|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

IV
3. Церковно-религиозный характер Византии. — Божественное происхождение императорской власти; церковный обряд коронования византийских императоров и праздничные их выходы в храме Св. Софии. — Влияние Церкви на политическую жизнь Византии; исторические примеры. — Господство Церкви в жизни общественной: право церковного убежища, суд Церкви над убийцами, молитва о примирившихся, патриаршее право печалования, церковная санкция в области гражданского частного права. — Церковь и семья; церковные обряды усыновления и побратимства. — Молитвы на разные случаи жизни общественной и частной. — Нравственные советы византийского боярина XI века

Византинизм характеризуется весьма живым и интенсивным отношением народа к религии. Византийское общество было религиозным по преимуществу. Вся жизнь византийцев — частная, семейная, общественная и даже политическая — носила отпечаток церковно-религиозных интересов. Религия составляла для них главное и исключительное начало жизни и пронизывало все ее содержание. Византийцы не знали отрицания религии из сознательной вражды к ней, жили преимущественно верой, питали глубокую и искреннюю преданность к «Матери-Церкви», имели большое уважение к духовенству и монашеству. Вот некоторые данные, указывающие на преобладание церковно-религиозного элемента в жизни византийцев.

Прежде всего император, по воззрению византийцев, был наместником Бога на земле и от Бога получил все, чем владеет. Отсюда, на императора была перенесена известная степень Божественного величия, выражавшаяся в наименованиях и внешних формах, из коих образовался своего рода культ императоров. Но византийский культ не проявлялся в апофеозе императоров, как это было в языческом Риме, а был лишь способом почтения церковной власти. Приписывая этой власти Божественное происхождение, византийцы прилагали к императору особые эпитеты, указывавшие и на религиозный характер его полномочия. Император назывался святым, Божественным, сыном Божьим, владыкой всех христиан или христианской вселенной; ему воздавалось богоравное (ίσόθεος) почитание, выражавшееся в поклонении (προσκύνησις), т. е. в наклонении головы до самой земли и целовании руки, и в славословиях (εύφήμιαι), т. е. в многолетиях и хвалебных эпитетах.³⁹ Вступление императора на престол сопровождалось церковным обрядом коронования. В первый раз этот обряд был совершен над императором Львом I Фракийцем (457-474) взамен римского поднимания на щите, и с того времени он составлял необходимую принадлежность царского вступления на престол, придавая ему религиозную санкцию. Чин коронования слагался в Византии постепенно, но его обогащение частностями и подробностями характерно в том отношении, что указывало на последовательно возраставшее влияние Церкви в акте вступления императоров на престол.⁴⁰ Высшей степени исторического развития коронационный византийский чин достиг в XIV в., когда и церковная сторона приобрела в нем преимущественное значение. Церемония происходила в храме Св. Софии, куда император являлся для слушания литургии. Перед началом ее он передавал патриарху собственноручно написанное исповедание веры, в коем обещался пребывать всегда верным и неизменным рабом и сыном Св. Церкви, защитником и покровителем ее, милостивым и человеколюбивым в отношении к подданным. Во время литургии, перед пением Святый Боже, патриарх выходил из алтаря, предлагал императору выслушать молитвы миропомазания и совершал самое помазание, произнося: свят. Затем из алтаря выносился венец, который и возлагался патриархом на голову царя со словами άξιος. Когда наступало время перенесения Св. Даров с жертвенника на престол, император входил в алтарь, облачался в ризу и, держа в руках крест и скипетр, принимал участие в великом входе. Во время причащения священнослужителей император опять входил в алтарь и раздельно причащался здесь тела и крови Христовой.⁴¹ Вообще, фактическое вступление императоров на престол являлось, в представлении византийцев, актом церковно-религиозным по преимуществу, прямым завершительным выражением Божественного происхождения царской власти.

Затем, религиозный характер императорской власти проявлялся в высочайших выходах по воскресным и праздничным дням в различные церкви столицы, а преимущественно в храм Св. Софии. Эти выходы обстоятельно описаны в замечательном памятнике византийской литературы — «Придворном Уставе» императора Константина VIII Багрянородного. Разделяясь на большие, средние и малые, в зависимости от праздничных дней, и на постоянные и случайные, в зависимости от назначения торжеств, — все эти выходы характерны в том отношении, что сообщали власти византийского василевса религиозный оттенок, выражали основную византийскую идею о царе как наместнике Божьем, оруженосце и втором, после Бога, вожде народа (ασπιδοφόρος και υποστράτηγος). Царь, вместе с патриархом и остальным духовенством, принимал участие в малом входе, совершал в алтаре каждение Свв. Престола и Распятия, начинал на середине храма великий вход, участвовал в целовании любви после возгласа на литургии Возлюбим друг друга..., причащался под обоими видами отдельно и т. д.⁴²

Наконец, известно, что византийские василевсы и каждый будничный день начинали молитвой в придворном храме, после чего уже приступали и к государственным делам. Таким образом, жизнь византийского царя тесно переплеталась с церковными выходами и религиозными процессиями, проходила в постоянном общении с патриархом и духовенством, совершалась под кровом Св. Софии и иных константинопольских храмов, из коих на царя и его дела всякого рода износилось благословение Божие, где царь вдохновлялся на дела благочестия и Православия, проникался сознанием о себе как наместнике Божьем на земле.

Церковь освящала и политическую жизнь Византии. Она являлась посредницей между враждовавшими политическими партиями, между законным правительством и претендентами на престол или бунтовщиками, она, в лице патриарха и духовенства, призывала мятежников к повиновению законной власти, примиряла враждовавшие в недрах Империи партии, утверждала власть василевса на идее Божественного ее происхождения, считая отступничеством (άποσταςία) всякое восстание против него и карая виновных анафемой.⁴³ Влияние Церкви на политический строй в Империи было так велико, что претенденты на византийский престол, обеспечив себе поддержку со стороны войска, прежде всего спешили заручиться содействием патриарха, авторитет которого в глазах народа имел громадное значение. Но патриархи в этом случае поступали по долгу справедливости и на основании утвердившегося в области византийского престолонаследия легитимизма. Любопытным в рассматриваемом отношении примером может служить эпизод из царствования Михаила VIII Палеолога, который достиг престола преступлением, ослепив законного его наследника Иоанна Ласкариса. Но современный патриарх Арсений резко осудил императора за преступление и даже отлучил его от Церкви, хотя сам и лишился за это патриаршей кафедры. Патриаршая анафема произвела на общество сильное впечатление и вызвала взрыв народного негодования против преступника. В интересах Михаила Палеолога было избавиться от патриаршей анафемы. Но ее снял с императора лишь второй преемник Арсения по кафедре — патриарх Иосиф. Византийский историк Георгий Пахимер так описывает обратное принятие Михаила в Церковь, происшедшее в храме Св. Софии в праздник Сретения Господня в 1268 г. По окончании торжественной литургии отверзлись царские врата и взору присутствовавших открылся целый сонм архиереев, окружавших престол, во главе с патриархом. Император Михаил в сопровождении оруженосцев, членов синклита и других правительственных лиц приблизился к царским вратам. Навстречу ему вышел из алтаря патриарх, окруженный архиереями. Подходя к первосвятителю, царь снял с головы диадему, повергся с открытой головой к ногам патриарха и, громко исповедав свое преступление, пламенно просил прощения. Патриарх, выслушав исповедь, развернул находившийся в его руках свиток и прочитал над поверженным долу императором подробное изложение его вины относительно ослепленного царевича, а в заключение произнес и прощение, и разрешение. Царь подходил к другому, третьему архиерею, каждому кланялся в ноги и у каждого просил прощения, а они, один за другим, держа в руках свиток, читали его и прощали, подобно патриарху. При этом многие проливали слезы, видя уничижение царственного преступника. Наконец царь поднялся, обновился священным веселием духа, помолился и, простившись, пошел во дворец. После этого он, по словам историка, с большей энергией принялся за политические и общественные дела.⁴⁴

Далее, Церковь нередко утверждала политические соглашения между соправителями, основываясь и в этом гражданском деле на церковных законах и отеческих уставах. Любопытным документом этого рода может служить акт политического договора между императором Иоанном V Палеологом и его сыном Андроником, состоявшийся в мае 1381 г. и санкционированный патриархом Нилом и его синодом. Между упомянутыми членами царской династии Палеологов происходила упорная политическая вражда из-за византийского престола, весьма выгодная для турок, которые пользовались междоусобиями в Империи для усиления своего политического и военного могущества за счет Византии. Наконец, не без участия патриарха и синода между отцом и сыном состоялось примирение. Сын обещал повиноваться отцу, который, в свою очередь, признал за ним право наследовать царский престол, — и оба поклялись свято соблюдать заключенный между ними по этому поводу письменный договор. При всем том оба они, сказано в документе, просили Святую Христову Церковь утвердить и обеспечить патриаршей и синодальной грамотой то, в чем они поклялись, для лучшего сохранения, исполнения и безопасности. И вот, патриарх и синод, идя навстречу этой просьбе, подтвердили своей грамотой политический договор императора и его сына, заключенный с целью благополучия ромеев и для обеспечения твердости власти и непоколебимости царства. «Тот из вступивших в договор, кто нарушит его условия, сперва подвергнется увещаниям со стороны патриарха и синода; если же не обратит на них внимания, то надлежащим образом будет изобличен, согласно со священными законами Церкви и уставами отцов и учителей; наконец, в случае неуспеха и этой меры виновный пусть знает, что сам патриарх и синод будут бороться с ним и противодействовать ему как преступнику клятвы и нарушителю интересов христиан, ибо Церковь Христова, — говорит синодальная грамота, — есть учительница мира, любви и единодушия, а не борьбы, раздора и вражды, от которых в мир и привзошло все зло, особенно в настоящее время».⁴⁵

Синод своим участием санкционировал и так называемые политические браки, которые устраивались и в Византии в интересах благополучия Империи. В 1355 г. состоялось сватовство царевича Андроника Палеолога с дочерью болгарского царя Иоанна-Александра — Марией. По этому поводу между византийским и болгарским дворами был заключен политический договор, подтвержденный клятвами с той и другой стороны. Патриарх Каллист и синод особым актом утвердили этот политический брак, признали действительность и взаимных клятвенных обещаний, а в случае нарушения синодального деяния грозили виновнику отлучением от Церкви.⁴⁶ По смерти болгарского царя Александра Византийская церковь вновь выступила охранительницей политических интересов Империи. В 1365 г. патриарх Филофей обратился к царю Иоанну, сыну Александра, с особым питтакием по поводу политического союза между двумя Империями. Указав в нем на прежде заключенный между Византией и Болгарией мирный договор, весьма важный для обоих государств ввиду наступления грозного врага, турок, патриарх увещевал болгарского царя Иоанна, чтобы он своей царской властью устранял все то, что может вызвать беспорядки и подать повод к нарушению традиционного мира: любовь и согласие между народами — вот заповедь Христа и учение Церкви, во имя коих патриарх и обращается с увещанием к царю.⁴⁷

В случае нарушения политической клятвы патриарх и синод подвергали виновных весьма суровой церковной каре. В доказательство можно представить следующий пример. В царствование Андроника II Палеолога (1282-1328) население Янинской митрополии в Эпире, воспользовавшись смертью правителя Фомы, присягнуло на верность византийскому императору. Вслед за тем, во время происшедших политических смут, янинцы отложились, вопреки клятве, от Византии и признали в достоинстве деспота сначала Николая, а потом Иоанна Дуку, по смерти коего признали над собой власть его жены и сына. Но в царствование Андроника III янинцы должны были подчиниться Византии, и вот в 1337 г. они обратились к патриарху Иоанну Калека с раскаянием и просьбой об уврачевании их тяжкого греха — клятвопреступления. Патриарх и синод наложили на них епитимью троякого рода, в зависимости от степени виновности каждой группы. Главные участники антиправительственной смуты и вожаки народного движения отлучались на три года от Святого Причастия; при этом в течение первых трех месяцев они не должны были присутствовать за богослужением в храме, а только лишь стоять вне храма, оплакивая свой грех, лишались в это время и антидора, и всякого освящения, должны были воздерживаться от мяса, а в среду и пятницу есть только сухой хлеб и пить одну воду и каждый день, за исключением субботы и воскресенья, делать по 50 поклонов; после первых трех месяцев виновные в течение года могли стоять в храме позади присутствовавших, наконец, в последний год и девять месяцев получали разрешение стоять и молиться вместе с верными, после чего удостоивались и Святых Тайн. Ко второй группе виновных относились те, кои примкнули к инициаторам преступления без всякого принуждения. Они отлучались от Святого Причастия на два года, причем это время также разделялось на три периода (два месяца, шесть месяцев, год и четыре месяца) для постепенного прохождения епитимьи, соответственно той последовательности, которая назначена и для первой группы. Для третьей группы виновных, которые действовали по принуждению и увлечению, — соответствующая епитимья налагалась на один год. Если среди виновных оказывались и лица священные, то они запрещались в священнослужении на три года, на два и на один, в зависимости от степени участия в клятвопреступлении. Женщины и дети подвергались той же епитимье, какая возложена и на мужчин, но срок ее применения ограничен 40 днями. Лишь ввиду приближения смерти подвергнутый епитимье мог сподобиться Святого Причастия. Наконец, те из священников Янинской митрополии, кои осмелились произнести церковное отлучение на всякого противившегося клятвопреступлению и, таким образом, присвоили себе архиерейскую власть, лишались права священнодействия и на второе трехлетие.⁴⁸

Патриархи иногда высказывали свои мнения по государственным делам большой важности. Когда при императоре Иоанне V Палеологе возникло дело о политическом союзе Византии с венецианцами и генуэзцами, патриарх Каллист I, участвовавший вместе с министрами в обсуждении условий договора, в 1361 г. обратился к царю с особым питтакием, в котором дает ему совет о том, как следует заключить этот союз в интересах Византии. На первом плане стоит полная неприкосновенность Церкви от какого бы то ни было латинского влияния, а затем в документе речь идет о полной свободе Византии в решении ее политических дел, о финансовом благоустройстве страны и т. п.⁴⁹

Представленных примеров, полагаем, достаточно для того, чтобы судить о благотворном воздействии Византийской церкви на политическую жизнь государства.

Обращаясь к общественной жизни Византии, мы и в этой области наблюдаем господство церковных идей, под влиянием коих многие стороны правового положения местного населения не только всецело прониклись духом религиозности и церковности, но и достигли такой нравственной высоты, которая вызывает справедливое изумление даже и в настоящее время. Так, известно, что император Юстиниан предоставил церквам право давать под своим кровом неприкосновенное убежище лицам, которым грозила явная опасность сделаться жертвами людской злобы и несправедливости или даже подвергнуться законному наказанию (т. наз. δίκαιον της ασυλίας — jus asyli); только виновные в тяжких уголовных преступлениях — убийцы, прелюбодеи и похитители девиц — не могли пользоваться этим правом.⁵⁰ А император Константин Багрянородный (945-959) распространил право убежища и на убийц, как тайных, так и явных, признав их по закону неприкосновенными и для частной мести, и для общественного суда, и предоставил суд над ними Церкви, которая и подвергала виновных публичному покаянию, церковной епитимье по канонам и заключению в монастырь на различные сроки.⁵¹ Новелла императора Константина о церковном суде над убийцами явными была в 1166 г. подтверждена императором Мануилом Комнином,⁵² а потом внесена Феодором Вальсамоном в толкование на VIII правило св. Василия Великого.⁵³ В Константинополе местом церковного убежища для преступников служила преимущественно Св. София.⁵⁴

Как же Церковь производила свой суд над убийцами, которые в силу гражданских законов всецело подлежали ее юрисдикции? Сведения об этом дает одна греческая запись, опубликованная покойным профессором А. С. Павловым по рукописи XV в. из Московской Синодальной библиотеки (№ 477) и описывающая порядок патриаршего судопроизводства над убийцами. Совершивший убийство (рассказывается здесь) спустя несколько дней после принятия его в храме Св. Софии являлся к патриарху и сообщал о своем преступлении. Патриарх передавал его протекдику (председателю церковно-уголовного суда), а этот — екклисиарху с тем, чтобы последний в продолжение 15 дней ставил виновного в притворе церкви, перед главными ее вратами, для публичного возвещения всем являющимся в храм о своем злодеянии и для испрошения у них молитв за себя. Затем составлялся формальный суд над преступником под председательством протекдика и в присутствии посторонних лиц. Подсудимый приводился в суд нагой, босой, со связанными впереди руками. Сначала он делал три земных поклона на восток (Богу), а после трижды кланялся суду — протекдику и екдикам. Потом председатель увещевал виновного — открыть суду без всякой лжи и утайки причину и способ совершения убийства. Виновный произносил свою исповедь, которую все, за исключением суда, выслушивали стоя, затем протоекдик, применительно к рассказу подсудимого, обращался к нему с поучением и назначал епитимью, после коей виновный опять совершал поклоны Богу, суду и посторонним, прося себе прощения, на что последние отвечали: «Бог простит тебя». Судопроизводство заканчивалось выдачей подсудимому грамоты протекдика с подробным описанием епитимьи и со внушением всем, особенно родственникам убитого, не препятствовать виновному выполнить его епитимью под опасением Божьего наказания. Церковная епитимья налагалась на срок в 15 лет,⁵⁵ по истечении коих убийца обыкновенно на всю жизнь заключался в монастырь.⁵⁶

Право суда над убийцами принадлежало не только патриарху, но и каждому из епархиальных архиереев,⁵⁷ а в последние времена существования Византии здесь создался институт «вселенских судей». Они ведали важнейшие преступления граждан и избирались большею частью из священников. Перед Евангелием они давали обещание судить по правде и судили в обстановке, не похожей на гражданские суды. Суд часто происходил в церкви; между книгами закона на первом месте было Евангелие, и суд производился более по правде Христовой и апостольской, чем по гражданским законам.⁵⁸

В византийских евхологиях часто встречается особая молитва о тех, кои перешли от вражды к любви (Ευχή έπι των από της έχθρας εις άγάπην μετιόντων) или примирились. Очевидно, молитва имела практическое назначение. Вот ее текст по списку XIII в. «Господи Боже наш, насадитель любви и возделыватель мира, податель единомыслия, даруй рабам Твоим сим, пребывавшим в несогласии, любовь, полноту закона, сокруши запутанные узы грехов их и не презри их в борьбе с дьявольскими грехами вражды, но в добром житии укрепи их, склонившихся друг к другу в любви, дабы в будущем, мужественно противостав господству лукавого, новыми подвигами избавить себя от проклятия; даруй им мудрость мира друг в друге о Христе Иисусе, дабы единодушно и едиными устами прославлять Тебя, Отца истинного света; подаждь им воспринять друг друга в любви, как и Единородный Сын Твой воспринял нас, даруй им, по любви ко Христу, служить друг другу, дабы в них умножилась действующая по любви к Тебе благодать и дабы им исполнить закон Христа Твоего, с Ним же Ты благословен и препрославлен со безначальным Твоим Духом».⁵⁹

В связи с правом церковного суда над уголовными преступниками у патриархов было и право ходатайства перед императорами о смягчении участи виновных, иначе — право печалования. Это право служило для патриархов средством проведения в административно-судебную среду начал милости и сострадания и всецело основывалось на христианской любви к ближнему. При императоре Никифоре Вотаниате патриаршее право печалования за осужденных и ссыльных преступников было до известной степени регулировано специальным постановлением (1079 г.), в силу коего Константинопольский патриарх получал возможность три раза в год напоминать царю о подвергнутых наказанию по суду и просить о смягчении их участи или о полном освобождении.⁶⁰ Это троекратное в течение года обращение к царю не исключало ходатайств патриарха и в частных случаях в пользу того или иного осужденного. Патриархи высоко ценили право печалования и пользовались им в широкой степени, как, например, патриархи Иоанн Ксифилин (1064-1075),⁶¹ Иосиф I (1268-1275),⁶² Иоанн Векк (1275-1282).⁶³ Иногда патриархи обнаруживали особое дерзновение в своих ходатайствах перед императорами. Историк Георгий Пахимер рассказывает такой факт патриаршего печалования. В царствование императора Иоанна Ватаца (1222-1254) был заподозрен в стремлении к царской власти его родственник, Михаил Палеолог. Царь, разгневавшись, приказал схватить его и заключить в тюрьму. Между тем Михаил говорил всем, что он невинно содержится в оковах. Об этом узнал современный патриарх Мануил (1244-1255) и, воспользовавшись своим пребыванием в Лидии, где был и царь, стал ходатайствовать перед ним за узника и просил сжалиться над последним как над жертвой клеветы. «Если ты, царь, — говорил патриарх, — отпустишь его и не совсем чистым от подозрения, то все же он даст клятву относительно будущего времени, принимая на себя и опасность подвергнуться церковному наказанию; связанный этим, он не допустит в свое сердце не только самого дела, но и мысли об отложении, и как христианин, боясь суда Божия, останется верным присяге, данной тебе и твоему роду». Царь обещал удовлетворить просьбу патриарха, если Михаил под поручительством иерарха впредь будет твердо хранить данную царю присягу. Спустя некоторое время патриарх, готовясь совершить литургию в присутствии царя, когда уже стоял у престола, окруженный архиереями, послал к находившемуся в церкви императору одного священника с просьбой освободить Палеолога. Царь тотчас приказал дать Михаилу свободу и с удовольствием отправил его к патриарху. Патриарх и собор архиереев сначала предложили Михаилу обычные увещания, а затем подвергли его церковному наказанию. После этого Михаил возвратился к царю и, по словам историка, удостоился великого расположения.⁶⁴

Влияние Церкви простиралось и на область гражданского частного быта. Купчие и дарственные грамоты, завещания и другие документы правового характера заключались и составлялись не на основании лишь формальных требований гражданского закона, но по мотивам и нравственно-религиозным, с призыванием Бога и Богоматери, с возложением упования на Их защиту и покровительство в исполнении договора. Вот обычная форма купчих, употреблявшаяся в XIII в. В начале документа продавец (например, поля) и все его семейные собственноручно ставили изображения святого креста. Документ начинался такими словами: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа и истинно и совершенно Преславной Госпожи нашей Богородицы и Приснодевы Марии». Затем излагалась сущность дела, причем участники его, указывая на «честные и животворящие кресты», собственноручно ими поставленные, утверждали, что продажа состоялась добровольно, независимо от всяких причин, «запрещаемых Божественными законами». Покупатель имеет право беспрепятственно пользоваться новым своим приобретением. Если же мы, говорят о себе продавцы, нарушим договор, то «не только будем иметь судьей Христа и Бога нашего, но и наследуем проклятия и анафемы 318 святых богоносных отец, и наш жребий да будет поставлен наряду с неблагодарным и предателем Иудой, который сказал: возьми, распни Сына Божия».⁶⁵ В заключение определялась и денежная неустойка. Документ обыкновенно составлялся в присутствии свидетелей из духовных лиц митрополии или патриархии и писался рукой митрополичьего или патриаршего юриста. Все они также подписывали документ и ставили на нем изображения святого креста.⁶⁶

В грамотах дарственных также преобладали мотивы религиозно-нравственные,⁶⁷ а тем более — в завещаниях.⁶⁸

Особенно велико было влияние Церкви на жизнь семейную. Церковь весьма ревностно охраняла этот очаг истинной нравственности и гражданственности, устраняла возникавшие в недрах семьи разногласия и споры, содействовала добрым отношениям между родителями и детьми, защищала сирот от посторонних посягательств на завещанное им наследство и т. п. Вот некоторые исторические свидетельства относительно этого. Трапезунтский император Василий I Комнин (1333-1340) удалил от себя законную свою жену и стал жить с другой женщиной. Об этом узнал Константинопольский патриарх Иоанн XIV Калека, отлучил эту женщину от Церкви, а Комнину отправил через Трапезунтского митрополита резкое синодальное послание, в коем под угрозой отлучения от Церкви обязывал императора опять сойтись со своей женой, а митрополиту повелевал воздействовать на него в этом направлении.⁶⁹ В 1316 г. Константинопольский синод и патриарх Иоанн XIII Глика сделали постановление об опеке над имуществом несовершеннолетних детей умершего Иоанна Каваллария ввиду того, что один из их родственников обнаруживал склонность воспользоваться этим имуществом. В число опекунов были назначены и два лица от патриархии — архонт монастырей Парадисос и диакон Семнон.⁷⁰

Особенно же часто приходилось патриархам и синоду разрешать дела о наследствах, о возвращении приданого, о разделе имущества между родственниками и т. п.⁷¹ А вот какое письменное обещание дал патриарху Матфею в 1401 г. один византиец. «Я, Георгий Вастагарий, даю настоящее обещание перед святейшим нашим господином и Вселенским патриархом, в коем и заявляю, что с настоящего дня я пребываю в мире с братом моим, люблю и уважаю его, а равно и жену его, а мою невестку; если же я откажусь от настоящего моего обещания и опять перейду к оскорблениям и беспорядкам, то подвергаюсь осуждению внести в народную казну 25 золотых (иперпиров), подлежу и другому наказанию, какое присудит святейший мой господин, Вселенский патриарх, — только если брат мой станет оказывать и мне надлежащий почет».⁷²

Трогательное впечатление производит византийский обряд сыновства, или усыновления (υιοθεσία, τεκνοποίησις). Он состоял не в каких-либо формальностях гражданского порядка, а в церковном освящении посредством молитвы или даже посредством совершения целого богослужебного последования (ακολουθία). Обряд происходил в храме; усыновлявший и усыновляемый становились перед Св. Евангелием, с зажженными свечами в руках, выслушивали богослужение, совершаемое священником, с призыванием Духа Святого на их союз любви, целовали святые иконы и друг друга. В заключение священник спрашивал отца: «Кого получаешь?» — «Сына, усыновленного Церковью», — отвечал отец. Священник тотчас вручал ему сына со словами: «Ныне ты получаешь духовного сына молитвами Пресвятой Богородицы, честных архангелов — небесных сил, святого Иоанна Пророка, Предтечи и Крестителя, святых славных апостолов...» и т. д. Усыновленный Церковью пользовался всеми правами сына родного.⁷³

Любопытен и обряд братотворения (άδελφοποιήσις), соответствовавший славянскому побратимству. И он освящался Церковью и состоял в богослужебном последовании. Желавшие вступить в побратимство являлись со священником в храм. Здесь ставился аналой со Св. Евангелием и крестом, перед которым и совершался обряд. Священник предлагал ищущим побратимства положить одну руку на Евангелие, перевязывал (ζώννει) их, давал им зажженные свечи и читал молитвы с упоминанием о братьях апостолах Филиппе и Варфоломее, святых мучениках Сергии и Вакхе, великомучениках Георгии, Димитрии и Феодорах, молясь о даровании им любви нелицемерной, веры непостыдной, света познания, дабы они в полноте были объединены светом братской любви, сохраняли обещания духовного братства, снисходили друг к другу в их падениях и не пылали злом в сердцах своих.⁷⁴

Вообще, идеал нравственного человека, по воззрениям византийцев, отличался по преимуществу церковным характером: на первом плане стояли искренняя набожность, соблюдение церковных уставов, посещение храма, почитание священного и монашеского чина, чтение и изучение Священного Писания и творений святых отцов и т. п. Таким образом, мирянин-византиец должен усовершенствоваться в тех же добродетелях, которые составляют идеал стремлений и для монаха.⁷⁵ И действительно, почти вся жизнь византийцев проходила в тесном общении с Церковью, под сенью богослужебного освящения, под руководством духовенства и монашества. Византийцы совершали общественные моления по случаю различных бедствий, например землетрясения, эпидемии, нападения врагов, голода, наводнения, во время плена, во дни скорбей и уныния, по случаю бездождия и т. п. Молитвой они начинали и постройку дома, обитание в новом доме, устройство колодца и отыскание воды, насаждение виноградника или сада, посев поля, собирание винограда и вообще плодов земли, жатву хлеба, постройку судна и отправление в плавание, лов рыбы и пользование сетями. Совершались у них особые молитвословия перед началом учения детей, перед чтением книг и слушанием, над больными различными болезнями, в какой-либо серьезной опасности, от укушения змеи, по случаю осквернения колодца, источника, сосуда, вина и масла, по случаю приношения новины — плодов, хлеба, вина и масла, во время падежа скота, о пчелах, при отыскании потерянной вещи и т. п.⁷⁶ Словом, почти каждое дело — общественное, семейное или частное — находило себе отклик в молитве, освящалось и благословлялось Церковью.

Насколько вообще жизнь византийцев была проникнута церковным характером и являлась оцерковленной, об этом может свидетельствовать и сочинение Стратегикон Кекавмена, византийского боярина XI в., занимавшего важный административно-военный пост в городе Лариссе. Это сочинение было издано академиком В. Г. Васильевским по рукописи Московской Синодальной библиотеки (№ 436).⁷⁷ По оценке знаменитого ученого, «Стратегикон» представляет ценный материал и высокий интерес для ознакомления с чисто византийскими воззрениями на жизнь и нравственность, на семью, общество и государство. Вот некоторые из советов и рассказов византийского боярина, предложенные им своему сыну.

«Выслушав мои слова о необходимости трудиться и бороться в жизни, — писал Кекавмен, — не вдайся в какие-нибудь неумеренные замыслы и труды и не погуби таким путем души своей, и, презревши Бога, не позабудь последования псалмопении, отправляемого православными мирянами, как-то: утрени и часов, а с ними вечерни и повечерия. Ведь эти молитвы существуют на укрепление жизни нашей и по этим службам мы познаемся как истинные рабы Божии... И не только тебе следует выполнять эти службы, но по мере возможности молись и в полночь, произнося хоть один псалом... И помолившись, предайся покою. Право, это не труд, а скорее наслаждение беседовать с Богом наедине» (гл. 93).

О милостыне Кекавмен говорит так: «Если кто-нибудь попросит тебя дать ему милостыню, подай с готовностью и не медля» (гл. 114). «Подавай (милостыню) во всякое время, вечером, утром и в полдень. Не имей для нее срока, но как только придет тебе на мысль, подай» (гл. 116).

Любопытны и советы относительно чтения книг. «Когда у тебя есть время, — пишет Кекавмен, — и ты не занят обязанностями военачальника, читай книги — и по истории, и церковные. И не говори: „Какая польза воину от догматов и церковных книг?" Нет, ты получишь чрезвычайную пользу» (гл. 54). «Читай много и научишься многому и, если не понимаешь, не теряй бодрости. Если прочтешь книгу неоднократно, Бог пошлет тебе разумение, и ты поймешь ее. Изучай Писание, как повелел Господь, но не делай его предметом праздного любопытства» (гл. 113).

«Чаще беседуй с монахами, — пишет также Кекавмен, — и если они неучены, не осуждай их: Божественные апостолы, будучи необразованы, просветили мир» (гл. 116).

Возвышенны суждения византийского боярина о любви и милосердии. «Яжелаю, — говорит он, —чтобы ты любил всех людей» (гл. 103). «Целью и стремлением твоим пусть будет благодеяние, не только друзьям, но и врагам твоим, а не причинение зла... Не дела только людей, но и мысли — перед лицом Бога. Ум твой пусть будет устремлен на добро, и Бог соделает добро с тобою» (гл. 108).

Итак, любовь ко всем людям и даже к врагам — вот основной мотив взаимных отношений у византийцев, центральный нерв в жизни частной и общественной. Что может быть выше и совершеннее этого величайшего принципа жизни? И не свидетельствует ли он о государстве оцерковленном, о народе истинно христианском? Не забудем, что этот принцип высказан в интимном слове к сыну человеком светским, проведшим жизнь среди невзгод и бурь военного времени, свободным от всякого стремления преувеличить свое значение и роль.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|