|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

5. "СЛАВА БОЖИЯ, ПОЧИВШАЯ НА ЛИКЕ ХРИСТА" (см. 2 Кор 4.6)

Христос — единственный путь

Христос — единственный путь для того, кто стремится проникнуть в тайну Божью. Христос не есть лишь часть пути, который мы должны покинуть, дабы продвинуться дальше, с целью познать Бога более глубоко и прийти к некоему чувственному образу или понятию более истинному. Христос есть весь целостный путь, путь навсегда. Троич­ная тайна не открывается через усовершение наших естественных представлений о Боге (в этом случае тайна Христа играла бы роль, так сказать, подсобную, была бы неким "стимулятором" для нашего ума и воображения). Тот, кто желает приобщиться к славе Божьей, никогда не должен отвращать свой взор от Христа. Христос не есть лишь своего рода иллюстрация, помогающая понять нечто абстракт­ное: Бог пожелал возможно более полно открыться нашим человече­ским, естественным и сверхъестественным способностям, нашему уму и нашему воображению. В своем самораскрытии Бог идет до конца. Это и есть пришествие Христа Иисуса и явление Духа в Церкви. Тот, кто пытается усмотреть нечто помимо этого, тем самым превра­щает делание Христа и Духа в своего рода притчи. Было бы непра­вильным после общего рассмотрения этого Божественного делания, пытаться перевести его на "высший", более "истинный" уровень. Наоборот, необходимо углубиться в это делание, приобщиться к нему. Богопознание несводимо к чисто умовому познанию. Богопознание — это нечто жизненное, оно есть предмет не только метафизического, но и исторического познания. Лишь тому открывается троичная тайна, кто в своем познавательном усилии объединяет и ум, и душу и тело, кто, погружаясь в Священную историю, "соделался причастником Божеского естества" (2 Петр 1.4).

Слава Божья открывается лишь тому, кто созерцает лик Христов. Тот, кто странствует в поисках Лика Божьего, в конце пути обретет не что иное, как Лик Христов. Христианин, пытающийся представить образ — человеческий или иной — Отца и Духа, изменяет, хотя и бессо­знательно, духу Откровения, впадает в искушение, причина которо­го — ложное понимание слова личность, попустительствует идолопоклонству: ведь "идол" и означает "образ".

Тринитарная иконография

В этом отношении многое можно было бы сказать об иконографии Троицы. Зачастую она принимала формы совершенно чудовищные. Иногда доходили до того, что изображали Бога в виде головы с тремя лицами, четырьмя глазами и тремя носами! Поэтому, по приказу Рима, подобные трехликие статуи были преданы огню. В результате мода на эти нечестивые изображения была серьезно подорвана. Все же необходимо признать, что в ряде случаев Тринитарная иконография вполне допустима. Прежде всего тогда, когда не изображается Бог, но раскрывается один из аспектов тринитарного догматического учения. Например, на иконе изображается три во всем тождественных персо­нажа — так выявляется представление о равенстве "личностей-ипоста­сей"; иногда же изображается старец, человек в зрелых летах и отрок — так дается представление о порядке происхождения "лич­ностей-ипостасей". Но, подчеркнем, представленное на иконе есть лишь тот или иной аспект догматического учения — равенство и поря­док происхождения, — а не Божественные "личности-ипостаси". К сожалению, человек легко теряет из виду это различие и часто забы­вает, что нельзя отождествлять Бога ни с равносторонним треуголь­ником, ни тем более с тремя человеческими личностями.

На Западе образчик одного из лучших изображений Троицы находится, пожалуй, на фронтоне собора в Везле. Здесь представлен Христос-Вседержитель, от его рук исходят лучи, падающие на Цер­ковь и проникающие ее (эти лучи указывают на Духа Святого), из-за спины Христа выступает таинственное облако (оно символизи­рует тайну Отца, см. Мк 9.7).

Восточная Церковь, со своей стороны, проявила великую муд­рость и глубокое богословское чутье, признав законными только такие изображения Троицы, которые связаны с теми или иными библейскими эпизодами, так или иначе указывающими на неизобра­зимость троичной тайны: три ангела, явившиеся Аврааму (эти ангелы не суть Божественные личности-ипостаси), или, еще лучше, Крещение Христа или его Преображение.

Дух ведет нас ко Христу

Следовательно, нужно взирать на Иисуса Христа. Но если мы хотим взирать на него должным образом, необходимо созерцать его в Церкви, так сказать, через призму Святого Духа. По-настоящему встретить Христа можно лишь в Церкви. Не говоря уже о другом, это верно и в плане чисто историческом: почти все сведения об Иисусе из Назарета мы почерпнули из церковных документов. Но, прежде всего, именно Дух дает нам возможность сохранять память о Христе: "Дух Святой ...научит вас всему и напомнит вам все, что я говорил вам" (Ин 14.26). Именно через Духа мы воспринимаем Откровение: увидеть во Иисусе Сына Божьего можно лишь под воздействием Духа Святого. Действительно: "Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым" (1 Кор 12.3). Без Духа не было бы и Откровения, ибо, поистине, Откровение возможно лишь тогда, когда оно воспринято, а не только предложено, подобно тому как нет слушания, если нет слушателя. Вместе с тем Дух, который побуждает нас слушать, побуждает нас отвечать. Исповедание Господ­ства Христа, его славы, его Божества есть знамение того, что мы нахо­димся под воздействием Божественного Духа, ибо лишь Бог может узреть Бога в самой тайне Божественного Отцовства и Сыновства, во всем том, что раскрывает его внутреннюю жизнь. Так же Любовь в своей глубинной реальности познается лишь Любовью, ибо Любовь непостижима для того, кто не любит. Только тот, кого влечет за собой сам Дух Божий, может хотя бы отчасти постичь глубину Божествен­ной жизни, ибо: "Дух все проницает, и глубины Божий... Божьего никто не знает, кроме Духа Божьего" (1 Кор 2.10-11).

Часто мы пытаемся представить лик Духа, но наши усилия остают­ся безуспешными. Но как может быть иначе? Всякий лик есть нечто внешнее по отношению к нам, а Дух есть нечто самое глубокое нашего бытия. Мы ищем лик перед собой, тогда как — если можно так выра­зиться — находится позади нас и как бы подталкивает нас, все наше существо, по направлению к Лику Иисуса Христа.

В свободе и любви

Дух Святой освобождает нас, раскрывая нам, что Христос есть "еди­ный Господь". Это освобождает нас от всех так называемых господств мира сего. Именно Дух влечет нас к любви Христовой, которая приоб­щает нас к той любви, какую питает Отец к Сыну, и к той любви, что питает Христос к Отцу и к людям. Через Духа мы любим Бога, любим его вместе с ним: "Любовь Божья излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам" (Рим 5.5). Это речение апостола Павла поддается всем возможным грамматическим толкованиям: это и наша любовь к Богу, и Божья любовь к нам, и любовь Бога к само­му себе, и любовь Отца к Сыну, и любовь Бога к миру. Подобная сложность характерна для самого греческого оригинала, поэтому нет нужды при переводе делать какой-то особый выбор, так как это обед­нило бы богатство речения.

Коротко говоря. Дух есть последнее вторжение Божественной любви и силы в самые глубины человеческого существа. Одновре­менно Бог любит в нас самого себя. Так что мы получаем Духа, который посылается нам Отцом и Христом. И в этом едином делании любви Бог Отец любит нас, любит Христа и любит самого себя, ибо Сын есть образ Отца, а нам предопределено "быть подобными образу Сына Отчего, дабы он был первородным между многими братьями" (см. Рим 8.29).

Дух влечет нас к познанию Христа, так как любовь и познание всегда идут вместе. Таким образом, мы влекомы любовью, которая раскрывает нам лик Христа. И тогда что мы познаем в Пришествии Христовом? Христос воспринял человеческую природу и в своем чело­веческом существовании послушался Богу, которого называл своим Отцом, любил его. Христос утверждал, что по отношению к нему Отец — начало, любовь и освобождение. Всем своим существом — как в своей жизни, так и в своей смерти — Христос обращен к Отцу, которого апостол Павел часто называет "Богом и Отцом Господа нашего Иисуса Христа".

В этом есть нечто ошеломляющее, поражающее нас: Христос — Бог, но разве понятие "Божество" априори не вызывает в нас представ­ления о "господстве" и об "абсолютном начале"? Несомненно. Но это потому именно, что мы бессознательно усматриваем в сотворении мира нечто характерное для Бога, а также потому, что мы созерцаем все Божественное именно изнутри творческого делания. Как если бы Бог нуждался в творении для того, чтобы стать самим собой... Как ес­ли бы Откровение не открыло нам нечто более глубокое и бесконечно значительное...

Религиозное значение слова "отец"

Наименование "Бог-Отец" само по себе не есть христианское откры­тие. Речение "Бог-Отец" как наименование Бога принадлежит наибо­лее древнему религиозному словарю человечества. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что, этимологически, Юпитер обозна­чает Бога Отца. Новый Завет вполне мог заимствовать это наименова­ние из Ветхого Завета, в котором Бог именуется "Отцом" около тридцати раз: "Отец Израиля", "Отец царя", "Отец праведника"...

Каков же религиозный смысл слова "отец"? У людей современной западной цивилизации оно сразу же вызывает представление о рожде­нии. Но так было не всегда. Вспомним, например, о столь распростра­ненном некогда наименовании "Отец отечества". Сегодня мало кто решился бы употребить его — из-за боязни вызвать насмешливые улыбки. В плане религиозно-историческом слово "отец" указывает прежде всего на мощь: отец — тот, кто обладает действенной силой, тот, кто в рамках рода или клана "творит историю". Представление о рождении, которое, как нам кажется, есть первичное значение понятия отец, в древности играло роль второстепенную. В религиях креационистского типа оно и вовсе не встречается в тех случаях, когда речь идет о происхождении мира: разве отношения между Творцом и тварью не противоречат полностью отношениям естест­венного родства? Это означает, что можно быть подлинным Отцом, никак не будучи при этом Родителем.

У слова "отец" есть значение не только семейное, но и политиче­ское: оно указывает на "древнего", "старшего" по отношению к более молодым и на его нравственный и общественный авторитет. Напри­мер, римских сенаторов называли "отцами".

Отец — источник возрастания

Слово ''отец" может обладать и неким эмоциональным оттенком. Оно может указывать на отеческое попечение и любовь к детям. Но и здесь необходимо соблюдать осторожность, чтобы не впасть в анахронизм: современное представление о семье и о внутрисемейных отношениях возникло гораздо позже, чем слово "отец". "Pater familias" — это прежде всего глава семьи и дома. Глава семьи пользуется своим авторитетом не только для того, чтобы подчинить себе других, но также ради процветания дома. И прежде всего это не "аффективный" термин, но термин, указывающий на авторитет в этимологическом смысле этого слова: то, что порождает рост, вызывает развитие. Слово "отец" связано также и с представлением о любви, но эта любовь измеряется непосредственно теми конкретными усилиями, которые совершает отец ради процветания семьи или общества. Одной лишь нежности еще не достаточно, чтобы стать "Отцом отече­ства", а для того чтобы стать "Отцом Церкви", необходимо содейст­вовать ее благоденствию и распространению. Чтобы стать "Отцом государства" как римские сенаторы в древности, необходимо обла­дать искусством управления, а чтобы стать "Отцом народа", необхо­димо освободить народ.

Освободитель Израиля

Израиль — избранный народ — чает получить освобождение именно от Ягве, потому-то он и называет его своим Отцом: "Авраам не узна­ет нас, и Израиль не признает нас своими; ты, Господи, Отец наш, от века имя твое — "Искупитель наш" (Ис 63.16). Отметим здесь некое противопоставление родителя — Авраама и отца — Ягве.

Израиль стал народом благодаря Ягве, поэтому он видит в нем своего Отца. И это становление было не рождением, но чудесным освобождением: Исход, бегство из Египта. Несомненно, такое понима­ние отцовства весьма далеко от идеи патернализма, по отношению к которой наши современники выказывают столько недоверия.

Невидимый Отец

К тому же не дело человека искать образ Бога-Отца. Израилю было запрещено делать изображения Бога. И он, Израиль, знал, что лишь при этом условии он мог относиться к Богу как к Отцу. У Ягве нет какого-либо конкретного образа, и, как говорит Библия, тот, кто увидит его "переднее", погибнет. Бог-Отец пребывает в глубочайшей тайне: Творца можно созерцать лишь через творение, освободителя через освобождение, и отца — через сына. Мы непрестанно поддаемся искушению и пытаемся соделать из Бога нечто вроде сверхчеловека, некое существо, подобное нам. И в этом отношении мы настолько соблазняемся, что наивно и бессознательно видим в нем существо мужского пола... Но Отец — безначальный Бог. Это означает, что, как бы далеко мы ни продвинулись в богопознании, мы никогда не до­стигнем конца, никогда не достигнем такой высоты, с которой смог­ли бы единым взором охватить всю его тайну. Бог — "безграничный, безбрежный океан", тайна бесконечной мощи, бесконечного начала, он способен наделить полнотой любое бытие, преодолеть все препят­ствия, он — неиссякаемый источник всякой свободы и всякого осво­бождения.

Такова суть Бога от вечности. Мы уже говорили, что одно из значе­ний слова "Бог" - "творец", но что в то же время творение не есть нечто необходимое для него.

Поэтому необходимо подняться еще выше и, так сказать, выйти за пределы тварного, чтобы найти имя и указать на "Того, кто есть" независимо от того, существует творение или нет. Это имя — Отец, и Христос с особой настойчивостью пользуется им, одновременно говоря о себе как о Сыне: "Отче... ты... возлюбил меня прежде осно­вания мира" (Ин 17.24).

В Новом Завете Бог зовется Отцом. Но это не потому, что он — Отец мира и людей или даже Израиля. И хотя новозаветная термино­логия во многом совпадает с языческой и ветхозаветной, все же новое Откровение о тайне Отца превосходит все сказанное о нем ранее.

Новый Завет называет Бога Отцом прежде всего и главным об­разом потому, что он есть "Отец Господа нашего Иисуса Христа". Такое отцовство превосходит и охватывает всякое иное, дарованное. Это отцовство — вечное, оно принадлежит самому существу Божьему. Бог — наш Отец именно потому, что, будучи Отцом вечного Сына, он, по своей благодати, усыновляет нас, превращает в своих сы­новей в Сыне и тем как бы расширяет свое вечное Отцовство, охватывает им человека — существо сотворенное, погруженное в историю.

Иисус говорит о себе как о Сыне по преимуществу. В этом смысле он возвышается над всеми иными "сынами Божьими", идет ли речь о мире, о человечестве или об Израиле. Христос — "Единородный Сын" Божий. И в нем, через его сыновство, явленное людям во время его земной жизни, раскрывается Отец: "Видевший меня видел Отца" (Ин 14.9). По необходимости термины "отец" и "сын" вза­имно раскрывают друг друга, подобно тому как сыновство рас­крывает смысл отцовства. Следовательно, не через рассмотрение мира или человечества или даже через историю Израиля мы раскрываем Божественное Отцовство в его вечной глубине. В конечном счете мы раскрываем его именно созерцая Христа, Единородного Сына и Образ Отца.

Таинственная преизобильность Божья

Говоря о сыновстве, также необходимо соблюдать осторожность, чтобы не впасть в антропоморфизм или не прийти к анахроническим интерпретациям. Человеческая природа Христа сотворена Богом. В этом смысле Христа соединяют с Богом отношения не рождения, но сотворения. Христос — истинный человек. Но он также истинный Бог, следовательно, он не сотворен: вечный Сын Отчий, он "рожден, не сотворен". Что означает такое вечное рождение? Каким образом Сын рождается от Отца? Мы не в состоянии это представить. Худший путь — пытаться сравнивать рождение Сына с человеческим рожде­нием. Иларий Пиктавийский говорит: "Такое рождение есть тайна Отца и Сына. Если кто-либо скажет, что он не понимает эту тайну из-за слабости своего ума, хотя и понимает взятые по отдельности слова "Отец" и "Сын", то он впадет в еще большую скорбь, когда узнает, что я пребываю в точно таком же неведении. Да, я не знаю и не стремлюсь узнать и все же не скорблю. Архангелы не ведают, ангелы об этом не слышали, века это не содержали, пророк не постиг, апостол не вопросил, а сам Сын об этом ничего не сказал. Итак, пере­станьте скорбеть". Иларию вторит Кирилл Иерусалимский: "Верь через веру, что у Бога есть Сын, и не пытайся напрасно узнать, каким образом. Какие бы усилия ты ни прилагал, все равно ничего не узна­ешь. Вначале скажи мне, что есть рождающий, и тогда сможешь ска­зать мне, что он родил. Если ты не в состоянии постичь природу рож­дающего, не изнуряй себя, пытаясь понять способ этого рождения. Для твоего благочестия достаточно знать, что у Бога есть Единствен­ный Сын — Единородный из природы Бога". Что же касается Григо­рия Нисского, то он с негодованием обращается к тем, кто лишен малейшего мистического чувства и старается всю Божественную трансцендентность подвергнуть беспощадному анализу человеческого ума, осветить ее с помощью своих рассуждений: "Как он рожден? С негодованием, которого заслуживает подобный вопрос, я повто­ряю: рождение Бога прославляется безмолвием. Для тебя уже достаточно много знать, что он рожден. А каким образом, понять это не дано ни ангелам, ни еще меньше тебе. Ты желаешь, чтобы я объяс­нил тебе, как? Слушай! Таким образом, который известен рождаю­щему Отцу и рожденному Сыну. Прочее скрыто в облаке и недоступ­но твоей близорукости!"

Все, что мы можем сказать относительно этой таинственной преизобильности Божьей, следующее: Сын имеет начало в едином Отце, и это — не через сотворение. Мы говорим о Божественном рождении лишь потому, что понятия "Отец" и "Сын" как бы подсказывают нам это слово, и потому, что Новый Завет иногда (хотя и очень редко) пользуется этим словом, говоря о Сыне (прежде всего тогда, когда речь заходит о его мессианском достоинстве). Мы говорим, что "Отец" есть по преимуществу имя Бога. Так мы указываем на то, что Бог, который существовал бы даже без творения, не существует без Сына: Отец и Сын — со-вечны, Отец никогда не был без Сына, и его невозможно представить без Сына, как невозможно представить отцовство без сыновства.

Сын и раб

Конечно, слово Сын указывает на идею рождения. Но было бы оши­бочным держаться исключительно этой идеи или даже придавать ей некое первенствующее значение. И мы видим, что в Новом Завете сын противопоставляется рабу: сыновство противопоставляется рабству. Сын зовется сыном потому, что он свободен и свою свободу обретает в Отце.

Человеческая свобода Иисуса (уже мы о ней говорили) подобна некоему таинству Божественной свободы: Иисус — Сын, его свобо­да—в Отце, и над этой свободой не может восторжествовать никакое рабство, в частности рабство греху и смерти. Именно поэтому досто­инство Сына полностью раскрылось в день Воскресения. В Послании к Римлянам говорится "...о Сыне... который родился от семени Дави­дова по плоти и открылся Сыном Божиим в силе, по духу Святыни, через воскресение из мертвых, о Иисусе Христе Господе нашем..." (1.3-4). В Воскресении Христа раскрывается Отец, ибо в Воскресении раскрывается освобождающая мощь Бога. Итак, Христос есть "образ Бога невидимого" (Кол 1.15). Это не означает, что он, Христос, — более или менее точная копия с модели. Он — "образ", но в семити­ческом смысле этого слова: он — образ, потому что в нем подлинно, в силе, присутствует Отец, который в тайне Иисуса раскрывает всю полноту Божественной силы в делании освобождения. Мы, по слову Павла, были призваны от небытия к существованию. И это для того, чтобы мы услышали слова: "К свободе призваны вы, братья" (Гал 5.13). И в этом двойном, подлинно действенном призвании Христос играет роль некоего орудия, ибо "через него вся быша" и Бог послал его, "дабы нам получить усыновление" (Гал 4.5). И далее: "Истинно, истинно говорю вам: всякий делающий грех есть раб греха. Но раб не пребывает в доме вечно. Сын пребывает вечно. Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете" (Ин 8.34-36).

Сыновняя любовь

В понятии "Сын" идея свободы сопрягается с идеей любви: Сын "возлюблен Богом". Иногда нас приводит в некоторое недоумение и смущение именно то, что "возлюбленный" есть одновременно совершенно послушный. Поистине, Христос отвечает на любовь Отца любовью, которая воплощается в послушании: "Моя пища есть тво­рить волю Пославшего меня и совершить дело его" (Ин 4.34). "Пославший меня есть со мною. Отец не оставил меня одного, ибо я всегда делаю то, что ему угодно" (Ин 8.29).

Во всяком случае, подчеркнем это, послушание есть никак не рабство, но полное раскрытие любви. Ибо любовь настолько свобод­ная, что ни в чем не страшится послушания, и есть настоящая любовь Сына. И послушание, которое настолько проникнуто любовью, что не страшится свободы, и есть послушание Сына. И если мы иногда противопоставляем послушание свободе, то именно в силу нашего недостаточного понимания того, что любовью движет стремление к общению воль: я желаю того, чего желает другой. Часто мы смеши­ваем идею свободы с идеей освобождения, тогда как свобода и есть цель освобождения. Ибо почему мы стремимся к свободе? Не потому ли, что мы стремимся осуществить наше желание, то есть отдать себя тому, кого мы любим? Мы желаем быть свободными, дабы смочь отдать себя тому, кого любим и за кого отвечаем: "Наиболее ошелом­ляющий парадокс, свойственный понятию свободы, заключается в том, что свобода органически связана с собственным отрицанием. Лишь свободное существо по-настоящему ответственно, то есть уже не свободно" (Е. Левинас).

Освобождающая сила

Итак, лик Христа излучает славу Бога, являет его полную трансцен­дентность. Бог не имеет никакой нужды в мире, для того чтобы быть Любовью и источником Свободы. В тайне Отца и Сына Бог есть начало собственной свободы — свободы творческой и вечно юной. Тот, кого рождает Отец, — Сын, а не раб, Дух свободы, а не рабства. С Пришест­вием Христа в наш мир Божественная свобода раскрылась как втор­жение некоей освобождающей силы. Божественная жизнь преизбыточествует. И в этом Бог верен самому себе, ибо у Отца и Сына - единая воля. Через послушание Христа здесь, на земле, Бог являет свою верность как по отношению к самому себе, так и по отношению к нам, людям: наша человеческая неверность никак не может нанести урона его верности, и, как пишет Павел, "Бог свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешни­ками" (Рим 5.8).

Итак, для того чтобы любить, Бог не имеет никакой нужды в со­творенном мире. Бог любит самого себя в том смысле, что Отец любит Сына, который есть его выражение, его совершенный образ, образ, в котором он созерцает самого себя. И этот Образ "возвраща­ет" Богу его же любовь, ибо "Образ Бога невидимого" есть не что иное, как Образ Любви, так как "Бог (равно: Отец) есть Любовь" (1 Ин 4.8). Пришествие Христа в наш земной мир есть вторжение Божественной любви, которая как бы пленяет, захватывает творе­ние, погружая его в свои неисследимые глубины. Ибо эта Любовь и есть не что иное, как сам Творец. Бог есть всемогущий Творец, исполненный всякой славы, — именно потому что прежде всего и неза­висимо от чего бы то ни было он есть неисчерпаемая Любовь, Любовь безграничная и безбрежная.

Полнота радости

Он также — полнота радости: "Да имеют они в себе радость мою совершенную" (см. Ин 17.13). Афанасий Александрийский пишет:

"И вся земля исполнилась ведения Его. Ибо одно ведение об Отце — чрез Сына, и о Сыне — от Отца, и радуется о сем Отец, и тою же радостию веселится Сын во Отце, говоря: Аз бех, о Нейже радовашеся, на всяк же день веселяхся пред лицем Его (Притч 8.30). Это опять показывает, что Сын не чужд Отчей сущности, но собственно ей при­надлежит. Ибо вот не нас ради получил бытие, как говорят нечести­вые, и Он вовсе не из не-сущих; Бог не вне Себя приобрел виновника радости, напротив того, сказанное служит признаком собственности и подобия. Посему было ли когда, чтобы не радовался Отец? А если всегда радовался, то всегда было, о чем радовался. О чем же радуется Отец, — не о том ли, что видит Себя в собственном Своем образе, который есть Слово Его? Если же и о сынех человеческих веселяшеся, совершив вселенную, как написано в тех же Притчах (8.32), то и это имеет тот же смысл. Ибо и в этом случае веселился не по причине прибывшей у Него радости, но потому, что снова видит дела творимые по образу Его; почему и здесь предлогом к радости служит Богу Образ Его. О чем и Сын веселится, — не о том ли, что видит Себя во Отце?"

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|