили больше всего святоотеческие свидетельства, говорящие в пользу главенства Римского епископа. Так, постепенно, молодой Патапий проникся идеей воссоединения с Римом. Это кажется тем более удивительным, если принять во внимание резкий антикатолический д>х, господствовавший и в Почаевской Лавре и на пастырских курсах, а также враждебное отношение самого архиепископа Антония к католичеству. В своей жизни Патапий не встречался до этого времени ни с одним католиком; поэтому не могло быть речи ни о каком католическом влиянии на него со стороны. Повидимому, инок Патапий правильно понял положение, какое в связи с этим складывалось теперь для него в отношении окружающей среды и начальства; сделанные открытия он тщательно скрывал от братии, а намерения свои затаил до поры до времени, положившись во всем на Божию волю.
Еще на пастырских курсах, когда ему было 22 года, его рукоположили в священники. По окончании курсов, он оставался в Почаевской Лавре на положении иеромонаха, пока архиепископ Антоний, переведенный на кафедру в Харьков, не взял его с собою туда и не назначил настоятелем одной из Харьковских церквей. В марте 1917 г., после переворота, он послал о. Патапия на время Великого поста в единоверческий приход села Богдановки, где священник отсутствовал. Нужно заметить, что слобода Нижняя Богдановка - огромное село, которое тянется несколько километров вдоль почтового тракта, столь характерного для этой степной полосы Украины. Находится оно на самой восточной границе в южной части Харьковской губернии, в нескольких километрах от границы Области Войска Донского. От Нижней Богдановки около 40 км. до уездного города Луганска и около 300 км. до Харькова. Жители Богдановки - великороссы, потомки выходцев из Московской Руси, направленных в конце XVII века на эту далекую окраину в качестве постоянной пограничной стражи против набегов Крымских татар. Эти великороссы, даже по внешнему виду -все народ коренастый, длиннобородый, степенный, - сохранили свой московский облик, обычаи, говор и обряды, чем они заметно отличались от соседних украинских селений. Богдановцы заметно выделялись своей высокой нравственностью, привязанностью к старине и крепким, патриархальным семейным укладом. Тогда еще можно было встретить у них избы с неразделившимися семьями душ в сорок, где мирно уживались три-четыре поколения. Богдановцы никогда не знали помещичьего крепостного права; они были "казенными" крестьянами и их отпустили на волю с большими земельными наделами. До самой революции они оставались зажиточными. Преступность в селе была совсем незначительная; распутства, убийств, воровства, пьянства, вообще, не было и в помине. Население достигало 50.000 человек, из которых около 8.000 семей было православных и около 1.000 старообрядческих и единоверческих. В Богдановке было три приходских храма - православный, старообрядческий и единоверческий и три церковно-приходские школы.
Архиепископ Антоний отправил о. Патапия в единоверческий приход села Нижней Богдановки. Здесь он сразу завоевал симпатии всего населения. Богдановцы были очень набожны, любили длинную уставную службу и проповеди. О. Патапий был хорошим проповедником и умел увлекать народ своими яркими, содержательными и всем понятными проповедями. У него был хороший голос и он знал в совершенстве церковное пение, начиная с древних старообрядческих напевов и до современной церковной музыки; Почаевская Лавра с ее долгими церковными службами была для него в этом смыслe прекрасной школой. О. Патапий быстро поставил хор; в хороших голбсах не было недостатка, а сам он мог исполнять альтовые, теноровые и басовые партии. Стройное церковное пение способствовало благолепию церковных служб; богдановцы были довольны.
Пользуясь правом, предоставленным Московским собором выбирать себе настоятеля, богдановские единоверцы, на мировом сходе, выбрали единогласно о. Патапия настоятелем вместо прежнего, нелюбимого и бездеятельного священника о. Василия. Они подали прошение архиепископу Антонию об удалении о. Василия и назначении на его место о. Патапия. Архиепископ Антоний охотно исполнил их просьбу, и о. Патапий стал в Богдановке приходским священником. В своих проповедях он сразу же начал подготовлять своих прихожан к воссоединению с Римом. Народ настолько успел уже полюбить его за бескорыстную и самоотверженную пастырскую деятельность, за его благолепную, строго - уставную службу, что ему не стоило большого труда овладеть умами и душами прихожан. Но мало того: на его воскресные и субботние проповеди люди стекались не только из всей Богдановской слободы, но и из соседних сел, отстоящих на 25-30 км. только для того, чтобы послушать о. Патапия.
Излюбленными его темами были тексты из Священного Писания об ап. Петре, о Церкви, о необходимости вселенского единения во главе со Вселенским Архиереем, Папой Римским. Наличие в русских святцах четырнадцати святых Пап давало о. Патапию возможность подойти просто к вопросу о римском примате. Героями его проповедей были главным образом Папы Лев Великий и Григорий Двоеслов, имеющие свое особое богослужение. После года такой апостольской работы, о. Патапий достиг того, что в июне 1918 г. его прихожане постановили воссоединиться с Римом.
Теперь являлся вопрос, как это сделать? О. Патапий вспомнил, что в уездном городе Луганске была римско-католическая церковь. Он поехал туда. Настоятелем оказался грузин, добрейший о. Михаил Ягулов. Он отнесся к о. Патапию очень радушно и направил его в Харьков к декану латинского прихода о. Антонию Квятковскому, чтобы получить практические указания для дальнейшего. О. Патапий отправился в Харьков и у о. Квятковского узнал об учреждении Российского экзархата восточного обряда, состоявшегося в Петрограде в мае 1917 г-на русском католическом соборе. О. Квятковский сказал, что о. Патапию надлежит обратиться по вопросу о воссоединении к русскому экзарху, протопресвитеру Федорову, проживающему в Петрограде. Лучшего о. Патапий не мог ничего ожидать. Обрадованный, он поспешил вернуться в Богдановку. В церкви он сообщил народу с амвона великую новость.
- В России существует русский католический экзархат с протопресвитером Леонидом Федоровым во главе!
Прихожане с восторгом приняли эту весть, немедленно собрали сельский сход и составили приговор:
- Принять унию и уполномочить настоятеля о. Патапия совершить этот акт от их лица у Российского Экзарха.
Они снабдили о. Патапия деньгами на дорогу и отправили его в Петроград. По пути он остановился в Харькове и зашел к митрополиту Антонию, показал ему приговор схода и сказал об общем решении принять католичество. Митрополит Антоний, при виде этого документа в руках у своего ученика, от изумления, не мог выговорить ни слова. Как рассказал о. Патапий об этой жуткой минуте, "он был очень удивлен неожиданностью сего поступка, так как я был очень православен по его мнению". Потом митрополит встал с кресла, отвернулся от того, кого когда-то так любил, и резким голосом произнес:
- Будь ты трижды проклят!
О. Патапий молча повернулся, вышел и поехал к Российскому Экзарху, нашел его в Петрограде при храме св. Екатерины и вручил ему приговор схода. Экзарх подробно расспросил его обо всем, испытал и оставил пожить несколько дней подле себя. О. Патапий произвел на него хорошее впечатление, и о. Леонид нашел возможным исполнить его просьбу. 29 июня он принял о. Патапия в лоно католической Церкви, дал ему грамоту, благословение и послание к новообращенным, а самому о. Патапию - необходимые указания на первое время. Он обещал отправить ему на помощь о. Глеба Верховского и отпустил с миром домой.
Обо всем этом экзарх послал доклад митрополиту Андрею, но тот его не получил. В следующем письме, написанном в августе, о. Леонид сообщил в дополнение к изложенному ранее:
"На помощь к о. Патапию в Харьковскую губернию, как я уже писал, отправился о. Глеб. Как он, так и о. Патапий, проезжали в Харьковскую губернию через Курскую. Теперь прошло уже почти два месяца, а ни о том ни другом ничего не слышно, несмотря на то, что почта между Украиной и Великороссией уже налажена. Я смертельно боюсь за обоих, т. к. путь, по которому они проехали, очень опасен: на самой черте переезда между Курской и Харьковской губернией грабят и убивают разбойничьи банды".
Однако, как опасения Экзарха за их судьбу, так и прихожан Богдановки за о. Патапия, оказались напрасны. Через месяц с лишним, в начале августа, он благополучно добрался до дому, а вскоре, цел и невредим, приехал в Богдановку и о. Глеб. Поездка их была действительно сопряжена с большими затруднениями, главным образом из-за болыпевицкого правительства в Москве и германской оккупации в ставшей от него независимой Украине. Советские владения простирались до Курской губернии, тогда как Харьков занимали немцы.
Богдановцы встретили о. Патапия с большой радостью; с его появлением исчезли опасения на его счет, успевшие было закрасться в иные, более слабые души. Вот что сам о. Патапий написал об этом впоследствии \штрополиту Андрею:
"Когда я вернулся в приход с католическим благословением экзарха, грамотой и посланием, и прочитал его после молебного пения, то духовной радости и слезам умиления не было границ, ибо послание было преисполнено самой горячей отеческой любви и назидания".
Богдановцы рассказали своему настоятелю о том, что происходило у них за время его отсутствия. Сейчас же после отъезда о. Патапия, представители православного духовенства собрались под председательством викарного епископа Андроника в уездном городе Старобельске на совещание, чтобы решить, какие принять viepbi против унии в уезде. Для начала пустили в ход клевету: о. Патапий подкуплен поляками и хочет обратить свой приход в латинство. Им, вероятно, казалось, что нет лучшего средства оттолкнуть русских людей от католической Церкви, как припугнув их латинством и зависимостью от поляков. Священники из окрестных сел, не на шутку встревоженные апостольской работой о. Патапия и его популярностью, которая росла с каждым днем - среди них сильнее всех старался недовольный о. Василий, бывший настоятель Богдановки, - принялись за дело. Чуть ли не ежедневно кто-нибудь из них приезжал в Богдановку, собирал сход и уверял народ, что их обманывают и поляки ", что скоро у них начнется постепенное искажение обрядов, которое закончится неминуемой латинизацией. Как ни нелепы были их утверждения, но им все-таки удалось посеять в некоторых сердцах недоверие к настоятелю.
После этого в Богдановку приехал проповедывать сам епископ Андроник, но с ним прихожане о. Патапия поступили довольно решительно: не пустили в храм. Старики прямо заявили ему, что не признают его больше своим епископом, а знают теперь только экзарха Леонида Федорова и своего настоятеля.
Следующим шагом православного духовенства было обращение за содействием к германским оккупационным властям и к полиции гетмана Скоропадского. Для этого им понадобилась новая клевета: они заявили, что о. Патапий Емельянов и его прихожане - большевики, и поэтому в Богдановку следует послать карательную экспедицию. И те и другие не замедлили отклинуться на просьбу духовных властей и снарядили отряд, который, прибыв в Богдановку, собрал сход и перепорол всех нагайками.
Полагая, вероятно, что после таких аргументов, народ здесь убедился, что их Орархия, действительно, настоящая, из Харькова отправили в слободу нового настоятеля. Однако Богдановцы вынесли из происшеднего с ними обратное убеждение и еще больше прониклись необходимостью подчиниться Риму. Нового настоятеля они не пустили ни в церковь ни в приходский дом. Так. тот и уехал обратно ни с чем.
О. Патапий, приняв бразды правления в свои руки, уведомил официально свое бывшее духовное начальство о выходе из подчинения. Через короткое время прибыл благополучно в Богдановку и о. Глеб Верховский. В числе прочего ему надо было устранить неправильность, допущенную в Петрограде. Личное вмешательство экзарха могло быть только временной мерой, так как Украина не подлежала его юрисдикции. Экзарх поручил о. Глебу ознакомиться с делом на месте, а затем отправиться в Львов к митрополиту Андрею с просьбой утвердить его распоряжения и самому снабдить о. Патапия необходимыми документами. О. Глеб передал о. Патапию новый антиминс, освященный митрополитом Андреем.
В Богдановке о. Глеб пробыл пять дней. Почти все время прошло в долгих беседах с крестьянами, которые произвели на него самое хорошее впечатление. Новообращенные просили научить их быть настоящими католиками, дать им хорошую школу, книги, чтобы учились не только дети, но и старики. К сожалению тогда не было еще католической литературы на русском языке и негде было найти учителя-католика. Некоторые свойства богдановцев привлекли внимание о. Глеба. Так например, когда о. Патапий предъявил сходу грамоту экзарха, написанную от руки на обыкновенной бумаге, с печатью митрополита Галицкого, крестьяне были смущены.
- А почему такая самодельная грамота? Почему на ней такая странная, не русская печать?
Печать митрополита Андрея была, хотя и со славянской надписью, но с архиерейским гербом западного образца, т. е. со шляпой с висящими кистями, а в середине с родовым гербом графов Шептицких - конская подкова, пронзенная стрелой. Богдановцы с любопытством рассматривали эти документы, определявшие их принадлежность к католической Церкви и с недоумением спрашивали:
- А зачем же тут шляпа? Разве архиерей ходит в шляпе? И для чего подкова на священной бумаге? Отчего бумага писаная, а не печатная?
Людям, привыкшим к двуглавому орлу на печати, все это казалось странным. Им объяснили, что эта печать не экзарха, а одного епископа, хотя и заграничного, но все же русского, а заграницей иначе нельзя; бумага же писаная потому, что большевики печатать не дают.
Богдановцы осведомлялись еще у о. Глеба:
- Правда ли что обряд и дальше останется неприкосновенным? Верно ли, что к ним не пустят поляков?
По их понятиям, "поляками" были, вообще, все латиняне. Впрочем, на последний вопрос лучший ответ давал сам о. Патапий. Ему лично было легче всего их успокоить и устранить все сомнения. Строгий восточник и горячий патриот, он являлся для них живой гарантией того, что все в смысле обряда останется, как было раньше, и что учить их будут только истинно православно-кафолической вере св. ап. Петра и Отцов Церкви. О. Глеб мог наблюдать, как был популярен о. Патапий и в соседних приходах, как на его проповеди люди стекались иногда из мест, отдаленных от Богдановки на 15 км и больше. В единоверческую церковь о. Патапия стали ходить даже старообрядцы, чего раньше здесь никогда не было. О. Глеб слышал заявления и из других приходов, что если в Богдановке "все пойдет гладко", то и они присоединятся к католической Церкви. Старообрядцы, во главе с их священником, сказали ему то же самое.
О. Глебу пришлось выслушать и такие опасения богдановцев:
- А что нам делать, если о. Патапий захворает или помрет. Ведь никто из окружных попов исповедовать и причащать нас не станет! Самым трудным для их понимания был вопрос иерархии. Для них стало, повидимому, ясно лишь одно: теперь богдановцы подчинены другой иерархии, которую они называли "Андреевой иерархией", тогда как прежняя "Неофиткина иерархия" не имеет больше никакой власти над ними.
Простившись с о. Патапием и его паствой, о. Глеб выехал 14 августа из Богдановки в Киев, направляясь в Львов к митрополиту Андрею. На следующий день после его отъезда последовал наконец ответ православных властей из Харькова. Приехали два миссионера в сопровождении полицейской стражи, "чтобы произвести устрашающий эффект на прихожан", как пишет об этом о. Патапий. Сначала миссионеры приступили к о. Патапию "со всякого рода увещеваниями", а затем укорили его, почему он, думая присоединиться к католичеству, не сообщил об этом своему епископу.
- Потому, - ответил о. Патапий, - что я узнал о нахождении себя в неправоте, а в принципе моей души - не противиться истине; с их стороны были бы всякие преграды, и я счел за лучшее без всякого посредничества направиться к свету истины.
Видя, что ни увещания, ни укоры не действуют, миссионеры вызвали о. Патапия на публичный диспут и устроили его на другой день на площади около самой церкви. Народу собралось до пяти тысяч человек; пришли сюда и православный и старообрядческий священники. Была, конечно, налицо и полиция. Вот как описал о. Патапий этот диспут митрополиту Андрею:
"Цель диспута была у них не та, чтобы выяснить истину; она для них очевидна; а просто - только лишь оторвать от меня народ. А потому орудием их борьбы было одно лукавство.
Привезли они с собой старопечатные старообрядческие книги, в которых всякого рода апокрифические сказания против латинян. Книги же сами по себе очень объемистые, старые, выдавались ими чуть ли не за оригиналы св. Отцев, чем хотели произвести эффект на простой народ. Но все их лукавство оказалось бессильным против одного слова "католик".
Вступительное слово говорил миссионер и изображал католичество страшной ересью, в которой царят всякого рода заблуждения. Особенно напирал он на непогрешимость папы, и из этой непогрешимости вытекало такое нелепое учение, как отпущение грехов за деньги в виде продажи индульгенций.
- А потому, - говорили они, обращаясь к народу, - вы должны подумать, что значит одно название "католик", а не православный; вы так легковерно пошли за вашим пастырем, который возмечтал своей духовной гордостью, что он даже умнее наших архипастырей.
А когда он, т. е. миссионер, был вынужден объяснить слово "католический" на понятном русском языке, и при вопросе, какую Господь создал Церковь - национальную, провинциальную, государственную или вселенскую, - он заметался и стал называть себя, т. е. православную свою церковь - истинно-католической, а нас только псевдокатоликами.
А перед тем только открещивался от католичества. И таким образом совершенно смешал все понятия относительно себя, кто он - православный или католик.
Когда по его адресу из толпы стало слышно, что он лжец и т. п., он поднял те толстые книги и сказал: "Вот отсюда я докажу вам ереси католичества"; но из толпы ему возразили: "Ведь вы сейчас говорили, что вы католик, а как же вы будете доказывать ереси о себе?", и не захотели его слушать.
Тут местный старообрядческий священник, увидев, что миссионер хотел оправдывать свою Церковь старообрядческими книгами, попросил разрешения сказать слово слушателям. Миссионер, желая несколько опереться на него, разрешил ему говорить.
- "Православные, - обратился к народу священник, - видали сейчас справедливость синодальных миссионеров? За эти самые книги три века шреследовали старообрядчество, как за еретические, а сейчас ими оправдываются перед католиками".
И таким образом миссионер получил полное обличение своей сознательной кривды".
Провал духовной власти, даже при полицейской поддержке, был полный. Не оставалось ничего другого, как снова обратиться за помощью к немцам и к стражникам гетмана Скоропадского. Повторили ту же самую клевету: обвинили всех в большевизме. Им поверили, 17 августа в Богдановку приехали немцы и избили о. Патапия и некоторых особенно ревностных и сознательных католиков из его прихожан. Избили на этот раз так основательно, что о. Патапия пришлось отправить в больницу в г. Луганск. Там его посетил католический священник о. Михаил Ягулов, и принял в его судьбе горячее участие. Он отправился к немецким властям и объяснил им, что их ввели в заблуждение, и сообщил, что о происшедшем он донес митрополиту Андрею. Немцы посмотрели было на дело сначала серьезно, но потом его как-то замяли. Все же о. Патапия они оставили совершенно в покое и даже выдали ему, по его словам, "как бы охранительный документ".
Тем не менее православные духовные власти не хотели сдаваться, 25 сентября в Богдановку прибыл из Харькова епископ Неофит, викарный митрополита Антония, в сопровождении еще нескольких духовных лиц и около полусотни охраны. Богдановские католики разбежались в страхе, так как среди них пронесся слух, что с епископом приехал карательный отряд и, если его увещание не подействует, то над ними тут же будет произведена "экзекуция". Однако, более стойкие и смелые явились по требованию епископа в церковь. Со слезами на глазах он стал увещевать их, прося одуматься. На это ему ответили из народа:
- Мы у своего пастыря видели не только слезы, но и кровь от побоев, нанесенных по вашим приказам.
Когда, после бесплодного увещания, епископ Неофит вышел из церкви, на паперти стояла большая группа прихожан. При его появлении, богдановцы упали на колени и тоже со слезами стали просить:
- Оставьте нас в покое при наших убеждениях и при нашем пастыре!
Епископ Неофит ответил народу:
- Анафема всей церкви на вашем пастыре, а за ваше упорство и на вас ляжет, если не покаетесь.
Тут, у всех на глазах, произошло нечто совсем неожиданное. В тот момент, когда владыка, произнеся эти страшные слова, начал спускаться с церковной лестницы, ему вдруг сделалось дурно и пришлось его немедленно увезти. В Харькове он серьезно заболел и через несколько дней умер, "даже без всякого христианского напутствия".
- А для нас послужило сие, - рассказывает о. Патапий, - как Божие указание.
Никакой экзекуции на этот раз не было: власти ограничились лишь арестом нескольких стариков, которых отправили в Старобельскую тюрьму. О. Патапия не тронули.
Около месяца ничто не нарушало мирного течения жизни в Богдановке. Поражение Германии на Западном фронте положило конец оккупации Украины, а вместе с тем и правительству гетмана Скоро-падского. Добровольческая армия заняла с Дона ту часть гетмановской Украины, где лежала Богдановская слобода. На короткое время в ней установилась новая "государственная власть", которую в народе почему-то назвали "кадетской". Православное духовенство не преминуло использовать и ее, чтобы снова выступить против о. Патапия. Повторили старое обвинение, что он большевик, добавив, что немцы при гетмане сначала били его, но потом, узнав об его католичестве, стали ему покровительствовать (покровительство их было условное и не шло дальше того, что они перестали его бить и слушать доносы православных владык). В результате этих происков, утром 30 октября в Богдановку прибыл отряд добровольческих войск и, даже не дав о. Патапию закончить литургию, схватил его и отправил в Старобельскую тюрьму. Здесь он просидел с зо октября до 27 декабря 1918 г. Большевики вытеснили с этой территории добровольцев и освободили всех заключенных в тюрьме, в том числе и о. Патапия.
До августа 1919 г. жизнь в Богдановке опять текла тихо и мирно, и о. Патапий не подвергался никаким новым нападкам. Были, правда, недоразумения и неприятности, но лишь внутреннего, характера. Возникали они на почве пользования храмом, так как оставшиеся православными не желали, чтобы им владели католики, а те, в свою очередь, естественно, не хотели отдавать своего храма. На богослужение и проповеди о. Патапия часто приходили казаки с соседних хуторов Донской области, заходили к нему в дом, брали книги и, по его словам, выражали "самые горячие чувства". Соседние священники зорко следили за всем происходившим в слободе и, в частности, за каждым шагом о. Патапия. Когда накопилось достаточно материала, они донесли на него своему архиерею. Последний, повидимому, понял, что богдановская "уния" может легко проникнуть в казачество. Так как "государственная власть" на Украине оказалась опять в руках добровольческой армии генерала Деникина, то архиерей счел нужным обратиться к нему и указать на о. Патапия как на "католического политика", ведущего "иезуитскую пропаганду", опасного не только православной церкви, но и могущего мешать устройству "государственного порядка" (!). О. Патапия, после таких обвинений, государственная власть не преминула арестовать и заключить снова в Старобельскую тюрьму. Там он просидел, без всякого суда и следствия с 20 августа по 19 ноября 1919 г., когда его перевели в Луганск, в каторжную тюрьму, где он пробыл до 24 декабря. Здесь о. Патапий удостоился посещения "прокурора юстиции". Вот что он сам рассказывает о свидании с ним и о своих дальнейших мытарствах:
"Последний (т. е. прокурор), объезжая тюрьмы и приехав из Старобельска в Луганск, осведомился о месте моего заключения; пришел ко мне в камеру и стал расспрашивать меня, каким это образом могло случиться, что русское духовное лицо попало в тюрьму. Я рассказал ему все чистосердечно и просил справедливости, а он, сожалея о моем жестоком положении, сказал, что удивляется, почему я не могу, как русский человек, отказаться от иезуитской политики, в которую, как он думает, я вовлечен сознательно; он не может допустить, чтобы в русскую душу так крепко вошло католичество. Он посоветовал мне письменно заявить о моей роковой ошибке, и тогда, как он надеется, положение мое может измениться к лучшему. Я ему ответил:
- Никакой мирской политики у меня нет. Мое стремление лишь содействовать распространению Царства Христова и указывать желающим войти в него - тот камень, на котором оно основано. Если вы называете это политикой иезуитов, то это ваше дело, я вам лишь скажу, что это заповедь Христа, Царя нашего; если бы мне пришлось, и укрепил бы Господь, пострадать, то я не только не откажусь от этой политики, но согласен тысячу раз подписать ее своей кровью. Вот мои намерения и цель, а если угодно, называйте это политикой.
Тогда он заключил, что во мне говорит католический фанатизм, а потому он очень за меня боится, чтобы я не стал слепой жертвой иезуитства, ибо вся моя идея - не русского человека и навеяна иезуитами. Я ответил ему, что в Царстве Христовом нет ни русского, ни германца, ни какого бы то ни было привилегированного человека, но все во Христе новая тварь. Уходя от меня, он сказал:
- Как хотите, но я не советовал бы губить себя.
Вскоре после этого разговора, о. Патапий узнал, что его участь - совершенно безнадежная, так как на него возвели самые тяжкие обвинения до принадлежности к коммунизму включительно. Начальник тюрьмы объявил однажды о. Патапию, что на другой день его отправят с партией каторжан, под надежной охраной, этапным порядком, в Харьков. О. Патапий успел уже хорошо ознакомиться с тогдашними порядками каторжных тюрем. "Важных преступников" выделяли в отдельную партию и с "надежной охраной" отправляли якобы в более отдаленный город. Доведут до какого-нибудь леса или луга и прикажут расстрелять, а потом объявят в газетах, что такая-то партия арестованных, отправлявшаяся туда-то, покушалась на жизнь стражи или на побег, за что и была расстреляна. После этого дело предавалось забвению.
Наученный горьким опытом, о. Патапий, не долго думая, стал убедительно просить начальника тюрьмы заковать его по рукам и ногам в кандалы. На его вопрос, почему ему это так необходимо, о. Патапий ответил:
- Может быть стражник не захочет возиться со мной и расстреляет меня, а потом заявит, что я покушался на его жизнь или хотел бежать; между тем этот позор может лечь на Церковь. Пусть цепи на ногах свидетельствуют, что я бежать не мог, а на руках, что я не мог покушаться на чужую жизнь. И всем будет ясно, что я умер не как злодей, а за идею Церкви. Начальник тюрьмы сказал:
- Хорошо, я доложу начальству и, если прикажут заковать, исполню вашу просьбу.
На следующий день, когда вызывали всех по списку для отправления в Харьков, о. Патапия почему-то оставили. А отправленную партию, действительно, расстреляли. Это было 12 декабря 1919 r., a 24 декабря Старобельск заняли большевики. О. Патапий, вместе с другими арестованными, был выпущен на свободу. Прямо из тюрьмы он отправился к местному католическому священнику, своему другу и покровителю о. Михаилу Ягулову. У него он привел себя немного в порядок после четырехмесячного тюремного заключения. Тут его ждало и немалое утешение. О. Михаил вручил ему грамоту от 6 октября, подписанную митрополитом Андреем, которой он назначался настоятелем католического прихода в Нижней Богдановке. Было для него и письмо от о. Глеба Верховского, утешавшего его и выражавшего сожаление, что трудно найти подходящую католическую литературу для богдановцев. Грамота митрополита Андрея несказанно обрадовала о. Патапия, как "драгоценный подарок". В своем письме к о. Глебу он "слезно молил позаботиться о приискании учительского персонала, книг и учебников", а в ответ на его утешительные слова написал:
- "А О ТОМ, ЧТО НАС ГОНЯТ И МУЧАЮТ, НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ: МЫ ТВЕРДО СТОИМ НА СКАЛЕ ПЕТРОВОЙ".
Вот что рассказал дальше о. Патапий о своем возвращении в Богда-новку:
"Явление мое показалось им словно воскресением из мертвых, слезы радости текли неудержимо. Все старые и малые старались как бы осязанием убедиться, что я действительно жив, ибо их давно уверили, что я не существую. А священник-схизматик, который был прислан на мое место, узнав о моем освобождении, бежал тайно из прихода, ибо он знал, что его поступки нечестны и его пребывание у моей паствы оставило за собою дурной след. Наводнив приход противокатолической литературой Почаевского издания, он отторгнул от Церкви некоторых еще слабо утвержденных людей. Но с Божией помощью, по моем возвращении, жизнь потекла мирным путем".
Однако, положение, какое о. Патапий застал в Богдановке по своем возвращении, было далеко не блестящим. Его личное имущество и частью церковное оказалось раскраденным во время его арестов. Даже антиминс, привезенный о. Глебом, унес один из миссионеров; куда именно, установить было трудно, так как самого миссионера потом кто-то убил. Не было никакой надежды поправить материальное положение, ни церковное ни личное. Общая большевицкая разруха давала себя с каждым днем чувствовать все сильнее и в мирной Богда-новке. Началось полное обнищание еще недавно зажиточных крестьян.
Самым печальным явлением в жизни прихода оказался спор из-за пользования храмом. Православные не хотели, чтобы им пользовались "униаты"; последние же не соглашались уступить, так как они представляли из себя большинство, и на проповеди о. Патагшя попрежнему стекалось из окрестностей много народа. Не оставалось ничего другого, как обратиться в народный комиссариат юстиции. Решение его настолько удивляет своей беспристрастностью, что, кажется, никакой североамериканский апеляционный суд не мог бы вынести более обоснованного постановления. Вот дословно что решил этот орган советской юстиции з мая 1922 г. за № 155:
"Рассмотрев заявление униатского священника ... и т. д. ... и принимая во внимание: 1) что в слободе Нижней Богдановке 160 семей принадлежат к униатам и лишь 62 семьи к православным, 2) что в Нижней Богдановке имеется другая православная церковь, 3) что спорной церковью униаты пользуются с 1918 г., 4) что 62 православных семейства имеют полную возможность удовлетворять свои религиозные потребности в другой церкви, которая отстоит от спорной около полверсты в той же слободе, 5) что униаты не имеют возможности удовлетворять свои религиозные потребности иначе, как в спорном храме, т. к. в противном случае им пришлось бы ходить в город Луганск за 40 верст от своей слободы, - Ликвидационный отдел Наркомюста постановил передать церковь в слободе Нижней Богдановке местным униатам, о чем объявить им через местный исполком".
Тем не менее, решение суда еще больше ожесточило противников о. Патапия, и были даже угрозы с их стороны сжечь храм, чтобы не было "ни им, ни нам". "Это настроение, - пишет о. Патапий митрополиту Андрею, - мешало христианской идее, и мы сочли за лучшее уступить храм, а самим собираться на молитву в частном, довольно плохом домике; но все-таки, - заключает он, - лучше променять неживой предмет на более живое дело. Кроме того надеялись собственными средствами построить храм".
Этой надежде в те времена, конечно, не суждено было сбыться, но зато сам о. Патапий удостоился стать в полном смысле, по слову Апостола, храмом живущего в нем Святого Духа, которого он имел от Бога. Чтобы не забегать слишком вперед, мы расстанемся здесь с ним и с его так удивительно возникшей и продержавшейся, несмотря на все испытания, "Общиной богдановских униатов". По тщательно составленному им списку, в ней числилось мужского пола 394 и женского пола 434, всего 828 человек к тому времени, когда богоборческая власть окончательно оторвала о. Патапия от его прихожан и бросила на Соловецкую каторгу.
Таким встает перед нами во весь свой рост этот русский богатырь, иеромонах Патапий Емельянов, простой человек из крестьянской семьи, духовный самородок, избранный Богом для того, чтобы слезами и кровью выявить и искупить ошибки своих предков против Церкви и тут же, в Миниатюре, раскрыть целую программу апостольской работы в России, увенчавшейся у него массовым обращением населения слободы. Целый русский церковный организм, находившийся вне церковного католического единства и ведомый человеком, имевшим на себе печать подлинного пастыря, в подавляющем большинстве пришел у нас на глазах, по сверхприродным побуждениям, к воссоединению со Вселенской Церковью. Мы видим здесь наглядно, на живом примере, какое влияние в этом смысле имеет на народ хороший православный священник и каким авторитетом он может обладать, будучи наделен качествами о. Патапия, искавшего прежде всего Царства Божьего и правды его.
Ведь он сам, без влияния каких-либо ученых католиков, исключительно благодаря добросовестному изучению исторической и литургической литературы Востока, по первоисточникам, будучи двадцатидвухлетним иеромонахом, самостоятельно пришел к убеждению в Богостановленности примата, то есть к истине о первенстве Римского Первосвятителя, а отсюда уже, естественно, и к необходимости войти во Вселенскую Церковь. Раз познав эту истину, он отдался ей всем своим русским сердцем и никогда ей не изменил, несмотря на угрозы, страдания, гонения, тюрьмы. Он остался ей верен до конца и стал католическим исповедником, сказав:
- "А о том, что нас гонят и мучают, не беспокойтесь: мы твердо стоим на скале Петровой!"
Нужна была именно такая сильная и цельная личность, исполненная простоты, без всякой "бездны премудрости", чтобы на фоне этой жизненности католичества тем ярче лишний раз показать духовное убожество и бессилие режима, опиравшегося на полицию и карательные отряды. Какая жуткая тень недоброго старого времени проходит в этой краткой повести о страданиях иеромонаха Патапия!
А этот прокурор, назвавший переход в католичество изменой родине и неспособный понять, что такое решение могло быть принято по внутреннему побуждению, а не под давлением иезуитов, которых, кстати сказать, о. Патапий отроду никогда не видал! Этот русский юрист не мог даже осмыслить права русского человека не быть православным и веровать так, как велит ему совесть.
Какую страшную живучесть показывает тут болезнь, разъедавшая государственный строй России и отвергавшая основные условия для нормального развития народа: свободу совести и свободу вероисповедания. Ни крушение старого строя, ни ужасы гражданской войны, повидимому, не успели еще научить власть имевших такой простой и очевидной истине. А ведь тогда уже надвигался на Россию с сокрушающей силой " бич Божий "! Великое попущение свыше, позволившее зверю выйти из бездны и обрушиться на русский народ, имевший как-будто все задатки от Бога быть подлинно богоносцем, попущение, которое, надо думать, входит в планы Промысла Его для осуществления великого Дела Единения всех христиан во Вселенской Церкви.