|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глоссы к «Категориям» Аристотеля³⁹⁹

Начинаются глоссы магистра Петра Абеляра к «Категориям» Аристотеля. Этот автор, озаботившись в основном обсуждением логики, не оставил непроработанным ничего из того, что считал необходимым для своего учения. Отсюда: так как логика есть способ рассуждения⁴⁰⁰, то есть распознавание способов доказательства, а доказательства выражены в предложениях, предложения же сообразно речевым оборотам (dictio) образуют и свой состав, и утверждение, и значение, то [Аристотель] исследовал все это по отдельности так тщательно, что прежде обнаружил каждое значение простых выражений (sermo) в этом труде - то, что связано с вещами, а то, что связано с понятием - в [трактате] «Об истолковании», где свойства предложений прослеживаются еще усерднее. В «Топике» и «Аналитиках»⁴⁰¹ он завершает учение о доказательствах. И естественный порядок требовал того, чтобы как части по природе предшествуют своему составу, так и учение о них было бы первым и при обсуждении, и при чтении. Поэтому, по свидетельству Боэция⁴⁰², книга, которая передает учение о простых выражениях и которую начинающим нужно читать прежде прочих трудов Аристотеля, представляет логику.

По свидетельству того же Боэция⁴⁰³, в замысел этого труда входит обсуждение с помощью первых обозначающих сказуемых (vox) первых родов вещей относительно того, что эти вещи означают, то есть объяснить их значение по природе субъектных вещей. Вот что он сделал при этом исследовании: обозрев неопределенное множество как вещей, так и имен (nomen) и не будучи в состоянии исследовать все это в отдельности из-за неопределенности этого [множества], рассмотрел десять имен, в которые можно заключить все - с любыми названиями - субъектные вещи, при объяснении значения он всеми способами демонстрировал присущие им десять имен в десяти природах всех субъектных вещей и некоторым образом выявлял⁴⁰⁴ значения всех имен в этих десяти именах. Это десять наиболее общих родов, то есть субстанция, количество, качество и т. д., которые он называет предикаментами⁴⁰⁵, потому что, по словам Боэция⁴⁰⁶, они сказываются о прочем - как родах, так и видах.

Те же десять имен Боэций⁴⁰⁷, раскрывая замысел этой книги, назвал первыми сказуемыми, обозначающими роды вещей, мы же, следуя отмеченному замыслу, сверх того удостоил внимания каждое слово (verbum) в отдельности. Поскольку, следовательно, эти десять имен он назвал первыми сказуемыми, то это можно принять по многим причинам. И в самом деле они могут называться первыми потому, что здесь внимание на них направлено в соответствии с первой импозицией имен, которая осуществляется над вещами. Ведь бывает двоякая импозиция сказуемых, а именно: одна, первая по природе, когда сказуемые слова вводились для обозначения (significatio) вещей, как, например, «эта» из вещей называлась «человек», а «та» - «лошадь». Другая же импозиция, вторая, - та, когда найденные при означивании (designatio) вещей сказуемые слова были вторично названы (appellatae) другими именами, эти, например, были названы именами, а те - глаголами. Бывает, следовательно, первая импозиция слов, в соответствии с которой они были найдены при означивании вещей, вторая же импозиция - та, в соответствии с которой другими именами назывались сами сказуемые. Здесь внимание - в соответствии с первой импозицией, которая производилась над вещами, - обращается на сказуемые, на то, что «это» означает субстанцию, а «то» - качество, и потому было сказано: направлять внимание на первые сказуемые, то есть на слова по их первой импозиции. Ведь хотя субстанция и качество - некоторым образом имена сказуемых (nomina vocum), здесь они не обсуждаются в этом значении. В [трактате] же «Об истолковании», поскольку в нем речь также идет как бы о простых выражениях, о них толкуется, скорее, потому, что они обозначаются другими словами, которые называются именами или глаголами, то есть на основании не первой, а второй импозиции.

Первые сказуемые слова можно принять потому, что они обсуждаются здесь в том значении, которое является первым по природе, так как обнаруживается их значение, присущее вещам. Ведь хотя слова имеют двоякое обозначение, а именно: относительно вещей и относительно понятий, вещи по природе предшествуют понятиям; ведь из природы вещей следует, что прежде должно стоять то, что мог бы «схватывать» интеллект, и тот, кто находит какое-нибудь слово (vocabulum)⁴⁰⁸, рассматривает вначале природу вещи, ради демонстрации которой он приложил имя. Понятия, следовательно, которые должны следовать природе вещей, по природе позднейшие, вещи же - предшествующие. Однако поскольку, вследствие импозиции, первое и главное значение имени называется понятием, что само собой разумеется, постольку название (vocabulum) было дано вещи, чтобы оно конституировало понятие. Но хотя по причине импозиции значение имен является первым понятием, однако собственно понятие естественно - по природе своей субстанции - является более поздним, чем вещь. Отсюда справедливо, что для обозначения вещей, которые естественно предшествуют понятиям, здесь речь ведется о первых сказуемых.

Первыми же они могут называться из-за двоякого способа обозначения, а именно: вещь обозначают тогда, когда ее обозначают по сущности (secundum essentiam), а не по приложенности (secundum adjacentiam)⁴⁰⁹, и еще когда они обозначают вещь как сущность в том статусе сущности, который по природе предшествует прочим. Ведь всякая вещь по своей сущности существует (subsistit) прежде, чем она поддерживается субъектом⁴¹⁰. Отсюда: на основании способа обозначения, первыми по природе являются те слова, которые содержат обозначение сущности, а не приложенности, например, «человек» или «белизна», а не «белое». С другой стороны, так как при таком приоритете обозначения сущности эти десять имен соответствуют всем родам и видам, то они имеют приоритет еще и сверх того, потому что в первом статусе сущности именуют субъектную вещь. Ведь так же как об одной и той же вещи можно сказать «человек», «животное», «тело», «субстанция», то благодаря этому имени «субстанция» в статусе сущности она называется прежде прочих по природе.

Что же касается осмысленного содержания (sententia)⁴¹¹, то эти десять имен могут называться первыми относительно родовых и видовых, потому, разумеется, что по этому своему смыслу, который заключается во [всем] прочем, как в части, они являются определяющими и некоторым образом конститутивными. Ведь «тело» выражает то целое, что содержит телесную субстанцию, «животное» - что содержит чувственную одушевленную телесную субстанцию, а «человек» - все это вместе, а, кроме того, рациональное и смертное.

Из-за всех этих причин и, возможно, множества [других] эти десять имен в этом месте могут называться первыми сказуемыми.

[Выражение] «обозначающим первые роды вещей», которое применяется в изъяснении замысла, определяет, что эти сказуемые нужно понимать как десять наивысших родов, то есть те, которые обозначают природы вещей как первые, то есть по статусу естественно они предшествуют прочим, как мы о том уже сказали. Поэтому различие между этой книгой и книгой «Об истолковании», как это выражается, касается того, что вещи обозначают, ибо в последней внимание, разумеется, направляется к речам по поводу обозначения понятий, а в первом - по поводу обозначения вещей.

Предмет же (materia) этого автора - отчасти вещи, отчасти слова. Ведь поскольку он обращает внимание на сказуемые слова соответственно значению вещей, то, следуя этому, он делает акцент то на слова, то на вещи.

Польза же такова, что благодаря этому трактату выясняется некоторым образом значение всех речевых выражений, ибо в десяти этих именах обнаруживаются, конечно же, природы всех вещей. То, что он предлагает ради различения истины, приносит много пользы для исследования природы любой вещи.

Спрашивается, нужно ли прилагать это знание о предикаментах к логике? Ведь говорят, что это - не логика и не часть логики, ибо любая логика состоит из двух интегральных частей (и не известно, что в ней имеются какие-либо другие), а именно из знания, как нужно находить доказательства, и знания, как нужно судить о найденном⁴¹². А упомянутое знание предикаментов не учит находить доказательства и подтверждать найденное. Отсюда: никоим образом нельзя утверждать, что оно прилагается к логике, хотя, однако, для логики оно весьма необходимо. С другой стороны, вовсе не очевидно, что с этим согласен Боэций. Ибо когда он говорит, что эту книгу нужно преподносить начинающим [изучать] логику, он, конечно, полагал, что тот, кто читает эту книгу, уже тем самым приступает к логике, чего не было бы никоим образом, если бы она не была связана с логикой. Более ясно он выражает это в таких словах: «Поскольку, - говорит он, - искусство логики относится к речи и в этом труде главным образом речь ведется о сказуемых - хотя ведь эта книга соотносится с другими частями философии, - однако преимущественно она относится к логике, некоторые простые элементы которой, то есть речевые выражения, в ней прежде всего и обсуждаются»⁴¹³.

С другой стороны, так как признается, что есть такая наука логики, то вопрос, нужно ли прилагать (supponenda est) ее к науке нахождения или суждения, остается. Но она прямо относится к нахождению, так как нами здесь главным образом она вводится для нахождения доказательства того вопроса, который, по свидетельству Боэция, является первым. Ведь вопросы в первой [книге] второго издания [Комментария] к Порфирию им самим подразделяются таким образом: сначала, говорит он, нужно спросить о некоем [предмете], есть ли он, затем - что именно он есть или каков он, куда [Боэций] включает вопросы о прочих акциденциях, наконец, почему он существует таким образом⁴¹⁴. Относительно этого вопроса, о котором мы говорили как о первом, который нужно укреплять доказательствами, такая дистинкция предикаментов максимально необходима; в соответствии с нею, исследуя нечто, можно обнаружить, есть ли оно (если, разумеется, мы могли бы приспособить к нему какой-нибудь из предикаментов) или его нет (если оно - ничто), а, возможно, и что оно есть (если мы припишем [нечто] одно прочим отдаленным, как это делает Аристотель в [разделе] «О качестве», говоря: «Ведь ни один из прочих предикаментов не прилаживается неправедно, ни количество и т. д.»⁴¹⁵.

«Остается⁴¹⁶ заглавие, которое было разным. Ведь одни озаглавливали [книгу] „О вещах", другие - „О родах"», то есть о способах представления (maneriis) вещей, «которые объединяются одной и той же похожей ошибкой»⁴¹⁷. Ибо [Аристотель] сам⁴¹⁸ провозглашает, что обращает внимание только на сказуемые, говоря: «Из того, что говорится без какой-либо связи, каждое обозначает или субстанцию и т. д.»⁴¹⁹. То, что он сказал: «Утверждение получается при их взаимосвязи друг с другом»⁴²⁰, - является важнейшим доказательством того, что внимание он направлял на сказуемые⁴²¹, ибо утверждение связывается не вещами, а словами. Отсюда, по свидетельству Боэция, книга скорее должна называться «О десяти предикаментах»⁴²².

И заметь, что это имя - предикаментов - принимается либо просто, либо как собирательное (in collectio). Оно принимается просто при обозначении каждого из наивысших родов, согласно второй книге второго издания Боэциева [Комментария] к Порфирию: «Мы рассказали, что Аристотелем были установлены десять предикаментов, которые потому называются предикаментами, что сказываются обо всем прочем»⁴²³. На основании такого понимания титульной записи он и предложил заглавие «О десяти категориях». Это имя предикаментов Порфирий воспринял как собирательное при обозначении любого из наивысших родов со всеми подчиненными им родами и видами, говоря: «В каждом предикаменте есть некий наивысший род и т. д.»⁴²⁴.

Поскольку это имя предикаментов принимается как собирательное, то обычно спрашивается, являются ли все простые речевые выражения предикабилиями в соответствии с каким-либо своим значением в каком-либо предикаменте? На сей счет существуют различные мнения.

В самом деле, одни понимают под предикаментом такие субстанциальные слова, которые именуют субъектную вещь по сущности, например, «человек», «белизна», «животное», «цвет». Другие желают, чтобы принятое в качестве предикамента в соответствии с основным значением относилось к прилегающей форме⁴²⁵, и полагают, что и «белизна», и «белое» находятся в предикаменте качества, потому что и та, и другое обозначают «белизну», хотя и разными способами - одна по сущности, другая по приложенности. Но истинно говорит вот кто: определять не является необходимым, и мы можем [это делать] не иначе, как только допустив, что именно те и другие желают понимать под выражением «быть в предикаменте». Ибо если «быть в предикаменте качества» есть ничто иное как «обозначать качества», то, разумеется, как «белое», так и «белизна» находятся в предикаменте качества.

Но, пожалуй, можно сказать, что «белое» также обозначает субстанцию благодаря именованию (nominatio), а «человек» и «животное» определяют качество относительно [этой] субстанции. Тогда и «человек» может полагаться в предикаменте качества, и «белое» - в предикаменте субстанции. Но можно сказать, что, когда одному и тому же слову случается означать вещь относительно разных предикаментов, то его нужно полагать по основному значению в предикаменте; например, «белое», которое главным образом обозначает белизну, по этому [значению] главным образом опознавалось и повсюду сохраняет его; об этом [значении] можно сказать, что оно является предикатом. Однако, если мы обращаемся к основному значению ради импозиции, то под один предикамент может быть подведено (supponi) всё в соответствии со значением понятия, которое является основным. Поэтому Присциан желает, чтобы имена прилагались главным образом посредством качества⁴²⁶. Но говорят, что слова подводятся под предикамент в соответствии со значением, которое они выражают. Отсюда «человек» подводится только под субстанцию, «белое» же - под качество, и, таким образом, говорят, что сказуемое в предикаменте субстанции или качества есть ничто иное, как найденное на основании значения субстанции, или качества, или количества, которое оно выражает, так как они взяты (sumpta sint⁴²⁷) в предикаменте. Ведь хотя Порфирий в качестве предикамента перечисляет только роды или виды, однако он не говорит, что только они - [предикаменты]. Если кто говорит, что [выражение] «быть в предикаменте» ничто иное, как [выражение] «род или вид есть нечто (res)⁴²⁸ только как именование (nominantia) некоего предикамента», то известно, что заимствованное (sumpta) из предикаментов исключается. Так как они не высказываются относительно «что», то они не являются ни родами, ни видами. «Что», следовательно, в силу его «бытия в предикаменте», как принимают и те, и другие, нужно познать прежде, чем определять, подобает ли всем простым речевым выражениям быть в предикаментах, или нет. Но и не приводит к большой пользе это определять. Достаточно только знать то, что сказал Аристотель: «Каждое обозначает или субстанцию, или количество и т. д.»⁴²⁹.

Существовал также разнобой [в представлениях] об авторстве «Предикаментов», то есть принадлежал ли этот труд Аристотелю или кому другому. Боэций же разъяснил, что он принадлежит Аристотелю по трем основаниям: так как он сам в других своих произведениях не противоречит тому, о чем говорилось в этом труде; так как в противном случае он издал бы труд несовершенный и с пробелами, если бы при написании пренебрег трактатом о доказательствах, или о посылках, или о простых речевых выражениях, хотя существует и другая книга Аристотеля, обсуждающая то же самое, содержащая почти то же самое, ибо, направленная на другое, она стилистически однородна. Архит также составил две книги, которые он озаглавил как «Категории», в первой из них он наставлял в тех же десяти предикаментах. Оттого потомки заподозрили, что Аристотель не был изобретателем этого деления, потому-де что то же самое написал и муж-пифагореец - этой мысли неколебимо придерживается философ Ямвлих. С ним не согласен Темистий и не признает, что тем [изобретателем] был Архит, пифагореец из Тарента, который недолго жил при Платоне, но некий Архит-перипатетик, который древностью имени придал авторитет новому труду⁴³⁰.

Я же полагаю, что такое различие предикаментов скорее рассматривается на основании значения сказуемых слов, чем на основании природы вещей. Ведь если внимательно рассматривать природы вещей, то никаким доводом не обнаружить, почему он не поместил большее или меньшее количество предикаментов. Реально же в соответствии со значением имен был обнаружен только такой довод: он рассматривал десять имен, с помощью которых начал сигнификацию всех других имен - как родовых, так и видовых, и потому он поместил сверх прочего то содержание вещей, которое по природе является как бы первым и достойным, так как оно более общее, чем прочее.

Способ же толкования, который касается предикаментов, такого рода, что он тотчас приводит в порядок и обсуждает предикаменты, создав перечень простых речевых выражений на основании природы десяти предикаментов, а именно потому, что эти обозначают субстанцию, те - количество, третьи - другое. И хотя внимание направлено на предикаменты, речь о них идет не сразу, но он предваряет их толкованию нечто необходимое: те положения, с помощью которых можно было бы облегчить учение для последователей, так и мы представим описание двусмысленного (aequivocus), однозначного (univocus)⁴³¹, отыменного (denominativus) и нечто другое (обоснование всему этому мы дадим в своем месте), и они некоторым образом касаются [ниже]следующего толкования. Теперь же вначале о двусмысленном и однозначном.

О двуосмысленном

Итак, потому [вначале], что один из последователей⁴³² там, где речь идет о вторых субстанциях, а также об отличительных и случайных признаках, обнаружит разницу между тем, что говорится о субъекте, и тем, что находится в субъекте⁴³³; в силу того, то есть, что это является сказуемым однозначно, а то - двусмысленно, нужно было прежде определить, что именно было двусмысленным, а что однозначным. Что он и делает в этом месте. «Почему же Аристотель толкует о двусмысленном прежде, чем об однозначном?»⁴³⁴ Потому, по свидетельству Боэция, «что сами десять предикаментов, хотя и различны по определениям, однако называются одним словом - «предикамент». Ведь мы их все называем предикаментами, сами же предикаменты, поскольку они суть роды вещей, сказываются однозначно о субъектных вещах. Ведь любой род однозначно сказывается о собственных видах. Поэтому он правильно толкует вначале об общем названии всех предикаментов, как бы объясняя, каким образом каждый сказывался о собственных видах»⁴³⁵.

И заметь, что это имя - предикамент - потому называется двусмысленным, что Аристотель понимает: «белое» и что-либо случайно заимствованное здесь двусмысленно не потому, что имеет множественный смысл, но потому, что не имеет смысла субстанции. Таким образом, сущее и одно какое-либо имя, связывающее вещи с разными предикаментами, сказывается о самих предикаментах двусмысленно не потому, что смысл выражен многими словами, например, у [слова] «пес», но потому, что они не имеют определения, сказываемого о предикаментах, как субстанции. Ведь Аристотель здесь понимает двусмысленное широко, а однозначное - узко, очевидно, говоря только, что однозначное есть то, что имеет и имя, и одно и то же определение субстанции, соответствующее этому имени⁴³⁶. Определением же субстанции называется то, что не может отсутствовать, соответствуя значению, из-за искажения субъектной вещи, то есть [искажения], вышедшего за пределы субстанции, так как определения даются согласно какому-нибудь имени - родовому, видовому или дифференциальному. Ведь если нечто отказывается быть одушевленной чувствующей субстанцией, то есть животным, либо разумным смертным животным, то есть человеком, или тем, кто может пользоваться разумом, что есть разумное бытие, то оно само необходимо должно испортиться в субстанции. Только то, следовательно, называется двусмысленным, что имеет общее имя и не имеет одного и того же смысла субстанции, как это представлено, в соответствии с конкретным (illud) именем. Также правильно - по многим причинам - он добавляет «в соответствии с именем»: поскольку иные определения не относятся ни к однозначности, ни к двусмысленности, кроме тех, что даны в соответствии с осмысленным содержанием (sententia) имени, и поскольку в противном случае он не определил бы правильно однозначное и двусмысленное, как мы пытались выразить при представлении определения. А то определение было дано в соответствии с осмысленным содержанием имени, внешний смысл (sensus) которого включается в осмысленное содержание определенного имени, как, например, вот в этом имени «человек» [заключено] животное разумное смертное, а не чувствующее, а в имени «разумное» - могущее пользоваться разумом, и в имени «белое» - обладающее белизной, пусть это определение белого, хотя и существует по имени, однако не принадлежит субстанции, как было показано. Если же кто-то, определяя имя, скажет: «животное смеющееся», то он определяет содержание человека через название субъектных вещей, но не обнаруживает через [слово] «смеющееся» осмысленного содержания имени, внешний смысл которого не содержится во внутреннем смысле (sententia) человека. Это описание человека может, следовательно, относиться к содержанию (continentia) вещей, но не к внутреннему смыслу имени⁴³⁷. Так, пожалуй, и вот это имя «пес» и любое двусмысленное может определяться, то есть ограничиваться, в соответствии с содержанием вещей, каковым вещам оно подобает, как если бы, например, сказали, что этим именем «пес» называется (appellare)⁴³⁸ то, что является лающим животным или этой небесной звездой, или тем морским чудищем⁴³⁹. Но этого определения не содержится в осмысленном содержании имени, ибо имя «пес» прилагается (est impositum) к некоей [вещи] не по той общей причине, что свойственно им троим, ибо сказуемое слово не было бы многозначным по смысловому ощущению, если бы повсюду представляло одно и то же. Когда же Аристотель говорит относительно разумного обоснования (ratio) субстанции, что оно однозначно, то он понимает однозначное уже, чем Порфирий, когда утверждает, что собственные признаки сказываются однозначно⁴⁴⁰, или Боэций, который не говорит, что деление акциденции по субъектам свойственно эквивокации⁴⁴¹. Подобно тому как Аристотель понимает однозначное в более узком смысле, так двусмысленное - в широком, утверждая, что двусмысленное - это все то, что имеет общее имя, исключая общее разумное обоснование субстанции, - определение двусмысленного мы теперь предлагаем.

Двусмысленными (aequivoces) называются те вещи, которые имеют одно и то лее имя в соответствии с их общей материей⁴⁴². [Аристотель] правильно говорит «называются» и не говорит «они есть», так как вещи сами по себе не обладают дву-о-смысленностью (aequivocatio), но дву-о-смысливаются (aequivocantur) на основании имени, которое называется собственно эквивокацией, то есть дву-о-смысливающим (aequivocans); вещи же собственно двусмысленны (aequivoci), то есть дву-о-смысленны (aequivocatae). Имя же, по свидетельству Боэция, восприми здесь в соответствии с общим значением вещей, каковым вещам мы предицируем приложенные слова (imposita vocabula), то есть общее слово, по природе склоняемое. Так как он сказал: «у которых имя общее», то, кажется, он исключает как многосмысленное (multivoca), так и разноосмысленное (diversivoca), у которых скорее разные имена⁴⁴³. Ведь многосмысленное - это то, что обозначается разными именами при одном и том же определении, как, например, меч, клинок; мы называем это многосмысленным во множественном числе⁴⁴⁴ не на основании множества вещей, хотя субъектная вещь всецело тождественна, но скорее на основании словесной различенности. Разноосмысленными называются те вещи, которые в соответствии с разными именами имеют потому и разные определения, например, человек и осел, что также может относиться, пожалуй, к одной и той же вещи, если она сама называется разными именами, которые существуют не в одном и том же смысле, например, человек называется и плавающим и смеющимся, хотя, однако, эти два имени не являются выражением одного и того же смысла, как, например, такие: меч, клинок, сабля, которые называют совершенно одно и то же. А то, что, [говоря о двуосмысленном], он добавляет [слово] «только», то этим он отделяет унивокальное, которое, хотя и имеет, как и эквивокальное, общее имя, связывает не только имя, но и содержит одно и то же определение субстанции. Тем, что присоединяется [выражение] «разумное обоснование субстанции различно»⁴⁴⁵, он ограничивает то, при исключении чего может быть добавлено [слово] «только», поэтому «только», разумеется, полагается или при исключении вообще всего (например, когда говорят «только Бог всемогущ», то подразумевается: так [всемогущ], как никакая другая вещь), или при исключении чего-либо определенного (например, когда говорят «у меня есть только туника», то есть не нагрудник, pectula). To же, что он говорит: «разумное обоснование субстанции различно», восприми через отрицание, то есть «не одно и то же», в противном случае это не соответствовало бы всему двуосмысленному под каким бы то ни было именем, например, эквивокальному «захватывающий» или «захватчик» (от «захватывать»), потому что у «захватывать» нет разных определений субстанции, так как у пего вовсе нет никакого определения, данного в соответствии с субстанцией, то есть данного только в соответствии с таким статусом, который, поскольку он гибнет, оказывается невозможным в качестве субстанции. Подобно этому никакие заимствованные (sumpta) акцидентальные имена, по которым мы здесь определяем субъектные вещи как двуосмысленные, не имеют никакого разумного основания, то есть определения, субстанции. Следовательно, определение субстанции различно, что значит: не одно и то же; ты, например, просто можешь отрицать то однозначное, определению которого она предоставляется. То же, что добавляется «в соответствии с тем данным именем», не бесполезно. Ведь если бы он вовсе устранил тождество определения субстанции, то это не соответствовало бы всему двуосмысленному, относительно того ли общего имени или другого, ибо часто вещи, которые под одним именем двуосмысленны, под другим - однозначны⁴⁴⁶, как, например, три значения [имени] «пес»: под определенным именем «пес» они двуосмысленны, и под тем же именем - однозначны: тело или субстанция.

Далее, если мы говорим аффирмативпо, что в разумном основании субстанции находится разное, так как мы, разумеется, предоставляем одному и тому же имени различные определения, то окажется, что имя «человек» - эквивокация, потому что оно имеет определение «разумное смертное животное», а кроме того - определение «животное, умеющее ходить на двух ногах», которые различны по смыслу, хотя содержат одни и те же вещи, то есть те, которые именуются определенным нарицательным словом (vocabulum)⁴⁴⁷. Но когда мы принимаем негативно, то не остается никакого возражения.

Заметь также, что двуосмысленно предицируются многие слова, которые не имеют эквивокации, например, «это сильное», которое есть имя Сократа, сказывается о нем двуосмысленно или исходя из способностей, или из-за того, что он обладает сильной душой, и, однако, хотя оно очерчивается (determinare) различными определениями, оно относительно самого себя не обладает эквивокацией, так как это не общее [имя]. Подобным образом двуосмысленно оно сказывается о самом Сократе, что он субъект сообразно значению и субъект сообразно основанию, и, однако, относительно самого себя оно не обладает эквивокацией, потому что оно - не общее [имя]. Ведь общее может быть только множеством. Из чего ясно, что имя Сократа принимается для обозначения только одного, так как оно не общее и не сказывается ни эквивокально, ни унивокально.

Например, живое существо - это человек. [Аристотель] приводит пример двуосмысленного по поводу человека истинного и нарисованного, которые эквивокально имеют вот это имя: животное; например, человек, то есть, говорит, истинный [человек], и то, что нарисовано, - это называется животным.

Ведь у них. Приводя пример, он будто говорил: я тем самым дал хороший пример эквивокального, так как ясно, что это эквивокальное. По делу. То, что эквивокальное присутствует в этом вот имени «животное», он открывает через определение эквивокального, ясно говоря, что оно имеет это вот общее имя, которое есть «животное» и соответственно не одно и то же определение.

Ведь если кто⁴⁴⁸. Ясно, что [речь идет] не об одном и том же, а о разных [определениях]. Что он и доказывает результатом, ибо им, конечно же, приписываются (assignare) разные определения. И это же значит: если кто-либо укажет, то есть покажет (demonstro), что именно есть каждый из них, и истинный человек, и нарисованный, потому что они - «животные», то он даст каждому собственную дефиницию, говоря, например, что истинный человек - это чувственная одушевленная субстанция, а нарисованный - подобие чувственной одушевленной субстанции.

Нужно знать, что одно из эквивокального получаются случайно, другое по обсуждении (consilium)⁴⁴⁹. В самом деле, оно бывает случайно, так как один вот этим именем называется у нас, а другой - у варваров, не ведающих, что импозиция имени нами уже сделана. А другое становится эквивокацией по обсуждении и тщательном размышлении, когда мы сознательно осуществляем перенос (translatio) с одной вещи на другую не ради украшения, а ради необходимости. Ибо перенос осуществляется двумя способами: или ради украшения или ради необходимости обозначить вещь, так как, разумеется, само имя не содержит того, ради чего их используют для обозначения. И вот этот перенос, который происходит от недостатка имени, всегда существует как эквивокация. Аристотель, по свидетельству Боэция, не воспринимал как эквивокацию такой [перенос], который служит украшению речи, например, если кто-нибудь вместо «кормчий» скажет «рулевой», то «рулевой» не будет эквивокативным именем, хотя оно обозначает разное, а именно: правящего экипажем и кораблем. Отсюда такой довод: когда мы, из корпоративных соображений избегая обыденных и всем известных слов, украшаем речь, то мы не производим новой импозиции сказуемого, но в зависимости от времени приспосабливаем его к новому значению, какового значения оно само по себе не имеет, - скорее присоединяет его к себе из чего-либо иного. Ведь если бы мы сказали: «корабль потерял своего рулевого», то благодаря адъюнкции мы понимаем под «рулевым» правителя [корабля]. Если же мы скажем: «рулевой идет», то [в этом случае] понимается только управляющий экипажем. Подобно этому, когда мы говорим «луга улыбаются» вместо «луга цветут», то под «улыбаться» мы понимаем «цвести» не по силе (vis) слова, так как само по себе оно этим не обладает, но по связи с «лугами», о которых мы знаем, что они цветут, а не улыбаются. Но если бы мы говорили: «субстанция улыбается», то мы никоим образом не понимали бы ничего, кроме разве что насмешки. Следовательно, то, что под «кормчим» или под «улыбаться» мы иногда понимаем нечто иное на основании смежности, чем обладает их собственная импозиция, это не нужно рассматривать как многообразие эквивокации, так как слово, сказанное само по себе, не имеет разных смыслов. Если же кто-нибудь в момент, когда под «рулевым» подразумевается «кормчий», спросит, означает ли «кормчий» рулевого по природе или по договору. Если «по договору» понимать широко, то по всему очевидно, что по природе он его не обозначает; мы говорим, что он его обозначает по договору. Если же понимать «по договору» в собственном смысле, |6лагодаря, разумеется, тому, что [«договор»] так сообразуется |с собственной изобретательной способностью, что произнесенное [само по себе не теряет значения, то мы говорим, что «кормчий» обозначает «правителя» и не по природе и не по договору, но сообразуется с временем через присоединение чего-либо к этому значению на основании переноса, и что речь тогда формируется не собственно на силе выражения, так как воспроизводит внутри иное, чем то, что обозначает вовне. Отсюда, если кто-нибудь пожелает дать определение «рулевому», он может [это сделать] в соответствии со значением «кормчего», тогда как, разумеется, само по себе [слово] «рулевой» этого значения не содержит.

Заметь, однако, что когда Боэций сказал, что эквивокация бывает не только у имен и глаголов, но также у предлогов, а часто и у союзов⁴⁵⁰, то он понимал эквивокацию широко - благодаря общему смысловому многообразию; этим, кажется, он показывает, что предлоги и союзы сами по себе также обладают значением. Об этом мы закончим в [Комментарии к трактату] «Об истолковании».

Об однозначном

Однозначные⁴⁵¹. После двуосмысленного он определяет однозначные вещи. То, что он сказал, что [у таких вещей] одно и то же определение, пойми так, что вышесказанное не является «одним и тем же» ни по природе, ни по акту; ведь часто мы вовсе не знаем определений ни однозначных имен, ни двуосмысленных, как имен камней и многого другого, и, тем не менее, имя камней однозначно, потому что по природе своей импозиции оно имеет определение, хотя мы его и не знаем. Ибо оно приложено по той общей причине, по какой по природе вещей одно только определение может быть приписанным. То, что он добавляет: в соответствии с тем именем, он делает потому, что иначе не установить смежность с эквивокацией в силу того же имени, ибо (как мы помним вышесказанное), то самое, что двуосмысливалось вот под этим именем «пес», под другими именами унивокально. Однако спрашивается: если человек - разумное смертное животное или животное, ходящее на двух ногах, то достаточно ли для унивокации какого-либо из этих двух [определений], поскольку каждое из них не объемлет полноты смысла человека? И, может, для того они и приводятся, и для того содержатся в них все отличительные признаки человека. Даже, пожалуй, ничто не относится к унивокации, кроме обращенных [определений], так как они содержат только то, что определяется по смыслу, но не охватывают всего разом.

Ведь общее. Он приводит пример, из которого [следует], что бык и человек однозначны вот под этим именем - «животное». Это приводит к определению однозначного, так как оно обладает упомянутым общим именем и в соответствии с ним одним и тем же смыслом субстанции.

Ведь если кто. Исходя из результата, он доказывает, что у человека и быка - одно и то же определение, так как мы приписываем [им] одно и то же.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|