| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
ГЛАВА IV
НАЧАЛО АКТИВНОЙ РАБОТЫ
Встреча Федорова в Риче с ассумпционистами Эраром и Борэном. - Знакомство с о. Алексеем Зерчаниновым. - Первый Велеградский съезд. - Юбилейные торжества в Риме в память св. Иоанна Златоуста. - Перемена в отношении о. Сциславского к восточному обряду. - Евгений Францевич Шмурло. - Проект Сазонова об устройстве русской католической Церкви латинского обряда. - Разговор об этом Федорова с монсиньором Бенини. - Предложение Сазонова Федорову основать русскую латинскую церковь в Белоруссии. - Работа Федорова по пересмотру литургических текстов. - Год в коллегии Пропаганды. - Окончание богословского образования в Фрейбургском Университете в Швейцарии.
Усердные занятия Федорова в Папской Семинарии в Ананьи увенчались полным успехом. В 1905 г. он сдал экзамен на лауреата философии, а через два года получил ученую степень баккалавра богословия. Весной
1907 г. он перешел в коллегию de Propaganda Fide на третий курс богословия. В конце мая этого же года Федоров встретил неожиданную поддержку своим мыслям о будущем католичества восточного обряда в России. Два французских ассумпциониста, о. Эрар из Москвы и о. Борэн пз Петербурга, вызвали его в Рим. С первым из них он имел уже случай познакомиться два года тому назад, второго же знал только по письмам матери и о. Сциславского. Из беседы с ними Федоров вынес теперь впечатление, что они, как и вообще все ассумпционисты, хорошо разбираются в русских делах и знают, какими средствами там лучше всего пользоваться для подготовления воссоединения. Если эти ассумпционисты все еще оставались в латинском обряде, то, по их словам, только для того, чтобы лучше укрепить свое положение в России и не возбуждать подозрения поляков. 24 мая, оба они, вместе с генералом их ордена, имели аудиенцию у Папы св. Пня X, который выразил свое удовлетворение их образом действий и открыто заявил, что единственный путь работы для присоединения России - это через священников русского восточного обряда. Эти знаменательные слова очень обнадежили Федорова, показав, что в Ватикане начали понимать важность восточного обряда для этой работы среди русских.
Федоров не замедлил уведомить об этом разговоре митрополита Андрея и со своей стороны попросил его принять меры против перехода русских в латинский обряд без разрешения на то Папы в каждом отдельном случае. Он находил, что если такие разрешения будут даваться легко, без уважительной причины, то тогда "снова повторится история Брестской Унии. Зло надо задушить, пока оно не развилось".
"Теперь, - пишет дальше Федоров, - оба миссионера направляются во Францию и через несколько недель возвращаются в Россию. Кажется, поляки поняли ту опасность, которая будет грозить им, если все русские католики будут собираться около Вас. Из слов ассумпционистов можно заключить, что поляки стараются внушить русским, что они де должны основать свою великорусскую церковь своими силами, и что Ваше влияние отразится на обряде и его чистоте. Я, конечно, поспешил рассеять эти страхи и просил их познакомиться с Вами. Узнав, что Вы принимаете такое горячее участие в судьбе русской церкви, они были очень удивлены; видно было, что они раньше были о Вас совсем противоположного мнения" (27-5-07)
В середине июня Федоров познакомился с приехавшим в Рим о. Алексеем Зерчаниновым. Цель его приезда заключалась главным образом в том, чтобы исходатайствовать у Папы разрешение для русских католиков оставаться в своем обряде. О. Алексей удостоился аудиенции у св. Отца, во время которой Папа св. Пий X высказал вполне ясно, что Ecclesia sine magna difficultate nunquam permittet переходить из восточного обряда в латинский (т. е. что этот переход будет сопряжен с большими затруднениями). На прощание Папа подарил о. Алексею две медали со своим изображением и преподал ему благословение. О. Алексей остался в восторге от приема. Его глубоко тронула и поразила доброта и даже добродушие, с каким его принял Наместник Христа, до того это было непохоже на знакомое ему отношение русских архиереев к православному клиру.
Во время пребывания о. Алексея в Риме, Федоров постарался тоже выяснить как можно лучше положение русских католиков. Так как в книге о. Алексея "Царство Божие в мире" было много ошибок, то он воспользовался случаем указать ему на сделанные промахи. При этом он ожидал, что о. Алексей станет защищать свои мнения. Однако вышло наоборот: он сам признал, что допустил в своем произведении немало ошибок и неточностей, и сказал, что будет рад, если ему на них укажут. В общем, собеседование с о. Алексеем показало Федорову, что в отношении к восточному обряду они сходятся в существенном. "Именно эта-то книга в связи с польскими возражениями и создала ему репутацию латинника", - пишет Федоров по этому поводу митрополиту Андрею (21-6-07). Все толки о наклонности о. Алексея к латинству Федоров считал тогда чистой выдумкой, хотя и не скрывал, что его все же смутило отношение о. Алексея к вопросу о чистоте и единообразии восточного обряда. В разговоре с ним о. Алексей стал высказывать суждение о том, что в Петербурге должен быть почему-то старо-униатский обряд, в Москве же - чисто восточный, а у старообрядцев еще какой-то Древний. Из этого можно было вывести заключение, что если сделать о. Алексея главой русских католиков, то он станет "кроить обряд по-своему" и являлось опасение, не выступит ли он при этом в роли никем непрошенного реформатора. Сам же о. Алексей как-будто удивлялся слухам о нем:
.- Откуда это взяли, что я хочу перейти в латинский обряд?
Отрицательную сторону о. Алексея Федоров уже тогда видел в некоторой излишней самобытности его характера и, конечно, в недостатке систематического научного образования. В этом он был несомненно прав.
К тому же времени относятся два события, связанные с восточным обрядом. Для Федорова они представляли собою как бы новый шаг вперед к осуществлению заветных желаний, принимавших в его сознании все более ясный и определенный характер, - привести русский Восток к Риму не как бывало раньше, путем компромисных соглашений (в которых Восток третировался как низшее и второстепенное, а латинство - как призванное придать ему постепенно более европейский облик и поднять на высшую культурную ступень!), а воссоединением на началах полного равноправия восточного обряда с латинским в единстве веры.
Первым событием был Велеградский съезд на земле святых Кирилла и Мефодия, созванный летом 1907 г. под покровительством св. Игнатия. Федоров принял в нем участие под именем Теодора Леонини.
Свой отъезд из Рима он постарался обставить и дипломатически " и в строгом " инкогнито ". Кроме двух-трех друзей, посвященных в его тайну, всем остальным говорилось, что он едет на каникулы в Галицию. Перед отъездом Федоров зашел в Посольство, поблагодарил за паспорт и справился о формальностях. Чтобы отклонить, насколько возможно, подозрения русского посла при Ватикане С. Д. Сазонова (будущего Министра Иностранных Дел), он нашел полезным высказать ему в самых неопределенных выражениях свои мысли и предположения о будущем. Выходило так, что если Федоров и заедет в Львов, то только чтобы попросить митрополита Шептицкого, который так хорошо относится к русским, помочь ему как-нибудь устроиться. Может быть там найдется и для него какое-нибудь место, напри пер, учителя русского языка и истории, которое позволило бы ему продолжить занятия по истории и археологии в одном из славянских или немецких университетов. Федоров подчеркнул в письме к митрополиту Андрею, что тут не было ни слова неправды, так как это были только мысли и предположения о будущем, высказанные к тому же без всякого обязательства придерживаться их. Другой вопрос, конечно, что думал про себя Сазонов, тоже дипломат, слушая и наблюдая молодого и пылкого Федорова! Впрочем, он вскоре ему приоткрыл свои мысли.
Федоров прибыл "инкогнито" в Велеград 20 июля. Его выбрали в исполнительный комитет десяти, сразу поставив этим Теодора Леонини в ряд таких известных деятелей того времени как Пальмиери, Жюжи, Гривец, Урбан, Стоян, Шпальдак, Ниаради, Салавиль, Гратье, Ширауб, Франко (албанец) и др. Леонини-Федоров мог здесь действительно радоваться: участники съезда показали полное понимание важности вопроса о восточном обряде, которому был посвящен специальный доклад. В нем говорилось главным образом о принципе сохранения чистоты обряда и ограждения его от латинских форм, нередко искажающих его символику. Было отмечено, что новые проявления католической набожности, появившиеся за последнее время в латинской Церкви (например, культ Сердца Иисусова), могут применяться с успехом и большой духовной пользой и в восточном обряде, однако под непременным условием быть выраженными в формах именно этого обряда, а не в латинских. Как на яркий пример, указывали на культ св. Евхаристии: в то время как мельхиты и албанцы, введя благословение св. Дарами обособленно от литургии, выразили его в чисто восточной форме, русины, под влиянием польского клира, переняли это благословение в чисто латинском виде. Было указано, что и здесь одним из препятствий является незнакомство западных христиан с восточным обрядом, а это нередко приводит к довольно печальным последствиям. По мнению Пальмиери, подобные заблуждения и ошибки происходят оттого, что народу не дается ясного представления о разнице между догматом и обрядом, и что с давних пор укоренились странные воззрения на обряды: латинский обряд считается почему-то аристократическим, а восточный - плебейским. Поэтому на восточного священника латиняне смотрят как на представителя какой-то низшей расы. Пальмиери подчеркнул что такое положение идет вразрез с учением католической Церкви. Участники конгресса особенно настаивали на проповеди единения и взаимного сближения в духе любви и мира, рекомендуя священникам, сочувствующим этим идеям, совершать хотя бы раз в месяц литургию с молитвами об уничтожении церковного расделения. Помимо этого, все высказались единодушно за необходимость иметь центр для будущей работы католичества в России; и таковой они усматривали в начинаниях митрополита Андрея Шептицкого.
Участие Федорова в работах конгресса имело большое значение и для него самого, так как он познакомился с рядом выдающихся лиц и мог продумать и переработать с ними ряд вопросов, имевших прямое отношение к его будущему служению. Кроме того, он начал здесь более деятельно помогать митрополиту Андрею в его трудах, связанных с Россией.
Вторым радостным событием в том же году были для него юбилейные торжества в Риме в память св. Иоанна Златоуста (+ 14 сентября 407 г.) по случаю 1500-летия со дня его смерти. Но по ряду обстоятельств празднество было отложено и состоялось 12 февраля 1908 г. Торжественную литургию в Sala Beatificationis, над входом в собор св. Петра, в присутствии Папы св. Пия X, совершил Антиохийский (мелхитский) Патриарх Кирилл VIII, в сослужении шести восточных епископов, в том числе и митрополита Андрея, и двадцати архимандритов и священников. Федоров принимал участие в этом богослужении в качестве иподиакона.
Перед самым отъездом в Велеград, когда материальное положение Федорова было особенно незавидным (у него оставалось 270 лир, ровно столько, чтобы кое-как дотянуть до конца каникул), он получил письмо от о. Иоанна Сциславского, в котором тот уведомил, что впредь не сможет оказывать ему никакой помощи. Федорову, который никак не ожидал этого именно в данный момент, отказ о. Иоанна был особенно неприятен еще потому, что сопровождался, сообщением о его полной перемене к восточному обряду, с которым якобы "сопряжено все возмутительное и отсталое в России". По его словам, "настоящие русские питают непреодолимое отвращение к византизму и татарщине"; "только люди, столь далекие от народного быта, как наши французы, видят все вверх ногами" . "О. Зерчанинов чуть не плачет"; "просто не хотят этого обряда ". " Полонизм оказался отличным проводником католицизма".
"Дальше этого итти уже некуда! ", - воскликнул Федоров в письме к митрополиту Андрею (10-6-07). "О. Сциславский совершенно потерял голову и не думает ни о чем другом, как только об обращении русских в латинский обряд. Он понимает все совершенно навыворот и, как видно, повсюду старается разрушать идею о восточном обряде". При создавшемся положении и в виду приближавшегося времени отъезда в Велеград (как на беду, будущий "Теодор Леонини" должен был сшить себе штатское платье и прикупить белья), Федорову не оставалось ничего другого, как написать откровенно о своих материальных делах митрополиту Андрею. Не прошло и двух недель, как он уже благодарил владыку за скорую и отеческую помощь, "вполне его обеспечившую и освободившую от всяких треволнений за свою участь".
Но было бы неосновательным винить о. Иоанна за его перемену мыслей. Как ни печально было это само по себе, но он в итоге только стал на общую польскую линию и перестал быть исключением. Федоров же имел от этого двоякую пользу. Во-первых, о. Иоанн подготовил его к тому, с чем ему вскоре пришлось самому встретиться в Петербурге, а во-вторых он от этого еще больше приблизился к митрополиту Андрею. Всякая тень компромисса на этой почве отпала; Федоров стал совершенно свободен и независим; теперь не было больше никого между ним и митрополитом Андреем, и отныне никто не мог влиять на отношение Федорова к последнему. Но было бы несправедливым забыть из-за этого или хотя бы умалить ту важную роль, какую о. Иоанн сыграл в свое время в жизни юного Леонида.
Занятия в коллегии Пропаганды начинались только 2О ноября. По возвращении из Велеграда и Львова, Федоров решил использовать оставшееся у него свободное время, чтобы посетить некоторых лиц и поговорить с ними о вопросах, связанных с католичеством восточного обряда в России. Первый визит был к профессору Евгению Францевичу Шмурло, официальному представителю в Риме русской Академии Наук. Тогда это был уже седой человек, лет под шестьдесят, однако еще вполне бодрый. Он принял Федорова очень радушно и сейчас же повел разговор на религиозные темы. Е. Ф. Шмурло как раз изучал сношения Польши с Россией, обращая особенное внимание на развитие Унии. В завязавшемся разговоре, Федоров, не выступая открыто за католичество, проводил только идею, что разделение Церквей зависит больше от взаимного непонимания и исторически сложившихся условий, чем от догматической разницы, и что все сочувствующие соединению Церквей должны путем научных работ стремиться к достижению сближения Востока с Западом. Шмурло с восторгом слушал эти слова и заявил себя горячим поборником церковного единства. Он имел разрешение работать в архивах Пропаганды, за что был очень признателен; в кабинете у него висел портрет Папы. Расстался он с Федоровым вполне дружески, предложив ему пользоваться своей собственной, интересной и довольно богатой библиотекой.
Следующий визит Федорова был к Сергею Дмитриевичу Сазонову. Он принял Федорова очень ласково и познакомил со своим помощником Шиллингом. Последний произвел на Федорова впечатление человека даже "более хладнокровного и дипломатичного, нежели Сазонов, но не особенно верующего": "нечто вроде петербургского чиновника, только формально числящегося в православной церкви". Федоров выяснил, что русское правительство совершенно оставило мысль об унии, а хочет решить вопрос о католичестве устройством русской католической Церкви латинского обряда, в которой вне литургические богослужения - "officia supletoria" ("дополнительные богослужения"), так же как и проповеди в церкви, были бы на русском языке, подобно тому как поляки и литовцы имеют их на своем родном языке. Этим правительство устранило бы унию с ее восточным обрядом и, при существовавшем тогда положении вещей, проводившуюся полонизацию русских католиков латинского обряда. Такое решение вопроса, конечно, не могло быть нисколько опасным для православия, так как в латинский обряд не перешел бы никто из народа, кроме разве нескольких десятков тысяч человек в западных губерниях. Более того, в умах русских еще сильнее утвердилось бы убеждение, что католичество остается латинством, даже если из него исключить польский элемент.
Чтобы достигнуть своей цели, правительству были нужны русские священники латинского обряда, которые в латинско-католической церкви сумели бы отстаивать свою национальность от полонизации. Сазонову, повидимому, было ясно, что если бы у русских католиков латинским священником был литовец или поляк, то он неминуемо старался бы парализовать в своем приходе влияние русского языка, да к тому же, что самое главное, и сам не был бы в состоянии хорошо проповедовать по-русски. Словом, Сазонов предложил Федорову, не более и не менее, как приход, если только он выразит желание сделаться священником латинского обряда в России. Когда Федоров противопоставил этому плану Восточный обряд для русских католиков, то Сазонов ответил:
- Это никому не нужно, этого никто не спрашивает, все равно это ведет к латинству.
Федоров, как мог, принялся доказывать всю неосновательность подобного взгляда, и тогда Сазонов, не удерживаясь больше, сказал:
- Что вы думаете, разве мы враги самим себе? Разве мы не понимаем, что такая уния будет органом пропаганды украинофильства?
В связи с этим, вопросу о рукоположении Федорова Сазонов давал другой оборот: он советовал ему подать прошение о рукоположении в России и отнюдь не делать этого в Галиции.
Сообщая об этом разговоре митрополиту Андрею (4-11-07), Федоров просил его посетить в Риме Сазонова, чтобы самому объяснить ему всю неосновательность высказанных опасений и указать, что если из Галиции будут отправляться в Россию, в качестве приходских священников, только "москвофилы", то они не только не будут распространять украинофильских идей, но, напротив, как противники " украинофи-лов ", будут стараться парализовать их влияние.
Под впечатлением разговора с Сазоновым, у Федорова возникло опасение, как бы церковные круги в Риме, плохо осведомленные о положении дел в России, не попали в устроенную здесь ловушку, польстившись на надежду латинизировать русскую церковь. Вскоре Федорову пришлось убедиться, что римская прелатура, действительно, относится сочувственно к Сазоновскому проекту. Благодаря Вере Константиновне Белен, уроженке русской Украины, бывшей замужем за французом и работавшей на литературном поприще над сближением и ознакомлением западного общества с Россией и русской церковью, хорошо знавшей кардинала Рамполлу, считавшегося другом России и Франции, и других римских прелатов, Федоров встретился у нее на квартире, вечером, за чашкой чаю, с монсиньором Бенини. Еще до отъезда в Велеград, Федоров посещал его на квартире, имея в виду привлечь Бенини к участию на конгрессе, от чего тот тогда отказался, сказав, что у него нет никаких сношений с восточными и что он совсем не занимается вопросами их обряда. Однако теперь он сам заговорил о Велеградском съезде и с большим удовольствием слушал рассказ Федорова, останавливаясь на разных подробностях. Повидимому, желая захватить его врасплох, Бенини неожиданно задал вопрос:
- А скажи-ка мне, любезнейший Федоров, правда ли это, что митрополит Шептицкий хотел бы главенствовать со своими украинцами?
- В каком смысле, монсиньор?, - спросил в свою очередь Федоров.
- Да не знаю; скажем, чтобы устроить патриархат или что-нибудь в этом роде!
Когда зашла речь об обряде и присутствующие - Федоров, В. К. Белен и ее муж - стали доказывать, что нельзя говорить о возвращении России к единству Церкви без сохранения восточного обряда и что, прежде чем заниматься этим вопросом среди русских, надо узнать их со всех сторон, то есть с культурной, религиозной, психологической стороны и т. д., то Бенини стал уверять, что теперь Россией занимаются. Тем не менее, у Федорова создалось впечатление, что в руководящих кругах Рима все-таки склонны смотреть на католичество в России глазами Сазонова и русских аристократов. Бенини думал, что латинский обряд, если он не будет проводником полонизации, не встретит среди русских такого противодействия как среди греков, армян и сирийцев, так как русские уже давно вошли в западно-европейскую семью и в значительной мере потеряли свой "восточно-азиатский" облик:
- Те из русских, которые хотят остаться в восточном обряде, пусть остаются, но и те, которые хотели бы перейти в латинство, не должны быть удерживаемы, так что и волки будут сыты и овцы целы. Кто захочет стать латинянином, пойдет в приход "А", где проповедь и дополнительные богослужения будут на русском языке; кто захочет быть восточником, пойдет в приход "Б", где господин Федоров отслужит ему обедню со всей восточной помпой.
На замечание Федорова о вредном последствии смешения обрядов, о повторении печальной истории Брестской Унии с переходом аристократии в латинство, Бенини ответил уклончиво, что "все сгладится само собою", и на этом разговор кончился. К тому же он был, несомненно, беспредметен в части, касавшейся прихода "Б" с Федоровым во главе, так как русское правительство, высказавшееся устами Сазонова за "А", ни при каких условиях не согласилось бы на "Б", которое рисовалось тогда воображению Бенини. Федорову стало ясно, что Бенини "пел с чужого голоса":
- Какие-нибудь русские интеллигенты, раболепствующие перед западными идеалами, представили ему русский народ таким, каким они хотели бы его видеть. Очевидно, что эти лица, купно с поляками, стараются уверить ватиканских прелатов в единоспасающем значении латинского обряда в России.
Таково было заключение Федорова, которое он не преминул сообщить владыке Андрею. К чести Бенини он подчеркнул, что тот добросовестно взвешивает все pro и contra, так как в тот вечер было условлено, что Федоров снова посетит монсиньора Бенини, и тогда разговор о проекте Сазонова будте продолжен.
Федорову было совершенно ясно, что русское католичество латинского обряда не только не опасно правительству, но даже очень полезно. Прежде всего оно воспользуется им для борьбы с действительным "конкурентом" православия, - с католичеством восточного обряда, а затем создание латино-русской церкви, явится противовесом латино-польской. Наученное историей Брестской Унии, русское правительство отлично понимало, что оба направления - русско-восточное и русско-латинское - не будут мирно развиваться бок-о-бок, а вступят в соперничество. Начнется, по выражению Федорова, "душехватство", а вместе с ним и ослабление силы католического движения в России. И вот, когда русские ксендзы и восточные попы-католики будут вырывать друг у друга русские души, правительство будет спокойно за судьбу синодального православия.
С Федоровым, Сазонов потерпел тут явную неудачу. Однако, он на этом не остановился и при случае пошел дальше, выступив с новым предложением. Сазонов пообещал Федорову "все блага земные, вплоть до епископства, за основание католической церкви латинского обряда в Белоруссии". Этим он, конечно, не мог ни смутить ни соблазнить Федорова, которому сразу же стало ясно, чего правительство хочет достичь этим путем. Федоров понял, что в интересах правительства стоит даже возвеличивать латино-русскую церковь, играя на том, что католичество стоит вне национальных предрассудков, и что государство будет строго следить за тем, чтобы эта церковь не ополячилась и уж, наверно, не поскупится на деньги и ордена, чтобы привязать к себе русских ксендзов, сделав их верными слугами департамента иностранных исповеданий.
Федоров предвидел, к чему все это поведет. В Рим будут поступать правительственные донесения, одно другого лучше, о русских ксендзах, будет проводиться та мысль, что они не только не опасны правительству, но являются действительно преданными отечеству и царю. Ясно, что всякий русско-латинский ксендз всегда будет иметь на своей стороне правительство в своих столкновениях с польской иерархической властью, а если будет основано русско-латинское епископство, то, выбрав себе человека "по сердцу своему", правительство весьма легко переработает его в нового Сестренцевича. В каком же положении окажется польская духовная власть при столкновении с русскими ксендзами шовинистического характера? Ведь за плечами русских ксендзов будет стоять правительство, готовое забить клин в тело Церкви!
Федоров понимал, что правительство могло бы сделать то же самое и с униатами; но тогда будет угрожать опасность распадения православия, а тут: "I Богу свiчка i чортови огарок". Что же будет с честными русскими ксендзами, которые не захотят плясать под правительственную дудку? Поневоле они будут ближе тесниться к полякам и потянут за собой свою паству, и в конце концов все это потонет в польском море...
Нет, Федоров крепко стоял на своем пути, и поколебать его Сазонову было не по плечу. Однако, тем самым Федоров предрешал и свою дальнейшую судьбу в царской России. Какую роль мог сыграть впоследствии Сазонов, в качестве министра Иностранных Дел, в ссылке Федорова в Сибирь, - нам неизвестно.
В Риме Федоров закончил начатую еще в Львове работу по пересмотру литургических текстов. В Пропаганде он нашел старинные венецианские и римские издания, на основании которых, по его мнению, некоторые места было необходимо исправить. При этом он старался сохранить текст синодального издания по возможности неприкосновенным, удалив из него лишь произвольные вставки и чисто русские наслоения (отклонения от древнего текста; лишние рубрики, заключавшие в себе явное заблуждение, как, например, запрещение причащать частицами святых; изобилие "царесловия " и т. п.) и приблизив к греческим евхологиям, как древним, так и новейшим. Федоров тщательно избегал всего, что могло бы хоть сколько-нибудь навести на подозрение в латинизации и остерегался вводить рубрики из униатского служебника, (хотя некоторые из них он считал очень хорошими), чтобы в будущем не оказаться связанным предписаниями, неизвестными русской церкви. Он использовал для своей работы и труд лучшего русского литургиста Петровского, составившего для юбилейного года "Историю славянской редакции литургии св. Иоанна Златоустого".
Практически, предложенные Федоровым поправки, сохраняя за литургией строгую древность, уничтожали "царесловие" и, в общем, сокращали ее минут на двадцать. Он думал, что русские это одобрят, ибо они уже давно жалуются на длительность службы и на беспрерывное поминовение "благочестивейшего, самодержавнейшего...".
Эта работа, которую Федоров выполнил для митрополита Андрея, имея в виду будущих русских католических священников, была, несомненно, очень полезна и ему самому, так как дала возможность основательно изучить восточный обряд. Все им написанное он переслал митрополиту Андрею 25-1-08, за несколько дней до начала римских торжеств.
Федоров начал занятия в коллегии Пропаганды зо ноября 1907 г. Вспоминая впоследствии этот переход, он заметил (1-8-21): "Когда я из Ананьи попал в Пропаганду, то мне показалось, что я из гимназии попал в сельскую школу". Однако, уже в мае следующего года, Федоров был вынужден прекратить занятия в Пропаганде. В посольстве ему дали ясно понять, что если он будет и дальше учиться в "иезуитских учреждениях", то ему запретят обратный въезд в Россию. Федоров, видевший единственную цель своей жизни в будущей работе на родине, даже если это окажется связанным для него с мученичеством, конечно, не мог не принять во внимание такую угрозу. По совету митрополита Андрея, он оставил коллегию Пропаганды и направился продолжать учение в Фрейбургский университет в Швейцарии, которым ведали доминиканцы. Там его зачислили в ноябре 1908 г. под именем американца Антонио Кремони.
Жизнь Федорова в Фрейбурге протекала тихо и мирно. Он находил Фрейбургский университет очень хорошим в воспитательном смысле, так как будущим священникам давалась здесь прекрасная пастырская подготовка. Между тем, для желающих подвизаться на чисто научном поприще, постановка дела у доминиканцев имела по его мнению и свои слабые стороны. Дисциплина, особенно по сравнению с Пропагандой, была здесь не из строгих. В Пропаганде, согласно правилам, Федоров мог писать только четыре письма в месяц; он даже просил митрополита Андрея не присылать ему книг прямо в коллегию, а через третье лицо, для передачи ему, "а то", говорил он, "у нас боятся всяких внешних книг и журналов, и часто получающих их склонны подозревать в модернизме"! Тем не менее, несмотря на то, что дисциплина была здесь слабее, в Фрейбурге царила строгая нравственность, и соблазнов городской жизни не было никаких. Митрополит Андрей мог написать матери Федорова такие слова:
"С радостью могу сообщить Вам самые лестные сведения о Вашем сыне: занимается он усердно, ведет себя благородно, и потому все относятся к нему с вниманием и любовью".
Федоров использовал годы пребывания в Швейцарии, чтобы изучить немецкий и французский языки; по-французски он говорил уже довольно хорошо. 18 июня 1909 г- он отлично сдал последний экзамен и закончил свое семилетнее духовное образование. Если оглянуться назад, то какой путь был у него уже позади со времени отъезда из Петербурга !