|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

ЯЗЫК И СМЫСЛ⁹¹

§1. Цель исследования.

В настоящей работе я намерен выяснить некоторые семасиологические понятия, которые, как мне кажется, весьма важны для методологии наук и теории познания. Среди прочего я предложу определение смысла выражений. Понятие «смысл», которое имеется здесь в виду — это не понятие субъективного смысла, появляющегося в некоторых психических актах, результатом которых является понимание этого выражения некоторым человеком. Говоря о «смысле выражения», мы будем иметь в виду нечто интерсубъективное, что присуще какому-то звуку языка относительно языка же, а не с точки зрения человеческой личности. Важность понятия интерсубъективного смысла выражений для методологии и теории познания следует хотя бы из того, что утверждения наук являются ничем иным, как смыслом некоторых предложений, полагающимся этим предложениям в определенном языке, а познание (в отличие от познавания), по крайней мере в своем наиболее совершенном виде, это как раз и есть смысл некоторых предложений и, возможно, иных выражений.

Несмотря на важность, которой обладает понятие смысла в теории познания, насколько мне известно, нигде более это понятие точно не было определено; большей частью довольствовались обращением к некоторому «вниканию», некоторой «интуиции» того, что понимается под «смыслом». На нашем пути к определению «смысла» мы будем продвигаться отчасти аналитически, отчасти синтетически и безапелляционно. Так, мы будем стараться, чтобы наше определение «смысла» так долго, как только возможно, оставалось в согласии с обыденным пониманием этого термина. Это будет возможно, однако, только до некоторой степени, поскольку мы стремимся к дефиниции, которая должна определить понятие точно и строго. Однако объем обычного понятия «смысл» не является четко очерченным. Поэтому, стремясь точно обрисовать это понятие, мы вынуждены дать себе некоторую свободу, четко очерчивая границы его объема в размытом контуре обычного понятия. Эту границу можно провести так или иначе, причем вследствие нечеткости обычного понятия каждый выбор будет равноправен. Однако не каждый выбор будет обладать одинаковой ценностью с точки зрения его применения, т. е. с точки зрения результатов, которые можно было бы получить с его помощью.

Предлагаемое нами определение «смысла» является именно такой дефиницией, которая влечет за собой далеко идущие последствия, ибо она ведет в теории познания к позиции, которую мы определяем как радикальный конвенционализм. Этим следствиям результатов настоящей работы мы посвятим отдельную статью, которая вскоре должна появиться в журнале «Erkenntnis» под заголовком «Образ мира и понятийный аппарат»⁹².

Поскольку настоящая статья должна подготовить почву для ее эпистемологических следствий, то прежде всего обратим внимание на некоторые различия в процессах познания, особенно в процессах суждения.

§2. Суждение и его виды.

Мы различаем суждения в логическом и психологическом смысле. В психологическом смысле суждениями являются некоторые психические явления, о характеристике которых много писалось и говорилось. Мы не намерены участвовать в этом споре, но только хотим обратить внимание читателя на определенные виды процессов суждения, отказываясь приводить точные дефиниции этих видов. Удовлетворимся их упоминанием.

Существуют процессы суждения (назовем так суждения как психические явления, в отличие от суждений в логическом смысле, которые в дальнейшем будем называть кратко суждениями), которые можно адекватно выразить предложениями некоторого языка. Такие процессы суждения назовем артикулированными процессами суждения. В противоположность им существуют такие процессы суждения, которые нельзя выразить адекватно при помощи предложений; назовем их неартикулированными процессами суждения. Рассмотрим пример, который послужит нам иллюстрацией неартикулированного процесса суждения: в тот момент, когда я сижу за столом и пишу эти слова, в комнату входит курьер и вручает мне письма. Я замечаю это, не прекращая работы. Фиксация этого события состоит из различных переживаний [verschiedene Erlebnisse], в частности, из некоторых процессов суждения. Стремясь придать им словесное выражение, я замечаю, что какие бы с этой целью не были выбраны слова, я адекватно не выражу ими процессов суждения, которые произошли во мне. Эти процессы имели достаточно туманный вид, тогда как процесс суждения, выраженный однажды в словах, обладает гораздо более четкими очертаниями. Попробуем наш процесс суждения облечь в слова. Это можно было бы попробовать осуществить при помощи следующих предложений: «курьер входит в комнату», «Евгений входит в комнату», «Евгений открывает дверь», «Евгений пришел», «Он пришел» и т.д. Каждое из этих предложений пригодно как адекватное выражение для другого процесса суждения, поскольку все процессы суждения, адекватно выраженные этими предложениями, различаются между собой с точки зрения своего содержания. Но то, что я подумал, увидев входящего служителя, в равной степени удается достаточно хорошо выразить при помощи каждого из этих предложений, из чего следует вывод, что каждым из этих предложений оно выражено не совсем точно. Это выглядит так, как если бы мы хотели провести в солнечном спектре линию, отграничивающую красный цвет от оранжевого. Можно пытаться это сделать по-разному. Каждая такая попытка одинаково удачна, но поскольку она отличается от прочих попыток, то она в той же мере неудачна, как и любая другая.

В повседневной жизни с такими процессами суждения мы сталкиваемся на каждом шагу. Переходя через улицу и замечая приближающийся автомобиль, я высказываю суждение, но кажется, ни одно из предложений языка точно не соответствует моему суждению. Подобное происходит и тогда, когда мы вспоминаем о деле, которое следует исполнить. То же самое в случае, когда при решении научной проблемы в голову приходит первая идея. Общеизвестно, сколько нужно положить труда, прежде чем первая, сходу вообще не поддающаяся выражению идея настолько не прояснится в мыслях, что ее можно будет облечь в слова.

Не будем здесь дискутировать о том, заслуживают ли психические процессы, подведенные под название неартикулированных процессов суждения, вообще называться процессами суждения. Достаточно того, что мы обратили на них внимание. Для наших рассуждений важно то, что в дальнейшем мы будем принимать во внимание единственно артикулированные процессы суждения.

В артикулированном суждении часто (если не всегда) происходит тихое либо громкое произнесение (или же чтение, записывание, слушание и т. д.). Это значит, что артикулированное суждение является сложным психическим процессом, в котором чаще всего можно более или менее фрагментарно выделить наглядное представление словесного образования. Это представление сплетается еще с некоторыми иными составляющими, почти не поддающимися при анализе выделению, в целостное артикулированное суждение. По нашему мнению, было бы ошибкой охарактеризовать этот процесс так, как будто бы в этих случаях суждение сопутствовало наглядному представлению предложения только в силу ассоциативности. Это представление сливается с процессом суждения в одно переживание и составляет, как это убедительно показал Гуссерль⁹³, его существенную составную часть.

Артикулированное суждение, существенной составной частью которого является наглядное представление предложения, назовем вербальным суждением. Мы оставляем в стороне вопрос о том, существует ли вообще артикулированное и невербальное суждение. Научное суждение в стадии зрелости всегда совершается в вербальном мышлении. Среди тех составляющих вербального процесса суждения, которые выходят за рамки самого представления предложения, следует выделить момент убеждения, т.е. момент утверждения. Он может быть позитивным или негативным в зависимости от того, состоит ли суждение в признании или отбрасывании, причем момент утверждения может иметь различные степени интенсивности. Когда момент утверждения совершенно отсутствует, то мы имеем дело с тем, что Мейнонг называет «Annahme». Процесс суждения с позитивным моментом утверждения мы называем позитивным убеждением, тогда как процесс суждения с негативным моментом утверждения — негативным убеждением.

В дальнейших выводах мы будем пользоваться оборотами «X признает предложение Z», а также «X отбрасывает предложение Z». Первый из этих оборотов означает, что «X при помощи Ζ выражает позитивное убеждение». При этом не обязательно X должен высказывать или писать предложение Z, но он может также слышать это предложение или читать, наконец, он вообще не обязан воспринимать его чувствами, а может его себе только воображать. Тогда X переживает всегда словесный процесс суждения с положительным утверждением, составляющей представления которого является представление предложения Z.

«X отбрасывает предложение Z» не то же самое, что «X признает отрицание предложения Z». Отрицание является иным видом утверждения, чем признание. Различие между отбрасыванием предложения Ζ и признанием предложения Ζ заключается не в том, относительно чего (т.е. относительно предложения Ζ или относительно его отрицания) мы занимаем одну и ту же (а именно, позитивную) позицию утверждения. Различие между признанием предложения Ζ и отбрасыванием предложения Ζ состоит в том, что относительно одного и того же предложения Ζ мы один раз занимаем позитивную позицию, а второй раз — негативную.

«X отбрасывает предложение Ζ» означает: «Х занимает негативную позицию в отношении того предложения, которым бы он воспользовался для выражения признания предложения Ζ». Отрицательное убеждение, заключающееся в отбрасывании предложения, и положительное убеждение, заключающееся в признании этого же предложения, называются противоположными убеждениями. Вышеприведенное пояснение необходимо дополнить еще следующим замечанием. Когда мы говорим, что X признает предложение «падает снег», то мы не имеем в виду то, что X выражает такое суждение, которое обычно русский выражает предложением «падает снег». Говоря, что X признает предложение «падает снег», мы не задумываемся над тем, пользуется ли X этим предложением так, как это ему предписывает делать русский язык, или же иначе. Таким образом, когда мы здесь говорим, что X признает предложение «падает снег», то из этого не следует, что X верит в то, что падает снег. Мы имеем в виду только то, что со словесным звучанием этого предложения X связывает некоторое положительное убеждение. Возможно, что это такое убеждение, какое русский язык приписывает этой вербальной конструкции; возможно также, что это соответствие иного вида.

В школе Брентано используются предложения формы «X признает Y», понимаемые как утверждение, что Υ является тем предметом, в существование которого верит X. Наши вышеприведенные объяснения относительно этого оборота ясно показали, что мы пользуемся им в совершенно ином смысле, на что еще раз обращаем усиленное внимание. И это все, что можно сказать о суждении как психическом процессе.

Обратимся теперь к суждению в логическом смысле [logischer Hinsicht]. Под суждением в логическом смысле мы понимаем смысл, который соответствует предложению в некотором языке. Если мы имеем дело с артикулированным процессом суждения, который удается выразить в предложении Ζ языка S, тогда назовем смысл, которым это предложение обладает в этом языке, также содержанием этого процесса суждения. (Здесь не стоит вопрос о том, можно ли неартикулированным суждениям также приписывать нечто такое, как содержание). Суждение (в логическом смысле) может быть утвердительным либо отрицательным, однако оно не может быть признающим или отбрасывающим, поскольку моменты утверждения содержатся только в психологическом процессе суждения, но не в его содержании.

§3. Соответствие смыслов как необходимая характеристика языка.

Язык однозначно не характеризуется лишь своим запасом слов и правилами своего синтаксиса, но также и способом, каким словам и выражениям соответствует их смысл. Если бы кто-нибудь пользовался словами русского языка, но связывал бы с ними иной, чем обычно, смысл, то мы определенно не приняли бы этот язык за русский, разве что за какой-то тайный язык.

Таким образом, к характеристике однозначности языка относится соответствие между его звуками (или же написанными знаками и т.п.) и их смыслом. Это соответствие назовем характерным для языка соответствием смыслов. Оно еще не произведено, если устанавливается соответствие слов или выражений языка и названных ими предметов, так как, во-первых, не все выражения называют предметы, но лишь те из них, которые имеют номинативный характер, т.е. имена; тогда как смыслом обладают все слова и выражения языка. Во-вторых, два выражения могут называть один и тот же предмет, однако обладать различными смыслами. Так, например, выражения «самая высокая вершина в Европе» и «самая высокая вершина в Швейцарии» называют один и тот же предмет, однако имеют различный смысл. Традиционная логика не занималась смыслом всех выражений, но в своих выводах ограничивалась смыслом имен, которые отождествляла с содержанием понятий, соответствующих этим именам. Тот же пример, который выше послужил выяснению различия между смыслом имени и предметом, который обозначен этим именем, может служить в традиционной логике указанием на различия между содержанием и объемом понятия (номинального). Содержание понятия и смысл имени являются хотя и достаточно близкими, но разными понятиями.

§4. Правила смысла.

Мы бы зашли слишком далеко, если бы уже сейчас захотели привести определение термина «смысл выражения»⁹⁴. Короткие замечания, которые мы посвятили этому термину, предназначались лишь для устранения наиболее заметных недоразумений.

В этом параграфе мы намерены привести основополагающий для дальнейшего изложения настоящих рассуждений тезис, который временно и еще очень неточно можно сформулировать следующим образом: смысл, которым обладают выражения языка, в определенной степени определяет правила употребления этих выражений. Этот тезис, которому позднее мы придадим точную формулировку, мы сейчас объясним и обоснуем.

Смысл, который кто-нибудь связывает с некоторым выражением, зависит от типа мыслей, которые им выражаются или обычно выражаются. Смысл, которым наделено выражение, определяет, таким образом, соответствие между этим выражением и определенного вида мыслями. Конечно, все те, кто пользуется одним и тем же выражением в одном и том же смысле не обязаны в числовом отношении связывать с ним одну и ту же мысль (понимаемую как психически реальный, индивидуальный процесс). Естественно, это было бы невозможно у различных личностей, а также и у одного человека, пользующегося одним и тем же выражением в разное время. Мы лишь утверждаем, что если они должны всегда пользоваться одним и тем же выражением в одном и том же смысле, то они должны всякий раз связывать с этим выражением мысли, принадлежащие к типу, однозначно определенному смыслом этого выражения.

Здесь мы не будем пытаться определить, на основе чего выделяются те типы мыслей, которые ставятся в соответствие выражениям посредством их смыслов. Вместо этого мы подробнее займемся последовательностью шагов, служащей обнаружению недоразумений. Речь здесь идет о шагах, служащих обнаружению того, что кто-то связывает с каким-то выражением, например, с каким-то предложением, смысл, отличный от нашего. Рассмотрим сначала пример такой последовательности шагов.

Допустим, что не совсем деликатно коснулись чьего-то обнаженного и еще чувствительного зубного нерва. Этот кто-то вздрогнул и издал крик. Без сомнения, в этой ситуации было бы излишним спрашивать, ощутил ли он боль. Однако представим, что такой вопрос поставлен и пациент ответил на этот вопрос отбрасыванием [Verwerfung] предложения «болит». Как следует оценить это поведение? Во-первых, можно допустить, что пациент лгал, т.е. в действительности он не отрицал предложение «болит», а лишь делал вид, что отрицает это предложение. Во-вторых, существует возможность того, что пациент не лгал и действительно отрицал предложение, но вместе с тем не ощутил никакой боли. Наконец, существует также возможность, что пациент не врал, а значит отрицал предложение «болит», и, действительно, ощутил боль, но с этим предложением связывал иной смысл, чем мы. Во всяком случае мы исключаем такую возможность, чтобы кто-нибудь, ощущая боль и отрицая при этом предложение «болит», связывал с этим предложением тот же смысл, что и мы. С того момента, как мы убедились, что кто-то, ощутив боль, отрицает предложение «болит», делается вывод, что он связывает с этим предложением иной смысл, нежели мы.

Тем самым мы отыскали последовательность шагов, служащую обнаружению недоразумений. Ее схему можно было бы сформулировать таким образом: намереваясь решить, использует ли кто-нибудь определенное предложение в том же смысле, что и мы, находим для этого предложения некоторый выделенный тип переживаний, тем отличающийся, что переживаний этого типа нам достаточно для решительного принятия данного предложения. Обнаружив, что изучаемый индивид несмотря на наличие переживания этого типа отбрасывает предложение, мы отсюда делаем вывод, что он с этим предложением связывает иной смысл, чем мы. Отметим еще, что этот вид переживаний, соответствующий данному предложению, является особенно выделенным, и это выделение заключается не только в том, что наличие переживания этого вида совершенно достаточно мне для признания этого предложения; оно должно непосредственно приводить к признанию этого предложения, т.е. переход от переживания к признанию предложения не может быть разбит на несколько шагов. Если, например, признания некоторых посылок (это ведь тоже можно назвать переживанием) мне достаточно для принятия отдаленного заключения, а кто-то другой, признавая эти же посылки, все же отрицает предложение, в котором я выражаю заключение, то я не буду это считать доказательством существования недоразумения между нами относительно предложений — посылок или заключения, но смогу это для себя иначе объяснить. Какой выделенный тип переживаний в обсужденном выше смысле соответствует данному предложению — это можно от случая к случаю обнаружить на основе языковой интуиции.

Описанные выше шаги давали бы бесспорные результаты, если бы их применение на практике не было всегда затруднено тем обстоятельством, что никогда нельзя с полной уверенностью утверждать, что у другой личности, действительно, имеется переживания соответствующего рода и действительно ли она отбрасывает соответствующее предложение, или же только создает видимость отбрасывания. Тем не менее утверждение, образующее основание этих шагов, а именно, утверждение о том, что если кто-то, испытывая переживание вида D отбрасывает предложение Z, то он с этим предложением связывает иной смысл, чем мы, является аподиктически достоверным, если только этот вид переживаний оказался соответственно подобранным. Едва ли нужно говорить о том, что таким образом можно утверждать только существование недоразумения, но нельзя утверждать, что произошло понимание. Другими словами, приведенное выше описание последовательности шагов является лишь необходимым, но не достаточным критерием того, связывает ли кто-то другой с некоторым предложением тот же смысл, что и я.

Рассмотрим еще и иной пример обнаружения недоразумений. Допустим, что некто равно признает как предложение «если А, то B», так и антецедент «A» этого условного предложения, однако отбрасывает его консеквент «B». Если он, действительно, так поступает, а не только делает вид, то с целью выяснения такого поведения можно допустить, что в момент отрицания консеквента «B», он успел уже забыть о том, что признал посылки. Однако если он помнит о них в момент отрицания консеквента «B», то для нас это безошибочный признак того, что он пользуется по крайней мере одним из выражений «если А, то В», «А», «B» не в том самом смысле, что и мы. А именно, мы считаем невозможным, чтобы некто, пользующийся выражениями русского языка в том же смысле, что и мы, признавал предложение вида «если А, то B» и его антецедент «А», и вместе с тем отрицал его консеквент «B».

Рассмотрим внимательнее утверждения, на которых мы основывались в обоих приведенных выше примерах. Первое утверждение гласит, что невозможно одновременно с чувством боли испытывать негативное убеждение, заключающееся в отбрасывании правильно понимаемого по-русски предложения «болит». Таким образом, это утверждение говорит о невозможности появления в сознании переживаний некоторого вида (ощущения боли) одновременно с иным переживанием (отрицательным убеждением определенного вида). Обозначим через «H» тип мысли, соответствующий предложению «если А, то B» в силу его русского смысла, через «V» — тип мысли, соответствующий антецеденту «А» в силу его русского смысла, а через «N» — тип мысли, соответствующий консеквенту «B» в силу его русского смысла. Тогда второе утверждение может быть сформулировано следующим образом: одновременное переживание положительных убеждений вида Η и V исключает возможность одновременного переживания отрицательного убеждения, противоположного мысли типа N.

В таком понимании утверждения, составляющие основу последовательности шагов, служащих обнаружению недоразумений, звучат так, как будто речь в них идет только о психологическо-эмпирических истинах. По нашему мнению, дело обстоит иначе, поскольку оба установленных выше утверждения не были заимствованы из опыта, но являются аналитическими. Им не угрожает опасность быть опровергнутыми в опыте, подобно тому, как это не грозит, например, предложению, что нагретая при нормальном давлении до 100° С вода закипает.

Общеутвердительное предложение вида «каждое А есть B» только тогда требует эмпирической проверки и только тогда оно может быть опровергнуто опытом, если о некотором X можно утверждать, что оно есть А без обращения к тому, что X есть В, или к каким-либо иным данным, из которых можно было бы вывести, что X есть В. Если вопрос, действительно ли X есть А, нельзя решить без предварительного утверждения (в вышеприведенном смысле), что X есть B, то скажем, что свойство быть В является для понятия А конститутивным [konstitutiv ist]. Предложение «все петухи поют» требует эмпирической проверки и может быть опровергнуто опытом. Предложение «каждый петух является птицей» не зависит от свидетельств опыта, поскольку нельзя утверждать о некотором X, что он является петухом до тех пор, пока остаются сомнения, является ли X птицей. Точно так и предложение «нагретая до 100°С при нормальном давлении вода закипает» не является эмпирическим предложением и не может быть опровергнуто в опыте, поскольку свойство «кипеть при нормальном давлении» является конститутивным для понятия воды, нагретой до 100°С.

Не так ли обстоит дело и с нашими двумя вышеприведенными утверждениями? Рассмотрим утверждение: тот, кто правильно понимает по-русски предложение «если А, то B», тот не может отбросить консеквент «B», если признает условное предложение «если А, то В» и его антецедент «А». Разве можно с какой-то долей уверенности утверждать, что некто правильно понимает по-русски предложение «если А, то В», если еще не известно, сможет ли он отбросить консеквент, признав условное предложение и его антецедент? Или разве можно утверждать, что некто связывает с предложением «болит» смысл, сопоставляемый ему в русском языке, если еще не исключено, что он отбросит это предложение тогда, когда будет одновременно испытывать боль? По нашему мнению, это невозможно, а тем самым в обсужденных выше утверждениях приведены свойства, конститутивные для понятия употребления этих предложений в соответствии с их смыслом. В этом месте мы еще не можем точно доказать утверждение, поскольку наши рассуждения находятся в стадии неуточненных понятий, в которой еще невозможно ничего точно доказать. Однако мы убеждены в истинности нашего утверждения и склонны полагать, что и читатель согласится с нами. Впрочем не будем более задерживаться на этом.

Анализ шагов, служащих обнаружению недоразумений, показал нам, что существует связь между смыслами, соответствующими выражениям языка, и способом, которым мы пользуемся в этих выражениях, связь, которую можно сформулировать, например, в следующих правилах: лишь тот связывает с выражениями русского языка подчиненный им в этом языке смысл, кто, испытывая такого-то и такого вида чувства (например, чувство боли), готов признать некоторое предложение (например, болит). Анализ второго примера привел нас к следующему утверждению: только тот связывает с выражениями русского языка смысл, соответствующий им в этом языке, кто признавая предложение вида «если А, то B», а также «A», готов признать также предложение «B».

По-видимому, для каждого языка, в котором смысл его выражений однозначно определен, можно установить правила, поддающиеся формулированию по следующей схеме: только тот со словами и выражениями языка S связывает смысл, сопоставленный им этим языком, кто в ситуациях типа L готов признать предложение типа Ζ (причем «Ζ» может оказаться функцией «L» или же составной частью «L», как это имело место во втором примере). При этом «X готов в ситуации L признать предложение Ζ» означает ни что иное, как: «если X в ситуации L ответит на вопрос, представленный предложением Ζ со знаком вопроса, то он тем самым признает предложение Ζ». Далее, поскольку ответ на вопрос, выраженный предложением Ζ со знаком вопроса может состоять только в признании или отбрасывании предложения Ζ, то можно вместо «X отвечает на вопрос, представленный предложением Ζ со знаком вопроса» сказать также «X признает предложение Ζ либо X отбрасывает предложение Ζ». Таким образом, мы можем наше понимание этой готовности объяснить следующим образом: «X готов в ситуации L признать предложение Z» значит то же, что «если X находится в ситуации L и при этом или признает предложение Z, или отрицает его, то X признает предложение Z». Последнее объяснение совершенно исключает из этой «готовности» мифологическое понятие психической предрасположенности.

Такого типа правила можно сформулировать для различных языков. Коротко назовем такие правила правилами смысла. Следовательно, правила смысла устанавливают соответствие определенных предложений ранее названным, особо выделенным типам данных, при переживании которых отбрасывание данного предложения может произойти единственно при нарушении его смысла.

Однако не для всех языков можно сформулировать все правила смысла точно и безапелляционно. Причину мы приведем позже. Однако для искусственного языка символической логики эту задачу можно решить легко и полностью. Обычное исчисление предложений с примитивными знаками «É» и «~» имеет два т. н. правила вывода. Ими являются: правило отделения, которое позволяет вывести «B» из «А É В» и «А», а также правило подстановки. Кроме того, следующими правилами вывода являются еще дефиниции (если их понимать как правила замены одних выражений другими). Все правила вывода можно легко преобразовать в правила смысла. Так, например, из правила отделения можно следующим образом образовать правило смысла для знака «É»: «только тот со знаками языка логистики связывает смыслы, которые подчинены этим знакам посредством этого же языка, кто готов признать предложение «B», если признает предложения вида «A É B» и «A». Из определения знака «Ú», позволяющего подставлять «AÚB» вместо «~AÉB», вновь можно образовать следующее правило смысла: только тот связывает со знаками языка логистики смыслы, соответствующие этим знакам в языке логистики, кто готов признать каждое предложение S₁, получающееся из предложения S₂ в результате замены выражения вида «~AÉB» выражением «AÚB», если он признает предложение S_2. Так же, как для этого искусственного языка, для естественных языков можно было бы также установить аналогичные правила смысла, хотя это начинание встретилось бы с большими трудностями и его не удалось бы осуществить исчерпывающим образом.

Итак, смысл слов и выражений некоторого языка определяет обсужденные выше правила смысла, требующие от каждого, кто пользуется этим языком, определенных действий в отношении узнавания предложений этого языка в некоторых ситуациях. Кто не руководствуется этими правилами смысла, тот тем самым доказывает, что с выражениями, принадлежащими этому языку, он не связывает того смысла, который им в этом языке соответствует, а следовательно пользуется не этим языком, но каким-то другим, одинаково звучащим. Действия по этим правилам смысла протекают подобно действиям в соответствии с правилами фонетики или синтаксиса. Ими можно руководствоваться, хотя их не нужно знать очевидным образом. В том, что правила смысла требуют признания данного предложения, мы убеждаемся тогда, когда замечаем, что противоположное поведение, т.е. отбрасывание этого предложения вместо его признания, должно быть понято как нарушение соответствия смысла, присущего данному языку. Признание предложений, происходящее по правилам смысла, отличается четкой очевидностью и окончательной категоричностью⁹⁵.

§5. Дедуктивные, аксиоматические и эмпирические правила смысла.

Перечислим теперь некоторые виды правил смысла, встречающиеся в существующих языках. Я в состоянии привести три, называя их правилами 1) дедуктивными, 2) аксиоматическими, 3) эмпирическими, не претендуя на полноту перечисления.

Правило смысла, приведенное ранее по формуле правила отделения, представляет собой пример дедуктивного правила смысла. Ему можно было бы придать следующую формулировку: только тот связывает с выражениями русского языка подчиненные ему в этом языке смыслы, кто готов признать предложение «B», если он признает предложение «если А, то В» и его антецедент «А». Как уже упоминалось выше, можно рассмотреть другие примеры дедуктивных правил смысла, исходя из определения. Например, если в языке арифметики «2» определено как «1+1», то в этом языке является обязательным правило: только тот связывает со знаками арифметики смысл, который им присущ в языке арифметики, кто готов признать предложение Z, содержащее знак «2», если он признает предложение, отличающееся от Ζ только тем, что вместо «2» в нем находится знак «1+1».

От всякого, кто хочет пользоваться выражениями данного языка в согласии с их смыслами, каждое дедуктивное правило смысла требует готовности определенным образом выводить следствия из некоторого вида посылок. Таким образом, дедуктивное правило смысла подчиняет каждому предложению некоторого типа, как посылке, предложение иного типа как заключение (или же, если правило смысла требует готовности вывода из нескольких посылок, тогда оно ставит в соответствие каждому классу предложений определенных типов, как посылкам, определенный тип предложения как заключению).

Отсюда очевидно, что каждое дедуктивное правило смысла определяет отношение, членами которого являются предложения (или же классы предложений и предложения), но и это отношение взаимно однозначно соответствует этому правилу смысла. Область, противообласть и поле этого отношения назовем областью, противообластью и полем этого дедуктивного правила смысла. В то же время объемом дедуктивного правила смысла назовем класс, элементом которого является упорядоченная пара предложений (или пара: класс предложений — предложение), тогда и только тогда, когда между первым и вторым членом этой пары имеет место отношение, определенное этим дедуктивным правилом смысла.

В языках аксиоматизированных систем, вне всякого сомнения, существуют примеры того, что мы называем аксиоматическими правилами смысла. А именно, от каждого, кто хочет пользоваться выражениями такой системы в смысле, сопоставленном им языком этой системы, требуется, безусловно, чтобы он был готов безоговорочно признать предложения, принятые в качестве аксиом. Однако я считаю, что такие аксиоматические правила смысла обязательны также для обычных естественных языков. Кажется, что от каждого, кто с выражениями, например, «всякий» и «есть» связывает смысл, соответствующий им в русском языке, требуется, чтобы он был готов безоговорочно признать любое предложение вида «всякое А есть А». По-видимому, вообще все т. н. a priori очевидные предложения указывают на аксиоматическое правило смысла, которое предписывает признать предложение этого рода каждому, кто не намерен нарушать присущего языку соответствия смыслов. Подобно тому, как дедуктивным правилам смысла соответствует отношение между предложениями, так же и аксиоматическому правилу смысла соответствует класс тех предложений, которые согласно ему следует признать. Этот класс предложений назовем областью этого аксиоматического правила смысла.

Третий класс образуют эмпирические правила смысла. Эти правила характерны тем, что в них приводится как ситуация, в которой, согласно присущему языку подчинению выражениям их значений, требуется готовность признания предложения, — такое переживание, которое исключительно или наряду с другим заключается в переживании некоторого впечатления. В соответствии с этим правилом, как мне кажется, поступают тогда, когда признают предложение «болит» при переживании зубной боли. Если бы мы о ком-нибудь узнали, что этот кто-то при сильном раздражении обнаженного чувствительного зубного нерва испытывает обычное, с нашей точки зрения, ощущение и несмотря на это не готов признать предложение «болит», но отбрасывает это предложение и признает, например, предложение «испытываю приятное», тогда мы бы усмотрели в его поведении, как уже было сказано, доказательство того, что он не связывает с предложениями «болит», «испытываю приятное» тот же самый смысл, что и мы.

Существуют два вида эмпирических правил смысла, которые мы называем простыми и составными эмпирическими правилами смысла. Эмпирическое правило смысла является простым, если утверждает: только тот не нарушает присущего языку подчинения смыслов, кто ввиду восприятия такого-то и такого ощущения готов признать так-то и так звучащее предложение. В то же время составным эмпирическим правилом смысла назовем такое правило, которое требует готовности признать так-то и так звучащие предложения при выполнении некоторых условий, которые, среди прочего, состоят в восприятии некоторого ощущения. Совокупность таких условий как и отдельные ощущения мы назовем эмпирическими данными. Они, например, могут состоять в наличии ощущений и неартикулированных суждений, в которых ситуация признается «нормальной». Возможно, что составные эмпирические правила смысла требуют признания некоторых предложений на основании ряда следующих друг за другом ощущений и некоторых прочих данных. По-видимому, это имеет место для т.н. предложений, относящихся к внешнему миру. Если для обычных естественных языков не удается отыскать несомненных примеров эмпирических правил смысла, управляющих нашими высказываниями о т. н. внешнем мире (а эти правила определенно не являются простыми эмпирическими правилами), то причиной этого, как мне кажется, является то, что т.н. естественные языки не суть языки в самом точном значении этого слова, поскольку присущее им подчинение смыслов неустойчиво и изменчиво (см. последний параграф этой работы).

Выражения, которых (существенно) касаются эмпирические правила смысла, назовем выражениями с эмпирическим смыслом и поделим их на выражения с простым и составным эмпирическим смыслом в зависимости от того, являются ли соответствующие эмпирические правила смысла все составными, или же среди них встречаются простые эмпирические правила смысла. Выражения, являющиеся именами внешних предметов и их свойств, по-видимому, должны иметь составной смысл, если вообще имеют какой-либо эмпирический смысл. Простым эмпирическим смыслом, как кажется, обладают только имена объектов, принадлежащих миру психики, и их свойства. Поскольку в естественных языках имена внешних предметов и имена свойств психических объектов часто звучат одинаково (так, например, говорится о «красноте» розы и о «красноте» некоторого содержания ощущения), то отсюда у не обращающих на это внимания теоретиков познания возникли различные трудности и парадоксы, которые привели их к отказу приписывать внешним предметам т.н. чувственные свойства. Но это между прочим; этим вопросом я намерен заняться подробнее в иной работе. Как аксиоматические, так и дедуктивные правила смысла мы вместе назовем дискурсивными правилами смысла. Языки, в которых обязательны только дискурсивные правила смысла (например, языки чистой логики и чистой математики), мы называем дискурсивными языками. Языки, в которых обязательны эмпирические правила смысла, будут называться эмпирическими языками.

Как и в случае дедуктивных правил смысла, которые связывают предложения (или же классы предложений) с предложениями, когда мы утверждали, что каждому из этих правил соответствует отношение между предложениями, так и эмпирическим правилам смысла мы можем подчинить отношение между данными опыта и предложениями. Область этого отношения состоит из чувственных данных, противообласть — из предложений. Объемом эмпирического правила смысла мы назовем класс, элементом которого является пара: чувственные данные — предложение, тогда и только тогда, когда между членами этой пары имеет место отношение, сопоставленное этому эмпирическому правилу смысла.

§6. Терминологические объяснения.

Если некоторое предложение является 1) элементом области аксиоматического правила смысла, или 2) элементом области дедуктивного правила либо элементом противообласти дедуктивного или эмпирического правила, или 3) элементом класса предложений, принадлежащего как элемент к области дедуктивного правила смысла — тогда мы говорим, что соответствующее правило смысла охватывает это предложение.

Если какое-то выражение включено в предложение, охватываемое правилом смысла, то скажем, что это правило смысла относится к этому выражению. Правило смысла R для выражения А является несущественным тогда и только тогда, когда оно вообще не касается этого выражения, или же область этого правила смысла не изменится при замене во всех охватываемых правилом смысла предложениях выражения А произвольным выражением А' того же логического типа, что и А, и vice versa. Если правило смысла для некоторого выражения, к которому оно относится, не является несущественным, тогда говорим, что это правило смысла для этого выражения существенно. Так, например, приведенное выше аксиоматическое правило смысла русского языка, позволяющее без оговорок признать каждое предложение вида «всякое А есть А» является существенным как для выражения «всякое», так и для выражения «есть». Ведь если во всех предложениях вида «всякое А есть А» мы заменим выражение «есть» на «любит» (предположив, что «любит» относится к тому же логическому типу, что «есть»), и, если понадобится, встречающееся в этих предложениях «любит» на «есть», то изменится область упомянутого правила смысла. Однако это же правило смысла несущественно для каждого имени, которое можно подставить вместо «А». Очевидно, что если некоторое правило смысла несущественно для некоторого выражения А, то оно несущественно и для всех выражений, принадлежащих к тому же логическому типу, что А⁹⁶.

Если два выражения А и А' одновременно входят в один и тот же элемент области правила смысла языка S, то скажем, что между А и А' в языке S существует непосредственная смысловая связь. Если можно образовать конечную, состоящую по меньшей мере из трех членов, последовательность выражений, первым членом которой является выражение А, последним же — В, и если между каждыми следующими друг за другом двумя членами этой последовательности существует непосредственная смысловая связь, то скажем, что между А и В существует косвенная смысловая связь.

Коротко еще только отметим, что правила смысла языка касаются не только выражений, но также и синтаксических форм. Это отношение можно было бы определить подобно тому, как это было сделано для выражений. Далее, можно было бы отличать синтаксические формы, для которых правило смысла существенно, и такие, для которых несущественно. Наконец, можно также, подобно тому, как это было сделано выше, определить отношение смысловой связности между выражениями и синтаксическими формами. Но не будем на этом задерживаться.

§7. Определение правил смысла посредством смысла.

Займемся теперь вопросом о том, должно ли изменение какого-то правила смысла языка влечь за собой изменение присущего языку подчинения выражениям их значений. Выше мы утверждали, что присущее языку подчинение смыслов однозначно определяет его правила смысла. Казалось бы, что это утверждение является ответом на поставленный выше вопрос. Однако нужно устранить некоторые недоразумения. А именно, мы не утверждаем, что присущее языку подчинение выражениям их смыслов определяет отдельные правила смысла; тем, что однозначно определено посредством этого подчинения, является, в некотором смысле, совокупность правил смысла. Выясним это подробней. Как уже было сказано выше, каждому правилу смысла однозначно подчинена его область. Области отдельных правил смысла можно суммировать, если они принадлежат к одному логическому типу. Очевидно, что эти суммы могут остаться без изменения, хотя их составляющие, т.е. области отдельных правил смысла, будут образованы различным образом. Другими словами, различные правила смысла могут иметь области, суммы которых идентичны. Утверждая, что присущее языку подчинение значений определяет правила смысла, мы хотели сказать лишь то, что это подчинение определяет сумму областей всех правил смысла.

Чтобы это пояснить на примере, допустим, что существует язык, в котором имеются только три, и то лишь аксиоматических, правила смысла, первое из которых содержит предложение «2x2=4», второе предложение — «1+1=2», третье предложение — «1x1 = 1». Сумма областей этих правил смысла — это класс, содержащий эти три предложения как элементы. Представим теперь, что вместо этих трех правил смысла имеется только два, первое из которых содержит в своей области предложения «2x2=4» и «1x1=1», а второе — только предложение «1+1=2». Сумма областей этих двух правил такая же, как сумма областей вышеупомянутых трех правил. Поэтому мы не утверждаем, что это изменение правил смысла влечет за собой изменение присущего языку подчинения смыслов, поскольку это изменение оставляет без изменений сумму областей этих правил.

В дальнейшем изложении для краткости будем называть совокупность сумм областей всех правил смысла «совокупной областью правил смысла», хотя это и не совсем правильно. Заметим, что изменение совокупной области правил смысла может осуществиться двояким образом. Либо так, что в совокупную область войдут элементы, содержащие выражения, которые ранее не принадлежали языку, либо же без вхождения новых выражений в совокупную область. Говоря ранее, что изменение совокупной области правил смысла влечет за собой изменение смысла какого-то выражения, мы имели в виду только такие изменения, которые происходят без введения новых выражений. Прежде чем мы займемся вторым способом изменения совокупной области правил смысла и его влиянием на присущее языку подчинение смыслов, следует еще установить некоторое различие между языками.

§8. Языки замкнутые и открытые.

Допустим, что существуют два языка S и S’, причем каждому слову и каждому выражению языка S соответствует одинаково звучащее выражение в языке S', но не наоборот⁹⁷. Кроме того, пусть одинаково звучащие выражения обоих языков будут взаимно переводимы. Допустим теперь, что некоторое выражение А' более богатого языка S’, имеющее перевод А в языке S, является непосредственно связанным по смыслу с иным выражением А₁’, причем А₁’ не имеет перевода в язык S. В таком случае назовем язык S открытым языком относительно языка S'. Если мы захотим сказать, что некий язык является открытым относительно какого-то языка, то просто скажем, что язык является открытым. Если язык не является открытым, то назовем его замкнутым языком.

Мы выбираем термин «открытый язык» потому, что в таком языке можно увеличить запас выражений без изменения смысла выражений, уже имеющихся в нем. А именно, такой язык можно преобразовать в язык S' посредством увеличения запаса его выражений, не изменяя смысла входящих в него выражений. Это не всегда возможно для замкнутого языка. В открытом языке определенные правила смысла как бы скрыты в смысле выражений, поскольку выражение А уже по своему смыслу так согласовано со смыслом еще отсутствующего в языке S перевода выражения А', что когда этот перевод оказывается добавленным к запасу выражений языка S, выражение А вступит в соответствующие смысловые связи, не испытывая при этом изменений смысла. Но хотя это согласование с другим смыслом в некоторой степени уже подготовлено, оно не проявляется при использовании языка ввиду его бедности. Для замкнутых языков имеет место обратная ситуация. В этих языках все особенности, содержащиеся в смысле их выражений, проявляются при использовании языка.

Теперь мы можем заняться вопросом, поставленным в конце предыдущего параграфа, однако там не решенным. Должно ли изменение совокупной области правил смысла, заключающееся во введении новых выражений, приводить к изменению присущего языку подчинения смыслов? Этот вопрос для открытых и замкнутых языков мы должны рассмотреть отдельно. Начнем с замкнутых языков.

Допустим, что S является замкнутым языком; увеличивая запас его выражений некоторым выражением W, мы переходим к более богатому языку S_w. Язык S_w содержит все выражения языка S, а кроме них, еще и выражение W. Совокупная область правил смысла языка S_w содержит, кроме выражений языка S — назовем их старыми выражениями — еще выражение W. Теперь речь идет о том, могут ли все старые выражения языка S_w иметь тот же смысл, который они имели в языке S. Здесь нужно различать два аспекта. Или же W находится в непосредственной смысловой связи со старыми выражениями в языке S_w, или же нет. Если да, то старые выражения в S_w не могут иметь тот же смысл, что в S, поскольку тогда S был бы открытым языком или же W имело бы смысл, тождественный смыслу одного из старых выражений, т. е. W имело бы перевод в одно из старых выражений. Из этого следует, что старые выражения в S_w только тогда могут иметь тот же смысл, что в S, когда либо W не находится в непосредственной смысловой связи со старыми выражениями, или W имеет тот же смысл, что и одно из них. Однако если выражение W не находится в непосредственной смысловой связи ни с одним старым выражением, то тем самым оно не находится ни в какой опосредованной смысловой связи.

Непустой частичный класс выражений языка (вместо этого будем также говорить «часть языка»), элементы которого не находятся ни в какой смысловой связи ни с одним выражением остальной части языка, будем называть изолированной частью этого языка. Если язык не обладает ни одной изолированной частью, тогда мы называем его связным языком. После этого из вышеизложенного можно сделать следующий вывод: если замкнутый язык S мы обогатим новым выражением W, не обладающим смыслом, равным смыслу какого-либо из старых выражений, и если старые выражения сохраняют в обогащенном языке S_w те же смыслы, которые они имели в языке S, то обогащенный язык S_w не является связным.

Обратимся теперь к открытым языкам и зададим вопрос, обязано ли изменить свой смысл выражение такого языка, если к этому языку присоединить новые выражения, т. е. если тем самым изменить совокупную область правил смысла этого языка? Из понятия открытого языка следует, что такой язык после присоединения новых выражений может сохранить смысл старых выражений и вместе с тем остаться языком связным, если после введения новых выражений он перейдет в язык, относительно которого он был открыт. При таком переходе возникает обогащенный язык, в котором совокупная область его правил смысла содержит как часть совокупную область правил смысла более бедного языка.

Подводя итоги, мы теперь скажем следующее: изменение совокупной области правил смысла языка посредством введения новых выражений в язык всегда влечет за собой изменение присущего языку подчинения смыслов до такой степени, что новое подчинение, помимо подчинения старых выражений их смыслам, содержит еще подчинение новых выражений их смыслам. Однако в подчинении смыслов старым выражениям только тогда не наступает никаких изменений, когда: либо 1) новый язык является несвязным, либо 2) вновь введенное выражение обладает таким же смыслом, как и одно из старых выражений, либо 3) старый язык является открытым относительно языка нового.

Если язык S посредством присоединения одного или более выражений переходит в язык S', относительно которого он был открыт, то мы говорим: язык S оказался замкнутым до языка S’. В противном случае, мы говорим: язык S’ оказался открытым до языка S. Если язык S замыкается до языка S', а язык S' сам является языком замкнутым, то мы говорим: язык S оказался полностью замкнутым до языка S’.

Можно ли замкнуть открытый язык S до различных связных языков? Конечно, это возможно, если язык не будет полностью замкнут уже посредством добавления одного выражения. А именно, добавляя к открытому языку S выражение W, или выражение V, или оба вместе, и дополняя его частично до замыкания языка S_w, или S_v, или S_w,v и т.д. до тех пор, пока посредством добавления все новых выражений мы не придем к полностью замкнутому языку. Является ли этот путь единственным, которым можно замкнуть открытый язык до связного замкнутого языка? Если да, то для открытого языка существовал бы один единственный замкнутый и связный язык, до которого его можно было бы замкнуть. Это привело бы к совершенно парадоксальным последствиям. В частности, по следующей причине: допустим, что открытый язык S удается полностью дополнить до замкнутого языка S' посредством добавления нескольких выражений, среди которых выражения W₁ и W₂. Пусть языку S' будет присуще следующее подчинение смыслов: выражению W₁ подчинен смысл δ₁, выражению W₂ — смысл δ₂, Рассмотрим другой язык S", отличающийся от языка S' лишь той деталью, что в S" выражению W₁ подчинен смысл δ₂, тогда как выражению W₂— смысл δ₁. Очевидно, что замыкание открытого языка S до языка S" точно так же возможно, как и его замыкание до языка S'. Если бы так не случилось, то это означало бы, что в открытом языке, например, в языке обычного исчисления высказываний с первичными терминами «É» и «~», но без определимых знаков, можно ввести знак «ν» или знак «·» с обычно приписываемыми им смыслами, но нельзя ввести эти знаки с измененными смыслами. Это следствие не может быть принято, поскольку оно совершенно противоречит тому, что вообще понимается под смыслом. Ввиду этого полностью открытый язык можно замкнуть до двух различных связных языков.

Исследуем теперь, в каком отношении должны находится два различных замкнутых и связных языка S' и S", если существует открытый язык S, который можно полностью замкнуть как до языка S', так и до S". В рассмотренном выше случае S" возник из S' вследствие изменения смыслов выражений W₁ и W₂. Следовательно, там мы имели дело с двумя взаимно переводимыми языками. Мы называем S' переводом языка S", если все выражения одного языка могут быть взаимно однозначно подчинены выражениям другого таким образом, что взаимно подчиненные друг другу выражения имеют один и тот же смысл. Отсюда перед нами теперь возникает вопрос, обязательно ли должны быть взаимно переводимыми два замкнутых и связных языка S' и S", до которых можно полностью замкнуть открытый язык S?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны более подробно рассмотреть понятие перевода.

§9. Синонимы и переводы.

Сначала мы установим условие равноосмысленности (Sinngleichheit) или синонимичности двух выражений А и А' одного и того же языка S. Оно звучит так: если А и А' обладают в языке S одним и тем же смыслом, то они должны вести себя одинаково в совокупной области правил смысла языка, т.е. совокупная область правил смысла не должна претерпеть изменения вследствие того, что во всех ее элементах произойдет подстановка А' вместо А, и А вместо A'. Это означает: 1) если согласно какому-то правилу смысла предложение Ζ должно быть безоговорочно признано, то существует аксиоматическое правило смысла, согласно которому следует безоговорочно признать предложение, полученное из предложения Ζ посредством замены A' на А и А на А'; 2) если существует дедуктивное правило смысла, согласно которому можно из предложения (или из класса предложений) Ζ₁ вывести предложение Z₂, то существует также дедуктивное правило смысла, согласно которому из предложения, полученного из Z₁ посредством замены А' на А и А на. А' можно вывести предложение, полученное из Z₂ посредством замены А' на А и А на А'; 3) если согласно эмпирическому правилу смысла на основании определенных данных можно признать предложение Z, то существует также правило смысла, согласно которому на основании этих же данных следует признать предложение, возникшее из предложения Ζ посредством замены A' на а и А на А'.

Заметим здесь, что равноосмысленность и эквивалентность двух выражений — это не одно и то же. Два выражения А и А' эквивалентны, если каждому истинному предложению, содержащему А, соответствует истинное предложение, полученное из него посредством замены А' на А и А на A', и наоборот. Два эквивалентные в приведенном здесь понимании выражения вовсе не должны быть равноосмысленны. Так, например, в логическом исчислении предложений Уайтхеда и Рассела выражения «aÉb» и «~ανb» эквивалентны, но не равноосмыслены, поскольку, например, существует дедуктивное правило смысла, требующее готовности к выводу «b» на основании «~aÚb» и «а», тогда как аналогичного правила смысла для «~αÚb» нет. Из приведенного выше определения эквивалентности можно через абстракцию получить определение валентности выражения, которая в случае, например, имен дает определение объема имен (в терминологии Милля — денотации).

Приведенное выше необходимое условие равноосмысленности двух выражений одного и того же языка влечет за собой некоторые следствия, которые нам не хотелось бы обойти молчанием. А именно, речь идет о том, являются ли два выражения А и В, считающиеся по определению равными, имеющими также один и тот же смысл. Ответ зависит от того, как понимается определение. Если определение является правилом вывода, которое, например, гласит, что каждый раз, как какое-то предложение признано, разрешается также признать предложение, полученное из него вследствие замены А на В, и наоборот, то выражения А и В не обязаны обладать одним и тем же смыслом. Это как минимум следует из установленного выше необходимого условия равноосмысленности двух выражений одного и того же языка.

Допустим, что в языке имеется аксиоматическое правило смысла, содержащее в своей области предложение «F[a]», но нет аксиоматического правила смысла, которое бы в своей области содержало «F[b]». Пусть кроме этого обязательно дедуктивное правило смысла, основывающееся на определении, которое объясненным выше образом признает равными знаки «я» и «6». Очевидно, что поскольку правила смысла языка косвенно или непосредственно ведут к признанию некоторого предложения «Ф(а)», то они приводят также к признанию «Ф(b)» согласно вышеупомянутому (основанному на определении «а = b») правилу смысла, поскольку согласно этому правилу смысла разрешается везде заменить «а» на «b». Однако, несмотря на это, «а» и «b» не выполняют выше установленного условия равноосмысленности. Правда, существует аксиоматическое правило смысла, требующее безоговорочной готовности признания «F[a]» (как аксиомы), но нет такого, которое требовало бы безусловного признания «F[b]» (как аксиомы), хотя «F[b]» дедуктивно следует из «F[a]» и, как следствие аксиомы, «F[a]» является доказуемым предложением.

Совершенно иным будет ответ на вопрос, выполняют ли необходимое условие для равноосмысленности два приравненных по определению выражения, когда такого вида определение будет пониматься не как правило вывода, а как утверждение о правилах вывода и аксиомах. Если мы понимаем определение, устанавливающее равенство выражений «А» и «B» как утверждение, провозглашающее: «каждое правило вывода должно (с этого момента) говорить о «B» то же, что и о «A», и каждой аксиоме «Ф(а)», выполняемой «А», соответствует предложение «Ф(b)», выполняемое «B», которое также является аксиомой», то уравненные по так понимаемому определению выражения «А» и «B» выполняют также необходимое условие равноосмысленности (по крайней мере в дискурсивных языках). Похоже, что по крайней мере в дедуктивных системах определения никогда не понимаются иначе, т.е. как утверждения о правилах смысла и аксиомах, но всегда считаются или правилами смысла, или (что встречается реже) теоремами системы. Таким образом, установленное нами необходимое условие равноосмысленности не выполняется двумя выражениями, уравненными по определению дедуктивной системы. Мы отмечаем это следствие, которое, возможно, кто-нибудь захочет понять как inslantia contraria против высказанного нами в тексте утверждения. Не составит большого труда преобразовать подвергнутое сомнению условие таким образом, чтобы освободиться от выше приведенного следствия. Для этого нужно было бы понимать приведенное условие как единственную альтернативу так, что ему противопоставлялось бы в качестве второй альтернативы равенство по определению.

Обратимся теперь к проблеме равноосмысленности двух выражений, принадлежащих разным языкам. Если выражение А обладает в языке S тем же смыслом, что выражение А' в языке S', то назовем выражение А переводом А' из языка S¹ в язык S. Отношение перевода является рефлексивным, симметричным и транзитивным отношением. Допустим, что какое-то выражение А' является переводом выражения А из языка S в язык S'. Пусть выражение А в языке S находится в разнообразных непосредственных смысловых связях с прочими выражениями А₁, А₂, ..., А_п определенных синтаксических форм и, возможно, также с некоторыми чувственными данными. По-видимому, формулируемое следующим образом утверждение полностью соответствует повсеместно принятому понятию перевода: «если выражение А' является переводом выражения А из языка S в язык S', и если А в языке S находится в непосредственных смысловых связях с А₁, А₂, ..., А_п, а выражения А₁, А₂, ..., А_n, также имеют свои переводы в языке S' (обозначаемые соответственно А₁, А₂, ..., А_n, то А’ также должно находиться в S’ в аналогичных непосредственных смысловых связях с соответственно А₁, А₂, ..., А_n" как А с выражениями А₁, А₂, ..., А_n в языке S. Таким образом, если, например, аксиоматическое правило смысла безоговорочно предписывает признать предложение, построенное из выражения А₁, А₂, ..., А_n и прочих выражений А₁, А₂ в соответствии с синтаксической формой К, и если А' должно быть переводом А, то поскольку имеются также переводы А₁ и А₂ (обозначаемые А₁ и А₂), а также перевод синтаксической формы (обозначаемой K’) то для языка S' должно быть обязательным правило смысла, согласно которому следует безоговорочно признать построенное из А, А₁, А₂ предложение в соответствии с синтаксической формой К. Допустимые в языке синтаксические формы составных выражений определены синтаксическими правилами языка и присущи языкам так же, как и их запас слов, а поэтому подлежат переводу, как и слова⁹⁸.

Так же, как и аксиоматическим, оставшимся правилам смысла языка также должны соответствовать аналогичные правила смысла в другом языке, если выражения одного языка, к которому относятся эти правила смысла, должны быть переводимы на другой язык. Прежде чем мы это утверждение сформулируем точнее, отметим следующее. Ранее мы установили как условие того, чтобы выражение А' было переводом выражения А из языка S в S’, что если А находится в непосредственной смысловой связи с А₁, А₂, ..., А_n, то и А’ находилось в аналогичных смысловых связях с переводами выражений А₁, А₂, ..., А_n из языка S в S', если такие переводы существуют. Сужение этого утверждения замечанием «если переводы выражений А₁, А₂, ..., А_n в язык S существуют» только тогда необходимо, когда мы не ограничиваемся замкнутыми языками, но принимаем во внимание также открытые языки, поскольку из дефиниции замкнутого языка S' непосредственно следует, что в случае существования в нем перевода выражения А из языка S, существуют в нем также переводы всех тех выражений, с которыми А находится в S в непосредственных смысловых связях. Таким образом, если речь идет о замкнутых языках, то упоминавшееся ограничение установленного выше утверждения можно опустить.

Ранее мы говорили, что если выражение А в языке S находится в непосредственных смысловых связях с некоторыми выражениями А₁, А₂, ..., А_n, то перевод А из языка S в S’ должен находиться в аналогичных смысловых связях с переводами выражений А₁, А₂, ..., А_n. Поскольку смысловые связи отражаются в областях правил смысла, а следовательно также в их совокупной области, постольку мы можем — ограничиваясь замкнутыми языками — придать упоминаемому утверждению следующую формулировку: если А' является переводом А из языка S в S’, а также S и S' суть языки замкнутые, то все элементы совокупной области правил смысла языка S’, содержащие А', должны быть образованы из элементов совокупной области правил смысла языка S, содержащих А, таким образом, что в области, названной последней, заменится везде А на А', а остальные, содержащиеся в них выражения (и синтаксические формы) — их переводами⁹⁹.

Займемся теперь языками взаимно переводимыми и взаимно непереводимыми. Мы всегда будем иметь в виду дословные переводы, т.е. переводы выражения в выражение, а не только предложения в предложение. Два языка назовем взаимно переводимыми тогда и только тогда, когда каждому выражению одного языка соответствует одно или несколько выражений другого языка, являющихся его переводами с одного языка на другой, и vice versa.

Мы утверждаем следующее: если два языка S и S' являются оба замкнутыми и связными, и если в языке S' имеется выражение А', являющееся переводом выражения А из языка S в S', то оба языка взаимно переводимы. Если бы было иначе, то в S существовало бы выражение А_n, которому в языке S' не соответствовал бы ни один перевод, или vice versa. Однако, если определенное выражение замкнутого языка непереводимо на другой замкнутый язык, то и все непосредственно связанные с ним по смыслу выражения должны быть непереводимыми. Пусть, например, А_х будет выражением непосредственно связанным по смыслу с А_n. Если А_n из языка S непереводимо на S', то и Α_x должно быть непереводимо, ибо если бы А_х имело свой перевод в S’, то и непосредственно связанные по смыслу с А_х выражения, а среди них А_n, должны были бы иметь свои переводы в S’ (поскольку, согласно предположению, S' является замкнутым языком). Однако А_n, как мы предположили, непереводимо. По этой же причине, возможно, не будут переводимы А_у, непосредственно связанные по смыслу с А_х. Далее, можно было бы доказать, что выражения, непосредственно связанные по смыслу с непереводимыми А_у, опять же непереводимы и т. д. Однако все эти выражения являются одно- либо многоступенчато косвенно связанными по смыслу с А_n. Таким образом, если А_n непереводимо, то все непосредственно и косвенно связанные по смыслу с А_n выражения непереводимы.

Примем теперь во внимание класс выражений языка S, связанных по смыслу с А_n (обозначим его S₁) и класс оставшихся выражений языка S (обозначим его S₂).

Первый класс состоит исключительно из непереводимых выражений, а поэтому не содержит выражения А, поскольку оно, вследствие допущения, непереводимо. Таким образом, класс S₂ не пуст. Ни одно из принадлежащих ему выражений не может находиться в смысловой связи с каким-либо выражением из класса S₁, поскольку оно тогда вступило бы в связь по смыслу с А_n и принадлежало бы S₁. Итак, если выражение А переводимо, тогда как А_n — нет, то отсюда следует, что класс выражений языка S можно разделить на два непустых класса, причем между выражениями обоих классов не возникают никакие смысловые связи, т.е. язык S не является связным. Однако это противоречит предположению, которое мы сделали относительно языка S.

Тем самым мы доказали, что если S и S' являются языками связными и замкнутыми и некоторое выражение одного языка переводимо в другой язык, тогда все выражения этого языка переводимы на другой.

Сейчас мы можем вернуться к вопросу, может ли открытый язык быть замкнут до двух замкнутых и связных, взаимно непереводимых языков? На основании вышесказанного ясно, что так быть не может. Если бы так было, то существовали бы два замкнутых и связных языка, в которых некоторые выражения были бы переводимы (а именно, выражения, общие с открытым языком), другие же нет. Это противоречит только что доказанному утверждению.

Из вышеприведенных рассуждений следует, что каждый смысл, который мы находим в замкнутых и связных языках, обнаружится в каждом языке, который с данным языком взаимно переводим, однако кроме этого не встречается ни в одном другом замкнутом и связном языке. Система всех находящихся в замкнутом и связном языке смыслов не пересекается ни с одной другой такой системой. Такую систему смыслов назовем понятийным аппаратом. Нельзя пользоваться ни одним языком, в который одновременно входят смыслы из двух различных понятийных аппаратов без того, чтобы перейти тем самым к несвязному языку.

§10. Попытка определения «смысла».

До настоящего времени мы в рассуждениях поступали таким образом, что не вводя определения термина «смысл» и опираясь на общепринятое его понимание, выводили некоторые относящиеся к смыслу утверждения, из которых в дальнейшей последовательности рассуждений выводили последующие заключения на основании безапелляционных определений нескольких технических терминов. Сейчас мы предложим определение термина «смысл», на основании которого все выше высказанные утверждения удастся четко обосновать. Это определение мы не будем «доказывать», т. е. показывать его согласованность с общепринятым понятием смысла, ибо «общепринятое понятие смысла» является весьма изменчивым понятием. Именно эта причина делает невозможным совпадение четко разграничивающего определения с такого вида понятием. Поскольку мы стремимся к четко очерченному понятию, то для нас вовсе не является желательным, чтобы наше определение полностью соответствовало бы обыденному понятию смысла. Тем не менее мы хотели бы, чтобы у читателя возникло впечатление, что установленное нами определение, по крайней мере в своем объеме, соответствовало бы существеннейшей из всевозможных интенций, скрывающейся под именем «смысл». Добавим также, что предлагаемое определение мы лишь слегка обрисуем, не претендуя на полноту и совершенство. И еще одно замечание: говоря в дальнейшем изложении о языках, мы будем принимать во внимание только языки замкнутые и связные, поскольку ранее названные открытые языки являются собственно фрагментами языков замкнутых, которые единственно и имеют право называться полным языком. Несвязные языки также не являются языками в собственном смысле, но лишь бесформенными конгломератами нескольких связных языков.

Начнем теперь набросок нашего определения. Языком мы называем образование, однозначно определенное классом знаков и матрицей, образованной из этих знаков, а также, возможно, чувственных данных (матрице соответствует ранее обсуждавшаяся совокупная область правил смысла). Элементы этого класса знаков, совместно определяющие язык, мы назовем выражениями языка. Матрица языка — это таблица, составленная из трех частей, одна из которых соответствует сумме областей всех аксиоматических правил смысла, вторая — сумме областей всех дедуктивных правил смысла, а третья — сумме областей всех эмпирических правил смысла. Первая часть состоит из строк, каждая из которых является последовательностью. Отдельные члены этой последовательности образованы из всех выражений, встречающихся в некоторой аксиоме этого языка (т. е. в предложении, входящем в область аксиоматического правила смысла), в том числе и из самой аксиомы. Принцип порядка, согласно которому эти выражения следуют друг за другом в строках, зависит от синтаксической роли выражений в предложении и является одним и тем же во всех строках. Этот принцип можно так сформулировать: вначале все выражение, потом его главный функтор, затем первый аргумент этого функтора, затем второй аргумент и т.д. Согласно этому принципу упорядоченные выражения, входящие в конъюнкцию предложений, например, «Иван любит Марию и Иосиф любит Анну» образовывали бы следующую последовательность:

1) «Иван любит Марию и Иосиф любит Анну», 2) «и», 3) «Иван любит Марию», 4) «любит», 5) «Иван», 6) «Марию», 7) «Иосиф любит Анну», 8) «любит», 9) «Иосиф», 10) «Анну». Или, например, символы предложения «pÚq º ~ ρ É q» согласно этому принципу были бы упорядочены так:

1) «pÚq. º . ~ р É q», 2) «º», 3) «ρ Ú q», 4) «Ú», 5) «ρ», 6) «q», 7) «~ρÉq», 8) «É», 9) «~ρ», 10) «~», 11) «ρ», 12) «q».

Вторая часть матрицы, соответствующая дедуктивным правилам смысла, состоит из строк, каждая из которых является упорядоченной парой последовательностей. Вместе с тем, эти последовательности построены из области, или же соответственно противообласти дедуктивных правил смысла так же, как построены строки, образующие первую часть нашей матрицы из области аксиоматических правил смысла.

Третья часть матрицы состоит из пар, каждая из которых содержит в качестве первого члена данное опыта, тогда как в качестве второго — последовательность выражений предложения (а также само предложение), подчиненного этому данному опыта посредством эмпирического правила смысла.

Привести пример матрицы фактически существующего языка было бы чрезвычайно трудно. Однако мы изобразим язык, в котором существует небольшое количество выражений (допустим, одиннадцать), обозначенных первыми одиннадцатью литерами алфавита. Ограничим количество данных опыта, существенных для этого языка, до трех и обозначим их α, β, γ. Тогда матрица этого языка могла бы иметь такой вид:

аксиоматическая часть

дедуктивная часть

эмпирическая часть

Из этой таблицы видно, что в этом языке имеется только пять предложений, а именно — a, d, e, h, i; при этом предложение а содержит выражения b, с; предложение е — выражения f g; h является предложением, образованным из одного слова, d является предложением, соединяющим предложение а с предложением е при помощи функтора k; наконец предложение i содержит выражения j и b.

Из этой матрицы также видно, что: 1) аксиоматические правила смысла содержат в своей области два предложения, в частности а и d, т. е. нужно быть готовым признать эти два предложения, невзирая на обстоятельства, если нет намерения нарушать подчинения смыслов, присущих этому языку; 2) дедуктивные правила смысла требуют готовности выведения предложения е из предложения а, предложения i из предложения d и предложения h из предложения е, если не должно быть нарушено присущее языку подчинение смыслов; и, наконец, 3) эмпирические правила смысла требуют готовности признать предложение h равно как относительно данных опыта а, так и γ, а также признания предложения е относительно данных опыта β, если имеющиеся в языке смыслы не должны быть нарушены.

Устанавливаем теперь определение переводимости двух языков, причем для упрощения не будем принимать во внимание такие языки, в которых имеются синонимы. Определение, принимающее во внимание такие языки, мы приведем ниже мелким шрифтом.

Языки S и S’ являются взаимно переводимыми посредством отношения R тогда и только тогда, когда R есть взаимно однозначное отношение, которое каждому выражению S подчиняет выражение S’, и наоборот, таким образом, что матрица S (или же S’) переходит в матрицу S' (или же S), если в ней заменить все выражения выражениями, подчиненными им посредством R.

Два выражения языка мы называем синонимами, когда они являются изотопами в матрице языка, т.е. когда матрица с точностью до порядка строк остается неизменной, если мы совершим взаимную замену обоих этих выражений.

Определение переводимости, принимающее во внимание также и такие языки, которые содержат синонимы, звучало бы так: S и S’ взаимно переводимы с учетом R тогда и только тогда, когда: 1) S и S’ суть языки и классы всех их выражений можно поделить на два подкласса так, что выражения из первого подкласса ни в коем случае не являются синонимами, а каждое выражение второго подкласса (которое, возможно, может оказаться пустым классом) является синонимом какого-то выражения первого подкласса; 2) R является взаимно однозначным отношением, которое каждому выражению первого подкласса языка S ставит в соответствие выражение первого подкласса языка S’ таким образом, что если в матрице языка S (или же S’) заменить каждое принадлежащее полю отношения R выражение языка S (или же S’) выражением языка S’ (или же S), сопоставленное ему R, то получится матрица, которая отличается от матрицы языка S’ (или же S) самое большее изотопными выражениями. Мы говорим, что матрица отличается от другой матрицы не более чем изотопными элементами, если обе матрицы можно преобразовать в одну матрицу следующей операцией: выбираем в каждом классе взаимно изотопных элементов один из них, скажем а, и вычеркиваем в матрице все строки, содержащие изотопный с а элемент, но оставляем те строки, которые содержат а, но не содержат ни одного изотопного с а элемента.

Приводим теперь определение: А в языке S обладает тем же смыслом, что и А' в языке S' тогда и только тогда, когда А является выражением языка S, А' — выражением языка S' и существует отношение R, с учетом которого S переводимо в S' и А находится в отношении R к А'.

Определенное выше отношение равноосмысленности является отношением равенства, т. е. рефлексивным, симметричным и транзитивным; следовательно на основе этого отношения можно определить смысл как семейство классов (свойств) абстракции по отношению равноосмысленности. На основании этой дефиниции можно сказать: смысл А в языке S — это то свойство А в языке S, которое присуще некоторому А' в языке S' тогда и только тогда, когда A' в S' равноосмысленно с А в S.

Поскольку можно взаимно отобразить матрицы всех взаимно переводимых языков, то можно сказать, что все такие матрицы изоморфны, или же, что они имеют одну и ту же структуру. С целью более выразительного представления структуры матрицы обозначим последовательности выражений, находящиеся в строках матрицы, номерами, и сделаем это следующим образом: последовательности, входящие в строки первой (аксиоматической) части, обозначим арабскими цифрами, начиная с «1». Последовательности, находящиеся в строках второй (дедуктивной) части, также обозначим, начиная с «1», арабскими цифрами, но последовательность, находящуюся в этой строке на первом месте, получит эту цифру с одним штрихом (например, 2'), тогда как последовательность, находящаяся на втором месте, получит эту же цифру с двумя штрихами (например, 2"). Последовательности выражений, находящиеся в третьей (эмпирической) части, обозначим римскими цифрами, опять же начиная с «I». Находящееся в начале строки данное опыта получит эту же римскую цифру с добавлением с правой стороны нуля, отделенного от римской цифры запятой (пусть, например, «II,0»).

Кроме этого, пусть выражения каждой последовательности будут по очереди пронумерованы (независимо от оставшихся последовательностей) арабскими цифрами, начиная с «1». Для однозначной характеристики места, занимаемого каким-либо выражением в нашей матрице, достаточно привести номер соответствующей последовательности (содержащей это выражение), а также номер, соответствующий этому выражению в последовательности. Таким образом, каждая позиция в матрице однозначно определена парой номеров. Если, например, мы хотим привести все позиции, которые занимает выражение е в вышеприведенной матрице, то делаем это при помощи следующих пар номеров:

(2,6) (1",1) (2', 6) (3’, 1) (II,1).

С этого момента эти пары номеров будем называть позициями матрицы. Допустим, что мы кого-то проинформировали, как это сделано выше, о смысле этих пар номеров. Проинформируем еще, какие позиции нужно заполнить одинаково звучащими выражениями. Это можно сделать следующим образом: поделим все позиции матрицы на классы так, что позиции, принадлежащие одному классу, должны быть заполнены одним и тем же образом, тогда как две позиции, принадлежащие разным классам, должны быть заполнены различным образом. Во-вторых, проинформируем еще, какими опытными данными следует заполнять позиции типа: «римская цифра, ноль». Проинформированный таким образом человек сможет запроектировать различные матрицы, которые все же будут между собой различаться самое большее словесным звучанием отдельных выражений и которые можно будет взаимно свести друг к другу посредством соответствующего взаимно однозначного словарного отношения. На основании приведенной информации можно запроектировать матрицу всех языков, переводимых на данный язык. Такая информация содержала бы все и только то, что присуще матрицам всех языков, переводимых на данный язык, но опустила бы их исключительно индивидуальные свойства.

То, что обще всем таким матрицам, мы назвали их структурой. Что содержит наша информация? Мы привели класс позиций, которые должны быть заполнены одинаково звучащими выражениями и подчиненность некоторых данных опыта позициям типа «римская цифра, ноль». Итак, можно сказать: совокупность¹⁰⁰ (Zusammenfassung) всех классов позиций выражений, которые должны быть заполнены одинаково звучащими выражениями (короче: классов равных позиций) и соответствий между данными опыта и позициями типа «римская цифра, ноль» — это структура матрицы. Смыслом А в S мы назвали то свойство, которое А в S имеет общим со всеми равноосмысленными А' в S’ и только с ними. Из того, что сказано выше, ясно, что это свойство заключается в занятии одной из тех позиций, которые принадлежат к данному классу равных позиций в матрице с данной структурой. Данный смысл является однозначно определенным заданием класса равных позиций и структуры матрицы. Можно бы также склониться к высказыванию, что смысл — это пара «класс равных позиций, структура». Если приведена структура матрицы, то тем самым однозначно определен класс всех пар «класс равных позиций, структура», а тем самым — класс всех смыслов, присущих выражениям языка с этой структурой. Но также и наоборот.

Выше мы ввели термин «понятийный аппарат», понимая под этим класс всех смыслов, принадлежащих выражениям замкнутого и связного языка. Ввиду этого можно то, что сказано выше, сформулировать следующим образом: структура матрицы и понятийный аппарат взаимно определимы.

Теперь напрашивается вопрос, какие мог бы кто-то образовать матрицы, если бы ему действительно предъявить все классы позиций выражений, которые следует одинаково заполнить, но вместо соответствий между местами типа «римская цифра, ноль» и данными опыта предъявить только классы позиций типа «римская цифра, ноль», которые следует заполнить таким же образом. Матрицы, которые могли бы быть образованы на основе этих данных, отличались бы не только словесным звучанием выражений, но могли бы на одних и тех же местах типа «римская цифра, ноль» содержать другие опытные данные. Тогда это не должны были бы быть матрицы взаимно переводимых языков. Однако все эти языки отличались бы между собой самое большее с точки зрения эмпирических правил смысла, тогда как они были бы согласованы друг с другом в дискурсивных правилах смысла (так мы называем, как мы уже об этом говорили, все неэмпирические правила смысла). Класс всех классов, к которым принадлежат позиции выражений, которые должны быть единообразно заполнены, т.е. класс классов равных позиций, будем называть дискурсивной структурой языка. В то же время класс всех классов позиций типа «римская цифра, ноль», которые должны быть одним и тем же образом заполнены, мы назовем эмпирической структурой языка.

В языках чисто математических систем (например, геометрии) их структура совпадает с дискурсивной структурой, поскольку для них не обязательны никакие эмпирические правила смысла. Каждый язык, обладающий эмпирической структурой, а в своей дискурсивной структуре согласованный со структурой математической системы, образует эмпирическую интерпретацию языка этой системы.

§11. Обыденное понятие «языка».

Многие из утверждений, на которых основаны наши рассуждения, читатель может посчитать ложными, если под «языком» будет понимать то, что имеется в виду, когда говорят о «польском языке», «французском языке», «немецком языке» и т.д. Возьмем один из первых тезисов, который гласит, что двое людей не пользуются одним и тем же языком, поскольку с одними и теми же выражениями они связывают различный смысл. Допустим, что два человека, пользуясь языком, не нарушают ни русской фонетики, ни синтаксиса, но один из них под «звездой» понимает только постоянные звезды, второй же — также планеты, тогда как прочими выражениями они пользуются в одном и том же смысле. Разве мы скажем, что один из них говорит по-русски, а второй не говорит по-русски? Мне кажется, что нет! Если два человека пользуются одними и теми же выражениями, но вкладывают в них различный смысл, то мы скажем об этих людях, что они не говорят на одном и том же языке лишь тогда, когда эти расхождения достаточно значительны. Если смыслы, которые они связывают с выражениями, хотя и несколько разнятся, однако весьма подобны, тогда мы скажем про обоих, что они говорят на одном языком, если выражение «язык» мы будем понимать обыденным образом.

Из этого следует, что обыденное понимание «языка» изменчиво в той же самой степени, что и понятие «весьма сильного подобия». Поэтому обыденное понятие «языка» для таких семасиологических рассуждений, какими мы занимались, так же неупотребительно, как понятия «горячий» и «холодный» для физики, или «большой» и «малый» для математики. То понятие языка, которое мы имели в виду, использует понятие обыденного языка в качестве образца таким же образом, как, например, понятие «воды» в химии использует как образец понятие «воды» в обыденной жизни.

Мы понимаем язык так, что для его однозначной характеристики недостаточно приблизительного соответствия между словом и смыслом, но требуется совершенно точное соответствие смыслов. Придерживаясь этого точного понятия языка, мы не сможем сказать, что существует один русский язык, но должны утверждать, что существует много русских языков, звучащих одинаково, но отличающихся — хотя не очень значительно — соответствием слов и смыслов. Фактически можно насчитать несколько русских языков (опуская различные диалекты и исторические фазы); существует несколько одинаково звучащих естественных русских языков, существует русский язык физики, русский язык медицины и т.д. О том, что в обычном смысле слова язык не является единственным языком (в нашем смысле), но в точном смысле совокупностью (Mehrheit) языков, об этом забывают теоретики познания и это неоднократно приводило к пагубным последствиям. Согласно нашей терминологии, в соответствии с которой для однозначного определения языка необходимо однозначное подчинение выражениям их смыслов, ни в одном языке нет двузначного выражения.

Одно единственное двузначное выражение указывает на существование двух одинаково звучащих языков, отличающихся только одним — соответствием между выражениями и смыслами. Если мы не забудем о различии между нашим представлением термина «язык» и тем, что обычно понимается под этим термином, то, по-видимому, исчезнут предостережения относительно утверждения, что в каждом языке имеются однозначно очерченные определенные правила смысла. Поскольку для «языка» (здесь выражение взято в обычном смысле) соответствие смыслов не установлено точно, то и правила смысла, в которых проявляется это соответствие, не являются однозначно определенными. В понимаемых таким образом языках правила смысла так же изменчивы, как и соответствие смыслов. С этим мы не встречаемся там, где соответствие значений точно определено, например, в языках чисто дедуктивных систем, в первую очередь в языках символической логики. Правила смысла для этих языков можно легко привести на основании аксиоматики и правил вывода. Язык логической системы таким образом является языком в точном значении этого слова, хотя почти всегда открытым языком.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|