|< в начало << назад к содержанию вперед >> в конец >|

ЧАСТЬ III. ВЫБОР

1. СЛЕПЫЕ И ЗРЯЧИЕ

В конце второй части уже говорилось о столкновении между Иисусом и фарисеями в Иерусалиме, о котором Иоанн сообщает в главах с 7-ой по 10-ую, а может быть, уже в 5-ой. Конфликт настолько серьезен, мто посылают служителей - схватить Его; но те возвращаются обратно ни с чем. Фарисеи спрашивают: «Почему вы не привели его?». Служители отвечают: «Никогда человек не говорил так, как Этот Человек». странный ответ из уст стражей закона! Божественная сила Того, Кого они должны схватить, мощь Его существа и слова столь велика, что они не решаются подступиться к нему. Примечательна реакция фарисеев: «Неужели и вы прельстились? Уверовал ли в Него кто из начальников, или из фарисеев? Но этот народ невежда в законе, проклят он» (Ин 7.32; 45-49). На верхушке общественной иерархии еврейского народа были семьи первосвященников, на низших ступенях - полукровки, дети еврейских отцов и чужеродных матерей. Другое деление велось «по горизонтали»: между теми, кто знал закон и был посвящен в науку истинного и ложного, дозволенного и запретного, а также в соответствующую теорию, мистику и символику - с одной стороны, и теми, кто не имел об этом представления - с другой. Первые были «книжники», вторые - «земной народ». Это деление было столь решающим, что человек, относившийся к низшему социальному слою, но сведущий в законе, стоял на более высокой ступени, нежели сын первосвященника, не постигший премудрость закона... И вот наиболее почитаемые из сведущих говорят: ни один из нас не имеет ничего общего с безумием и дерзновением этого Человека. Лишь «земной народ» - да будет «проклят он!» - не будучи сведущ в законе, может думать о Нем доброе. Теперь нам понятен революционный смысл тех поистине божественных слов Иисуса, когда Он нарекает блаженными «нищих духом»! (Мф 5.3) Они - «земной народ», проклятый сведущими в законе, - были открыты Ему. О, если бы они такими и остались! Если бы они сохранили верность Ему! Сколь блаженны они были бы тогда - блаженны сверх всех представлений о блаженстве, блаженны так, как пророчествовал о том Исайя!

Затем - повествует Иоанн в гл.9 - Иисус идет по улице и видит слепого. Он чувствует, что этот живущий во тьме человек зовет Его. «Доколе Я в мире, Я свет миру», - говорит Он, сознавая, что Ему «должно делать дела Пославшего Его», дела Света. Он плюет на землю, как того требовали древние традиции врачевания, предполагавшего в слюне целебную силу; смешивает плевок с пылью, мажет брением глаза слепого и посылает его умыться в купальне Силоам. Тот идет, умывается и возвращается зрячим.

Страсти накаляются. Прозревшего приводят к фарисеям. Те допрашивают его, и он говорит: «Брение положил Он на мои глаза, и я умылся, и вижу». Свершившееся чудо производит впечатление. Некоторые высказываются в пользу Человека, Которому дано творить такое. Но другие говорят: «Не от Бога этот Человек, потому что не хранит субботы». Тогда спрашивают самого исцеленного, что он думает о Нем. Тот же после случившегося с ним, конечно, не может сказать ничего иного, как: «Это пророк».

Дело переходит на рассмотрение совета иудеев. Совет отказывается поверить в то, что исцеленный был прежде слеп, и вызывает на дознание его родителей. Те подтверждают, что прозревший - их сын и что он родился слепым. Однако, от ответа на вопрос, каким образом их сын исцелился от слепоты, они уклоняются, ибо знают, что совет иудеев отлучает от синагоги любого, исповедующего Христа как Мессию. Это значит, что решение уже принято власть имущими - решение в последней инстанции, окончательное. Допрос продолжается. «Что сделал Он с тобою? как отверз твои очи?» Прозревший теряет терпение. Ведь он сказал это уже несколько раз, и случившееся - неопровержимо. Но допрашивающие вовсе не занимаются расследованием происшедшего - им важно отпугнуть мешающего им свидетеля. Они хотят скрыть от глаз людских происшедшее чудо, запрещая ему говорить о нем и пытаясь принизить роль Сотворившего его. Оно ярко сияет - но их глаза не видят его, потому что не хотят видеть, и они пытаются окутать его непроницаемым покровом, чтобы не видели и другие. Но прозревший не поддается запугиваниям. Он твердо стоит на своем. И попадает за это в опалу - становится изгоем общества, лишается всего своего имущества.

Иисус, узнав о происшедшем, идет к нему. «Ты веруешь ли в Сына Божия?» - Он отвечает: «А кто Он, Господи, чтобы мне веровать в Него?» - Иисус же утверждает: «Он говорит с тобою». Исцеленный падает ниц и исповедует веру в Него. Иисус же, обращаясь к окружающим, говорит: «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Ин9.1-39).

Безмерно впечатляющий эпизод. Внешняя его канва и внутренний смысл, конкретно происшедшее и его значение в контексте делания Христова составляют мощное единство. Ключ же к нему - в последних словах: «На суд пришел Я...». Они напоминают о подобных же высказываниях по другим поводам. Например, об этом: «Я пришел призвать не праведников, но грешников» (Мк 2.17). Я пришел сделать грешников праведными; так что с теми, кто считают себя праведными, мне делать нечего... Или же об этом: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Мф 11.25). Малые и бесправные мира сего через Бога станут знающими, мудрыми, великими и свободными. Те же, что уже сейчас считают себя великими и крепко держатся за свою житейскую премудрость, останутся незрелыми глупцами. Здесь вновь прослеживается -но четче и однозначнее - изначальная мысль: Иисус знает, что Он пришел, «чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы». «Слеп» всякий осознавший, что со всем своим земным видением и знанием он, не умеющий постичь главного, предстает перед Богом во тьме. Того же, кто понимает это и сознается в этом Господу, озаряет «Свет мира», высвобождая в нем силу духовного видения. Теперь он способен видеть Посланного Богом, новый порядок вещей, формирующееся Новое творение. И то, что он видит, делает его еще более зрячим. Он постигает суть Царствия Божия полнее и глубже. Так, видимое усиливает само видение, и растущей силе зрения открывается все большая полнота зримого. «Видящие» же — это те, что перед Божиим ликом держатся за свое земное понимание, свое мнение, свою премудрость - и рассуждают о Боге в этом ключе. Христос творит перед ними Свои знамения, но они или не видят их, или считают их делом рук сатаны. Сын Божий стоит перед ними - а они видят в Нем лишь возмутителя спокойствия и с негодованием праведников преследуют всякого, верующего в Него. Так как они не хотят ничего видеть, предстающее их взору Божественное лишает их самого дара зрения - их зоркость сходит на нет, они слепнут.

Видеть есть нечто иное, чем отражать происходящее подобно зеркалу, которому все равно, что именно происходит. Зрение проистекает из самой жизни и, в свою очередь, оказывает влияние на нее. Видеть -означает вбирать в себя вещи, подпадать под их воздействие, в их силовое поле. Так, воля к жизни контролирует зрение. Один из способов защиты от опасных вещей - видеть их предельно четко и тем самым одолевать их; другой способ - вообще не видеть их и, таким образом, не соприкасаться с ними. В зрении проявляется выборочность, с помощью которой жизнь защищает себя. Такова природа физического зрения - и уж тем более духовного: происходит процесс узнавания других людей, выбора позиции по отношению к реалиям и требованиям жизни.

Познать другого человека - значит принять в себя его влияние; поэтому если я, из страха или неприязни, хочу держать его подальше от себя, то это уже сказывается в моем взгляде. Мой глаз видит его иным, отталкивает все хорошее, подчеркивает плохое, подмечает связи, усматривает якобы проскальзывающие намерения. Происходит это без особых усилий, непроизвольно, может быть, даже не доходя до моего сознания, и тогда это действует с наибольшей силой, ибо искажающее влияние ускользает от какой-либо критики. Смотреть - значит действовать, повинуясь воле к жизни. Чем глубже укореняются боязнь или отвращение, тем упорнее глаз замыкается в невидении, пока вообще не перестанет воспринимать другого. По отношению к этому другому он слепнет - история каждой вражды развивается подобным образом. Тут уже не помогут никакие речи, никакие указания, никакие поучения и рассуждения. Глаз просто уже не воспринимает того, что перед ним. Чтобы что-нибудь изменилось, должна измениться вся настроенность, Ум должен обратиться к справедливости, сердце должно раскрыться - тогда и глаза откроются и начнут видеть. По мере того, как предмет постепенно вырисовывается, сила зрения крепнет, и, таким образом, глаз постепенно вновь обретает способность воспринимать истину.

Христос - Сын Божий, ставший человеком. Он есть Откровение во плоти, Откровение сокрытого Бога. «Никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф 11.27). «Видящий Меня видит Пославшего Меня» (Ин 12.45). Он - «Свет истинный, Который просвещает всякого человека»; Он пришел в мир, который «чрез Него начал быть», который исполнен смысла и просветлен духовным светом (Ин 1.9-10). И вот Он стоит перед человеком и освещает его. Но если тот «зряч» в мирском значении слова, то в нем действует воля, ищущая не Христа, а себя и мир. Взгляд его направлен на себя и на мир. Приходящее извне искажается в линзах зрения, становится двусмысленным, опасным, безобразным - в том случае, если вообще не выпадает из поля зрения. И может случиться, что человек со всей своей страстью к логике, порядку и справедливости ополчается против Иисуса, ибо открывшееся его глазам чудовищно! Его собственные глаза превратили Свет мира в чудовище с тем, чтобы можно было отстраниться от Него, раздражающего взгляд.

Как могло быть такое возможным — перед Божественным светом? Перед ясным взором человека - хорошо, это мы могли бы еще как-то понять; но перед ясностью Божией?! - О, именно перед Богом! Если зрение - это жизненный акт, если за взглядом стоит воля к жизни и любой взгляд несет в себе априорное решение, то тогда этот момент воли и выбора в зрении проявляется тем сильнее, чем в большей мере речь идет о вечной судьбе. А пред ликом Христа речь идет обо всем сущем. Это выражается и в словах «На суд пришел Я в мир, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы». Придя к людям, Посланец Откровения ставит их - но в то же время и Себя Самого перед выбором. В этом и заключается судьба, принимаемая на Себя Богом! Откровение не есть нечто безусловно правильное, что должно быть принято к сведению - нет, из него произрастает истина, предъявляющая требования к человеку сразу, как только он видит ее. Откровение требует, чтобы его приняли, чтобы человек отказался от самого себя и отдался тому, что исходит от Бога.

Те, кто действительно видит Бога, окликают Его и кладут по крайней мере начало послушанию. Таким образом, возвещение истины делит людей на готовых и не готовых, на желающих видеть и, не желающих, а тем самым - и на тех, кто становится зрячим, и на слепнущих. К последним-то и относятся пророческие слова, которые читаем у Матфея после притчи о сеятеле:

«Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф 13.14-15).

Это деление может происходить весьма различными способами: мгновенно, при первом же соприкосновении, либо постепенно, в ходе долгого созревания.

Оно может происходить открыто или же под прикрытием внешних событий, в оболочке страстей и чувств. Но как бы то ни было - оно совершается.

Марк рассказывает в 8-ой главе о другом исцеленном Иисусом слепце, на примере которого мы буквально можем пережить внутренний процесс прозрения (22-26). Сначала Господь возлагает на него руку:

«Видишь ли что?» Тот, взглянув, воскликнул: «Вижу проходящих людей, как деревья!» Зрение разбужено, но в нем еще отсутствует верное соотношение. Тогда Иисус опять возлагает руки ему на глаза. Теперь его зрение урегулировано, он все видит ясно - он исцелен.

И это событие - одновременно и происшедшее реально и притча. Говоря точнее, это реальное событие на грани материального и духовного, сакрального. Здесь, вероятно, уместно вспомнить слова, приводимые Лукой в 11 гл.: «Светильник тела есть око; итак, если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло; а если оно будет худо, то и тело твое будет темно. Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма? Если же тело твое все светло и не имеет ни одной темной части, то будет светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием» (Лк 11.34-36). У Матфея сказано еще: «Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф 6.23). Может быть, эти слова относятся к переживанию прозревшего человека, только что потрясшему его до глубины души. Он, до того пребывавший во тьме, узрел свет. Свет обрушился на него, и теперь ему кажется, что внутри все «светится». Но Иисус, указывая ему на этот свет, на это новое внутреннее начало, учит его более пристальному различению: между первым, природным светом - и другим, священным, который зажегся от исполненного веры соприкосновения с Ним. Христос даровал ему великий, целокупный свет: сначала глазам его, телу и разуму - а затем тому, что Господь называет «душой». Это - обращенность к Богу, открытость Ему, причастность Свету Божию. Душа должна широко открыть глаза и впитывать в себя свет, чтобы в ней «стало светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием». Но надо иметь в виду и предостережение: «... если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?».

Данное свидетельство - ключ к тому, что произошло в Иерусалиме.

Нам, однако, следует пребывать в «страхе и трепете» (Фил 2.12), чтобы не погас в нас свет. Ибо и в нас самих действует воля; и в наших глазах живет она, руководя взглядом, вылепливая жизненные обстоятельства, оттеняя одно, затемняя другое, оттесняя на задний план, либо вынося на поверхность третье. И мы причастны к суду, и в нашем случае ставится вопрос, к кому мы присоединимся-к «зрячим», которые слепнут, или к «слепым», глаза которых открываются. Этот суд вершится всегда. Всякий раз, когда мы слышим слово Господне. Всякий раз, когда нас встречает Его истина. Всегда, когда мы чувствуем, что мы призваны. При любом повороте судьбы каждого из нас вспыхивает свет Божий, и мы переживаем либо прозрение, либо ослепление. Горе нам, если утратим бдительность, если не будем каждый раз заново приводить себя в состояние готовности! Горе нам, если останемся довольными в слепоте, если образ Божий побледнеет в нашем сознании, и если это станет для нас безразличным.

Так в Иерусалиме было сделан выбор. И вот Иисус идет назад в Галилею. Властьимущие - священники и книжники - отвергли Его. Они провозгласили, что лишь неграмотный народ, презренная толпа может верить в Него.

Приближается время второго выбора: примет или не примет Его сам этот народ? Миссия Его в изначальном смысле направлена не на человечество вообще и не на отдельных лиц, а на носителя священной истории - народ, с которым Господь связал Себя узами Завета на Синае. Выбор был сделан вначале правящими. Теперь этот выбор - перед народом: встрепенется ли он, возьмет ли в свои руки инициативу веры?

2. СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ

Тогда же Господь произнес слова, в которых целиком раскрылось Его самосознание как Спасителя по отношению к людям: «Истинно, истинно говорю вам:

кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит ин-де, тот вор и разбойник. А входящий дверью есть пастырь овцам. Ему придверник отворяет, и овцы слушаются голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают чужого голоса» (Ин 10.1-5).

Эта картина нам хорошо знакома - но она как-то не привлекает нас сразу. Признаемся, что нас даже несколько смущает сравнение верующих со стадом овец. Мы - в большинстве своем - горожане и далеки от сельской жизни; да и живущие на селе скорее всего не имеют представления о том, чем было для пастушьего народа понятие стада. Но словам Иисуса внимали люди, в сознании которых еще жило воспоминание об их народе в ранние времена. Авраам, которого Бог призвал в новую землю, был пастухом и жил со своими стадами. Стада этого царственного пастуха были столь велики, что не умещались в пределах одной земли вместе со стадами его брата, Лота, и один должен был уйти налево, а другой - направо (Быт 13.6 слл.). Пастухом был и Исаак, которому старший раб его отца нашел невесту у источника (Быт 24.2 слл.). Пастухом был Иаков, который служил за Рахиль семь лет и еще раз семь, потом отправился со своими тучными стадами на родину, встретил на своем пути Ангела Бо-жия и боролся с ним (Быт 29 и 32). Когда сыновья Иакова, спасаясь от голода, переселились в Египет, Иосиф представил фараону своих братьев как пастухов овец, и им было разрешено поселиться в земле Гесем (Быт 47.3 слл.). Их потомки, странствующие пастухи, вернулись через пустыню на родину, но и в годы оседлости образ пастуха, живущего со своим стадом, оставался в их сознании прототипом человеческого бытия. Именно в этом ключе нам следует понимать притчу о пастыре; мы должны видеть этот образ глазами человека, вся жизнь которого проходит с животными. Он чувствует их состояние, примечает любую особенность и любую немощь. Они же, в свою очередь, воспринимают его почти как относящегося к стаду - заступника и вожака, реагируют на его голос и движения.

Фарисеи не понимают, что Он имеет в виду своей притчей, - и Он развивает и углубляет некоторые ее аспекты. «Истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам. Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их. Я есмь дверь; кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь, и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах. Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня. Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца» (Ин 10.7-15).

Ключом ко всему сказанному является стих 14: «Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих и Мои знают Меня». Люди для Господа «Его овцы». Он знает их. Попробуем воочию представить себе - перед нами Некто, говорящий, что Он знает людей. Он знает, что такое человек, и что такое каждый человек в отдельности. Он видит его нужду, понимает его одиночество. Он начинает говорить, и слова Его точно совпадают с действительностью. Таким знают Его овцы Его. Их жизнь есть ответ на Его зов.

Самое же сокровенное - в следующих за этими словах: «Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца». Иисус знает людей, и люди знают Его так же непосредственно, как Отец знает Его и Он - Отца. Сказанное вначале воспринимается походя, в привычном контексте Иоаннова мышления. Но тут останавливаешься, пораженный невероятностью произнесенного. Ведь Он говорит, что связь Его с человеком подобна той, что существует между Ним и Отцом! А эта связь есть исконное единство бытия, абсолютная совместность. О ней гласит Иоаннов пролог - «Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин 1.1). Отец и Сын - человеческому разуму не объять той истины, что Их Двое, и Один лицезрит Другого в бесконечном блаженстве общения «Я - Ты», - но что при этом нет разделения, бессилия отлученности, необходимости перейти к Другому (мостик, выстраиваемый человеческим пониманием), а есть абсолютная тождественность бытия. Абсолютное понимание, знание Другого, пребывание с Ним в исконном единстве... И вот Иисус говорит о нас, людях, что знает нас так, как знает Отца. Это дает возможность почувствовать, что означает искупление. Сказанное Иисусом отражает Его сокровенное сознание Искупителя. С непреклонной решимостью Он отграничивает Себя ото всех остальных: вот Я - а вот все, приходившие до Меня. Никто не относится к людям так, как Он. Он знает Отца так, как не знает его никто: «Отца не знает никто, кроме Сына» - в предвечном бытии Божием (Мф 11.27). Именно так Он знает и людей - по источнику человеческого существования. Никто не пребывает так, как Он, в человеческом бытии. Никто не может так проникнуть в человека.

Теперь для нас проясняется значение того смиренного и в то же время великого имени, которое носит Мессия: «Сын Человеческий». Никто не человек в такой мере, как Он - всей душой, в полноте знания и совершенства. Потому и знает Он нас. Потому Его слово и затрагивает нашу сущность. И потому в слове Иисусовом человек понят глубже, нежели он сам способен себя понять; и потому слову Христа человек может довериться глубже, чем самым любимым им, самым мудрым для него людям. Все - и самые любимые, и самые мудрые - здесь лишь «остальные».

Ясно, что Он может «звать овец по имени», что они «суть Его», что Он «идет перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос Его». Но что же с остальными, которые тоже хотят помочь людям? Хотят учить премудрости, указывать путь, поддерживать человека в его борьбе за смысл бытия? Иисус говорит:

«Истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам. Все, сколько их ни приходило предо мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их. Я есмь дверь; кто войдет мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь, и имели с избытком» (Ин 10.7-10). Он «Пастырь» - но Он же и «Дверь», вход за ограду. В Нем, и только в Нем - доступ к сути человеческого бытия. Желающий приблизиться к ней своим словом должен пройти через Него. Это не метафора - это следует понимать буквально. Внутренняя форма всего христианства есть Сам Христос. Желающий говорить с человеком на том уровне, на котором вершится его сокровеннейший выбор, должен приблизиться к нему через Христа, должен просветить свой разум светом мыслей Христовых. Его речь, чтобы стать истинной, должна влиться в речь Христа. Тогда он будет мыслить и говорить верно, каждая мысль его будет на своем месте. Свои намерения он должен подчинить желанию Христову, а свою волю - Христовой любви. Говорить в нем должен Христос, а не он сам, и Христа, а не себя, ему надлежит представлять. Тогда ему ответит душа человеческая, в самой своей основе «знающая» Христа и «слушающаяся голоса Его». Чтобы слово о двери прозвучало в полную мощь, Господь возвещает: «все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их» (Ин 10.8). Сказанное -ужасно. Все, кроме Него, - воры и разбойники! Не признается ничто. Человеческая мудрость, доброта, разум, педагогика, милосердие - все отметается в сторону. Очевидно, что здесь речь идет о чем-то абсолютном, не сопоставимом и с самыми благими человеческими делами. По сравнению с тем, что творит Христос, когда Он приходит к человеку, отношения между людьми — ничто иное, как воровство, разбой, насилие, убийство. Какое разоблачение человека вершится в тот момент, когда Христос предстает Искупителем! И мы правильно поступим, не задаваясь вопросом, имеются ли при этом в виду и Авраам, и Моисей, и пророки...

Сказано «все»! Но оставь в покое других, посмотри на самого себя. Помни слова Божий о том, кто ты такой в своем отношении к другим людям!

Но если я несу другим благое знание, истину? - В глубине души твоей, говорит Господь, ты хочешь не истины, а лишь власти над ними! - А если я хочу воспитать других? — Ты ищешь лишь самоутверждения, когда говоришь им, какими они должны быть! - Но я же люблю других и хочу сделать им доброе - Нет, ты хочешь наслаждаться самим собой...

Мы возмущены названием «вор, разбойник, убийца». Но глубоко ли нужно копать, чтобы наткнуться в человеческой природе на алчность, готовность к насилию, кровожадность? Христос говорит: все это свойственно и мудрецу, поучающему мудрости, и проповеднику, указывающему путь к праведности, и педагогу, передающему свои знания, и начальнику, отдающему приказы, и законодателю, формирующему право, и судье, проводящему его в жизнь. Короче говоря, всем! Лишь Один в основе Своей - иной. Лишь Один глаголет в истине, в подлинной любви и радении о тех, к кому Он обращается: Христос. Он - Дверь, которой можно войти к человеку, Он и только Он!

О том, насколько серьезно все это следует воспринимать, свидетельствует следующее высказывание:

«Жизнь Мою полагаю за овец». В самые сокровенные глубины человеческого бытия способен проникать только Он, ибо только Он бесконечно радеет о человеке. Он готов умереть за своих. Быть может, здесь Христос впервые говорит о Своей смерти. Не только о ненависти и кровожадности Своих врагов, но и об искупительной Своей смерти. Быть Искупителем, радеть о человеке в первооснове бытия Божия и одновременно - в глубинной сущности бытия человеческого, означает готовность к совершенной жертве. Иисус еще не говорит, что умрет - ведь окончательное решение пока не принято. Лишь в последний раз, идя в Иерусалим, Он это скажет. Здесь же Он говорит, что готов на это. Не из энтузиазма и не подчиняясь судьбе, но как обладающий абсолютной свободой: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня; но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее, и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца моего» (Ин 10.17-18).

Здесь вновь открываются непостижимые для человеческого сознания глубины. Но догадываться об их существовании - нам во благо. Когда ожидаешь великого от человека, то мощь, которую чувствуешь в нем, вселяет в тебя уверенность. Тебе не дано измерить ее, но ты спокоен, зная, что она есть. Произнести «Искупитель» и «Богочеловек», легко; но хорошо, когда в какой-то мере ощущаешь, что стоит за этим, из какой бездны вырастает этот образ и какой властью обладает он. Как хорошо чувствовать, Господи, насколько Ты больше нас! И что Ты поистине Единственный, а все остальные - лишь «остальные». Как хорошо чувствовать, что Твои корни - в основах человеческого и в начале Божием!

Но сказано также, что овцы слушаются пастыря, знают его голос. Иными словами - люди распознают Его зов, наше нутро на него отвечает. Однако так ли это на самом деле?

Если Он говорит это, то значит так и есть. И в то же время это не так, иначе мое сознание не противилось бы. Действительно, в гораздо большей мере я прислушиваюсь к зову «остальных». На самом деле я не воспринимаю Его зова и не следую Ему. Значит, зовущий нас должен даровать нам слух, чтобы мы могли услышать Его. В нас - не только глубинный инстинкт, заставляющий внимать Ему, но и противление, заглушающее Его голос. Противники, с которыми Он должен бороться, - это не только «остальные», стремящиеся отнять Его у нас, но и мы сами, противящиеся Ему. Волк, от которого бежит наемник - не только снаружи, но и внутри. Мы сами - величайшие враги нашего спасения. И Пастырь добрый борется с нами -за нас.

В одном месте Св. Писания - в связи с чудом насыщения пяти тысяч - сказано: «Иисус, выйдя, увидел множество народа, и сжалился над ними, потому что они были, как овцы, не имеющие пастыря» (Мк 6.34). Как понятны эти слова. Всякий раз, видя движущуюся толпу, чувствуешь: они «как овцы, не имеющие пастыря». Человек - покинут. Покинут в самой основе своего бытия. Не то, чтобы усердных и совестливых людей, проявляющих заботу о других, было слишком мало; но они могут спасти других от одиночества лишь в пределах бытия. Здесь же речь идет о покинутости более сущностной. Само бытие «покинуто», будучи таким, какое оно есть: отступившимся от Бога, сползающим в пустоту. Эту покинутость не удастся преодолеть никакому человеку, - но лишь Христу.

3. ЗАКОН

После того, как происходят события, о которых говорилось в предыдущих главах, Иисус возвращается в Галилею. Но и там ситуация тем временем изменилась. Уже нет радостной открытости тех дней, когда Он мог сеять Свое слово как драгоценное зерно и когда Его чудеса воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Теперь и здесь в воздухе чувствуется недоверие.

Лука свидетельствует: «Случилось Ему в субботу прийти в дом одного из начальников фарисейских вкусить хлеба; и они наблюдали за Ним. И вот, предстал пред Него человек, страждущий водяной болезнью. По сему случаю Иисус спросил законников и фарисеев: позволительно ли врачевать в субботу? Они молчали. И, прикоснувшись, исцелил его, и отпустил. При сем сказал им: если у кого из вас осел или вол упадет в колодезь, не тотчас ли вытащит его и в субботу? И не могли отвечать Ему на это» (Лк 14.1-6). У Марка:

«Собрались к Нему фарисеи и некоторые из книжников, пришедшие из Иерусалима. И, увидев некоторых из учеников Его, евших хлеб нечистыми, то есть неумытыми, руками, укоряли. Ибо фарисеи и все иудеи, держась предания старцев, не едят, не умыв тщательно рук; и, придя с торга, не едят не омывшись. Есть и многое другое, чего они приняли держаться: наблюдать омовение чаш, кружек, котлов (...). Потом спрашивают Его фарисеи и книжники: зачем ученики Твои не поступают по преданию старцев, но неумытыми руками едят хлеб? Он сказал им в ответ: хорошо пророчествовал о вас, лицемерах, Исайя, как написано: «люди сии чтут Меня устами; сердце же их далеко отстоит от Меня. Но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». Ибо вы, оставив заповедь Божию, держитесь предания человеческого (...). И сказал им: хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание? Ибо Моисей сказал: «почитай отца своего и мать свою»; и: «злословящий отца или мать смертью да умрет». А вы говорите: кто скажет отцу или матери: «корван, то есть дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался», тому вы уже попускаете ничего не делать для отца своего или матери своей, устраняя слово Божие преданием вашим, которое вы установили и делаете многое, сему подобное.

И, призвав весь народ, говорил им: слушайте Меня все, и разумейте. Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит из него, то оскверняет человека (...). И когда Он от народа вошел в дом, ученики Его спросили Его о притче. Он сказал им: неужели и вы так непонятливы? Неужели не разумеете, что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища. Далее сказал: исходящее из человека оскверняет человека. Ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство,гордость, безумство. Все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека» (Мк 7.1-23).

И еще раз - Лука: «Когда Он говорил это, один фарисей просил его к себе обедать. Он пришел и возлег. Фарисей же удивился, увидев, что Он не умыл рук перед обедом. Но Господь сказал ему: ныне вы, фарисеи, внешность чаши и блюда очищаете; а внутренность ваша исполнена хищения и лукавства. Неразумные! не Тот же ли, Кто сотворил внешнее, сотворил и внутреннее? Подавайте лучше милостыню из того, что у вас есть; тогда все будет у вас чисто. Но горе вам, фарисеям, что даете десятину с мяты, руты и всяких овощей, и нерадите о суде и любви Божией: сие надлежало делать, и того не оставлять. Горе вам, фарисеи, что любите председания в синагогах и приветствия в народных собраниях. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что вы - как гробы скрытые, над которыми люди ходят и не знают того.

На это некто из законников сказал Ему: Учитель! говоря это, Ты и нас обижаешь. Но Он сказал: и вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них. Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши. Сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними; ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы. Потому и премудрость Божия сказала; пошлю к ним пророков и Апостолов, и из них одних убьют, а других изгонят; да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира, от крови Авеля до крови Захарии, убитого между жертвенником и храмом. Ей, говорю вам, взыщется от рода сего. Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали.

Когда Он говорил им это, книжники и фарисеи начали сильно приступать к Нему, вынуждая у Него ответы на многое, подыскиваясь под Него и стараясь уловить что-нибудь из уст Его, чтобы обвинить Его» (Лк11.37-54).

Подобное этому, конечно, случалось нередко. Не раз, вероятно, Иисус исцелял в субботу, если больные обращались к Нему в этот день за помощью; не раз и апостолы совершали что-то, что было в тот момент само собой разумеющимся, но возбранялось каким-либо предписанием, - например, идя голодными через поле, срывали колосья. Или - как в приведенном эпизоде - не соблюдали какого-либо обычая, размышляя о более важных вещах. Наверняка часто бывало, что они нарушали закон и обходили плотную «изгородь» предписаний, ибо ими руководило нечто большее, нежели простая ревность о законе. В этих случаях блюстители его, фарисеи и книжники, не замедляли появиться, чтобы поймать их с поличным. Они чувствовали, что Иисусово учение отличалось от их законопослушничества, наблюдали за Ним и вели учет всех нарушений с тем чтобы шаг за шагом составить приговор, гласивший, что Он-возмутитель народа, ополчившийся против закона.

Но чем, собственно, был этот самый закон? Не уяснив себе этого, мы не поймем судьбы Господней.

Тысячелетия прошли со времен первого грехопадения. Св. Писание называет поименно тех одиночек, которые в этот долгий период сохраняли верность Богу и сквозь тьму веков несли свидетельство о Нем. Затем Он призвал одного из них, Авраама. Тому надлежало оставить свою землю и свой народ, чтобы положить новое начало (Быт 12.1 слл.). Господь считает человека, которого Он сотворил, достойным того, чтобы заключить с ним союз-завет, взять в залог его слово, обещать ему верность за верность. Авраам, как Он называет его теперь, - старец, которому суждено произвести великое потомство при условии, что он до конца будет служить Господу, и на народе том будет благословение Господне. Величие Авраама -это величие его веры. Он следует за Господом во мраке непостижимого и выдерживает скрытый экзамен. Он верует - и Бог дарует ему в этой вере оправдание.

Этой верой должно было жить и его потомство -народ, ведущий от него свое происхождение. Ему следовало признать своим вождем Бога. Он Сам хотел править ими; они же должны были во всем положиться на Него и подчиниться Его воле. При этом - о чем свидетельствует жизнь сыновей, внуков и правнуков пращура - не имелась в виду некая идиллия. Вера подвергалась бы испытаниям, и, укрепившись в них, достигла бы зрелости и полноправия. Народ должен был жить свято - иметь Бога повелителем и служить непосредственно Ему.

История первых поколений указывает путь, кото» рым надлежало следовать имеющим веру. Но вот род Авраамов приходит в землю египетскую и приобщается к жизни одной из великих династий того времени. Число сынов Израилевых быстро растет (Исх 1.7 слл.). Они «сидят у котлов с мясом в земле Египет-? ской», привыкают к устроенности и благополучию (Исх 16.3). Вскоре у египтян пробуждается недоверие к ним. В них начинают видеть опасность, к ним применяют особые законы, принуждают их выполнять тяжелую работу. В ходе этих событий в их душе должно было что-то измениться. Их сердцу было сужденй беспрекословно утратить готовность слышать глас Божий и подчиняться Ему. Они стали непокорны, упрямы, «жестоковыйны» (Исх 32.9). Достаточно проследить, как они встречают Моисея - человека, посланного им Богом. Так начинается новый этап священной истории. Утрачена возможность служить Богу всем народом, свободно исповедуя веру. Воля Божия привести их к спасению остается неизменной, однако, образ действия Его меняется: Он дает народу закон (Исх 20). Вновь заключает Он через Моисея союз со Своим народом. Вновь тот обретает нерушимый завет священной истории, обетование Божией милости и искупления, - теперь, однако, не в свободном исповедании веры, а в законе.

Закон, который в основных своих посылках был дан народу на Синае и подвергался затем развитию в зависимости от изменяющихся исторических и социальных условий, теперь целиком определял жизнь Израиля. Он упорядочил структуру отношений между людьми: между властителями и народом, между различными группами населения, между членами семьи и между одной семьей и другой, между аборигенами и чужеземцами. Он упорядочил также структуру общественной жизни в различных ее аспектах: собственности, правосудия и так далее. Упорядочил он и религиозную структуру - храмовые службы, освященные дни, праздники, календарь. Большое внимание уделялось в первую очередь заповеди сохранять чистоту. Эта идея, этот критерий ценности, этот плохо поддающийся выражению комплекс ощущений предполагает не столько этическую, сколько религиозную, культовую чистоту. Чистым считается тот человек, который верен символическим принципам, охватывающим - и даже в первую очередь - плотскую жизнь и связанным с жертвенником, с жертвой, с отправлением культа. Этот распорядок налагает руку на человека и делает его собственностью Бога. Все это регулировалось подробными предписаниями, часто доходившими до скрупулезности. В них находил свое выражение глубокий мир представлений, полный мудрости и знания человеческого существа, будь то отдельный человек, семья или целый народ. Но если вспомнить, что с исполнением этого закона связывалось спасение и что тот, кто его не исполнял, становился погибшим и отверженным, то можно прийти в ужас от множества его заповедей. И, хотя они и без того были многочисленны и трудноисполнимы, закон упорно продолжали развивать. Образовалось особое сословие, оберегавшее закон—книжники. Они исследовали его смысл, истолковывали и находили ему применение. Они облекали каждый отдельный закон пояснениями и обычаями, которые, в свою очередь, получали затем характер закона, так что с течением времени возникла густая сеть, плотно стягивавшая всю жизнь.

Каков смысл всего этого? Его нельзя понять, исходя из социальных или этических точек зрения, а тем более из гигиенических, что, как ни странно, пытаются делать. Смысл лежит в области непосредственно религиозной. Павел, который на своем опыте познал гнетущую тяжесть закона, истолковывает его в своих Посланиях к Римлянам и Галатам и в Деяниях Апостолов.

Народу израильскому было дано обетование, что из него выйдет Мессия. Среди этого народа Бог «поставил Свой шатер», этот народ должен был пронести Его через историю. Но этот народ был невелик. Во-» круг него располагались гиганты древних культур:

Египет, Ассирия, Вавилония, Персия, Греция, Рим. Это были великие силы, как политически так и духовно, вдохновляемые древнейшей мудростью, но также и опьяняющей чувственностью и полные всевозможных красот искусства. Источником же их, оправданием и вместе с тем глубочайшим содержанием была вера в богов, пламеневших всей мощью мира, разума; земли и крови. Трудно представить себе в наши дни, какой соблазн исходил от этих культур. И в средото-чении их еврейский народ должен был хранить веру в единого невидимого Бога - веру, которая должна была все в большей мере вести к высвобождению от непосредственных связей с миром. Как раз в этом и заключается смысл Закона. Каждое мгновение народ должен был встречаться с требованиями Божиими. Всюду его окружали заповеди Господни, пояснявшие, что следует и чего нельзя делать. Всюду человек становился нечистым, если следовал первому побуждению; так ему напоминалось о таинственной связи с жертвенником, с жертвой, с обетованием спасения, и он призывался поддерживать эту связь. Народ должен был в каждое мгновение своей жизни встречать Бога, чувствовать заповедь Господню, ради нее совершать усилия, переносить лишения и тем самым срастаться со служением ей. Он должен был принять в себя образ Божий и стать творением Его рук вплоть до глубочайших основ своей жизни... Этим - а не только этическим познанием и образованием - должна была утончиться совесть. Посреди бесконечной мирской пле-ненности неискупленного человечества должен был вырасти народ, отличающий правое от неправого, исходя из слова Божия, пробужденный для восприятия таких сил, которые исходят из духа, - вернее, из святыни, знающий, что в его собственном существовании присутствуют ценности и установления неземного происхождения... И еще - сам Павел в Послании к Римлянам, особенно в главах с пятой по седьмую, дает нам это тревожащее толкование: народ должен был познать, что такое грех. Без закона, говорит Павел, грех спит. Когда нет никакого «ты должен» и «ты не должен», зло, таящееся в глубине нутра, остается незамеченным. Спасение же предполагает желание быть спасенным, а это последнее, в свою очередь, предполагает сознание, от чего нужно спастись. И вот, говорит Павел, Закон не мог быть выполнен, потому что он был слишком тяжек. Но он был дан от Бога, поэтому люди чувствовали, что он все-таки должен быть исполнен. Вследствие этого неминуемо нагромождались нарушения на нарушения, вина на вину, и народ познал в глубочайшем смятении, что значит пасть перед Богом. Из того, что человек не исполнял закона и поэтому был обречен на погибель, поневоле следовал тот более глубокий и общий факт, что никто никогда не делает сам того, чего требует Бог, и поэтому все обречены на погибель. В своей несостоятельности перед Законом мессианский народ должен был осознать, что значит человеческая несостоятельность как таковая и постепенно созреть, - чтобы быть готовым, когда наступит полнота времен и явится Мессия.

С Законом произошла загадочная история: после царствия Соломона о нем забыли - он, можно сказать был утерян. Лишь значительно позже, в седьмом столетии, при царе Иосии, текст Закона был вновь найден и заново оглашен (4 Царств 22.10 слл.). С того времени он сохранялся в сознании народа, изучался, трактовался, охранялся, был разработан этический кодекс верности Закону. С того времени Закон действительно стал инструментом народного образования. То, что Израиль пронес через тогдашний мир веру в Единого Бога, было чудом - но оно было бы невозможным без того воспитания, которое дал Израилю Закон. Нравственность углубилась. Те чистосердечные, тихие, прямодушные образы, что встречаются нам в Новом Завете - люди, прошедшие школу закона.

Но одновременно произошло странное превращение. Закон должен был сделать народ достоянием Бо-жиим, каждой заповедью привязывая народ к Богу; однако, на деле народ сам завладел Законом, превратив его в фундамент своего земного существования. Законом он обосновывал свои притязания на величие и главенство в мире, ссылаясь при этом на Бога и Его обетование. Ревность о Законе, присущая священникам и книжникам, противоречила свободной воле Бо-жией, которая, находя себе выражение в книгах пророков, определяла ход истории. Но представлявшие закон встали на ее пути. Они пытались направить ее в нужную им сторону до тех пор, пока не рухнули обе империи, народ не был изгнан и - после непродолжительного периода обновления при Маккавеях - политическая власть не потерпела окончательный крах. Тогда замолчали и пророки. С человеческой точки зрения победили представлявшие Закон. Они провозгласили, что Бог и Его воля - гарантии торжества на рода в Законе. Чем явственнее происходил распад мирской власти, тем сильнее возрастала их гордость, тем фанатичнее становилась их надежда. Этим они противопоставили себя римской власти, греческой культуре, азиатским соблазнам - но также и Христу. Завет, зиждущийся на вере и милости, требующий верности за верность, преданности сердца за милость Божию, превратился, таким образом, в нотариально заверенный договор со статьей о правах и притязаниях.

К этому присовокупилось и лицемерие, о котором Иисус говорит с такой непримиримостью: снаружи -всяческое прилежание, внутри - жестокость сердца. Снаружи - верность Закону, внутри - грех, но грех неосознанный, без сокрушения о нем и без жажды искупления (Мф 15.7, 22.19, 23.13-35).

С такой настроенностью и был встречен Иисус. Его постоянно обвиняли в том, что Он, свободный Сын Божий, грешит против Закона. Он, дескать, нарушает Закон, ломает традицию, неуважительно относится к Храму, предает народ, ставит под сомнение обетование Божие. Повсюду слово Его, несущее в себе Божию свободу, наталкивалось на отвердевшие понятия. Повсюду Его любовь натыкалась на непроницаемую броню. Он, глаголавший в полноте сердца, которое заключало в себе все глубины творения и всю мощь любви Божией, был со всех сторон окружен профессиональными законниками, блюстителями и шпионами, чье коварство имело подспорьем всю остроту рассудка и упорство воли. О том, какое страшное искажение Божественного образа произошло тогда, могут дать представление слова, сказанные фарисеями верховному судье, римскому наместнику Пилату, в ответ на его, проистекавшее из естественного чувства справедливости, замечание, что он-де не видит вины в осужденном: «Мы имеем Закон, и по Закону нашему Он должен умереть» (Ин 19.6-7). Богом данный Закон искажен столь дьявольским образом, что Сын Божий должен умереть по нему! Это тот самый «закон», что дал толчок невероятным переживаниям Павла, любившего его всей душой и ревновавшего о нем (Де-ян 9.3-9). Впервые мы встречаемся с Павлом в тот момент, когда он берет на себя ответственность за побие-ние камнями Стефана (Деян 7.58) и добивается полномочий, которые позволят ему и в Дамаске истреблять врагов Закона (Деян 9.2). Во имя Закона он ополчался и против себя самого. Мы чувствуем, как он мучил себя, порабощал себя закону, чтобы исполнить его и этим обрести спасение.

Видя, что ему это не удается, он становился все неистовее - пока, наконец, ему не встретился Христос на пути в Дамаск: свет, сокрушивший и освободивший его одновременно (Деян 9.3-9). И вот он осознает, какое страшное искажение истины несет в себе фарисейство, обращающее в погибель человеку любое его устремление и усилие, осознает невозможность спастись собственными силами, путем исполнения Закона. И когда он отказывается от этого притязания, то освобождается от всего, что его обременяло. Ему открывается, что спасение можно обрести лишь верою, по милости Божией, и что лишь таким образом, обретая спасение, возможно достичь истинного самобытия. Так Павел стал борцом за христианскую свободу - против всего, что называется «закон». Выходит, что Закон упразднился? Прежний - несомненно. С пришествием Христа он утратил смысл, и Павел позаботился о том, чтобы он был исключен из нравственного кодекса христиан. Однако, существование «закона» и его блюстителей- «фарисеев» - оставалось возможным. Религиозное сознание, опирающееся на неискаженное учение и пользующееся авторитетной поддержкой, порождает опасность возникновения «ортодоксальности», то есть убежденности в том, что сохранение правой веры само по себе означает спасение. Во имя чистоты учения «ортодоксальность» подавляет совесть. Повсюду, где существуют четко установленные правила спасения, культ и общинная иерархия, существует и опасность распространения той мысли, что не уклоняться от подчинения им - уже святость перед Богом. Повсюду, где существует иерархия власти и чинов, традиции и права, существует и опасность того, что в самих авторитетах и в самом послушании начинают видеть Царство Божие. И как только начинают формулировать святости, проводя границу между правом и беззаконием, возникает опасность покушения на Божественную свободу, замораживания в кодексе прав того, что дается милостью Божией... Даже самая благородная мысль, проникая в человеческое сердце, способна породить в нем противоречивость, неправду и зло. Так это бывает и с тем, что дарует нам Бог. Упорядоченная вера и молитва, церковная иерархия и дисциплина, традиция и нравственность - все это, конечно, благо; но они могут породить и зло в человеческом сердце и человеческом разуме. Повсюду, где на вопросы о святой истине отвечают решительным «да» или «нет», где действует объективная форма культа, где имеется иерархия и признается авторитет, существует опасность торжества «закона» и «фарисейства», опасность подмены внутреннего внешним, опасность возникновения противоречия между образом мыслей и словом, опасность покушения на свободу Божию, когда основываются на том, что узаконено и закреплено юридически. За все это Христос и упрекает фарисеев. История Закона - великое предостережение. Святое, Божие превратили в орудие зла. И как только укрепляется вера в неопровержимое откровение, в установленный Богом положительный порядок бытия, это вновь становится возможным. Для верующего важно знать об этом - чтобы его, пребывающего во втором Завете, миновала судьба первого.

4. ИИСУС И ЯЗЫЧНИКИ

Евангелист Матфей сообщает нам об исцелении слуги сотника: «Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его: Господи! слуга мой лежит дома в расслаблении и жестоко страдает. Иисус говорит ему: Я приду и исцелю его. Сотник же, отвечая, сказал: Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой; но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой. Ибо я и подвластный человек; но, имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: «пойди», и идет; и другому: «приди», и приходит; и слуге моему: «сделай то», и делает. Услышав сие, Иисус удивился и сказал идущим за Ним: истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры. Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов. И сказал Иисус сотнику: иди, и как ты веровал, да будет тебе. И выздоровел слуга его в тот час» (8.5-13).

Цель наших размышлений не в том,чтобы сказать что-то «новое» об Иисусе, дать новое историческое пояснение или богословское учение. Речь идет не о чем-то новом, а о вечном. Мы хотим дать свободу нашему взору, чтобы лучше увидеть то, «что было от начала» (1Ин 1.1), и стремимся устранить все помехи: рутинные представления, непроверенные, но устоявшиеся критерии восприятия и оценки. Мы знаем, что дело в нас самих и нашем времени - ведь Его видят не чьи-либо, а наши собственные глаза, и мы воспринимаем Его, живя в наше время. Но тогда уж пусть все это будет действительно нашим, сегодняшним, а не бывшим, не чем-то привычным, рутинным. Свидетельство, к которому мы сейчас обратились, заставляет нас встрепенуться, рассеивает пелену привычного. Мы знаем Иисуса как Спасителя и Господа. Он для нас - если не задаваться вопросом, в какой мере и насколько в силу привычки - норма нашего религиозного бытия. И поэтому мы воспринимаем все происшедшее с Ним так, как будто иначе и быть не могло. Конечно, тут проявилась таинственная необходимость, о которой говорит Лука (24.26); и все же могло быть иначе, и непостижимо, что было именно так. Мы должны это чувствовать; лишь тогда оживает в нас образ Христа, когда мы открываем глаза и замираем, пораженные увиденным.

Что, например, происходило с Буддой? Он пробил себе дорогу, его признали великим учителем, и когда он умирал, его окружали друзья и последователи, отчасти — люди высочайших душевных и религиозных качеств, почитавшие его. Сам же он ощущал свою кончину как венец своих многолетних деяний... Или возьмем Сократа: вот подошла к концу его жизнь философа. Всем сердцем преданные ему ученики - среди них и Платон - принимают духовную эстафету. Сократ умирает в преклонном возрасте, и по существу -не потому, что так хотят его враги; смерти он мог бы избежать даже без того, чтобы идти на какие-либо уступки. Он умирает, потому что хочет завершить свою жизнь философа - смертью философа. Насколько же иной предстает жизнь Иисуса! Выше уже говорилось о том, какой странной была она с «человеческой» точки зрения. В ней настолько отсутствует все что можно было бы выразить, например, словами «оц боролся и одержал победу», «подготовил почву для своей миссии», «достиг полноты совершенства в своих трудах» - все эти мажорные ноты, обычно звучавшие в «биографиях великих людей»! Сколь беззащитен Иисус... Святая святых приходит и хочет даровать Себя - но отвергается непостижимой сердечной ограниченностью. И ровным счетом ничего от естественной последовательности образа, от пролагающего себе дорогу характера, как это встречается у других. Таинственный приход до невероятия сместившегося «горнего», и одновременно - срыв в непостижимые глубины всечеловеческого. Тут можно смутно осознать, что получается, когда Бог становится человеком: не «канонический человек», не человек - великая лич-i ность, покоряющая мир. Нет, человеческое бытие и аспекте бытия Божия означает нечто иное - настоль-» ко иное, что рядом с этим образом такие историчесч кие фигуры, как Будда и Сократ, кажутся искусственными.

Быть может, Его божественное величие проявилось бы совсем иначе, если бы Он, оставив позади тес» ные пределы страны Израиля и его истории, оказался на просторах Римской империи, в изобилующем энергией океане эллинской культуры? О, как бы там Его поняли жаждущие души, чуткие и свободные умы! Какой бы там был создан образ бытия, какую действенность обрело бы Христово учение! Но это - «человеческий» ход мысли. Христос видел Себя посланным «к погибшим овцам дома Израилева» (Мф 10.6). Он нес благую весть народу Завета, и этим определялась Его судьба.

Такова была не бытийная необходимость, но воля Отца. Закон земной жизни Христа проистекает не из «природы вещей» или «структуры Его личности», но из воли Божией, из посланничества в самом прямом смысле слова. И потому Иисус ограничил Себя тесным пространством Израиля, его небольшой историей; сюда Он принес Свою весть и здесь Он принял Свою судьбу, содержавшуюся в ответе, который дал Ему народ. Но Он знал о том, что было вне этих тесных пределов. Он осознавал, что за ними - другие народы, ждущие Его. Он слышал биение сердец, чувствовал томление душ.

Надо думать, у Христа была глубокая связь с язычниками. Это явствует из некоторых мест Св. Писания. Например, из рассказа о сирофиникиянке: «И, отправившись оттуда, пришел в пределы Тирские и Сидонские; и, войдя в дом, не хотел, чтобы кто узнал; но не мог утаиться. Ибо услышала о Нем женщина, у которой дочь одержима была нечистым духом, и, придя, припала к ногам Его. А женщина та была язычница, родом Сирофиникиянка; и просила Его, чтобы изгнал беса из ее дочери. Но Иисус сказал ей: дай прежде насытиться детям; ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она же сказала Ему в ответ: так, Господи; но и псы под столом едят крохи у детей. И сказал ей: за это слово, пойди; бес вышел из твоей дочери. И, придя в свой дом, она нашла, что бес вышел и дочь лежит на постели» (Мк 7.24-30).

Слова режут слух, образ отталкивает. Но не та ли это жесткость, с которой подчиняются воле, когда сердце переполняет любовь? Сцена трогает именно тем, что вера женщины столь глубока и сердце ее столь чуждо узости, - иначе она не приняла бы образа. И Господь, видя, что она поняла его, дарует ей Свою любовь: «За это слово, пойди...». Она была язычница, и, вероятно, подобное случалось не раз. Иначе как объяснить слова обличения: «горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо, если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф 11.21-24).

Иисус любил язычников. Если бы нам было позволено рассуждать с общечеловеческой точки зрения, то мы сказали бы, что Он тосковал по ним, но послушание удерживало Его в тесных рамках Его миссии.

То же самое приходит на ум при чтении текста, цитируемого в начале главы. Человек, обратившийся к Иисусу за помощью - римлянин, в любом случае -язычник. Быть может, он - прозелит, как тот, другой сотник, Корнилий, о котором повествуется в Деяниях Апостолов (гл. 10). Он просит за своего денщика, что само по себе уже располагает к нему; мы видим его заботливое отношение к своим людям. Когда Иисус обнаруживает Свою готовность пойти с ним, он отказывается: я недостоин того, чтобы Ты пришел ко мне. Этого и не нужно. Когда я отдаю приказ моим воинам, они выполняют его, хотя я — лишь офицер невысокого ранга. Ты же - тут мы почти что ожидаем услышать от военного человека: главнокомандующий. Итак, прикажи, и болезнь повинуется Тебе! Мы чувствуем, как привольно становится Иисусу при этих словах. Теснота отступает, и Он ощущает простор нелукавого сердца и веры, не осознающей, насколько она прекрасна. И вся боль, накопившаяся в душе непонятого Спасителя, Посланца горних, задыхающегося от человеческой узости, выражается в словах: «Истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры».

Образ этого человека позволяет нам осознать, как на самом деле должно было восприниматься послан-ничество Господа: радостно, с абсолютной готовностью. О, что было бы тогда! Но вышло так, что на пути Иисуса точно опускались - один за другим - шлагбаумы. Повсюду - ямы и ловушки: то какая-либо традиция, то запрет, то школярские перепалки; повсюду - узость, мелочность, недоразумения. Повсюду недоверие, зависть, ревность. Ответ на Его благовестие -сомнение и протест. Его чудеса не признаются, их значение понимается превратно; в них усматривают преступление, поскольку они были сотворены в субботу, когда творить чудеса запрещено (Мк 3.2); наконец, в них видят проделки сатаны (Мк 3.22). Иисуса коварно пытаются поймать с поличным; Ему задают провокационные вопросы с целью уличить Его в непризнании существующего учения (Мф 16.1 и 19.3). Ужасным должно было быть то одиночество, в котором жил Иисус, - одиночество Сына Божия, закованного в цепи людьми.

Чем была Его весть? Божественной полнотой в самом прямом смысле слова. «Иисус Христос (...) не был «да» и «нет»; но в Нем было «да» - ибо все обетования Божий в нем «да» и в Нем «аминь» - говорит Павел (2 Кор 1.19). Посылая нам Своего Сына, Бог делает это без различий и исключений, ограничений и оговорок, по Своей безграничной свободе, в полноте Своего милосердия. Это - не какая-то придуманная система, не сложное аскетическое учение, но полнота преизбыточествующей любви Божией. Это - отвага Божия, дарующая самое себя и требующая взамен сердце человека. Все - за все! Говоря это, мы осознаем, что выносим приговор самим себе. Разве мы проявляем себя иначе? Разве нашим малодушием Он закрепощен в меньшей мере? Разве наша инертность подавляет Его в меньшей степени? Разве наши предрассудки и уловки обременяют Его не так же, как это было во время оно? Будем же молиться, чтобы Он даровал нам Свой свет и чистоту сердца!

Вскоре после вышеописанного события, в 13 главе приводится притча о сеятеле. Иисус говорит о судьбе благой вести: как сеется слово - на доброй почве сердца или на мелкой, не имеющей глубины; или же - на твердой дороге, где ничто не всходит. Что здесь могут означать понятия «доброй», «не столь доброй» и «дурной» почвы, как не различную степень готовности? И все-таки остается непостижимым, что слово Христово, исполненное всемогущей истины и созидающего духа, может не плодоносить.

И это тревожное «Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мф 13.9)... Это слово и подобные ему ныне звучат в полную силу. Наше время - решающее. Мы чувствуем, как натянута струна.

Слово Божие не почиет, но призывает к действию и творит судьбы. Оно - не данность, к которой можно обратиться в любое время. Оно само творит время, в которое хочет быть услышано. А не находя себе слушателей, уходит. В конце свидетельства о сотнике читаем: «Говорю же вам, что многие придут с Востока и Запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов» (Мф 8.11-12). Час, в который Слово преподносится народу Завета, истекает. Затем его понесут другим.

Это означает не только, что оно более не будет предлагаться, что исчезнет возможность слышания его и спасения им; нет, оно отнимет у нежелающих слышать сам дар слышания. «И сбывается над ними пророчество Исаии: «Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф 13.14-15).

Слово Божие - живое приказание, само в себе несущее возможность исполнить его. Оно приходит, и, приходя, творит решающий миг. Если его не принимают, то не только время его истекает, но само оно обращается в погибель. Говоря об этом, чувствуешь робость: а сам то я разве не упустил свой час? Но текст требует интерпретации, и мы предаем себя его суду, сознавая, что он непосредственно касается и нас, моля Бога о милосердии... Когда Слово не встречает готовности и время оказывается упущенным, то оно, Слово, не только становится недоступным слуху, но и отнимает у человека слух. Оно не только отступает от сердца, но и обращает его в камень. И человек обустраивается в мире, становится, может быть, усердным и сообразительным, благородным и прочее, оставаясь, однако, недоступным для благой вести Христа. Но «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит» (Мф 16.26)?

В Боге есть великая тайна-Его долготерпение. Он - Господь. В Его действиях нет той справедливости, что, как некий закон, имеет силу «для всех», а соответственно - и для Него Самого. Он Сам и есть справедливость. Не только воля Его праведна, но: что Он хочет, то и право. Человек, не подчиняющийся его требованиям, бывает за это судим, и приговор обжалованию не подлежит... Но Господь открыл нам, что этим не исчерпывается Его отношение к человеку! Через всю историю спасения, начиная от рая, прохо» дит весть о карающей воле Божией, но вместе с тем а о Его долготерпении. Конечно, ни в коем случае не следует преуменьшать значение всеопределяющей власти Господней, Его призыва; но будь только это, мы бы отчаялись. Нет, к этому присовокупляется и откровение о долготерпении Божием. Это воистину откровение, ибо оно заключает в себе ту тайну, что Он властен продлить решающее мгновение, более того - даровать нам его заново.

5. СОБИРАНИЕ И РАСТОЧЕНИЕ

Когда Иисус вернулся из Иерусалима в Галилею, стало заметно различие в Его манере выражаться и в духовных наставлениях, даваемых ученикам. Вначале действия и чудеса Иисуса совершались в дружеской атмосфере. Теперь же направление меняется и уходит внутрь. Слушателям дается совет различать, к чему ведут разговоры; Иисус укрепляет силы учеников и подготавливает их к испытанию. Некоторые тексты Матфея (гл. 15) и Луки (12 и 16) разъясняют это.

Иисус, говоря о фарисеях, назвал их лицемерами. После Его ухода ученики, оставаясь среди народа, замечают, как были восприняты слова фарисеями. Это их обеспокоило. «Тогда ученики Его, приступив, сказали Ему: знаешь ли, что фарисеи, услышав слово сие, соблазнились? Он же сказал в ответ: всякое растение, которое не Отец Мой небесный насадил, искоренится. Оставьте их: они - слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму». (Мф 15. 12-14).

Ученики озабочены просто потому, что фарисеи обладают властью. Однако за страхом лежит нечто более глубокое. Фарисеи и книжники, священники и Синедрион воплощают священную традицию. Тот факт, что они враждебны Иисусу, создает для учеников конфликтную ситуацию. Они привязаны к Иисусу, но не могут не уважать вождей своего народа. Только так можно понять, что они задались вопросом: все ли в порядке с этим Иисусом? Надо осмыслить слово Господне: вне Бога нет никакой власти. Он передал полноту власти Своему Сыну. Носители власти были призваны признать Его и привести к Нему народ. Они отказались от этого, и теперь они - «растения, которые не были посажены Богом». Тот, кто становится на их сторону, засыхает. Это слепые вожди, которые сами не видят пути. Тот, кто доверяется им - заблуждается. Таким образом, положение проясняется и ведет к борьбе. Иисус отменяет установленные авторитеты. Внешняя власть еще в их руках, но внутренняя им больше не принадлежит.

И снова Он наставляет учеников: «Говорю же вам, друзьям Моим: не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать. Но скажу вам, кого бояться: бойтесь того, кто, по убиении, может ввергнуть в геенну: ей, говорю вам, того бойтесь. Не пять ли малых птиц продаются за два ассария? и ни одна из них не забыта у Бога. А у вас и волосы на голове все сочтены. Итак, не бойтесь; вы дороже многих малых птиц. Сказываю же вам: всякого, кто исповедает Меня перед человеками, и Сын Человеческий исповедает перед Ангелами Божиими» (Лк 12.4-8).

Слова эти действуют, как и вышеприведенные. Иисус приближает к Себе Своих. Он доводит до их сознания, в чем дело: в Нем самом. Посланнике Божием, Которого надо признать или отвергнуть, в Его благой вести и воле, как послании и воле Отца. Одновременно Он им показывает, что все противостоящее в конечном итоге несущественно. Но для непосредственного чувства людей, для них оно может означать все. Их существование подвергнется опасности, они будут исключены из своей социальной среды, лишены хлеба насущного и даже преданы смерти. Но в той мере, в какой им будет ясно, что Христос - все, и в какой их воля подчинится Его воле, остальное утратит для них значимость. Они будут укреплены для борьбы, и их души будут опираться на несокрушимую скалу Божию: «не бойтесь».

Книжники и фарисеи, власти и силы будут их противниками. Им будет казаться, что они потеряны, в то время как на самом деле они пребудут в безопасности, в самом глубоком, что принес нам Иисус: в Провидении. Однажды мы уже говорили о том, в чем состоит Провидение: не в естественном порядке, который развивается сам собой, но в том, что нисходит от Отца на людей и проявляется в верующих в Него. Поскольку человек признает Бога своим Отцом, доверяется Ему и принимает в сердце, как самое важное, заботу о Его Царстве, постольку вокруг него создается иной порядок бытия, в котором все служит на благо любящим Бога (Рим 8.28). Осуществляет же волю Отца тот, кто стоит на стороне Иисуса. Неслыханное слово: Он сам является необходимым условием для существования провиденциального порядка! Тот, кто следует за Ним, узнает, «что все волосы на голове его сочтены Отцом» и ему не о чем беспокоиться. Итак, ученики не должны опасаться гонений, потому что они находятся под покровом Божиим. Они даже не должны бояться смерти, ибо их подлинное «я» неприкосновенно. Кто их убивает, убивает только их тело, душе же их никак не может повредить, ибо она — в безопасности благодаря их вере в Иисуса.

Судьба души тоже должна решиться на суде перед Богом. Бог может осудить ее на вечную смерть. Только этого следует бояться. Если же вы исповедуете Христа, то вы живы для Бога и пребываете в вечной жизни. Более того, приговор к вечной смерти или жизни - в руках Иисуса, обращающегося к вам. Теперь Он вместе с вами в опасности. Тот, Кого власти и мудрые отвергли, Тот, Кто может оградить от земных законов тех, кто Его исповедует, именно Он будет решать, избран ли человек или осужден навсегда. Решение исповедать Христа подчинено превратностям мгновения, в которое оно приходит, но оно обосновывает вечность. Неслыханное самосознание выражается здесь самосознанием Сына Человеческого, Который одновременно есть Сын Божий. Самосознание отверженного земными властями, но в то же время -живое слово Отца. Сознание пожертвованного, гибель Которого уже предрешена и Который в действительности дает миру смысл.

Едва Он кончил говорить, как к Нему обратился «некто из народа»: «Учитель! скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство. Он же сказал человеку тому: кто поставил Меня судить или делить вас? При этом сказал им: смотрите, берегитесь любостяжания: ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения. И сказал им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: «что мне делать? некуда мне собрать плодов моих». И сказал: «вот что сделаю: сломаю житницы мои, и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое. И скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись». Но Бог сказал Ему: «безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя: кому же достанется то, что ты заготовил?» Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет» (Лк 12.13-21).

Почему Иисус не помогает человеку, наследстве которого, видимо, хочет присвоить власть имущий брат? Мы можем себе представить, как это могло случиться: Иисус говорил о собственности, о том, чего следует держаться, отрешаясь от того, что преходяще. Человек, присутствовавший при этом, думал только о поле или о доме, которые он не может получить, и высказал поэтому свою просьбу. Тогда Иисус говорит ему в ответ: Человек, кто поставил Меня судьей или распределителем имущества между вами? Не видишь ли ты, как ты связан с преходящим? За этим следует притча о богатом человеке, у которого амбары полны и он теперь полагает, что находится в безопасности: он умен с человеческой точки зрения, но безумен в очах Божиих, ибо в эту же ночь он умрет, и урожай его достанется другим. Здесь опять проводится различие между главным и второстепенным. Что более необходимо: временные или вечные ценности? Несомненно, вечные, ибо остальные преходящи. Что же должен делать человек? Сосредоточивать свой ум на вечном и оставлять преходящее на произвол судьбы. На это он будет способен только, обладая живой верой во Христа и сохраняя благодаря этому свою душу для вечной жизни.

По другому поводу Иисус рассказывает ученикам Своим странную притчу: «Один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его. И, призвав его, сказал ему; «что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем: ибо ты не можешь более управлять». Тогда управитель сказал сам в себе: «что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом: копать не могу, просить стыжусь. Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом». И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: «сколько ты должен господину моему?» Он сказал: «сто мер масла». И сказал ему: «возьми твою расписку, и садись скорее, напиши: пятьдесят». Потом другому сказал: «а ты сколько должен?» Он отвечал: «сто мер пшеницы». И сказал ему: «возьми твою расписку и напиши: восемьдесят». И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде. И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк16.1-9).

Притча о неверном управителе поистине удивительна. Хозяин требует, чтобы он представил счета за время своего управления, а затем увольняет его. Управитель обдумывает, что ему теперь делать. Никто не возьмет его на прежнюю должность. Заняться физической работой он не в силах, а просить милостыню ему стыдно. Он решает использовать до конца свое положение и старается расположить к себе должников своего хозяина. Он призывает их порознь, проверяет их счета и понижает их задолженность. Он вправе так поступить, ибо, очевидно, до конца действия договора имеет все права и надеется завоевать таким образом симпатию должников своего хозяина.

Когда его господин узнает об этом, он не может не похвалить неверного управителя за его находчивость - а затем следует не менее необычное заключение:

так должны и вы поступать! Прежде всего мы удивляемся: разве я тоже неверный управитель? - Разумеется, - ответил бы Господь. - Разве мне принадлежит неправедное добро? - Конечно! - Следовательно, я завяз в ложной ситуации и должен из нее выпутаться» чтобы моя жизнь была в безопасности? - Именно так! ... Но что все это значит?

Найти доступ к этой притче нелегко. Его открывают слова «богатство неправедное» - по-еврейски «неправедный Маммон». Маммон - это финикийский бог богатства, его имя означает имущество, деньги. Что же называется здесь «неправедным»? Не то добро, которое в отличие от другого, приобретено нечестным путем. Всякое имущество представляет собой «неправедное добро». Различия, так высоко ценящиеся нашим самосознанием, не выходят за рамки этого общего суждения... Иисус не имеет в виду то имущество, которое приобретается упорным трудом, в отличие от приобретаемого без труда. Его цель не в том, чтобы поощрить усердный труд или честность... Не говорит Он и об ограниченном, социально правильно распределенном имуществе в противоположность избыточному. Согласно Его слову, «неправедно» всякое имущество, будь то миллион или один рубль, крупная земельная собственность или маленькое поле... Таким образом, слова Иисуса не содержат ничего относительно трудовой этики или экономического строя, но они находятся в связи с другими Его словами, произнесенными по другим случаям. Так, например, со словами из притчи о навязчивом друге: «Если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим...» (Лк 11.13). Господь и здесь не различает добрых и злых людей - все они «злые». Все более тонкие различия остаются в пределах этого осуждения, не допускающего исключений. В том же самом смысле мы все -неправедно владеющие. Неправедность заложена в корне самого владения. Грех уничтожил для меня возможность обладать чем-либо естественным образом, без того, чтобы я был связан и причинял зло другим. Перед Богом это неправедно, даже если я, как отдельный человек, в этом не повинен. Эта мысль - не социологического и не экономического порядка: она не имеет также никакого отношения к внутримирской морали, но указывает, что сделал грех: он разрушил рай. В раю принадлежность имущества одному человеку не означала бы исключения другого. Как это могло бы быть, нельзя понять рассудком; мы это чувствуем, если нам попадается человек, ставший действительно самоотверженным в школе любви Христовой. В нем начинает по-настоящему осуществляться Царствие Божие, и этим рай не просто возвращается, но заново даруется на более высоком уровне. Таким образом, слова Иисуса относятся к области веры. Они указывают на существование в благодати и Духе Святом, которое было потеряно вследствие греха. Возникло такое состояние, в котором всякое действие и всякое владение само по себе, и никакая экономическая или этическая реформа не может изменить в нем ничего, но оно в целом, от самых корней своих, должно быть включено в веру, чтобы там получить искупление и измениться.

Теперь мы понимаем смысл всей этой речи Иисуса. Ученики явно боятся за свое добро, и тут Господь говорит им, как обстоит дело с имуществом вообще. За всеми частными бедами они должны увидеть состояние мира вообще и степень его падения, должны увидеть, что справиться с ним человек может только, если он, получив для этого свободу от Иисуса, перестанет держаться за обладание вообще. И все, что он имеет, будет искать в любви. Когда он потом предстанет перед судом Бога в своей обнаженности, когда любые доводы и оправдания застревают в горле, потому что они бессмысленны, тогда встанет и будет говорить за нас все то земное, само по себе падшее и злое, что мы вложили в любовь. Получившие помощь скажут: он был добр к нам, — будь же и Ты, Господи, милосерден к нему!

Итак, сознание учеников снова фиксируется на самом существенном. Они должны чувствовать, что перед Богом имеет цену, а что нет; что перед Ним праведно, а что служит признаком падения. Они должны завершить переоценку бытия, начатую Иисусом. Если они это сделают, то окажутся готовы ко всему, что может случиться. Если у них за Христа отнимут какое-либо добро, изначально «неправедное», потому что все различия земной честности или нечестности, культурной ценности или отсутствия таковой представляют собой лишь различия в пределах изначальной неправды, то, в сущности, это не будет означать никакой потери. Но, конечно, это сказано в адрес верующих и действенно в той мере, в какой жива вера.

Так Иисус подводит сознание Своих учеников к самому существенному. Он укореняет их в том, что не может быть разрушено. Он освобождает от того, что несущественно: из-под власти мнимых авторитетов, по-земному мудрых, могучих мнений, от давления общественных, экономических, традиционных условий, угроз телу, жизни и имуществу. Этим Он готовит их к борьбе, закаляет их силы и доводит до их сознания, в чем именно они непобедимы.

6. «НЕ МИР, НО МЕЧ»

Мы видели, как в предверии последнего решения Иисус показывает Своим ученикам, что существенно и что несущественно, и укрепляет их дух. Ряд изречений, которыми мы теперь займемся, помогает представить себе все это совершенно конкретно.

«Случилось, что, когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! Я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы и птицы небесные - гнезда, а Сын Человеческий не имеет где преклонить голову» (Лк 9.57-58). Этот человек хочет последовать за Иисусом. Но Он останавливает его: посмотри хорошенько, что делаешь! Тот, за Кем ты хочешь пойти, - бездомный. У Него нет уюта, который человек находит в своем доме среди принадлежащих ему привычных вещей. Он странствует. Не так, как люди уходят куда-либо из дома и опять возвращаются, нет; образ Его жизни - бесприютность. Сможешь ли ты вынести такую жизнь? Признать волю Бо-жию своим жилищем? Станет ли труд во имя Царства Божьего твоим единственным прибежищем?

«Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк 9.61-62). Иисус, очевидно, видит, что этот человек действительно хочет идти с Ним, но его воля в конечном итоге не тверда. Само по себе желание привести в порядок дом и имущество было бы вполне оправдано, - но Иисус, может быть, видит, что это желание ставит под сомнение само решение. А может быть Он предвидит, что решение поколеблется, если этот человек опять окажется в привычной жизненной колее. Поэтому Он непреклонен: если хочешь взяться за дело, то берись сразу и не оглядывайся назад!

Другому Он сказал: «Следуй за Мной!» Тот Ему ответил: «Господи, разреши мне сначала пойти и похоронить отца моего». Тогда Он сказал ему: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благо-вествуй Царствие Божие» (Лк 9.59-60). Здесь Он Сам призывает человека, и тот готов. Он только просит позволить ему исполнить священный сыновний долги похоронить новопреставленного отца. Однако, Иисуа видит, что для этого человека возможно лишь все или ничего, и отказывает ему в его просьбе. Тому, что должно быть «мертвым», относящимся к прошлому, он не должен уделять никакого внимания - не должен вернуться даже на похороны отца. Прежний образ жизни должен быть полностью оставлен, вместе со всем, что с ним связано. Человек должен весь обра» титься к новому.

Эти требования жестки, однако они вовсе не продиктованы скоропреходящими обстоятельствами. Иисус возвращается к ним: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и де«-тей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником. И кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником. Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее, дабы, когда положи! основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: «этот человек начал строить, и не мог окончить»? Или какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силен ли он с десятью тысячами противостать идущему на него с двадцатью тысячами? Иначе, пока тот еще далеко, он пошлет к нему посольство - просить о мире. Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лк 14.26-32).

Воля следовать за Господом противополагается здесь самым глубоким и крепким связям: с отцом, матерью, женой, детьми, братьями и сестрами- «всему», даже «собственной жизни». Иисус не говорит здесь: если вы хотите следовать за Мной, перестаньте грешить. Он не требует, чтобы человек чуждался посредственного и стремился к идеалу, избегал злых людей и общался с добрыми, отдавал свое сердце своей законной жене и отказывался бы от других женщин, посвящал себя своим детям вместо того, чтобы бесцельно растрачивать время. Всего этого Он не говорит. Напротив, Он требует, чтобы из любви к Нему отказывались от самой близкой, живой и драгоценной реальности. И точно всего этого еще мало, звучат слова: «Кто не возненавидит все и вся ради Меня...» Даже сам призываемый принадлежит к тому, что он должен ненавидеть, - и он сам и «его собственная жизнь». Каков смысл этих слов?

Что мы обычно ненавидим? То, что противостоит нашей воле к жизни, - врага. И вот Иисус говорит: враг скрыт во всем, что тебя окружает. Не только недозволенное, низкое, злое, но и доброе, великое и прекрасное - несет в себе врага. То, с чем приходит Иисус, имеет совсем иное происхождение. Различия внутри мира велики - но все, что относится к «миру», едино в одном: в противлении приближению Иисуса. Поэтому человек, который готовится последовать призыву Иисуса, ощущает присутствие врага во всем: не только в злом и низком, но и в добром и великом. Не только вовне, но и в себе самом. Прежде всего он сам себе враг, потому что его отношение к себе самому определено грехом... Пока Царство Божие не ощущается, это противоречие остается также скрытым. Отношение мира к Богу можно охарактеризовать как наивное. Человек же чувствует только те различия, которые не выходят за пределы самого мира - между великим и мелким, возвышенным и низким, ценным и лишенным ценности, творческим и разрушительным. Но когда приходит в движение иное, становится ясным различие между тем, что называется «миром»

- включая и самого человека, познающего это «иное».

- и тем, что возвещает Иисус. Поэтому Господь прич зывает Своих понять до конца, о чем идет речь. Чело век, который, намереваясь построить сторожевую, башню в своем винограднике, сперва обдумывает, дос-статочно ли у него денег; царь, который, желая вести, войну, сначала совещается, хватит ли у него войска,

- служат иллюстрацией этой мысли.

Но тут можно было бы спросить: Господи, Ты ведь сказал, что хочешь принести мир! Когда Ты посылал Твоих учеников, Ты научил их говорить: «Мир дому сему» (Лк 10.5). Как можешь Ты тогда вносить в душу человека такое противоречие с тем, что он есть и что у него есть? На это Иисус ответил бы: «думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух, и двое против трех. Отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки, и невестка против свекрови своей» (Лк 12. 51-53).

Мир, который Он хочет принести, сокрыт за этой борьбой. Иисус ставит под вопрос все, что с человеческой точки зрения кажется очевидным. Сначала в душе пробуждается беспокойство. Размышляя, мы сознаем, как борьба переходит от Иисуса и в нашу жизнь. Мы противимся ей и все же осознаем, что она справедлива. Покой, основанный на внутренней прочности мира, хочет уничтожить Иисуса. Не потому, что наш растерзанный мир действительно находится в состоянии покоя - ему далеко до этого - только одно считается неоспоримым: мир утверждает свою самодостаточность. Иисус восстает именно против этого, предебрегая самыми естественными связями. Он ставит под вопрос все то, что, говоря языком человеческим, кажется очевидным. Притязания ближних подвергаются сомнению. Как только человек открывает свое сердце беспокойству Христа, он становится непонятным для других и вводит в соблазн.

Но что вызывает борьбу? Что приносит «меч»? «Подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет, и продает все, что имеет, и покупает поле то. Еще: подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее» (Мф 13.44-46).

Человек, находящийся в поле, ограничен своим маленьким миром: своей телегой, плугом, своим домом и тем, что в нем есть живого. Все идет своим чередом, самодостаточно и внушает покой. И вдруг человек натыкается на ящик с золотом. В его мир входит другая реальность и потрясает его, и обесценивает прежний мир. Тогда человек ощущает потребность отдать «все», чтобы приобрести то, что здесь сверкнуло... У купца свое дело - купля и продажа, определяемые соотношением выгоды и честности, влечением к приобретению и стремлением сохранить приобретенное. Но вот он видит жемчужину, и ее несравненная ценность нарушает все его расчеты. Все, чем он владеет, кажется теперь мизерным, и он «все» отдает, чтобы приобрести жемчужину.

Следовательно, борьбу порождает не какое-либо предписание закона, а то, что становится видимой реальностью, превосходящей все существовавшее раньше в мире; жемчужина начинает сиять как ни с чем несравнимая ценность. И не та, что просто больше и драгоценнее в количественном смысле, когда новое - лишь очередная ступень лестницы, восходящей в пределах мира в необозримую даль, но выше, чем «все». То, откуда приходит потрясение «жемчужиной» и «сокровищем», идет наперекор всем установкам мира. Это относится как ко дворцу, так и к хижине, как к мимолетной связи, так и к великой любви, как к подневольному труду, так и к творчеству. Воссияла драгоценность «совсем иного» порядка, ощущается призыв к славе Царствия Божия - вот что вызывает борьбу.

Фрагменты, о которых мы здесь говорим, следует понимать прежде всего, исходя из того момента, когда они были написаны, ибо тогда еще существовала возможность пришествия Царства Божия в его пророческой полноте. Поэтому «следование» за Христом имеет еще и особый смысл - оно означает буквально войти с Ним в новое творение. Сначала дело еще обстоит так, что всех, «имеющих уши слышать», Он желает взять с Собой в грядущее. Поэтому Он требует от них отбросить все, что мешает: вещи, человеческие связи, оковы собственного «я» - чтобы стать свободными и открытыми для будущего. Но этим вопрос для нас не исчерпывается, так как Царство в этом смысле так и не пришло. Израиль его не принял; полнота времен не получила возможности излиться в бесконечное мгновение. Теперь Царство на все время этого мира остается в состоянии приближения. К каждому обращено требование принять в себя эту тревогу, и дать Царству возможность подойти вплотную.

О том, что это означает для каждого человека, нельзя сказать общими словами. Для того, кто призван «оставить» жену и детей, отказаться от брака, это и есть путь следования за Христом. Для того же, кто призван к браку, путь следования - брак, и ученики испытывают понятный страх перед требованием связать себя на всю жизнь (Мф 19.10). Христианский брак означает нечто совсем иное, чем естественная половая связь, и он, как и христианская девственность, основывается на жертве. Поэтому и тут Царство Божие может прийти только, если человек в евангельском смысле «ненавидит» другого и себя самого как падших вместе с природой. Для того, кто призван к бедности, следование заключается в отказе от обладания имуществом, для другого же - в праведном обладании им; но если человек не обманывает себя, то обладать по-христиански воистину нелегко. «Иметь, как не иметь», по слову апостола Павла (1 Кор 7.29-31) - не просто сделать это благочестивым украшением комфортабельной жизни, но осуществить действительно - можно только, хорошо зная врага, подстерегающего нас во всем, что мы имеем, и опираясь на ту же силу самопреодоления, которая необходима для отказа от имущества. .. И так - во всех частностях. Невозможно думать о Боге, как должен думать христианин, и в то же время отдавать свой ум и сердце своим занятиям, заботам и удовольствиям. Сначала нужно научиться отличать добрые мысли от злых, правые поступки от неправых, но скоро мы заметим, что этого недостаточно, чтобы дать место Богу, приходится потеснить также и благие и прекрасные вещи. Невозможно претворять в жизнь любовь в Христовом смысле и в то же время ориентироваться в своих поступках на наши естественные понятия чести и бесчестия, самоуважения и гражданского почета. Нужно, напротив, осознать, какими неискупленными, эгоистичными, по-настоящему неистинными часто бывают эти понятия.

Что делает все это таким трудным? Наша привязанность к вещам и людям, наша склонность к самоутверждению, но и этим еще не все сказано. Гораздо хуже то, что мы, в сущности, по-настоящему не знаем, за что надо отдать все это. Разумом, может быть, и «знаем» - слышали об этом или читали - сердцем же нет. Внутреннее чувство не воспринимает этого. Корням жизни это чуждо. Отдавать не так трудно, если знаешь, почему отдаешь. Не потому, что хотелось бы знать, какая от этого будет выгода, но потому, что с ценностью можно расстаться, когда можешь получить другую, более высокую. Но нужно это почувствовать. Эта более высшая ценность может заключаться в самой щедрости отдачи. Но сначала надо ощутить, что щедрость в самом деле прекрасна. И тут нам на помощь приходят слова «сокровище» и «жемчужина». Когда передо мной лежит золото, уже нетрудно отдать дом и домашнюю утварь, - но золото нужно увидеть. Когда мне обещают жемчужину, я могу все отдать за нее, — но она должна действительно сверкать передо мной. Я должен отдать вещи, существующие с нами и вокруг нас за «иное». Но вещи и люди близки мне, подчиняют меня себе, - тогда как иное остается для моих чувств нереальным! Как могу я отдать великолепие мира ради какой-то тени?

Как нам двигаться вперед? Прежде всего со словами: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мф 9.24). Ведь мы все же что-то предчувствуем относительно жемчужины и сокровища, - поэтому нужно обратиться к Господу славы и просить Его показать их нам. Он это может. Он может помочь нашему сердцу постичь бесконечную красоту Царства Божия так, что в нас пробудится желание. Он может сделать так, что золото сокровища засияет перед нами и станет ясно, что имеет настоящую ценность: Он или мирские вещи. Значит, мы должны просить. Вновь и вновь мы должны теснить тьму, чтобы высвободить из нее свет. Все время мы должны просить, чтобы Бог коснулся нашего сердца. Во всем, что мы делаем, всегда должно присутствовать чуткое внимание, направленное «в ту сторону». Это то моление, которое «никогда не прекращается» и непременно бывает услышано.

Но и это еще не все. Нельзя сначала полностью познать слова Божий, и лишь потом действовать в соответствии с ними: здесь познание и действие слиты. Сначала познается немногое. Если человек действует в соответствии с этим немногим, то познание возрастает, и это углубленное познание вдохновляет нас на более значимые действия. Какой-то блеск жемчужины мы все же уже смутно различаем. Мы несомненно начинаем чувствовать, что то, что Христос называет «любовью» драгоценнее тех поступков, которые движимы общепринятыми представлениями или нашим личным чувством. Так не попытаться ли принять всерьез то немногое, что мы понимаем? Например, на нанесенную нам обиду реагировать не произвольным чувством и не согласно общим представлениям о чести, но по духу Христову? Осмелиться на любовь, которая суверенна и творит из собственной полноты? Прощать от всего сердца, как Христос, так искренне, как мы только можем?

Если мы будем так поступать, то станем лучше понимать суть дела, - вернее, мы тогда только и станем понимать ее правильно, ибо то, что связано с бытием, становится отчетливым только через действие. И тогда жемчужина засияет. А в следующий раз мы будем в состоянии сделать больше: легче выпустить из рук, с большим великодушием «продать», честнее «возненавидеть». Что? Нашу похоть, наше вожделение, нашу непроизвольность чувств, наше самодовольство -все мерила чести и права, кажущиеся неоспоримыми.

Мы глубже проникнем в новый порядок вещей; этопринесет нам новое познание, а из него проистечет новое дело...

Мы, конечно, уже начинаем чувствовать, что трудиться в деле Божием означает нечто иное, чем заниматься каким-то земным делом. Последнее определяется волей к самосохранению, или потребностью в творчестве, или желанием служить своей задаче и времени, - тогда как первое определяется согласием отдаться на волю Божьего Промысла, чтобы Бог содействовал этим Новому Творению. Нельзя ли с этого и начать? Ведь нечто из этого великого, о чем здесь идет речь, уже зримо, - так нельзя ли принять это в свой дух и сделать стимулом для своего труда? Например, тогда, когда результатов не видно и появляется искушение отнестись к делу легкомысленно? Или когда что-либо кажется миру неразумным, в то время «как этого требует внутренний голос?» Тогда как раз и проявилось то взаимовлияние, при котором из действия вытекает познание, рождающее в свою очередь более плодотворное действие.

Многое зависит от того, ощутим ли мы, насколько жизнь во Христе связана с обычной жизнью. К числу изречений, глубочайшим образом выражающих сущность христианства, принадлежит следующее: «Кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу (жизнь) свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф 16.25). Очень важно не принимать эти слова сразу в их предельном, устрашающем смысле и не защищаться потом возражением, что нас это вообще не касается. «Потеря жизни» берет начало в повседневности; «умирание», о котором идет речь, может начаться уже в те минуты, когда нам приходится обуздывать какую-то страсть. «Кто хочет творить волю Его (Отца), тот узнает о сем учении», - наставляет Господь (Ин 7.17). Мы должны заботиться о том, чтобы каждый на своем месте приступил к делу. Тогда действие породит новое сознание, а пробужденное сознание станет стимулом к лучшему действию.

7. ТЕ, КОГО ОН ЛЮБИЛ

Мы уже упоминали однажды об одиночестве, в котором жил Иисус и печать которого лежит на столь многих Его словах. Вспомним хотя бы грустное замечание: «Лисицы имеют норы и птицы небесные - гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Лк 9.58). Величайший дар - любить Господа полностью преданным Ему сердцем. Не как «Искупителя» или «возлюбленного Спасителя» в том безличном смысле, который часто придается этим выражениям, но Его самого, живого и воплощенного, так, как любят человека, единожды существующего, с которым мы связаны в счастье и в горе. Выразимая же и все превосходящая благодать заключается в том, что этот Единственный есть вместе с тем Сын Бога живого, вечный Логос, через Которого все было сотворено, и наш Искупитель. Кто любит Его так, тот читает написанное повествование о Его жизни как весть о самом любимом друге. Для него важно каждое слово - и услышав, как одиноко жил Господь, такой человек станет искать для Него заботливым сердцем близости и пристанища, даваемых любовью... Мы, конечно, не можем приписывать себе такую любовь, но все же считаем себя принадлежащими Ему и уповаем на искру Его благодати. Поэтому мы спрашиваем себя - неужели не было никого, кто любил бы Его? Причем любил бы не только так, как люди в беде любят своего Спасителя или ученики своего Учителя, но просто - лично Его, Иисуса из Назарета?

Когда ищешь ответа на этот вопрос в евангельские повествованиях, то кое-что все же находишь. Не то, чтобы у Него когда-либо был настоящий друг. Да и как мог бы быть рядом с Ним, пришедшим от сокро-. венного Отца, несшим в Себе смысл мира и принявшим на Себя ответственность за его спасение, - как мог бы быть рядом с Ним кто-либо Ему равный? А без равенства невозможна и настоящая дружба. И если Он и сказал при прощании со Своими: «Я уже не называю вас рабами... Я назвал вас друзьями» (Ин 15.15), то это -дар Его любви, а не выражение их отношения к Нему.

Был однако среди учеников один, связанный с Ним особым образом, - Иоанн. Глубоким старцем, вспоминая те годы, он сам называет себя учеником, «которого любил Иисус» (Ин 13.23). Между ним и Иисусом была тайна внутренней близости. Мы это чувствуем, когда он рассказывает, что на Тайной Вечере он возлежал у груди Господа и что он же передал тревожный вопрос Петра. Мы это чувствуем по глубине его Евангелия, проистекающей из глубочайшей мудрости любви, а более всего - по объемлющей мир полноте и вместе с тем - проникновенности его первого Послания.

Была еще и одна женщина, - та, которую Иисус силой Своей личности и Своего слова освободил от постыдной жизни. Лука рассказывает о ней в седьмой главе (36.50): один фарисей по имени Симон приглашает к себе Господа после Его речи в синагоге, а потом приходит «грешница», плачет у ног Господа и оказывает Ему столь смиренную и нежную услугу любви. Может быть, это та же Мария из Магдалы, о которой Иоанн повествует, что она стояла у креста (19. 25), в пасхальное воскресенье рано утром пришла ко гробу оказать почести телу Господа и была также первой, увидевшей Воскресшего и услыхавшей Его речь (20.11-18). В ней те же величие, жар души и смелость, что и в той галилейской женщине. Она очень любила Господа и была дорога и Ему. Это ощущается и в описании встречи, когда она, думая, что стоящий рядом с ней - садовник, спрашивает, куда он положил тело, а Господь обращается к ней: «Мария», и она отвечает: «Раввуни! (Учитель мой)!» (Ин 20.11-16).

Наконец, было еще три человека, действительно и просто близких к Господу: Лазарь и его сестры, Марфа и Мария в Вифании. О них Евангелие повествует по разным поводам, и если проследить отдельные места вкупе с подтекстом, то их образы предстанут с предельной четкостью.

Сначала о них рассказывает Лука: «В продолжение пути их пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой. У нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении, и, подойдя, сказала: Господи, или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк 10.38-42).

Что прежде всего бросается здесь в глаза? Кроме сестер, был ведь и мужчина - Лазарь. По древнему обычаю он был главой семьи и хозяином, - здесь же сказано: «женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой». Стало быть, распоряжалась в доме она. Наверно, с усердием и сердечной теплотой, - но, как бы то ни было, командовала она, Марфа. Лазарь же был, видимо, задумчивым, внутренне сосредоточенным человеком; и здесь же мы отметим особенность, определяющую, собственно, всю его жизнь: он молчит. Никогда мы не слышим от него ни одного слова. Рядом со своей энергичной сестрой, при ее твердой руке и быстрой, уверенной речи, мы чувствуем особую глубину этого молчания... В Новом Завете представлен еще один неизменно молчащий человек, присутствие которого тем не менее дает о себе знать с величайшей силой: Иосиф, супруг Марии и приемный отец божественного Младенца. Он никогда ничего не говорит, совещается сам с собой, прислушивается и повинуется. В нем есть нечто мощное и тихое - почти как отблеск Всемогущего Отца Небесного... Лазарь тоже молчит, и мы еще увидим, какого рода это молчание. Упоминается еще и третий член семьи - Мария. Она так же охотно предоставила управление сестре. Вероятно, она моложе, и во всяком случае у нее спокойный, созерцательный характер. Об этом говорит и ее поведение: когда Господь приходит в их дом и долг гостеприимства повелевал бы ей сделать все, чтобы Ему было хорошо, она садится у Его ног и слушает, так что Марфа, собственно, права, когда сердится на ее небрежение.

Вместе с тем, мы видим, что Иисус у них, действительно, как у Себя дома. Если бы Он пришел, как приходил к другим, в качестве окруженного трепетом и почитанием знаменитого Учителя, то Марфа, по всей вероятности, не осмелилась бы докучать Гостю жалобой на свою сестру. Если она это делает, значит, Он действительно друг дома. Оттого Он и принимает ее слова, и отвечает - хоть и не так, как ожидала Марфа. Тем более  этот ответ должен был осчастливить сердце ее сестры.

Второй раз мы встречаемся с братом и сестрами в одиннадцатой главе Евангелия от Иоанна - о случившемся тогда мы уже говорили однажды в главе о воскрешении мертвых: «Был болен некто Лазарь из Ви-фании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее. Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими. Сестры послали сказать Ему:

Господи! Вот, кого Ты любишь, болен. Иисус, услышав то, сказал: эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий. Иисус же любил Марфу, и сестру ее, и Лазаря. Когда же услышал, что он болен, то пробыл (еще) два дня на том месте, где находился» (1-6).

Здесь назван Лазарь. Он тяжело болен, иначе сестры не позвали бы Учителя. Но Иисус делает нечто невероятное: Он дает Лазарю умереть. Мы должны полностью отдать себе отчет в том, что это значит! Что должен был думать Господь об этом тихом человеке, чтобы заставить его претерпеть смерть, предстать пред лицом Божиим и затем отозвать назад! Теперь мы чувствуем, что таится за его молчанием!

Потом Иисус отправляется в путь, в сторону Иерусалима, и, видя в духе случившееся, говорит Своим ученикам: «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его». Следующие за этим строки производят странное впечатление; понять их можно только в самом буквальном смысле. Ученики отлично знают, что имеет в виду Господь. «Уснуть» — значит «умереть», так как никто не пойдет из Иерихона в Вифанию, расположенную близ Иерусалима, только для того, чтобы разбудить уснувшего больного. Но они боятся, ибо в Иерусалиме враги, - там им грозит смерть. Поэтому они - хоть это, честно говоря, скорее малодушно - торопятся истолковать Его слова буквально: «Господи, если уснул, то выздоровеет». Тогда Иисус говорит прямо: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдем к нему». Тогда они берут себя в руки, и Фома, прозванный Близнецом, говорит: «Пойдем и мы (и, если нужно) умрем с Ним».

Итак, они приходят в Вифанию, где Лазарь уже лежит в гробнице. Марфа узнает о приходе Иисуса, идет Ему навстречу и говорит Ему: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Иисус отвечает:

«Воскреснет брат твой». Он говорит о тайне Своей власти, которая может принести благо воскресения: сейчас - тому, кому Он это дарует, а в свое время -всем, на кого излилась благодать. Марфа отвечает:

«Знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день». У нее всегда готов ответ, и то, что она говорит, всегда правильно, но - может быть, иногда слишком правильно... Вслед за тем она чувствует, что Господь хочет видеть ее сестру, идет и тихо говорит ей: «Учитель здесь, и зовет тебя». Марфа не ревнива, она отзывчивый, добрый человек. Мария приходит и сначала говорит то же самое: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Но после этого она припадает к Его ногам и молчит. Затем Он спрашивает:

«Где вы положили его?» Идут к гробнице, и Иисус повелевает: «Отнимите камень». Марфа, реалистка, испуганно вмешивается: «Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе», — и Иисусу приходится напомнить ей: «Не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?» И тогда происходит неслыханное: Лазарь, вызванный всемогущим голосом Господа, возвращается к жизни. Его освобождают от погребальных пелен, и он уходит с сестрами в свой тихий дом. Теперь его молчание станет, наверное, еще более глубоким. И вся бездна падения отпавшего от Бога человеческого духа открывается нам, когда читаем: «Первосвященники же положили убить и Лазаря; потому что ради него многие из Иудеев приходили и веровали в Иисуса» (Ин 12.10-11).

Иоанн упоминает об этом, рассказывая об угощении, устроенном в Вифании в честь Господа Симоном Прокаженным, пригласившим также обеих сестер и их брата. Само это повествование гласит: «За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, а Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса, и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: для чего бы не продать этот мир за триста динариев и не раздать (деньги) нищим? Сказал же он это не потому, что заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали. Иисус же сказал: оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда» (Ин 12.1-8).

Снова мы узнаем этих троих, столь преданных Господу: Лазарь молча сидит среди гостей, а то, какое впечатление производил он на людей, становится ясно из следующих строк: «Многие из Иудеев узнали, что Он там, и пришли не только для Иисуса, но чтобы видеть и Лазаря, которого Он воскресил из мертвых» (Ин 12.9). Марфа усердна как всегда и помогает угощать гостей. Мария же приходит с драгоценным миром и совершает поступок, настолько преисполненный любви и святой красоты, что известие о нем благотворно для каждого. Она помазывает Господу голову, как говорит Матфей (26.7), и ноги, по рассказу Иоанна. Нет надобности объяснять, что она делает.

Благоухание наполняет весь дом. Иуда Искариот, один из Его учеников, который хотел предать Его, сказал: почему бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Но Господь принимает этот поступок в Свою жизнь и дарует ему божественный смысл: оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда (Ин 12.4-8). И возможно, что это не только истолкование, придаваемое Им ее поступку: эта тихая, но пламенная душа, может быть, действительно знает ясновидением свой любви, что конец близок. Но никогда ни одному человеку не воздавали еще такой хвалы, как ей: «Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее о том, что она сделала» (Мф 26.13)

Скупой рассказ - но как чувствуем мы силу ее существа, жар ее сердца. Нам нетрудно поверить словам Иисуса, что она избрала благой удел! Она стала очень дорога христианскому сердцу. Дух, который в ней живет, мироощущение, и слова, которыми Иисус подтверждает ее правоту, стали прообразом христианского видения мира. Человеческое существование протекает в двух плоскостях: внешней и внутренней. В первой произносятся слова и совершаются действия - во второй формируются мысли, складываются убеждения, сердце принимает решения. Обе области дополняют друг друга, образуя единый мир существования. Обе важны, но внутренняя важнее, потому что, в конечном итоге, из нее проистекает то, что происходит во внешнем существовании. Поводы и следствия располагаются во внешнем мире, но решения приходят изнутри. Таким образом, уже и в обычной человеческой жизни внутреннее первенствует над внешним. Уже здесь выступает как нечто «абсолютно необходимое» то, что должно лежать в основе всего остального. Если заболевают корни, то дерево может еще некоторое время продолжать расти, но в конце концов оно умирает. Это тем более верно по отношению к жизни в вере. Есть разные виды внешней деятельности: говорить и слушать, трудиться и бороться, предпринимать, создавать и устраивать, но конечный смысл всего этого находится внутри. Труды Марфы оправдываются существованием Марии. Христианскому сердцу всегда был ведом примат тихой жизни, борющейся за внутреннюю правду и глубину любви, над внешней деятельностью, хотя бы самой усердной и успешной. Оно всегда ставило молчание выше речи, чистоту выше честолюбия, великодушие любви выше успеха в делах. Конечно, должно быть и то и другое. Если признается только одно, приоритет исчезает. Жизнь зачахла бы, если бы исчезла напряженность между внутренним и внешним. Отнимите у дерева листья - корни не защитят его от удушья. Уничтожьте цветы и плоды - корни перестанут плодоносить. То и другое принадлежит жизни, но первенствует внутреннее. Это не всегда принимается как должное. Деятельный человек то и дело ощущает потребность повторить упрек Марфы: не является ли жизнь, обращенная внутрь, благочестивой праздностью, религиозной роскошью? Разве нужда не предъявляет своих требований? Разве можно избежать борьбы? Разве для Царства Божия не нужен самоотверженный труд? Конечно, да, и сама созерцательная жизнь наталкивает на этот вопрос. Опасность, которую чувствует Марфа, достаточно часто становилась реальной. Высокомерие, инертность, жажда наслаждения нередко стремились прикрыться образом Марии; противоестественное старалось подчас оправдать себя. Тем не менее слово Иисуса о благом уделе остается в силе.

Оно заложено в Его собственной жизни. Три года (а по мнению некоторых, неполных два) Он посвящал Себя общественному служению, говорил во всеуслышание, творил зримые знамения, вел в мире людей и вещей борьбу за Царство Божие. До этого Он молчал тридцать лет. Но и из того короткого периода немалая часть принадлежит внутренней жизни: не зря Евангелия - дающие только фрагменты - уводят нас перед важными событиями «в пустынное место» или «на гору», где Он молится и где принимаются решения (Мк 1.35 и 6.46) - вспомним хотя бы избрание апостолов и Гефсиманский час. Таким образом, внешняя деятельность Иисуса целиком зиждется на молчаливых глубинах. Это служит основанием общего закона жизни в вере - и чем сильнее разгорается борьба, чем громче произносится слово, чем сознательнее организуется труд, тем более необходимо помнить об этом.

Придет день, когда все громкое смолкнет. Все видимое, слышимое, осязаемое предстанет перед судом, и великий поворот совершится. Внешний мир любит считать себя единственно важным, внутреннее он принимает, как некий довесок, нечто постороннее и немощное, куда человек спасается, если он не справляется с главным. Придет день, когда все будет расставлено по местам. Сила молчания станет явной. Настроенность станет важнее действия, правдивость будет значить больше, чем успех... Но и это еще не совсем верно, - верно то, что внутреннее и внешнее станут одним и тем же. Внешнее будет реальным только в свете оправданности внутренним. То, что не принадлежит также и внутреннему, распадется. Только то войдет в новое, вечное творение, что поддерживается изнутри и что истинно.

8. ЗНАМЕНИЯ

Мы видели, что после Иерусалимских событий Иисус призывает Своих учеников обратиться внутрь самих себя и укрепляет их в самом существенном, чтобы они были вооружены для борьбы. Все силы Господа напрягаются для этого сосредоточения, и мощные потоки Его силы порождаются сознанием, что близятся последние решения. Дух в Иисусе взмывает на небывалую высоту. Должно быть, Его близость внушала страх.

Об этом времени Матфей повествует: «И, услышав, Иисус удалился оттуда на лодке в пустынное место один; а народ, услышав о том, пошел за Ним из городов пешком. И, выйдя, Иисус увидел множество людей; и сжалился над ними, и исцелил больных их. Когда же настал вечер, приступили к Нему ученики Его и сказали: место здесь пустынное, и время уже позднее;

отпусти народ, чтобы они пошли в селения и купили себе пищи. Но Иисус сказал им: не нужно им идти; вы дайте им есть. Они же говорят Ему: у нас здесь только пять хлебов и две рыбы. Он сказал: принесите их Мне сюда. И велел народу возлечь на траву, и, взяв пять хлебов и две рыбы, воззрел на небо, благословил и, преломив, дал хлебы ученикам, а ученики народу. И ели все, и насытились; и набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных. А евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей. И тотчас понудил Иисус учеников Своих войти в лодку и отправиться прежде Его на другую сторону, пока Он отпустит народ» (Мф 14.13-22).

Со всех сторон люди стекаются к Человеку, о Котором говорит вся страна. Их голод - это как бы выражение их человеческой ущемленности. Иисус видит их нужду и творит знамение: благословляет хлеб и рыбу, и велит разделить их. Все едят, насыщаются и пищи остается еще в изобилии. Смысл чуда ясен. Он не в том, что народ насыщается. С точки зрения чистой пользы правы ученики: людям следовало бы ра, зойтись и купить себе продовольствия в окрестных деревнях. Нет, в насыщении многих открывается бей жественный преизбыток. Открывается творческие одаряющий источник Божий, и пища телесная станов вится прообразом святой пищи, которая сразу после того возвещается в Капернауме.

Затем Иисус удаляется. Народ возбужден. Он воспринимает знамение как указание на Мессию и хочет поставить Его царем. Но ему нет дела до этого царского сана и до «царства», с ним связанного, и Он уклоня--ется. Он отсылает учеников за озеро, а сам погружается в молитву. Дальше говорится: «И, отпустив народ, Он взошел на гору помолиться наедине; и вечером оставался там один. А лодка была уже на средине моря, и ее било волнами; потому что ветер был противный. В четвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидев Его, идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак. И от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь, это Я, не бойтесь. Петр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу. Но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи, спаси меня. Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?» (Мф 14.23-31)

Ученики находятся на озере. Неожиданно, как это часто бывает там, поднимается буря, и они оказываются в опасности. И вот к ним приближается Иисус, идя по воде... Перед этим Господь пребывал в молитве. Может быть, нам дозволено представить себе, какое небывалое сознание вздымалось в Нем, простираясь от мгновения в вечность, от мира к Богу, и какое бесконечное ощущение могущества и власти должно было переполнять Его после взрыва мощи при совершении чуда. В духе Он увидел своих учеников, и так как настало время - «время» для них, находившихся в опасности, и «время» для Него, как час, приходящий от Отца, - Он встал и пошел к ним. Может быть, Он даже и не обратил внимания на то, что в каком-то месте берег кончился и началась вода. Для той силы, которая в Нем присутствовала, не было, пожалуй, разницы между водой и твердой почвой... В третьей книге Царств, в восемнадцатой главе, рассказано, как Илия, быть может, могущественнейший из пророков, после невообразимого напряжения при испытании жертвоприношением и при суде над жрецами Ваала, после опустошительной длившейся годами засухи, перед внезапным возобновлением дождя говорит Аха-ву, неверующему царю: «Запрягай (колесницу твою) и поезжай, чтобы не застал тебя дождь». Царская колесница уносится. Бесконечными потоками, при вспышках молний и раскатах грома, низвергается дождь. Тогда Дух находит на Илию, он опоясывается и бежит перед колесницей весь долгий путь до Израиля... Для тех, на кого находит Дух, существуют уже иные мерила, чем для тех, кто находится в обычном человеческом состоянии. Что касается Иисуса, то на Него не только «нашел Дух», но этот Дух был Его духом. То, что остается неслыханным чудом для каждого человека, даже для того, кто живет и трудится в вере, для Него - чистое выражение Его сущности.

Когда Тот, Кого ученики принимают сначала за привидение, называет Себя, когда Иисус говорит:

«Ободритесь, не бойтесь, это Я», когда они узнают Его - что равносильно засвидетельствованию Его мощи - Петр говорит: «Господи, если это Ты, повели мне прийти по воде». Что выражается в этих словах? Желание удостовериться - и нас восхищает смелость этого желания, ибо если бы там стоял все-таки «призрак», то такое дерзание означало бы смерть... Одновременно - бесстрашная вера, ибо Петр верит, что это действительно «Он»... И, наконец, это - великая ни перед чем не отступающая воля к общению со Христом, служащая глубочайшей чертой личности Апостола... Иисус зовет его: «Иди!» Петр встает, спускается за борт, - глядя Господу прямо в глаза, ступает на воду, - вода держит. Он верует и, веруя, находится в поле действия той силы, которая исходит от Христа. Сам Христос не «верует». Он есть Тот, Кто Он есть, -Сын Божий. Веровать - значит участвовать в том, что есть Христос. Оставаясь в поле действия этой силы, Петр участвует в свершении того, что делает Христос. Но всякое божественное воздействие есть нечто живое. Вокруг все колеблется, вздымается и опускается. Пока Петр не отводит своего взора от очей Господа, пока его воля остается единой с волей Господа, вода держит его. Потом напряженность его доверия слабеет, человеческое сознание одерживает верх, и он ощущает движение земных сил. Он слышит рев бури, видит, как вздымаются волны. Пришел миг испытания. Но вместо того, чтобы еще крепче ухватиться за взгляд, который идет оттуда, он перестает держаться за него. Тогда силовое поле исчезает, он начинает тонуть, и вера, «побеждающая мир», превращается в отчаянный призыв: «Господи, спаси меня!» Иисус же вопрошает: «Маловер, зачем ты подпустил к себе сомнение?»

Этот текст - одно из ключевых откровений о сущности веры. Его пытались рассматривать с позиций рассудочного мышления, трактуя возникновение веры аналогично движению мысли, примерно так: Петр натыкается на преграду непонятного, и тогда он осознает в какой-то момент положение вещей, делает свои выводы и приходит к убеждению, что разумно положиться на Откровение... Другие пытались вывести веру из направленности воли. Воля, по их мнению, ищушя опоры и смысла, исчерпывает все земные ценности. Тогда она говорит, что дальше должна идти ценность небесная, и принимает благовествование, дающееся словом Божиим... Здесь многое верно, но решающее заключается в другом. То, что, собственно, доходит до сознания верующего, представляет собой не какую-либо «истину» или «ценность», а действительность Пресвятого Бога в живом Христе. Только так - в мыслях и опыте человека, в том, что мы называем «миром», - появляется нечто, уже не принадлежащее миру, место, на которое можно ступить, пространство, в которое можно войти, сила, на которую можно опереться, любовь, которой можно довериться.

Все это - действительность иная, не такая, как мир, и более действительная, чем он. Веровать - значит воспринять эту действительность, связать себя с ней, вступить в нее. А жить в вере - значит принимать эту действительность всерьез. Скажем откровенно: жизнь в вере требует перестройки чувства восприятия действительности. Для нашего сознания, плененного миром, и добавим, запутанного даже в своем восприятии самого мира, тело представляет большую реальность чем душа, электричество - большую реальность, чем мысль, сила - более реальна, чем любовь, утилитарное - реальнее, чем правда, все вместе взятое - мир, более реален, чем Бог. Как трудно, хотя бы только в молитве, действительно ощутить Бога. С каким трудом и как редко дается нам при созерцании восприять Христа действительно существующим, да еще и более реальным и могучим, чем все вещи бытия. А потом продолжать жить среди людей, заниматься текущими делами, ощущать власть окружения и общественной жизни - и не переставать говорить, что Бог реальнее, Христос сильнее всего этого, при том говорить это, не кривя душой и не насилуя сознания, - кто способен на это? Жизнь в вере, труд в вере, упражнение в вере - да, теперь найдено нужное: ежедневное, с полной серьезностью проделываемое упражнение должно изменить наше восприятие действительности, изменить так, чтобы мы ощущали действительным то, что воистину действительно. Нам могут возразить, что это самовнушение. Возразить на это можно, по всей вероятности, только так: ты говоришь это потому, что проходишь мимо. Верно, что при подобном изменении действуют все средства преобразования себя самого, - но ведь во всяком процессе важна не его «техника», а его содержание. Ты же еще не видишь, о каком содержании идет речь. Вступи в веру, тогда это станет тебе ясно. Тогда ты будешь говорить уже не о самовнушении, но о служении вере и о крайне необходимом ежедневном упражнении в ней.

Это упражнение дается с трудом. Редки часы, когда взоры встречаются, создавая силовое поле. Обычно буря в нашем сознании сильнее бледнеющего образа Христа. Обычно кажется, что воды не держат, и слово Христа, утверждающего, что они все-таки держат, звучит для нас как благочестивая символика. Случившееся тогда с Петром демонстрирует то, что в повседневной жизни происходит с каждым христианином. Ибо, действительно, считать, по слову Христа, малым то, что миру кажется великим, и решающим то, что миру кажется малым, все время наталкиваться на противодействие окружающих и своего собственного существа и тем не менее оставаться стойким - это не легче того, что сделал Петр.

9. ХЛЕБ ЖИЗНИ

Мощным знамением на фоне все более сжимающегося вокруг Иисуса враждебного кольца становится насыщение тысяч людей. Народные толпы потрясены, они воспринимают Иисуса в мессианском ключе и хотят провозгласить царем, чтобы Он воздвиг обетованное царство. Но Иисус знает, какого рода эта вера в царство, знает, что у Него нет с ней ничего общего. Потому Он спешит направить учеников в лодку. Пусть они плывут в Капернаум. Сам Он уклоняется от толпы так, что она этого не замечает, и уходит на гору близ озера, чтобы там помолиться. Мы не знаем содержания этой молитвы; она могла быть похожей на молитву в Гефсиманском саду. Великое решение приближалось, - Иисус, по всей вероятности, предоставил его Богу и объединил Свою волю с волей Отца. Затем, на том же внутреннем подъеме, Он спускается с горы, выходит на берег и идет дальше. Среди бури Он догоняет Своих учеников и после встречи, о которой мы уже говорили, сходит вместе с ними на землю. Народ видел, как отплыли ученики, и знает, что Иисуса с ними не было; известно также, что на берегу не было другой лодки, которая могла бы его перевезти. Поэтому, когда люди, обогнув озеро или переправившись на идущих мимо судах, являются в Капернаум и видят Его там, они спрашивают: «Равви! Когда Ты сюда пришел?» (Ин 6.25). Мы имеем основание считать этот вопрос не только выражением удивления, -в нем звучали, по всей вероятности, и разочарование, и даже возмущение: где Ты был? мы же признали Тебя Мессией и объявили царем! Зачем Ты уклонился? Так начинается приснопамятное событие, о котором Иоанн повествует в шестой главе.

Но прежде чем идти дальше, пусть читатель возьмет сейчас Священное Писание и перечтет эту главу, чтобы почувствовать несгибаемую силу, с которой Иисус осуществляет Свое благовествование, и Его несказанное одиночество.

По этому поводу мне хочется повторить то, что уже было сказано: единственная цель всех этих размышлений - привести читателя к самому Священному Писанию. Образ Иисуса, который они обрисовывают, не полон ни в каком отношении; не сказано еще очень многое, и тот, кто хочет охватить взором все, должен обратиться к самому тексту. Сказанное нами также не претендует на безусловную истину. Подлинно определяющим является лишь то немногое, что начертано Церковью, дабы образ Христа пребывал в том пространстве и измерении, в котором определил Ему быть Отец. В остальном святой образ каждый раз возникает заново при встрече повествования с сердцем, готовым Его принять. Бери Писание, читай его и, в той мере, в какой это дарует тебе Отец, ты встретишь Сына. Никто другой не может нарисовать лик Господа, который обращен именно к тебе, - узреть его ты должен сам. И никому другому ты не должен позволить заслонить его от тебя, ибо твоя собственная встреча с Господом есть самое великое, что может быть тебе дано.

«Равви! Когда Ты сюда пришел?» - спрашивают люди. Иисус отвечает: «Истинно, истинно говорю вам: вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились. Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий; ибо на Нем положил печать Свою Отец, Бог» (Ин 6.26-27). Иисус сразу чувствует, что означает их вопрос: они ищут Его не потому, что видели «знамения» - т.е. услыхали, как говорит Бог, и увидали, как воссияла исходящая от Бога новизна - но потому, что они насытились по-земному и хотят использовать Подателя этой пищи для своего земного мессианского царства. Ведь в этом царстве должно быть преизобилие всего: хлеба на нивах такие высокие, что в них затерялся бы и всадник; виноград такой огромный, что если случайно раздавить несколько ягод, сок тек бы ручьями. В полноте чуда они узрели предзнаменование этого сказочного изобилия - оттого и пришли. Этому настроению противостоит Иисус. Они должны искать не временной пищи, но той, которая дает вечную жизнь, -пищу же эту даст Сын Человеческий.

Тогда они спрашивают: «Что нам делать, чтобы творить дела Божий?» Это совсем ветхозаветный вопрос: что должны они совершить, чтобы получить за это от Бога мессианское царство? На это Иисус отвечает: «Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал». Таким образом, «дело Божие», о котором здесь идет речь, есть вера в Посланного. От них не требуется делать то или иное, чего-то достичь или выполнить определенное предписание закона; они должны решиться на новое отношение к Богу, которое называется «верой».

Тут они чувствуют, что требуется нечто особенное, и домогаются нового свидетельства: «Какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе? Что Ты делаешь? Отцы наши ели манну в пустыне, как написано: хлеб с неба дал им есть». Разве Иисус уже не давал знамений? Давал, конечно, но они требуют великого мессианского знамения чисто небесного характера. Хлеб, который они ели, все-таки всего лишь хлеб. Они хотят увидеть что-то такое, что вступило бы в земной мир воистину чудодейственным образом, что-то вроде манны, неслыханным образом «пришедшей с неба» (Ин 6.28-31). Тогда Иисус продвигается в Своей речи еще на один шаг.

«Истинно, истинно говорю вам: не Моисей дал вам хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес. Ибо хлеб Божий есть Тот, Который сходит с небес и дает жизнь миру». Моисей вовсе не дал настоящий «хлеб с неба», ту пищу, которая творит божественную жизнь и является выражением нового творения. Это - прерогатива Нового Завета. Здесь ее дает Отец, дает действительно с неба. И этот хлеб — одновременно и образ новой жизни, и ее пища, и ее охрана - Сам Христос. Он приходит от Бога и «дает жизнь миру». Слушатели явно не понимают Его, но они полны доброй воли и настаивают: «На это сказали Ему:

Господи! Подавай нам всегда такой хлеб». Они стараются уловить то, о чем говорит Иисус, хоть и не могут преодолеть ограниченность собственного мышления. «Иисус же сказал им: Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда». Он Сам, Его живое бытие, Его готовность, Его внутренняя жизнь. Его любовь - это и есть пища, дарующая жизнь. И, веруя, человек должен «есть» эту пищу и «пить» это питие. Читая в сердцах, Он добавляет: «Но Я сказал вам, что вы и видели Меня и не веруете». Они не следуют за Ним, не отрываются от своей исходной точки. Они стараются втиснуть Его слова в рамки своих представлений, а так как это не удается, то их возможности тем самым исчерпываются. Тогда Господь приподнимает завесу: «Все, что дает Мне Отец, ко Мне придет; и приходящего ко Мне не изгоню вон. Ибо Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца. Воля же пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он Мне дал, ничего не погубить, но все то воскресить в последний день» (Ин 6.32-39).

Здесь мы слышим о Боге, Единственном, в Котором только и обретается всякое святое общение. Мы слышим об Отце и Сыне и о беседе, протекающей в вечности и касающейся нас, людей. О нас Отец беседовал с Сыном. Он послал Его в мир и Ему «препоручил» нас - тех из нас, кого Ему было угодно. Святое же дело, возложенное на Сына, заключается в том, чтобы Он сохранил препорученных Ему, вызвал бы в них вечную жизнь и однажды, в день суда, пробудил их к полноте этой жизни. В этой беседе - наша вечная обитель, сердцевина, основа и надежда нашего земного существования, источник нашей судьбы в вечности. Со «страхом и трепетом» читаем мы о тех, «которые Ему даны», о страшном различии в избранничестве, исход которого сокрыт в непостижимой тайне Божи-ей свободы. Но мы «сверх надежды» веруем «с надеждой» (Рим 4.18). Мы внедряемся своей надеждой в Его любовь и стараемся в ней устоять. Тогда «возроптали на Него иудеи». Это не те же, что раньше, не те многие, которые насытились и пришли в восторг. Те не поняли, что говорил Господь, замолкли, и теперь их нет больше с Ним. «Иудеи», теперь упомянутые, - это те, которые вообще имеются в виду, когда проявляются несогласие, хитрость, враждебность: «Фарисеи и книжники»... «Возроптали на Него иудеи за то, что Он сказал: «Я есмь хлеб, сшедший с небес». И говорили: не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать мы знаем? Как же говорит Он: «Я сошел с небес»? (Ин 6.41-42). Если Христос не есть Тот, Кто Он есть, то они правы, когда возмущаются, ибо то, что Он говорит, - неслыханно. С чуткостью народа, воспитанного в рвении к Единому Богу, они, замечая, что здесь утверждается нечто безмерное, мобилизуют для отпора весь свой реализм. Иисус видит, как они сплочены, недоверчивы, враждебны, и принимает удар:

«Не ропщите между собою. Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня; и я воскрешу Его в последний день. У пророков написано: «и будут все научены Богом». Всякий, слышавший от Отца и научившийся, приходит ко Мне. Это не то, чтобы кто видел Отца, кроме Того, Кто есть от Бога; Он видел Отца. Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную» (Ин 6.43-47). Это значит: вы держитесь в стороне, наблюдаете издали, не связаны с происходящим. Поэтому то, что Я говорю, должно казаться вам непонятным, даже кощунственным. Понять вы можете только, если придете ко Мне. Но прийти ко Мне не может никто, если не привлечет его Тот, Кто послал Меня в мир - Отец. Посланничество и призыв людей к Посланному составляют одно и то же искупительное дело. Кого Отец привлекает, тот приходит, и Я даю ему вечную жизнь. Пророки сказали: все будут научены Богом - и вот это время пришло! Теперь Бог научает каждого, кто хочет быть наученным, и у кого есть воля к этому, тот понимает и приходит ко Мне. Не то, чтобы он сам видел научающего, - никто не связан непосредственно с Отцом, иначе не было бы надобности в Посланном. Он один по существу и непосредственно «у Отца» (Ин 1.1), а от того, кто только человек, Отец скрывается... Он открывается только в существовании Сына, говорит только тогда, когда говорит Христос. Этим свершается научение от Отца, и кто готов его воспринять, тот слышит Отца в Сыне, видит Отца в Сыне, верует и имеет жизнь вечную.

После этого Христос возвращается к образу хлеба: «Я есмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли. Хлеб же, сходящий с небес, таков, что яду-щий его не умрет. Я хлеб живый, сшедший с небес; идущий хлеб сей будет жить вовек» (Ин 6.48-51). Мысли, уже высказанные раньше, появляются снова: хлеб с небес, который есть Он Сам, принятие его в пищу и возникающая из этого вечная жизнь, - причем все это подкрепляется теперь сказанным в промежутке. Но затем мысль делает новый шаг вперед, на сей раз в неслыханное: «Хлеб же, который дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира». Воистину, мы не удивляемся, когда читаем дальше: «Тогда иудеи стали спорить между собой, говоря: как он может дать нам есть плоть Свою?» (Ин 6.51-52).

Высказывалось предположение, что здесь берет начало, собственно, другая речь. Что дальнейшее сказано по другому поводу, - может быть, в более близкое к Тайной Вечере время и в более узком кругу. Это возможно. Ведь мы уже видели в связи с Нагорной проповедью то, как передают евангелисты речи Иисуса: они сводят воедино Его высказывания об одном и том же предмете, продиктованные одним и тем же настроением, но признесенные по разным поводам, приурочивая их притом к наиболее запомнившемуся случаю, - например, связывая более ранние поучения с наставлением, данным на горе, откуда возникает Нагорная проповедь. Подобным образом могла и здесь возникнуть пространная речь о хлебе жизни. Если это так, то эта духовная реальность раскрывалась не сразу, она разворачивалась постепенно при разных обстоятельствах. Мы передаем здесь речь Иисуса в том виде, в каком она была записана, однако, существует явная духовная связь между нею и тем, что Он говорил ранее.

Мы сказали, что в этом месте мысль делает новый шаг вперед, на сей раз в область неслыханного. Что Он Сам есть «хлеб», Иисус уже возвестил; но до сих пор принятие в пищу этого хлеба означало веру. Те--перь же речь становится раздражающе буквальной. Вместо «Я есмь хлеб», теперь говорится: «Хлеб есть Плоть Моя». Перед Ним стоят иудеи, для которых жертвоприношение и жертвенная трапеза есть нечто повседневное. Они не могут не вспомнить о них, и мы понимаем их смятение. Но Иисус не отступает. Он не только не смягчает сказанного никаким образным выражением, но, напротив, усиливает его: «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Ин 6.53-56). Хлеб есть Плоть Сына Человеческого; питие - Его Кровь. Это подчеркивается снова и снова: «истинно пища», «истинно питие». Кто их принимает, обретает вечную жизнь, - внутреннюю, никакой мирской силой не уничтожимую уже теперь во времени, а в некий день - воскресение для блаженного бессмертия. Тот же, кто отклоняет пищу и знать не хочет о питии, не будет иметь в себе жизни.

И это насыщение и утоление жажды, это принятие жизни Он связывает со Своим собственным отношением к Отцу: «Как послал Меня живый Отец, и я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною» (Ин 6.57). Сын принимает Свою жизнь от Отца; тот, кто Его принимает в пищу, получает свою жизнь от Сына, - так замыкается цепь передачи жизни, простирающаяся от Божией сокровенности до человека.

Что нам сказать по этому поводу? Если бы кто-то стоял перед нами и говорил нечто подобное, мы пришли бы в ужас. И как бы ни подготовили нас к этому предыдущие знамения и наставления - мы не знали бы, что и думать. Фарисеи, наверно, пребывали в полном смятении. Они не верили своим ушам. Они были возмущены, были в ужасе, но вместе с тем, наверно, полны злорадства оттого, что ненавистный противник говорит такие чудовищные вещи. С Человеком, который произносит подобное, нетрудно справиться.

Многие люди, из тех, кто говорил в начале, ушли. У фарисеев создалось, вероятно, впечатление, что перед ними безнадежно взвинченный человек. Но и в Его ближайшем окружении происходит раскол: «Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! Кто может это слушать?» (Ин 6.60). Возможно, что с некоторых пор они не знают толком, что о Нем думать; теперь им становится ясно: такие речи нельзя больше терпеть.

«Но Иисус, зная Сам в Себе, что ученики Его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас?» А это значит: ученики вы или нет? Готовы вы учиться или хотите судить? Есть у вас желание воспринять то, что вам дается, сделать первые шаги, после которых только и можно понять, что возможно и что нет, или вы хотите своим умом судить с самого начала? Что же вы скажете, «если увидите Сына Человеческого, восходящего туда, где был прежде?» (Ин 6.61-62). Или когда во всей полноте откроется невыразимая, опрокидывающая все мыслимые представления реальность того, о Ком вы судите? Говорившие ранее были возмущены потому, что воспринимали слова «плотски». Они представляли себе то, что всегда видели при жертвоприношениях, и даже не пытались встать на ту точку зрения, которая делает понимание возможным. Вы поступаете точно так же: судите не под тем углом зрения, который дал бы возможность судить: «Дух животворит; плоть не пользует нимало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». (Ин 6.63). Эта фраза не смягчает ничего. То, что Его слова «суть дух и жизнь», не означает, что их надо понимать символически. Их надо принять буквально, совершенно конкретно, но «в духе», перенося понимание из грубой реальности повседневной жизни в область тайны, из непосредственной действительности в действительность таинства. То, что смущает там, здесь представляет собою святую Божию истину и бесконечную полноту - если только она воспринимается с любовью.

Снова мысль обращается к божественному смыслу происходящего: «Но есть из вас некоторые неверующие». Ибо Иисус от начала знал, кто суть не верующие и кто предаст Его». И Он произносит: «Для того-то и говорил Я вам, что никто не может прийти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего». (Ин 6.64-65).

И снова происходит размежевание: «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ин 6.66). Могли ли они постичь Его слова? Едва ли. Нельзя представить себе возможность этого в то время. Но они могли бы верить в Него, следовать за Ним и не спрашивать, куда Он их поведет. Чувствовать, что за Его словами скрывается божественная глубина, что Он зовет к чему-то невыразимо великому, и говорить: мы не понимаем, - открой нам смысл! Но они судят - и все затворяется.

Иисус же доводит дело до конца. Время принять окончательное решение настало: «Тогда Иисус сказал Двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго» (Ин 6.67-69). Он требует решения и от самых близких к Нему. Он готов отпустить и их, если они окажутся слишком слабыми. Но радостно прочесть ответ Петра. Он говорит: мы не понимаем, что Ты имеешь в виду, но мы держимся за Твою руку. Твои слова - слова жизни, даже если мы их не понимаем. Это и был, по всей вероятности, единственный ответ, который мог быть дан тогда.

Тем не менее размежевание продолжается: «Иисус отвечал им: не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас дьявол. Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте; ибо сей хотел предать Его, будучи один из Двенадцати» (Ин 6.70-71). Мы понимаем, что Иуда уже тогда внутренне отошел от Христа. Он замкнулся в себе. То, что он продолжает оставаться при Иисусе, уже есть предательство. А то, что Иисус терпит его при Себе - уже принятие будущей судьбы.

Трудно оставаться спокойным, чувствуя, как неотвратимо близится решение, слыша, переживая, как Иисус произносит последние слова, видя, как уходят от Него люди один за другим, и как Он становится все более одиноким - но не отступает, не смягчает ничего и не перестает возвещать то, что Ему еще осталось сказать, до тех пор, пока все не свершится (Ин 19.30).

Примечание автора: Для тех, кто приступает к чтению Евангелия от Иоанна, мне хочется сделать еще одно добавление. Вникнуть в Евангелие четвертого евангелиста нелегко: во-первых, потому, что его мысли глубоки и таинственны, а во-вторых - из-за его манеры изложения. Возьмем его Евангелие и прочтем в только что рассмотренной шестой главе стихи 35-47. Стих 41 содержит протест иудеев против того, что Иисус сказал непосредственно перед

10. СУДЬБА И РЕШЕНИЕ

Мы уже не раз касались посланничества Иисуса, ибо только оно позволяет понять Его поведение и Его (продолжение прим. автора со стр. 307) этим: как может Он утверждать, что пришел с неба, когда Он такой-то и такой-то, родом из соседнего села и ведет свое происхождение от земных родителей? Какого ответа можно теперь ожидать? Очевидно такого: да, Я родом действительно из Назарета, Мои родители, действительно, такие-то, но Я все же Иной, вышел из тайны Божией, и потому... Вместо этого следуют стихи 44-47. Ответ ли это вообще? Находятся ли эти слова в логической связи между собой? Это можно было бы предположить, если бы противники насмехались или возмущались. С другой стороны, восстановление привычной логики с помощью разного рода «достроек» только затемняет дело. Суть его лежит глубже: Иоанново мышление не «логично» в общепринятом значении этого слова, оно отражает слой в сознании Иисуса, расположенный глубже, чем тот, о котором говорят синоптики. Точнее говоря, этот слой прослеживается и у синоптиков, но их способ изложения не позволяет ему выступать так явно.

Отдельные высказывания в Капернаумской речи - как и в больших, полных полемики Иерусалимских, а также в прощальных речах - находятся между собой в необычных отношениях. Они не развиваются одно из другого, но каждое рождается из источника, скрытого за всей их совокупностью. Связь между предложениями - не «логическая», по схеме «так» и «следовательно», это как бы всплески волн на поверхности. Сам же родник находится в вечности. Чтобы их понять, нужно проникнуть в глубину и постараться обнаружить сам родник. Каждое предложение уже содержит в себе также и все остальные, потому что ни одно не вытекает просто из предыдущего и не влечет за собой последующего, но каждое возникло из потустороннего первоисточника. Собственно, они не следуют одно за другим, они сливаются друг с другом.

Я сознательно преувеличиваю. Конечно, логика и грамматика также представлены здесь, иначе получился бы только экстатический лепет. Но мне показалось, что правильнее будет особо подчеркнуть то, что я имею в виду, чтобы оно стало доступным зрению и чувству, (конец прим. автора). судьбу. Снова мы задаем вопрос: к кому обращено благовестие Иисуса? Кому Он несет то, что вложил Ему в руки Отец? Ответ может быть только один: всем людям. Человечеству в целом, а в нем - каждому отдельному человеку. Таков и Его последний завет:

«Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам» (Мф 28.19-20). Однако это не значит - как подсказывает мироощущение нового времени - что Он обращается к совокупности всех людей и, с другой стороны, к любому человеку, способному воспринять сказанное. Нет, установка Иисуса определена историческими рамками. Он занимает Свое место в той великой исторической связи, которая берет начало от Авраама; и хоть по смыслу - как явствует уже из первого обетования в Быт 12.1-3 и подтверждается затем неоднократно - она относится к человечеству в целом, но проходит через историю одного определенного народа. Иисус и призывает прежде всего именно этот народ, ведомый власть имущими. К нему, основанному через Авраама, с которым Бог заключил союз и которому Он дал обетование, обращается Тот, в Ком грядет исполнение всего. Если народ узнает Его, примет Его благовестие и пойдет указанным Им путем, то исполнится данное Аврааму обетование. Предсказанное пророками осуществится. Царство Божие наступит открыто, во всей своей полноте, человеческое бытие вступит в новое состояние, и пламя преображения, возгоревшись в одном месте, охватит весь мир. Если же этот народ замкнется и отвергнет Благую весть, то это решение будет действительно не только для него, но и для всех людей.

Я уже говорил раньше, что эта мысль не претендует на безусловную правильность. Это - попытка глубже проникнуть в суть священного. Но даже если отвлечься от этого момента, допустить нечто подобное нелегко. Можно ли судьбы человечества ставить в зависимость от пути одного единственного народа, особенно если принять в расчет все случайности и человеческие немощи? Но такой ход мыслей был бы типичным для нового времени, - больше того, это ход мыслей, порожденный греховностью. На самом деле история спасения построена действительно так... Первое решение принял Адам. Мы и здесь могли бы спросить: почему все упирается в Адама? Ответ гласил бы: все дело в нем! Вся людская совокупность сводится к первому человеку, к истоку. В его решении участвовали все, и ты тоже. А если потом чувство возмущается и отклоняет ответственность за содеянное, если появляется скепсис и такие мысли кажутся плодом фантазии, то Откровение отвечает: как раз в этом и проявляется греховность, которая есть в тебе. Если бы ты утвердился в истине, то знал бы , что претензии человека на «отдельность» уже представляют кощунство. Человек включен в определенную связь. Уже и в ходе истории отдельный человек то и дело становится началом или поворотным пунктом событий, имеющих значение для всех. То, что он делает, в каком-то смысле делают в нем все. Тем более это так, когда речь идет о прародителе и основателе рода человеческого. Если бы Адам выдержал испытание, то основа существования была бы для всех людей иной. Конечно, каждому приходилось бы снова проходить испытание, но это происходило бы при совсем иных предпосылках... Если бы Авраам оказался несостоятельным, то обетования, которые были обусловлены его верой, отпали бы, и последствия этого, сказались бы на всех людях. Конечно, это не означает, что возможность спасения была бы утрачена, но предопределение несло бы на себе до самой сокровенной глубины печать этого решения. Ведь спасение совершается не в плоскости природы, как и не в плоскости идеального или в отдельной выдающейся личности, но в плоскости, движимой решениями, которые всегда заложены в действиях отдельных людей. В том и состоит история, что действия отдельного человека в данную минуту становятся определяющими для всей совокупности людей и на все последующие времена... Так и ответ на призыв Мессии зависел от определенных людей - сановников и властителей того краткого периода, того поколения народа, которое жило в то время, и входивших в него отдельных людей, способных принимать решения. Это не значит, что они были лучше других, или благочестивее, или как таковые важнее для Бога; не значит также, что от них зависело спасение людей вообще, -но лишь то, что угодное Богу осуществление мирового спасения было включено в эту историческую связь. Если наше чувство противится этому, утверждая, что этого нельзя понять, то ответ, по всей вероятности, может быть только один: так гласит Откровение, и если чувство станет учиться у него, то оно начнет угадывать истину, в нем заключенную.

Иисус встал на это предуказанное Ему историческое место. Однажды мы уже говорили о том, с какой силой Он ощущал лежавший вокруг Палестины простор человеческого мира, как живо чувствовал сердца, ожидавшие там, в этом внешнем мире. Тем не менее Он знал, что решение должно быть принято в пределах Палестины, среди этого народа, ожесточенного нуждой и гнетом, борьбой и долгим ожиданием, народа, сознание которого искажено реализмом с одной стороны и избытком фантазии - с другой. То, что Он вошел в эту данность, явилось послушанием Сына Человеческого, Который был и Сыном Божиим, и Логосом мира.

Мы видели, как принималось решение: сначала в Иерусалиме, где иерархи, книжники, хранители предания отвергают Его, объявляют лжеучителем и кощунствующим. Затем Иисус возвращается в Галилею, но и там положение уже изменилось. Ожидание Мессии достигает апогея. От Него требуют исполнения их желаний. Он противопоставляет этому истину, -но ее не принимают. После того, как сильные мира сего отвернулись, народ должен был оттеснить их в сторону и выступить вперед сам, и это был бы воистину час народного суда, революции, исходящей от Бога! Но народ оказывается несостоятельным. Он поддается разочарованию, дает ввести себя в заблуждение и откалывается от Него. Трещина проникает все глубже, вплоть до самых близких к Иисусу людей. Даже в кругу Двенадцати один становится предателем... Иисус не отказывается от борьбы. Он держится до последнего мгновения. Даже в Иерусалиме, в последние дни, бой продолжается. Но в сущности ответ уже дан. Искупление теперь должно произойти по-другому: уже не встречей благовестия и веры, бесконечного Божиего дара и чистого человеческого приятия, уже не открытым пришествием Царства и обновлением истории - вместо этого воля Отца требует теперь от Иисуса беспредельной жертвы. Указание на это дается уже возвещением Евхаристии (Ин 6.51 слл.)... В словах «есть плоть» и «пить кровь» содержатся образы из обрядов жертвоприношений; ведь та форма, которую таинство общения со Христом получает на Тайной Вечере, целиком основывается на жертвенной смерти Господа. Поэтому возникает вопрос, появилась ли бы вообще Евхаристия на пути открытого мессианского исполнения, т.е. без смерти Христа, какую форму она тогда приняла бы? Но кто может что-либо сказать об этом? Теперь она во всяком случае становится трапезой Нового Завета - в память о Его отданном в жертву теле и пролитой крови.

Очень трудно говорить о возможности, которая не осуществилась, - тем труднее, что уже и в пророчестве содержится возможность неисполнения. Ибо Исаия говорит не только о мессианском состоянии мира с его бесконечной полнотой, но и о рабе Божи-ем, Его поношении и Его искупительной гибели - так же, как и пророческий прообраз Евхаристии, пасхальная трапеза представляет собой трапезу жертвенную. Таким образом все восходит к тайне Божиего предвидения и преду становления. Как, собственно, все должно было произойти, что могло бы быть, но не состоялось, что возникло от того, что случилось все это, переплетаясь между собой, скрыто в непостижимости. Наши мысли здесь представляют собой всего лишь попытку проникнуть с края немного глубже в тот непостижимый факт, что наше спасение коренится в истории.

Первая бесконечная возможность упущена. Искупление обращается на путь жертвы. Поэтому и Царство Божие приходит не так, как могло бы прийти, -не как открытое исполнение, преобразующее историю; оно остается отныне как бы витающим над нею. Оно остается «грядущим» - до конца мира. Отныне каждому отдельному человеку, каждой маленькой общине и каждой эпохе предоставляется решать, может ли оно подойти ближе и как далеко ему разрешается проникнуть в нас.

Но, действительно, не мог ли Бог повернуть все это по-другому? Разве Бог, в самом деле, не был в состоянии тронуть сердца касты священников, политиков и богословов и дать им ясно понять, в чем дело? Разве Ему не хватило бы сил, чтобы взять народ в руки, преисполнить его любовью к Своему Посланцу и укрепить этот нетвердый духом народ? Ведь Бог есть истина! Он есть свет! Он есть Дух! Святой Дух пришел после смерти Иисуса - не мог ли Он прийти на год раньше?

Это, конечно, нелепые вопросы. Тем не менее их надо ставить и искать на них ответа. Без сомнения, все это было бы по силам Богу. Он мог бы ворваться в сердца и затопить их морем любви; Он мог бы победоносно воссиять в душах людей, чтобы им стало совершенно ясно, что Его Сын и Вестник стоит среди них, - но именно этого Он и не пожелал. В Послании к Фи-липпийцам есть место, позволяющее отдаленно представить себе, почему: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (2.6-8). Бог - Владыка мира и людей. Но не как Владыка вступает Он в мир. Приближаясь к людям, Он становится таинственно слабым, - точно слагает с Себя Свое всемогущество у ворот земного существования. Об этом мы уже говорили в другой связи. Пока Он находится в мире, все происходит так, как если бы мирские силы были сильнее Его и как если бы в сопротивлении Ему мир был прав.

Но ведь именно так дело и обстоит. Иначе как же понять, что Бог жив, что мир пронизан Его могуществом и каждая вещь существует через Него, что каждая наша мысль, каждое наше сердечное движение имеют смысл и силу только от Него, - а мы не потрясаемся реальностью Его, не воспламеняемся Его святой славой, нас не увлекает Его любовь, и мы можем жить так, как если бы Его не было? Как возможен воистину адский обман - жить по-человечески, не обращая внимания на Бога? В эту общую тайну входит та особая тайна, о которой мы говорим. Она - ее вершина, ее последняя страшная ступень. С нее Иоанн начинает свое Евангелие: «Все чрез Него» - вечное слово - «начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его... Был свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин 1.2-5, 9-11). Почему же? Почему это так? Потому, что существование человека должно основываться не только на Божием творчестве и Его вездесущей одаривающей деятельности, но и на принятом решении. Ибо вездесущая творческая деятельность Бога достигает своей высшей вершины именно в принимающей решение твари. Решение же может принять только тот, кто свободен, - поэтому Бог дает простор свободе тем, что Он - по всей видимости - ограничивает Себя Самого.

Существуют два вида свободы. Одна заключается в том, что я свободен в истине, в добре. Что есть Бог, я познаю тогда так ясно, с такой силой, что могу только отдаться Ему. Здесь свобода означает полную невозможность поступать иначе, проистекающую из всемогущества, из ставшего явным божественного смысла. Это - свобода в собственном смысле слова, но возникнуть она может только, если ей предшествует другая. А та заключается в том, что я могу сказать Богу «да», но могу сказать и «нет». Это - страшная возможность, на которой, однако, основывается весь трагизм человеческого существования. Бог не мог избавить от нее человека. Но чтобы она могла осуществиться, Он должен был стать «слабым» в мире, -ибо если бы Он властвовал в силе, то не было бы места для возможности сказать Ему «нет» (2 Кор 8.9; Фл 2. 7). Эта свобода не естественна, если человек видит в ней нечто иное, чем только исходную точку своего пути к другой; иное, чем возможность, которую он все время претворяет в святую необходимость все предавать Богу; иное, чем венец, который он слагает перед единым истинным Царем, чтобы заново принять его преображенным. Насколько она неестественна, явствует из цены, которую за нее платит Бог, - но все же она должна быть.

Из этой свободы выносится решение против Иисуса - второе грехопадение. Ответом «да» грех Адама был бы снят; «нет» делает это невозможным.

Нельзя себе представить, что это означало для Иисуса. В Евангелии есть место, в котором прорываются бесконечная боль и бесконечный гнев: «Тогда начал Он укорять города, в которых наиболее явлено было сил Его, за то, что они не покаялись: горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне (в городах языческих!) явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо, если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф 11.20-24). Как заявляет здесь о себе сознание того, что было возможно! Того небывалого, что должно было произойти и что теперь утрачено.

Быть может, сюда же относятся, скажем, и такие притчи: «Один человек сделал большой ужин, и звал многих. И когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: «идите, ибо уже все готово». И начали все, как-бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: «я купил землю, и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня». Другой сказал: «я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня». Третий сказал: «я женился и потому не могу прийти». И, возвратившись, раб тот донес о сем господину своему. Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: «пойди скорее по улицам и переулкам города, и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых». И сказал раб: «господин! исполнено, как приказал ты, и еще есть место». Господин сказал рабу: «пойди по дорогам и изгородям, и убеди прийти, чтобы наполнился дом мой. Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина» (Лк 14.16-24).

Ужин - это символ одаривающего Божиего великодушия, всеобъемлющего общения и благодати. Что же это за ужин, который имеется здесь в виду? Тот, первое приглашение к которому было возвещено через Моисея. Народ принял его, подтвердив Союз-Завет. Теперь возвещается второе приглашение, которое гласит: все готово! Но его Вестником пренебрегают, ибо приглашенным все кажется важнее божественной трапезы: и поле, и волы, и жена, и имущество, и наслаждение, и власть. Тогда возгорается гнев Хозяина, и Он призывает на Свой праздник тех, кого приглашенные первоначально считают достойными презрения: нищих с городских улиц, бродяг подзабор-ных - мытарей и грешников, чужеземцев и язычников.

И еще: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: «Возвращусь в дом мой, откуда я вышел». И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собой семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так будет и с этим злым родом» (Мф 12.43-45). Очищение «дома» состоялось, когда они шли к Иисусу и слушали Его, получая исцеление для своих больных и хлеб для утоления своего голода. Но потом враг собирает все свои силы, они второй раз поддаются ему, и теперь, когда упущена великая возможность, все становится еще ужаснее, чем прежде.

Как могло воспитание, проводившееся Богом в течение двух тысячелетий, принести такие плоды? Мысль теряется здесь и не находит ответа. Один из апостолов, Павел, прочувствовал этот вопрос до самой глубины. Иоанн в таком порыве бросился к Иисусу, что в его сознание этот вопрос проник только от Бога, а не со стороны людей, не со стороны этого народа. Павел же, напротив, именно почувствовал, пережил его с несказанной болью. И не случайно он ставит его именно в том Послании, которое обращено к христианской общине в центре языческого мира, к Римлянам. Упомянув в нем сначала о благодати, об отвер-жении и избранничестве и о смысле закона, он говорит об обетовании в Аврааме и об отпадении от Мессии. А за этим следует исполненная таинственности одиннадцатая глава: «Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ Свой? Никак. Ибо и я Израильтянин, от семени Авраамова, из колена Вениаминова. Не отверг Бог народа Своего, который Он наперед знал. Или не знаете, что говорит Писание в повествовании об Илии? как он жалуется Богу на Израиля, говоря:

«Господи! пророков Твоих убили, жертвенники Твои разрушили; остался я один, и моей души ищут». Что же говорит ему Божеский ответ? «Я соблюл Себе семь тысяч человек, которые не преклонили колени пред Ваалом». Так и в нынешнее время, по избранию благодати, сохранился остаток. Но если по благодати, то не по делам; иначе благодать не была бы уже благодатью... Итак, спрашиваю: неужели они преткнулись, чтобы совсем пасть? Никак. Но от их падения, спасение язычникам, чтобы возбудить в них ревность. Если же (уже) падение их - богатство миру, и оскудение их - богатство язычникам, то тем более (будет некогда) полнота их... Ибо не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей, чтобы вы не мечтали о себе, -что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет (в веру) полное число язычников; и так весь Израиль спасется, как написано: «при-идет от Сиона Избавитель, и отвратит нечестие от Иакова...» В отношении к благовестию, они враги ради вас; а в отношении к избранию, возлюбленные Божий ради отцов. Ибо дары и призвание Божие непреложны. Как и вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их, так и они теперь непослушны для помилования вас, чтобы и сами они были помилованы» (Рим 11.1-6, 11-12, 25-26, 28-31).

Глубоки и вески эти слова. Здесь как будто говорится: народ отпал; лишь немногие признали Мессию; другие отказались следовать за Ним; как же теперь с ними? неужели они просто отвергнуты? Нет, ибо совершенное Богом избрание не может быть утрачено таким образом. Что же тогда означает все это? Павел как будто считает, что нечто от славы, которая сошла бы на Израиль, если бы он открылся для Мессии, теперь перешло на других. Он как будто развивает смысл притчей, о которых мы говорили: оттого, что первые приглашенные не пришли, места получили другие.

Так пусть эти последние знают, что своим спасением они в известном смысле обязаны гибели тех, которые были избраны сначала. Израиль продолжает жить и несет в себе обетование. Но теперь это обетование связано с определенным условием: народу будет еще раз дана возможность сказать Мессии «да», а именно - когда, говоря языком все тех же образов, другие насытятся за трапезой. Когда число призываемых язычников станет полным, вопрос будет снова поставлен перед тем народом, который остается выделенным неизгладимостью Божиего призыва. Тогда он скажет свое «да»... Поэтому Павел говорит тому, кто стал «из язычника христианином»: смотри, не возомни о себе слишком много. В каком-то смысле ты живешь благодаря той самой вине, которую ты осуждаешь у тех. Твоя же обязанность прежде всего - быть благодарным из глубины потрясенного сердца, а затем-приложить усилия к тому, чтобы вопрос этот мог быть задан вновь. Каждый, действительно становящийся христианином, готовит ту почву, на которой первоначально избранный народ сможет когда-нибудь выступить снова. Читая эту часть Послания к Римлянам, чувствуешь, что значит судьба. Переплетаясь друг с другом, высказывания апостола проливают исполненный тайны свет на судьбу Иисуса, Его народа и нас всех. Ради греха Адама пришел Искупитель. Оттого, что тот согрешил, любовь Божия послала свое самое божественное Откровение... Народу был предложен союз в вере. Он вышел из него; поэтому союз в вере стал союзом в законе. Закон должен был воспитать народ. Через закон он обрел свое существование и стал неким единственным в истории явлением. Но в том же законе он ожесточился, и когда пришел Тот, для Которого он должен был быть воспитан, он отказался последовать за Ним... Иисус приблизил вплотную Царство Божие. Оно пришло бы в открытой полноте, если бы народ Его принял. Но народ не захотел этого. Теперь искупление идет иным путем, путем жертвы. Но разве откровение того, что есть Бог и что есть Божия любовь, могло бы быть дано более по существу и более беспредельно, чем на этом пути? Могло случиться, что Иисусу не пришлось бы идти им, но все же... Народ опускается, лишает себя царственности, которая досталась бы ему при ином порядке вещей. Теперь вследствие его падения в обетование включаются другие - и получают благословение. Христиане из язычников «прививаются на святую маслину» (Рим 11.17). Они - нынешние избранники, но прежняя печать все же неизгладима... В той мере, в какой эти избранные принимают путь своего спасения, в какой возрастает и становится плодотворной их любовь, исполняется то условие, при котором вопрос снова будет задан древнему народу. Если же новые избранники в своем избранничестве видят нечто, принадлежащее им по праву, то они ожесточаются, и их христианство становится хрупким.

Какая судьба! Она соткана трудами неба и земли из свободы и необходимости, из человеческой воли и благодати. Но нет - все из благодати; и последнее тяжкое недоумение, проистекающее из нашей ограниченности, неведения и греха, выливается в поклонение: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (Рим 11.33-36).

Мы же должны знать: Царство Божие грядет. Оно не приурочено больше к определенному историческому часу, но грядет беспрерывно и к каждому человеку. В сердце каждого отдельного человека Царство стучится, чтобы оно впустило его. Стучится, чтобы войти в каждую общину, в каждое дело.

|< в начало << назад к содержанию вперед >> в конец >|