| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Введение
Эта книга - не исторический труд, предназначенный для эрудитов, не философская работа, не поэтическая книга для литературоведов и даже не благочестивое чтение для набожных людей.
Я написал ее прежде всего для того, чтобы удовлетворить потребность моей души францисканца. Люди всегда думают, говорят и пишут о том, что любят, и я всегда питал желание поговорить о том, что является поэзией и идеалом моей жизни; поэтому эти страницы кажутся мне возвращением долга благодарности. Но я написал эту книгу и для того, чтобы повторить все это тем душам, которые ищут во францисканской интерпретации христианской жизни слова спасения, утешения и наставления.
Для себя и для этих душ я и хотел найти, в чем состоит характер святого Франциска и интерпретации христианства, которую он дал миру; для себя и для этих душ я исследовал его понимание жизни в трудах и деятельности, которые ведут свое начало от него и вдохновлены им; и более всего я искал для себя и других, как францисканство может и сегодня сказать свое новое слово миру, хотя и кажется далеким и отличным от него.
Конечно, хотя двадцатый век унаследовал от девятнадцатого симпатию к францисканству, проявляющуюся прежде всего в научных трудах и искусстве, его дух довольно далек от францисканской духовности. Восхищение перед святым из Ассизи было для некоторых тонко чувствующих интеллектуалов реакцией на сухость позитивизма; для некоторых эстетов, пресыщенных красотами музеев и гостиных, - новым удовольствием, сравнимым с домашним хлебом после изысканных сладостей; для некоторых ученых историков и социологов, а также мистиков-дилетантов оно было многообещающим полем исследований; в общем, это был эстетизм. Для других, для верующих, как принадлежащих к францисканским орденам, так и симпатизирующих им, которые подходили к святому Франциску религиозно, без эстетизма и идеологии, францисканство было и остается, за некоторыми исключениями, скорее утешением, практикой милосердия, неисчерпаемым источником мягкости или почетным названием, чем образом мышления или формой жизни.
Несмотря на эти различные точки зрения и разногласия, я лично убежден, что францисканство, как интерпретация христианской жизни, как концепция вселенной, как норма поведения и особенно как средство возвращения к христианской жизни способно сказать свое слово в современном мире. Я попытался напомнить, каким было это слово спасения для многих страдающих душ, для тех, кто был далек от дома Отца, для многих, искавших свет и тепло для жизни.
Я продолжаю настаивать на утверждении, что эта книга не является историей францисканских орденов или трактатом о францисканской мысли. Читатель-специалист, который, может быть, удивится, не найдя относящихся к теме и хорошо известных ему фактов, людей и трудов и обнаружив не полностью развернутые основы философии и теологии францисканства, или же, напротив, обнаружив, что я уделил слишком много внимания некоторым фигурам и происшествиям, покажет этим, что он не понял план моей работы. Я хотел наметить в общих чертах развитие францисканской духовности и ее вечную и универсальную актуальность, не приводя исторических деталей и не останавливаясь на теологических и философских исследованиях, как бы важны и привлекательны они ни были. Эта задача, учитывая разнообразную деятельность францисканства и богатство его библиографии, могла бы привести к огромному объему информации, которая повредила бы структуре книги и не была бы полезной для достижения цели, которую я поставил. Поэтому я не только не претендую на то, чтобы сказать все, но даже из того, что я знаю, я добровольно исключил и вырезал из моих страниц ненужные подробности, оставив только то, что казалось мне основным. Кроме того, я особо остановился на внимательной характеристике некоторых фигур францисканства, показавшихся мне наиболее видными в определенный исторический период: святой Бонавентура, святой Бернардино Сиенский, Сикст V, святой Леонард из Порто Маурицио, Бернардино из Портогруаро, Лодовико из Казории. Можно будет критиковать этот выбор. Каждая нация, более того, каждая провинция может предложить своих героев. Ну что ж, я и не утверждаю, что все францисканцы, на которых я остановился, были самыми великими и единственно великими, но они те, кого предпочел я; их жизнь наиболее близка мне, а работы наиболее дороги. Прославляя этих людей и восхваляя их память, я как будто прославляю многих других, родственных по добродетели и уму, похожих платьем и духом, братьев по идеалу.
Особенно я заботился о том, чтобы изложить результаты моего исследования ясным языком; еще более я заботился о том, чтобы быть убедительным. Именно поэтому я не пошел по легкому пути и не подкрепил мои страницы богатым приложением цитат. Они только утяжелили бы труд и испугали бы робких читателей (они еще есть). Кроме того, мне показалось дурным вкусом дать с учеными заметками документальное обоснование того, что я утверждаю, то есть выделить (историческими, теологическими или философскими изысканиями) мои убеждения по сравнению с не менее достойными внимания исследованиями других ученых, изучающих францисканство.
Эрудитам и критикам, которые обнаружат в моей книге многочисленные пробелы, некоторые сознательные, а некоторые ненамеренные, я отвечу словами великого неаполитанского историка: «Вещи и идеи заботили меня больше людей. Беседуя с теми, кто хотел больше фактов, я часто убеждался, что в моих книгах было то, чего они хотели; но они хотели имен, деталей, повторений, а их там не должно было быть. Почему я должен рассеивать внимание читателя на бесконечное число пустяков и отрывать его от наблюдения за ходом событий, - не за людьми, которые сияют лишь миг, - а за идеями и вещами?».
Я не обольщаюсь; в историческую главу всегда можно будет добавить какое-нибудь имя или событие; но я не претендую написать одну из так называемых определяющих книг и тем более книгу, которая удовлетворила бы всех. Мой труд не только не исчерпывает обширнейшую тему, напротив, он ее открывает; кроме того, он дает панораму францисканства, каким оно представляется мне. Каждый читатель может добавить к моим и чужим страницам свои - о том, как он понимает и переживает францисканство; и когда это произойдет, книга, продолженная сознанием читателя, будет отвечать моей цели - поучение, а не образование - и станет действительно живой.
Я и не хочу иного.