| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
История менталитетов
История менталитетов является составной частью того, что более широко называют «новой историей». Вторая половина двадцатого века свидетельствует о переходе от одного представления об истории к другому, притом что эти представления отнюдь не обязательно исключают друг друга. Мы очень долго были привязаны к событийной или биографической канве, которая в грубой форме сводится к истории великих битв и великих людей, и даже чаще, к истории великих людей, ведущих великие битвы. Новая же тенденция в конце XIX - начале XX века отразилась в школьных учебниках, которые, собственно говоря, и формируют подлинную историческую культуру.
Стремясь расширить поле своих исследований, историки привлекали к ним общественные науки, демографию, экономику и даже иногда целые направления философской мысли. Отсюда возникла склонность к новым историческим дисциплинам: социальной психологии, исторической социологии, или так называемой психоистории, границы которой весьма размыты. Экономическая история - дисциплина уже достаточно старая - обрела вторую жизнь благодаря прогрессу статистики, не говоря уже о появлении информатики. Таким образом в поле зрения исторической науки возникли объекты, которые сами по себе предметом ее изучения прежде никогда не являлись. Историки и раньше их, так сказать, «видели», но отстраненно, не воспринимая как собственно «свой» предмет: город, деревня, семья, сексуальность. Позднее число таких объектов, естественно, умножилось: старость, детство, женщины...
Появление «новой истории», разумеется, отразилось и на истории религии: историки Церкви со всей страстью принялись изучать формы благочестия и ханжества, паломничество как феномены коллективного поведения; их также стали живо интересовать суеверия, хотя в это понятие разные исследователи вкладывали разный смысл. Такое смещение центра интересов нельзя относить лишь на счет достижений последних лет. Школа «Анналов» - журнала, основанного во Франции в 1929 году Марком Блоком и Люсьеном Февром, - давно пробудила у историков интерес к такого рода проблематике. Эта школа, предвосхитившая современную историческую науку и проложившая ей путь, занималась, помимо прочего, и вопросами религии, однако, под своим особым углом зрения.
Позднее предмет и методы истории менталитетов получили уточнение в применении к религиозной сфере. Это, в частности, отразилось на изучении канонизации. Теперь вопрос уже встал не столько об анализе феномена святости канонизированных святых, сопровождаемом восхищением этим феноменом, сколько об изучении нужд и требований эпохи, приведших к канонизации того или иного святого. Вследствие этого, как выясняется, мы больше знаем о тех, кто канонизировал, чем о тех, кого канонизировали, и, тем самым, мы оказываемся вовлеченными в огромную область социологии святости, со всеми ее политическими, социальными, пастырскими и другими факторами36. История менталитетов не может обойтись без изучения массовых явлений, поэтому она нуждается в статистических сведениях и документальных свидетельствах. Многие из документов достаточно стандартны и единообразны по форме, за исключением, пожалуй, завещаний, поскольку там говорится о том, что покойный принимал особенно близко к сердцу: последняя воля умирающего обычно облечена особой торжественностью. В религиозном укладе прошлого финансовые распоряжения шли рука об руку с проявлениями благочестия. Об этом свидетельствует феномен пожертвований на заупокойные мессы. По завещаниям можно изучать формы и формулы выражения благочестия или факты отсутствия в них свидетельств о набожности умирающего; ценные сведения можно извлечь и из того, к чьему заступничеству прибегают в завещании: Христа, Девы Марии или святых. Можно также рассуждать о возможных адресатах завещательных распоряжений: это мог быть какой-то определенный орден, приход, больница и т.д. Некоторым исследователям нравится работать с документами инквизиции - неисчерпаемым источником подробностей повседневной жизни.
Итак, при условии, если он согласен работать со всеми теми источниками, честь которых была восстановлена «новой историей», перед историком открывается великое множество новых сфер приложения сил. К примеру, он может воспользоваться registre de catholicite, то есть досье, которое после Тридентского Собора (1545 - 1563) стали вести в приходах с целью фиксировать и контролировать церковную жизнь людей и, в частности, устанавливать, встречают ли они Пасху в своем приходе, как это начиная с ХШ века предписывалось каждому доброму христианину. Протоколы пастырских поездок, которые вел епископ или его представитель, часто разочаровывают, так как в них по большей части говорится о вещах, а не о людях. Из этих протоколов мы в подробностях узнаем о количестве подсвечников в каждом алтаре, но очень мало о том, сколь ревностна вера прихожан. Описания моментов обрядовой жизни являются равно ценными как для того, кто стремится проследить эволюцию форм благочестия, так и для того, кого интересует, какие теологические и духовные темы выступали на передний план в ту или иную эпоху. Так описания первого причастия дают богатый материал для детального изучения представлений приходского священства о богословии Евхаристии.
Современные исследователи используют в работе материалы из области искусства, литературы, права, экономики, то есть обращаются к тому, что прежде не играло никакой роли в изучении истории религии. Иконография, несомненно, всегда служила полезным источником по истории Церкви, но теперь современные средства воспроизведения и просмотра изображений позволяют более систематически анализировать их детали и выявлять структурные особенности.
Религиозная литература, с ее повторами и банальными общими местами, до сих пор не осваивалась в полном объеме. Авторы предшествующих эпох поступали весьма умно, оставляя за собой право изучать только выдающиеся произведения и почти полностью игнорировать заурядную литературную «продукцию». В свое время и на свой лад каждый из значительных мыслителей, таких, например, как Анри Времен и Мишель Серто, показали важность шедевров духовной литературы в целостном понимании данного периода истории религии и культуры. Сейчас же порой складывается впечатление, что мы злоупотребляем количеством принимаемых в оборот текстов, не всегда в должной мере заботясь об их достоинствах.
И все же, как нам оценить значение истории менталитетов в контексте истории Церкви? История менталитетов важна и плодотворна уже тем, что позволяет рассматривать предмет под самыми разными углами зрения. Она смогла, к примеру, прояснить для нас определения ребенка и детства, над которыми мы никогда бы не задумались сами; она показывает нам, сколь решающую роль играет образование человека, учит нас, каким образом усваиваются определенные роли в отношениях между взрослыми и детьми37. Новые области исследований с момента своего возникновения выводили на сцену и присущие им категории, такие, как сексуальная мораль, из которой часто делали тайну в предыдущие эпохи; экономическая мораль, строящаяся вокруг тезиса Макса Вебера38 (1864-1920) о связи протестантства и капитализма, тезиса, который сам по себе породил гигантскую историографию. Открылись также возможности исследовать мир народных верований, источником для изучения которого служат жизнеописания праведников, руководства для исповедников, сборники проповедей, хроники церемоний и праздников и др.
В этом смысле для «новой истории» все интересно или, но крайней мере, пригодно к использованию, поскольку через «неинтересное», благодаря его повторяемости и обыденности, открывается возможность проникнуть в повседневную жизнь христиан далеких времен. Однако следует в то же время признать и некоторую ограниченность новых методов. Когда история занималась исключительно святыми и героями, с их возвышенными деяниями, в ней не хватало обычной жизни, но зато тогда мы были ближе к тому, благодаря чему человек превосходил себя, к тому, во что он больше всего верил. Не выделять мудреца, святого и героя из общей массы народа (даже народа Божия), с его тяготами, беспамятством, повседневными трудностями, значит искажать всю картину. Случайно ли Жан Делюмо в своих работах по религиозной истории основное внимание уделяет таким теневым, мрачным сторонам, как страх, смерть, потребность в защите, отчуждение?39 Не попался ли он в ловушку своих методологических предпочтений? Одним словом, как нам представляется, на примере верующей массы, всего сообщества христиан труднее показать светлые стороны истории, нежели повествуя исключительно о героях и пророках.
История менталитетов обязывает исследователя обратиться к явлениям повторяющимся, к общим местам, банальностям, topoi, к клишированным, а то и затасканным выражениям, которые с самыми минимальными вариациями кочуют из текста в текст, из повествования в повествование. При таком подходе не может быть и речи о принципиальном разграничении между словами мудреца, героя или святого и фразами, истершимися от частого повсеместного повторения. Одни следует прояснять, а никак не оценивать, в сравнении с другими.
История менталитетов научила историков Церкви одной важной вещи, которая до сих нор оставалась незамеченной ими. Мы имеем обыкновение рассматривать идеи философов и теологов в том виде, какой те приобрели на протяжении веков, не всегда представляя себе, каким количеством напластований они могли обрасти за это время. Представления того или иного времени, накладывая на оригинал свой отпечаток, способны преобразить его до неузнаваемости, что на практике чаще всего и происходит. Вспомним хотя бы пособия, которые с помощью казуистических доводов обосновывали понимание морали как долга, чем полностью извращали идеи св. Фомы, смысл которых, наоборот, в этике добродетели и блаженства40.
История менталитетов порой приводит к релятивизации отдельной человеческой судьбы или даже к утверждению ограниченности человеческой свободы выбора, поскольку опирается на вскрываемые ею детерминизмы41. Она приглушает роль лидеров, вождей и великих людей, обязывая в то же время проводить различие между элитой и массой, что, в свете сказанного выше, делать не так легко.
Таким образом, пользуясь новыми методами, необходимо помнить и об их ограниченности. Эта ограниченность внутренне присуща количественному и материальному, то есть как раз тому, к чему в первую очередь и применяются эти методы. Действительно, можно обладать исчерпывающим знанием о доходах епархии или о статистических показателях производства в монастыре XVII века, но при этом пройти мимо того, что особенно волновало современников Людовика XIV и что для нас является неотъемлемой частью истории идей, - мимо буллы Папы Климента XI Unigenitus против янсенизма (1713)! Следует избегать исключительного использования каких-то одних методов, какими бы интересными и новыми они ни были. Посредством изучения менталитета и жизненных представлений людей, историк Церкви может пролить действительно новый свет на жизнь народа Божьего, если только сумеет при этом сохранить уравновешенность подхода.