|< в начало << назад к содержанию вперед >> в конец >|

ГЛАВА IX
ГРОЗА В ПЕТЕРБУРГЕ

О. Дейбнер - снова "восточник". - Влияние ассумпционистов. - "Крах" русской католической группы - подчинение ее польской иерархии и последствия этого. Третья поездка Леонида Федорова в Россию (ноябрь 1911 г. - апрель 1912 г.): Русская синодальная церковь. - Архиепископ Антоний Волынский. - Русское общество. - Католическая Церковь. - Русская миссия. - Москва. - Новые веяния в Министерстве Внутренних Дел после убийства Столыпина. - Открытие новой "Православно-кафолической церкви" на Бармалеевой улице. - РУССКИЙ католический журнал "СЛОВО ИСТИНЫ". - Выступление православного духовенства против новой церкви и ее настоятеля о. Дейбнера. - Епископ Никандр, викарный Петербургского митрополита. - Закрытие новой церкви полицией. - Безуспешные попытки добиться открытия.

В апреле 1910 г. о. Ян Урбан покинул Петербург. Отъезд его совпал с болезнью о. Иоанна Дейбнера. После болезни он зашел повидать Любовь Дмитриевну Федорову. Она записала в дневнике свои впечатления по поводу этого посешения:

"Неизвестно, чему приписать его новое перерождение: болезнь ли его отрезвила или Урбанский гипноз прошел, но он снова стал таким, каким я знала его, когда с ним познакомилась. Опять восточник, опять человек, с которым можно, не споря, рассуждать. Он снова стал самим собой".

Доказательством того, что старушка Федорова правильно понимала людей и о. Дейбнер не был в этом отношении исключением, служит ряд его же собственных записей, в которых он сам себе дает оценку, а затем его донесения митрополиту Андрею об устройстве в Петербурге второй церкви восточного обряда, где он стал в качестве настоятеля снова ревностным и строгим восточником, (к сожалению, не надолго). Вот, что он пишет:

"И правительство, и духовенство православное, и часть латинского, и поляки, и некоторые русские католики, и общество, словом все кругом нас, казалось, сплотилось против нашего предприятия. Поэтому мы должны были ценить на вес золота всякую помощь, какую Бог нам посылал. Такой помощью являлась для нас, между прочим, Конгрегация Успения Богоматери в лице тех отцов ассумпционистов, которые проживали в Петербурге. По правде сказать, мы недостаточно ценили ту поддержку, которую они нам оказывали. Но к чести их надо сказать, что несмотря на все выходки, часто весьма обидные, со стороны членов нашего кружка, отцы ассумпционисты терпеливо и выдержанно помогали нашему восточному делу, как только могли. От них исходила не только материальная помощь, но и нравственная; последняя была для нас еще ценнее. Среди латинских священников только они (и за последнее время каноник Каревич) не только интересовались нашим делом, но и воодушевляли нас к строгому следованию по восточному пути. Нашим это было крайне необходимо, так как во многих умах схизма столь тесно сроднилась с восточным обрядом, что было полезно чтобы не мы, восточные священники, резко проводили демаркационную линию между латинским обрядом и католической верой, но сами латинские священники, воспитанные на Западе, католики от рождения, делали это; часто им было больше веры, чем нам.

Русские, как все славяне, отзываясь на минутные впечатления, иногда бывают готовы уступить то или иное из своего родного обряда, не думая ни о будущем ни о широкой массе народа. Французские ассумпционисты с их строго ясным и прямым западным умом, не упускали никогда из виду ни будущее, ни то, как могут отозваться на народе разного рода изменения, и эта западная методичность и практичность сыграла важную роль. Я только теперь вполне оценил это; в свое время, в увлечении западными формами богослужения, я не замечал той несуразности, той мертвящей своеобразности, в которую был бы заведен наш обряд, если бы с самого начала миссии он был скромсан на подобие латинского. В самый критический момент ассумпционисты энергично восстали против нашей (о. Алексея и - увы! - моей) попытки обрезать таким образом обряд. Благодаря им вмешался Рим и дал настоящее направление нашей миссии, велев под строгими угрозами:

1) священникам служить так, как служат в синодальной церкви, ("nес plus, nес minus, пес aliter") - подлинные слова кардинала Мерри дель Валь в письме латинскому ординариату в Петербурге.

2) Запретить латинскому духовенству распоряжаться в нашем обряде. Если впоследствии нашу общину отдали под юрисдикцию латинского ординариата (хотя, во-первых, юрисдикция над нами была дана лично Ключинскому, и, во-вторых, без права вмешиваться в обряд), то это случилось не только без вины ассумпционистов, но, напротив, вопреки их настояниям, по просьбе о. Алексея.

Воздавая им должное, я не говорю, что они не делали ошибок; я только хотел указать, что благодаря здоровому и разумному направлению эти ошибки были ничто в сравнении с тем положительным, которое они давали. Притом же эти ошибки были чисто личного свойства и не касались ни принципа их деятельности, ни направления. О. Буа имел характер бесцеремонный, il etait cassant, как говорили про него; происходили инцинденты, о. Алексей обижался. Эти личные промахи о. Буа, может быть, много способствовали конечному торжеству польской иерархии, стремившейся подчинить себе миссию. Умный и сильный волею о. Буа, очевидно, глядел в ширь и в даль, но не смотрел под ноги. В чужой стране, при враждебном правительстве, при наличности вековой латинской организации, представители которой только и ждали, чтобы отбить себе во власть римско-католическое дело, о. Буа должен был привязывать к себе людей, а не отталкивать от себя. Отношения обострялись.

В октябре 1909 г. возник вопрос, читать ли нам с народом розарий, выставлять ли св. Дары на поклонение. Мы устраивали торжественное выставление Даров, пели униатские супликапии, читали розарий. Церковь была полна народа. Правда, посетителями были обрусевшие поляки, бывшие униаты и т. д., а не коренные россияне. Тут-то и произошел крупнейший инциндент из-за этих добавочных богослужений. Шумел Буа, шумели некоторые ревнители строго - восточного богослужения, шумели мы (о. Зерчанинов и я); все перессорились и в Рим полетели письма. Результатом этого было письмо кардинала Мерри дель Валь латино-польскому ординариату в Петербурге:

1) о том, что юрисдикция ординариата не распространяется на греко-российский кружок кафолического исповедания (это последовало в ответ на ходатайство пр. Денисевича, тогда управлявшего архиепархией, подкрепленное прошением о. Алексея);

2) что обряд и дисципплина греко-российской церкви не подлежат изменению (остаются ut sunt, nес plus, nес minus, nес aliter);

3) что добавочные богослужения, хотя и полезны, но могут быть вводимы только с согласия Рима в каждом отдельном случае, но не самими священниками, кои notam prudentiae minime praestaverunt);

4) что за нарушение этих постановлений священникам угрожают строгие взыскания.

Письмо было резко в отношении ординариата; в письме было высказано явное недоверие к тому, что писал пр. Денисевич в Рим: "от мужей, достойных веры", Рим узнавал совсем другое чем то, что доносил преосвященный. Поведение мое и о. Алексея в смысле введения латинских новшеств в литургию, резко порицалось (Денисевич же писал в Рим, что латинский обряд вводился греко-восточными священниками только в добавочные богослужения)... Все это было несомненно в пользу нашего православно-кафолического дела, но увы! -мы тогда были ослеплены. Несмотря на ясное указание Рима, вместо послушания, мы противились и, наконец, пришел крах, когда нас подчинили польской иерархии ".

Наталия Сергеевна Ушакова была очень расположена к о. Дейбнеру, а с его женой ее связывала близкая дружба; впоследствии она даже поселилась у них. Несомненно и она была права в своем отзыве, когда писала митрополиту Андрею (19-12-09)5 что "считает о. Дейбнера вполне надежным, глубоко преданным, ревностным, исполненным веры и доброй воли, но нуждающимся в руководстве". Однако, беда о. Дейбнера, при его вспыльчивости, впечатлительности, неустойчивости, была не только в отсутствии у него хорошего руководителя, но и в неспособности признать над собой авторитет достойного лица и сознательно ему подчиняться. В данное время сказывалось, пожалуй, больше всего отсутствие подходящего руководителя, ибо о. Буа (да и Борен), при всех своих хороших намерениях, не мог руководить апостольской работой о. Дейбнера среди русских. Впоследствии, когда его иерархическим начальником сделался Российский Экзарх, выявилась и неспособность и даже какое-то неумение повиноваться. О. Дейбнер то и дело " срывался ", становясь жертвой своего характера. Правда, жена его, Мария Иосифовна, по словам о. Леонида а умная, стойкая, энергичная ", к тому же стоявшая на стороне ассумпционистов и очень дружная с о. Бореном, многое сглаживала своим тактом, и о. Дейбнер ее даже побаивался; но, конечно, не такого рода влияние и руководство было нужно католическому священнику в тогдашних условиях, при его неспособности быть в вверенном ему деле самостоятельным. Об этом ясно высказался о. Леонид в цитированном нами отчете. В дальнейшем о. Дейбнер сам доказал правильность его строгого суждения о себе. Теперешняя перемена ориентации была у него далеко не последней. Та же Н. С. Ушакова сказала однажды о нем: "Запишите число и месяц теперешних убеждений Дейбнера".

Правда, нужно принять во внимание, что о. Дейбнеру, при его характере, было теперь не легко с таким начальником, какого он приобрел в лице митрополита Ключинского. Жалобы о. Дейбнера сходятся вполне с отзывами всех русских (кроме, конечно, о. Алексея), имевших с ним дело. Митрополит Ключинский был типичный бюрократ, дрожавший перед правительством, не только слепо исполнявший все приказания, но и сам еще забегавший вперед, чтобы угодить департаментским чиновникам. Про него говорили, что он ставил служебную бумагу выше живого дела. Пропаганда католичества бледнела совершенно в его глазах перед всесильной бумагой. Осторожный до боязливости, он даже боялся этого слова и в разговоре с глазу на глаз сказал однажды: "О пропаганде" можно про себя думать, но этого слова нельзя произносить". Когда его просили, ссылаясь на распоряжения Рима, дать указание подведомственному ему духовенству, чтобы оно разъясняло переходящим из православия их обязанность оставаться в восточном обряде и направляло таковых в русскую католическую общину, он отвечал: "Мы живем в России; Рим думает по-римски, а мы думаем по нашему". - "Вы понимаете Рим одним способом, а мы - другим". С самого начала он заявил, что будет иметь над русскими католиками только внешнее наблюдение; остальное же - вне его компетенции: "мне запрещено всего этого касаться, все это должно остаться, как было до меня". Однако, на практике, он вмешивался и давал указания, поддерживая латинизацию о. Алексея и называя ее "смягчением восточного обряда": "В Петербурге и так достаточно схизматических православных церквей и без вашей". - "Вы враждебны полякам", "вы служите по-схизматически". - "Вы говорите как русский, а не как католик". Митрополит Ключинский избегал давать русским точные указания, раз данные отменял, противоречил себе же.

До весны 1911 г. церковь на Полозовой все еще оставалась незарегистрированной; священники не были легализованы. Весной о. Алексей возбудил ходатайство о легализации, своей и о. Евстафия. Из департамента иностранных исповеданий (" Пилатовой конторы" по выражению о. Алексея) пришел ответ: так как в России восточного обряда по закону не существует, то Зерчанинов и Сусалев должны быть внесены в списки латинского духовенства. Митрополит же истолковал эту бумагу так, что министерство запрещает восточный обряд и тотчас распорядился запретить богослужение и закрыть церковь на Полозовой. Русские католики отправили депутацию в Департамент, где Харузин им прямо заявил, что имел в виду только эту форму легализации духовенства, но против церкви ничего не имеет; сказал - подать прошение и церковь будет легализована. Русские так и сделали. Благодаря этому была, наконец, УЗАКОНЕНА В РОССИИ ПЕРВАЯ КАТОЛИЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ ВОСТОЧНОГО ОБРЯДА. Вскоре был легализован и о. Дейбнер и зачислен в римско-католические священники Могилевской архиепархии.

В сентябре 1911 г. убили Столыпина, на "добром или равнодушном" отношении которого к Н. С. Ушаковой до этого времени как-то держалась русская католическая группа. В конце сентября пришла из Департамента бумага на имя митрополита Ключинского, запрещавшая о. Дейбнеру богослужение и проповеди, так как он, хотя и легализован как священник Могилевской архиепархии, но не назначен специально в церковь на Полозовой улице, а потому не может служить в ней. Митрополит вызвал Дейбнера к себе и сначала хотел запретить ему совсем отправлять службу, но потом согласился, что он может все-таки и дальше служить. Между тем, когда на место Столыпина был назначен министром Внутренних Дел Виктор Викторович Макаров, митрополит Ключинский письменно запретил о. Дейбнеру совершать богослужение и уведомил об этом министра. Видя, что с Ключинским ничего не поделаешь, Дейбнер сам отправился к преемнику Столыпина. Там началось снова:

- Мы вам не доверяем, с самого начала тут были какие-то прятки, мы ничего не знаем о русском отделе, мы знаем только один латинский и больше никакого... и так далее в том же роде.

В ноябре 1911 г. в Петербург приехал о. Леонид. Его третья поездка была из всех самой длительной; он пробыл в России полгода, до апреля 1912 г. Впервые он был в России в сане священника, что, конечно, меняло его положение в обществе и благодаря этому увеличивало круг его наблюдений, давая возможность глубже проникнуть в ту среду, в которой должна была протекать его будущая миссия, и лучше изучить ее. Отчет об его третьей поездке-самый содержательный из всех и наиболее интересный. О. Леонид рассказывает в нем немало о Петербурге перед катастрофой, надвигавшейся на Россию.

На этот раз у самого о. Леонида было важное дело в России. В январе 1912 года ему сообщили в римском консульстве, что его прошение о продлении срока заграничного паспорта отклонено и поэтому нужно поехать в Россию и уплатить там 250 рублей пошлины. О. Леонид воспользовался этой поездкой, чтобы уладить дело, и оно его сильно задержало. Оказалось, что за паспорт требуется уплатить единовременно 285 руб. Это превышало его материальные возможности, и он, в поданном градоначальнику прошении, предложил внести одновременно 105 руб., а остающееся выплачивать по ю руб. в год. В ответ ему сообщили, что эти деньги поступают в Красный Крест и Александровский комитет о раненых, и потому о снятии пошлин надлежит хлопотать в названных учреждениях. Наведенные справки показали, что прошение там или не удовлетворят совсем или будут рассматривать по крайней мере полгода. Эта перспектива повергла о. Леонида, как он выразился, "в ужас" и побудила искать выхода из трудного положения не совсем легальным путем. При помощи добрых знакомых и взятки 50 руб. око-лодочному, дело его сразу же приняло благоприятное направление. Отцу Леониду простили все пошлины. Ободренный этим, он решил довести свои хлопоты до конца и получить еще католическую метрику и паспорт. Свидетельства, выданного ему консульством, оказалось не достаточно; понадобилась официальная регистрация о. Леонида в качестве католика. В конце концов ему удалось получить паспорт на имя русского католического священника, но подтвердить его "ставленную грамоту" (о посвящении) митрополит Ключинский категорически отказался. О. Леониду пришлось удовольствоваться католической метрикой и новым заграничным паспортом. Это давало ему впредь возможность свободно и законно жить заграницей, приезжать в Россию и проживать в ней.

В январе 1912 г. он написал владыке Андрею:

"Находящееся у меня в распоряжении время стараюсь употребить с возможной пользой. Сижу в библиотеках, возобновляю и завожу знакомства (скоро предстану пред грозные очи Антония Волынского). В Львов отправил целую кучу книг, кадило, скуфью, бубенцы на Ваш саккос, губочки, илитон, малое копие для частиц, кропило и т. д. Познакомился с Пари, приезжавшим на несколько дней в Петербург; подружились весьма сильно. Перед Вами прямо благоговеет и в знак своего глубокого уважения послал Вам лампаду (золоченая бронза), мне подарил икону Богоматери в серебряной ризе в память моего рукоположения. Конечно, за столь короткий промежуток времени я не мог узнать его, однако его заслуги перед униатской церковью в России и в особенности в Румынии - весьма велики. При мне он отправил в Бухарест роскошную плащаницу, великолепные покровы, священнические облачения, церковную утварь, стоившую сотни и тысячи рублей - и все на свой счет! К восточному обряду он привержен до слепого фанатизма и нетерпим к малейшему отклонению от него в сторону латинства. Он также купил все для нашей часовни в Петербурге (а вовсе не ассумпционисты!). Нашу часовню я застал в печальном и грязном виде и купил для нее целый ряд различных церковных принадлежностей, выкидывая вместе с тем латинские аксессуары о. Алексея"!

Позже, в подробном отчете об этой поездке, о. Леонид говорил главным образом о русской синодальной Церкви и русском обществе, о католической Церкви в России, о русской миссии в Петербурге и положении дел в Москве.

Русская синодальная Церковь

В эту поездку мне пришлось столкнуться со многими из моих знакомых священников и товарищей по Академии. Почти о каждом я вынес различное впечатление. Но в общем, все интересующиеся церковными и духовными вопросами, резко делятся на три класса.

К первому принадлежат воинствующие националисты, вроде Антония Волынского, тесно сливающие национальный вопрос с церковными Для них православие неотделимо от русской народности и гибель пер вого влечет за собой гибель второго. Русская же народность в свои очередь понимается как совершенно исключительное явление среди других народов. Русский народ - это современный Израиль, резко выделяющийся среди других наций своим чисто духовным складом жизни, таким, в котором каждая самомалейшая черта проникнута религиозностью. Поэтому все проявления русской государственной и coциальной жизни, как, например, самодержавие, бесконтрольность властей, отсутствие коммунального управления и т. п., - являются продуктом этой священной обособленности русского народа, политическими догматами, вытекающими из самого характера русского человека. Запад для таких мыслителей - это олицетворение дьявольской гордости и грубого утилитаризма. Все эти теории не новы, они уже разрабатывались славянофилами середины прошлого столетия. Разница только в том, что теперь подобные взгляды сделались достоянием массы и потому потеряли свою оригинальность, льстящую национальному самолюбию. Они сделались крикливой рекламой для " истинно " русских людей, из которых многие представляют из себя таких же атеистов как наши новокурсники или украинские прогрессисты.

К другой группе принадлежат многие молодые священники. Пылкие головы, мечтающие о свободе, равенстве и братстве, о новых путях в христианстве и т. д. Представителем их может служить наш бедный Аксенов. Среди них начинает распространяться масонство под личиной пацифизма, социализм всех оттенков и даже анархизм. Теперь они не проявляют себя ничем особенным (как это было в 1905-1906 годах), так как чувствуют, что не найдут себе адептов и просто будут выкинуты за борт. Модернизм, представителями которого они являются, не привился к русской почве. Только небольшая кучка ученых и интеллигентов заинтересованы идеями западных модернистов, но большинство увлекается мистикой и ищет сильных проявлений непосредственной, свежей веры (как например Илиодор, братец Иванушка и т. д.).

Наконец, к третьему разряду нужно отнести индифферентов. Они нисколько не изменились и остаются такими же, как и до 1905 г. Как и раньше, они ставят паруса по ветру и плывут туда, куда он подует. Теперь все они, конечно, примыкают к " Союзу русского народа ", ибо на эту партию изливаются милости от царского престола. Вопрос о патриаршестве и соборе им не нравится, так как это мешало бы их мирной спячке и заставило бы работать над собой и другими.

Совсем в стороне держатся серьезные простые священники и епископы, не имеющие в голове никаких идей и планов, а работающие непосредственно над духовным усовершенствованием своей паствы. На окружающую их атмосферу порока и застоя в церковных делах, они смотрят, как на наказание Божие за грехи и как на испытание, ниспосланное свыше для праведников. Иные даже не заботятся о положении современной церкви, искренне полагая, что все это пройдет в свое время и снова настанет мир и спокойствие. Только такими священниками удерживаются все те позитивные начала Св. Предания и трезвой догматики, которые спаивают православие с католицизмом. К сожалению все подобного рода священники не имеют никакого влияния на ход церковных дел. Некоторые потому, что их, как у нас выражаются, " затирают " (т. е. не дают им ничего делать), другие - потому, что сами не вмешиваются ни во что, довольствуясь порядочным исполнением (отчасти механическим) своих священных обязанностей.

Среди священников националистов можно различать два течения. Одно - чисто национальное, довольствующееся утверждением, что "русский" и "православный" - одно и то же, что русская церковь процветает, полна святости и благодати и т. д. Другое течение, во главе которого стоит Антоний Волынский, не довольствуется такой формулой; архиепископ Антоний хочет пересоздать русское общество на основах русского допетровского строя. Отсюда его стремление привлечь старообрядцев - и непосредственно и при помощи единоверцев - к православию. Вместе с тем он хочет оторвать русских верующих от Запада и от всего, что так или иначе носит на себе печать большей религиозности. Отчаянный шовинизм часто уживается в нем вполне спокойно с проповедью высокого смирения, презрения мирских дел, любви ко всем и т. п. Учение архиепископа Антония Волынского раделяют очень немногие, по большей части поклонники и друзья, его. непосредственные ученики и некоторая часть его епархии. Оно не популярно, потому что признаки "православия", выдвигаемые Антонием в корне подрывают всю догматику теперешней синодальной церкви...

Ничего хорошего для синодальной церкви не обещает новый обер-прокурор Владимир Карлович Саблер. Ученик Победоносцева, он тем не менее не обладает ни его умом, ни его умением править "кутейниками ", ни его честностью...

У Антония Волынского я был два раза. Скоро перешли на религиозно-политические темы, а потом и на чисто религиозные. Антоний стал жаловаться, что на Западе совсем нет веры, что даже в Галиции, среди униатов, она падает все более и более. Он был в Галиции три дня и видел этот упадок... В России тоже повсюду господствуют западные языческие идеалы, но народ еще вполне православен. Далее выяснилось, что неверие на Западе больше всего видно из укоренения и практического приспособления обрядов, облегчения постов и несоблюдения дисциплинарных постановлений шестого вселенского и девяти поместных соборов. Постановления соборов, даже дисциплинарного характера, не могут быть отменены. Они относятся к области веры, и разграничение между каноном догматическим и дисциплинарным - выдумка латинян. Следовательно, все правила девяти поместных соборов и Трульского собора, подтвержденные седьмым вселенским собором, так же святы и неотменяемы, как и постановления семи вселенских соборов. Потому-то католическая церковь и прячет их от своих богословов и верных. Когда я осмелился заметить, что Лаббе, Манзи, Гардуин, Гефеле и др. достаточно поработали над соборами и сделали их общеизвестными и доступными, то мне было отвечено, что это все только сухие научные труды, а у православных - постановления соборов - сама жизнь, самый православный катехизис.

Я заметил, что тогда половину русского народа придется отлучить за несоблюдение этих правил, на что Его Высокопреосвященство, не моргнув бровью, ответил, что уже давно нужно было так сделать. Ио когда я обратил его внимание на то, что даже среди простого народа и искренно верующих не имеют и понятия о соборных постановлениях, Антоний сказал, что это будет сейчас же исправлено, как только появится патриарх. Тогда будет произведена коренная реформа церкви, т. е. будут установлены длинные уставные богослужения и посты.

- Но Владыко, - воскликнул я в ужасе, - ведь даже старообрядцы тяготятся теперь уставной службой! Что же будет с остальными?

- Пусть идут, куда хотят: с нас довольно 4-5 миллионов!

- Но ведь и этого не будет!

- Что же, - был ответ, - Сын Человеческий пришед найдет ли веру на земле!

И в сладкой мечте о будущей церкви, он вместе с моим другом, ярым православным, стал толковать о том, какой клобук будет носить будущий патриарх всея России...

Затем коснулись больного вопроса о таинствах. Их вовсе не семь -это латинская выдумка, а гораздо больше (например чин омовения ног, мироварения, посвящения церкви и т. п.) Разделения на sacramenta и sacramentalia - тоже вздор. Я заметил, что православная церковь, как русская, так и греческая, уже с XIII столетия, непрерывно, официально и под клятвой, на соборах и в символических книгах, учит о семи таинствах. Антоний снисходительно улыбнулся.

- Вот то-то и есть благо, что наше официальное церковное богословие никогда не проникало в народ, потому он и остался чужд католических заблуждений, в то время как наша иерархия и богословы заразились ими.

- Зачем же тогда Церковь, владыко, если она не гарантирует своим учительством чистоту учения для верных?

- Это чисто латинское понятие. Мы верим, что Дух Божий невидимыми путями сохранит Свою Церковь!

Я боялся быть невежливым, показав, что Высокопреосвященный богослов проповедует чистый протестантизм и потому промолчал. Когда же Антоний сказал какую-то нелепицу, я не выдержал:

- Да скажите же, наконец, владыко, откуда и из каких католических источников- вы черпаете такие изумительные сведения?

- Да на что мне католические источники? Вполне достаточно наших православных богословий. Ведь они же списаны с ваших!

Гордиев узел был рассечен одним взмахом. Сам Антоний обещал вскоре издать свое богословие: на этот раз, конечно, уже чисто православное. В нем будут указаны все заблуждения латинян, вкравшиеся в православную церковь, в особенности же догмат об удовлетворении Иисусом Христом правде Божией за грехи мира.

- Это нечестивый,- латинский догмат, возникший в феодальные времена. Он делает из Бога "самолюбивого дурака" и восточного деспота, удовлетворяющего чувству своей гордости сознанием того, другой своими мучениями искупает чужую вину. Разве человек може оскорбить Бога и нарушить закон справедливости по отношению нему? Воплощение - это единственно акт милосердия Божия: Бог хочет, чтобы мы очистились сами сознанием нашей греховности, а не то, чтобь мы удовлетворяли Его правосудию; Бог хочет блага нам, а не Самому Себе.

Я попытался указать на то, что мой собеседник смешивает догмат с теорией, с богословской системой, что понятие об удовлетворении ни исключает понятия о милосердии и усовершенствования человека удовлетворения правде Божией. Антоний не соглашался, видя в этом противоречие: к чему тут божественное правосудие? Я указал, что правосудие составляет один из атрибутов Божества. Оказалось, что и латинская выдумка. Латиняне считают Бога каким-то самодовлеющим Существом, а святое Писание говорит, что Бог скорбит, радуется, негодует, даже смеется... Меня это ошеломило. Заикнулся было о том что по основным правилам герменевтики, все эти эпитеты и выражения о Боге только антропоморфизация, приспособленная к человеческим представлениям. Антоний только улыбнулся и сказал:

- Ну, вот еще!

Говорить с таким "богословом" трудно еще и потому, что он непрерывно перескакивает с предмета на предмет. Заговорили о Сердце; Иисусове. Я пытался объяснить, что тут нет ничего преступного; здесь не страдает обряд, так как новый культ облечен в восточно-греческую форму.

- Положим, что и так, - отвечал Антоний, - но зачем ваш митрополит Андрей так старательно навязывает его галичанам? Неужели же он им так нужен? Неужели же вне Сердца Иисусова нет набожности?

Признаться, я затруднялся ответить, так как отчасти сочувствовал ему и сказал только, что этот культ приносит прекрасные плоды, а потому и заслуживает того, чтобы его пропагандировали повсюду. В заключение я указал на пример почитания пяти язв Христовых, распространенного с начала XVII столетия по всей юго-западной России.

- И это мне не нравится, - поморщился Антоний, - слишком материально, пахнет Западом.

Не пишу об остальных духовных лицах, с которыми мне пришлось сталкиваться в Петербурге: все это - вполне ординарные личности. Столичное духовенство такое же, каким было и прежде: сыто, довольно, спокойно и благодушествует. Распространение сект (в особенности баптистов) и увеличивающееся распутство среди народа, повидимому, их мало заботит. Лучшие из них надеются на собор, который сразу должен все переделать. Испуганные симптомами революции и общего церковного развала, они не знают, где искать спасения и по крайней мере стараются использовать для себя существующий режим.

Без сомнения архиепископ Антоний Волынский человек умный, честолюбивый, большой оргинал, но с изрядной примесью легкомыслия. Как богослов и философ он ниже критики. Сила его в изумительном искусстве обобщения и обрисовки всего, чего бы он ни касался. Как оратор, он обладает несомненным и большим дарованием. В разговоре умело пускает в ход много хлестких выражений и юмора. Он подкупает своей видимой простотой и искренностью: кажется, что у него нет задней мысли. Он например открыто сознает, что православная церковь управляется неканонично, что она полна нестроений, что нуждается в реформах, лишена жизни и духа. Он часто говорил: "наш глупый синод", ругал правительство и цезарепапистский строй русской Церкви. Но во всем этом скорее слышалось желание быть оригинальным, бравировать независимостью своих убеждений. Вполне искренен он только в том, что от всей души ненавидит Запад и любит древне-русское и византийское благочестие. Это для него - сон его жизни, его заповедная мечта, к которой он стремится... "Настоящим православным рыцарем без страха и упрека может быть только русский"...

Русское общество представляет из себя зрелище безотрадное, близкое к тому "болоту", которое мастерски обрисовал Чехов. Говорят, что революция продолжает свою работу, но она ведется очень скрытно и не затрагивает общественной жизни. Центральное правительство бездействует и дает полную свободу действий отдельным администраторам и полиции, так что говорить о свободе личности теперь не приходится. Губернатор или градоначальник, даже какой-нибудь земский начальник, могут запрятать кого им угодно по ничтожнейшему предлогу в тюрьму или ссылку. Не знаю, что чувствует деревня, но обе столицы, в особенности Петербург, сделались совершенно безвольными, опустившимися. В Москве настроение серьезнее, благодаря большему развитию промышленности и однородности национального элемента, но в общем та же апатия и распущенность. Повсюду усиливающаяся склонность к веселому времяпрепровождению вызывает к жизни массу театров, кинематографов, скетинг-рингов и других нелепых quasi - развлечений, на которых punctum saliens (т. е. главным пунктом) является неизменно охота за женщиной. Эта последняя в обеих столицах сделалась очень дешевым товаром...

Понятно, что духовные интересы в такой среде обречены на гибель. Короткое увлечение сектанством 1906-1910 годов начинает проходить: игрушка наскучила. Секты находят себе поклонников среди ремесленников и рабочего люда, отчасти и среди буржуазии. Только в хлыстовщину чаще других попадает аристократия и дворянство. Конечно, секты продолжают производить опустошения среди православных, но уже с гораздо меньшей интенсивностью, чем раньше. Много простых крестьян, в особенности в Сибири, переходит в старообрядчество. "Только мы об этом не пишем, - сказал мне Мельников, - чтобы не возбуждать излишних разговоров и преследований". Но в общем, простой народ и в синодальной церкви остается религиозным, и говорить о полной потере религиозного чувства в народе - нельзя. Если в 1905-1906 годах было нечто похожее на это, то это было скорее болезненным симптомом, теперь же здоровое сознание снова ищет выхода для своего религиозного чувства. Отрадным явлением, хотя и на протестантской почве, можно считать "христианский" союз интеллигентной молодежи. Все это трезвые, разумные, хорошие юноши, ищущие Царства Божия и правды Его.

Когда-то гремевший Философско-богословский кружок теперь едва влачит свое бесцветное существование. При помощи Дейбнера мне удалось познакомиться с одним из представителей этого мира, мечтательным мистиком, полубуддистом, очень добрым и тихим человеком, некими Сюнненбергом. Слушал я две лекции: одну Андрея Белого, другую некоего Иванова. Первая была довольно интересна, вторая же - типичным образчиком того хаоса, который царит в головах нашей интеллигенции. Лектор преподносил своим слушателям что-то невыразимо скучное, туманное, до тошноты напыщенное, загадочное. После лекции устраиваются рассуждения в том же духе. Некоторые говорят только для того, чтобы сказать-что нибудь " умное ", показать себя " богоискателями " и при этом рисуются неимоверно. В числе слушателей - несколько священников - либералов, студенты университета и духовных Академий, курсистки, публицисты, личности неопределенных профессий и, наконец, изящно одетые и даже декольтированнее барышни, явившиеся, очевидно, за женихами. Видны Розанов и. Вячеслав Иванов .

С последним познакомился через Сюнненберга. В его же квартире состоялся у нас религиозно-философский диспут. Говорили от 8 часов вечера до 4 часов ночи. Вячеслав Иванов оказался сторонником католической Церкви и очень интересовался греко-восточным обрядом. Однако его симпатии к Риму и многих ему подобных основываются на мотивах эстетического и мистического характера, весьма туманных самых причудливых фантазий. Расстались мы друзьями. Он просил даже указать ему на источники, из которых он мог бы почерпнуть сведения о схоластической философии и богословии.

Церковная столичная миссия работает крайне слабо. Все ограничивается брошюрами против сектантов, издаваемых Скворцовым и несколькими другими жиденькими изданиями. Только в церкви общества; религиозно-нравственного просвещения работа подвигается успешно. Тут проповедуют, устраивают религиозные чтения и беседы. Здесь при мне читал свою лекцию и Антоний Волынский, в которой старался не только реабилитировать личность патриарха Никона, но и выставить его, как святого (очевидно, как противовес готовящейся у старообрядцев канонизации Аввакума).

Католическая церковь

Если бы я был склонен к патетическим излияниям, то непременно начал бы этот отдел словами: "Кто даст главе моей воду и очесам моим источник слез"?

При внешней благопорядочности польская католическая церковь заражена тем же самым, что и остальная православная Россия: индифферентизмом и распущенностью; специально польской язвой является национальный шовинизм, подтачивающий самые устои католической Церкви. Конечно, для православных, положение польской католической церкви кажется недосягаемым идеалом, так как в ней они видят ту организацию, которой они лишены сами, и тот апостольский дух, который сохраняется все-таки среди лучших представителей клира (и таких, слава Богу, еще достаточно!). Это сознают и те немногие молодые священники, с которыми я свел знакомство, или воспитавшиеся заграницей, или получившие хорошее домашнее воспитание, или не воспитывавшиеся исключительно в семинарии, а прошедшие перед тем правительственную гимназию (это явление мне пришлось наблюдать уже среди польских студентов в Фрейбурге). К такому разряду в Петербурге можно отнести О'Рурка, проф. Лозинского, проф. Бучиса, о. Василевского, о. Около-Кулака и некоторых других, имен которых не помню. Все эти молодые силы сознают, что положение польской церкви ненормально. Среди них также можно найти людей, совершенно чуждых шовинизму (напр. О'Рурк, Бучис, каноник Каревич).

Если бы у польской Церкви была здоровая голова (как например покойный митрополит Клопотовский) или железная рука (как например митрополит Шембек), то можно было бы кое-что исправить, но при наличности митрополита Викентия Ключинского всякий прогресс немыслим. Все священники, как польские, так и других национальностей, открыто высказываются о нем или с небрежением, или с гневом, или с насмешкой. Кто он такой в политическом отношении, понять трудно. Несомненно только, что он поляк-националист; однако он не увлекается слишком патриотизмом. Над всем остальным в нем преобладает деловитый бюрократ, желающий прежде всего сохранить благоволение правительства.

Правительство давно уже ввело в систему поддерживать беспутных и негодных ксендзов, чтобы таким образом подрывать польский клир и его влияние. Ключинскому, как бывшему члену коллегии, это прекрасно известно, однако же он, ни мало не задумываясь, принимает всех бродяг, рекомендуемых департаментом, и притом без малейшего протеста. Что он сам - креатура правительства, это теперь вне всяких сомнений. Понятно, что никакой энергичный, молодой священник не найдет в митрополите Ключинском поддержки для своей пастырско-просветительной работы. При первом же конфликте с властями, митрополит выдаст такого молодого пастыря головой правительству и даже сам его засудит.

Был у него два раза. Один раз он мучил меня битый час, другой -целых два, и просил непременно зайти еще раз. Я пообещал и, конечно, не зашел. Наш разговор оба раза вертелся все на одном заколдованном месте: о моей деятельности в России. Митрополит усиленно настаивал на этом, торопил меня переезжать в Петербург навсегда и подавать прошение о легализации. На все мои возражения и указания на затруднения он отвечал всегда множеством ничего не значущих слов. Все те же старые погудки на новый лад, что де указ о свободе совести дан, что "Его Императорское Величество" хорошо относится к католикам, что нужно действовать и т. п. Когда же я преподнес ему мою ставленную грамоту (о посвящении), чтобы он подтвердил ее, то Высокопреосвященный Владыка упорно и наотрез отказался.

- Я не могу, я тут не при чем, уж вы меня не впутывайте в это дело.

Точно так же он поступает и со всеми. Любит говорить и слушать других. Сам же никогда не указывает ничего определенного, оставляя собеседника в тягостном недоумении: сам не знаешь, о чем шла речь.

Понятно также, что он окружает себя такими же бюрократическими тупицами, как и он сам. Достаточно поговорить хотя бы десять минут с обоими его секретарями.

Познакомился с епископом Цепляком. Я приходил просить его за Индриха. Он обещал сделать все возможное и поговорить даже с некоторыми знакомыми ему членами Государственного Совета. Со мной был весьма ласков и любезен, показывая себя ревностным сторонником восточного обряда. Хотя и он звал меня в Петербург, однако же согласился, что в настоящую минуту мое присутствие не только не принесло бы пользы, но даже повредило бы всему делу. Беседа на этом и кончилась.

Литовский вопрос обостряется все сильнее, Литовский клир, хотя тоже с пошатнувшимися нравственными устоями, тем не менее изобилует свежими молодыми силами, воспитанными в заграничных университетах и составляющими хороший контингент для будущих ученых. Правительство их поддерживает, а они платят за это симпатией. Хорошо ли это для самой Церкви - другой вопрос.

Иностранные священники сидят смирно. Некоторые занимаются научными исследованиями, другие же просто - исполнением своих обязанностей. Нас совсем оставили в покое. Даже Буа и Борен не предпринимают больше никаких мер для того, чтобы заинтересовать публику русским католичеством. И слава Богу, своими силами, хоть и хромая " на плесне и глезне ", мы будем потихоньку продвигаться вперед, никому не обязанные, кроме как самим себе.

Среди латинских священников особенно расположены к нам, как я уже заметил, литвины: Каревич (каноник) и Бучис, инспектор католической Духовной Академии. Каревича Вы уже знаете. Что до Бучиса, то это редкий священник, как по своему благочестию, так и по заме-четельной выдержке характера. Прекрасно владеет русским языком, он усердно изучает русское православное богослужение и старается осведомить о нем своих учеников. На дело нашей миссии он смотрит серьезно и сочувствует ей, как делу святому. Меня принял очень любезно.

- Рассчитывайте на меня, - сказал он на прощание, - я всегда готов помочь вашему делу.

Он познакомил меня с профессором св. Писания Чеснисом (тоже литвин). Этого последнего я видел еще в Фрейбурге. Добрый, милый и ученый молодой человек лет двадцати шести. Тоже вполне разделяет идеи Бучиса.

Наша миссия.

Посетив сейчас же по приезде нашу церковь на Полозовой, я убедился, что жизнь в ней течет тихо, равномерно; нет особенного оживления, но нет и скандалов. Внешность церкви находилась в плачевном состоянии. Ни о. Алексей, ни Беляшев не отличаются свойствами чистоплотности и даже не понимают, зачем нужно стирать пыль, паутину и т. п. Я принялся за чистку. Научил их чистить и приводить в порядок церковные вещи, складывать священнические облачения на престол после.богослужения, обчищать свечи, выводить воск, капающий на престол и т. д. Не знаю, насколько моя " наука " произвела на них впечатление. Я заметил, что в те дни, когда меня не было на Полозовой, все приходило в прежний порядок. Все-таки стало чище и приличнее,

Теперь о. Алексей приносит нам существенную пользу. Трудно представить себе человека более упорного и стоически равнодушного к ударам судьбы. Преследования сделали его железным, даже извратили отеческое чувство. В короткий промежуток времени (за прошлый год) умерли у него два сына (между ними любимый Юлий). Ни слезинки не пролил старик. Таково же у него патриотическое чувство, чем он сильно настраивает против себя русских католиков-патриотов. Против такого человека, оружие департамента, очевидно, не имеет никакой силы. Все придирки чиновников встречает он с иронической улыбкой, беспощадно издевается над ними, мастерски парирует все их удары. Старик решил взять их "измором" и взял. Чуть ли не восемь месяцев тянулось дело о его легализации. Чиновники пустили в ход такой прием, на который легко пошли бы наши, но старый, травленый волк понял в чем дело. Его старались убедить, что ему нужно подать прошение о переходе в католичество только, якобы, для проформы, чтобы в департаменте осталась официальная "бумага" о его переходе в католичество. О. Алексей понял, что это - не что иное, как крючек для уловления " рыбы ", сиречь его самого. Как ни просили, ни ругали его наши за нежелание подчиниться распоряжениям департамента, но не могли поколебать его решимости. Было ясно, как день, что, получив засвидетельствованное его подписью прошение о переходе в католичество, департамент сейчас же подаст на него жалобу в полицию, как на священника, пятнадцать лет незаконно проживавшего по православному виду и постарается выслать из Петербурга с запрещением въезда в обе столицы. Совести на это у департаментских чиновников всегда хватит. Один из них, друг о. Алексея, рассказал ему, что опасения нашего старика вполне справедливы и что с ним будет поступлено именно так, как он сам предполагал. О. Алексей воспользовался представившимся ему случаем сотрудничать в "Петербургских Ведомостях" (кн. Ухтомский любит нашего старика и охотно принимает его статьи), чтобы поднять "гвалт" против синода и департамента, описывая самыми ужасающими красками современное положение русского духовенства и способ действия духовных властей. Чтобы хоть отчасти заткнуть горло неукротимому старцу, департамент решил легализовать его. Помогло, конечно, и своевременное вмешательство Ушаковой.

В самый день легализации, при полной церкви, о. Алексей отслужил торжественный молебен с многолетием за Царя и Папу и сказал прочувствованное слово, в котором превозносил "властей" и увещевал всех христиан принимать от них со смирением и доброе и злое. Если на проповеди присутствовал "шпик", то он должен был остаться доволен благонадежностью старца. Однако, радость была преждевременной: и после легализации запрещение служить торжественные обедни и говорить проповеди не было снято. Нам объяснили, что теперь департамент "наводит справки" об о. Алексее. Очевидная проволочка: департамент отлично знает о. Алексея и хочет только навести туман официальным путем и протянуть время.

Сначала, после трех-четырех обеден, приходил околодочный надзиратель и спрашивал о. Алексея: кто я такой и по какому праву они позволяют мне служить? О. Алексей ответил, что я - русский католический священник, а они не могут таковому отказать служить в церкви обедню. Тем дело и кончилось. Очевидно, полиции надоело следить за нами. Зато на нас обратили внимание попы окрестных приходов. На проповедях, некоторые священники стали предупреждать народ, чтобы никто не ходил в нашу церковь. На некоторых такое внушение подействовало обратно: стали заходить на Полозовую ул., чтобы поглядеть на новоявленных католиков в православных облачениях.

По отношению к о. Алексею поляки всегда сохраняют полную корректность и дружелюбие. Епископ Цепляк поручил нескольким де-воткам наблюдать, чтобы особа нашего старца была в полном порядке и чтобы он не походил в своих грязных и заплатанных одеяниях на ночлежника. С искренним и теплым чувством относятся к нашей церкви простые люди из поляков и белоруссов. Они не только наполняют по воскресеньям нашу церковь, но и делают еще подарки о. Алексею. Некоторым наше богослужение очень нравится, главным образом потому, что оно им отчасти понятно, тогда как на латинской службе, говорят они, " стоишь как истукан и ничего не понимаешь".

Кроме того, на Полозовую улицу являются люди разного сорта. Поляки, из среднего класса общества, приходят часто за советами к о. Алексею; некоторые православные приходят посмотреть, побеседовать, попросить какую-нибудь книжечку "из божественных" для прочтения; более же всего бедных, с которыми о. Алексей делится последними деньгами и последним куском хлеба. Ходил некоторое время один молодой человек, последователь какого-то сумасшедшего генерала, проповедующего кончину мира в 1913 году, и старался обратить нас на путь истины, но через два месяца сам перешел в католичество. Приходил какой-то баптист, бывший католический семинарист, и пытался совратить о. Алексея; приходил православный иеромонах жаловаться на своего архимандрита и просил меня походатайствовать за него перед православными архиереями и т. д. Как видите - публика разношерстая. Навещают о. Алексея и старики из униатов, почтенные генералы и статские советники. Все они искренно сочувствуют делу.

Правительство понимает опасность, грозящую ему от нашего обряда, понимает, что поминание Папы и от "Сына" не задержит православных от посещения нашей церкви. Правительству нужен какой-нибудь внешний, видимый, вещественный знак нашей принадлежности к латинскому обряду, т. е., по понятию правительства, к " католичеству ". В самом деле: поставить например латинские скамьи или ввести орган или комжу, и сразу правительство разрешает нам все. Но тогда вся наша идея разлетается в прах, тогда убеждение русского народа, что у католиков должно быть хоть что-нибудь латинское, еще более укрепляется. Они понимают, что наша идея потому и трудна, что в корне подрывает православие.

Москва

В Москве пробыл всего неделю, так как была уже пора ехать домой. За это время виделся с Абрикосовыми, с о. Игнатием Чаевским, новым настоятелем церкви св. Петра и Павла, с Сусалевым и с старообрядцами.

Сердце миссии бьется в доме Абрикосовых. Господь Бог воздаст этим смиренным труженикам на своей ниве. У них можно постоянно встретить целый кружок русских католиков (по преимуществу женщин), делающих все от них зависящее, чтобы только распространять свет истинной веры. Неподдельное, серьезное благочестие, неутомимое рвение, с которым эта достойная чета работает во славу Божию, сделали бы честь любому миссионеру св. Церкви. Высылка Верцинского и история со Сторожевым не испугала их, не лишила бодрости и энергии. Попрежнему, каждое воскресенье, у них ведется деятельная работа в духе просвещения новообращенных истинными католическими понятиями Уже мне пришлось вместе с Абрикосовым увещевать троих, колебавшихся формально присоединиться к католической Церкви. Жена Абрикосова - Анна Ивановна - постоянно занята переводом католических мистических трудов на русский язык. Все новообращенные -люди религиозные, желающие внутренне переродиться после своего вступления в католическую Церковь. Они просят указать им что либо дчя духовного чтения, для медитаций, для духовных упражнений. Редкие из них владеют иностранными языками, а по-польски никто не захочет и читать, хотя бы и знал этот язык. Нужны, следовательно, русские католические книги аскетического содержания. Задача эта не особенно трудна, потому что можно будет ограничиться переводом наиболее известных популярных трудов по аскетике, а потом постепенно составлять и собственные. Урбан пытается делать нечто подобное, но его переводы - ниже всякой критики, да и выбор книг крайне неудачен.

Новый настоятель католической церкви, о. Игнатий Чаевский, мой старый знакомый (я познакомился с ним в Петербурге у о. Сциславского). Все русские им довольны. Абрикосовы говорят про него, как про незаменимого духовника и талантливого проповедника. Главное то, что в нем нет польского шовинизма, что он привык к русским, сжился с ними, умеет с ними говорить и понимает их религиозные потребности. По его приказанию в церкви Петра и Павла сохраняются всегда наготове три восточных священнических облачения и необходимая церковная утварь. Ему же поручил митрополит Ключинский заботиться о приготовлении Сусалева к священническому экзамену.

Сусалев попрежнему живет около Москвы, в Ново-Гирееве. Сначала я видел его в Москве у Чаевского, а потом посетил и на дому. Живет довольно хорошо. Снимает верх чистой и хорошо построенной дачи. В одной из комнат - образная с престолом. Служит каждый день обедню. Облачение куплено Абрикосовым. Этот последний относится к нему очень хорошо и хочет добротой и христианским милосердием исправить извилистые пути, ло которым привык ходить наш "старообрядческий-католический иерей". Абрикосов просил меня ничего не говорить Сусалеву о Петербургских делах, так как очевидно у него желание забыть о них и начать новую жизнь (на него, кажется, сильно подействовала смерть дочери). Принял меня о. Евстафий очень ласково, но о петербургских делах вопреки обыкновению даже не заикнулся. По всему видно, что его мучат угрызения совести... Застал я его за кучею книжек, среди которых он чувствует себя совершенно беспомощным. Все это - учебники: по богословию, по гомилетике, по св. Писанию и т. п. - католические и православные на польском и русском языках. По ним он должен приготовиться к священническому экзамену. Это - conditio sine qua non - без которой митрополит Ключинский не хочет записать его на какое-либо должностное место.

- Да, - с тяжким вздохом произнес о. Евстафий, - нужно учиться.

Грустно и смешно было глядеть на его смиренные глаза, недоумевающие перед той "бездной премудрости", которую ему предстояло одолеть. Я, конечно, дал ему всевозможные советы относительно его научных занятий, показал ему, что и как нужно учить. Об этом сверх того заботится Абрикосов, который теперь один протягивает ему руку помощи... Сусалев, очевидно сознает это, поняв, что у нас дела ведутся иначе, нежели у старообрядцев и православных... Он уже больше не говорит о различных предприятиях, но ограничивается только своим предстоящим экзаменом. О Вас также ничего не говорили, только при отъезде о. Евстафий тихонько сказал: "Кланяйтесь митрополиту"!

Прекрасный прием встретил меня в обеих старообрядческих семьях -Востряковых и Мельниковых. У первых меня уже принимают как хорошего знакомого, как своего человека. Это делается не только ввиду коммерческих расчетов и родственных связей с Свенцицким, но и в силу редкой любознательности, отличающей молодых старообрядцев, а также по старой московской моде: не жалеть ничего для хорошего приятеля. Два раза сидел я подолгу в лавке у Ильинских ворот, а потом провел целый вечер у них на дому. Разговор все время шел на религиозные темы. Соглашались, что между старообрядцами и католиками есть несколько общих черт, не только по форме, но и по духу. Богородичная лестовка, хотя и признается ими, но считается нововведением. Ясно, что она пришла к ним или в древнюю Русь с Запада, может быть с Киевщины, или прямо из Западного края.

У Мельниковых провел более пяти часов. Здесь я тоже на этот раз был введен в семью и принят со всяким радушием. Жаль только, что нам помешал в беседе редактор журнала "Старообрядческая Мысль", пришедший навестить Мельникова: большой говорун и спорщик. От этого типа я узнал о прогрессивном движении среди старообрядцев. Молодежь лезет напролом. Среди них есть и кадеты, и трудовики, и революционеры. Мельников серьезно озабочен такими порывами. В беспоповщинском журнале уже рекомендуют читать Дарвина, Гегеля и Канта, а на окне единоверческого магазина выставляется на продажу "Жизнь Иисуса" Ренана! Все исследователи русского раскола указывают на этот замечательный феномен: переход от закаменелого обрядоверия и слепого консерватизма к самым резким рационалистическим формам. И это - черта не только староверов, но и всего русского народа. Моя статья об англиканской церкви произвела ошеломляющее впечатление на читателей "Церкви", Не подозревая истины, старообрядцы гордятся тем, что и среди них есть люди, пишущие "по ученому". Мельников благодарил меня за готовность принимать участие в сотрудничестве для "Церкви" и обещал доставить мне новые темы. Много говорили о религиозном вопросе, в особенности же католической Церкви. Когда поднимается разговор о последней, Мельников превращается в слух, стараясь не проронить ни слова. Часто он тонко иронизирует над старообрядчеством, но сквозь его смех слышатся слезы. Несравненно выдающийся по уму среди остальных старообрядцев, Мельников понимает слабость старообрядчества и предвидит, что при столкновении с новыми веяниями и при свободном развитии оно должно неминуемо пасть или эволюционировать во что-то другое.

Дело с назначением о. Дейбнера не подвигалось вперед; утверждения его так и не удавалось добиться. В департаменте отговаривались тем, что митрополит не хочет этого. Наталия Сергеевна Ушакова решила попытать счастья и отправилась лично к заместителю Столыпина в министерестве Внутренних Дел. После долгого ожидания, министр Макаров назначил ей день приема. Со свойственной ей ясностью и определенностью суждений, Ушакова высказала ему, что русские католики желают иметь те же права, какими пользуются инородные католики - немцы, поляки и французы, т. е. они хотят иметь свою церковь, своих священников и свою проповедь. Однако Макаров с такой же ясностью ответил на это:

- Зерчанинов будет легализован, а Дейбнера нельзя, потому что он скрывал свое священство.

- Не скрывал, когда его спросили об этом, а раньше - не объявлял, это разница. Тогда не было церкви, не было манифеста, не было даже теперешней призрачной свободы, так зачем же ему было объявлять? Но теперь, когда он легализован, мы желаем иметь его священником.

- Отчего же вы не идете во французскую церковь?

- Потому что там нам нечего делать, нам нужно свою. Макаров встал, давая этим понять, что довольно. Встала и Ушакова и стоя продолжала с ним говорить:

- Что нас поляки гонят и на нас доносят, это понятно, мы существуем, чтобы препятствовать полонизации наших братьев русских католиков, но отчего нас гонит правительство, когда мы верноподданные, в политику не вмешиваемся и желаем, сохраняя русских для России, только молиться Богу, по нашему, как мы привыкли!

- Так что же это - уния?

- Не знаю, как вы это называете в России, во всем мире это называется католичеством восточного обряда. Я прошу от имени нашей группы оказать нам содействие. Мы живем при открытых дверях, пусть за нами следят, мы этого не боимся, но мы требуем того, на что имеем право.

- Да, я это знаю и рассмотрю подробно этот вопрос.

Сказав это, министр поклонился, и разговор был закончен.

В Министерство Внутренних Дел послали два прошения: одно написал Дейбнер о назначении его священником на Полозовую, а другое было о том же от группы русских католиков. Митрополит Ключинский дал совет о. Дейбнеру - уехать из Петербурга в Галицию.

"Мешает он им, не то, что тот польский угодник (Зерчанинов). Как все это тяжело"! - написала Ушакова княжне Волконской (3-1-12). Через два с половиной месяца пришел ответ на прошение: "Надо навести справку о политической благонадежности". Ушакова опять написала княжне (19-3-12): "Это просто невероятно глупо. Всякое терпение лопнуло. Надо будет с будущего года требовать через Думу. Скандал, так скандал. Не мы его хотели...".

Тем не менее, спустя еще несколько месяцев, летом 1912 г., назначение о. Дейбнера все-таки состоялось. На очередь встал теперь другой вопрос. Надо было найти новое помещение для церкви. В старом (как его называли - "на вышке") было тесно, потолок стал протекать, на полу, во время дождя, были лужи воды. Принялись искать. Нашли прекрасное помещение: нижний этаж французской посольской церкви в Ковенском переулке. Вносить плату обязалась княжна Мария Волконская. Митрополит Ключинский восстал:

- Это помещение невозможно. Русские скажут, что вот мол, только свяжетесь с латинянами, они и посадят вас сейчас же в подвал, и на головах ваших будут ходить!

Всем было ясно, что он не хотел, чтобы русские снимали помещение у французов, а о. Алексей не желал трогаться с Полозовой улицы.

В сентябре нашли другое помещение, прекрасное - по сравнению с прежним. На Бармалеевой улице был маленький деревянный дом № 48/2, в два этажа. Нижний этаж занимали жильцы, которых никогда не было видно. Верхний этаж (квартира № I) имел отдельный ход с улицы. Лестница вела в маленькую прихожую, где устроили свечной ящик, и через которую входили уже в самую церковь. Она занимала две комнаты, обращенные в одну. Иконостас соорудили в глубине, против входа. Четыре окна выходили на Бармалееву улицу, а два другие, в алтаре, - на Пушкарскую; церковь помещалась в угловом доме. Еще одна комнатка, вправо от алтаря, служила ризницей.

Митрополит был в отъезде. Замещавший его епископ Цепляк разрешил перенести сюда церковь, собирался даже сам ее освятить. По возвращении в Петербург, Ключинский выразил неудовольствие, но было уже поздно. Освятить церковь он не решился:

- Никакого торжества я не допускаю, это не церковь, а квартира. Всего этого я не одобряю и платить за помещение не буду.

О. Дейбнер сказал, что на это русские и не расчитывали; платить будут прихожане, а церковь он сам освятит. Ассумпционисты дали денег, на которые можно было перенести церковь и оборудовать новое помещение. Одна благочестивая женщина, недавно умершая, завещала перед смертью на русское католическое дело около ста рублей. Деньги ее пришлись теперь очень кстати. Некто Мургин, ревностный прихожанин, усердно читавший и певший тоже очень недурно, владелец мелочной лавки, продал ее и уехал в Вологду; он оставил новой церкви свои ценные образа и красивое Распятие. Чтобы облегчить уплату за помещение, Н. С. Ушакова сняла для себя одну комнату в этой квартире. Она ликвидировала свою квартиру на Миллионной и и предоставила свое имущество церкви. Другая комната рядом служила канцелярией. Для о. Алексея не нашлось комнаты, чем он был очень недоволен. Прихожане же о. Дейбнера, наоборот, не горевали о том, что о. Алексей не будет жить больше при церкви и что к нему не будут ходить сюда люди, относившиеся к ним враждебно.

"Поляки гложут себе пальцы, что не на их деньги, а о. Иоанн Дейбнер им говорит: мне не нужно, помогайте о. Алексею и устраивайте его. Хитрый, противный старец...; он очутился между двух стульев".

Так написала о новых церковных делах Ушакова княжне Волконской (10-10-12).

"Церковь обставили тщательно в восточном духе, насколько хватило средств и умения, - написал о. Дейбнер владыке Андрею. Ничто не резало глаз православных", которые сюда приходили. "Соответственно и богослужение совершалось строго по-православному".

Единственным исключением явилась икона Сердца Иисусова. Св. Отец отнесся милостиво к ходатайству прихожан и разрешил повесить ее в церкви. Все же, кардинал Мерри дель Валь посоветовал не противиться местной церковной власти, если бы она нашла неуместным подобное нововведение в церкви восточного обряда. Однако митрополит Ключинский не возразил против этого ничего.

Открытие церкви состоялось 30 сентября, в канун праздника Покрова Пресвятой Богородицы. В этот день было освящение с водосвятием, а на следующий - служили литургию. На открытие пришло много народа. Присутствовали и два латинских священника, которые простояли всю службу и приложились ко кресту вместе со всеми.

Начинание о. Дейбнера, названное им "пробным и образцовым периодом русской католической миссии в Петербурге", по его же признанию, нравственно вдохновляли ассумпционисты. Сам он, повиди-мому, подпал теперь целиком под их влияние, увидев воочию, насколько были в свое время правы они, а не о. Урбан. Этот период был для о. Дейбнера временем внутреннего просветления; хотя болезненная неуравновешенность характера попрежнему не оставила его, но сказывалась она теперь не так резко. Н. С. Ушакова написала свое впечатление княжне Марии Волконской (23-12-12):

"Дейбнер молится часами в алтаре, но очень неровен; вообще, характер чуть-чуть тяжел. А все-таки все искупает удивительным смирением и тем, что личности не существует; в этой душе Бог всецело властвует".

Русские люди откликнулись на это простое и искреннее начинание, не преследовавшее никаких личных целей, а искавшее одну правду. Они откликнулись как-то легко и доверчиво и стали ходить в эту церковь, где их не лишали никакой родной им святыни, ничего из того, с чем русские сроднились за долгие годы. Враждебное отношение к католичеству становилось им само собой чуждым. Ни обрусевшие поляки, ни потомки униатов, как на Полозовой, а самые настоящие православные делались теперь прихожанами о. Дейбнера и наполняли его церковь. В своих проповедях и воскресных беседах, он разъяснял им католические истины, оставаясь всегда на строго русской почве, пользуясь образами и цитатами, заимствованными из восточных богослужебных книг, и поясняя общепринятые католические выражения русскими. Так например, "чистилище" о. Дейбнер объяснял им как "временный ад", исходя из канона 8-го гласа панихиды: "Слез и воздыхания во аде сущие рабы твои свободи, Спасе", и противопоставлял его "аду вечному" или "геенне огненной". Церковный народ начинал постепенно понимать, что такое естественное объяснение сводит весь спор Востока с Западом только к взаимному недоразумению. О. Дейбнер всегда говорил им о себе: "Я тоже, как и вы, православный, разница только в том, что я принял в Риме полноту православной веры, а вы остались на полпути". У о. Дейбнера это были не просто слова, ибо он доказывал из православных же книг, что все его расхождение с православными основывается на соблюдении им истины православия. Это производило на слушателей сильное впечатление. Принимая это положение, православные прихожане о. Дейбнера становились сами апостолами воссоединения с Римом. От воссоединявшихся о. Дейбнер требовал только признания католических догматов и подчинения Св. Отцу, как Вселенскому Архиерею. Во всем остальном они не ощущали никакой перемены. Все, с чем они срослись в русском православии и что стало для них таким привычным, своим, родным, оставалось незыблемым.

По настоянию ассумпционистов, о. Дейбнер начал издавать в 1913 г. русский католический журнал "СЛОВО ИСТИНЫ". У него самого давно уже была эта мысль, но осуществление ее он все откладывал. О. Борен повлиял на него; внешняя форма журнала с восьмиконечным крестом и наименование его "православно-кафолическим журналом" -обязаны ему. Кроме того, о. Борен помог о. Дейбнеру и материально. Издание номера обходилось около пятидесяти рублей. Продажную цену за номер установили пять копеек. На издание журнала обязались давать регулярно по пяти рублей в месяц о. Борен, Н. С. Ушакова и Пари, но помогали пожертвованиями и другие, кто сколько мог. М. И. Дейбнер приняла на себя техническую часть издания - подписку, рассылку и т. д. Издавался журнал Владимиром Васильевичем Балашовым, тайным католиком, официально православным, ревнующим о соединении Церквей. О. Леонид оценил его, как глубокого мыслителя и высокого идеалиста. На одном из собраний русской католической группы, Балашов прочитал в его присутствии доклад на тему: "Через Толстого и Достоевского к Соловьеву". "Вещь редкая по глубине философской мысли", - заметил по этому поводу о. Леонид. Балашову принадлежит первый перевод на русский язык "России и Вселенской Церкви" Владимира Соловьева.

Выходил журнал при ближайшем участии о. Борена, который имел над ним, косвенно, некоторое наблюдение, благодаря своему влиянию на о. Дейбнера. В числе прочих статей, его перу принадлежат прекрасные очерки о жизни святых Пап. Кроме о. Дейбнера, писал В. В. Балашов. Печатались в журнале и произведения православных авторов, как например профессора церковного права Суворова, признавшего в своей статье, что власть Римского Папы в период Вселенских Соборов не оспаривалась даже настроенными враждебно против нее. Впоследствии о. Леонид организовал в журнале своего рода справочный отдел, притянув к участию в нем всех читавших какие-либо журналы и газеты. Всякий обязывался сообщать редактору то, что находил в них интересного о православной и католической Церкви.

Православные сразу откликнулись на это издание; провинция дала ряд подписчиков из числа работавших в ней священников и учителей. Редакция получила сочувственный отклик из Болгарии, указывавший, что издание такого журнала на Востоке - верный путь к соединению Церквей. В том же смысле высказался ряд выдающихся миссионеров, работавших на Востоке. Один из них написал о. Борену, что он долго искал подходящего названия для своей миссии, пока тоже не остановился на тех же словах: "православно-кафолическая".

Вскоре после открытия церкви на Бармалеевой улице Святейший Синод начал переписку с министерством Внутренних Дел, чтобы добиться распоряжения о закрытии ее. Синод настаивал на этом, но министерство не соглашалось. Как-никак манифест о веротерпимости оставался в силе, и было неудобно нарушить его черезчур грубо. У министерства не было никакого законного основания закрыть эту церковь, раз старообрядцы и разные сектанты пользовались в России полной свободой; к тому же русские католики строго придерживались сделанного ими заявления о своих целях: вести дело в строго восточном духе и охранять русских от ополячивания, внушая им полную совместимость здорового патриотизма и преданности Царю с католической верой. Хотя правительство и не понимало их, но в этом отношении поступало с ними справедливо. Менкин, ставший теперь директором департамента, не раз говорил о. Дейбнеру и другим представителям русской католической группы, что относится к ним сочувственно, давая предпочтение перед баптистами и другими сектантами, которые до этого пользовались особым благоволением правительства. Последних он обвинял в том, что они способствуют потери русскими основных черт своей народности и приучают их к свободомыслию через самостоятельное толкование св. Писания и независимость от церковного авторитета. Однако, при всем этом, нельзя было поколебать его убеждения, будто русский, принимая католичество, тем самым уже ополячивается. Он не раз справлялся о Дейбнере:

- Неужели он действительно так тверд в своем национальном чувстве и не перешел на сторону поляков?

Министерство не уступило первому натиску Синода, но некоторая реакция была в то же время заметна. Несколько раз полиция - то в лице полицейского надзирателя, то пристава - заходила в новую церковь, расспрашивала и не скрывала, что священники из ближайших православных церквей чуть ли не ежедневно жалуются на пропаганду, которая ведется здесь. В своих храмах они начали выступать с проповедями против русских католиков, тем самым способствуя их популярности.

Однажды пришел пристав и потребовал снять с двери расписание богослужений, а к Рождеству велел и совсем закрыть церковь. О. Дейбнер, как юрист, спокойно оставлял эти требования без внимания, так как в них не указывалась статья закона, на основании которой отдавалось приказание. В январе 1913 г- полиция потребовала закрыть церковь в течение трех дней, угрожая судом вследствие технических недочетов в здании. " Разумеется, - заметил по этому поводу о. Дейбнер, - мы не стали сами себя закрывать ". Тогда полиция, действительно, подала в суд. Одновременно с этим, о. Дейбнер обратился с заявлением в департамент, прося защиты от агрессивных действий полиции. В департаменте выразили удивление по поводу нападок полиции и сказали чтобы подали жалобу министру; по словам чиновников, тут было заметно влияние сверху какой-то скрытой силы.

На Новый Год о. Дейбнер пошел поздравить митрополита Ключин-ского. Учитывая характер создавшихся отношений, он устроил так, что оказался у него вместе с о. Бореном, По его словам, они были приняты "comme des chiens daris un jeu de quille" (как собаки в кегельбане). Когда зашла речь об армянских священниках, приезжавших в Петербург из Тираспольской епархии и служивших в католической церкви, митрополит оборвал о. Дейбнера:

- Это не ваше дело, а мое и о. Алексея. Дейбнер заметил:

- Я считал долгом сообщить Вам о том, что смутило русских католиков, потому что Вы, как митрополит, имеете над нами юрисдикцию.

- А вот о том, что меня смущает, вы не заботитесь. Дейбнер попросил митрополита указать точнее, что он имеет этим в виду, так как совесть его ни в чем не упрекает.

- Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

- Нет, не знаю и прошу судить меня, если я не прав.

- А то, что вы не исполняете моих приказаний.

- Каких именно?

- Да много было .таких приказаний, - ответил митрополит и не указал ни одного. О. Дейбнер стал повторять,-что русские католики обижаются, что "их обряд вгоняют в угол, вместо того чтобы предоставить ему подобающее место в Церкви". Митрополит сказал уже совсем резко:

- Вы говорите со мной как русский, а не как католик.

- Но и вы, Ваше Высокопреосвященство, говорите со мной не как с Вашим священником; сказали ли бы вы ксендзу, что он поляк, а не католик? А мне вы это говорите постоянно!

- Вы не умеете говорить со мной, как духовное лицо; вы говорите как светское!

О. Борен позволил себе вмешаться в разговор:

- Ваше Высокопреосвященство, я бы тоже счел себя обиженным на месте о. Дейбнера тем, что католичество противополагается народности. Митрополит обернулся к нему со словами:

- Вы, господин аббат, мне не нужны и можете себе ехать во Францию. Здесь в России я ваш начальник. Обращаясь к о. Дейбнеру, он добавил:

- А на ваш счет я устрою так, чтобы больше не иметь дела с вами.

Такими пожеланиями закончился новогодний прием отцов Дейбнера и Борена у митрополита Ключинского.

Незадолго до Нового Года о. Алексей перееехал в дом при церкви св. Екатерины. "Слава Богу уходит от нас подальше...", - заметила по этому поводу Н. С. Ушакова в очередном письме к княжне Волконской.

В воскресенье 23 февраля 1913 г- православное духовенство решилось на крайний шаг. Церковь в этот день была полна народа. Кончилась проскомидия. О. Дейбнер кадил престол, собираясь вслед затем выйти из алтаря, чтобы совершить каждение храма. В алтарь быстро вошел мальчик и сообщил, что в церковь прибыл епископ. Вслед за ним вошел монах в шубе, закутанный с ног до головы, и спросил о. Дейбнера:

- Какая это церковь?

- Православно-кафолическая, - ответил он и в свою очередь спросил вошедшего незнакомца:

- Вы священник?

- Нет, епископ.

- Благословите, владыко.

- Я не могу благословить, пока не знаю, какой вы священник.

- Православно-кафолический.

- Кто вас рукоположил?

- Высокопреосвященный Андрей Галицкий.

- Тогда значит вы не православный священник.

- Мы православные и считаем себя православными.

- Считайте себя чем хотите, да мы - то вас православными не считаем.

- Владыко, это разделение - плод исторического недоразумения - лучше помолимся вместе.

- Я не могу молиться в церкви неправославной, - сказал он и вышел к народу.

С самого начала епископ говорил в повышенном тоне; потом его речь стала нервной, он видимо волновался; при последних словах! лицо его даже подергивалось. Выйдя же из алтаря, он обратился к присутствующим со словами:

- Православные! Вас обманывают. Я ехал мимо и вижу наш крест на здании, читаю надпись: "православно-кафолическая". Вошел, смотрю, церковь как-будто православная. Но вот я вошел в алтарь и вижу, что там все по римски-католически (?). Вас обманывают. Тут происходит запрещенное законом униатское богослужение. Тот, кто участвует здесь в богослужении и молится, находится под анафемой, анафемой, анафемой... (это слово епископ повторил трижды). Православные, идем же отсюда вон, здесь вам не место, а полицию прошу составить протокол!

Пока он говорил, какой-то субъект в штатском, из числа присутствовавших, кланялся епископу, повторяя:

- Прости, батюшка, я не знал, я уйду...

Как только епископ кончил, вышедший из алтаря о. Дейбнер в свою очередь обратился к народу:

- Владыка, вероятно, говорит так по незнанию. Эта церковь разрешена властями, духовной и светской. Не бойтесь, стойте твердо в вере, и Господь вас не оставит. Помолимся все вместе о наших братьях православных, не получивших еще полноту веры, которой, по милости Божией, мы обладаем. Врагам же нашим простим, чтобы Господь и нам прощал. И за них тоже помолимся.

Пока о. Дейбнер еще говорил, владыка, закутавшись в шубу, быстро вышел из церкви и спустился с лестницы. Тот же субъект в штатском подошел к о. Дейбнеру и сказал:

- Да, батюшка, это обман, я уйду. Ему ответили из народа:

- Не время теперь припираться, после обедни поговорим!

О. Дейбнер окинул присутствующих вопросительным взглядом. Никто больше не тронулся с места, а наполняли-то церковь почти сплошь православные. В этот момент его пронзила мысль:

- Да ведь это - наше торжество!

Оказалось, что пришедший епископ был Никандр, викарный Петербургского митрополита. После обедни, В. В. Балашов рассказал, что, когда он поднимался по лестнице, там стояли три "разночинца", которые ему сообщили, что "пришли на помощь епископу (Никандр был еще в церкви), потому что наша ОРАРХИЯ - настоящая". Они же вышли потом вместе с ним из дома. Сопровождала епископа, конечно, и полиция, неизменная спутница синодального православия.

Когда епископ Никандр удалился, городовой подошел к стоявшей в церкви Н. С. Ушаковой и сказал:

- На кого же мы будем составлять протокол? Кричал-то ведь он один... Разве на него, за нарушение общественной тишины?... Когда он вышел, о. Дейбнер снова обратился к народу:

- Это, братья, православная церковь, потому что мы признаем нашей главой Апостола Петра и его преемников - Пап Римских. Только тогда можно быть настоящим православным, когда стоишь на камне св. Петра... Теперь, братья, как всегда, спокойно помолимся, отслужим Божественную Литургию, так как это церковь, разрешенная правительством.

После Евангелия, о. Дейбнер сказал проповедь о главенстве Римского Первосвященника и при этом особенно подчеркнул доказательства, какие можно извлечь из восточных Отцов Церкви, из православного богослужения и из восточно-церковной практики. Среди слушавшей публики были священники из окрестных православных церквей и несколько полицейских.

В следующее воскресенье, едва кончилась обедня, как в церковь снова вошли полицейские, на этот раз во главе с приставом. Народ был еще в церкви и заволновался. Раздались выкрики против полиции. Кто-то из женщин заплакал. Произошло смятение, хотя пристав не проронил ни слова о том, зачем, собственно, пришел в церковь. Видя, что народ не расходится, он попросил о. Дейбнера выйти вместе с ним в канцелярию. Там он вручил ему для прочтения отношение министра Внутренних Дел к митрополиту Ключинскому, которым предписывалось удалить о. Дейбнера от должности настоятеля церкви для русских католиков. Дейбнер заметил приставу, что бумага эта адресована не ему, а митрополиту, и пока духовная власть не отдаст ему приказания, он останется при своей церкви. В ответ пристав заметил, что раз министр уволил его от настоятельства, то церковь будет полицией oпeчатана, если он осмелится совершать в ней богослужение. Не смотря на это, о. Дейбнер отказался подписать протокол о проч ему министерской бумаги. Он решил выждать, чтобы посмотреть, митрополит выскажется об ее содержании; ждать ему пришлось очен недолго: не входя в суть дела, митрополит просто санкциониров распоряжение светской власти.

Министерство поставило в вину о. Дейбнеру название церкви - "православно-кафолическая". Можно, конечно, привести немало дово,д в пользу этого названия, но в то же время нельзя отрицать того факта что Дейбнер (юрист!) совершил большую ошибку, поместив его на самой церкви. Раз в прошении об открытии ее это название не фигурировало, то выходило, что правительство не разрешало открытия церкви под этим названием. Конечно, в данном случае, сути дела это не меняло, и слова "православно-кафолическая" явились лишь поводом для законной придирки. Не было бы его, нашли бы другой, а не оказалось бы никакого, все равно закрыли бы церковь. Этим о. Дейбнер мог себя утешать, ибо это было действительно так, но нетактичность его поступка, как настоятеля, остается, тем не менее, очевидной. (Ее строго осудил о. Леонид в IV отчете митр. Андрею. См. ниже: "Русская миссия", в XII гл. I части).

Другим и немалым утешением во всем происшедшем явилось для него то, чего он, вероятно, меньше всего ожидал. Этим утешением было отношение к нему православных, начавших посещать "православно-кафолическую" церковь. Вечером, в день закрытия, они собрались на лестнице и решили подать жалобу на Высочайшее имя. О. Дейбнер, по существу, не возразил ничего, но объяснил им, что решать об этом нужно не здесь, в церкви и не у него в канцелярии, так как в таком случае скажут в ответ, что он сам побудил их жаловаться.

В департаменте о. Дейбнера сначала, как-будто, обнадежили. Менкин сказал что все опять образуется, когда утихнет волнение и в печати и в публике. Он даже добавил, что, может быть, было бы лучше, первое время, служить не самому о. Дейбнеру, а кому-нибудь другому. Однако, под давлением синода, светская власть была вынуждена уступить. После этого депутации прихожан уже ничего не удалось достичь в департаменте. Там требовали теперь не только устранения уличной надписи, но и внутренних изменений в устройстве и убранстве церкви. В конце концов Менкин стал предъявлять совершенно несуразные и явно неприемлемые требования: убрать иконостас, служить в латинском облачении и только римско-католическую литургию на русском языке.

Несколько раз подавали прошение на Высочайшее имя. В комиссии по приему прошений говорили, что Государю известно о деле, но он не вмешивается, так как является покровителем официальной церкви. Поэтому прошения русских католиков отсылаются к министру Внутренних Дел. В комиссии по приему прошений были на стороне русских католиков и сочувствовали им. Когда Н. С. Ушакова, в разговоре с главноуправляющим бароном Будбергом (лютеранином) сослалась на манифест о свободе вероисповеданий, тот только засмеялся и сказал ей:

- Вы все еще верите в этот манифест?

Нельзя сказать, чтобы в правительственных кругах отношение к синоду было вполне сочувственным. В обществе открыто говорили, что крутые меры приняты "под давлением"; передавали слова жены Менкина, сказавшей одной даме, что с католиками "поступили возмутительно" и что обер-прокурор Саблер наговорил о них Государю несправедливых вещей. Было ясно, что она повторяла слова мужа.

Строго говоря, в закрытии церкви нужно различать два момента: увольнение настоятеля на основании предписания министра и самое закрытие, сделанное городской полицией под давлением каких-то сил "свыше", якобы из-за технических несовершенств здания. Поэтому во всех прошениях, на Высочайшее имя и Министру, русские католики ходатайствовали отдельно о восстановлении о. Дейбнера в правах настоятеля и об открытии церкви. Ни на одно из поданных прошений не пришло никакого ответа. Просьба об аудиенции у министра осталась тоже без результата.

Прежде чем закрыть церковь, полиция привлекла о. Дейбнера суду за самовольное служение. Мировой судья стал на сторону обвиняемого и приговорил о. Дейбнера только к 50 коп. штрафа. О; приняв во внимание, что полиция действовала на основании при начальства, судья все-таки утвердил постановление, согласно которому церковь закрывалась впредь до исправления технических недочетов. О. Дейбнер обжаловал приговор в столичный мировой съезд. Он доказывал уже не стесняясь, что церковь закрыта не по техническим соображениям, а по проискам православной епархиальной власти. Мировой съезд отнесся к делу тоже сочувственно, и после долгого обсуждения, по формальным основаниям, утвердил решение мирового судьи.

Закрытие церкви, якобы по техническим соображениям, после того как она беспрепятственно существовала полгода, сделалось предметом нового обсуждения и в печати и в обществе. Заговорили об этом и в Государственной Думе. Лидер фракции прогрессистов, Владимир Николаевич Львов (будущий обер-прокурор синода при Временном Правительстве), прибыл лично "на место происшествия". Он хотел собрать нужные справки, чтобы предъявить запрос правительству. Ради этого он провел на Бармалеевой несколько часов, расспрашивая и записывая все подробности, отобрал нужные документы и сказал в заключение, что данное происшествие даст возможность подвергнуть строгой критике образ действий правительства в делах веры:

- Это дело казовое. В нем, как в зеркале, отразился характер отношения правительства к неправославным русским. Вы, может быть, не знаете, как уродовали, коверкали души русских униатов на Западе. Я этим специально занимался. Доходило ведь до того, что расстреливали в храмах коленопреклоненных молящихся!

В. Н. Львов обещал дать прочитать свои записки по этому вопросу, уже готовые для печати. Однако, даже сочувственное отношение фракции прогрессистов к русским католикам не могло помочь делу. Как только они ознакомились с решением митрополита Ключинского, пришлось отказаться от предъявления запроса:

- Кому мы теперь будем его делать? Если правительству, то скажут, что митрополит Ключинский санкционировал его решение. Митрополиту? Но мы стоим за автономию Церкви и потому не вмешиваемся в церковные распоряжения.

В конце концов В. Н. Львов сказал о. Дейбнеру:

- Знаете, митрополит вас предал. Мы обсуждали этот вопрос, и все наши юристы пришли к заключению, что митрополит своим решением сделал наш запрос невозможным. Если бы он обождал хоть немного!

Таким образом, новогоднее пожелание митрополита Ключинского в отношении о. Дейбнера исполнилось быстро. Но и о. Борену не пришлось долго ждать. Вскоре после закрытия церкви на Бармалеевой, правительство выслало его из России.

Русским католикам было все-таки любопытно узнать, какие именно технические недостатки полиция нашла у них в церкви. Если таковые действительно имелись, то комиссия, при осмотре здания, должна была на них указать в протоколе. Чтобы ознакомиться с ним, католики попросили Н. С. Ушакову отправиться к градоначальнику и осведомиться, чего именно не хватает в помещении, занимаемым церковью. Однако, никакого протокола по этому делу в градоначальстве не нашлось, хотя градоначальник и утверждал, что такой протокол был составлен комиссией. Между тем, за все время существования церкви ее ни разу не осматривала никакая комиссия. Ушакова пожаловалась градоначальнику, что участковая полиция, состоящая из поляков, относится недоброжелательно к русской церкви. На это градоначальник заметил:

- Тут дело не в технических недочетах здания...

Для виду он обещал Ушаковой разобрать это дело. Впрочем, ни для кого тогда не было тайной, что градоначальник Драчевский, женатый на польке, поддерживал прекрасные отношения с польским духовенством. По странному совпадению, закрывали церковь на Бармалеевой и наложили печати тоже полицейские-поляки.

Однако, несмотря на это, церковная служба в ней все-таки совершалась и дальше, но только для домашних. Дело в том, что кроме запечатанного входа с улицы, имелся еще другой, внутренний, из квартиры о. Дейбнера. Обычно он был заставлен шкафом со стороны церкви. Полиция не обратила внимания, что за этим шкафом есть дверь. Пользуясь ею, о. Дейбнер приходил сюда каждый день в 9 часов служить литургию. Первое время должность псаломщика исполняла Н. С. Ушакова, а пели - жена и дети о. Дейбнера.

На Пасху, в 1914 г., когда в Петербурге был о. Леонид, решили устроить богослужение в закрытой церкви. Окна и двери завесили коврами. Приходящих впускали с черного хода. С такими мерами предосторожности удалось совершить службы в Страстную Пятницу и в Пасхальную ночь. Отслужили Утреню и Литургию, затянувшуюся до четырех часов утра. Правда, на третий день Пасхи, перед церковным домом дежурили уже четыре сыщика; два стояли со стороны Пушкарской и два - со стороны Бармалеевой улицы (церковь помещалась в угловом доме). За о. Леонидом сыщики ходили буквально по пятам, следя за каждым его шагом. Оказались они и перед домом, где он тогда проживал у знакомых.

Всех дальнейших мытарств в связи с закрытием и надеждой на новое открытие, хотя бы в другом помещении, без "технических недочетов", не пересказать; однако сказанного, и так более, чем достаточно.

"Кругом нас сыщики, точно мы заговорщики какие-то, - написала Н. С. Ушакова княжне М. М. Волконской (7-3-13). Было бы смешно, если бы не было так невыразимо тяжело".

|< в начало << назад к содержанию вперед >> в конец >|