| |< в начало | << назад | к содержанию | |||||
 |
|||||||
ВЫВОДЫ
Несомненно, вера в Троицу вносит коренные изменения в жизнь верующего, наделяет его новым мировоззрением.
Отвержение тоталитаризма
Прежде всего потому, что троичность христианского монотеизма препятствует рассмотрению сущего с точки зрения монолитного и статичного идеала, в котором "единство" — последнее слово всякой вещи. Ибо единство — двойственно, оно может подразумевать и некое общение. Но оно, это единство, также может быть безусловно отождествлено с Абсолютом, может стать источником того или иного пантеистического монизма, который смешивает Бога со Вселенной. С его помощью можно также оправдать любую тиранию, которая ставит над всем мощь тоталитаризма, индивидуального или коллективного. Главная цель тоталитаризма — установление единообразия, изгнание любой "инаковости", при этом утверждается, что такое единообразие якобы соответствует природе Абсолюта. С другой стороны, невозможно создать "политическую" систему в подражание троичной тайне. Мир верующего христианина отличается от мира деиста, в котором Бог — Великий Одинокий, Великий Часовщик, последняя цель которого — расставить все по своим местам в Великом Целом. Христиане веруют в Божественную Троицу, поэтому для них мир и жизнь — движение по направлению к тому общению, которое превосходит пределы этого мира и которое требует все более широкого раскрытия навстречу Богу и людям: "Да будут все едино, как ты, Отче, во мне, и я в тебе, так и они да будут в нас едино" (Ин 17.21-22).
Новое представление о величии
Далее, три Божественных "Лица" пребывают во взаимной любви. Именно поэтому они равны, хотя Отец - "Источник Божества", Сын все получает от Отца, а Дух идет от Отца и Сына. Ибо сама по себе сила любви не зависит от того, какова эта любовь по своим свойствам: зачинательная или отвечающая, дар или благодарение. Это могло бы заставить нас задуматься над нашим представлением об истинном величии, о тех критериях, с помощью которых мы пытаемся оценить его.
Вечное движение
Более того, чтобы стать самим собой, необходимо свободно отдаться Богу, дабы он привел человека на вершины творения, искупления и освящения. В этом - согласие человека принять бытие "по образу и подобию Божьему". Лишь в этом и только в этом заключается пресловутый расцвет человеческой личности, о котором столь много говорят в наши дни. Такой расцвет возможен лишь при условии вольного союза с Богом, дабы он, Бог, завершил то, что начал, когда привел нас к существованию. Не следует приостанавливать это движение или выстраивать перед ним те или иные преграды. Любовь к Богу или любовь к человеку — истинная любовь не знает преград. Единство между Богом и человеком, единство между людьми — таково наше призвание, которое, очевидно, может осуществиться лишь через всеобщее воскресение из мертвых, "когда исполнится число наших братьев" (см. Откр 6.11). Такое единство не разрушает нашей "обоюдной инаковости", подобно тому как единство Божье не противоречит троичности "Лиц". Если говорить о любви, ее рождает и питает отличие другого от меня, неопределимость его существования и несводимость этого существования к моему. И прежде всего, причина тому — не различия в характере или особенностях морфологического строения, но нечто абсолютно неотъемлемое, самобытное в человеке. Именно поэтому сравнительно со мной он и обладает неким личным бытием, которое несводимо к моему собственному существованию. Я его люблю, "потому что это он и потому что это я", таково последнее объяснение, которое дает сама любовь.
Одно из определений "Я"
Продвинемся еще дальше и зададим вопрос: "что есть Я?" Ответ нам дает Христос. Мы полагаем, что в данном случае лучше всего процитировать блестящие строки Ж. Ратцингера: "В качестве общего заключения возьмем текст Августина, бросающий яркий свет на то, что мы стараемся здесь объяснить. Этот текст содержится в "Толковании на Иоанна" и касается одной фразы в его Евангелии: "Мое учение — не мое, но Пославшего меня" (Ин 7.16). Беря за основу эти удивительные слова, Августин начинает объяснять парадоксальность христианского представления о Боге и парадоксальность христианского существования. Вначале он задается вопросом, не есть ли это бессмыслица, нет ли здесь нарушения элементарных логических законов: мое не есть мое. Но, продолжает Августин, что это такое — "учение" Иисуса, которое одновременно его и не его? Иисус — Слово; следовательно, его учение — это он сам. Так что это речение можно понять следующим образом: "Я не только я. Я не принадлежу себе, мое "Я" принадлежит Другому". Здесь мы выходим из границ христологии и приближаемся к самим себе: "Что столь же близко к тебе, как ты сам?" (Августин Блаженный). Наиболее сущностное в нас — то, что, в конечном счете, принадлежит исключительно нам одним, — наше "Я", и одновременно то, что принадлежит нам менее всего, ибо, строго говоря, наше "Я" — не из нас и не ради нас. "Я" - это то, что находится в моем полном обладании, и одновременно то, что принадлежит мне менее всего. Так что, в очередной раз, рушится представление о чистой субстанции (то есть о том, что существует само по себе). Это указывает на то, что существо, которое поистине познало само себя, в то же время постигает, что в глубине собственного существа, то есть в глубине того, что и творит его "Я", оно не принадлежит самому себе. Обрести себя можно лишь покидая самого себя; через это мы, будучи существами соотнесенными с чем-либо или кем-либо, вновь обретаем свою подлинную самобытность.
Все же учение о Троице не исчерпывает полностью саму тайну. Однако сказанное помогает уяснить, что оно легло в основу нового видения реальности — то есть того, что есть человек и того, что есть Бог".
По святому Фоме Аквинскому, Божественные "Лица" следует понимать как совокупность отношений, каждое из которых есть "опредметившееся" отношение, или отношение-субстанция. Мы - суть по отношению к чему-либо или к кому-либо. Необходимо по-настоящему глубоко понять это, ибо, силою Духа став сыновьями в Сыне, мы способны войти в Жизнь Божественную именно потому, что изначально наше бытие есть бытие по отношению к чему-либо или кому-либо. "Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит. Так бывает со всяким, рожденным от Духа" (Ин 3.8). Войти в Царствие Бога означает принять его Господство. Но Бог царствует не по образу земных господств, его Господство подлинно освобождает, ибо оно есть Господство Творца свободы. Иисус сказал: "Если пребудете в слове моем, то вы истинно мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными" (Ин 8.31-32). Один и тот же Глагол призвал нас из небытия к существованию и к истинной свободе: "К свободе призваны вы" (Гал 5.13). Наша глубинная сущность есть ответ: ответ на призыв Божественного Творца, Искупителя и Освятителя. Ответ на Божественный призыв — наше устремление, начало которому — небытие, а венец — приобщение к Жизни Божественной. Великая опасность и великое искушение для нас - прервать это движение, "окаменить" наше "Я", которое не от себя и не ради себя, нашу соотнесенность с чем-либо или с кем-либо, так сказать, овеществить, замкнуть на самом себе, удовлетвориться нашим первым рождением и воспротивиться новому рождению.
Отречение, свобода и истина
Христово "гряди вслед за мной" есть призыв к новому рождению, к рождению в Жизнь Преизбыточествующую. И этот призыв связан с призывом к отречению: "Продай все, что имеешь, и отдай бедным". Нам присуще некое бессознательное стремление смешивать то, что мы есть, и то, чем мы обладаем. Так мы впадаем в заблуждение относительно нашего истинного "Я". Мы столь тяжко обременяем его, что у него нет ни времени, ни сил отдать себя. В Троице Отец обладает лишь бытием Отца, Сын — бытием Сына, а Дух — бытием Духа. Все остальное — мощь, слава, любовь, ум и так далее едино и неделимо. Говоря богословски, все это принадлежит Божественной "природе", тогда как Божественные "Лица" обладают лишь тем, что в них несводимо к чему-либо другому: их изначальными отношениями. Исходя из этого, православный богослов В. Лосский резюмирует аскетические и мистические представления Восточной Церкви, почерпнутые из созерцания Троицы: "Таким образом, люди обладают единой общей природой во многих человеческих личностях. Это различие природы и личности в человеке не менее трудно уловимо, чем аналогичное различие единой природы и Трех Лиц в Боге. Прежде всего следует дать себе отчет в том, что мы не знаем личности, ипостаси человеческой в истинном ее выражении, свободном от всякой примеси. То что мы обычно называем "личности", "личное", обозначает скорее индивиды, индивидуальное. Мы привыкли считать эти два выражения — личность и индивид — почти что синонимами; мы одинаково пользуемся и тем и другим, чтобы выразить одно и то же. Однако в известном смысле индивид и личность имеют противоположное значение; индивид означает извечное смешение личности с элементами, принадлежащими общей природе, тогда как личность, напротив, означает то, что от природы отлично. В нашем настоящем состоянии, сами будучи индивидами, мы воспринимаем личность только через индивид. Когда мы хотим определить, "охарактеризовать" какую-нибудь личность, мы подбираем индивидуальные свойства, "черты характера", которые встречаются и у прочих индивидов и никогда не могут быть совершенно "личными", так как они принадлежат общей природе. И мы, в конце концов, понимаем: то, что является для нас самым дорогим в человеке, то, что делает его "им самим" — неопределимо, потому что в его природе нет ничего такого, что относилось бы собственно к личности, всегда единственной, несравнимой и "бесподобной". Человек, определяемый своей природой, действующей в силу своих природных свойств, в силу своего "характера" - наименее "личен". Он утверждает себя как индивид, как собственник собственной своей природы, которую он противополагает природам других как свое "Я", — и это и есть смешение личности и природы...
Мы испытываем известное затруднение в восприятии христологического догмата, который рассматривает волю как функцию природы; нам легче представить себе личность, которая хочет, самоутверждается и заставляет признавать себя в силу своей воли. Однако понятие личности предполагает свободу по отношению к природе, личность — свободна от своей природы, она своей природой не определяется. Человеческая ипостась может самоосуществляться только в отказе от собственной воли, от того, что нас определяет и порабощает естественной необходимости. Индивидуальное, самоутверждающееся, в котором личность смешивается с природой и теряет свою истинную свободу, должно быть сокрушено. В этом - основной принцип аскезы: свободный отказ от собственной своей воли, от видимости индивидуальной свободы, чтобы вновь обрести истинную свободу - свободу личности, которая есть образ Божий, свойственный каждому человеку".
Путь ко Христу кажется нам тяжким, и лишь благодаря Духу, силе Божьей, человек способен вынести все тяготы этого пути. Дело идет о новом рождении, "вся тварь совокупно стенает и мучится доныне. И не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего" (Рим 8.22-23). И все же мы прекрасно знаем, что всякая любовь сопряжена с отречением: тот, кто любит, отказывается уподоблять себе другого, порабощать его, не желает делать его своей собственностью. Он не желает вводить другого в скорбь, выставляя напоказ свои дарования и таланты, богатства своего ума и вообще все, чем он владеет. Любовь жаждет самосовлечения, дабы пребывать в никогда не прекращающемся устремлении к единству; и в самом лоне этого единства любовь узнает, воссоздает и восстанавливает несводимую инаковость другого. И даже если тот, кого я поистине люблю, потеряет все — богатство, красоту, ум, моя любовь от этого не уменьшится, ибо предмет моей любви — в конечном счете лишь его существование, иное, чем мое, несводимое к моему бытию.
Созидание нашей окончательной личности
"Любовь никогда не перестает" (1 Кор 13.8). В мутном потоке повседневной жизни мы находим — кто больше, кто меньше — самородное золото истинной любви. Постепенно оно накапливается, даже если мы и не сознаем этого или забываем об этом. Но Бог помнит, у него благая память. Иными словами, он прекрасно помнит и помнит лишь благое. И помнит он именно потому, что эти блестки любви уподобляют нас Христу, который и есть Любовь. Итак, изо дня в день, мы, по благодати Духа, созидаем самих себя, наш вечный лик, нашу окончательную личность, то соотнесенное с кем-либо и с чем-либо существо, которое умирает лишь на время, которое воскреснет и будет соткано из пряжи нашей, сугубо личной, истории, истории нашей истинной, самосовлеченной и очищенной любви. Ибо войти в Жизнь вечную, во внутреннюю Жизнь Троицы, сможет лишь тот, кто окажется способным, так сказать, безболезненно вдохнуть воздух Чистейшей Любви. Таков смысл нашей человеческой жизни, нашего призвания к бытию: мы должны сотрудничать с Богом в деле созидания нашего вечного существа. Ибо "знаем, что любящим Бога, призванным по его изволению, все содействует ко благу. Ибо, кого он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына своего, дабы он был первородным между многими братьями. А кого он предопределил, тех и призвал. А кого призвал, тех и оправдал. А кого оправдал, тех и прославил" (Рим 8.28-30).
Мощь Духа — весь Бог, пребывающий в самой глубине нашего существа, — устремляет нас ко Христу — всему Богу, стоящему перед нами, — устремляет, дабы мы уподобились ему и через него получили доступ к Отцу — всему Богу, погруженному в неисследимую тайну Любви. Наша смертная жизнь еще не завершена, наша любовь еще в становлении, а число наших братьев еще не достигло полноты (они еще рождаются, и без них наша жизнь, основа которой — отношение к иному, не к себе, не может быть полностью осуществлена). Именно поэтому наше истинное бытие еще не раскрыто во всей своей полноте: "Ибо вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге. Когда же явится Христос, жизнь ваша, тогда и вы явитесь с ним во славе" (Кол 3.3-4). Но мы уже, сейчас "существуем": "Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божьими. Мир потому не знает нас, что не познал его. Возлюбленные! Мы теперь дети Божьи, но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны ему, потому что увидим его, как он есть" (1 Ин 3.1-2).
«СИМВОЛ» №13
июнь 1985
cтр 7-77.