| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Витторио Страда
ХРИСТИАНСТВО И ПЛЮРАЛИЗМ.
Переход мира к третьему тысячелетию идет как бы под знаком двух понятий, указывающих направление этого перехода, не столько хронологического, сколько эпохального, - понятий плюрализма и диалога. Употребление их в обиходном языке настолько часто, что грозит банализацией, и тем не менее они подтверждают свою жизненность уже тем, что не стираются от неумеренного использования, свидетельствуя о серьезности связанных с ними проблем.
Можно начать разговор об этих понятиях, исходя именно из того, что им противопоставлено. До недавнего времени прямым врагом плюрализма и диалога в любой области - от политики до культуры, был тоталитаризм в двух его вариантах, и особенно главный из тоталитаризмов - коммунизм. Тоталитарный монологизм стал в нашем столетии самым радикальным, программным и насильственным отказом от многообразия позиций и свободного общения между ними. И когда тоталитаризм, сдерживаемый в его стремлениях к универсальному утверждению, бы вынужден вести диалог с антитетическими взглядами, отрицать которые теоретически и практически он считал себя призванным, - очевидно, что это был псевдодиалог, тактический по своей природе и диктовавшийся обстоятельствами, в котором доминировала монологическая уверенность в собственной абсолютной "истине". Диалог между марксистами и христианами в основном был такого рода операцией.
Сегодня, с признанием провала коммунистического эксперимента, тоталитарный соблазн не угрожает, и тем не менее нельзя сказать, что торжество диалогического плюрализма обеспечено, е говоря уже о том, что, как часто случается в жизни демократий, диалог вырождается в пустословие, а плюрализм выхолащивается превращением в индифферентизм, - имеет место активное противостояние этим двум регулирующим принципам возможной в ближайшем будущем человеческой общности. Противостояние, заключающееся в религиозно-этническом фундаментализме, в целом направленном против плюралистической по преимуществу христианской западной цивилизации.
Определять западную цивилизацию как христианскую может быть исторически очевидно, как и полемически провокационно. В самом деле, христианство, как сущностная и стержневая часть европейской цивилизации, имеет, должна и хочет иметь универсальную значимость, которая перекрывает любую границу в пространстве и во времени. А с другой стороны, если мы определяем Запад как преимущественно плюралистическую цивилизацию, то нам приходится отметить хотя бы кажущееся противоречие между присущей либерально-демократическим обществам плюралистичностью и требованием со стороны христианства, в особенности его церковных форм, абсолютности, - требованием, которое в течение долгого времени не было чисто теоретическим, а, когда представлялась возможность, выливалось на практике в авторитарные формы.
Нужно стараться разбираться в этих противоречиях, хотя замахиваться на их разрешение представляется слишком нескромной задачей, тем более что они лишь часть того комплекса неизбежных противоречий или, если угодно, дилемм, которые плюрализм и диалог влекут за собой, если только они не провозглашаются чисто на словах, просто как призыв.
Диалог и плюрализм следует понимать прежде всего как факты, а потом уже ценности. Если как ценности, позитивные для одних и негативные для других, они составляют ядро современной западной культуры, то как реальность они, конечно, значительно древней и универсальней, хотя бы по большей части и были объектом противоборства и подавления. Вся история культуры, даже периодов и стран, менее благоприятствующих свободе, основывалась на множественности позиций и стремлении к взаимному общению, часто опускавшемуся почти к нулевому уровню, но никогда ниже этого порога, за которым культура перестает существовать. Если, оставаясь в рамках интересующей нас теперь европейской христианской истории, остановиться на наиболее острых моментах борьбы католической Церкви с ересями, то следует констатировать также и сопротивление еретических идей и их живучесть и способность к распространению. Но мы должны идти дальше этой констатации и признать, что христианский Запад, как очаг, где впервые утвердилась новая евангельская религия, был также и колыбелью теологического плюрализма, почвой, на которой он зародился и стал распространяться благодаря глубоко присущей христианству диалектике свободы и догматизма, бесконечной открытости и временной обособленности, поиска и непререкаемости. Парадокс плюрализма в том, что он, возникнув подспудно в христианстве и вместе с ним сложившись в междоусобной борьбе внутри него, затем эмансипировался, приняв светскую форму и обретя светскую суть, но не порвал своих первоначальных связей даже когда, как в самых радикальных течениях Просвещения, боролся с христианской религией.
Генеалогическая связь между плюрализмом и христианством или - шире - между миром современности и христианской религией, связь, выявленная историко-культурными исследованиями, отрицалась не только определенной частью плюралистического мира современности - только что упомянутым радикальным просветительством, которое в пылу борьбы со специфической церковно-догматической реальностью противостояло христианству как таковому, не признавая за ним какой бы то ни было возможности самоэмансипирующего развития. С христианской стороны было точно такое же, хотя и противоположное отрицание связи с миром современности во имя консервативного традиционализма, стремившегося сохранить целостность доктрины перед лицом бурно ширящегося вне- и антицерковного, но подспудно христианского плюрализма. Если для свободомыслия Просвещения Средние века - эпоха преимущественно христианская, были торжеством тьмы над разумом, для христианского мира провозглашенное свободной мыслью Новое время было победой другой, сатанинской по природе, тьмы.
Парадокс был в том, что прежде чем стать светским и секулярным (и при этом сначала антихристианским), плюрализм был присущ христианству изнутри, принимая в нем крайние формы, лежащие в основе формирования мира современности не меньше, чем аконфессиональное просветительство. Имеется в виду, конечно, протестантская Реформация. Она по своей радикальности и размаху превзошла ранее существовавшую дихотомию ортодоксия-ересь. Впрочем, эта дихотомия частично была уже нарушена тем, что после тысячелетнего католического единства произошло деление на две церкви и конфессии: римскую и византийскую, каждая из которых считала другую еретической. Природа нового, протестантского, раскола была иной в силу очевидных причин, связанных с доктриной, но в основном в силу того, что он не разделял два геокультурных ареала, которые уже сами по себе были разными, а разразился внутри западноевропейской культуры, сохранявшей до этого принципиальное единство, и совершил в ней творческий переворот, хотя и приведший к крови в результате долгих религиозных войн. С дальнейшей утратой единства христианский мир, все еще исключительно европейский, преодолел, если не фактически, то, по крайней мере, в принципе, различие между ортодоксией и ересью. Противопоставлялись уже не единая церковь и различные маргинальные секты, а две церкви (точнее - три, считая Восточную), которые, правда, враждовали между собой, отстаивая титул "истинного'' христианства, но это противоборство приобрело слишком широкие масштабы, чтобы оставаться в рамках старых терминологических дихотомий, хотя, конечно, они по-прежнему использовались противными сторонами.
Длительная борьба сначала между ортодоксией и ересью, а затем разными христианскими конфессиями и церквями благоприятствовала плюрализму, первоначально далеко не мирному, подготовленному, впрочем, сложными отношениями избирательной ассимиляции, которые ранее христианство поддерживало с двумя разными, но одинаково существенными культурами: культурой Афин и Иерусалима, то есть с классическим и иудейским миром.
Но с приходом мира современности плюрализм больше уже не лежит внутри христианства и уже не касается только межконфессиональных отношений, носивших диалогический характер в той мере, в какой и полемика как-никак форма диалога. Начиная с Просвещения, плюрализм затрагивает, с одной стороны, мир современности сам по себе, внутри которого разворачивается, а с другой, отношение между секуляризованным миром современности и традиционным миром христианства. Но, как говорилось выше, мир современности возник в рамках христианской традиции как разрыв с ней и в то же время как ее филиация, между тем как другие великие религиозные традиции, а именно, восточные, не допустили такое рождение модерности и только впоследствии, причем часто с трудом, восприняли западный модерный мир. Самая секуляризация была секуляризацией христианства и в определенных рамках очищением христианства, в том смысле, что, несмотря на временами крайнее противопоставление, помогла ему освободиться от авторитарного балласта, имевшего исторический характер, то есть связанного с определенными ситуациями, а не имманентного христианству, не отождествляемого с христианством как таковым. Парадокс в том, что такой феномен модерного мира, как марксизм, предельно последовательно противопоставивший себя христианству, поставивший условием переделки человечества уничтожение христианства, стал самым непримиримым врагом светского либерального плюрализма и восстановил в форме атеистического тоталитаризма теократию, одновременно карикатурную и кровавую, заигрывая иногда с христианством в диалоге, который слишком многие христиане, к сожалению, приняли слишком всерьез.
То, что плюрализм из внутрихристианского факта превратился в ценность, внутренне присущую модерной цивилизации, для христианства было связано с рядом проблем, разрешение которых найти нелегко. Историю этого знают все, и мы не будем на ней останавливаться. Но уже пора провести внутреннее различение самого термина "христианство", различение, существенное для нового времени и разделяющее, хотя и не абсолютно, Церковь (или Церкви), с одной стороны, и христианскую культуру, с другой. При всей новизне культуры эпохи модерности, начиная с Гуманизма вплоть до Просвещения и дальше, она, согласно данной ей сейчас интерпретации, является христианской как в своих секуляризованных, так и в программно антирелигиозных формах, и только в борозде, проложенной христианством, как наследником-преобразователем классической и иудейской культур, - эта культура стала возможной. Плюрализм распространялся все больше и больше и диалог, более или менее полемический, шел внутри разных тенденций современной культуры и, одновременно, между этой последней и воинствующим христианством.
Но это было лишь этапом плюрализации и диалогизации. Ведь мир современности рожден в европейском ареале и распространился по-разному сначала в виде колонизации и гегемонии по всему миру, мало-помалу теряя свою исключительность. Отношение с "другим", то есть с не-Европой, установилось до революции модерности, но смысл множественности цивилизаций и культур возник с этой революцией, поставив перед европейским миром растущие проблемы идентичности. Первоначально материальное экономико-технологическое превосходство европейского мира было бесспорным. Но затем постепенно европейская культура прониклась сознанием собственной относительности. Это был процесс, связанный главным образом с развитием антропологии, особенно в плане изучения религий. Под этим углом зрения, как западная секуляризованная культура, так и церковная христианская, оказались сопоставленными с нехристианскими и не секуляризованными (и, может быть, не секуляризуемыми) мирами. Для христианства и его Церквей по мере того, как сходило на нет колониальное владычество, ответственным за которое был христианский мир, эксплуатировавший колонии, встала проблема новой, межрелигиозной, множественности. Эта проблема уже больше не связывалась ни с насильственным и враждебным противопоставлением, как во времена исламской экспансии, ни с подчинением и обращением, как во времена колониальных завоеваний. He-христианские религии предстают теперь в своем собственном достоинстве и идентичности и плюрализм требует диалога не на уровне катехизиса. На самом христианстве, распространившемся за пределы Европы, не могут не отразиться контакты с локальными религиозными культурами, так что вскрывается диалектика единства веры и геотеологического плюрализма.
Все эти изменения, естественно, отразились изнутри на христианском западном мире, который уже давно не только европейский, но и американский. Христианство, которое в течение веков, хотя и в своих различных конфессиях, для целых народов было почти фатальной традицией, теперь стало объектом сознательного выбора внутри бесконечной множественности и бесконечного диалога. Как будто мы имеем дело с торжеством духа модерности, рожденного внутри христианства как его метаморфозы, И в основном это так. Но, как стало ясно в конце нашего тысячелетия, это и поражение такого духа, предрекавшего смерть своего христианского родителя и всякой религии и действовавшего временами весьма активно, чтобы эта смерть стала реальностью. Религия, и в первую очередь христианская, далеко не кончилась и, кажется, ей не суждено кончиться. Наоборот, она находится в состоянии взаимопроникновения с миром современности, с которым боролась, после того, как позволила ему родиться, а в социальных и культурных структурах общества представлена весьма широко. В момент глобального кризиса цивилизации, принявшего невиданные ранее экологические масштабы, современный мир, утративший свою первоначальную веру в заведомо гарантированный неостановимый прогресс, оказался перед новым диалогом с религией, в котором ни одна из сторон не имеет права предъявлять обвинения другой, как будто религия может, как в старину, отлучать модерность от церкви, а модерность может вернуться к старым инвективам против религии. Обеим сторонам нужно прибегать к духу самокритики, как и духу критики, родившемуся в секуляризованной христианской культуре. И обе стороны должны продемонстрировать дух милосердия и тварности, принесенный в дар миру христианством, как противоядие горделивому прогрессистскому прометеизму.
Для христианства в любой его форме - от церковной до культурной встает, однако, дополнительное задание, сугубо его собственное: задание плюрализма и диалога - и внутрихристианского, и межрелигиозного. Думать, что такой диалогический плюрализм может ограничиться чем-то вроде обоюдного уважения, которое отодвинет в область воспоминаний религиозные войны и распри, было бы крайним упрощением. Конечно, в эпоху распространения либерально-демократической толерантности такой плюрализм возможен и является уже успехом. Но признание "другого" во всей его автономной идентичности для религии - огромная проблема. Уже для философии множественность систем составляет проблему, которая может привести к скептицизму и релятивизму, отрицающим поиски истины. Но для философии, как поисков истины и одновременно определения истины, эта проблема может быть решена в смысле бесконечного созидательного диалога, основанного на интеллектуальной свободе. Иное положение у религии: каждая религия, какой бы рациональной ни была ее структура, опирается на веру в собственную универсальную истину. В частности, для христианства проблема его собственной явленной и спасительной абсолютности и его равноправного отношения к другим религиям не находит решения в настоящем, как не нашла его и внутрихристианская проблема экуменизма, если выйти за пределы уже похвальной доброй воли и ценной взаимной открытости. Здесь выступают теолого-догматические проблемы, захватывающие самое ядро христианства, единственность и исключительность Воплощения во Христе, и пока нельзя думать о чем-то большем, чем как о построенном на сотрудничестве сосуществовании конфессий и религий перед лицом стоящих перед миром проблем. И уже это добрый результат и добрая надежда. Подлинный христианский экуменизм и подлинное межрелигиозное единство предполагают изменение внутри христианского и вообще религиозного мира, рождение нового христианского и религиозного сознания.
Вместо того чтобы мечтать о формальном объединении церквей и некоей обобщенной суперрелигии, представляющих собой утопические и даже нежелательные замыслы, поскольку они отрицают дифференцированную и плодотворную реальность разных традиций, можно думать о своего рода открытой диалогической единомножественности, ориентированной на многогранную истину веры и разума, являющуюся объектом свободных поисков для всех, при уважении Церквей и светских принципов, солидарных в многотрудном преодолении человечеством рубежа третьего тысячелетия христианства, в колее традиции которого парадоксально возник диалогический плюрализм современности.