| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
"И БЕРЕТ С СОБОЮ СЕМЬ ДРУГИХ ДУХОВ, ЗЛЕЙШИХ СЕБЯ"
Почему человек, которого Христос только что избавил от злого духа, снова подвергается опасности? В Евангелии злому духу приписывается свойство бесприютности, так что он стремится туда, где, как он считает, его "дом". Если же его "дом" стоит "пуст", да еще "выметен и убран", то злой дух "берет с собою семь других духов, злейших себя" и занимает старую квартиру. "И бывает для человека того последнее хуже первого" (Мф 12, 43 - 45; Лк 11, 24 - 26). Образ пустого дома встречается в Евангелии от ап. Луки, но не во всех рукописях. Ап. Матфей применяет этот образ еще к "этому злому роду", к иудеям, закосневшим в своем неверствии.
Итак, что же, человеку опасно быть освобожденным Иисусом от злого духа? Наверно, не опасно, но во всяком случае очень ответственно. "Вот, ты выздоровел,- говорит Господь, обращаясь к человеку, который лежал возле купальни у Овечьих ворот,- не греши больше, чтоб не случилось с тобою чего хуже" (Ин 5, 14). Исцеленный всегда теряет нечто, к чему он привык, теряет, например, то, что диавол именует "моим домом". Соответственно он, конечно, радуется, что исцелился, но и ощущает, что теперь ему чего-то недостает. Скажем, у кого-то диавольское начало состояло в страсти хулить всех и вся, становиться в позу всеобщего судьи. И вот теперь он избавляется от этого порока. Естественно, человек ощущает в себе, как после уборки, чистоту, но и отсутствие возлюбленной привычки воспринимается как лишение. Вместо критиканства теперь надлежит смиренно веровать. Или, предположим, некто привык быть хозяином своей жизни, изменять ее течение по своему произволу, хотя бы ради ощущения острого чувства полной свободы. Когда его исцеляют, мнимая абсолютная автономность обращается теперь в служение делу Господа. И такой человек также может отнестись к своему призванию как к порабощению, недостойному весьма. Действительно, с его точки зрения, каковы дальнейшие перспективы? Если раньше "все было доступно", то теперь надо полагать себя "рабом недостойным".
Итак, грешник подобен закоренелому наркоману. Когда наркоман подвергся лечению и исцелился, отнюдь не гарантируется невозможность рецидива. Из жизненного опыта известно, что при новой вспышке болезнь будет тяжелее и труднее для излечения, чем прежнее болезненное состояние. Уверовавшие на время, если их лишить веры, становятся фанатичными и циничными преследователями Церкви. А те, которые подлинно распознали свое личное призвание от Бога и все-таки не взяли его на себя, склонны в дальнейшем это призвание высмеивать. Этим они смущают многих и сбивают их с Божественного пути. Согласно ап. Иоанну, "от нас" вышло даже "много антихристов", но они, конечно, "были не наши" (1 Ин 2, 18 и сл.). Посторонний не может предать Христа -для этого у него нет ни повода, ни возможности. Предают дело Христово те ветви на лозе, которые, будучи отсекаемы за их неплодоношение, высыхают и затем пылают демоническим пламенем (Ин 15, 6 и сл.).
Поэтому когда Иисус Христос говорит о "чистоте" и "выметенности" у исцеленного, он имеет в виду не конечное состояние человека, а начало благодати. Благодать же предлагается: ее надлежит добровольно принять и соответственно строить теперь свою жизнь. Дом может быть "украшен" со всех сторон, но, если посмотреть на него с иной точки зрения, он все же может оказаться "пуст", если человек не наполнил его новой жизнью. Слова, которые Господь обратил к исцеленному у Овечьих ворот, в принципе адресуются каждому, кто получает отпущение грехов. Ведь в исцелении у человека отбирается нечто, а именно: то, что он, соглашаясь на грех, почитал частью самого себя. Отпущение греха тогда похоже на ампутацию какого-либо члена тела: прооперированный продолжает чувствовать этот уже отсутствующий член. И в этом случае прежнее душевное состояние обретает верх над верою. Ведь человек уверяет себя: "Я все тот же, как прежде". Соответственно даже если для Бога некоторый человек Justus, то для себя самого этот человек должен по-прежнему оставаться peccatus, ибо он-то знает себя лучше, чем его знает Бог. Тут еще нас подстерегает диалектика той самой ресса fortiter, которую, как пример непослушания, воспроизводит ап. Павел: "И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро?" (Рим 3, 8). "Оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?" (Рим 6, 1). Здесь делается, казалось бы, вполне логичный вывод из известного тезиса: "Когда умножился грех, стала преизобиловать благодать" (Рим 5, 20). Ал. Павел, однако, решительно отклоняет подобный вывод: он злонамеренно подбрасывается нам противоборцами (Рим 3, 8). "Мы умерли для греха: как же нам жить в нем?" (Рим 6, 2).
Для тех, однако, для которых конец бывает хуже начала, опровержение подобной диалектики не имеет веса. Вот почему так актуально предостережение Христово: Он, Тот Самый, Который есть мир, приводит к разделению человечества (ср. Мф 10, 34). Ложь, при наступлении правды, бесчинствует особенно безобразно. Здесь показателен риторический вопрос Иисуса Христа, апокалиптический по своей природе: "Но Сын Человеческий, пришед, найдет ли веру на земле?" (Лк 18, 8).