|< в начало	<< назад	к содержанию

Ранние христиане о реинкарнации

Правда ли, что вера в реинкарнацию была отвергнута Церковью только на Константинопольском Соборе в 543 году, а в раннехристианской Церкви она была повсеместной? Я встречался с таким утверждением уже много раз.

Сначала я хотел бы заявить, что у меня нет горячего желания полемизировать относительно веры в реинкарнацию, которую исповедуют нехристиане. Я даже думаю, что в этих верованиях отразились многие глубокие и верные интуиции по поводу духовной ситуации человека. Так, например, я вижу в этой вере выражение убежденности в том, что человеческое существование продолжается за порогом смерти, а наши поступки, хорошие и плохие, тянутся за нами и проникают в нас значительно глубже, чем мы можем это заметить. В вере в реинкарнацию некоторые люди находят объяснение различию человеческих судеб и шанс победить то зло, в сети которого они попали, даже если сами в том виноваты.

Но я христианин. Тайну моего человеческого существования я пытаюсь понять в свете того Солнца, имя которому — Христос. Так вот, при солнечном свете обычно оказывается частичным, а то и вовсе ложным то, что мы видели при свете ночника. Вообще-то, ночью его свет был чем-то бесценным и очень помогал нам в понимании действительности и своего места в ней. Однако со временем, когда мы уверовали в Христа, Сына Божьего, ночь отступила и приблизился день. От Христа мы узнали, что каждый человек — неповторимая личность, а моя телесность не просто внешняя оболочка моей души, а интегральная, предназначенная для жизни вечной часть моей человеческой природы; от Христа я узнал, что воскресну. А все это несовместимо с доктриной реинкарнации.

Христиане осознали это очень рано. В древнем обществе вера в переселение душ была очень популярной. За этим стоял авторитет таких великих философов, как Пифагор и Платон, к которым позже прибавился Плотин. Кроме того, реинкарнацию признавали распространенные в начале христианской эры гностические учения, а также древне-церковная мистика. Поэтому в писаниях ранних христиан мы находим много свидетельств отмежевания от этой веры.

Их рассмотрение мы начнем с очень древнего, относящегося к концу II века высказывания Тертуллиана. Этот автор резко противопоставляет доктрину реинкарнации и веру в воскресение. Развивая прежде всего психологическую аргументацию, он указывает на иррациональность предвзятого отношения к вере в воскресение, поддерживаемого людьми, которые без труда верят чудаческим и неправдоподобным, по мнению Тертуллиана, представлениям приверженцев реинкарнации. Кроме того, Тертуллиану было совершенно ясно, что вера в воскресение защищает истину о неповторимости человеческой личности.

Однако рассмотрим сам текст: "Теперь, если какой Философ будет утверждать, что человек, как говорит Лаберий по мнению Пифагора, делается из лошака, а водяная змея из женщины, и к оному мнению силою красноречия наклонит все доказательства, то не подвигнет ли других к согласию, и не заставит ли верить, что и от ядения животных должно воздерживаться? А посему самому не будет ли кто думать, чтобы по случаю не наесться говядины какого-нибудь своего прадеда? Но ежели Христианин будет уверять, что человек воскреснет человеком, и Кай самим Каем; то народ прогонит его камнем, или по крайней мере толчками. ... Много и под конец употребить надобно будет шуток, если захотеть позабавиться по сей части. Кто бы, по вашему мнению, в какого животного ни преобразился; но по нашему утверждению (поелику мы предлагаем конечно гораздо достойнейшее вероятия, что каждый человек воскреснет таким же человеком, а не другим каким животным, так что одна и та же душа непременно в тот же состав тела, хотя другого образа, будет возвращена; поелику причиною воскресения есть то, для чего определено быть суду), необходимо предстанет тем же самым, каковым был, дабы восприять суд от Бога за добрые и злые дела" ("Защищение христиан против язычников", 48).

Подобным же образом Тертуллиан расправляется с доктриной реинкарнации в трактате "О душе" (De anima, 31-35).

Тот же взгляд, но в гораздо менее полемическом духе, выражает современник Тертуллиана Марк Минуций Феликс. Он пытается убедить тогдашних язычников в том, что доктрина реинкарнации возникла из смутного и искривленного предчувствия, что мы воскреснем: "Так, славнейшие из философов, прежде всего Пифагор и особенно Платон, передали вам в неполном и поврежденном виде учение о продолжении жизни после смерти. Ибо по их мнению одни души, по разрушении тела, продолжают существовать вечно и неоднократно переходят в другие новые тела. К большему искажению истины, они утверждают, что души людей по смерти переходят в тела скотов, птиц, зверей, — мнение более приличное шуту забавляющему, нежели мыслящему философу" (Октавий, XXXIV, 6-7).

Непосредственную полемику с доктриной реинкарнации вел тогда же, в конце II века, епископ Лиона св. Ириней, принявший мученическую смерть за христианскую веру в 202 году. Во второй книге своего обширного труда "Пять книг против ересей" (Adversus haereses) он посвятил интересующей нас теме обширный раздел 33. Это один из четырех разделов, в которых св. Ириней расправляется с гностицизмом Симона Мага и Карпократа. Против веры в реинкарнацию св. Ириней выставляет следующий аргумент: "Учение их о переселении (душ) из тела в тело мы можем опровергнуть тем, что души ничего не помнят того, что прежде было с ними. ... Ибо, если то, что в короткое время было во сне видено или представлено в воображении и притом одною только душею, она, по соединении с телом и распространении своем во всяком члене, вспоминает, тем более она должна бы помнить то, чем занималась долгое время и в течение целого периода протекшей жизни. В виду этого Платон, тот древний афинянин, который первый ввел это мнение, когда не мог защитить его, придумал чашу забвения, думая, что чрез это он избежит такого рода затруднения, но он не представил на это никакого доказательства, а только догматически отвечал, что души, при вступлении в эту жизнь, демон, состоящий при входе, напаяет забвением прежде, чем они войдут в тела. Но он незаметно для себя самого попал в другую большую трудность. Ибо, если чаша забвения, после испития от нее, может изгладить память всего сделанного, то откуда, Платон, ты знаешь это, когда теперь душа твоя находится в теле, — именно что она до вступления в тело вкусила от демона напиток забвения?".

Главной же причиной, по которой св. Ириней отвергает реинкарнацию, является убеждение, что тело не является чем-то внешним по отношению к человеческой личности, но сотворяет ее: "Но как каждый из нас получает свое тело чрез художество Божие, так получает и свою душу. Ибо Бог не так беден и скуден, чтобы не мог даровать каждому телу особую свою душу, равно как и особенный характер". Обоснование заканчивается исповеданием веры в воскресение каждого человека во всей его духовно-телесной самотождественности.

Чрезвычайно интересно свидетельство об отказе от доктрины реинкарнации, представленное св. Иустином, претерпевшим позже мученичество за веру (ум. 167). Он был на целое поколение старше св. Иринея, Тертуллиана и Минуция Феликса. В самом начале "Диалога с Трифоном Иудеем" он рассказывает историю своего обращения. Он был философом, приверженцем платонизма, убежденным, в том числе, и в истинности реинкарнации. Переломным моментом в его жизни стал разговор со старцем, верующим во Христа. Иустин в духе смирения излагает, как этот старец раскрывал, вопрос за вопросом, всю нелепость его убеждений относительно реинкарнации. Советую Вам самим найти этот текст, так как он слишком пространный для того, чтобы его здесь приводить.

Нынче как бы несколько измельчало, даже среди ревностных христиан, сознание последствий веры в воскресение для нашего понимания самих себя. Потому и нередки случаи, когда идея реинкарнации становится искушением даже для некоторых христиан. Ранние христиане — во всяком случае это следует из их писаний — яснее нас понимали смысл веры в воскресение, и это оберегало их от чуждых Евангелию представлений о посмертной судьбе человека. Вот что пишет Афинагор Афинянин, еще один христианский философ II века, в трактате "О воскресении мертвых" (гл. 15): "Если вообще природа человеческая состоит из безсмертнои души и из тела, которое соединено с нею при сотворении; если ни природе души самой по себе, ни природе тела отдельно не даровал Бог самостоятельного бытия и жизни, но только людям, состоящим из души и тела, чтобы с теми же частями, из которых они состоят, когда рождаются и живут, по окончании сей жизни они достигали одного общего конца: то душа и тело в человеке составляют одно живое существо .... Существо же, получившее ум и рассудок, есть человек, а — не душа сама по себе; следовательно, человеку должно оставаться всегда и состоять из души и тела; а таким пребывать ему не возможно, если не воскреснет".

Очевидно, что при таком понимании человека нет места мыслям о реинкарнации.

Даже Ориген, великий теолог первой половины III века, чье ошибочное учение о предсуществовании душ было осуждено на Константинопольском Соборе в 543 году, опровергал доктрину реинкарнации. В своем фундаментальном апологетическом труде "Против Цельса" (Contra Celsum III 75), оставив в стороне заботу об изысканности языка, он пишет: "Мы лечим тех, кто страдает глупой верой в реинкарнацию", — и в другом месте (VIII 30) продолжает: "Мы не верим ни в переселение душ, ни в то, что души вселяются в тела неразумных животных". Ориген стремился исповедовать библейскую веру в воскресение тел во всей ее полноте: "Цельс совершенно необоснованно приписывает нам утверждение, будто бы у нас нет ничего лучшего и более ценного, чем тело. Но ведь мы ясно высказываемся в пользу того, что душа, а особенно разумная душа, ценнее любого тела, ибо именно душа, а не тело, несет на себе печать образа Творца. ... Если Цельс обвиняет нас в том, что мы тоскуем о теле, то пусть узнает, что мы тоскуем о всем, что Бог обещал праведникам: страстно жаждем и ожидаем воскресения праведников" (VIII 49-50).

Да, это факт, что Ориген создал учение о предсуществовании душ. С помощью этой доктрины он пытался объяснить различия духовных и моральных качеств людей. Он полагал, что таким образом защищает истину о справедливости Бога, но не замечал, что уничтожает ту истину о человеке, которая вытекает из веры в воскресение. Эта идея Оригена была авторитетно опровергнута, как уже было сказано, на Константинопольском Соборе в 543 году. Однако она никогда не являлась серьезным искушением для Церкви. Решительных критиков этой идеи можно найти даже среди наиболее рьяных сторонников теологии Оригена.

Стоит еще, наверное, вспомнить, что Порфирий (232 — 304), быть может, последний выдающийся языческий философ древности, ввел знаменательную поправку в доктрину реинкарнации: он утверждал, что души после смерти возвращаются только в человеческие тела и никогда не переселяются в тела животных. Отцы Церкви с удовлетворением отмечают это изменение, не меняя при этом своего отрицательного отношения к доктрине в целом. Например, св. Августин (354-430) оценивает учение Порфирия так: "Известно, что, по мнению Платона, души людей по смерти возвращаются даже в тела животных. ... Но Порфирию оно совершенно справедливо не понравилось. Он со своей стороны полагал, что души людей входят в тела людей же, но не в свои, которые они оставили, а в другие, новые. Ему постыдным казалось верить, что мать, превращенная в мула, может, пожалуй, возить на себе сына; но не казалось постыдным думать, что мать, превращенная в девицу, может быть, пожалуй, женою сына" (О граде Божием, X, 30). И св. Августин заключает: "Не гораздо ли, говорю, благочестивее верить, что души людей возвращаются в свои собственные тела, чем тому, что они возвращаются в тела совершенно иные?"

Коль скоро мы уже заговорили о св. Августине, то вспомним и то, как он отзывался о платоновской теории реминисценции, которую сегодня пробуют возродить некоторые современные сторонники теории реинкарнации: "Платон, такой знаменитый философ, пытается нас убедить, что души жили тут, на земле, еще до того, как соединились с плотью. Из этого, по его мнению, следует, что познание является, скорее, припоминанием уже известных вещей, а не познанием нового. Он рассказывает, например, что один мальчик, которому задавали вопросы по геометрии, отвечал так, как весьма знающий магистр. ... Не стоит, наверное, верить, что Пифагор Самосский помнил некоторые такие вещи, которые познал ранее по опыту одного из пребываний на земле в другом теле; или тому, что иные рассказывают, что с ними такое случилось. Это ложные воспоминания, подобные тем, которые мы чаще всего изведываем в сновидениях, когда нам кажется, что мы кое-что вспомнили из тех вещей, которые совершили или сказали, хотя мы этого не совершали и не говорили. Случается и так, что такие видения посещают людей даже наяву, к этому причастны злые и лживые духи, которым важно заронить ложное мнение о переселении душ, чтобы ввести людей в заблуждение" (De Trinitate, XII, 15, 24).

Можно было бы процитировать еще очень и очень много подобных свидетельств. Но я думаю, что текстов, приведенных здесь, достаточно, чтобы Вы составили собственное мнение о ценности аргументов, которыми пользуются люди, пытающиеся пропагандировать доктрину реинкарнации среди христиан. Это, увы, всецело ложные аргументы. И речь идет отнюдь не об упущении какого-нибудь патристического текста, не об ошибке или отличии в интерпретации того или иного высказывания Отцов Церкви. Здесь мы имеем дело с явной и несомненной инсинуацией: якобы раннехристианская Церковь верила в прямо противоположное тому, во что она дейстительно верила. Это печально, очень печально.

Закон кармы

Среди простых людей существует мнение, что есть предопределение относительно болезней, несчастий, бед или неудач. Когда сын соседа попал в автокатастрофу и остался калекой на всю жизнь, моя бабушка, хотя она очень переживала и искренне сочувствовала ему и его родне, все же иногда говорила: "Видимо, так ему было суждено".

Для меня это стало актуальным, когда я столкнулась с буддийским учением о законе кармы. Согласно закону кармы, каждый поступок и даже каждая мысль влекут за собой последствия, которые всегда настигают виновника. Хороший поступок вернется к тому, кто его совершил, в виде добра, а плохой поступок всегда обернется против его виновника. Этот закон гласит, что каждый — творец своей судьбы и сам за себя полностью в ответе: сегодня, влача свое кармическое наследие, на день завтрашний я либо готовлю свое спасение, либо приближаю свою погибель. Все долги должны быть оплачены, а заветной чертой является тот момент, когда я стану способен действовать безличностно и во мне не останется и следа последствий совершенных поступков.

Закон кармы просто и ясно объясняет "несправедливость" того, что одни люди уже от рождения щедро одарены здоровьем, способностями, выгодным социальным положением, а другие изначально несут на себе клеймо болезни, несчастья или аморальных родителей, а то и всего вместе взятого. Всякие неудачи, с которыми сталкивается человек, согласно этому закону, — кара за грехи, совершенные в этой жизни или в предыдущих воплощениях. Кто заслужил встречу с целителем или избавление от неудач, тот получит эффективную помощь. Кто не заслужил, никакой помощи не получит, потому что от предопределения никуда не деться: чему быть, того не миновать.

Как на такие теории должен реагировать католик? Ведь мы веруем, что искуплены Христом "в свободу славы детей Божиих", а значит, наше поведение не предопредлено сверху. Мы можем и должны влиять на свою судьбу и судьбы других активными действиями с Божьей помощью. Мы веруем, что Господь может спасти человека даже в безнадежной ситуации — если только мы ищем Его помощи в молитве, уповая на Него, делая все, что в наших силах. Наша вера не на стороне вечно спящих, ленивых, отчаявшихся.

Вижу, что Вы уже, по сути, знаете ответ на свой вопрос. Понимаю и то, что письмо является просьбой не просто об ответе на вопрос, а о более подробном рассмотрении данной проблемы. Итак, сразу же заметим себе со всей определенностью, что поднятая Вами проблема не имеет ничего общего с истиной веры о нашем предназначении к спасению. Смысл этой истины состоит в радости, что Бог нас возлюбил еще до того, как мы появились, и в своей любви Он призывает нас к тому, что превышает природную человеческую способность понимания, а именно: чтобы мы однажды оказались в Нем, а Он в нас. То, что мы читаем об этой радости в Послании к Ефесянам (1, 3-12) или в Послании к Римлянам (8, 28-35), — это уже просто предел возможностей человеческого языка.

Можно только удивляться, что Апостол Павел не умер от радости, которой он с нами делился².

Смешение нашего предназначения к спасению с суеверием относительно какого-то предопределения наших несчастий частично связано с недостаточным различением соответствующих слов в нашем родном языке. В греческом, т. е. языке оригинала Нового Завета, такое смешение было бы невозможным: предназначение, которое сбывается в силу бездушного детерминизма, описывается словом heimarmene, в то время как предназначение, проистекающее из дара любящего Бога, передается совсем другим словом. Это слово — proorismos — подчеркивает личностное деяние Бога, направленное на благо человека. К сожалению, в нашем языке такого различения нет. Отсутствуют в нашем языке и слова такого рода, как "перволюбовь", "прадар" или "предзаслуга", но они-то как раз и передавали бы смысл греческого proorismos.

Здесь мы остановимся только на предопределении в смысле мнимой детерминации несчастий или удач. Готовясь ответить на Ваше письмо, я изучил брошюру о законе кармы, недавно изданную Обществом Агни Йоги (А. Klizowski, Prawo karmy). Попробую кратко изложить то, что мне показалось существенным в этой доктрине, а затем дать оценку этому в свете моей христианской веры.

Итак, закон кармы там представлен как "космическая справедливость, которая осуществляется посредством закона причин и следствий". Состоит он в том, что "как страдающий в жизни, так и тот, кто обрел в ней радость, пожинают то, что посеяли", причем "расплату за поступки назначает не Бог, а слепой и в то же время разумный закон". Закон кармы, по мнению его сторонников, всегда направлен к конечному благу человека. Ибо если даже "его настигают удары молота кармы", это лишь для того, чтобы его привести наконец в духовное сознание.

Тот, кто верит в закон кармы, автоматически обязан верить в реинкарнацию. В упамянутой брошюре об этом написаны такие вещи, которые я лично воспринимаю как серьезное нарушение чувства реальности. Например: "Отцы, о которых говорит Ветхий Завет, это мы сами в своих предыдущих воплощениях" (с. 4). Или еще лучше: "Не менее половины всех земных встреч объясняются предыдущими воплощениями. Можно себе представить, как пробковые фигурки сцепляются под действием мощной электрической энергии" (с. 13). Однако фактом остается то, что вера в закон кармы требует следовать подобным выводам.

Брошюра заканчивается двумя весьма мудрыми моральными умозаключениями, основанными на советах Евангелия. Христос, по мнению автора, таким образом учил, как вырваться из "порочного круга кармы". Имеются ввиду следующие рекомендации: во-первых, следует избавляться от всего, что является болезненной привязанностью к земному, особенно от привязанности к собственности; во-вторых, надо остерегаться мести и ненависти.

Что я думаю обо всей этой доктринальной конструкции как христианин? В предыдущей главе я писал, что в тот момент, "когда мы уверовали в Христа, Сына Божьего, ночь отступила и приблизился день. От Христа мы узнали, что каждый человек — неповторимая личность, а моя телесность не просто внешняя оболочка моей души, а интегральная, предназначенная для жизни вечной часть моей человеческой природы; от Христа я узнал, что воскресну. А все это несовместимо с доктриной реинкарнации".

К предыдущей мысли я хотел бы добавить четыре конкретных возражения в адрес доктрины о законе кармы. Каждое из них касается, как мне кажется, чего-то весьма существенного. Прежде всего мне хотелось бы заявить самый решительный протест против использования Евангелия для обоснования доктрин, существенно ему противоречащих. Непозволительно лгать людям, якобы само Евангелие излагает закон кармы (ссылаясь на евангельское учение об отношении к материальным благам или об отказе от мести). Автор вышеуказанной брошюры остро выступает против молитвы прошений как, вроде бы, бессмысленной альтернативы закона кармы, но ведь он, видимо, знает, как часто Иисус призывает нас в Евангелии к такой молитве.

Запомним, наконец, что нельзя недобросовестно ссылаться на чужие священные книги. Как христианина меня глубоко задевает то, что кто-то приписывает моим священным книгам прямо противоположное тому, что они на самом деле провозглашают. Если кому-то хочется, пусть себе верит и в реинкарнацию, и в закон кармы, но, проповедуя эти свои верования, пусть не прибегает ни ко лжи, ни к оскорблениям религиозных чувств христиан. Если бы я верил в эту несчастную реинкарнацию, то сказал бы таким пропагандистам: "Пользуясь ложью и оскорбляя чужие религиозные чувства, вы отягощяете свою карму, ибо ложь никогда не может быть чем-то похвальным".

Второе мое возражение звучит так: либо мы верим в Бога — либо в закон кармы. Невозможно истинно верить в Господа Бога и при этом думать, что существует некий закон кармы, которому даже Бог должен подчиняться. Если вера в закон кармы требует, как утверждает Клизовский, его приверженец и пропагандист, отвергнуть истину о Божьем Провидении, отказаться от всякого прошения в молитве, а также лишить Господа Бога права и возможности отпускать грехи, то Бог, о котором говорят подобные вещи, без сомнения не Истинный Бог. Говоря о Боге, Клизовский, по-видимому, представляет Его себе плодом нашего воображения, упрощающим маленькому человеку понимание конечных вещей. Ведь в его вере конечным основанием реальности является не Бог, а некая безличная космическая справедливость.

Не знаю как кому, а меня дрожь пробирает при мысли о таком мире, в котором духовная реальность так же подчиняется законам детерминизма, как и материя. Если кто-нибудь думает, что не имеет смысла молиться Богу и что рассчитывать на Божье прощение значит строить себе иллюзии — это его дело, и я не буду вмешиваться в его веру. Но я буду громко кричать и свидетельствовать, что это неправда. Ибо Бог есть любовь, и для каждой мелочи нашей жизни есть место в Его любящем Провидении; и в любой момент у нас есть к Нему доступ через молитву и даже через таинства. Я буду свидетельствовать во всеуслышание о том, что Бог хочет нас ежедневно одарять Своим священным присутствием и давать нам всякие дары, в том числе и дар прощения грехов.

Я знаю обо всем этом от Иисуса Христа. И каждый, кто действительно верит в Христа, может это испытывать каждодневно.

Имя Христа позволило мне осознать третье возражение против закона кармы: этот закон не совместим с верой в Христа! Верить в Христа — значит верить в то, что "так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную" (Ин 3, 16). Но тот, кто верит в закон кармы, тем самым исключает суверенное вмешательство Бога в наши человеческие дела. Если кому не хватает смелости полностью отвергнуть Христа, тот вынужден проделать над своей верой в Него три операции, которые состоят в следующем: 1) пришествие Христа не означает, как веруют христиане, милосердного снисхождения Бога к людям, но исполнилось в силу некого космического закона; 2) это не было единственным воплощением Бога в человеческом естестве, а Христос не является единственным Искупителем человечества; 3) верующий в карму должен полностью порвать с Церковью, то есть пренебречь волей Христа относительно того, чтобы Его присутствие и учение жили в основанной Им Церкви.

Задайтесь простым вопросом: является ли все еще христианином тот, кто произвел над своей верой эти три операции? Ведь такие действия перечеркивают весь смысл спасительной миссии Господа Христа!

И наконец, четвертое возражение: казалось бы, вера в закон кармы не должна приводить к подобным последствиям, тем не менее невозможно не заметить, что фактически она служит усилению эгоцентрических и асоциальных установок, более того, содействует росту фаталистской ментальности и равнодушия к чужим бедам. Мы справедливо удивляемся свойственному Востоку принципу ахимсы³ даже по отношению к диким зверям, но вместе с тем и кастовая система не появилась из ничего, она возникла как раз из веры в кармический долг. И в этой же вере следует усматривать корни столь поражающего европейцев, оказавшихся в Калькутте или Рангуне, равнодушия и отсутствия даже тени сопереживания при встрече с чужой бедой.

Представляется, что логика данной позиции такова: ахимса оберегает от ненужного стяжания будущих кармических грехов, и вместе с тем не требует принимать близко к сердцу чужие страдания, поскольку таким образом люди расплачиваются за свои предыдущие воплощения. Кто мыслит категориями этой логики, тот вряд ли осознает, какие последствия для общества имеют его действия или действия других. Здесь трудно и помыслить о возможности служения обществу или оздоровления социальных структур. В этом случае мифическая самотождественность в цепи реинкарнаций становится важнее эмпирически ощутимых социальных связей.

Я советую Вам просмотреть опубликованную недавно в ежемесячнике "W drodze" (1 /1992) статью Адриано Пелозино "Ni me ta ching", что означает "истинное милосердие". После десятилетнего увлечения буддизмом автор поселилися в Таиланде, где понял, насколько идеализированным было его представление о буддизме, что, впрочем, не повлияло на его искреннюю симпатию к этому типу духовности. Так вот, относительно кармы он зафиксировал следующее социологическое наблюдение:

"Буддийская доктрина столь возвышенна, что ее почитатели всегда чувствуют себя грешниками. Вероятно, они могли бы накопить заслуги (облегчение в достижении нирваны), жертвуя не только на храмы и монахов, но и на бедных, которые составляют большинство народа, однако этот путь для них исключен. В некоторых глухих селениях нет и храма-то. Тот, кто не имеет возможности принести воздаяние за совершенные грехи, должен будет сделать это в следующем воплощении. В буддизме человек вновь рождается и умирает до тех пор, покуда не искупит вину полностью. Поэтому бедные чувствуют себя приговоренными к бесконечному круговороту: я беден, поскольку был плохим, и не могу спастись, так как не имею возможности накопить заслуги. Это означает, что в следующем воплощении я буду еще беднее и мне останется еще меньше шансов на спасение. Так рождается отчаяние."

Оставим сейчас в стороне закон кармы и зададимся вопросом: справедливо ли то, что одни люди живут долго, а другие мало, одни — в комфорте и достатке, а другие в нищете и мытарствах, одним удается все, а другие неисправимые неудачники?

Тогда прежде всего мы заметим, что в мире избыток ненужных страданий, которых можно было бы избежать. Мы навлекаем их на себя собственными грехами или легкомыслием, немало встречаем зла от других или сами несправедливо причиняем его. Под таким углом зрения, и вправду несправедливо то, что жене достался ужасный муж, или то, что гомосексуалист развратил тринадцатилетнего ребенка. Возможно также и мое участие в том, чтобы мир наш стал хоть чуточку справедливее.

Но неодинаковость наших судеб надо бы рассматривать и с другой точки зрения: каждый из нас — неповторимая личность, Богом призванная для решения определенных задач и наделенная необходимыми для этого талантами и дарами. Таким образом, призвание — это нечто живое, обретающее конкретное выражение в зависимости от моей конкретной сегодняшней ситуации. Допустим, меня постигла тяжелая болезнь. Можно было бы спросить: "за что?" Но в свете христианской веры это смешной и бессмысленный вопрос. Вероятно, в такой ситуации следует спрашивать: "почему?" — если мы хотим распознать и устранить причины этой болезни. Перед лицом болезни христианин не спрашивает: "за что?", так как тем самым он допустил бы в свое мышление элементы магии; христианин просто лечится и просит Бога о здравии.

Если же окажется, что болезнь не проходит, а то и усугубляется, как христианин я стараюсь питать надежды на Бога, что Он меня укрепит, чтобы этой болезнью (или другим несчастьем) не был подавлен мой дух, но я был очищен и приобщен к Нему.

Христианин не боится уповать на Бога даже тогда, когда безусловно он сам навлек на себя то несчастье, которого теперь избежать не в силах. Например, мотоциклист, о котором Вы пишете, мог стать калекой из-за собственного легкомыслия. Но это уже случилось. Если он христианин, то будет полагаться на Христа, что Он наполнит его переживание увечья Своим дарующим любовь присутствием. И таким образом то, что произошло так некстати, может стать — по милости Божьей — дорогой этого человека к Богу.

Для христианина важнее всего сегодняшний день. Ошибкой было бы мучиться тем, что было вчера и уже прошло; ошибкой было бы даже печалиться из-за моего вчерашнего греха, если он мне уже отпущен. Не надо глупо беспокоиться о завтрашнем дне. В этом сегодняшнем дне, в этой конкретной ситуации я должен с упованием положиться на моего Бога. Ведь Бог нас любит, каждого из нас, каждый день, в каждой конкретной ситуации. Кто верует, что Бог нас так любит, того не искусит вера в какие-то кармические долги.

Задумаемся еще над тем, какое содержание вкладывают люди в это выражение: "видно, так ему было суждено". Конечно, за этой формулировкой могут скрываться обычные предрассудки. Но есть люди, особенно простые, которые вкладывают в нее самый верный смысл. В устах простого и набожного человека эти слова могут означать: "Не будем углубляться в причины случившегося, ведь все равно этого разумом не постичь. Сейчас самое главное — искать воли Божьей в той ситуации, которую мы имеем сегодня."

Предвестия упадка христианства

Когда-то христиан бросали на растерзание львам, но они хранили спокойную уверенность в том, что ничто не вырвет их из рук Христа. Я завидую тем мученикам, потому что чувствую себя совсем иначе. Чувствую, будто бы какой-то огромный лев разлегся на нашей земле и издает глухой, страшный рык, предвещающий приближение конца христианской эры. Возможно, Вы уже слыхали о предсказаниях, что с наступлением эры Водолея, которая как раз близится, воцарится совершенно новая религия, религия любви и свободы. Христианство, согласно этим предсказаниям, господствовало в эру Рыб и исчезнет вместе с концом этой эры, исчезнуть же оно должно потому, что оказалось религией пустой обрядовости, нетерпимости и боязни ада. Одни говорят, что эра Рыб уже закончилась, как раз в 1989 году, а ее символическим завершением было падение коммунизма. Другие конец христианской эры. относят к 2000 году. Агрессивность по отношению к вере и Церкви, которой сейчас насыщена атмосфера нашего общества, как бы подтверждает эти предсказания.

В первые века львы пожирали христиан, но, именно благодаря этому, христианство развивалось. Тот лев, которого я слышу, хочет пожрать само христианство. Как только я об этом задумываюсь, меня охватывает ужас.

Кто-то когда-то прислал мне текст песенки, которую пел знаменитый Джон Леннон из группы Битлз:

Христианство исчезнет,

Утратит свою силу, распадется.

Не стоит над этим задумываться.

Я прав, и история это признает.

Мы сечас уже популярнее, чем Иисус Христос.

Я думаю, кто же исчезнет первым —

Рок-н-ролл или христианство.

Таких предсказаний христиане уже выслушали без числа за двадцать столетий существования Церкви. Но Церковь и объективно не раз оказывалась в такой ситуации, когда, с человеческой точки зрения, ее конец, казалось, уже был недалек.

Человеческая жизнь коротка, но многие люди еще помнят мощные потрясения, предвещавшие конец христианской веры. Сегодня сорокалетние не отдают себе отчета в том, что уже через пять лет после прихода коммунизма судьба Церкви, казалось, была предрешена (в лучшем случае они знают об этом теоретически, но это совсем другое дело). Это следовало даже не из мучительных гонений того времени, так как, с Божьей помощью, Церковь веками с гонениями как-то справлялась. Ужаснее всего было то, что среди наших знакомых и близких появились ярые сторонники "прогресса", для которых было вещью очевидной, что наступает "новая эра" и что будущее принадлежит "новому человеку" — тогда как христианство не только уходит в историю, но и уходит бесславно, как враг разума, науки и социальной справедливости. Кто не помнит тех времен, вряд ли сможет даже представить себе, каким религиозным рвением отличались тогдашние атеисты, видящие в Церкви нечто мертвое и загнивающее, кое ради общественного здоровья необходимо как можно скорее устранить.

Насколько я помню, для меня тогда стала переломным моментом рассказанная отцом, не знаю, история ли, легенда ли времен французской революции. Революционеры приехали в какую-то деревню, заняли церковь, осквернили ее и превратили в конюшню. Вечером они согнали к церкви здешних жителей, чтобы объявить, что никакого Бога нет, а времена суеверий уже прошли. Тогда попросил слова самый старый житель деревни и сказал: "Вы погасили свечи в нашем храме и выбросили подсвечники. Попробуйте-ка теперь погасить еще и звезды, которые светят в небе. Пока вам это не удастся, они будут нам говорить о Боге и призывать к вере и молитве". Этот рассказ необычайно взволновал мое еще только формирующееся воображение и, думаю, существенно посодействовал тому, что я не поддался тогда антихристианской лихорадке.

Но с самого начала христианская вера уже казалась чем-то близящимся к закату. Иисус только-только основывал свою Церковь, а собравшаяся вокруг Него община уже пережила тяжкий крест. Как известно из Евангелия от Иоанна, после провозглашения евхаристического обетования "многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним" (Ин 6, 66). Иисус, конечно, не стал их удерживать и не пытался найти компромисс, а очень спокойно спросил у своих Двенадцати: "Не хотите ли и вы отойти?" (Ин 6, 67). Таким образом мы получили раз и навсегда наставление о том, что существование Церкви не зависит от поддержки людей.

С тех пор уже сотни раз Церковь оказывалась в ситуации, когда вероятность ее конца была куда больше, чем то, что ей удастся устоять. О первых трех веках христианства скажу лишь, что легко говорить о гонениях и даже мудрствовать, однако это совсем не то, что среди них находиться. Как-то во времена Владислава Гомулки меня едва коснулась тень гонений. Священнику, которого милиция застала во время занятий с группой молодежи вне церкви, грозил лишь денежный штраф, но несмотря на это человек чувствовал себя как затравленный зверь. Я и сам не могу представить, что могли чувствовать христиане первых веков, когда вокруг них все больше сгущалась атмосфера гонений: какие искушения приходили им в голову, каким аргументам они должны были воспротивиться. Я вовсе не уверен, что преследуемые христиане испытывали только ту спокойную уверенность, о которой Вы пишете.

Хуже гонений (хотя иногда это им сопутствует) ожидание конца Церкви со стороны людей равнодушных или даже доброжелательных. Например, во второй половине IV века, т. е. более 1600 лет назад, распространилась весть, что век, назначенный христианству, — 365 лет, по количеству дней в году. Это предсказание должно было вызвать немалое замешательство, раз св. Августин в своих писаниях возвращается к нему чуть ли не десять раз. Согласно этому предсказанию, нечисты были сами истоки христианства, а именно: "Петр при помощи волхвований устроил так, чтобы в продолжение трехсот шестидесяти пяти лет чтилось имя Христа и затем, по исполнении этого числа лет, чтобы почитание это немедленно прекратилось" (О граде Божием, 18, 53, 2).

Когда я прочитал о предсказаниях, которые так взволновали Вас, я тотчас же подумал: "До чего же однообразен этот дьявол со своими обманами! Все время пользуется одним и тем же шаблоном!". Обратите внимание, ведь механизм обоих предсказаний один и тот же. И тут, и там христианство выставлено в дурном свете: приверженцы New Age видят в нем "религию пустой обрядовости, нетерпимости и боязни ада"; предсказание IV века представляет его как нечто такое, к чему приворожили людей. И тут, и там конец христианства видят как предназначение свыше, а свободу человека рассматривают как вымысел.

Хотя, правда, в современных предсказаниях появляются нововведения: New Age, возводя клевету на христианскую веру, изображает себя религией истинной любви; а возвещая, что как конец христианства, так и победа New Age запрограммированы в звездах, называет себя религией свободы. Клевета здесь — деяние любви, а вера в астрологию не смущает убежденных в нашем призвании к свободе. Вот и выходит, что эта ложь зашла слишком далеко, если уж и слова употребляются вопреки их словарному значению.

Нынешняя привлекательность идеологии New Age поразительно напоминает мне привлекательность идеи коммунизма, когда он был еще в состоянии пробуждать в людях религиозное поведение. И тут, и там имеем "новую эру", нового человека", "новую мораль', та же антихристианская лихорадка и то же ханжество, щедро расточающее красивые слова, те же ожидания невообразимо счастливого будущего и уверенность, что истинная свобода состоит в ее отсутствии (с той лишь разницей, что коммунистический детерминизм изучал законы истории и подчинялся им, а приверженцы New Age признают кармический и астрологический детерминизм). Нас атакует старая ложь в новых одеждах, и бывает она столь сооблазнительной, что могла бы "прельстить, если возможно, и избранных" (Мф 24, 24).

Заметим еще и такую удивительную черту Церкви: почти в каждом поколении она неизменно переживает какую-нибудь смертельную опасность. Едва закончился период гонений, а христианству уже грозил распад изнутри. Сегодня, когда все восточные Церкви и подавляющее большинство Церквей и общин, берущих начало в Реформации, исповедуют единственно Божественность Христа и Пресвятую Троицу, трудно себе представить, что хотели сделать из христианской веры ариане: они отбрасывали саму ее суть, оставляя только внешнюю оболочку. Следует добавить, что более сорока лет (337 — 378) политика императоров — Констанция, Юлиана Отступника и Валента — была агрессивно антикатолической, что в основном проявилось в навязывании Церкви арианских епископов. Был момент, когда главные епископские столицы, за исключением Рима, были захвачены арианами. Какая же тревога должна была тогда овладеть католиками, а также обреченными на изгнание правоверными епископами!

А что должны были чувствовать католики в V и VI веке, когда на европейский континент обрушились нашествия варваров? В 590 году Григорий Великий, сообщая о своем избрании на папский престол, писал патриарху Константинополя следующее: "Я, недостойный и слабый, принял корабль старый и сильно разбитый — отовсюду захлестывает волнами, а прогнившие доски, ежедневно сотрясаемые штормом, грозят вот-вот развалиться" (Письмо 1, 4). С тех пор прошло более 1400 лет, правда, корабль и теперь кажется прогнившим и штормы грозят потопить его, однако он все еще плывет. И будет плыть — вплоть до Последнего Дня!

Сегодня, когда нами овладело чувство превосходства над мусульманами (подобные чувства всегда некорректны), мы уже забыли, что — особенно в период Средневековья — большинство европейцев считали ислам религией и цивилизацией будущего. Исламу не только принадлежала военная инициатива, но и в культурном отношении страны ислама были несравненно развитее христианской Европы. Арабы задавали тон даже философской мысли того времени. С человеческой точки зрения, многое указывало на то, что христианство вскоре будет поглощено исламом.

Попробуем еще прочувствовать состояние свидетелей распада Церкви в период Реформации. В это время происходит разрыв связей между Апостольской Столицей и большинством немецких земель; от Церкви одна за другой откалываются Англия, Швеция и остальные скандинавские страны; все говорит о том, что протестантские идеи победят в Чехии, Польше, Литве, Венгрии, Франции, Швейцарии, северной Италии. В протестантизм переходят не только многочисленные священники, но и многие епископы. Католики тех времен наверняка чувствовали себя, как пассажиры корабля, оказавшегося в самом центре циклона.

Какие чувства владели бы нами во Франции XVIII столетия, когда ее заполонили вольнодумные и антикатолические брошюры, когда просвещенный и правоверный католик казался мамонтом времен царя Гороха? Устояли ли бы мы в вере при том, что агрессивные антикатолические фанатики стали хозяйничать в парижском кафедральном соборе Нотр-Дам? Какое впечатление на нас произвела бы новость (это было в 1798 году), что Рим захвачен войсками повстанцев, а их предводитель генерал Бертье объявил, что с этой минуты Католическая Церковь перестала существовать и "бывшего папу", как назвал Пия VI заключивший его в тюрьму бессовестный Бертье, отныне следует называть по фамилии, то есть "гражданин Браши"?.

В XIX и XX веках материала такого рода хватило бы на несколько страниц, но мы уже приближаемся к подведению итогов наших размышлений. Итак, заметим, что для людей, не верующих в Христа, является вполне очевидным, что когда-нибудь наступит конец христианства, ведь все земное однажды кончается. Отсюда понятно, почему уже две тысячи лет на свет являются люди, которые ожидают скорого конца христианской веры и даже пытаются его приблизить.

Зададимся еще одним, весьма интригующим вопросом: почему именно христианство, как никакая другая религия, с таким трудом выжило, что почти всегда вновь и вновь казалось: вот оно проигрывает и конец его близок? Что касается меня, то ответ на этот вопрос мне представляется совершенно очевидным: эта религия исходит не от людей, а от Бога, поэтому она превышает все земные масштабы. "Ибо сила совершается в немощи" (2 Кор 12, 9). "Потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков" (1 Кор 1, 25).

Вот почему, когда я бываю свидетелем какого-нибудь отступничества от Христа или слышу о тревогах по поводу будущего Церкви, то вспоминаю слова Послания к Евреям: "Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же. Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь; ибо хорошо благодатью укреплять сердца" (13, 8 сл).

|< в начало	<< назад	к содержанию