| |<в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| |
 |
||||
Глава VI
СТАЛИН И ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ
ПРОТИВНИКИ И ВМЕСТЕ С ТЕМ СОЮЗНИКИ
1926 год. Монсеньор Неве поставляется во главе российских католиков. Теперь судьба католицизма в СССР во многом зависит от него. Каково же было в то время положение Русской Православной Церкви? Еще недавно — государственная религия, несмотря ни на что, она все еще сохраняла положение господствующей Церкви в стране.
Как и маленькая католическая община, Православная Церковь смогла воспользоваться свободой, наступившей после падения царизма. Долгожданный Поместный собор восстановил патриаршество, упраздненное Петром Великим, который после смерти патриарха Адриана в 1700 году запретил избрать ему преемника, а в 1721 году учредил Святейший Синод, заменивший патриаршую форму управления. Во главе этого института был поставлен обер-прокурор из мирян, управлявший практически всей жизнью Православной Церкви.
Поместный собор избрал трех кандидатов на патриарший престол. Бюллетени с их именами были помещены в ларец, который поставили перед Владимирской иконой Божией Матери, принесенной по этому случаю из Успенского собора Кремля в храм Христа Спасителя, где проходил собор. Почти совсем слепой старец-иеромонах во время торжественного богослужения вытянул бюллетень с именем митрополита Московского Тихона — он и стал первым патриархом русской Церкви после более чем двухсотлетнего перерыва. Это произошло 5 ноября 1917 года, когда на улицах Москвы шли ожесточенные бои между большевиками и юнкерами, все еще оборонявшими Кремль123.
Будучи поначалу настроен враждебно по отношению к большевикам, патриарх Тихон 19 января/1 февраля 1918 года предал их анафеме. 23 января декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви в одночасье лишил Церковь права собственности, запретив преподавание религии, передав ведение актов гражданского состояния гражданской власти и т.д. "Опомнитесь, безумцы, — говорил патриарх Тихон, — прекратите ваши кровавые расправы. То, что творите, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной. Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: «Измите злаго от вас самех»124".
Как можно догадаться, большевики, ни коим образом не относившие себя к членам Церкви и являвшиеся в большинстве своем безбожниками, не испугались анафемы патриарха. Однако им было вовсе не безразлично, что Церковь открыто заявила о своем неприятии новой власти. Выше мы писали, как Ленин воспользовался голодом 1921—1922 годов, чтобы поставить к позорному столбу патриарха и всю Православную Церковь, сопротивлявшихся изъятию церковных ценностей, обвинив их в удушении собственного народа "костлявой рукой голода".
В мае 1922 года патриарх Тихон был арестован, и в октябре того же года над ним должен был состояться суд. По ходатайству папы Римского и архиепископа Кентерберийского этот процесс был отменен. Патриарх выступил с публичным раскаянием, заявил о подчинении властям и был отпущен на свободу. Но тем временем сторонники "прогрессивных" изменений в Церкви — клирики и миряне, — еще на соборе выступавшие против восстановления патриаршества и считавшие его новой формой монархии, создают несколько группировок: Живую Церковь, Союз церковного возрождения, Союз общин древлеапостольской Церкви. В мае 1922 года организаторами этих групп было созвано представительное собрание, которое они назвали собором. Лжесобор принял решение о низложении патриарха Тихона. Когда после выхода на свободу он вновь приступил к управлению Церковью, она была разделена по крайней мере на две части: одна из них сохраняла верность патриарху, другая же, которую мы отныне будем называть обновленческой Церковью, пошла на союз с властью. В 1925 году обновленцы созвали еще один собор, на котором в качестве наблюдателя присутствовал о. д'Эрбиньи. (Монсеньор Шапталь, вспомогательный епископ Парижской архиепархии, курировавший дела, связанные с Россией, передал ему приглашение обновленцев.) По возвращении д'Эрбиньи опубликовал в "Etudes" одобрительный отзыв об этом мероприятии, свидетельствующий об определенных симпатиях к обновленческой Церкви. Обновленцы допускали по-ставление во епископский сан женатых и разрешали священникам вступать в повторный брак — по канонам Православной Церкви ставленник должен был жениться до хиротонии; овдовев, он уже не имел права жениться во второй раз. По причине этих нововведений и союза с большевиками православный народ почти не шел за ними. Напротив, арест патриарха Тихона способствовал повышению его авторитета среди верующих. В начале 1925 года патриарх заболел. Готовясь выйти из больницы и вернуться к управлению церковными делами, он подготовил документ, в котором были определены новые отношения между Церковью и государством. Этот документ называют "завещанием" патриарха Тихона, поскольку вскоре после его написания, 25 марта/7 апреля 1925 года первосвятитель русской Церкви внезапно скончался.
В своем завещании патриарх Тихон признавал советскую власть: "Пора понять верующим христианскую точку зрения, что "судьбы народов от Господа устрояются", — писал он, — и принять все происшедшее как выражение воли Божией. Не погрешая против нашей веры и Церкви, не переделывая чего-либо в них, словом, не допуская никаких компромиссов или уступок в области веры, в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к Советской власти и работе СССР на общее благо, сообразуя распорядок внешней церковной жизни и деятельности с новым государственным строем, осуждая всякое сообщество с врагами Советской власти и явную или тайную агитацию против нее".
"Призываем и приходские общины и особенно их исполнительные органы не допускать никаких поползновений неблагонамеренных людей в сторону антиправительственной деятельности, не питать надежд на возвращение монархического строя и убедиться в том, что Советская власть — действительно Народная Рабочая Крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая. Мы призываем выбирать в церковно-приходские советы людей достойных, честных и преданных Православной Церкви, не политиканствующих, а искренне расположенных к Советской власти"125.
Патриарх осудил деятельность сект, обновленцев, и в особенности Католической Церкви, направленную против православия: "Деятельность православных общин должна быть направлена не в сторону политиканства, совершенно чуждого Церкви Божией, а на укрепление веры православной, ибо враги Святого Православия — сектанты, католики, протестанты, обновленцы, безбожники и им подобные126 стремятся использовать всякий момент в жизни Православной Церкви во вред ей. Враги Церкви прибегают ко всякого рода обманным действиям, понуждениям и даже подкупам в стремлении достигнуть своих целей. Достаточно посмотреть на происходящее в Польше, где из 350 находившихся там церквей и монастырей осталось всего лишь 50. Остальные же или закрыты, или обращены в костелы, не говоря уже о тех гонениях, каким подвергается там наше православное духовенство".
Еще более суровому осуждению подверг патриарх русских епископов-эмигрантов, сформировавших в сербском городе Сремски-Карловцы свой собственный синод во главе с митрополитом Антонием Храповицким, бывшим Киевским и Галицким — одним из трех кандидатов на патриарший престол во время всероссийского Поместного Собора. "Вместе с этим с глубокой скорбью Мы должны отметить, что некоторые из сыновей России, и даже архипастыри и пастыри, по разным причинам покинули Родину, занялись за границей деятельностью, к коей они не призваны и во всяком случае вредной для нашей Церкви. Пользуясь Нашим именем, Нашим церковным авторитетом, они создают там вредную и контрреволюционную деятельность. Мы решительно заявляем: у Нас нет с ними связи, как это утверждают враги Наши, они чужды Нам, Мы осуждаем их вредную деятельность".
В конце своего обращения патриарх заявил, что поступает не по принуждению: "Мы объявляем за ложь и обман все измышления о несвободе Нашей, поелику нет на земле власти, которая могла бы связать Нашу святительскую совесть и Наше патриаршее слово. Небоязненно и с великим упованием взирая на грядущие пути Святого Православия, Мы смиренно просим вас, возлюбленные чада Наша, блюсти дело Божие, дабы ничтоже сумеют сыны беззакония".
В заключение патриарх просил верных чад Церкви подчиняться новой власти не за страх, а за;совесть: "Призывая на архипастырей, пастырей и верных нам чад благословение Божие, молим вас со спокойной совестью, без боязни не грешить против святой веры, подчиниться Советской власти не за страх, а за совесть, памятуя слова апостола: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога — существующие же власти от Бога установлены (Рим., 13.1)»".
Относительно подлинности этого "завещания", опубликованного 15 апреля в "Известиях" по просьбе митрополита Петра, назначенного патриархом Тихоном Местоблюстителем Патриаршего Престола, велось немало споров. Не вдаваясь в их детали, скажем лишь, что патриарх действительно намеревался выступить с заявлением, в котором были бы определены новые отношения между Церковью и государством, а также его отношение к русской зарубежной Церкви. Учитывая это, не надо забывать и о том, что ГПУ могло совершенно свободно изменить текст воззвания с наибольшей выгодой для власти. Церковь не располагала к тому времени ни одной типографией, чтобы размножить подлинный текст, и не имела возможности публично протестовать против фальсификаций. Сам патриарх мог бы сделать это только в конфиденциальных беседах; но он скончался.
Судя по всему, митрополит Петр не пытался оспорить подлинность этого документа, так как, если верить "Известиям", именно он попросил опубликовать "Завещание" в газете. Вот как написано об этом в "Известиях" от 15 апреля 1925 года: "Печатаем ниже завещание Тихона, написанное им в день своей смерти (7 апреля 1925 года), доставлено в редакцию митрополитами Петром Крутицким и Тихоном Уральским с просьбой опубликовать его в печати. Ниже приводим полностью просьбу митрополитов и завещание Тихона127: "В редакцию газеты "Известия" ("Правда"). Гр. Редактор! Просим не отказать поместить в газете "Известия" ("Правда") при сем прилагаемое воззвание Патриарха Тихона, подписанное им 7 апреля 1925 года. Петр, митрополит Крутицкий, Тихон, митрополит Уральский 14 апреля 1925 года".
Позволим себе сказать несколько слов об этом тексте. Совершенно очевидно, что к этой просьбе о публикации относится все то, что было сказано нами о самом "завещании". Митрополит Петр не имел никакой возможности оспорить достоверность "исправленного" текста. Сам он заплатил за верность патриарху Тихону годами тюрьмы, унижениями и смертью в ссылке.
В пропагандистской книге В. А. Куроедова "Религия и Церковь в советском обществе" — ее автор до конца 1984 года занимал пост председателя Совета по делам религии при Совете Министров СССР — отстаивается подлинность завещания. "Говорить о каком-либо давлении на его совесть, — цитирует Куроедов "Известия" от 15 апреля 1925 года, — совершенно не приходится. Его завещание является вполне свободным волеизъявлением и, по-видимому, соответствует действительному настроению его последних дней. Человек, стоящий одной ногой в гробу, вряд ли способен к такому лицемерию, какое мы должны бы приписать Тихону, если бы вздумали заподозрить искренность его завещания. Оно составлено им совершенно самостоятельно и свободно, передано им своему ближайшему помощнику, митрополиту Петру, за несколько часов до смерти, и передано именно с целью обнародования"128. Однако серьезные подозрения историков вызывает тот факт, что митрополит Петр забыл сообщить о столь важном тексте примерно шестидесяти архиереям, прибывшим в Москву на похороны патриарха.
Похороны были грандиозными. Москва не видела похорон патриарха с 1700 года. "Советская власть предоставила верующим полную свободу действий и весь ритуал был проведен по всем церковным канонам и традициям.
Служило 63 архиерея и 5 митрополитов, все в богатых церковных облачениях цвета золота и серебра и в драгоценных митрах. Были до 100 чел. просто священников, пели хоры. Были венки, в том числе венок и от архиепископа Кентерберийского.
<...> В воскресенье стояла чудесная погода. Много граждан хлынуло сюда и в одиночку, и с семьями просто подышать свежим воздухом, а кстати, посмотреть похороны".
Корреспондент "Известий" пытался заставить читателей поверить, что среди этой толпы было много любопытных и еще больше неграмотных: "Человеческий материал для ликбеза". Действительно, ведь он слышал в толпе такие разговоры: "Похороны сегодня не состоятся". — "Почему же?" — "Потому что ожидают прибытия папы Римского Льва XIII". — "Неужели и папа приедет?!" — "Конечно, вчера уже приехал патриарх Германский!"
Правительство воспользовалось смертью патриарха, чтобы помешать каноническому замещению его престола, которое придало бы Церкви силу и сплоченность. Митрополит Петр был арестован. Он передал свои полномочия митрополиту Нижегородскому Сергию, церковная карьера которого была далеко не безупречной: одно время он принадлежал к группе старообрядцев, а потом — к обновленческой Церкви.
Когда монсеньор Неве приступил к служению в Москве, во главе Православной Церкви стоял митрополит Сергий. Судя по всему, они ни разу не встречались, но по случаю, который мы считаем промыслительным, один из приближенных Сергия стал близким человеком, а потом даже духовником монсеньора Неве. Речь идет о преосвященном Варфоломее Ремове, крупном ученом и благоговейном епископе, советнике митрополита Сергия по богословским и каноническим вопросам. Сначала он просто интересовался Католической Церковью, потом этот интерес перерос в симпатии... Он познакомился с Неве, который стал снабжать его латинской богословской литературой, перешел в католичество и получил от Пия XI титул епископа Троице-Сергиевой лавры. Но об этом будет подробно рассказано ниже.
Во главе обновленческой Церкви стоял тогда митрополит Виталий Введенский — однофамилец митрополита Александра Введенского, который на протяжении всего этого периода был самой яркой фигурой в обновленческом движении. Д'Эрбиньи с восторгом отзывался о нем, подробно описывая в своем рассказе о первой поездке в Москву публичный диспут между наркомом просвещения А. В. Луначарским и митрополитом Александром Введенским, Диспут был посвящен Христу. Митрополит превзошел в красноречии наркома, неудача которого была обусловлена и тем, что большая часть публики громко исповедовала свою веру: возгласы "Христос воскресе!" буквально заткнули рот Луначарскому.
Что касается монсеньора Неве, то он был далеко не в восторге от митрополита Введенского. Будучи женатым священником, он развелся, потом принял епископский сан, женился второй раз, выступил с инициативой о "низложении" патриарха Тихона. Обновленцы пользовались поддержкой властей, которые передали им храм Христа Спасителя — памятник победы над Наполеоном в войне 1812 года.
3 октября 1927 года монсеньор Неве тоже посетил диспут между Луначарским и Введенским о личности Христа в свете идей Барбюса. "Нарком просвещения болтал какую-то чушь; смесь каламбуров с богохульством... Это выглядело очень пошло!" Мит-рополит-благовестник-апологет — такие титулы он получил от своей Церкви за активную деятельность в защиту веры — сумел хорошо ответить Луначарскому, но по регламенту последнее слово было за наркомом, который, несмотря на это преимущество, так и не смог сохранить хладнокровие.
В ноябре 1931 года состоялся еще один диспут, темой обсуждения послужили религиозные идеи Эйнштейна. "На этот раз Введенский разбит наголову, — писал 23 ноября Неве. — Зачем ему столько помпезных титулов? — бедный двоеженец!"
Александр Введенский был непримиримым врагом патриаршей Церкви, которая отвечала ему тем же. В народе даже ходили слухи, что он и есть антихрист — митрополит ездил на автомобиле с номером 999. Именно Введенский 12 мая 1922 года возглавил депутацию обновленцев, которая отправилась к патриарху Тихону с требованием отказаться от патриаршей власти. Чуть позже он едет в Петроград, чтобы взять церковное управление в этом городе в свои руки. Но митрополит Петроградский Вениамин, почувствовав недоброе, 15/28 мая отлучил его от церковного общения. Впоследствии епископ Ямбургский Алексий (Симанский), викарий Петроградской епархии, будущий патриарх, отменил это отлучение. Введенский собирался выступить свидетелем обвинения на процессе митрополита Вениамина, завершившемся смертным приговором. Сам Введенский не смог присутствовать в суде, находясь в больнице после неудавшегося покушения на его жизнь — один из сторонников патриаршей Церкви ранил его камнем в голову.
Историк Николай Федорович Платонов (1889—1942), который с 1934 по 1938 год был обновленческим митрополитом Ленинградским, в 1938 году, после 23 лет священнослужения снял с себя сан и отрекся от веры. В 1942 году он скончался во время блокады, написав перед этим "Историю Русской Православной Церкви в XX веке", опубликованную в сокращенном виде "Ежегодником Музея истории религии и атеизма". Платонов пишет о связях Введенского с католиками, среди которых был "известный иезуит шпион Мишель д'Эрбиньи, советник папы по русским делам". Введенский имел также связи с главой "русского католичества", папским экзархом Федоровым, высланным за границу (!) за антисоветскую деятельность. "Ежегодник" отмечает, что Платонов не является профессиональным историком и не воздает должного обновленчеству, сделавшему очень много для эволюции сознания духовенства в сторону признания советской власти. Действительно, Платонов испытывал к обновленцам, к которым сам одно время принадлежал, такую ненависть, какой не проявлял и к тихоновцам.
Если в 20-е годы Введенский явно выказывал определенные симпатии к католикам, то начиная с 30-х он адресовал им те же слова осуждения, что и православным. В своих письмах монсеньор Неве отмечал эти изменения в позиции обновленческого митрополита. Введенский имел все основания не любить и опасаться православных: после декларации митрополита Сергия от 16/29 июля 1927 года, в которой тот заявил о полной лояльности по отношению к советской власти, большевики перестали нуждаться в помощи обновленцев. По данным "Вестника Священного Синода Православных церквей в СССР" — официального органа обновленцев (1928, № 2), всего в СССР было к началу 1928 года 28 744 прихода, причем 9039 из них принадлежало в 1925 году обновленцам. После декларации 1927 года 3000 приходов вернулось в патриаршую Церковь. По мнению "Вестника", причиной этого был провал попыток обновленческого собора 1925 года восстановить церковное единство и возвращение из ссылки епископов-староцерковников после выхода декларации митрополита Сергия о лояльности. Об этой декларации пойдет речь ниже, поскольку она стала краеугольным камнем в отношении монсеньера Неве к самому Сергию и его Церкви.
В 1931 году по приказу Сталина был взорван храм Христа Спасителя, являвшийся кафедральным собором обновленцев; кафедра была перемещена в Вознесенский храм. В 1936 году Введенский занял большой красивый храм во имя св. Пимена, принадлежавший до этого подлинно православной общине. В те годы регентом в хоре этого храма был будущий патриарх Московский Пимен. Введенский назначил в Пименовский храм одного из близких ему людей — Сергия Ларина, который потом возвратится в православие, станет архиепископом Ярославским и напишет книгу "История обновленческой церкви", отрывки из которой будут опубликованы в "Вестнике Западноевропейского Русского Патриаршего Экзархата" в №№ 45, 46/47 и 48. В "Журнале Московской Патриархии", № 10 за 1983 год, говорится, что Пименовский храм был возвращен православной общине "по просьбе сыновей Александра Введенского после смерти их отца 25 июля 1946 года". В той же статье говорится, что сам Введенский умер, не примирившись с Матерью-Церковью. Его грех перед этой Церковью был велик, и, насколько я могу судить по письму митрополита Сергия, написанному в 1944 году, он не был расположен прощать Введенского.
Чтобы закончить разговор о митрополите Александре Введенском, позволю себе забежать вперед. Избранный 8 сентября 1943 года патриархом, Сергий написал 20 апреля 1944 года письмо одному из своих друзей, епископу Александру (Толстопятову), в котором говорилось: "А. И. Введенский, по-видимому, собирался совершить нечто грандиозное или по крайней мере громкое. Прислал мне приветственную телеграмму: "Друг друга обымем!" Меня называет представителем русского большинства в нашем православии, а себя представителем меньшинства. А закончил какой-то арлекинадой, подписался первоиерархом, доктором богословия и доктором философии. Я ответил: "Введенскому А. И. Воистину Христос Воскрес! Патриарх Сергий". Дело, мол, серьезное, и дурачиться при этом совсем не к месту. Кстати, — добавляет патриарх, — на второй день праздника я служил в Сокольниках, в бывшем гнезде обновленцев. В числе сослужащих был епископ Виталий, их первоиерарх".
Борьба против обновленцев была первоочередной целью митрополита Сергия. Подчиняясь советскому правительству, он, помимо всего прочего, стремился добиться разгрома обновленчества. Как и у обновленцев, у митрополита Сергия появилось свое периодическое издание — "Журнал Московской Патриархии". Первый номер "ЖМП", увидевший свет в 1931 году, вышел всего на восьми страницах тиражом 3000 экземпляров, что касается обновленческого "Вестника Священного Синода Православных церквей в СССР", то он выходил с 1925 года на шестнадцати страницах крупного формата; его тираж, сначала также равный 3000 экземпляров, к 1931 году упал до 2000.
Но целью большевиков по-прежнему оставалась полная и окончательная ликвидация Церкви, и удары репрессий обрушивались как на староцерковников Сергия, так и на обновленцев Введенского. Разрушение церквей шло по инициативе Сталина полным ходом. Крупные политические процессы 1936—1938 годов над бывшими членами партийного руководства отвлекли внимание общественности от репрессий против духовенства, принявших к 1936 году массовый характер. Оба церковных журнала — обновленческий "Вестник" и Сергиевский "ЖМП" в 1935 году перестали выходить. После принятия новой конституции Сталин мог спокойно прикидываться либералом: ведь теперь служители культа получали на бумаге право избирать и быть избранными в органы власти. В действительности ко времени принятия сталинской конституции гораздо большее количество служителей культа находилось в тюрьмах и лагерях, чем на свободе, и уж конечно никто не рискнул бы выдвигать их кандидатуры на выборы в советы. Но несмотря на жесточайшие антирелигиозные кампании на вопрос переписи 1937 года об отношении к религии 70% опрошенных ответили, что верят в Бога. Тогда же нарком обороны Ворошилов сообщил Сталину, что антирелигиозные кампании пагубно влияют на дух армии: призывники узнают из полученных из родных мест писем о гонениях на Церковь, и это деморализует их. Сталин никак не отреагировал на это сообщение. К 1939 году все говорило о том, что в России и Православная Церковь, и малочисленные католические общины приближаются к неминуемой гибели.
Похоже, что другой задачей митрополита Сергия была борьба с Католической Церковью. Хотя, с одной стороны, к этому его вынуждали власти, противоречий с его личными убеждениями здесь не было. Еще в бытность архиепископом Финляндским, Сергий опубликовал обстоятельную богословскую работу "Может ли Христос иметь наместника на земле?". Полемический трактат был направлен против претензий папы Римского. Переведенная на французский язык, эта работа в 1945 году была опубликована "Вестником Западноевропейского Русского Патриаршего Экзархата". Сергию была не очень близка и теория соборности, утверждающая, что непогрешимость в вопросах веры принадлежит всему христианскому народу. По поводу соборности в 1906 году на страницах "Церковных ведомостей" он писал: "Если в своем послании Пию IX восточные патриархи и называют православный народ "хранителем веры", они не понимают это таким образом, что народу принадлежит право путем выбора большинством голосов, через избранных ими представителей, определять, каким законам должны учить епископы и они сами должны следовать. Патриархи просто говорят, что православный народ настолько крепок в вере, что он не позволит никому, даже епископам, допускать какие-то ни было искажения. Но одно дело — протестовать против заблуждений, другое — участвовать в управлении".
В 1927 году митрополит Сергий применил на практике то, о чем он писал в 1906-м. Он осудил теории протоиерея Сергия Булгакова о соборности и софийности — оригинальную и смелую богословскую систему, рассматривающую творения Бога ad extra, то есть Воплощение, Деву Марию, Церковь — как причастность к нетварной Премудрости Божией — Софии.
В своих отношениях с Католической Церковью Сергий оказался перед жесткой дилеммой, когда по неотступным просьбам Неве Пий XI объявил о всемирной кампании молитвы за прекращение антирелигиозных гонений в Советском Союзе. Сергий был вынужден заявить, что в России никого за веру не преследуют. Эта декларация, таким образом, тесно связана с деятельностью монсеньора Неве и заслуживает анализа в соответствующем ракурсе. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Крутицкий Петр оставался в заключении, и Сергий сохранял за собой титул митрополита Нижегородского. Когда в 1932 году город был переименован в Горький, священников обязали поминать за богослужением митрополита Горьковского, произнося в храме имя ненавистного для всякого истинно православного верующего писателя. Так, по крайней мере, считал Неве, сам осуждавший Горького за то, что тот в разгар ужасов революции проводил время на курортах Капри и Сорренто, а потом вернулся на родину, чтобы воспеть хвалу достижениям режима, первым из которых был, несомненно, Беломоро-Балтийский канал.
27 декабря 1936 года Сергий был назначен местоблюстителем. Это доказывало или, по крайней мере, давало повод полагать, что прежний местоблюститель митрополит Петр умер.
После того как 17 сентября 1939 года Красная армия вошла в Польшу, советская власть постепенно начала проводить на оккупированных и аннексированных землях свою религиозную политику. Поэтому когда 22 июня 1941 году немцы вторглись на территорию Советского Союза, включавшего тогда помимо Восточной Польши прибалтийские государства, аннексированные в июне— июле 1940 года, и Бессарабию, массы верующих сначала встретили их как освободителей. С особою силой эти тенденции проявлялись на Западной Украине и в Прибалтике, где всегда существовала значительная прослойка немецкого происхождения. Несчастным людям вскоре пришлось горько разочароваться, поскольку нацисты были в гораздо большей степени озабочены насаждением на оккупированных территориях своей идеологии, ставившей во главу угла уничтожение евреев и сохранение чистоты арийской расы, чем поддержкой религии, особенно католической, к которой Гитлер испытывал особенную неприязнь после того, как Ватикан, вопреки его ожиданиям, отказался присоединиться к антибольшевистскому крестовому походу.
Православная Церковь встает на защиту родины
Между тем для Русской Православной Церкви война обернулась спасением. Немецкие армии стремительно продвигались вперед: на южном направлении, захватив Киев, Харьков и Одессу, они дошли до Кавказа; на северном — взяли в кольцо блокады, продолжавшейся 900 дней, Ленинград; в центре — подошли на расстояние 30 километров к Москве. Кое-кто на Западе был склонен предполагать, что Православная Церковь получит свободу если не от самих оккупантов, то от установившихся на захваченных территориях пронемецких режимов, но вышло иначе: с первого же дня войны Церковь без малейших колебаний встала на защиту отечества, призвав всех своих чад положить жизнь за дело победы. 22 июня 1941 года митрополит Сергий обратился к верующим с посланием. Через неделю после начала войны, 29 июня, в воскресенье, он совершил в своем кафедральном соборе в Москве торжественный молебен о даровании победы, тогда как Сталин, совершенно подавленный случившимся, обратился к народу только 8 июля, впервые назвав тогда соотечественников "братьями и сестрами".
6 октября 1941 года, когда над Москвой нависла угроза падения, дипломатические представительства были эвакуированы из столицы на восток, в Куйбышев. Моссовет предложил митрополиту Сергию эвакуировать учреждения патриархии в Ульяновск, бывший Симбирск — город, где родился Ленин. Поезд отправился из Москвы 14 октября 1941 года, в 16.40, ближе к наступлению ночи, темноту которой нарушали лишь лучи прожекторов противовоздушной обороны. Путешествие затянулось, так как приходилось пропускать воинские эшелоны, шедшие с Урала и из Азии к Москве. 15 октября у митрополита Сергия поднялась высокая температура, сопровождающие даже стали опасаться за его жизнь. Ехавший вместе с Сергием митрополит Николай причастил его запасными дарами, и на следующий день местоблюстителю стало лучше. 19 октября поезд прибыл в Ульяновск. Вскоре митрополит зарегистрировал новое культовое объединение, разместил в Ульяновске службы патриархии и оттуда управлял тем, что оставалось к тому времени от Русской Православной Церкви, возгревая патриотические чувства верующих многочисленными посланиями, оказывая материальную помощь Красной армии, передав собранные верующими средства на строительство бронетанковой колонны имени Александра Невского129.
1 сентября 1943 года митрополит Сергий вернулся в Москву. Военные действия развивались в пользу Красной армии, и Сталин высоко оценил помощь Православной Церкви. После встреч с Рузвельтом он понял, что изменение политики в отношении Церкви может оказаться выгодным для советского правительства. Именно в такой обстановке 4 сентября 1943 года в Москве состоялась встреча Сталина с тремя митрополитами Православной Церкви — Сергием Московским, Алексием Ленинградским и Николаем Киевским. Они попросили Сталина разрешить созыв собора для избрания патриарха. Сталин не стал возражать. В "Известиях" от 5 сентября сообщалось, что собор состоится 8-го числа. На него собрались 3 митрополита, 11 архиепископов и пять епископов — итого 19 архиереев. Они единогласно избрали патриархом митрополита Сергия, на протяжении семнадцати лет исполнявшего эти обязанности, не имея патриаршего титула.
Собор постановил также отлучить от Церкви или извергнуть из сана клириков и епископов, сотрудничавших с фашистами, приравняв такое поведение к вероотступничеству. Патриарх Сергий принялся за окончательную ликвидацию остатков обновленчества, лишившегося теперь поддержки со стороны властей. Епископы, рукоположенные в патриаршей Церкви, принимались из раскола в сущем сане после принесения покаяния. Хиротонии обновленцев признавались недействительными. Епископы, имевшие староцерковную хиротонию, но женившиеся, принимались в общение как священники.
Сергий много сделал для реорганизации Церкви на освобожденных территориях и поставления на них новых епископов. Патриарх был уверен в будущем русской Церкви: восстановление патриаршества, разрешение Сталина возобновить издание "ЖМП", открыть богословские курсы, к концу войны преобразованные в духовные семинарии и академии, — все это давало достаточно оснований для такой уверенности. К концу своей жизни, полной страдания и борьбы, унижений и побед, Сергий мог спокойно сказать: "Ныне отпущаеши". 15 мая 1944 он внезапно скончался. Днем ранее во время литургии в Донском монастыре он совершил хиротонию епископа Можайского Макария. Официальное сообщение о его смерти было опубликовано в "Известиях" 16 мая. Среди выразивших соболезнования были французская военная миссия во главе с генералом Пти и делегация французского комитета национального освобождения во главе с Роже Гарро.
В упоминавшейся нами выше книге "Религия и Церковь в советском обществе" В. А. Куроедов с уважением говорит о патриотическом служении митрополита Сергия во время Второй мировой войны130. Он объясняет патриотические действия митрополита и всей Русской Православной Церкви "мирным сосуществованием", сложившимся в 30-е годы между правительством и верующими, "составлявшими еще почти половину населения". Интересный ход мысли: называть мирным сосуществованием двадцать лет непрекращавшихся гонений, которые довели Церковь почти до полного уничтожения!
Куроедов пишет о том, какую важную роль сыграли призывы Сергия Московского и Алексия Ленинградского жертвовать на нужды армии. К концу 1944 года вклад Церкви составил 150 миллионов рублей. Патриотизм Русской Православной Церкви, отмечает далее Куроедов, выразился и в осуждении епископов и клириков, сотрудничавших с врагом на оккупированных территориях, — таких, как епископ Владимиро-Волынский Поликарп Сикорский и белорусские клирики, направившие поздравительную телеграмму Гитлеру. Епископ Поликарп основал Украинскую Автокефальную Православную Церковь, поддержавшую оккупантов. 5 сентября 1942 года митрополит Сергий запретил его в служении, а состоявшееся 28 марта того же года собрание епископов лишило его сана.
Гораздо сложнее обстояли дела с другим архиереем — Сергием Рижским. Будучи экзархом Прибалтики, во время немецкой оккупации он оставался в Риге. Он осуществлял пастырское окор-мление оккупированных территорий, на которых было более трехсот приходов. Крайне осторожный тон послания, в котором митрополит Сергий Московский осуждал своего тезку, наводит на мысль, что между двумя иерархами существовало тайное соглашение. 28 апреля 1944 года рижский митрополит был убит — не вызывает сомнений, что это сделали готовившиеся к отступлению немцы.
Как же можно оценить деятельность митрополита Сергия? Официальная история называет его спасителем Русской Православной Церкви. Такая оценка содержит значительную долю правды. Несомненно, Сергий сыграл огромную роль в защите православия от обновленчества и различных сект, но сделал это ценой союза с безбожной властью, никогда не скрывавшей, что ее окончательная цель — уничтожение всякой религии. Можно задать себе вопрос — и противники Сергия постоянно делают это, — не стало ли заявление Сергия о лояльности по отношению к советской власти новым козырем в борьбе этой власти против Церкви. На страницах "Православного вестника" (1967. № 38. С. 34) — органа русских православных, находящихся под омофором Константинопольского патриарха, — я встретил такой тезис: "В страшные тридцатые годы силы Церкви были сохранены не благодаря Московской патриархии, а благодаря христианским катакомбам. Вовсе не 19 сергианских епископов, сохранившихся на развалинах Церкви, вдохнули в нее новую жизнь, но мощный религиозный подъем, вызванный в русском народе Великой Войной".
Мы не можем полностью согласиться с таким суждением. Митрополит — а в дальнейшем патриарх — Сергий спас видимые структуры Церкви, являющиеся необходимыми как для православия, так и для католичества.
Когда монсеньор Неве приступал к несению епископского служения в Москве, Сталин занимал пост Генерального секретаря партии. Он был назначен генсеком 3 апреля 1922 года и остался на этом посту после смерти Ленина несмотря на возражения последнего. Его основная деятельность проходила за кулисами видимых событий — в аппарате секретариата. Зарубежные послы контактировали не с ним, а с наркомом иностранных дел Чичериным, а еще чаще — с заместителем последнего Максимом Литвиновым. Имя Сталина стало регулярно фигурировать в корреспонденции Неве начиная с 1927 года — во время первых конфликтов с троцкистской оппозицией, а особенно часто на рубеже 1929—1930 годов — в связи с раскулачиванием. Религиозная политика тоже относилась к сфере деятельности Сталина, осуществлявшего свои планы через органы безопасности — ГПУ. Остановимся подробнее на отношении Сталина к религии.
Иосиф Виссарионович Джугашвили родился 21 декабря 1879 года в грузинском городе Гори. Его мать была очень набожной женщиной и оставалась таковой до конца своей жизни. В 1894 году юный Иосиф поступил в тифлисскую семинарию, в которой проучился до 1899 года. Близкий товарищ Сталина по семинарии Александр Сипягин — он был депутатом от социалистов в I Думе и сидел среди "левых" рядом с монсеньером фон Роппом, под влиянием которого и обратился в католичество, — рассказывал о. Кенару, как в те далекие годы они исповедовались старцу и каждый месяц приступали к причастию, что было тогда не очень распространено среди православных. Сипягин, ставший римским прелатом славянского обряда, говорил о. Кенару, что он навсегда сохранил воспоминания о "благочестивом Иосифе" и еще в тридцатые годы утверждал, что он обязательно обратится.
В своей книге о Сталине Жан Эллейнштейн подчеркивает, что пять лет, проведенных в семинарии — с 15 до 20 лет, — отразились на всей жизни этого человека. Если Джугашвили был неверующим — или стал таковым, — то для пребывания в стенах этого заведения ему были необходимы изрядная доля притворства, терпения и самообладания. В 1896 году семинарист прочел "Тружеников моря" Виктора Гюго и роман грузинского писателя Александpa Казбеги "Отцеубийца", главным героем которого был Коба — неукротимый. Это имя стало первым псевдонимом и подпольной кличкой Сталина131.
В мае 1899 года Иосиф Джугашвили исключается из семинарии за неявку на экзамены, а с 1900 года становится профессиональным революционером. Он принимает участие в экспроприа-циях. В 1907 году на V съезде РСДРП в Лондоне Коба познакомился с Лениным. В 1912 году он был арестован царской охранкой и сослан в Сибирь, в Нарым. 19 октября 1912 года в "Правде" появилась его первая статья, подписанная К. Ст. (Сталин) — человек из стали. Именно под этим именем и в этом качестве он и оставил столь печальный след в истории.
Условия ссылки были не слишком строги: в начале 1913 года Сталин поехал на встречу с Лениным в Краков. На этой встрече присутствовали также Бухарин и Трояновский, ставший в октябре 1933 года первым послом СССР в США. 8 мая 1913 года Сталин был снова арестован и сослан в село Курейка Туруханского края, куда впоследствии ГПУ ссылало тысячи несчастных, обращаясь с ними куда более жестоко, чем охранка со своими поднадзорными. В июле—августе 1914 года началась война — тронулся очередной "локомотив истории"... Находясь в Швейцарии, Ленин ожидал благоприятного момента для возвращения на родину. Такой момент настал в апреле 1917 года. Дождался своего часа и Сталин, мирно ловивший рыбу в Енисее и более или менее благополучно переживший ссылку. "Возможно, для человечества был бы предпочтительнее другой исход этой истории, однако все вышло именно так"132.
В октябре 1916 года Сталина освободили, намереваясь мобилизовать на фронт, но по причине атрофии левой руки он был признан негодным к службе в армии. Он принял участие в революции, сыграв при этом роль, значительно преувеличенную в написанной позже под его диктовку "официальной" истории. После смерти Ленина, с 1924 по 1927 год, он предпринимал различные маневры, чтобы сохранить за собой пост генсека и присвоить себе неограниченную власть в партии. Похоже, что монсеньор Неве, проведший в России тридцать лет (1906—1936), ни разу не видел Сталина, если не считать, конечно, его многочисленные портреты, которые вызывали у епископа тошноту.
В 1927 году, отвечая на вопросы группы американских рабочих об антирелигиозной борьбе — это интервью было опубликовано в "Anglo-American Newspaper Service" от 15 сентября, Сталин заявил, что те, кто утверждают, что советское правительство намерено уничтожить религию, глубоко заблуждаются: "Те, кто распространяет по всему миру слухи о том, что Советское правительство намерено покончить с любой верой и любой религией в России — фанатики. На самом деле, Советская Россия вовсе не намерена бороться с верой ее граждан в какого бы то ни было бога. Большевики не ставят перед собой задачу уничтожить религиозные культы. Если до сих пор политика Советов была направлена против Православной Церкви, то причиной этому была поддержка, оказываемая последней царизму. Никто не может обойтись в жизни без идеалов. И то что мы, свободомыслящие люди, называем идеалами, верующие Православной Церкви и других церквей называют верой и религией. 95% населения России предпочитает называть свои идеалы именно так. Было бы политическим абсурдом и преступлением против самого принципа Советов противопоставлять себя таким огромным массам населения только лишь по причине этого незначительного расхождения в терминах"133.
В 1928 году, когда двое слуг о. Майяна из Макеевки были арестованы и отправлены на Соловки, монсеньор Неве хотел было обратиться к Сталину с письмом и поинтересоваться их судьбой. "Г-н Эрбетт счел, что это бесполезно. А мое письмо мне понравилось, — признается Неве 26 ноября 1928 года, — с подобными людьми нужно разговаривать именно в таком тоне". К сожалению, я не смог найти этого письма, хотя Неве и указал, что отправил своему корреспонденту копию.
Наверное, посол был прав, когда советовал Неве не посылать это письмо. Впрочем, в отношении Сталина ни в чем нельзя было быть до конца уверенным. Из трудов более поздних биографов и из воспоминаний Дмитрия Шостаковича мы знаем, что с самого детства Сталин сохранил некоторый страх перед вещами, связанными с религией — перед церквями и священнослужителями в рясах, — этот страх можно было назвать даже суеверным.
Шостакович рассказывает, например, что, услышав по радио 23-й концерт Моцарта для фортепиано в исполнении Марии Юдиной, Сталин попросил запись этого произведения. Такой пластинки еще не было, и поэтому запись сделали за одну ночь, а на следующий день отправили ее Сталину. Позже он послал Юдиной 20 000 рублей, на что та ответила: "Отныне я буду денно и нощно молиться за Вас и просить Господа простить Ваши тяжкие грехи перед народом и нацией. Господь милосерд, Он простит Вас. Что же касается денег, то я пожертвовала их приходу на реставрационные работы в храме"134. Этим письмом, полагал Шостакович, Юдина подписала себе смертный приговор. Однако с ней ничего не произошло. Когда Сталин умер, на его проигрывателе нашли именно эту пластинку. Шостакович, сам человек неверующий, подумал, что Сталин расценил поступок Юдиной как юродство Христа ради, а юродивым на Руси разрешалось говорить царям всю правду.
В 1929 году Неве размышляет о соперничестве в ЦК, о царившей в стране атмосфере страха: все боялись друг друга — сверху донизу. 25 ноября 1929 года он писал: "Все очень плохо; нервы людей напряжены, видные руководители партии: Бухарин, Рыков, Томский и т.д. — борются с огромными массами людей, запуганными и превращенными в стадо баранов Кавказцем Сталиным, который, может быть, и сам испытывает ничуть не меньший страх, чем его противники. Ужасно жить в стране, где правит Его Величество СТРАХ... Боятся все — боятся себя, своей жены, своего малыша, брата, соседа, няни — у кого она еще осталась, — боятся милиции, которая боится самое себя, боятся утра, а еще больше — ночи, боятся на фабрике, в трамвае и в постели. Всеобщий страх — страх попасть в тюрьму, умереть; страх жить. Как это похоже на ад!"
Картина, описанная Неве, напоминает стихи Осипа Мандельштама "Ода Сталину", написанные в 1933 году и ставшие основанием для ареста поэта:
Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Тут же вспомнят кремлевского горца. (...)
Что ни казнь у него, то малина
И широкая грудь осетина.
Когда в ночь с 8 на 9 ноября 1932 года жена Сталина Надежда Аллилуева (она была на двадцать лет моложе его) покончила с собой, монсеньор Неве отметил, что ее не кремировали, а предали земле. Аллилуева не скончалась "скоропостижно", как было заявлено официально, и не умерла во время аборта, как поговаривали в Москве, — она застрелилась после резкой ссоры со Сталиным, которая произошла во время торжественного приема по поводу годовщины Октябрьской революции. "Эй ты, выпей!" — сказал Сталин. "Я тебе не "эй ты"!" — ответила Аллилуева. Этот выстрел стал, в некотором смысле, "ударом милосердия", так как уже в течение долгого периода их семейная жизнь не ладилась. Современные историки склонны были полагать, что Сталин сам убил жену.
Может быть, по наследству религиозное чувство перешло к дочери Сталина — Светлане Аллилуевой, которая крестилась в 1963 году, уехала на Запад в 1967-м, опубликовала книги "Двадцать писем другу" и "Только один год", которые свидетельствуют о ее глубокой религиозности. Не найдя счастья на Западе, Светлана возвратилась 22 октября 1984 года в Советский Союз — страну ее детства, где Бухарин приносил ей ежей и учил кататься на велосипеде, Буденный играл на гармошке, а Сталин пел. Но и здесь ее постигло полное разочарование. Светлана не приняла ни своих детей Иосифа и Екатерину, ни Россию, какой она представлялась ей в мечтах. 16 апреля 1986 года дочь Сталина вернулась в Соединенные Штаты.
Неве испытывал самую настоящую боль — как душевную, так и физическую, — когда видел, что среди советского народа растет ненависть к Богу и Его Церкви, самыми яркими проявлениями которой были кощунственные торжества, устраивавшиеся безбожниками во время великих христианских праздников Рождества и Пасхи135. Правительствам и послам, дерзавшим обращаться по этому поводу к председателю ВЦИК Калинину или председателю СНК Рыкову, отвечали, что это проявление доброй воли народа, "понявшего" сущность религии. В действительности за движением воинствующих безбожников стояла горстка фанатиков, самым известным из которых был Емельян Ярославский, которого Неве назвал, резко осуждая одну из его книг, "еврейским аптекарем Губельманом, контр-папой безбожников". Одним из видных теоретиков атеизма был Бонч-Бруевич, который считал себя продолжателем идей Ленина. Этот человек потерял веру к пятнадцати годам. Он тоже боролся против Церкви и любых других религиозных организаций, но предлагал, в тактических целях, не оскорблять религиозные чувства и убеждения верующих. К его советам никто не прислушивался.
21 декабря 1922 года вышел первый номер журнала "Безбожник", издававшегося до июля 1941 года. С 1923 по 1931 год издавался журнал "Безбожник у станка", рассчитанный на заводских рабочих. С 1926 по июнь 1941 года выходил также журнал "Антирелигиозник". В 1923 году была основана группа друзей "Безбожника", преобразованная в 1925 году в Союз безбожников. В 1926 году в эту организацию входило 87 000 человек, в 1929 году — 465 000. В июне 1929 года состоялся ее первый съезд, на котором она была переименована в Союз воинствующих безбожников.
Чтобы показать ту ненависть, с которой велась в те годы борьба с религией, приведу несколько цитат из выступлений Максима Горького и Владимира Маяковского, которые были одними из главных действующих лиц на этом съезде. 10 июня 1929 года Горький заявил: "Ясно — религии нет места в том огромнейшем процессе культурного творчества, который с невероятной быстротой развивается в нашей стране. Кто может быть сильнее нашей воли и сильнее нашего разума? Наш разум, наша воля — вот что создает чудеса. Кто создал богов? Мы, наша фантазия, наше воображение. Раз мы их создали, мы имеем право их ниспровергнуть. (Аплодисменты.) И должны ниспровергнуть. На их место нам не надо никого, кроме человека, его свободного разума" .
Как далеки эти слова от ранних произведений Горького, в которых он — пусть даже считая религию мифом — с уважением говорил он ней и о верующих людях. В статье, опубликованной в "Новой жизни" 24 декабря/6 января 1917 года, Горький писал:
"Сегодня — день Рождения Христа, одного из двух величайших символов, созданных стремлением человека к справедливости и красоте.
Христос — бессмертная идея милосердия и человечности и Прометей — враг богов, первый бунтовщик против Судьбы, — человечество не создало ничего величественнее этих двух воплощений желаний своих.
Настанет день, когда в душах людей символ гордости и милосердия, кротости и безумной отваги в достижении цели — оба символа скипятся в одно великое чувство, и все люди сознают свою значительность, красоту своих стремлений и единокровную связь всех со всеми"136.
В "Сказках об Италии" Горький запечатлел неаполитанских мимов, изображавших пасхальной ночью Воскресение Христово. "И снова вспоминается хорошая песня: "Христос воскресе..."
И все мы воскреснем из мертвых, смертию смерть поправ". Выступая на съезде безбожников вслед за Горьким, Маяковский заявил: "...Наша антирелигиозная литература еще слаба. <...> Мы можем уже безошибочно различать за католической сутаной маузер фашиста. Мы можем уже безошибочно за поповской рясой различать образ кулака, но тысячи других хитросплетений через искусство опутывают нас той же самой проклятой мистикой. Владимир Ильич в письме к Горькому писал, что католический священник в сутане, растлевающий девушек, не так страшен, как демократический поп без рясы, закручивающий им головы красивыми словами. <...> В наше время мы должны со всей ответственностью сказать, что если еще можно так или иначе понять безмозглых из паствы, вбивающих в себя религиозное чувство в течение целых десятков лет, так называемых верующих, то писателя-религиозника, который работает сознательно, и работает все же религиозничая, мы должны квалифицировать или как шарлатана, или как дурака.
Товарищи, обычно дореволюционные ихние собрания и съезды кончались призывом "с богом", — сегодня съезд кончится словами "на бога". Вот лозунг сегодняшнего писателя"137.
Неве посылал в Рим антирелигиозные карикатуры, изображающие Христа, Богоматерь, папу, служителей культа, а также бесчисленные газетные вырезки, повествующие о деятельности безбожников. Все это вызывало у него отвращение. Но, отправляя весь этот печатный материал на Запад, он думал таким образом вызвать протест европейской общественности, что, по его мнению, могло оказать давление на руководство СССР. В Риме с лекциями о положении в Советском Союзе выступал монсеньор д'Эрбиньи, и послы, аккредитованные при Святом Престоле, а также представители римской знати считали своим долгом посещать их, но едва ли все это могло принести хоть какую-то пользу верующим России.
"Перегибы" антирелигиозной кампании дискредитировали самих ее организаторов. Жан Эрбетт, светский человек и посол светской республики, завершил одну из своих депеш — от 29 августа 1929 года — такими словами: "Нетерпимая теократия царей с ее попами-пьяницами и попами-полицейскими дискредитировала религию. Воинствующий атеизм коммунистов способен возродить Святую Русь. Ne quid nimis — ничего не должно быть слишком много".
Что касается отношения советского руководства к Католической Церкви, то положение дел усугублялось тем, что Сталин считал Ватикан мощной политической силой, в корне враждебной к Советскому Союзу. Таким образом, к борьбе антирелигиозной присоединялась борьба политическая, что значительно затрудняло переговоры между Чичериным и Эрбеттом. Чтобы проиллюстрировать эти сложности в отношениях между Святым Престолом и СССР, мы приведем ниже обзор депеш посла Франции с 1927 по 1929 год.
"Присутствие Неве в Москве делает бесполезными переговоры с Римом"(Чичерин)
Отвечая на письмо о. Кенара, благодарившего его за помощь, постоянно оказываемую монсеньору Неве, 27 января 1927 года Эрбетт писал: "В дипломатии, как в сельском хозяйстве, бывают периоды урожайные и неурожайные. Обычно, они чередуются, и ожидая, приходится трудиться в поте лица". Далее он продолжал: "Я не прекращу прилагать усилия в направлении, указанном правительством, и буду счастлив хоть немного поспособствовать исполнению справедливых пожеланий. Трудности, возникающие на этом пути, являются для меня лишь дополнительным стимулом".
Эти слова прекрасно передают смысл дипломатической деятельности Эрбетта в Москве. 22 января 1927 года Эрбетт был принят председателем Совнаркома Рыковым и имел с ним продолжительную беседу о международной политике — в частности, об отношениях Советского Союза с Францией. Коснувшись мер, принятых советским руководством против Католической Церкви, он напомнил Рыкову, что в истории подобные шаги уже неоднократно имели место: культуркампф Бисмарка, борьба с Церковью во Франции, — но каждый раз они заканчивались провалом. Рыков ответил, что советская власть борется не с религией, а с той политической силой, которую представляет из себя Католическая Церковь, — силой, враждебной по отношению к СССР. "Советское правительство, — сказал Рыков, — ведет переговоры со Святым Престолом через папского нунция в Берлине. Но оно убеждено, что папа намерен способствовать восстановлению монархии в России... Католическая Церковь вошла в сговор с находящимися в эмиграции иерархами бывшей Русской Православной Церкви, активно подготавливающими реставрацию монархии. Подумывают даже о воссоединении Православной Церкви с Католической. Константинопольский православный патриарх намерен поехать в Рим". Эрбетт ответил, что, по его данным, папа весьма далек от тех намерений, которые ему приписывают. Он был нунцием в Польше и хорошо знает положение в Восточной Европе. На самом деле папа намеревался отменить юрисдикцию над территорией СССР католических епископов-эмигрантов и поставить новую иерархию, деятельность которой регулировалась бы советским законодательством. Если уж конкордат между Москвой и Ватиканом явно недостижим, то предоставление советским католикам возможности свободно отправлять свои культовые потребности значительно повысило бы международный авторитет СССР.
После встречи с Литвиновым 7 марта 1927 года Эрбетт писал Бриану: "Советское правительство не намерено заключать конкордат со Святым Престолом, но готово заключить с ним договор относительно условий жизни католиков в СССР. Такова цель переговоров, которые ведут сейчас в Берлине Пачелли и Крестин-ский".
Интересовавшую его информацию об этих переговорах Эрбетт получил лично от Чичерина, когда в январе 1928 года предпринял шаги в защиту монсеньора Скальского. Чичерин объяснил французскому послу, что советское правительство сделало все от него зависевшее, чтобы установить хорошие отношения со Святым Престолом. В 1925 году посол СССР в Берлине Крестинский передал предложения правительства своей страны нунцию Пачелли. По словам Чичерина, "Святому Престолу понадобился целый год, чтобы обдумать свой ответ, и этот ответ оказался всего лишь просьбой дать дополнительные разъяснения. Тем не менее советское правительство по-прежнему инициативно стремилось к достижению договоренности. В 1927 году Кремль направляет в Рим свои новые предложения. Но Святой Престол отреагировал всего на три пункта, среди которых — вопрос о том, в чьей собственности должны находиться культовые здания. Отношение Святого Престола к предложениям советского правительства, — сказал в заключение нарком, — показывает, что Ватикан не хочет заключать соглашение".
Западной дипломатии практически ничего не было известно о переговорах в Берлине. Разумеется, в архивах министерства иностранных дел Германии должна храниться более полная информация по этому вопросу; вообще, в период между подписанием Рапалльских соглашений и приходом к власти Гитлера, Советский Союз находился с Германией в весьма доверительных отношениях. Последний раз Чичерин встречался с Пачелли 14 июня 1927 года. Вероятно, о поездках д'Эрбиньи речь не шла. Чичерин хотел узнать ответ Ватикана на свой "циркуляр". Пачелли не мог сказать ему ничего конкретного — политическая ситуация к моменту этой встречи складывалась крайне неблагоприятно: Англия только что разорвала дипломатические отношения с СССР в связи с использованием в пропагандистских целях торгового общества "Аркос" — это произошло 12 мая 1927 года; 7 июня на варшавском вокзале был убит средь бела дня посол Советского Союза в Польше П. Л. Войков; в Китае коммунисты потерпели сокрушительное поражение от сторонников Чан Кайши.
29 августа 1927 года германский посол в СССР направил в Берлин секретное донесение о беседе с Чичериным, касавшейся отношений Советского Союза с Католической Церковью. По словам Чичерина, в развитии этих отношений было три этапа: первый, благоприятный, относился ко времени Генуэзской конференции, когда Святой Престол хотел собрать воедино разрозненные группы, оставшиеся от Российской Православной Церкви; второй период, полный лукавства, начался с деятельности папской миссии, когда о. Уэлш, опираясь на эмигрантов, значительная часть которых перешла в католичество, хотел завязать новые контакты с православными России и зарубежья; затем начался третий период, по мнению Чичерина, все еще продолжавшийся. Католическая Церковь могла уже играть лишь своими собственными картами. Действительно, установление соглашения между Советами и митрополитом Сергием от 29 июля 1927 года вынуждало Католическую Церковь опираться отныне только на свои собственные силы и делать выбор между подпольным существованием в СССР и официальным признанием со стороны советского правительства.
Несмотря ни на что, Чичерин не собирался прекращать переговоры с Римом. МИД Германии сообщил Пачелли об относительно хороших новостях, содержавшихся в упомянутой телеграмме немецкого посла в СССР. 6 октября 1927 года Пачелли вручил послу Советского Союза в Германии Крестинскому ноту, в которой сообщалось, что Святой Престол готов принять во внимание возражения политического характера, которые могло выдвинуть советское правительство относительно кандидатов на епископские кафедры — в то время при установлении дипломатических отношений с каким-либо государством статс-секретариат всегда давал подобные обязательства. В ответ на это Рим хотел, чтобы советское правительство позволило открыть семинарии, направить в Россию священнослужителей, кандидатуры которых будут предварительно согласованы с правительством, и разрешило бы оказывать этим священнослужителям финансовую помощь138.
Было очевидно, что большевики не согласятся принять такие условия. Многочисленные демарши, сделанные послом Франции Эрбеттом и послом Германии графом Брокдорфом-Рантцау с целью убедить советское правительство в необходимости распространить амнистию, объявленную в связи с десятой годовщиной Октябрьской революции, на тридцать католических священников, находившихся на Соловках, не увенчались успехом. Отношения СССР с Францией были крайне напряженными, все ожидали разрыва дипломатических связей. Эрбетту ставили в вину тот факт, что он сообщил своему правительству текст одного троцкистского воззвания, под которым подписался, среди прочих, Христиан Раковс-кий, посол СССР в Париже. Эта декларация, написанная в духе теории "мировой революции", призывала "каждого честного пролетария капиталистических стран активно бороться со своим правительством, а каждого солдата — перейти на сторону Красной Армии". Пуанкаре потребовал отзыва Раковского. Он был вынужден вернуться в СССР, где разделил участь троцкистской оппозиции: его исключили из партии и сослали в Среднюю Азию; затем он покаялся и в 1935 году вновь оказался в фаворе. Но в 1938 году последовал новый арест — Раковского приговорили к двадцати годам лагерей и, по данным одного из последних его биографов Франсиса Конта, в 1941 году он умер в заключении139.
В марте 1928 года Эрбетт, удивленный отрицательным отношением Чичерина к Неве, пытался объяснить ему, что епископ ведет себя крайне корректно, что возглавляемый им московский приход существует исключительно для окормления французов, что епископ не занимается прозелитизмом — напротив, старается держаться в стороне от тех, кто просит его вести в России католическую пропаганду. Не вступая в спор с послом, Чичерин ответил ему приблизительно следующее: "По причине того, что монсеньор Неве находится в Москве, у Святого Престола пропало желание заключать соглашение с Советским Союзом: ведь теперь у него есть свой епископ на территории СССР, в связи с чем для осуществления тех или иных намерений он уже не нуждается в контактах с советским правительством".
Такая интерпретация показалась Эрбетту не вполне логичной. В глубине души он должен был согласиться с тем, что Чичерин прав, однако счел нужным предостеречь наркома. "Я мог с уверенностью сказать ему одно: если советское правительство предпримет какие-либо шаги против монсеньора Неве или французского прихода в Москве, оно будет иметь дело с правительством Франции, поскольку Франция не допустит ущемления права ее граждан на свободу совести". Чичерин продолжал настаивать на том, что поддержка советских католиков зарубежными странами оставалась основным препятствием на пути достижения договоренности между Советским Союзом и Святым Престолом. В сложившейся ситуации Эрбетт полагал, что аресты апостольских администраторов Скальского и Слосканса были предприняты с целью давления на Ватикан. Без Неве стадо осталось бы без пастыря, без поддержки, без ориентиров, и ГПУ могло бы с большей легкостью внедрять туда своих агентов. Нужно было сделать все, чтобы помешать советскому правительству избавиться от Неве, нужно было "говорить с ним на таком языке, чтобы отбить у него всякую охоту покушаться на тех, кто находится под сенью нашего флага" (225/EU от 6 марта 1928 года). "В отношениях с советским правительством надо придерживаться единственного метода, который оно понимает: надо его не бояться".
Эрбетт выступает в защиту осужденных священников
В ноябре 1927 года Советский Союз торжественно отмечал десятилетие Революции. Эрбетт и Неве надеялись, что по случаю этого празднества будет объявлена амнистия священникам, томившимся в заключении. Неве составил список, в который вошли имена тридцати священников, находившихся в тюрьмах или на Соловках. Эрбетт вручил этот список Чичерину, заметив, что, освободив из заключения католических священников, советское правительство отнимет сильный козырь у католической оппозиции за рубежом и настроит в свою пользу мировую общественность. К сожалению, амнистия не распространялась на совершивших государственные преступления. "Нельзя ли распространить амнистию и на арестованных и сосланных священников? — настаивал Эрбетт. — Ведь приговоры ГПУ предусматривают только государственные преступления". — "Они могут обратиться с прошением о помиловании во ВЦИК", — ответил ему Чичерин.
Ни один из священников не был амнистирован. Намекая на шаги, предпринятые Эрбеттом для освобождения священников, 12 декабря 1927 года Неве писал Кенару: "На днях г-н Эрбетт, делающий все от него зависящее для облегчения положения христиан — узников советской власти — а он делает для этого гораздо больше, чем требуется от дипломата, — сказал мне: "Почему католики во Франции и в других странах ведут себя так нерешительно и робко? Надо кричать. Советы не боятся ничего, кроме шума. И вообще, послу не совсем прилично возглавлять кампанию в печати против правительства, при котором он аккредитован".
Столкнувшись с объективной действительностью страны Советов, Эрбетт переменил многие прежние взгляды. Сказалось и влияние Неве. С каждым месяцем, проведенным вместе в Москве, посол и епископ становились все ближе и ближе друг к другу, их взгляды стали во многом совпадать. Неве восхищался Эрбеттом, который, по его словами, трудился по 11 часов в день, как настоящий траппист. "В этом смысле, — шутил Неве, — работнику одиннадцатого часа не очень позавидуешь!"
Жан Эрбетт не ограничился ходатайством о помиловании тех тридцати католических священников — он просил за арестованного польского прелата монсеньера Скальского. В ответ на его просьбу предсовнаркома Рыков заметил: "Странное дело: как только заходит речь о католиках, Франция — тут как тут!" — "Мы хотим предостеречь вас от наших собственных ошибок", — парировал Эрбетт.
Александр Скальский, декан церкви святого Александра в Киеве, исполнявший обязанности генерального викария Житомирской епархии, был арестован 9 июня 1926 года. К середине октября еще не было известно, какое обвинение ему предъявлено. К началу 1927 года он все еще содержался в Москве. Скальский ожидал процесса по его делу — которое должно было слушаться верховным судом — более десяти месяцев, что само по себе было вопиющим беззаконием; по законам следствие должно было завершиться в шестимесячный срок. "От него хотели добиться заявлений против папы и польского правительства", — писал Неве 5 апреля 1927 года.
22 апреля 1927 года Эрбетт сделал демарш в защиту узника. Один из руководящих работников НКИДа ответил ему, что Скальский работал на польскую разведку, помогая ее агентам переходить границу, перемещаться по территории СССР и получать информацию. Некоторое время спустя Эрбетт говорил на эту тему лично с Литвиновым, который сказал ему, что Скальский и арестованные в Ленинграде католические священники обвиняются в шпионаже в пользу одной из иностранных держав. Эрбетт поинтересовался, будет ли процесс по их делу открытым. "Я всегда за открытость", — отвечал Литвинов. Но через несколько дней Чичерин уточнил, что дела о шпионаже обычно слушаются в закрытых судебных заседаниях.
19 января 1928 года в "Известиях" было объявлено, что процесс начнется 23 января. При этом уточнялись обвинения, предъявленные подсудимому. В июле 1920 года после отступления польских частей декан церкви св. Александра в Киеве Скальский остался в Киеве. Рижский договор предусматривал польские "миссии" в Киеве и Харькове. Прелат Скальский принял польских эмиссаров — Каминского, Бирбус-Витовского, Уруского и Ждановского. В 1923 году он по просьбе представителя Адама Райковского составил справку о положении польского духовенства в СССР, которая помогла бы польскому правительству сформулировать определенные требования накануне подписания торгового соглашения. Дело должна была разбирать военная коллегия под председательством печально известного Ульриха. Членами трибунала были также Камерон и Поволоцкий. Прокурором был Катанян, адвокатом — Карякин.
Польский посланник Патек, узнав, что в дело собирались впутать польских консульских работников, направил протест. В итоге суд был отложен на один день. Процесс проходил с 24 по 27 января 1928 года при закрытых дверях. Трибунал отклонил обвинение в шпионаже ("Они сделали это не без посторонней помощи", — скажет по этому поводу Литвинов в разговоре с Эрбеттом), но признал Скальского виновным в контрреволюционной деятельности и приговорил его к десяти годам лишения свободы с последующим поражением в гражданских правах на пять лет. "Все ожидали худшего", — написал с облегчением Неве. Скальскому вменяли в вину, что он предоставил место аббату Петкевичу, ставил на своих документах печать, сделанную в Варшаве, поддерживал связь с Луцким епископом Дубовским, пославшим ему циркуляр от 20 августа 1923 года (!), в котором клиру Луцко-Житомирской епархии разъяснялось, как следует себя вести при встрече главы республики. "Можете ли вы представить себе, что комиссар Калинин и комиссар Петровский (глава Украинской республики) посещают церкви? — с горькой иронией замечает Неве, негодуя по поводу рассылки этого циркуляра. — И из всего этого — по сообщению ТАСС — они делают вывод, что даже после папского декрета о разделении Луцко-Житомирской епархии (осень 1925 года) монсеньор Скальский продолжал поддерживать связи с монсеньером Дубовским". Судя по всему, в агентстве ТАСС регулярно знакомились с "Annuario Pontificio" или с "Acta Apostolice Sedis". Луцк действительно был отделен от Житомира 28 октября 1925 года.
В корреспонденции Неве содержатся интересные подробности процесса. "Сегодня, — писал он 23 января 1928 года Кенару, — начинается процесс монсеньера Скальского. Замечу в скобках, что если бы не Эрбетт, его бы давно расстреляли или втихомолку отправили в тюрьму". Неве подчеркивает, что обвинение отказалось от своего главного пункта — шпионажа, оставив только контрреволюционную деятельность, "преступление, для доказательства которого достаточно свидетельства любой бабы". Вопреки объявленному, процесс проходил при закрытых дверях, так что никто из иностранных дипломатов не смог попасть в зал заседаний.
В конце марта 1928 года советский Красный Крест от имени ГПУ передал настоятелю московской церкви Петра и Павла Лупиновичу разрешение причастить Скальского. В документе было написано: "без исповеди"! "Лупинович направился в Красный Крест, где к нему присоединился Винавер, новый муж г-жи Горькой (Пешковой). Возле ГПУ к ним в машину подсел поляк Чацкий — большая шишка в этой конторе. Лупинович, подобно Господу, оказался, в окружении двух разбойников". На Рождество Скальскому позволили исповедаться и причаститься, предоставив ту же возможность на Пасху и Рождество следующего, 1929 года. 17 сентября 1932 года Скальский, а с ним еще сорок польских заключенных, будет обменян.