|< в начало << назад к содержанию вперед >> в конец >|

ГЛАВА XIII
ПУТИ ГОСПОДНИ НЕИСПОВЕДИМЫ

Начало военных действий в Галиции. - Занятие Львова русскими войсками. -Митрополит Андрей в штабе командующего VIII армией генерала Брусилова. - Первые дни русской оккупации. - Обыск у митрополита Андрея, его арест и высылка в Киев. - Рукоположение в епископы о. Боцяна в киевском отеле "Континенталь". -Архив и документы митрополита Андрея. - Переезд в Нижний Новгород. - Два года узником в Курске. - Судьба епископа Боцяна. - Заключение митрополита Андрея в Суздальской духовной тюрьме. - Брат Яков и старец Степан. - Попытка о. Трофима Семяцкого установить связь с митрополитом Андреем. - Запрос А. Ф. Керенского в Государственной Думе и ходатайства о смягчении участи митрополита Андрея. - Переезд в Ярославль и последние месяцы заключения. - Февральский переворот и освобождение.

С самого начала войны Галиция стала театром военных действий. Война принесла ей много горя. Австрийские военные власти произвели многочисленные аресты среди местных русофилов. Между ними было немало желавших политической унии с Россией; вопросы религии их мало интересовали. В результате это привело к массовому преследованию всего, что было украинским. Арестованных высылали в концентрационные лагери (Таллерхов в Штирии и Гмюнден в северной Австрии), едва их вмещавшие, где их держали в очень тяжелых условиях. До ноября 1914 г. заключенные оставались под открытым небом, несмотря на то, что ночи были очень холодные и выпал уже первый снег. Тысячи стали жертвою тифа и других болезней. Особенно дурно власти обращались с духовенством. В первые месяцы было арестовано больше трехсот священников; их назначали в лагерях на самые грязные и унизительные работы. Фактически все эти несчастные были отданы на милость и немилость венгерским солдатам, кото'рым было вверено наблюдение за интернированными. Стража была далека от проявления какой-либо гуманности.

Как только о. Климент Шептицкий, поступил к студитам, - его обитель постигло тяжелое испытание. Поляк-офицер сделал на монахов донос, обвинив в русофильстве. По распоряжению властей все сту-диты были поголовно арестованы и с большими унижениями выселены из Скнилова. Их отправили в Esztergom в Венгрии, где держали сначала просто на пастбище. Монахи были лишены даже возможности укрыться в какомнибудь помещении от ночного холода. Несколько студитов призвали в армию, а большую часть правительство интернировало в концентрационном лагере Таллерхов. Впоследствии их перевели в иезуитский дом св. Андрея в Каринтии, а оттуда - в бенедиктинский монастырь Мартинсбигель. В конце концов, когда им разрешили вернуться в Скнилов, они нашли свой монастырь разоренным.

Митрополит Андрей делал все, что было в его силах, чтобы добиться облегчения участи заключенных, но предпринятые им шаги привели к освобождению всего только нескольких священников. Быстрое продвижение русских войск усилило еще больше общее замешательство. Кто мог бежал из Львова, и беспорядок овладел постепенно Галицией. Окружавшие митрополита Андрея просили его тоже уехать. Представители духовенства особенно настаивали на том, чтобы он покинул Львов вместе с отступавшими австрийскими войсками. Однако, несмотря на все просьбы, владыка Андрей был непреклонен в решении оставаться на своем посту и не удаляться от вверенной ему паствы. "Пастырь не должен покидать своего стада", - отвечал он уговаривавшим его уехать. При отрицательном отношении к нему русского правительства, такое решение митрополита Андрея нельзя не признать весьма мужественным.

4 сентября 1914 г. войска генерала Брусилова заняли Львов. Русское командование вело войска в Галицкую Русь, которая теперь, благодаря победе России, должна была вернуться к ней и войти в состав Российской Империи. Войскам был дан приказ воздерживаться от насилия. Все прошло, в общем, в порядке, если не считать еврейских погромов в окрестных местечках и арестов среди украинцев, духовенства и мирян.

Когда в штабе генерала Брусилова закончились переговоры с представителями городской управы, состоявшей сплошь из поляков, назначенный военным губернатором генерал Шереметьев прибыл в Львов еще до занятия его русскими войсками и сейчас же посетил митрополита Андрея. Было уже около полуночи. Разговор протек, казалось, в дружественном тоне. При выходе генерала из митрополичьих покоев. к нему обратились только что прибывшие офицеры из штаба и доложили что-то на словах. Митрополиту показалось, что их сообщение произвело на генерала неприятное впечатление. После его ухода, прибывшие предложили митрополиту отправиться вместе с ними в штаб командующего VIII армией генерала Брусилова, находившийся тогда в Бобрке, около пятидесяти километров к юго-востоку от Львова. Митрополит Андрей подумал было, что оттуда он вряд ли вернется домой.

Утром, генерал Брусилов принял его и сообщил, что произошло недоразумение: он не получал никакого приказа об аресте митрополита Шептицкого, а хотел только ему сообщить, что делает его ответственным за поведение населения в отношении русских властей. Тут же ему было дано разрешение отслужить литургию в Бобрке, после которой митрополит вернулся к себе в Львов. В пути автомобиль обогнал двигавшиеся к городу русские войска.

6 сентября, в первое воскресенье после занятия Львова, приглашенный настоятелем Успенской церкви, одной из самых старых в городе, митрополит отслужил молебен и по окончании службы обратился к народу со следующей проповедью:

"Возлюбленные мои!

Мы собрались здесь, чтобы благодарить Всевышнего за - смею сказать - чудесное избавление нашего стольного Львова от угрожавшего ему разрушения и даже от возможности полного уничтожения. Нам предстояло необозримое бедствие. Достаточно только бросить взгляд на местность, по которой прошла ужасная буря войны, чтобы понять, от какой участи мы избавились благодатью Господа нашего Иисуса Христа, удостоившись ее по молитвенному предстательству Пресвятой Богородицы, в Чьем храме мы сегодня возносим наши молитвы. Вокруг мы видим страшное опустошение. Целые деревни разрушены, а многие из них сметены совсем с лица земли. Сожжены хаты, уничтожено имущество, погибли тысячи семей. Многие из нас поддались панике и бежали, и теперь родители не знают, куда девались их дети. Народ постаовлял свои родные, насиженные места и разбежался. Многих-многих недостает теперь среди нас.

Поэтому мы, уцелевшие, должны особенно благодарить Господа, ибо Он нас защитил среди этого ужасного моря огня. Свою благодарность Ему мы воздадим благочестивой и благоугодной жизнью и нашими молитвами. Мы должны быть настороже и горячо молиться, так как не знаем дня и часа, когда Господь призовет нас.

Уже в мирное время каждый христианин должен так жить, чтобы всегда быть готовым к смерти. Теперь же она со всех сторон витает над нами. С одной стороны - мечем и пулями, этими ужасными орудиями уничтожения, с другой - болезнями и эпидемиями, этими неизбежными спутниками всякой войны. Мы не знаем и не можем предвидеть, какая беда нас еще ожидает. Поэтому-то, возлюбленные мои, мы и призываем вас возносить усердные молитвы к небу, молиться за свои семьи и за св. Церковь. Молитесь за те миллионы людей, которые с оружием в руках стоят друг против друга, смотрят смерти в лицо. Многие из них должны будут отдать свою жизнь, многие из них умрут нераскаянными, в смертоносном грехе, исполненные ненависти и мщения. Прошу вас, молитесь за всех, также и за тех, которые сражаются, независимо от того, на чьей они стороне, ибо, возлюбленные мои, все мы - братья во Христе и все мы нуждаемся в милосердии Божием.

Теперь, когда попущением Божиим пали границы, используем представившуюся нам возможность познакомиться ближе друг с другом; может быть, мы будем даже в состоянии, кое-что дать одни другим. Вы можете, например, поделиться с нами своей набожностью и глубоким благочестием. И мы тоже не останемся у вас в долгу. Но прежде

всего мы должны подойти поближе друг к другу, хотя во многом мы и так уже близки. У вас то же богослужение, что и у нас. Вы называете себя "православными", и у нас тоже православная вера. Однако, наше "православие" - церковное, а ваше - государственное и, так сказать, "казенное". Это значит, что вы делаете опорой своего православия государственную власть. Мы же, напротив, черпаем духовную силу из нашего единства со Святой Католической Церковью, через которую исходит благодать Божия и в которой заключен подлинный источник спасения. Это-то мы и можем вам дать. Сам я - говорю это перед вами открыто - готов на всякую жертву; и если вам будет угодно, то во мне вы найдете во всякое время преданного пастыря, готового отдать свою жизнь.

Вы же, возлюбленные мои, как дети Святой Католической Церкви, пребывающие в единении с ней и из нее черпающие свое благо, ибо она и есть источник всякого блага, храните верность ей, даже если от вас потребуют чего-нибудь тяжкого, будь то даже и вашей жизни! Молитесь об этом и в любви будьте ко всем снисходительны! Блюдите верность своим идеалам! Если будете так молиться, то скоро придет время мира, которого все мы жаждем так сильно и которое миру так необходимо"!

А вот что донес об этой проповеди жандармский ротмистр Ширмо-Щербинский военному губернатору Львова:

"23 августа с. г. (ст. ст., т. е. 6 сентября н. ст.) мною были получены сведения о том, что в городе Львове, в униатской церкви, митрополит Шептицкий произнесет проповедь. Прибыв в означенную церковь, я выслушал проповедь митрополита Шептицкого, в которой последний, призывая народ к молитве за сражающихся на поле брани, указал на то, что пришедшие из России тоже православные, но православие их далеко не то, которое исповедуют греко-католические православные; наше православие, - говорил далее митрополит, - есть православие свободное, чистое, под главенством Папы Римского, православие же пришедших к нам - православие синодальное, казенное, а насколько хорошо все казенное, вы сами знаете. Об изложенном докладываю. Ротмистр Ширмо-Щербинский. ("Дело о епископе Шептицком", № 12, ДОН. ВХОД. 122).

Военный губернатор, генерал Шереметьев, под впечатлением полученного донесения, посетил митрополита Андрея и спросил его, почему он возбуждает население против русской армии. В ответ на это, владыка мог только в точности повторить сказанное им в церкви. И правда, был ли бы митрополит Львовский и Галицкий католическим пастырем, если бы он не оберегал свою паству от пропаганды, приближение которой он уже чувствовал?

Несколько дней митрополит Андрей пользовался полной свободой. Он обходил госпиталя, способствовал передаче управления новым властям и принимал некоторые меры на случай, если его вынудят покинуть Львов. Митрополит назначил викария, который должен был тогда его заменить. В разговорах с посторонними, митрополит избегал даже намеков на политику и только призывал всех хранить верность католической Церкви.

4 сентября Жандармское Управление Военного Генерал-Губерна-торства получило из ставки Верховного Главнокомандующего следующую телеграмму:

"Гофмейстер Маклаков сообщает, что Ватикан пытается восстановить Унию в России с помощью униатского митрополита гр. Шептицкого, участника совещания деятелей католицизма в Риме. Шептицкий вербует в России слушателей курсов богословия во Львове, скрытно приезжал в Россию, выдал грамоты подчиненным ему католическим священникам на священнодействия по восточному обряду. Переписка, касающаяся причастности Шептицкого и Ватикана в развитии униатского движения в России, хранится в делах митрополичьего управления во Львове. Министерство Внутренних дел просит изъять из дел Шедтиц-кого подлинную упомянутую переписку и передать в Министерство ".

12 сентября в .митрополичьем доме был произведен обыск, продолжившийся и 14 сентября, но ничего подозрительного обнаружено не было. На следующий день, 15 сентября, митрополиту Андрею было объявлено, что он находится под домашним арестом. Ему предоставили в пользование его личные покои - три комнаты в верхнем этаже митрополичьего дома. У каждой двери стоял часовой. Дом оцепили войсками. Так митрополит прожил во Львове еще три дня.

19 сентября, в 10 часов утра, митрополита Андрея предупредили, что он будет перевезен в Киев. Ему разрешили взять с собой три чемодана и отправиться в сопровождении духовника, секретаря и слуги. Митрополит Андрей остановил свой выбор на ректоре Духовной Семинарии о. Иосифе Боцяне, мажордоме, каковым у него был Иосиф Троцкий, монах из ордена Васильян, и на юном слуге. Их всех отвезли на автомобиле через Злочов в Броды, а оттуда отправили в Киев в салон-вагоне, в сопровождении жандармов. 20 сентября вечером, митрополита с его свитой доставили в гостиницу " Континенталь "

За протекшие часы с момента ареста, митрополит Андрей успел обдумать создавшееся положение и взвесить все обстоятельства. Его, митрополита Галицкого, Архиепископа Львовского, Епископа Каменецкого, Администратора вакантных греко-католических епархий, упраздненных русским правительством, но канонически еще существовавших, русские власти доставили теперь в Киев. Разве Пий X, имея в виду его будущие действия в России, не дал ему исключительные полномочия, велев только временно воздерживаться от пользования ими и сказав, что придет время, когда они понадобятся и можно будет их применять? Не пришло ли это время теперь? Ведь фактически, Галиция, во всяком случае большая ее часть, кроме еще державшейся крепости Перемышль, была присоединена к России. И сам он сослан тоже в Россию, и трудно было сказать, как долго эта ссылка продолжится.

Одним из данных ему полномочий предусмотрено право рукополагать епископов при наличии известных условий, которые имелись теперь. Мог ли он, обладая этими полномочиями, оставить свою обширную епархию без пастыря, а греко-католиков по эту стороны бывшей границы, которой больше не было, лишить своего верховного попечения, имея возможность притти им на помощь?

Митрополит Андрей быстро принял решение. Не без задней мысли он взял с собой в качестве духовника именно о. Иосифа Боцяна. Утром 21 сентября, в одной из комнат, предоставленных в его распоряжение, митрополит Андрей отслужил литургию, за которой прислуживал мажордом, в то время как слуга стоял в коридоре на страже. За этой обедней, которая была, можно думать, единственной в киевском "Континентале" за все время его существования, митрополит Андрей рукоположил о. Боцяна в епископа. Согласно полномочиям, он совершил хиротонию один, без положенного по канонам сослужения еще двух епископов. После литургии он дал ему грамоту, говорившую о границах его юрисдикции, которая охватывала все кафедры, упраздненные русским правительством в 1839 и 1875 г., но канонически еще существовавшие: Полоцкую, Смоленскую, Владимир-Волынскую, Холмскую, Туровскую, Пинскую, Брест-Литовскую и Луцкую. Боцян получил титул епископа Луцкого, вероятно, потому, что там уже были католики. Все было совершено в полной тайне. Снабдив новорукоположенного епископа грамотой, удостоверявшей его права, митрополит Андрей, не теряя времени, заявил начальнику охраны, что отказывается от присутствия возле себя духовника и секретаря и отправляет их обратно во Львов. Оба вернулись благополучно домой; русские власти не заподозрили ничего и не обыскивали их в пути. При митрополите остался только слуга; он верно служит Владыке до самого заточения в Суздале, а после его освобождения нашел возможность вернуться к нему.

10 сентября, один из полицейских чинов, приставленных к митрополиту Андрею, предупредил его, что его перевезут в другое место, но куда именно, он не мог указать. В и часов вечера митрополиту велели тронуться в путь. Ему предоставили обычное купе в вагоне и класса и предложили самому заплатить за билет до Москвы. В пути, сопровождавший митрополита жандармский офицер сообщил, что имеет приказание доставить его в Нижний Новгород. В митрополите Андрее заговорил библиофил; он подумал о Нижегородской ярмарке, где среди всего прочего продавались и старинные книги. При этой мысли у него невольно вырвалось восклицание:

- Как я рад, что попаду в Нижний Новгород!

Между тем жандармский офицер понял это восклицание по-своему и не преминул донести о нем начальству. В газетах появилось сообщение, что митрополит Шептицкий, поддерживающий тайные сношения со старообрядцами в Нижнем Новгороде, не мог удержаться от выражения радости при мысли оказаться в их среде. Церковная газета "Колокол" (издававшаяся в Петрограде В. М. Скворцовым), сообщая о проезде митрополита Шептицкого через Москву, добавила, что он формировал легионы добровольцев и лично командовал ими при обороне Львова.

По прибытии в Нижний Новгород у митрополита Андрея оставалось около зо рублей. С таким капиталом, конечно, нечего было и думать о жизни в гостинице. Кончили тем, что ему нашли в городе маленькую сырую комнату, в которой он пробыл три дня взаперти, пока не пришло новое приказание собираться опять в путь. На этот раз его отправляли в Курск (подальше от старообрядцев?), и ехать надо было опять через Москву. Тут, в ожидании поезда, митрополиту Андрею пришлось просидеть целый день в жандармской комнате.

В Курске он получил неожиданно довольно значительную сумму денег, и это позволило ему снять две небольшие, низкие комнаты в пристройке к гостинице Полторацкого. В ней митрополит прожил около года, до середины лета 1915 г., когда представилась возможность снять отдельный домик, служивший ему местом заключения до самого переезда в Суздальскую тюрьму в сентябре 1916 г.

Тем временем, епископ Боцян, как рассказывает Дорошенко, снова возбудил ходатайство, прося разрешить ему к Пасхе навестить митрополита Андрея и исповедовать его. Гр. Бобринский запросил генерала Иванова. Пришел ответ: "Могу разрешить при условии, если свидание будет в присутствии жандармского офицера и без права исповеди". На основании этого, епископ Боцян получил разрешение отправиться в Курск, о чем немедленно было сообщено курскому губернатору Муратову, который сейчас же ответил телеграммой, "что преподанные указания (относительно условий свидания) в точности будут исполнены". Епископ Боцян побывал в Курске, повидался с митрополитом и возвратился в Львов. Но уже в июне 1915 г. Владыку отправили по этапу с партией арестантов в Енисейскую губернию, в Нарымский край ("поближе к тюленям и белым медведям", по образному выражению о. Зерчанинова), где он и пробыл в ссылке, в глухой деревушке, до весны 1917 г.

Митрополит Андрей проживал в Курске под строгим надзором полиции. Всякая переписка и, вообще, сношения с внешним миром ему были запрещены. Первые три месяца он не мог даже выходить из дому. Ему позволялось читать русские газеты, а также и книги, если он желал приобретать себе таковые, но после предварительной цензуры в полиции; ходить же в католическую церковь и исповедоваться было запрещено, но разрешалось служить у себя дома.

28 марта 1916 г. митрополиту Андрею все же удалось послать из Курска о. Каралевскому открытку следующего содержания:

"Шлю Вам из своего заточения наилучшие пожелания к празднику Пасхи. Чувствую себя сносно, могу служить литургию, но не могу ни с кем видеться и ходить в церковь. Все, что здешние газеты пишут о митрополите Андрее, сплошная ложь. С ним обращались очень плохо, и он попрежнему лишен всякой свободы".

Однажды, когда митрополит Андрей страдал особенно сильно от своей изоляции, он попросил сослать его на жительство в какую нибудь, пусть даже самую отдаленную деревушку Сибири, лишь бы ему дали право свободно выходить из дому хотя бы в назначенный для прогулок район. Однако, и в этой просьбе ему отказали.

Впоследствии этот режим был немного смягчен: митрополиту позволили выходить в город в сопровождении жандарма, бывать в католической церкви и там исповедоваться. Настоятелем церкви был поляк; он относился к митрополиту Андрею очень хорошо и сказал жандарму, что епископу подобает исповедоваться не иначе, как в ризнице (сакристии). Стража стала отпускать митрополита во-внутрь, оставаясь ждать его у дверей. Митрополит воспользовался несколько раз представившейся ему таким образом возможностью передать настоятелю письма, адресованные св. Отцу. Вероятно, у стражи возникло все-таки подозрение. Однажды полицейский сказал митрополиту, что он должен наблюдать за ним и во время исповеди. Это было как раз в тот день, когда у митрополита лежало в кармане приготовленное к отправке письмо. К счастью, вблизи оказалась в эту минуту большая богослужебная книга (миссале). Улучив момент, когда полицейский повернулся к нему спиной, митрополит протянул руку с письмом и быстрым движением вложил его в книгу. После этого оставалось только шепнуть настоятелю, куда он спрятал письмо. Это было последнее сообщение, которое ему удалось отправить в Рим из России.

Летом 1916 г. Н. С. Ушакова сделала попытку добиться разрешения на свидание с митрополитом Андреем. Однако в Петрограде, несмотря на хлопоты и все ее связи, ей не удалось ничего устроить. Тогда она отправилась попытать счастья в Курске, но и тут ей не дали просимого разрешения. Тем не менее, Наталия Сергеевна решила что-нибудь предпринять. Переодевшись простенькой мещанкой, с платочком на голове, она несколько дней подряд приходила на задворки дома, где содержался митрополит Андрей и вполголоса напевала ему песенки.

Слова были французские; она импровизировала, чтобы передать митрополиту Андрею о том, что делалось у них в петроградском приходе, сказать ему, что верные прихожане не забывают владыку и принимают меры к облегчению его участи. Впоследствии, вспоминая эти дни в беседе с князем Волконским, в ответ на его сообщение об Ушаковой, митрополит Андрей сказал, что действительно до него иногда доносилось какое-то странное пение, но слов он не мог разобрать. Во всяком случае Владыка был очень далек от мысли, что оно обращено к нему и что певицей на задворках могла быть Наталия Сергеевна.

Князю И. В. Барятинскому, Курскому губернскому предводителю дворянства и члену третьей Государственной Думы, удалось то, чего не могла достичь Н. С. Ушакова. Человек крайне правых убеждений, он решил сделать визит митрополиту Андрею. Ему это позволили. Посещение его было совершенно "аполитичным"; повидимому в его намерение входило лишь оказать личное внимание митрополиту Андрею. Он произвел на него вполне благоприятное впечатление и оставил по себе хорошее воспоминание.

В июле 1916 г. в составе правительства произошли перемены, и политический курс стал "крайне правым". Митрополиту Андрею пришлось это почувствовать на себе. Дело его перешло в ведение св. Синода, который доверил охрану митрополита Владимирскому архиепископу Алексею. Тем самым был решен вопрос о заточении митрополита Андрея в "духовную тюрьму" при суздальском Спасо-Евфимиевском монастыре, служившую для наказания провинившихся православных священников. (В свое время (1898-1901), в ней отбывал заключение о. Алексей Зерчанинов). Вот, как это произошло и как сложилась дальнейшая жизнь владыки в ссылке.

В сентябре 1916 г. Митрополита Андрея перевезли под стражей в отделении вагона ш класса из Курска, через Москву, во Владимир на Клязьме. Тут его встретили на вокзале: два протоиерея, полицмейстер и 15 жандармов. При выходе митрополита из вагона, к нему подошел полицмейстер и объявил, что согласно полученному приказанию, он поступает под начало архиепископа Владимирского Алексея, назначившего ему местом пребывания Спасо-Евфимиевский монастырь, и сдал его двум протоиереям.

Настоятелем был там епископ Муромский Павел, викарный архиепископа Алексея, живший в том же монастыре. Чтобы предупредить попытку бегства, митрополита Андрея поместили в передней епископа. Комната была проходная и вела в его помещение. Часть передней отгородили перегородкой высоты 2 1/2 метра. Пространство за ней разделили пополам; в одной половине была спальня митрополита, в другой - его часовня. В соседней комнате дежурили неотлучно полицейские. Багаж митрополита не подвергли осмотру. Это дало ему возможность оставить у себя облачение, необходимые книги и даже пару бутылок вина. Позже он сделал было попытку пополнить этот запас, но в просьбе о покупке вина ему отказали. Однако, пользуясь очень экономно вином при совершении литургии, митрополит смог растянуть свой запас почти на все время пребывания в Суздальском заключении. Кроме того, ему удалось однажды его немного пополнить совсем неожиданным образом. Пищу, довольно скудную, каждый день неизменные щи с кашей, митрополиту приносил из монастырской трапезной брат Яков. Он же доставлял и просфоры для совершения литургии. Кроме того, митрополит мог свободно пользоваться самоваром и пить чай, сколько хотел. Иногда ему давали немного молока.

Архиепископ Алексей мог, конечно, разговаривать сколько хотел с заключенным, охрана которого была ему вверена. Однако за все три месяца заключения митрополита Андрея он ни разу не поинтересовался встретиться с ним. Вот что говорит митрополит Евлогий об его заточении здесь: "Особых неприятностей (?!) в Суздале ему не чинили: монашеская братия, простая и доброжелательная, относилась к нему сочувственно, но ей было запрещено с ним общаться"..."В монастыре ему жилось неплохо" (стр. 331). Во всяком случае, брат Яков полюбил митрополита, и у них завязались дружественные отношения. Митрополит Андрей снискал его расположение особенно тем, что слушал, ничего не возражая, рассказы Якова о разных чудесных явлениях, в которые тот искренне верил. С первых же дней он стал говорить с митрополитом шопотом, чтобы не привлекать внимания полицейских находившехся в соседней комнате. Это придавало их разговорам особый оттенок. В числе прочего он поведал митрополиту много интересного о жизни одного суздальского монаха, старца Степана Подгорного (малоросса, уроженца Харьковской губернии), три года тому назад блаженно преставившегося. Яков был его любимым учеником, и называл старца Степана "отец".

"Отец" был во всем примерным монахом, отдавался молитве, делам милосердия и разным подвигам. Часто он проводил целые ночи в молитве. Он имел очень большое влияние на народ, приходивший к нему послушать его рассказы из священной истории и разъяснение катехизиса. Много слушателей назидалось этим и обращалось на путь истины. Учение "отца" в некоторых вопросах приближалось к католическому: он защищал непорочное зачатие Пресвятой Богородицы, отстаивал нерасторжимость брака, требовал независимости Церкви от гражданской власти, был также убежден в истинности и святости католической Церкви и считал соединение Церквей необходимым и уже близким. Брат Яков утверждал, что "отец" дважды его исцелил. Он был свидетелем и других чудес, какие тот совершал, в числе их, например, следующего. Харьковские крестьяне привели к нему девочку, от рождения немую. "Отец" спросил, как ее зовут. В ответ она сама внятно назвала свое имя и выговорила его совсем правильно. Так же ответила она и на другие вопросы. Тогда "отец", всегда очень смиренный, обратился к людям, приведшим девочку, с такими словами: "Да вы ошибаетесь смотрите, ведь она говорит совсем хорошо"!

"Отец"; прожил до девяноста лет. Умирая, он предсказал, что через три года после его кончины, в России произойдет чудесное событие, которому удивится весь мир. Он указывал и время: в конце февраля (митрополит Андрей перевел это на новый стиль). Ученики .его верили, что пророчество исполнится, и думали, что старец воскреснет.

Между тем, как раз в те дни началась революция, "Отец" предсказал также и отречение Императора Николая и. Он еще сказал, что в его комнате - это была та самая, в которой поместили митрополита Андрея, - будет церковь. (Действительно, митрополит Андрей устроил себе в ней престол, на котором совершал каждый день литургию).

Викарный епископ Павел оказался по отношению митрополита Андрея более общительным, чем архиепископ Алексей. 2-3 раза он навестил митрополита и пытался даже завязывать с ним прения по богословским и историческим вопросам, но успеха не имел и после сам же старался их прекращать поскорее. Он был "типичный чиновник в рясе", как определил его владыка Андрей. Как и всякий заключенный в тюрьме, митрополит не имел права держать у себя деньги,но мог распоряжаться принадлежащими ему денежными суммами при посредстве тюремной администрации. Таковым являлся в Суздале епископ Павел. Однажды митрополиту Андрею понадобилась какая-то мелочь - два-три рубля. Не зная хорошо, под какую рубрику подвести этот расход, епископ Павел добрых четверть часа обдумывал этот вопрос. Когда обитель посещал кто-нибудь из посторонних монахов, епископ Павел приглашал митрополита Андрея пить чай вместе с ним. Разговор с приезжими шел обычно о синодальных сплетнях, о том, как тот или другой сделался епископом, какую он дал взятку прокурору синода Владимиру Карловичу Саблеру. Раз как-то была названа сумма - 10.000 рублей!

Место заключения митрополита Андрея стало известно петроградским католикам. Священник о. Трофим Семяцкий, решил сделать попытку добраться до митрополита. Сам по натуре тип неунывающего русского странника и вечного паломника, исходивший на своем веку чуть ли не всю Россию, побывавший не в одном десятке монастырей и нигде не ужившийся, о. Трофим отправился в Суздаль к митрополиту Андрею. Скрыв, конечно, свой сан католического священника, он проник в монастырь под видом пильщика дров; вскоре его приняли послушником. В монастыре о. Трофим не вызвал ни в ком подозрения, чему несомненно способствовал его своеобразный жизненный опыт. Однажды ему удалось устроиться так, что он оказался в тюремном садике за высокими стенами, как раз в то время, когда там гулял митрополит Андрей под наблюдением полицейского. Приблизившись к нему и, улучив удобный момент, о. Трофим сделал многозначительный знак и положил под камень записку, после чего, незамеченный полицейским, благополучно выбрался из садика. Митрополит Андрей сначала даже не узнал о. Трофима. Выбрав тоже подходящий момент, он незаметно поднял записку. В ней о. Трофим указывал ему "тайник" для переговоров - в одной из башен монастырской стены, служившей складом дров и огородных инструментов. В тот же вечер митрополит написал два письма, одно в Рим, а другое - русским священникам в Петроград. На другой день он направился к указанной башне, где уже ждал спрятавшийся там о. Трофим. Однако на этот раз маневр митрополита Андрея не укрылся от внимания полицейского. О. Трофима нашли, схватили, арестовали, посадили в тюрьму и выгнали вон. Тем не менее, приготовленные к отправке письма все таки попали во-время в его руки: доставил их о. Трофиму все тот же брат Яков. Более того, он принес митрополиту Андрею и письма, присланные из Петрограда через о. Трофима, а вместе с ними вино для служения лутургии. Таким путем удалось пополнить его драгоценный запас.

О заключении митрополита Андрея в тюрьме для духовных преступников стало известно широким кругам русского общества, и всюду это вызвала возмущение. В декабре 1916 г., А. Ф. Керенский сделал,в Государственной Думе запрос, почему католический митрополит содержится в тюрьме для православных священников, и ходатайствовал о смягчении его участи. Писатель В. Г. Короленко выступил в печати с резкой статьей, строго критиковавшей действия правительства. Одновременно с запросом Керенского в Государственной Думе, в Министерство внутренних дел обратились с просьбой об облегчении участи митрополита Андрея два графа Велепольских, оба - члены Государственного Совета по выборам. Принял их товарищ министра Степанов, в ведении которого находилась полицейская часть всего государства. Произошло это в присутствии князя Владимира Михайловича Волконского, и одновременно - товарища министра внутренних дел, зашедшего к нему по какому-то поводу. Граф Ксаверий Велепольский заговорил со Степановым о митрополите Шептицком и о необходимости перевести его из Суздальской тюрьмы куда-нибудь в другое место. Степанов, правда в очень мягкой форме, но упорно не соглашался. Графы Велепольские добились все же обещания, что дело митрополита будет пересмотрено. После их ухода, князь В. М. Волконский, человек крайне правый и убежденный антикатолик, заметил Степанову, что следовало бы пойти навстречу выраженной просьбе. В ответ на это Степанов сказал:

- Ты так говоришь, потому что не знаешь сути дела.

Тем ни менее в конце концов, дружеская беседа на эту тему двух товарищей министра привела к решению переменить место ссылки митрополита Андрея. Несомненно, запрос Керенского в Государственной Думе тоже оказал немалое действие.

Вечером 18 декабря 1916 г., митрополиту Андрею сообщили о предстоявшей ему перемене места жительства. По распоряжению архиепископа Алексея, настоятель Суздальского монастыря и полицейский пристав проводили митрополита Андрея через Владимир на Клязьме в Ярославль, в 150 км. к северу от Суздаля. Участь митрополита, во всяком случае внешне, была действительно смягчена. Ему даже назначили годовой оклад содержания в 4000 рублей, из которого, правда, он не получил ни копейки, и предоставили в его распоряжение квартиру из четырех больших, кое-как обставленных комнат с кухней в частном доме, но с тем, что он будет ее оплачивать сам. Назначенный городовой исполнял обязанности повара. Жандармы наблюдали за домом только снаружи. За жизнью митрополита не следили больше, как это было до сих пор, ни полицейские, ни земские стражники. Правда, без разрешения полицмейстера митрополит Андрей не смел выходить из дому, но с его позволения мог гулять по всему городу, сколько хотел. Сопровождал его при этом, и то на "почтительном расстоянии", только агент тайной полиции. Митрополиту было разрешено принимать у себя посетителей и читать газеты. Каждое утро повар-городовой приносил ему свежий номер "Русского Слова". Митрополит мог также ходить в местную католическую церковь, но литургию он служил у себя дома. Конечно, по сравнению с Суздальской тюрьмой, где ему не чинили только "особых неприятностей", все это было большим облегчением. В митрополите даже пробудился опять библиофил, и он использовал свою относительную свободу, чтобы приобрести немало интересных старообрядческих книг. Сначала на это смотрели немного косо, но потом - махнули рукой.

В таких условиях митрополит Андрей прожил последние дни царского режима в России. О перевороте он узнал от жандармов, сообщивших ему в один прекрасный день, что их разоружили. Наблюдение за митрополитом сразу совсем ослабело, им перестали интересоваться. Он сам начал покупать себе свободно газеты, а стража читала и обсуждала их вместе с ним. Пятнадцать жандармов, наблюдавших за домом, внезапно исчезли. Недавние представители власти оказались теперь сами в тюрьме. Митрополит Андрей отправился туда навестить их и утешить. Деньги его хранились попрежнему в полицейском управлении; до переворота он мог получать их только с разрешения полицмейстера. Теперь, когда не было больше никакой стражи, он пожелал взять свои деньги из полицейского управления. Однако, там ему сказали, что хотя он и свободен, а полицмейстер сидит в тюрьме, все же деньги могут быть выданы не иначе, как по предъявлении законного документа в прежнем порядке, и посоветовали обратиться по этому делу в тюрьму к полицмейстеру. Митрополит Андрей пошел в тюрьму, легко добился свидания с заключенным полицмейстером, который тут же подписал требуемые документы и при этом попросил "замолвить за него словечко господину Керенскому".

16 марта Временное Правительство объявило полную амнистию всех политических заключенных и провозгласило свободу вероисповедания. Этим митрополит Андрей делался тоже свободным. Однако, ему пришлось ждать еще три недели после переворота, пока не пришло официальное сообщение о последовавшем освобождении, предоставившее ему право, если угодно, переехать в Петроград. Время ожидания митрополит Андрей использовал, чтобы посетить в Ярославле несколько православных священников, о которых ему сказали, что они не отнесутся безразлично к его мыслям о церковном единстве. Митрополита удивило, как странно они держали себя, начиная разговаривать с ним. Казалось, что они не знали, как им относиться теперь к этому униату, о котором наслышались столько дурного. Кроме того, было видно, что с их церковным воспитанием как-то не вязалась возможность простоты в общении с высоким иерархом, столь характерной в отношениях подведомственного клира с митрополитом Андреем. Добрых полчаса уходило у него на то, чтобы овладеть настроением собеседников и помочь им перейти на привычный ему задушевный тон разговора. Расставались с ним священники просто и по дружески.

Среди них оказался тогда в Ярославле и о. Сергий Михайлович Соловьев, племянник Владимира Соловьева (сын его брата Михаила Сергеевича), побывавший в Галиции в 1914 г. и сам бывший свидетелем того, как русские оккупационные власти обращались с тамошними униатами и чинили им - по словам митрополита Евлогия - "особые неприятности". О. Сергий признался владыке Андрею, что тогда же решил не быть никогда соучастником применения "столь притеснительных и возмущающих совесть мер". В разговоре с ним о. Сергий заметил, что среди знакомых ему студентов православных Духовных Академий в России того времени он встречал три уклона: один - вел их к католичеству, другой - к старообрядчеству, третий - к протестантству. Между тем, он не нашел до сих пор ни одного студента, стремившегося к чистому православию.

Главной посредницей освобождения митрополита Андрея была все та же Ушакова. Можно сказать, что оно было последним памятным делом в ее жизни, ибо вскоре после этого Наталия Сергеевна умерла. Вот как она сама рассказала об этих знаменательных днях в своем последнем письме к княжне Марии Волконской (16-9-1917):

"Как только Керенский был сделан министром юстиции, я ему написала о том, что пора освободить митрополита Андрея и о. Федорова, а сама поехала с о. Иоанном (Дейбнером) в Ярославль. В день нашего приезда туда, Керенский телеграфировал снять его стражу, а на другой день мы свиделись. Этот святой человек был радостен и спокоен. Первые слова его были: "Да я бы миллион лет провел в заточении, чтобы церковь у вас была бы свободна"!

Он уверял, что ему было все время очень хорошо, и только мало по малу я от него вытянула рассказ о том, как его таскали из города в город, как затем в Курске он прожил около двух лет в таких мансардах, что почти не мог выпрямиться. Никого к нему не впускали, не давали ни газет ни писем. В Суздальском монастыре он был несколько месяцев в прихожей настоятеля. А когда я сказала: "да ведь целый день шмыгали мимо вас", он ответил: "Да ведь нельзя не ходить через прихожую, но мне поставили ширму, так что не было так худо".

Когда мы на другой день вернулись домой, Иван Александрович Дейбнер пошел к другу Керенского и добыл мне рекомендательное письмо к нему. Со страхом и трепетом поехала я в Государственную Думу, подружилась с Преображенским солдатом, который очень любезно проводил меня в какую-то комнату, где выдавались пропуски: там я узнала, что министра в Думе нет, а он в министерстве юстиции. Я туда.

Вот тут была заметна разница со старым режимом. Все были удивительно любезны. Керенский председательствовал в какой-то комиссии, принять меня не мог, но приказал выдать мне освободительный документ для митрополита; и через два часа я уже ехала в Ярославль.

Митрополит через неделю был в Петрограде, а через две недели вернули Федорова из Тобольска. Преосвященный жил у нас, ю дней, рукополагал священников галичан (в церкви на Бармалеевой), конфирмовал, венчал одну чету, одним словом, было все хорошо. Он уехал в Рим и оставил нам экзархом о. Федорова...".

Однако, тут мы уже забегаем вперед...

Да, воистину неисповедимы пути Господни! ...

"Наступила весна iy-го года, - говорит митрополит Евлогий в своей книге, - и "оковы спали" Временное Правительство его (т. е. Митрополита Андрея), освободило. Со всех сторон посыпались приветственные телеграммы (между прочим и от П. Н. Милюкова), а весь одиум плена лег на Саблера и на архиепископа Евлогия..." (стр. 331).

По поводу своего ареста и изъятия личного архива, митрополит Андрей сказал однажды князю П. М. Волконскому:

- Я рад, что это дало возможность убедиться правительству и другим лицам в том, что я никакой политикой не занимался и всегда преследую исключительно интересы Церкви. Это и нашему делу оказало большую услугу".

|< в начало << назад к содержанию вперед >> в конец >|