| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Глава 3
КАКИМ БЫЛ ОТЕЦ
Вы прожили вместе с Отцом сорок лет. Понимаю прекрасно, как трудно описать эту личность, столь богатую человеческими качествами и духовными способностями. Но кто, кроме Вас, мог бы создать его наиболее достоверный портрет?
В самом деле, эта личность была столь многогранна, что практически невозможно ее описать, пользуясь стандартными схемами. Кроме того, Отец получил столько благодати от Господа, что при анализе его поступков действительно трудно отличить естественные качества характера от того, что является следствием Божией милости и аскетического самопреодоления. Я намеренно сказал "отличить", а не "отделить", так как одной из основных черт его личности являлось совершенное единство, полное взаимопроникновение человеческих, апостольских и аскетических сторон его бытия. Было бы невозможно отделить одно от другого.
Он всегда учил нас, что естественные человеческие добродетели являются основой для сверхъестественных. И те, кому довелось жить с ним рядом, могли во всех его поступках наблюдать то единство жизни, которое он так страстно проповедовал.
Для полноты картины следует добавить, что помимо добродетелей и естественных дарований - таких, как ум, обаяние, воля, - Отец обладал совершенством инструмента, специально подготовленного Господом для выполнения миссии по основанию Opus Dei.
Чтобы понять характер нашего Основателя, необходимо иметь в виду то главное качество, которое пронизывает все остальные: полную отдачу Господу и ради Него - всем душам. Готовность полностью отдаться Воле Божией. Как человек, влюбленный в Господа, он открыл секрет, который описал в 1006-ом пункте своей Кузницы: Совершенно ясно вижу формулу земного и вечного счастья: не только покоряться Воле Божией, но и любить, соединяться и в решительном акте воли отождествляться с Волей Божией.
Утверждаю, что это - верное средство для обретения радости и мира.
Его самоотдача не была "официальной", холодной, но от любви рождалась и сама порождала любовь. У него было огромное, благородное и открытое для всех сердце. Он страстно любил мир - поскольку мир создан Богом. Его привлекали все человеческие реалии. Он читал газеты, смотрел теленовости. Ему нравились песни о любви. Он молился за астронавтов, летящих на Луну... Он был очень любезен, умел принять людей и расположить их к доверительной беседе.
Кстати, о песнях: Отец любил их не только слушать - он говорил, что во время своих апостольских поездок, связанных с подготовкой "предыстории" Opus Dei в разных странах, он буквально усеял Европу молитвами "Ave Maria" и песнопениями...
Да, в самом деле, он часто пел своим приятным, хорошо поставленным баритоном. Он не был хмурым, холодным - наоборот: был всегда преисполнен человечности, радости, душевной теплоты. Он учил нас, что часто улыбка - лучшая жертва, ибо наши жертвы не должны наносить ущерб окружающим. И всегда выполнял этот урок первым. Его жизнь в молитве и покаянии не только никого не огорчала, но была для всех радостью - искренней, необыкновенной...
Что можно сказать о темпераменте Отца?
Могу утверждать, что его жизнь - это образец жизни человека, умеющего любить всем сердцем, служить другим и делать их счастливыми.
Он был наделен быстрым и острым умом, изумительным эстетическим вкусом. Выдающиеся способности юриста сочетались в нем с глубокими познаниями в самых разных областях науки и культуры. Своим темпераментом, энергичным и сильным, Отец научился владеть в совершенстве. Он часто вспоминал случай, происшедший с ним в ту пору, когда он был молодым священником. Однажды, встретив серьезное противодействие, он на миг утратил контроль над собой: Я рассердился... а потом рассердился на себя за то, что позволил себе рассердиться. В таком настроении он шел по Мадриду - и вдруг увидел фотоавтомат, в котором за несколько монет можно сделать шесть моментальных фотографий для документов. Господь надоумил его, что это - прекрасная возможность устыдиться и получить хороший аскетический урок за счет веселья. Он зашел в кабинку и сфотографировался. До чего же забавным было это сердитое лицо! Позже он порвал фотографии - все, кроме одной: Эту я носил в бумажнике в течение месяца. Иногда доставал ее, чтобы посмотреть на свое сердитое лицо, устыдиться перед Господом и посмеяться над собой. "Ну и глупый же я!" - говорил я себе.
Основатель научил нас элегантности и корректности в одежде - в зависимости от социального статуса каждого. Это "мирское" понимание бедности - и тут он тоже подавал нам пример.
Обычно у него были две сутаны, которые он носил поочередно, чтобы продлить срок их службы. Но иногда - например, с 1941 по 1944 год, - у него была только одна сутана. И когда надо было привести ее в порядок, он сидел, запершись в своей комнате, и ждал, пока сестра Кармен ее заштопает. И позднее, уже в Риме, нам приходилось просить его духовных дочерей привести в порядок его сутану, пока сам он ждал в своей комнате.
Каждый вечер он чистил сутану щеткой. Обнаружив пятно, тут же его застирывал - я много раз помогал ему в этой операции, держа ткань. А когда надо было постирать сутану, он передавал ее своим дочерям, работавшим в администрации дома. Поэтому сутаны служили ему так долго.
До основания Opus Dei у Отца была как зимняя, так и летняя одежда. Причем еще в Сарагосе он носил зимнюю одежду с 12 октября (день Богоматери Пилар), а летнюю - с 7 марта (день Св. Фомы). Это значит, что в октябре он страдал от жары, а в марте и апреле - от холода. С момента основания Opus Dei, совершенствуясь в добродетели бедности, он решил круглый год ходить в одной и той же одежде.
Никогда - буквально с детских лет, - он не носил теплого белья. Но 27 ноября 1949 года, будучи в Турине, он сильно простудился - и я, купив шерстяное белье с длинными рукавами, умолил его одеться потеплее. Он согласился, но отрезал рукава - поскольку не привык и чувствовал неудобство. Несколько лет спустя врачи порекомендовали ему носить наколенники - как средство против ревматизма. Вот тогда наш Основатель и использовал те рукава - в качестве "наколенников".
Отец, еще какие-нибудь детали из его каждодневной жизни...
Он любил чистоту, но никогда не пользовался духами, так как был убежден, что для священника лучший запах - это отсутствие всякого запаха. Только годы спустя он внял нашим уговорам и стал пользоваться лавандовой водой, чтобы дезинфицировать порезы при бритье.
В течение многих лет он стригся дома, с нашей помощью. Однажды купил расческу с лезвием - ту, посредством которой можно самостоятельно стричь себе волосы. Но мы все же уговорили его пользоваться услугами парикмахера, ибо маленькая экономия не компенсировала столь неудовлетворительных результатов.
Благодаря героическому самоотрешению, у Отца не было ничего лишнего. Например, с сороковых по начало семидесятых он носил одни и те же очки довольно устаревшего фасона. И решился их заменить только после того, как дон Хавиер и я убедительно попросили его об этом.
С 1953 года он спал в штаб-квартире, в маленькой холодной комнатке с полом из каменных плиток. Однажды, в 1973 году, поднимаясь поутру, он упал и некоторое время лежал без сознания на холодном полу. Услышав об этом, я очень обеспокоился, так как знал о его предрасположенности к бронхиальным заболеваниям. Незадолго до этого нечто подобное произошло с Ларраона, Кардиналом Римской Курии, который получил воспаление легких и скоропостижно скончался. Поэтому, воспользовавшись одной из поездок нашего Основателя, мы постелили на пол коврик. По возвращении он был недоволен, что мы сделали это без его ведома, и согласился лишь тогда, когда мы сказали, что действовали по рекомендации врача.
Знаю, что Отец не курил. Бросил, когда поступил в семинарию. Подарил швейцару табак и трубки...
Но живя с курящими, никогда не жаловался. Более того, получив в подарок коробку гаванских сигар, хранил их для других - в стенном шкафу, в своей спальне. А рядом ставил банку с водой, периодически ее меняя, чтобы сигары не утратили влажности. В дни праздников брал их с собой, чтобы поставить на стол после ужина. И оставлял зажженную свечку, чтобы удобнее было прикуривать.
Эти истории говорят о деликатности, любви к порядку, добродушии и простоте Отца. Но раз уж мы заговорили о повседневной жизни, то нельзя ли описать распорядок его обычного дня?
У него не было "обычных" дней, его распорядок подчинялся тому, что возложил на него Господь: служению душам. Обычной для нашего Основателя была, пожалуй, только готовность в любой момент исполнить волю Божию.
Это правда, что в своей жизни он придерживался определенного плана, в котором были неизменные пункты: молитвенное размышление, Божественная Литургия, чтение Бревиария, молитва по Святому Розарию и другие благочестивые занятия. В противоположность ожиданиям тех, кто слышал только его слова об освящении труда, но не знает его духовности, Отец повторял снова и снова: Орудие Opus Dei - не работа, а молитва. Мы обращаем работу в молитву. Мы - созерцательные души в миру.
При сохранении этих неизменных пунктов, дни Отца бывали разными - в зависимости от эпохи. Например, в тридцатые годы, когда он вел большую проповедническую работу в разных районах Мадрида, его жизнь весьма отличалась от жизни в Риме шестидесятых, когда его основной заботой было управление Opus Dei.
Тогда поговорим о типичном рабочем дне Отца в последние годы, в Риме.
С конца шестидесятых, повинуясь предписанию врачей, он отдыхал каждую ночь не менее семи с половиной часов. При этом он был так послушен, что, даже проснувшись намного раньше, не поднимался с постели до тех пор, пока не придет один из его "хранителей", дон Хавиер Эчеваррия. Другим его "хранителем" был я. Раньше он имел привычку вставать сразу, как только проснется, или как только зазвонит будильник, даже если спал всего два или три часа. Никогда не оставался в постели дольше, чем запланировал заранее. И никогда не спал после обеда. Чтобы нас не расстраивать, он не любил говорить о длительных бессонницах, которые проводил в молитве. Меня забавляло, когда кто-нибудь поутру спрашивал, хорошо ли он отдохнул, - и слышал в ответ: Большое спасибо, так же. Создавалось впечатление, что он ответил, в то время, как он уклонился от ответа.
Едва проснувшись, он переживал "героическое мгновение": выскакивал из постели и целовал пол, произнося, как краткую молитву, звонкое Serviam! - "Буду служить Тебе, Господи!" Затем он предлагал свой рабочий день Господу и осенял крестным знамением свой лоб, губы и грудь, повторяя при этом: Все мои мысли, слова и дела в течение этого дня - Тебе, Господи. Вся моя жизнь - из любви к Тебе. Затем целовал распятие и Образ Богородицы, лежащие на его ночном столике.
Бреясь, повторял молитву, которой научился у своих родителей. Начиная с пятидесятых, когда у него появилась отдельная комната, он молился вслух и даже напевал. Приведя себя в порядок, делал уборку в спальне и ванной комнате, чтобы облегчить работу тех, кто занимался хозяйством в доме.
Далее, продолжая молитвенное размышление, начатое еще в постели, сразу после пробуждения, он еще полчаса молился и готовился к Литургии. Иногда произносил свои размышления вслух, перед нами, находящимися в часовне. Должен сказать, что мы ждали, как Божьего дара, тех минут, в которые Отец... скажем так: раскрывал перед нами душу и рассказывал нам, пред Ликом Божиим, подробности своей внутренней жизни. Но обычно - особенно в последние годы, - он пользовался специальными книгами для молитвенных размышлений, написанными по его указанию.
Что касается Божественной Литургии, то об этом следует рассказать подробнее...
Оставляю за собой право спросить об этом особо, когда мы будем говорить о значении таинств в жизни Отца.
Договорились, вернемся к этому позже. Его завтрак был скромным и быстрым - в соответствии с глубоким духом самоотречения и строгой диетой, предписанной врачами, которые лечили его диабет. Он ограничивался чашкой кофе с молоком, без сахара и без хлеба, и чем-нибудь из фруктов - обычно яблоком или грушей. Он придерживался этой диеты и после излечения, лишь заменил фрукты кусочком хлеба. Кофе всегда был некрепким, а молоко - обезжиренным.
После завтрака Отец читал газеты. Раньше он делил листы на две части и половину отдавал мне - так как обычно с ним завтракал я. Было заметно, что во время чтения он молится о проблемах в мире и в Церкви. Могу утверждать, что в последние годы ему практически не удавалось прочесть газету, поскольку, едва начав, он отказывался от новостей и погружался разумом в Бога. Опершись лбом на ладонь правой руки, он закрывал глаза и молился, пользуясь тем, что находится наедине со мной. Видя его погруженным в молитву, я тоже молился.
После Бревиария, который он читал со мной и отцом Хавиером Эчеваррия перед тем, как начать работу, Отец посвящал некоторое время вдумчивому чтению Нового Завета. Иногда выписывал какую-нибудь фразу, читал ее, а затем использовал в проповедях, трудах или послеобеденной молитве. Я уверен, что он всегда выбирал по крайней мере одну фразу, чтобы обдумывать ее пред Господом в течение дня.
Рабочее утро начиналось с дел, связанных с руководством Opus Dei. Выполняя эту работу, Отец за бумагами видел души. Он пользовался некоторыми "человеческими изобретениями", чтобы оставаться всегда в присутствии Божием: например, часто смотрел на распятие, висящее на стене, или на образ Богородицы, стоящий пред ним среди бумаг. Меня всегда впечатляла та нежность, с которой он целовал этот образ, если мне случалось уронить его, передвигая что-нибудь на столе.
Затем наступало время почты. Отец любил сам вскрывать конверты, но затем передавал их мне, а в последние времена - также и дону Хавиеру, чтобы мы помогли ему ознакомиться с текстом. Он отделял личные письма от тех, что касались управления и Генерального Совета. Мы возвращали их, едва заметив, что они носят конфиденциальный характер. Я уверен, что Отец не прочитал ни одного письма, не помолившись за человека, который его написал, и за дело, которое в нем изложено.
В полдень, закончив с письмами, он читал молитву Angelus. Это был важный момент дня - не только сыновний разговор с Богоматерью, но и граница во времени: если утро проходило в выражении благодарности Господу за Литургию, отслуженную сегодня, то после Angelus он начинал готовиться к Литургии, которую должен служить завтра.
Далее шло время приема множества людей, нередко прибывших издалека, чтобы получить его совет и поддержку. Каждому посетителю Отец отводил не более десяти минут, поскольку видеть его желали многие, а также в духе самоотречения - чтобы избежать соблазна задержаться подольше с людьми, присутствие которых было ему особенно приятно. Естественно, при крайней необходимости Отец посвящал гостю больше времени, или даже договаривался о новой встрече.
Благословив на прощание последнего посетителя, он читал Молитвы Opus Dei вместе с членами Генерального Совета: целовал пол, произносил при этом Serviam! и мысленно предлагал все свои дела Господу, возобновляя утреннее посвящение. Затем обращался с молитвами к Святой Троице, Иисусу, Пречистой Деве, Св. Иосифу и Ангелам Хранителям. Также молился за Папу и местного Епископа (если был вне Рима), за единство апостольского служения, за благодетелей Opus Dei, за своих детей, за умерших, а заканчивал молитвой и шестью призывами к Святым Покровителям Opus Dei - трем Архангелам и трем Апостолам.
Прочитав Молитвы, Отец подвергал испытанию совести дела, совершенные в первой половине дня, и оценивал выполнение задач, поставленных на испытании совести предыдущего вечера. Если решал, что должен просить у кого-то прощения, то действовал быстро, пытаясь немедленно разыскать того, перед кем провинился.
Обычно сотрапезниками Отца были только дон Хавиер и я - по той простой причине, что, будучи очень воздержанным в еде, он не хотел своим примером принуждать к тому же своих младших сыновей, которым, безусловно, требовалось больше пищи. По той же причине, принимая гостей, он проявлял немалую изобретательность, чтобы скрыть свою воздержанность и не ставить других в неловкое положение. Во время обеда, как и во время завтрака, он придерживался назначенной врачами диеты, но кроме того стремился добавить к каждому блюду приправу самоограничения. На первое - вареные овощи без соли. На второе - кусочек мяса или рыбы, как правило, обжаренный, и немного гарнира. На десерт - какие-нибудь фрукты. Не брал в рот ни вина, ни хлеба. Пил только воду - один или два стакана, и то строго по указанию врача, так как сам всегда стремился претерпеть жажду. Кроме того, ради самоотречения никогда не принимался за еду, пока не обслужат меня и дона Хавиера.
После обеда Отец посещал Святые Дары в часовне. Затем минут 30-40 беседовал со своими детьми. Этой привычки он придерживался всегда, ежедневно - с тех пор, как члены Opus Dei стали жить в семейном кругу, в наших Центрах. Позже она распространилась во всех Центрах Opus Dei. Как обычная христианская семья, мы собирались в простой и уютной гостиной, говорили о повседневных делах, вспоминали апостольские истории, касались всевозможных забавных тем. Отец пользовался случаем, чтобы дать духовную окраску всем новостям дня. Он щедро раскрывал перед нами душу, передавал свой образ мыслей, совершенствуя духовное образование тех, кто его слушал. Меня всегда восхищало, как увлекался он этими встречами, совершенно забывая о себе - даже если бывал без сил от усталости, бессонных ночей и серьезных переживаний.
После беседы в семейном кругу Отец обогащался духовно, читая классику аскетизма, а затем возвращался к работе. Он не любил послеобеденного сна до такой степени, что даже распорядился, чтобы члены Opus Dei тоже не спали после обеда - за исключением тех случаев, когда это предписано врачом. В первый вечерний час продолжалась работа, начатая утром. Иногда он вызывал одного из членов Генерального Совета для совместного рассмотрения конкретных вопросов. Он посвящал много времени письмам - писал как урывками утром, так и в вечерние часы.
Во время работы, которая предшествовала получасовой вечерней молитве, он готовился внутренне к этой встрече с Господом. Затем, прежде чем вернуться к прерванным занятиям, приступал к полднику: выпивал стакан воды и съедал яблоко, непременно поделившись с доном Хавиером или со мной.
Каждый день он читал три части Святого Розария и размышлял над его тайнами. Причем распределял их во времени таким образом, чтобы закончить частью, которая читается в этот день недели. И вместе с нею после полдника читал литании.
Ужин был скуднее, чем обед: тарелка тушеных овощей с ветчиной, или суп, или просто овощи, без хлеба. В последние годы врач предписал ему есть немного сыра или омлет, а также фрукты.
После ужина Отец смотрел теленовости. Даже в такие моменты он пользовался некоторыми "изобретениями", чтобы помнить о присутствии Божием. Например, когда на экране появлялась эмблема программы - земной шар, вертящийся вокруг своей оси, - он пользовался моментом, чтобы помолиться о распространении Церкви по всему миру и об апостольской работе членов Opus Dei. Могу подтвердить, что в последние годы Отец интенсивно молился, смотря теленовости. Он обращался к Господу, моля Его о мире на всей земле.
После новостей он работал до половины десятого вечера. Потом, как и в полдень, проводил немного времени в кругу своих детей. Прежде, чем выйти из комнаты, он задерживался на миг у порога, чтобы "пропустить вперед двух своих ангелов" - Ангела Хранителя и Архангела, помощника священников. Это не было театральным жестом. Только знавший об этом "секрете" мог что-то заметить...
После встречи со своими чадами он удалялся в полном молчании, чтобы прибегнуть к испытанию совести и прочесть последние молитвы. Прежде чем лечь, он, распростершись на полу, читал вслух покаянный псалом Miserere,** а затем, стоя на коленях, - три Ave Maria, моля о чистоте помыслов для всех душ, особенно для себя и своих детей из Opus Dei. Он имел обычай класть распятие в карман пижамы и неоднократно целовать его перед сном, произнося при этом краткие молитвы и духовные причащения, или мысленно переносясь в знакомые ему часовни, чтобы быть с Господом, cокрытым в Святых Дарах.