|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава X

МОЛИТВЕННЫЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ПИЯ XI В 1930 году

ЗА РОССИЮ ИЛИ ПРОТИВ?

Митрополит Сергий переходит на позиции лояльности

Перед Рождеством 1926 года митрополит Нижегородский Сергий, заместитель патриаршего местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра, в то время лишенного возможности управлять церковной жиз­нью, сделал попытку провести выборы патриарха путем заочного го­лосования: епископы русской Церкви должны были прислать ему свои голоса по почте. Но 13 декабря 1926 года Сергий был арестован. В заключении он провел около полугода — до 30 мая 1927 года. Как и патриарх Тихон, который, находясь под арестом в Донском монас­тыре, написал свое "завещание", митрополит Сергий составил заявле­ние о лояльности Советам. 31 мая 1927 года Неве писал: "Появились интереснейшие новости: надежные люди сообщили мне, что прави­тельство позволило создать синод при местоблюстителе митрополи­те Сергии. Что это: попытка успокоить общественное мнение или демонстрация "доброй воли" в момент разрыва отношений с Англи­ей?"²¹⁵ В синод вошли следующие архиереи: Арсений Новгородский, Серафим Тверской, Сильвестр Вологодский, Филипп Звенигородский, Севастиан Костромской и Константин Сумский.

18 августа в "Известиях" была опубликована декларация митрополита Сергия, датированная 16/29 июля 1927 года. Офици­альный документ представлял собой листовку размером 53 х 36 см, изданную тиражом 5000 экземпляров. Ее разослали по приходам. Архимандрит Иоанн Снычев пишет в своей диссертации (суще­ствующей лишь в машинописном варианте), что около 90% при­ходов возвратили декларацию отправителю. Именно по причине этого почти всеобщего отказа, считает Снычев, правительство и решило опубликовать декларацию в "Известиях".

В верхней части листовки изображен православный крест. Ниже помещен следующий текст:²¹⁶ "Божией милостию, смиренный Сергий, митрополит Нижегородский, Заместитель Патриаршего Ме­стоблюстителя и временный Патриарший Священный Синод.

Преосвященным Архипастырям, боголюбивым пастырям, чес­тному иночеству и всем верным чадам Святой Всероссийской Православной Церкви".

Напоминая о завещании патриарха Тихона, Сергий заявляет, что сохранил верность его духу. Правительство разрешило сформи­ровать временный патриарший синод. Но увы! "Теперь, когда мы почти у самой цели наших стремлений, выступления зарубежных врагов не прекращаются: убийства, поджоги, налеты, взрывы и им подобные явления подпольной борьбы у нас всех на глазах. Все это нарушает мирное течение жизни, создавая атмосферу взаимного недоверия и всяческих подозрений. Тем нужнее для нашей Церкви и тем обязательнее для нас всех, кому дороги Ее интересы, кто хочет вывести Ее на путь летального и мирного существования, тем обяза­тельнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством"²¹⁷.

"Мы хотим быть Православными, — пишет далее Сергий, — и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи²¹⁸. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное варшавскому²¹⁹, сознается нами как удар, направленный в нас. Оставаясь Православными, мы по­мним свой долг быть гражданами Союза "не только из страха, но и по совести", как учил нас Апостол (Рим. 13,5). И мы надеемся, что с помощью Божией, при нашем общем содействии и поддержке, эта задача будет нами разрешена".

Далее Сергий объясняет, что враждебное отношение государ­ства к Церкви вызвано антисоветской позицией самой Церкви или, по крайней мере, некоторых ее епископов, клириков и мирян, не распоз­навших "знамений времени" и забывших, что все исходит от Бога: "Мешать нам может лишь то, что мешало и в первые годы Советс­кой власти устроению церковной жизни на началах лояльности. Это — недостаточное сознание всей серьезности совершившегося в нашей стране. Утверждение Советской власти многим представлялось ка­ким-то недоразумением, случайным и потому недолговечным. Забыва­ли люди, что случайностей для христианина нет и что в совершив­шемся у нас, как везде и всегда, действует та же десница Божия, неук­лонно ведущая каждый народ к предназначенной ему цели. Таким людям, не желающим понять "знамений времени", и может казаться, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с Православием. Такое настроение известных церковных кругов, выражавшееся, конечно, и в словах, и в делах и навлекшее подозрения Советской власти, тормозило и усилия Святейшего Пат­риарха установить мирные отношения Церкви с Советским Прави­тельством. Недаром ведь Апостол внушает нам, что "тихо и безмолв­но жить" по своему благочестию мы можем лишь повинуясь закон­ной власти²²⁰ (I Тим., 2,2); или должны уйти из общества. Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь со всей Ее организацией, может су­ществовать в государстве спокойно, закрывшись от власти".

Как и покойный патриарх, Сергий осудил русскую эмигрантс­кую Церковь и заявил о подготовке созыва второго Поместного Собора — первый состоялся в 1917—1918 году — для избрания патриарха.

Ознакомившись с этим текстом по известинской публикации, Неве был просто потрясен. 23 августа, с первой же дипломатичес­кой почтой, он послал д'Эрбиньи следующие комментарии: "На днях состоялся еще один концерт — я имею в виду недавнее послание митрополита Сергия, в своем просоветском рвении обогнавшего и Бориса Можайского и, пожалуй, даже обновленцев: это самый на­стоящий соблазн, который явно не приведет к миру среди право­славных. Вы найдете этот Factum бывшего распутинского друга вместе с комментариями "Известий" в конверте, отправленном на улицу Виллар" — по адресу Марты д'Эрбиньи, сестры епископа.

Следующая дипломатическая почта — от 6 сентября 1927 года — доставила еще один комментарий по тому же поводу: "Воз­звание преосвященного Сергия встречает решительное осуждение. Этот его поступок не способствует объединению Церкви, называю­щей себя православной²²¹. В воскресенье, 28 августа, я в течение двух часов беседовал с преосвященным Варфоломеем. Он осуж­дает митрополита. Варфоломей обнял меня, выразив надежду, что когда-нибудь мы сможем сослужить". 17 октября 1927 года Неве писал д'Эрбиньи: "Мне конфиденциально сообщили важную де­таль, касающуюся пресловутой декларации преосвященного Сер­гия. Некий епископ выразил ему свое скорбное недоумение по поводу того, что митрополит признал красное правительство столь безоговорочно и в таких смиренных выражения. Митрополит рас­плакался и сказал: я старался сохранить достойный тон — это они вставили целые фразы, которых я не писал".

Позже, 30 апреля 1928 года, со ссылкой на Варфоломея, Неве писал: "После убийства Войкова в Варшаве митрополита Сергия вызвали в ГПУ. "Контрреволюция подняла голову; мы расстреля­ем двадцать ваших епископов". — "Но за что?" — "Если вы хоти­те спасти им жизнь, подпишите декларацию о поддержке советс­кой власти". Полтора месяца митрополит боролся с собой. Потом он опубликовал этот документ".

19 октября 1927 года в Москве митрополит Тверской Нико­лай, друг Неве, упрекал Сергия за издержки тона декларации. "Мит­рополит Сергий с грустью объяснил, что текст, опубликованный в "Известиях", сильно отличался от того, что был составлен иерарха­ми. Советская администрация по собственному произволу измени­ла его перед опубликованием".

Все это весьма правдоподобно. Сначала митрополит передал правительству текст, в котором — наряду с провозглашением духов­ной свободы Церкви — содержался призыв к православным прояв­лять лояльность по отношению к Советам. Правительственный упол­номоченный по делам религии Е.А.Тучков разработал свой вариант декларации. Некоторые другие архиереи получили аналогичный текст даже раньше, чем Сергий: это были митрополит Кирилл, скончавший­ся в ссылке в 1936 году, митрополит Агафангел и ряд других иерар­хов. Православный эмигрант Андреев называет декларацию митро­полита Сергия актом канонического предательства русской Церкви: она развязала руки властям, которые могли теперь делать все, что им вздумается. Так отнеслись к декларации за рубежом. Но и в самой России поступок Сергия вызвал очередной раскол. Сила оказалась на стороне Сергия; те, кто оказался не с ним — не поддержавшие декла­рацию тихоновцы и иосифляне (сторонники митрополита Петроград­ского Иосифа, выступившего против Сергия), — подверглись гонени­ям: их расстреливали, сажали в тюрьмы, отправляли в ссылку. По официальным данным Института криминологии, из всех приговорен­ных к заключению в лагерях в 1928 году 20% составляли люди, осужденные за религиозные "преступления".

Первый же номер "Журнала Московской Патриархии" — в обмен на подписание декларации большевики пообещали Сергию разрешить издание этого печатного органа — был в январе 1928 года отправлен на рассмотрение цензуры. "Он так и не вышел и, очень может быть, не выйдет никогда". Журнал все-таки вышел — но только в 1931 году.

Так и не получив возможности управлять Православной Цер­ковью, Сергий стал послушным исполнителем приказов, исходив­ших от власть предержащих и передававшихся ему через Тучкова. В сентябре 1928 года, например, ГПУ распорядилось, чтобы Сергий прекратил поминать патриаршего местоблюстителя Петра Крутиц­кого и запретил делать это своим епископам и священникам. "Ко­нечно, несчастные сторонники Сергия не получили ничего из того, что им обещали дать за провозглашение лояльности в прошлом году! Ни семинарии, ни академии, ни малейшего намека на выход журнала", — писал Неве 12 ноября 1928 года.

Но наиболее резкое сопротивление клириков и мирян вызвала введенная Сергием молитва за советскую власть. Неве пишет о религиозном диспуте, состоявшемся по этому поводу 3 января 1928 года в московской консерватории. "Митрополит Сергий отдал рас­поряжение поминать в ектениях "власти". В адрес несогласных последовали угрозы. Часть ленинградских приходов публично ра­зорвала с Сергием, отказавшись при этом присоединиться к обнов­ленцам. Клир рассержен, народ возмущен. Тогда ГПУ настояло на том, чтобы тихоновцы устроили диспут, на котором постарались бы доказать, что за Советы молиться нужно. Бывший адвокат Кузне­цов²²² говорил более двух часов в сергианском духе; епископ Самар­ский Анатолий²²³ (человек образованный — он учился в Париже) взял слово, чтобы разъяснить позицию Сергиевского синода, но, не обладая ораторским даром, так и не смог привлечь внимание собрав­шихся. Аудитория, состоявшая в основном из верующих, отказалась слушать комсомольцев и еще какого-то еврея, которые выступали с атеистическими речами. Сидевшие в президиуме архиереи не мор­гнув глазом терпели, как их же паства выливает на них ушат холод­ной воды. Кузнецов отвечал очень долго, уставшая публика не хоте­ла слушать ответы на записки из зала, диспут завершился за пол­ночь — думаю, именно этого и хотели организаторы мероприятия". "Но ГПУ нашло очень простой способ наказывать священни­ков, отказывающихся молиться за советское правительство, не са­жая их в тюрьму. Сообщают их имена митрополиту Сергию, кото­рый сам вызывает их, проводит с ними инструктаж и грозит извер­гнуть из сана упорствующих ослушников" (19 марта 1928 года). Потомственные священники почти все сдались. Упорствовали свя­щенники из дворян, принявшие сан по призванию.

Чтобы завершить анализ перехода Сергия на сторону советс­кой власти и последствий этого перехода, приведем следующую мысль епископа Варфоломея: в глубине души Сергий не был столь ярым врагом католицизма, как могло показаться при чтении офи­циальных документов. Точно так же он по секрету говорил тем, кто высказывал ему свои возражения: "Я вынужден был сделать то, что я сделал, но если эти молитвы не дают вам покоя, не произно­сите их" (6 января 1928 года).

Будучи реалистом и имея исчерпывающую информацию от епис­копа Варфоломея — советника Сергия по богословским вопросам, — Неве должен был понять, что митрополит поступил подобным обра­зом, чтобы спасти Церковь — даже если уступки, последовавшие со стороны большевиков, были просто смехотворны, а последующее раз­витие событий снова поставило Церковь на самый край гибели. Тог­да Неве подумал, что этой Церкви можно прийти на помощь извне, из-за границы — пробудив общественное мнение и начав молит­венный крестовый поход. К сожалению, это благое начинание лишь углубило пропасть между Римом и Москвой.

Молитвенный крестовый поход за Россию. Декларация митрополита Сергия 1930 года

Начиная с 1927 года Неве с болью констатировал, что Запад оста­ется глух к его призывам: постоянные сообщения из Москвы об арестах священников и мирян, православных и католиков, явных и тайных преследованиях христианских общин не находили никако­го отклика. Молчание свободного мира, и, в частности, католичес­кой прессы, оставалось для него загадкой. Если мы встанем на защиту православных, возможно, они исполнятся чувства благодар­ности, воочию увидев, что Рим по-прежнему первенствует в любви, надеялся Неве. Если папе не всегда удобно высказываться по тому или иному поводу — почему молчат журналисты?! Когда были приговорены к смерти два социалиста — Сакко и Ванцетти, — Советам удалось настроить мировое общественное мнение про­тив этого приговора²²⁴. Тысячи ни в чем не повинных верующих — священников и мирян — отправляются на Соловки, на Урал, в Сибирь — и никто не говорит об этом!

Между тем Неве отправил на Запад достаточно информации, чтобы позволить "La Croix" развернуть целую кампанию — хотя публиковать приходилось фиктивные корреспонденции из "Вильны", "Берлина", "Варшавы" и даже из "Ковно", подписанные сла­вянскими фамилиями, заканчивающимися на "-ский" или "-вич".

8 сентября 1928 года Пий XI издал энциклику "Rerum orientalium", в значительной степени посвященную Папскому Во­сточному институту и его размещению при церкви Санта-Мария-Маджоре, которое, стало возможным благодаря дару одного недав­но скончавшегося епископа и одного благочестивого американско­го гражданина. Библиотека института пополнила свои собрания благодаря вкладам известной испанской благотворительницы до­ньи Виктории де Ларринаги, которая продала с этой целью один из своих дворцов и учредила несколько стипендий. Тогда институт активно принялся за поиски редких книг на Востоке, все чаще и чаще обращаясь за содействием к Неве.

В то же время Пий XI, вне всякого сомнения уделявший Рос­сии особое внимание, основал коллегию "Руссикум" для подготов­ки священников, которые — в те дни, когда Россия вновь открыла бы свои двери для католического апостолата, — смогли бы взяться за выполнение этой миссии". "Руссикум" был основан на сред­ства, дарованные кармелитским монастырем в Лизье, сильно раз­богатевшим после канонизации Терезы Младенца Иисуса — в благодарность за чудеса, совершаемые по молитвам маленькой свя­той, люди жертвовали в монастырь много даров. Пий XI посвятил новую коллегию новой святой, и в тот же день он получил письмо от настоятельницы монастыря в Лизье матери Агнессы, сестры св. Терезы, к которому был приложен значительный денежный вклад. Первый камень в здание "Руссикума" был заложен 11 февраля 1928 года, в канун годовщины коронации Пия XI, а занятия в кол­легии начались 1 ноября 1929 года.

Касаясь молитв за Россию, в письме от 18 октября 1928 года монсеньор д'Эрбиньи спрашивал Неве, что он думает по поводу первоначального проекта Пия XI, заключавшегося в том, чтобы обратиться по радио "к католическим епископам, священникам и мирянам различных обрядов и ко всем тем, кто через крещение являются Нашими возлюбленными чадами, не зная этого". Д'Эрби­ньи спрашивал, может ли вызвать такое обращение подъем широ­кого народного движения за свободу. 30 октября он писал, что со­ставляются первые молитвы св. Терезе о России и Мексике. "Мо­жет быть, в документе, в котором будут содержаться эти молитвы, стоит уточнить, что в течение некоторого времени — может быть, до окончания гонений — во всех странах мира священникам над­лежит посвящать молитвы "Sancte Michael Archangele", читаемые в конце мессы, России и Мексике".

Примерно в то же время, 11 февраля 1929 года, в Риме карди­нал Гаспарри подписал Латеранские соглашения, ознаменовавшие примирение Италии с папством. Эти соглашения были восприняты в России как возвращение папе светской власти. "Еще один само­держец в Европе появился", — сказал Литвинов итальянскому по­слу Черутти. Неве хотелось надеяться, что теперь Советский Союз признает государство Ватикан. В Москве появился бы нунций, и все бы изменилось. Почему бы не назначить на этот пост монсеньера д'Эрбиньи? "Тогда православные наконец поймут, что никто не соби­рается их ополячивать". Но мечты остались лишь мечтами.

9 декабря 1929 года Неве направил Пию XI поздравление по поводу пятидесятилетнего юбилея его рукоположения во пресвитерский сан, отмечавшегося 21 декабря. Со слезами на глазах он переписал для папы молитву из первой мессы, отслуженной буду­щим понтификом, пришедшейся на четвертое воскресенье Адвен­та: "Восстани, Господи, молим Тебя и Твою крепость, и прииди с силою многою на помощь нам, дабы через Твою милость, долготер­пение и благоволение совершилось вскоре то, чему препятствуют наши грехи". Вечером 17 декабря д'Эрбиньи прочитал папе по­здравление Неве. "Папа, — писал он, — с глубоким волнением принял эти поздравления от мучеников за веру и, несомненно, имен­но они окончательно убедили его в необходимости объявить мо­литвенный крестовый поход".

9 декабря 1929 года Неве послал письмо монсеньору Шапталю, уполномоченному по делам русских католиков в Париже. 25 января 1930 года Шапталь находился в Риме, куда он ездил вместе с монсеньером Вердье, возведенным в кардинальский сан 16 декаб­ря. Церемония посвящения в кардиналы была совершена Пием XI 29 декабря в Сикстинской капелле. Вердье сопровождали монсеньоры Бадрийяр и Шапталь. 25 января 1930 года Шапталь написал Неве ответ: "Я передал Его Святейшеству вашу идею о дне молит­вы и покаяния. Святой Отец принял ее благосклонно. Он решил поручить провозглашение этого дня комиссии "Про Руссиа", кото­рая, как он мне сказал, должна быть не только административным органом, но и апостольским учреждением. Похоже, что до сих пор Святой Отец отвергал эту идею, и монсеньор д'Эрбиньи, которому я тотчас же сообщил о нашем разговоре, был очень доволен".

Действительно, Пий XI долго колебался, начинать или не на­чинать кампанию молитв за Россию, опасаясь за судьбу Неве и российских католиков. "Я думаю, — добавлял Шапталь, — что го­товится официальный акт, который приведет в движение весь ка­толический мир. Произойдет ли это до июня месяца? Я ничего не знаю. Очень важно, что к вашему совету прислушались". События развивались гораздо быстрее, чем предполагал монсеньор Шапталь. 10 января 1930 года д'Эрбиньи писал Неве: "Когда это письмо дойдет до вас, кардинал Пачелли, возможно, уже станет статс-сек­ретарем... В разгар юбилейных торжеств Святой Отец продолжа­ет уделять особое внимание событиям в России. И кардинал Па­челли сделает все, что в его силах, для выполнения намерений Свя­того Отца — по крайней мере, в том, что касается общих молитв". Повлияло ли на решение папы назначение на пост статс-сек­ретаря кардинала Пачелли²²⁵, бывшего нунция в Мюнхене и Берли­не, прекрасно осведомленного в российских делах? В 1925 — 1927 годы Пачелли старался найти modus vivendi между Святым Пре­столом и Советами, ведя переговоры с послом СССР в Берлине Крестинским. Похоже, д'Эрбиньи намекает, что именно так оно и случилось, хотя в его письмах чувствуется определенная сдержан­ность по отношению к Пачелли. Епископ Илионский не без осно­вания опасался, что кардинал станет лично заниматься российски­ми делами, которые д'Эрбиньи считал своей вотчиной.

26 января д'Эрбиньи информировал своего московского кор­респондента о решении Пия XI: "19 марта в соборе св. Петра Святой Отец совершит торжественную службу за Россию, за окон­чание гонений и соединение Церквей с сугубыми молитвами свя­тым покровителям, святой Терезе Младенца Иисуса". Это посла­ние свидетельствует о том, что д'Эрбиньи было уже тогда известно содержание письма Пия XI кардиналу-викарию Базилио Помнили, в котором он сообщал о предстоящем богослужении в Ватиканс­кой базилике. Письмо, датированное 2 февраля 1930 года, было опуб­ликовано в "Osservatore romano" за 9 февраля и в "Acta Apostolice Sedis" под заголовком: "За восстановление Божественных прав, жестоко попираемых на территории русского государства" (in ditione Russica). Это был самый торжественный акт в истории отноше­ний Святого Престола с Россией со времени основания советского государства: осуждение политики Советов по отношению к рели­гии было высказано четко и однозначно²²⁶.

Сначала папа напомнил о своих попытках помочь России в ходе Генуэзской конференции, когда он выступил за свободу сове­сти, религиозного образования и за возвращение Церкви ее имуще­ства: "Мы поспешили также обратиться к государствам—участни­кам Генуэзской конференции с призывом заключить совместное соглашение, которое могло бы избавить Россию и весь мир от мно­гих бед: оно заключалось бы в том, что необходимым предвари­тельным условием признания советского правительства ставилось бы обязательство этого правительства гарантировать свободу со­вести, свободу совершения богослужений и сохранять неприкосно­венным церковное имущество".

Папа сожалел, что представители держав-участниц не прислу­шались к его призыву: "Но эти три пункта, касающиеся, в первую очередь, церковных структур, не состоящих, к сожалению, в едине­нии с Католической Церковью, были проигнорированы в угоду временным интересам, которые, в свою очередь, могли быть удов­летворены гораздо полнее, если бы все правительства прежде все­го уважали права Бога, Его Царство и Его справедливость".

Далее Пий XI перечисляет свои выступления в защиту пат­риарха Тихона, говорит о деятельности папской комиссии по по­мощи голодающим: "Мы были рады тому, что смогли оказать дей­ственную помощь патриарху Тихону — главе этой, к сожалению, отделенной от вселенского единства, иерархии. В то же время щедрые пожертвования католического мира спасли от голода и страшной смерти более 150 000 детей, которые ежедневно полу­чали пищу из рук Наших посланников, и это продолжалось до тех пор, пока эти посланники не были вынуждены оставить свое дело милосердия, поскольку кое-кто счел, что лучше обречь на смерть тысячи невинных людей, чем позволить милосердным христиа­нам кормить их".

Эти напоминания, как считал Пий XI, обосновывали его ны­нешний шаг. Папа приветствовал епископов, томившихся в тюрь­мах за веру, — Болеслава Слосканса, Александра Фризона, а также экзарха Леонида Федорова. Сам он засвидетельствовал свою от­цовскую заботу о России, основав комиссию "Про Руссиа" и "пре­поручив русский народ покровительству чудотворицы из Лизье, святой Терезы Младенца Иисуса".

Далее в письме говорится о жутких антирелигиозных кампа­ниях — основным источником для их описания стали письма Неве, и вполне естественно, что папа не мог открыто сослаться на них, — а потом сообщается, что 19 марта, в праздник святого Иосифа, в соборе святого Петра состоится церемония искупления и покая­ния. Пий XI выражал надежду, что весь христианский мир объеди­нится в этой молитве.

10 февраля 1930 года монсеньор д'Эрбиньи писал Неве: "Го­товы ли вы выдержать контрудар? Именно опасаясь за неприят­ные последствия для вас, Святой Отец так долго откладывал этот шаг. Но после долгих молитв он все-таки решился осуществить этот торжественный акт, отзвуки которого будут услышаны во всем мире". Действительно, не только католики, но и весь осталь­ной христианский мир — русские православные эмигранты, англикане, протестанты — с воодушевлением откликнулся на при­зыв Пия XI²²⁷.

Какова же была реакция на призыв папы в Советском Со­юзе? Как отозвалось на него правительство, глава Православной Церкви митрополит Сергий, сам Неве? Первая реакция Неве была криком радости. "Спасибо Святому Отцу, — писал он 17 февраля 1930 года монсеньеру д'Эрбиньи. — Его письмо кардиналу Помпили дало нам гораздо больше, чем мы могли ожидать". Он добав­лял: "Смешное и лживое выступление бедного митрополита Сер­гия, опубликованное вчера во всех московских газетах, возмутило истинных православных". Митрополит Сергий сделал по поводу папского письма два заявления — одно, от 16 февраля, для совет­ских журналистов, а второе, от 17-го, для зарубежных журналис­тов, аккредитованных в Москве²²⁸.

Во время первой пресс-конференции советский журналист спросил: "Верно ли, что священнослужители и верующие подвер­гаются репрессиям за свои религиозные убеждения, арестовывают­ся, высылаются и т.д.?"

Ответ: "Репрессии, осуществляемые советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам за разные противоправительственные деяния. Надо сказать, что несчастье церкви состоит в том, что она в прошлом, как это всем хорошо известно, слишком срослась с монархическим строем. Поэтому церковные круги не смогли свое­временно оценить всего значения великого социального переворо­та и долгое время вели себя как открытые враги соввласти (при Колчаке, Деникине и пр.)".

Другой журналист спросил: "Как вы относитесь к недавнему обращению папы римского?" Митрополит ответил: "Считаем необходимым указать, что нас крайне удивляет недавнее обращение папы римского против советской власти. Папа римский считает себя "наместником Христа", но Христос пострадал за угнетенных и обездоленных, между тем как папа римский в своем обращении оказался в одном лагере с английскими помещиками и франко-итальянскими толстосумами. Христос так не поступил бы. Он за­клеймил бы такое отступление от христианского пути.

Тем более странно слышать из уст главы католической цер­кви обвинения в гонениях на инаковерующих, что вся история ка­толической церкви есть непрерывная цепь гонений на инаковерую­щих, вплоть до пыток и сожжения их на кострах. Нам кажется, что папа римский в данном случае идет по стопам старых традиций католической церкви, натравливая свою паству на нашу страну и тем поджигая костер для подготовки войны против народов СССР".

Митрополит добавил: "Мы считаем излишним и ненужным это выступление папы римского, в котором мы, православные, со­вершенно не нуждаемся. Мы сами можем защищать свою право­славную церковь... У папы есть давнишняя мечта окатоличить нашу церковь, которая, будучи всегда твердой в своих отношениях к ка­толицизму как к ложному учению, никогда не сможет связать себя с ним, какими бы то ни было отношениями"²²⁹.

Под этим заявлением стоят подписи: Сергий, митрополит Нижегородский; Серафим, митрополит Саратовский; Алексий, архиепископ Хутынский; Филипп, архиепископ Звенигородский; Питирим, епископ Орехово-Зуевский.

Интервью зарубежным журналистам 17 февраля 1930 года заключалось в составленной заранее, врученной этим журналис­там и опубликованной 18 февраля агентством ТАСС декларации. Со ссылкой на туринскую газету "Stampa" "Osservatore Romano" за 22 февраля 1930 года сообщал, что митрополит ограничился крат­ким заявлением: "Вы задали мне некоторые вопросы относительно отношений между советским правительством и Православной Цер­ковью: вот ответы в письменном виде. До свидания". Представлен­ные как дополнение к первому интервью, ответы митрополита Сер­гия касались, среди прочего, численности приходов и верующих: "Количество приходов, принадлежащих нашей патриаршей церкви, составляет около 30 000. Каждый приход, само собой разумеется, имеет священнослужителей. Необходимо сказать, что число священ­нослужителей гораздо больше, чем число приходов, так как в каж­дом приходе имеется от 1 до 3 священников и даже более.

Все эти приходы находятся в духовном окормлении²³⁰ архи­ереев, находящихся в каноническом подчинении патриархии<...>" Еще в более резких выражениях, чем накануне, митрополит Сергий осудил папу Римского: "Вы спрашиваете, на каком основа­нии мы считаем папу врагом православия? Как же нам думать иначе, если католическая церковь, возглавляемая папой, в одной только Польше за один только 1929 год насильственно отобрала у православных прихожан около 500 православных церквей, обра­тив их в католические костелы. Нам неизвестно, чтобы какие-нибудь епископы в Англии, Америке или другой стране выступили против этих насильственных действий католической церкви.

Декларации митрополита вполне соответствовали пропаган­дистской тактике "Правды", которая 13 февраля опубликовала пас­квиль — "Святейший" спекулянт во главе "крестового похода". "Раньше этот "наместник" бога на земле<...> предпочитал отмал­чиваться. Он рассчитывал, что ослабление православной церкви, расчистит в Советском Союзе... дорогу к католичеству! Теперь, когда он убедился, что трудящиеся массы СССР выметают из своей страны все и всяческие суеверия без различия "исповеданий", он решил выступить в защиту "гонимой религии".

<...> Римский папа, как и всякий эксплуататор — капиталист, финансист, — друг всякой реакции и враг трудящихся масс. Поэто­му он призывает державы "поставить свободу религии условием признания СССР". Призыв этот означает разорвать дипломати­ческие отношения с СССР, так как совершенно очевидно, что совет­ское правительство не допустит чьего бы то ни было вмешатель­ства в свои внутренние дела, в том числе и в свою политику в области религии".

Несдержанный тон декларации Сергия и обстоятельства вруче­ния ее прессе показывают, что этот текст был навязан митрополиту в ГПУ. Но, несмотря на это, монсеньор Неве резко осудил поступок Сергия. Патриарх Тихон, писал он, подал пример капитулянтства. Его преемник просто подражает ему, "дрожа под взглядом господи­на Тучкова, который на прошлой неделе проводил у митрополита целые дни". 2 марта 1930 года он писал: "Несомненно, письмо Свя­того Отца стало камнем из пращи Давида, пущенным в Голиафа... Сергий дал по этому поводу два интервью, Рыков — одно, а сегодня настала очередь выступить советским ученым. Что ж, хорошо. Инте­ресно, какую награду получит за это Сергий? Во вторник, 18 февраля, преосвященный Варфоломей через надежного человека передал мне (это было на следующий день после интервью), что он был просто возмущен заявлением митрополита".

3 марта Неве писал о. Кенару: "Важным событием последних дней стало письмо Святого Отца, изрядно обеспокоившее наших новоявленных "отцов". Они так стараются добиться осуждения этого письма со стороны всех покорных и раболепных людей, что голос любого католического епископа или священника, согласного с их позицией, доставил бы им неописуемую радость. До сих пор ни старообрядцы, ни мусульмане, ни протестанты какой бы то ни было конфессии, ни даже члены Живой Церкви не пожелали склонить колени и выполнить это пожелание Лубянки".

Неве сурово осудил декларацию Сергия, хотя ему было извес­тно, что митрополит был, по сути дела, заложником Советов. Осо­бенно возмутила Неве та часть декларации, в которой говорилось, что письмо Пия XI является вмешательством во внутренние дела СССР и содержит в себе призыв к великим державам прервать дипломатические отношения с Советским Союзом вплоть до пере­смотра большевиками своего отношения к религии. При этом всем было известно, что борьба с религией вплоть до ее полного уничто­жения была частью марксистской программы действий, положен­ной в основу советской конституции.

Не только Неве сурово осудил митрополита Сергия. "Эта дек­ларация, — писал посол Эрбетт, — придает гонениям какое-то осо­бое лицемерие". В тот же день в "Известиях" был напечатан при­зыв переплавить колокола и сообщалось, что в одном только Сер­пуховском районе закрывается пятнадцать церквей, — все это, по мнению авторов статей, должно было способствовать подъему тя­желой промышленности. В постскриптуме к своей депеше Эрбетт констатирует: "Мне кажется, что интервью митрополита Сергия было составлено под воздействием Тучкова, ставшего, в своем роде, преемником прокуроров Святейшего Синода. Можно сказать, что эти интервью составлялись в ГПУ". Эрбетт пишет, что журналис­тов отвели в резиденцию митрополита — маленький деревянный дом в глубине двора. Митрополит вышел в сопровождении ви­карного епископа. Он был в фиолетовой рясе, с золотым крестом, вид у него был, можно сказать, страдальческий. Один из журнали­стов спросил его об избирательных правах служителей культа и о лишении их продовольственных карточек. Действительно, в офи­циальном документе разъясняется, что на лиц, лишенных права уча­стия в выборах (кулаков, служителей культа, коммерсантов и т.д.), не распространяется система взаимопомощи, но сами они обязаны принимать в ней участие. "Вот оно, настоящее интервью", — пи­сал в заключение Эрбетт.

Другие отнеслись к поступку Сергия с большим снисхожде­нием. Сошлемся на статью в "Kolnische Zeitung" от 27 февраля 1930 года, в которой проводится параллель между мучениками слова и мучениками молчания, которых заставили лгать: "Не правы те близорукие верующие, которые обвиняют преосвященного Сергия в предательстве; не правы те священники, которые перестают по­минать его в своих молитвах. Если Церковь хочет спасти свою политико-церковную самостоятельность, то это единственная воз­можность спасти ее. Если она до сих пор сохранила свои силы, то несколько машинописных листков — интервью Сергия — не уп­разднят их. Если удастся сохранить Церковь, это будет означать, что жертва Сергия не была напрасной — может быть даже, его еще будут почитать как святого".

Мне бы хотелось добавить по этому поводу одно соображе­ние более общего плана — оно принадлежит Дмитрию Шостако­вичу и касается западных журналистов, которые при любых обсто­ятельствах, ничем не рискуя сами, но ставя в крайне опасное поло­жение интервьюируемых — будь то иерархи, деятели искусства или писатели, происходило ли это на Западе или в России, — зада­вали им самые нескромные вопросы. "Кто они такие, чтобы допра­шивать и осуждать Шостаковича? Они ничем не рискуют. Разве у Андре Мальро спросили, почему он решил прославить строитель­ство Беломорканала? А книга Фейхтвангера "Москва, 1937"²³¹, в которой говорится, что Сталин был простым человеком, а московс­кие процессы неотделимы от демократии? А Бернард Шоу²³², отри­цавший существование голода в России, потому что он нигде так хорошо не ел..." "Когда у Анны Ахматовой спросили, что она дума­ет о заявлении Жданова, в котором ее смешивали с грязью, — продолжает Шостакович, — она смогла ответить только одно — что считает это заявление совершенно справедливым. И конечно, она была права, ответив именно так... Она могла сказать, что ей казалось, что она живет в сумасшедшем доме, что она презирает и ненавидит Жданова, как и Сталина. И это был бы конец"²³³.

Все это можно отнести и к митрополиту Сергию, лично испы­тавшему на себе давления и угрозы властей. Профессор С.Троицкий, сначала эмигрировавший из России, а затем, в 1945 году, возвратив­шийся на родину, в изданной в 1931 году в Белграде брошюре "Почему и как закрывают храмы в Советской России" упоминает о письме из Новороссийска, которое "свидетельствует, что три агента советской власти — Тучков, Смидович и Полянский — поставили м. Сергию ультиматум: подписать продиктованный ими ответ кор­респондентам, угрожая в противном случае расстрелять все находя­щееся в заключении духовенство. Митрополит схватился за голову и сказал: «Пишите что хотите — подпишу все»".

Но, как бы то ни было, дружественных чувств к папству и папе митрополит Сергий, судя по всему, явно не испытывал.

В послании "Преосвященным архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Российской Церкви" он заявляет: "Вам всем известны усилия римского папы поднять обществен­ное мнение христианских государств против СССР, якобы в за­щиту нашей Православной веры и Церкви.

Выступления папы, исполненные всякой неправды и пресле­довавшие цели, совсем, казалось бы, не свойственные смиренному служителю алтаря, вынудили нас в феврале прошлого 1930 года в известной нашей беседе с представителями советской и иностран­ной печати на эти выступления дать подобающий ответ.

Как верные сыны нашей родины, мы не можем промолчать, слыша и читая разные измышления о ней, и всякий, кто искал прав­ды и только ее, мог ясно видеть, нуждаемся ли мы в подобном непрошеном заступничестве папы и желаем ли его.

Однако папа, а за ним и все католическое духовенство за гра­ницей продолжают свое дело, продолжают проповедовать своеоб­разный "крестовый поход" против нашей родины.

В этой проповеди нет недостатка в изъявлениях жалости к положению нашей Православной Церкви в Советской стране, нет недостатка призыва помочь нам и пр.

Но искушенная многовековым историческим опытом Право­славная Церковь хорошо знает, как часто самые злые утеснения ее со стороны папства совершались под личиной благорасположения к ней и под знаменем ее защиты. Слишком много у нас воспоми­наний подобного рода. <...>

<...> Да не прельстят вас льстивые речи векового врага на­шей Православной Церкви, теперь надевшего личину друга. Да не скроют от вас эти речи подлинных намерений папы: склонить вас к измене Православию, похитить у вас самое драгоценное сокрови­ще — Святую Православную веру".

На дипломатическом уровне посол Эрбетт старался убедить своих собеседников, в частности заместителя наркома иностранных дел Литвинова, что письмо Пия XI кардиналу Помпили касалось исключи­тельно религиозных вопросов и не имело никакого отношения к по­литике. Нунций в Париже монсеньор Мальоне, узнавший об этом от д'Эрбиньи, который, в свою очередь, получил информацию от Неве, сообщил об этом в Ватикан. Новый статс-секретарь кардинал Пачелли не замедлил попросить посла Франции при Святом Престоле пе­редать французскому правительству и лично Эрбетту, что "Святой Отец весьма удовлетворен"²³⁴ действиями посла Франции в Москве. Что касается отношения верхов к происходившему, то Ста­лин постарался было замять дело. Испугавшись размаха возмущения общественности за рубежом, он решил несколько прижать ак­тивность воинствующих безбожников. В "Правде" от 2 марта пуб­ликуется его знаменитая статья "Головокружение от успехов". Сталин обрушился на коммунистов, считавших, что большим ша­гом в сторону коммунизма могло стать сбрасывание колоколов с церковных колоколен. "Я уж не говорю, — писал он, — о тех, с позволения сказать, "революционерах", которые дело организации артели начинают со снятия с церквей колоколов. Снять колоко­ла, — подумаешь какая революционность!"

В отправленной в тот же день депеше Эрбетт отмечает, что критика этих антирелигиозных акций со стороны Сталина показы­вает, что Макдональд, заявивший в своей речи в парламенте, что молитвенный крестовый поход возымел лишь отрицательный эф­фект, был не прав и что, напротив, "папа и католическое духовен­ство оказали огромную услугу представителям различных конфес­сий, осудив антирелигиозные гонения в СССР". "Русские комму­нисты, — продолжал Эрбетт, — позволяют себе такие мерзости — ибо преследованиям подвергается не только религия, сообщения, поступающие из сельской местности, просто ужасны, — лишь пото­му, что весь остальной мир не выступает достаточно решительно против этого. Когда становится слышен голос мировой обществен­ности и это может привести к определенным политическим или финансовым затруднениям для правительства СССР, г-н Сталин тотчас же берется осуждать ниспровергателей колоколов".

Умнейший человек, к своему великому огорчению понимав­ший, что к его словам стали прислушиваться слишком поздно, Эр­бетт предостерегал: "Было бы ошибкой полагать, что большевики образумились. Борьба, начатая диктатурой Сталина против других правительств, не может закончиться мирным урегулированием. Ком­мунисты представляют опасность для всех держав: преимущество последних весьма относительно. Пока что один Ватикан вступил в открытый бой с большевизмом. Но такое положение не должно сохраняться впредь. Державы почувствуют опасность и будут ис­кать пути для защиты или для достижения договора. В свою оче­редь, Сталин изо всех сил пытается предотвратить создание меж­дународного союза, который мог бы свернуть голову русскому ком­мунизму". Эти пророческие строки датированы 10 марта 1930 года. Впоследствии документ опубликовали нацисты, в ходе оккупации завладевшие архивами Кэ-д'Орсэ, где хранились депеши Эрбетта²³⁵. На более низком уровне советская пресса продолжала контр­наступление. "Правда" от 7 марта 1930 года опубликовала резкий памфлет против Ватикана, который занял 21 колонку в подвале.

Статья называлась "Финансовый капитал в мантии папы", а авто­ром ее был Н.И.Бухарин, стремившийся вернуть себе благосклон­ность ЦК. Бухарин бахвалился своими познаниями в науке, в иностранных языках и истории. Он упоминал подложный "Кон­стантинов дар", историю папессы Иоанны, инквизицию, дурные нра­вы пап, злоупотребления миссионеров и т.д.

Неве решил ответить в том же духе и написал злой памфлет, который, по его замыслу, должен был бы выйти под псевдонимом на Западе²³⁶. Лейтмотивом этого выступления стало напоминание о мо­нолитной идеологии Кремля и о далеко оставившей позади все злоде­яния инквизиции деятельности ГПУ. Бухарин ссылался на сочинения Ульриха фон Гуттена, в которых тот поносил нравы пап эпохи Ренессанса. В ответ на это Неве говорил о целых стаях негодяев, роившихся вокруг посольств с целью опорочить честных людей или выудить из них какие-нибудь секреты. "Стоит приехать в Москву иностранному инженеру, промышленнику или коммерсанту, как тут же, прямо в гостинице или в ресторане, в ноги ему бросится какая-нибудь светская особа, находящаяся на службе у ГПУ, и предложит свои услуги, свое знание иностранных языков, чтобы пойти с несчас­тным гостем Страны Советов в театр, в кино и, если понадобится, в постель. Объектами нападения, как правило, становятся молодые сек­ретари и атташе посольств — и горе тем неосторожным, что позво­ляют обольстить себя этим Евам. Тот, кто поддастся, уже никому не страшен — в минуту откровенности он может выдать важный секрет, и все это может окончиться весьма печально". Желая окончательно разделаться с Бухариным, Неве обвиняет его в участии в черных мессах, совершавшихся в Москве на Пречистенке. "Он приводит с собой женщину, а она — смею вас уверить, — не какая-нибудь просто­людинка. Это настоящая княгиня, из рода князей Кугушевых".

Неве с полным основанием полагал, что никому не придет в голову, что автором этого текста является епископ. Но он напрас­но ожидал, что его памфлет будет опубликован на Западе. О. Кенар отредактировал текст, но ни "La Croix", ни "La Liberte", ни "L'ami du Peuple", газеты Эрве и Коти, не согласились его печатать. Еще больше опечалил епископа Московского тот факт, что комму­нистическая "L'Humanite" с 1 по 7 марта под рубрикой "Фельето­ны" перепечатала памфлет Бухарина. Оскорбления в адрес папы и Святого Престола остались без ответа.

Декларация минского генерального викария монсеньора Петра Авгло

Монсеньор Неве, столь резко осудивший декларации митропо­лита Сергия, вскоре, к своему великому огорчению, узнал, что и неко­торые католические прелаты России подписали подобные заявле­ния. Это был монсеньор Багратян, окормлявший армяно-католичес­кие приходы на Кавказе, которого вынудили заявить, что в СССР нет гонений за веру, и апостольский администратор Минской епар­хии монсеньор Авгло, который также подписал подобное заявление. 19 марта Неве отслужил в церкви св. Людовика покаянную мессу. Он не стал произносить проповеди, чтобы не дать повода осведоми­телям ГПУ обвинить его в нелояльности, но в конце мессы было пропето "Miserere", смысл которого был вполне ясен всем верую­щим. По окончании мессы, когда Неве находился в сакристии, ему передали письмо от генерального викария Минска и Могилева Пет­ра Авгло. Прочитав его, Неве побледнел. "15 марта, — сообщал монсеньер Авгло, — ко мне пришел начальник минского ГПУ в сопровождении трех представителей прессы. Я только что совер­шил долгую службу и чувствовал себя очень усталым. Чередуя обе­щания с угрозами, они пытали меня на протяжении нескольких ча­сов. Я перестал отдавать себе отчет в своих действиях и подписал бумагу, которую прилагаю. Когда я пришел в себя и прочел копию подписанной мною бумаги, я пришел в ужас. Я раскаиваюсь и, не имея другой возможности, прошу Ваше Преосвященство как можно скорее объяснить Риму, что со мной случилось"²³⁷.

Вот отрывок из декларации Авгло.

Вопрос: "Известны ли вам случаи преследования католичес­кого духовенства за совершение религиозных обрядов?"

Ответ: "Я должен заявить, что мне не известен ни один слу­чай такого рода. Я знаю, что аресту подвергались священники, ко­торые, к моему великому сожалению, занимались антиправитель­ственной деятельностью, несовместимой с их прямыми обязаннос­тями, некоторые из них были даже агентами иностранных государств. В этих условиях виновные призывались к ответу наравне со всеми другими гражданами, что вполне соответствует советским зако­нам. Я не могу рассматривать эти аресты как гонение за веру в Советском Союзе". Два других вопроса касались преследований католических мирян и закрытия церквей.

Пораженный случившимся, Неве хотел сначала обратиться лично к Литвинову, чтобы сообщить ему о давлении, оказанном на Авгло, и предотвратить публикацию декларации в советской печа­ти. Эрбетт объяснил ему, что это бесполезно. Тогда он сообщил обо всем д'Эрбиньи через дипломатическую почту. Ожидая ответа, Неве попросил Авгло оставаться на своем месте и послать папе письмо обычной почтой, чтобы получить из Рима официальный ответ. Письмо Авгло дошло до Ватикана только через месяц — к тому времени папа, через дипломатическую почту французского посоль­ства, уже успел отправить несчастному генеральному викарию рас­поряжение оставаться на своем посту.

Дело архиепископа Филиппа

Совершенно очевидно, что монсеньор д'Эрбиньи намекал имен­но на послание Филиппа, когда в заключение своего труда о гони­мых русских епископах писал: "В 1930 году после письма Святого Отца кардиналу Помпили и откровенно лживых заявлений Сове­тов, подтвержденных тем не менее митрополитом Сергием, верую­щие люди России и ее духовенство еще больше отдалились от "сергианского синода". Один из его митрополитов передал в Ва­тикан письмо с объяснениями и извинениями, в котором, в частно­сти, говорилось: «Митрополит Сергий подписал текст своего ин­тервью по двум причинам: с одной стороны, на него оказывалось сильнейшее давление со стороны ГПУ, с другой — он сделал это, чтобы спасти жизни многим заключенным... Мы находимся в пасти льва и не можем ничего свободно сказать — ибо под угрозой жизнь всех тех, кто остается верен Церкви. Помогите нам...»"²³⁸

Архиепископ Филипп был арестован в ночь с 15 на 16 февра­ля 1931 года. В ту же ночь было схвачено 120 человек — католи­ков и сочувствовавших католичеству. Это доказывает, что сам Филипп подвергся репрессиям именно по причине своих прокатолических настроений. Архиепископ Варфоломей сообщил Неве, что "архиепископ Филипп был арестован и брошен в тюрьму за связи с католиками. Прошел слух, что он расстрелян. Но это не соответ­ствует действительности".

Для нашего исследования очень важна точная дата ареста Гумилевского. Дважды в "Журнале Московской Патриархии" (1982. № 3. С. 17; 1983. № 2. С. 31) упоминалось, что архиепископ Филипп совершил пресвитерскую хиротонию Пимена (Извекова), будущего патриарха Московского, 12/25 января 1932 года. Как мог Филипп рукоположить Пимена, если он находился в то время в заключении? В "Вестнике Западноевропейского экзархата Мос­ковской Патриархии" № 70—71 за апрель-сентябрь 1970 года (с. 93) помещены другие данные, позволяющие сделать вывод, что офици­альный журнал допустил ошибку. В биографии митрополита Пи­мена, в то время — патриаршего местоблюстителя, — мы читаем: "16 июля 1930 года в Богоявленском соборе в Дорогомилове Пимен был рукоположен во иеродиакона архиепископом Филиппом Гумилевским, управлявшим Московской епархией. 12 января 1931 года в том же соборе архиепископ Филипп рукоположил его во иеромонаха". 12 января старого стиля соответствует 25 января нового стиля. Таким образом, Филипп, арестованный 15—16 фев­раля 1931 года, вполне мог рукоположить в этот день Пимена.

Поскольку слухи о гибели архиепископа Филиппа продолжа­ли распространяться, было запрещено поминать его в молитвах за здравие и за упокой. "В Москве в смерти архиепископа Филиппа обвиняют монсеньера д'Эрбиньи, — писал Неве 31 августа 1931 года, — потому что через последнего стало широко известно об отношении Филиппа к пресловутому заявлению Сергия об отсут­ствии в СССР гонений за веру". На Рождество 1931 года д'Эрби­ньи написал ответ: "Я действительно был бы очень огорчен, если бы в его трагической судьбе была доля моей вины. Но одно обсто­ятельство снимает с меня ответственность: к письму, адресованно­му папе, была вложена записка — тоже написанная его рукой, — в которой он просил, чтобы этот протест был — без указания име­ни — опубликован, к каким бы последствиям это ни привело. Это было нужно ему для того, чтобы совесть не осуждала его перед Богом и людьми за соучастие во лжи и подлости".

В письме от 21 декабря 1931 года Неве с радостью сообщал д'Эрбиньи, что "Филипп не расстрелян, как говорили православ­ные. Он был посажен в Бутырки — в одну камеру с о. Василье­вым. Филипп приговорен к трем годам концлагеря. Ему инкрими­нировали связи с Ватиканом. Архиепископ сказал, что рад постра­дать за это, и попросил о. Александра засвидетельствовать передо мной его уважение и передать привет". Жена о. Александра Васи­льева, Надежда Сильвестровна, сообщила об этом Неве. Архиепис­коп не получал никаких посылок, но держался молодцом. Вскоре Неве передал эти известия православным.

Итальянское правительство, которое после появления антифа­шистского письма "Non abbiamo bisogno" было настроено против д'Эрбиньи, получив через посольство в Москве сообщение о том, что архиепископ Филипп не расстрелян, поспешило использовать эту информацию для нанесения удара по д'Эрбиньи. Оно направило в статс-секретариат вербальную ноту, в которой выражалось сожа­ление по поводу того, что в прессе была опубликована ошибочная информация о гонениях в России, полученная несомненно от монсеньора д'Эрбиньи. Нота противопоставляла д'Эрбиньи монсеньору Неве, который говорил в итальянском посольстве в Москве, что такого рода информация может только повредить заинтересованным ли­цам: "Так случилось и с преосвященным Филиппом, который перед войной был священником в русском посольстве в Риме. Его заста­вили подписать вместе с другими епископами хорошо известную ноту, направленную против письма папы, в котором осуждалась антирелигиозная борьба в СССР. В этой ноте отрицалось, что в Советском Союзе проводится антирелигиозная политика"²³⁹.

16 февраля 1932 года комиссия "Про Руссиа" дала ответ на вербальную ноту, в котором говорилось, что "Osservatore Romano" никогда не публиковал эту информацию, оказавшуюся впоследствии ошибочной; тем не менее для того, чтобы противостоять советской пропаганде, католическая пресса обязана публиковать информацию о гонениях за веру.

18 января 1932 года Неве узнал, что Филипп отправлен в Мариинск-на-Амуре. "Оттуда ему будет нелегко связаться с Запа­дом"²⁴¹. Епископ работал сторожем в лагерном парикмахерском киоске. В конце 1933 года профессор Протасов, жена которого была родственницей Филиппа, рассказывал, что архиепископ работал ассенизатором на мурманской железной дороге. Освобожденный в ноябре-декабре 1933 года, он приехал в Москву и навестил ар­хиепископа Питирима, своего преемника по управлению Московс­кой епархией. Питирим сказал ему, что он может оставаться в столице. Но на следующий день ГПУ потребовало, чтобы Филипп покинул город. Он поселился возле Клина, в шестидесяти верстах от Москвы по ленинградской железной дороге. 26 декабря 1933 года Филиппа снова забрали в ГПУ. Архиепископ Варфоломей полагал, что его отправили во владимирский изолятор.

О. Леопольд Браун, прибывший в Москву в 1934 году и пос­ле отъезда Неве из СССР (31 июля 1936 года) заменивший его на посту, 29 сентября 1936 года сообщал монсеньору Джоббе — пос­ле удаления д'Эрбиньи из Рима 2 октября 1933 года всю информа­цию из Москвы получал он, — что Филипп умер в заключении во Владимире, где он находился на самых грязных работах. Архиепис­коп был лишен медицинского ухода и не имел права получать по­сылки.

Трагическая судьба архиепископа Филиппа показывает, сколь опасно было для православного епископа или священника войти в контакт с Римом или просто католиками. Если они даже не были провокаторами, из них старались сделать таковых. Общение с ка­толиками влекло за собой арест, тюрьму, ссылку, смерть.

|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|