| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
9. ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ХРИСТА НА КРЕСТЕ: «БОЖЕ МОЙ!.. ДЛЯ ЧЕГО ТЫ МЕНЯ ОСТАВИЛ?»
1. Повествования евангелистов-синоптиков говорят нам о двукратном возгласе Иисуса на Кресте (ср.: Мф 27, 46. 50; Мк 15, 34-37), но суть второго возгласа нам известна лишь по сообщению Луки (Лк 23, 46). В первом возгласе выражены глубина и интенсивность страдания Иисуса, Его полная охваченность этим страданием, дух жертвенности, а также, вероятно, пророческо-мессианский смысл переживаемой трагедии, отражающийся в словах псалмопевца. Несомненно, в первом вопле Иисуса выражено - словами Псалма 22 [21] - чувство одиночества и боли. В девятом часу возопил Иисус громким голосом: «Элой! Элой! ламма савахфани?», что значит: «Боже Мой! Боже мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мк 15, 34; ср.: Мф 27, 46).
Евангелист Марк приводит эти слова на арамейком языке. Может быть, очевидцам они показались настолько важными, что, описывая происшедшую на Голгофе трагедию, они сочли нужным привести их именно на том языке, которым пользовался Иисус и большинство современных Ему израильтян. Может быть, эти слова передал Марку апостол Петр, как и произнесенное Иисусом в Гефсимании слово «Авва» - Отец (ср.: Мк 14, 36).
2. То, что Иисус в первом возгласе использовал начальные слова Псалма 22 [21], имеет многогранное значение. Христос, молясь по священным книгам Своего народа, несомненно, запомнил многие фрагменты, особенно близкие Его сердцу, и слова, лучше других выражающие тревогу и упования людей, обращенные к Богу и каким-то образом относящиеся к ситуации Того, Кто Сам должен был взять на Себя наши грехи (ср.: Ис 53, 11).
И поэтому в час Голгофы Иисус повторяет вопрос, который задал Богу многострадальный псалмопевец. Однако произнесенное Иисусом и адресованное Богу «Для чего?» еще отчетливее выражает мучительное недоумение перед лицом страданий, которые невозможно объяснить по-человечески, ибо они являются тайной, ключ к которой имеет только Отец. И поэтому вопрос Иисуса - хотя он и взят из пришедшего на память Псалма, который читался в синагоге, - здесь, в момент крестной жертвы, приобретает богословский смысл. Полностью солидаризируясь с грешным человеком, Христос в этой жертве должен был испытать чувство Бого-оставленности. Это страшное духовное испытание привело к тому, что умирающий Христос находит в Себе силы «возопить».
Этим испытанием, этим воплем, этим «для чего?», обращенным к Небесам, Иисус создает новую форму солидарности со всеми нами, ибо мы так часто обращаемся к Богу со словами жалобы, а иногда и отчаяния.
3. Однако, когда мы слышим эти вопрошающие слова Иисуса «для чего?», мы понимаем: да, конечно, страдающие люди могут их произносить, но с тем же упованием и сыновней преданностью, как это сделал наш Первообраз и Учитель - Иисус Христос. В вопросе Иисуса нет обиды, жалобы, ведущей к бунту или отчаянию; нет в нем ни тени упрека Отцу . В нем выражены только бессилие и одиночество, необходимость полагаться только на себя - чувства, которые Иисус испытал за нас. Таким образом, Он стал первым среди «униженных и оскорбленных», первым среди покинутых, первым среди тех, кого испанцы определяют словом desamparados (беззащитные). В то же время этот вопрос Иисуса говорит нам, что на всех несчастных сынов Евы взирает благосклонное око спешащего на помощь Провидения.
4. Ощущая Себя «покинутым», Иисус знает, что на самом деле это не так. Ведь Он Сам сказал: «Я и Отец - одно» (Ин 10, 30), а говоря о предстоящих крестных страданиях, Он утверждает: «Я не один, потому что Отец со Мною» (Ин 16, 32). Духовно Он ясно видит Бога и уверен в единстве с Отцом. Однако там, где начинается сфера человеческого восприятия, подверженного влиянию ощущений, чувств и переживаний, связанных с физическими и душевными страданиями, Иисус испытывает одиночество. Иисус уже не ощущает присутствия Отца, Его переживание одиночества трагично.
5. Можно только предполагать, что в этот момент происходит в душе Иисуса в сфере Его отношений к Богу.
Все внешние события, кажется, указывают на отсутствие Отца, Который позволяет распять Сына, хотя располагает «легионами ангелов» (Мф 26, 53), и не делает ничего, чтобы воспрепятствовать осуждению Его на смерть и страдания. В Гефсиманском саду Иисус Сам удержал Симона Петра, обнажившего меч, чтобы защитить Его (ср.: Ин 18, 10 и след.). В претории Пилат несколько раз прибегал к разным уловкам, чтобы спасти Иисуса (ср.: Ин 18, 31. 38 и след; 19, 4-6; 12-15). А Отец молчит. Это молчание Бога тяготит Умирающего как самое мучительное наказание, тем более, что враги принимают это молчание за осуждение: «Уповал на Бога; пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему. Ибо Он сказал: Я Божий Сын» (Мф 27, 43).
Эмоциональное переживание того, что Бог отсутствует и покинул Его, становится тяжелейшей мукой для души Иисуса, которая силы и радость черпала в единении с Отцом. Эти муки обостряют все другие страдания. Отсутствие духовной поддержки было для Него величайшей мукой.
6. Но Иисус знает, что на этой последней стадии Его истощания, достигающего самых глубин сердца, Он завершает дело умилостивления, бывшее целью Его жертвы. Если грех - это отлучение от Бога, то, переживая потерю единения с Отцом, Иисус должен был испытать страдания, соразмерные этому отлучению.
С другой стороны, произнося первые слова Псалма 22 [21], - а может быть, на пределе страданий, повторяя в душе и следущие стихи Псалма, - Иисус имел в виду его окончание, представляющее собой гимн освобождения и благовестив о спасении, дарованном всем от Бога. Таким образом, страх одиночества - страдание временное, уступающее место личному освобождению и всеобщему спасению. Это, несомненно, поддерживало надежду в измученной душе Иисуса, тем более что Свою смерть Он всегда возвещал как переход к Воскресению, как Свое истинное прославление. Мысль об этом возвращает Его душе силу и радость, вызванные предчувствием, что уже близок - именно в этой кульминационной точке трагедии распятия - час победы.
7. Но через минуту, возможно, под влиянием Псалма, который постоянно звучит в Его памяти, Иисус произносит: «Жажду» (Ин 19, 28).
Понятно, что это слово связано с физической жаждой, страданием, сопутствующим мукам распятого, как объясняют ученые. Можно добавить, что, испытывая жажду, Иисус выказывает Свое смирение, поскольку Он выражает элементарную физическую потребность, как это сделал бы любой другой человек. И в этом Иисус солидарен с теми, кто находится в расцвете сил или при смерти, кто здоров или болен, кто мал или велик, - со всеми теми, кто нуждается в глотке воды и просит о ней (ср.: Мф 10, 42). И хорошо бы уяснить себе, что любая помощь умирающему - это помощь распятому Христу!
8. Все же нельзя обойти стороной то, о чем пишет евангелист, Иисус сказал: «Жажду» - «да сбудется Писание» (ср.: Ин 19, 28). Это слово, наряду с психофизическим измерением, имеет и другое. Это снова ссылка на Псалом 22 [21]: «Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильпнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной» (Пс 22 [21], 16). В Псалме 69[68] читаем: «и в жажде моей напоили меня уксусом» (69 [68], 22).
Слова псалмопевца относятся к физической жажде, однако в устах Иисуса они затрагивают мессианский аспект крестных страданий. Умирающий Христос жаждет иного питья, нежели вода или уксус, как тогда, когда вблизи города Сихарь Он попросил самарянку: «Дай Мне пить» (Ин 4, 7). Тогда физическая жажда была символом, выражающим иную жажду - жажду обращения этой женщины. Сейчас, на кресте, Иисус жаждет нового человечества, которое должно вырасти из Его жертвы, чтобы исполнилось Писание. Поэтому евангелист связывает возглас, выражающий «жажду» Иисуса, с Писанием. Жажда умирающего на кресте Христа - окончательное выражение жажды крещения, которое Он должен принять, и огня, который должен возгореться на земле, - жажды, о которой Он говорил при жизни. «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие не совершится! (Лк 12, 49-50). Теперь это желание исполняется. Иисус подтверждает горячую любовь, вызывающую Его жажду принять это наивысшее «крещение», дабы нам всем открыть источник воды, истинно утоляющей жажду и спасающей (ср.: Ин 4, 13-14).
30. 11. 1988