| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
4. НИКЕО-ЦАРЕГРАДСКИЙ СИМВОЛ ВЕРЫ
Монотеизм в опасности?
"Троица ипостасей", не разрушает ли она монотеизм? Каждый христианин глубоко верит в то, что он возлюблен Богом, следовательно, без всяких оговорок, искренне принимает те ипостасные различения, через которые Бог отдает себя людям. Но тем самым не подвергается ли смертельной опасности его живая вера в единство Бога? В сущности, это и есть основное положение арианства, которое возникло в четвертом веке и вызвало в Церкви длительный, очень тяжелый и очень бурный кризис. (Так происходит всегда, когда под вопросом оказывается сама любовь.)
Стараясь спасти монотеизм, ариане отрицали Божество Сына и Духа. Согласно арианскому учению, они, хотя и занимают высочайшее положение, суть сотворенные существа, посредники между Отцом — единственным истинным Богом — и людьми.
Арианский выбор
Арианская аргументация притязает на строгую логичность. Она исходит из следующего определения Бога: Бог — тот, кто является Творцом по преимуществу, то есть тот, кто сам не имеет начала, но дал начало всему. Таким образом, можно сделать вывод, что лишь Отец есть Бог, ибо, согласно самой вере. Сын и Дух имеют свое начало в Отце. И поскольку Сын и Дух не имеют Божественной природы, они суть творение Отца: третьего не дано. Ариане прекрасно понимали всю "непригодность" понятия "полу-бог": с точки зрения христианского понимания слова "Бог" такое понятие совершенно бессмысленно, так как совершенно непонятно, что может означать слово "полуабсолют"! Следовательно, не из-за чего ломать копья: Сын и Дух суть сотворенные существа, ибо Отец привел их к бытию. Ариане охотно допускали, что Сын и Дух - первое творение, наиболее прекрасное, и что именно через них Отец сотворил все остальное. И все же они — сотворенные существа.
Таким образом, перед нами в целом (не будем забывать, что имелись разные формы арианства) нечто вроде иерархии существ:
на вершине этой иерархии — Отец, он и только он — истинный Бог, на следующей ступени — Сын — первое творение, затем — Дух — первое творение Отца и Сына, и наконец - мир, сотворенный Троицей. Следовательно, существует некий переход от более совершенного к менее совершенному, и каждая иерархическая ступень есть причина и образ того, что полагается ниже ее. Наличие множества посредников между Богом и людьми выявляет Божественную трансцендентность; вместе с тем пришествие Сына и Духа само по себе есть знамение Божественного благоволения к людям. Суть христианского призвания заключается в наиболее полном подражании Сыну с целью уподобиться самому совершенному сотворенному существу (то есть Сыну) и достичь завершения в рамках творения (и только в этих рамках); так что речь идет о совершенном расцвете творения, но при этом невозможно даже помыслить о выходе за пределы сотворенного.
Естественный расцвет?
Отметим мимоходом: для нас, сегодня, арианство - это не просто какая-то историческая "ветошь". В той или иной форме арианство представляет собой постоянное искушение для современности. И мы подпадаем под это искушение, как только начинаем смешивать обожение, к которому призван, через Крест и благодать, всякий человек, с простым раскрытием наших человеческих устремлений.
Или встреча с Любовью?
В своей борьбе с арианством Церковь "возлюбленных Богом" вдохновлялась тем же, чем руководствовалась в борьбе с модализмом. Действительно, что остается от бесконечной любви Божьей, обращенной к людям? Ибо, если Сын, в отличие от Отца, не является истинным Богом, тогда по отношению к Ветхому Завету ничего не меняется. Просто Бог явил нам свое благоволение, послав на землю совершеннейшее творение, некоего сверхпророка. Божья любовь простирается вплоть до этого — что само по себе уже достаточно много, — но лишь до этого. Бог послал к нам совершеннейшее из всех сотворенных существ, но сам к нам не пришел. В этом случае мы оказываемся в положении человека, который получил письмо или встретил вестника, но не того, кто написал письмо или отправил вестника. Иными словами, мы продолжаем оставаться отделенными от Бога. Конечно, благодаря этой вести мы, так сказать, соединяемся с Богом "мысленно", если воспользоваться ностальгическим выражением, какое употребляют в своей переписке люди, разделенные большим расстоянием. Это очень трогательно, но также и очень грустно, ибо указывает на реальную разлуку. Неужели мы обречены на реальное общение и соприкосновение лишь с сотворенным? Если Бог не совершает большего, если он не дает нам большей любви, то почему: он не желает или не может? В обоих случаях пришествие Христа необходимо рассматривать в качестве простого нравственного утешения: Бог послал к нам наиболее совершенное из своего творения, желая, чтобы это сотворенное существо говорило нам о Боге-Творце, то есть о существе бесконечно и необратимо удаленном от нас. Кроме того, это удивительное, чудесное существо было дано нам лишь на время краткой человеческой жизни и ради нескольких избранных. Желая нас утешить, это великолепное сотворенное существо после своего ухода оставило нам Святого Духа, который занимает низшее положение по сравнению с ним. Именно он. Святой Дух, постоянно пребывает с нами. Одним словом, с Богом мы соединяемся лишь мысленно, с Сыном - лишь через воспоминание, и только Дух Святой — творение сотворенного — по-настоящему причастен к нашему бытию...
Подобные выводы совершенно неприемлемы для тех, кто "уверовал в Любовь" (1 Ин 4.16).
Однако верующий не может довольствоваться каким-то инстинктивным отталкиванием. Он должен ответить на все возражения, показать их слабые места.
Узость арианства
Арианство стремится познать Бога, опираясь лишь на размышление о мире, чему придается особое значение. Но именно в этом, во все времена, заключалось главное заблуждение ариан. Для них Сын и Дух сотворенные существа именно потому, что арианство неспособно говорить о существовании иначе, как в терминах творения. Согласно учению ариан, то, что существует, есть либо сотворенное, либо несотворенное, а то, что имеет происхождение, — сотворенное, подобно тому как то, что не имеет происхождения, — несотворенное. Такое рассуждение слишком поспешно!
Нет сомнений, что к представлению о Боге люди приходят через размышление о сотворенном мире: причина бытия мира лежит не в нем самом, но в ином, единственном и неповторимом, трансцендентном существе, которое мы называем Богом. Но это совсем не означает, что таким образом мы даем определение тому, что есть Бог. Термин "творец" не определяет Бога в его наиболее глубокой реальности, ибо Бог может существовать и без своего творения. Мы говорим, что мир есть творение Бога. Этим раскрывается нечто положительное относительно того, что есть мир, указывается на его зависимое положение. Что же касается Бога, мы просто утверждаем, что его существование отличается от нашего, что оно несотворенное и беспредельное. Но мы ничего не говорим о том, чем Бог является сам по себе, то есть чем он был бы, даже если бы не сотворил мир. Иными словами, говоря о творении, утверждают следующее: в своем существовании мир полностью зависит от некоей трансцендентной тайны. Но когда начинают искать в этой тайне черты "великого ремесленника" (демиурга), некоего сверхчеловека, тогда переходят границы, установленные разумом: смешивают внутреннюю, глубинную жизнь Бога с чувством нашей зависимости по отношению к нему. Идя таким путем, можно впасть в умственное идолопоклонство.
Жизнь преизбыточествующая
Не только нельзя словом "творец" дать определение тому, что Бог есть сам по себе; утверждать, к тому же, что существо, имеющее "происхождение", сотворено, значит совершать насилие над словом, ибо в этом случае понятие "творение" смешивают с понятием "происхождение". Что же касается нашего мира, здесь всякое существование, в конечном счете, обретает свое происхождение в некоем акте творения, но разве это дает нам право априори отбрасывать возможность иного. Божественного, существования, которое, хотя и имеет вечное происхождение, при этом никак не является сотворенным? Невозможно говорить о Божественной трансцендентности и одновременно заключать Бога в рамки единственной известной нам бытийственной дилеммы: или происхождение, то есть тварность, или безначальность, то есть несотворенность. Можно как угодно глубоко разрабатывать смысл идеи "несотворенного", "нетварного", но при этом никак нельзя доказать, что она сама по себе исключает идею "происхождения". Действительно, творение не есть единственный тип происхождения. Ничто не мешает нам различать иные типы существования: несотворенное может обладать тремя разными способами существования и одновременно оставаться одним и тем же. Это вас ошеломляет? Тем лучше! Таким образом мы, по крайней мере, не впадем ни в абсурд, ни в антропоморфизм! Бесспорно, для нашего мира характерен лишь один способ существования — тварное существование. Но если Бог есть некое Нетварное, Преизбыточествующее Существование, явленное нам лишь через Откровение, если он есть полнота бытия, ибо он есть полнота Любви, тогда что мешает признать, что он есть единое и единственное Существование, которое неслиянно и нераздельно: Существование безначальное — Отец, Существование "через рождение" — Сын, Существование через "исхождение" (согласно таинственному слову Иоанна, см. 15.26) - Дух Святой? Так как, в конечном счете, именно через разноствование и даже через противопоставление несотворенных происхождений различаются три Божественных ипостаси-личности: "Отец — не Сын и не Дух Святой; Сын — не Отец и не Дух Святой; Дух Святой — не Отец и не Сын; но Отец есть лишь Отец, Сын есть лишь Сын, Святой Дух есть лишь Святой Дух. Единственно Отец из своей сущности родил Сына, единственно Сын рожден от Отца и только от него, единственно Святой Дух исходит одновременно от Отца и от Сына. Эти три личности суть единый Бог, а не три бога, ибо у всех трех единое существо, единая сущность, единая природа, единое Божество, единая безграничность, единая вечность, единое все то, чему не препятствует противопоставление отношений.
По причине этого единства Отец во всей полноте пребывает в Сыне, во всей полноте пребывает в Святом Духе; Сын во всей полноте пребывает в Отце, во всей полноте пребывает в Святом Духе;
Святой Дух во всей полноте пребывает в Отце, во всей полноте пребывает в Сыне. Никто никому не предшествует в вечности, никто никого не превосходит в величии, никто никого не превышает в могуществе. От вечности и безначально Сын происходит от Отца; от вечности и безначально Святой Дух идет от Отца и Сына. То, что есть Отец и то, чем он обладает, не получено им от кого-либо другого, он - Начало безначальное; то, что есть Сын и то, чем он обладает, он получил от Отца, он - начало от Начала; то, что есть Святой Дух и то, чем он обладает, получено им одновременно от Отца и Сына. Но Отец и Сын не суть два начала Святого Духа, они есть его единое начало, подобно тому как Отец и Сын и Святой Дух не суть три начала, но единое начало творения" (Флорентийский Собор, 1442).
Соблазн антропоморфизма
Подобное преизбыточествующее существование, признаемся, кажется нам чем-то весьма таинственным. Но это потому, что наш тварный опыт дает нам возможность познать лишь один способ существования. И с каким-то бессознательным дерзновением мы усваиваем тот же способ существования и Богу, как если бы он по своей сущности был неким сверхтворением. Мы не в состоянии вообразить несотворенное Существование? Это добрый знак! Да нас никто и не просил пытаться составить представление об этом, ибо не в этом последнее слово Откровения Бога о самом себе. Он раскрыл себя не только для того, чтобы расширить наши метафизические представления, но прежде всего для того, чтобы явить нам свою Любовь и показать, что он был ею еще до того, как сотворил нас, и что он наш Творец лишь потому, что изначально он есть тайна Любви.
Бог не задает нам загадку
Стремясь составить представление о Троице, мы как бы облекаем ее в тварные одежды. В сущности, именно поэтому нам столь трудно приблизиться к Богу-Троице. Более того, мы стремимся вообразить ее еще до того, как она явила себя людям. Бессознательно мы стремимся проникнуть как бы в "тыл" раскрывшейся Божьей любви к нам, полагая, что так мы больше узнаем о Троице. То есть мы стараемся познать Бога, абстрагируясь от его любви к нам. Но нет нужды проникать в "тыл", за "декорации", ибо никаких декораций нет. Раскрываясь в пришествии Христа и Духа, Бог не предлагает нам загадку, которую наш ум должен решить, чтобы достичь более совершенного познания Троицы. Поистине, Бог настолько возлюбил нас, что раскрыл себя соответственно нашим, человеческим, способностям, вошел в нашу жизнь настолько, насколько это позволяют реальные условия нашего существования. Стремясь к нам. Бог прошел весь путь до конца. Мы гонимся за какими-то призраками, тогда как Бог раскрывает нам реальность, отдавая себя во Христе и Духе. Мы забираемся в какую-то даль, стараясь понять, чем был бы Бог, даже если бы он не любил нас, тогда как он совершенно бескорыстно предоставил себя в наше распоряжение, непосредственно вошел в нашу повседневную жизнь. Однако он не дал нам возможности составить представление о нем как о Боге, который не любит нас. Мы знаем лишь одно: в своей любви он раскрывается во всей истине, а если бы он не любил нас, то не сотворил бы ни нас, ни нашего разума...
Никео-Цареградский Символ веры
Именно поэтому Никео-Цареградский Символ веры, который стал завершением борьбы с арианством и который мы произносим за каждой воскресной литургией, раскрывает нам реальность, то, без чего мы никогда не познали бы ни Троицу, ни Божественное человеколюбие: Бог-Творец, Иисус-Христос и Дух-пребывающий-в-Церкви. Ибо Бог свободно, без всякого принуждения пожелал, чтобы мы познали его, но при этом он не захотел, чтобы изощрялись, различая между ним и его любовью к нам. В едином устремлении мы постигаем, что Бог есть Троица и что он нас любит. Именно поэтому Никео-Цареградский Символ веры есть некое неразделимое целое — одновременное исповедание веры в Троицу и в любовь Божью к людям.
Величание Любви
Никео-Цареградский Символ веры построен весьма изящно и напоминает собой прекрасную поэму. Заблуждается тот, кто видит в нем лишь сухое перечисление догматических формул. В действительности же перед нами своего рода эпопея Божественной любви к нам. Добавим, что в этом Символе, несомненно, есть нечто лирическое, так как он с легкостью поддается музыкальной обработке.
Его структура
Общеизвестно, что, подобно другим Символам веры, он составлен из трех "пунктов", в которых последовательно говорится об Отце, Сыне и Духе. Следовательно, это текст тринитарный. Но отметим, что речь идет о "Троице домостроительной": Отец-Творец, Иисус-Христос, Дух-пребывающий-в-Церкви. Здесь мы не встречаем слова "личность-ипостась", в Символе нет также никаких чисел, которые были бы результатом сложения. Вместе с тем единство упоминается четыре раза: все направлено к тому, чтобы выявить единство в разнообразии. В Символе говорится об единстве и об излиянии любви. Перед нами некое развертывание, которое движется от своего начала (Отец-Творец) к своему завершению (Освящающий Дух): перед нами, над нами, в нас. Но одновременно это развертывание сохраняет целостность (не "распыляется"): каждое продвижение вперед сопровождается напоминанием о предшествующем и как бы подразумевает его; это отчасти напоминает "нисходящее" движение, которое сразу же компенсируется движением "восходящим", а то, в свою очередь, становится источником нового нисходящего продвижения. Трояким образом нисходя к человеку, Божественная любовь тем подъемлет его к себе. Рассмотрим это более подробно.
Единый Бог: Отец
Символ начинается исповеданием веры в единого Бога Отца-Творца. Следовательно, с самого начала утверждается Божественное единство. Сразу же отметим, что такое единство не есть единство некоей абстрактной Божественной природы (подобно тому как говорят о единстве человеческого рода), но, подчеркиваем, единство конкретное: единство Бога Отца, сотворившего все. Основную редакцию Символа веры осуществили Отцы Восточной Церкви, на образ мышления которых тема абстрактной Божественной природы оказывала куда меньшее влияние, чем на образ мышления Запада. Восточные Отцы рассматривали проблему Божественности чрезвычайно конкретно, если можно так выразиться, в лица (ипостасях). Поэтому, если бы они услышали слова: "Да благословит вас Всемогущий Бог-Отец, Сын и Святой Дух", то были бы поражены таким толкованием. И они могли бы задаться вопросом — уж не ввели ли мы, на Западе, четвертую личность (ипостась), ибо непонятно, как абстрактная, отвлеченная природа может конкретно нас благословить... Они, Восточные Отцы, сказали бы: "Да благословит вас Всемогущий-Бог-Отец, и Сын, и Дух Святой" (что, впрочем, имеет в виду и латинский текст). Ибо совершенно ясно, что речение "Бог-Отец" представляет собой некое единое целое. Однако привычка разделять надвое начало Символа — "Верую во Единого Бога: Отца Вседержителя...", — быть может, была вызвана тем, что, по обычаю, пение Символа веры начиналось возгласом священника: "Верую во Единого Бога!" Иными словами, здесь нет речи о какой-то неверности по отношению к тексту. Никак! Мы исповедуем так нашу веру во Единого Бога, но Символ выражает эту веру более совершенно и более насыщенно. Во-первых, Символ исповедует единство Бога-Отца, следуя терминологии Нового Завета, который наделяет Бога главным образом именем Отца. То есть все происходит так, как если бы Божественное единство было полностью сосредоточено в Отце, как если бы оно, это единство, было прежде всего свойством Отца. Творение же упоминается здесь потому, что оно есть первое проявление Божьей любви к нам. Следовательно, в первом "пункте" исповедания веры содержится указание как на источник Божественной жизни — на Отца, так и на источник нашей жизни — на творение. Тот, кто способен оценить тонкости стиля, оценит также само движение фразы: "...творца неба и земли (движение сверху вниз), видимого же и невидимого" (здесь движение от видимого к невидимому, то есть нечто вроде возвращения к тайне, что скрыта в Отце).
Затем в Символе мы находим: "И во единого Господа Иисуса Христа Сына Божьего, Единородного Отцу...". Обратим внимание на порядок слов и отметим, что здесь не говорится: "Во единого Господа Сына Божьего, Иисуса Христа". Конечно, можно сказать, что с логической точки зрения это одно и то же. Однако сам порядок слов в Символе указывает на то важное значение, какое придается домостроительному деланию Троицы: вначале наше внимание направляется к Иисусу и лишь затем говорится, что он "Сын Божий". Речение "Сын Божий Единородный, иже от Отца рожденный прежде всех век" есть начало некоего нового движения, источник которого Отец. Такое Божественное развертывание подчеркивается особенно сильно: "Света от Света, Бога истинна от Бога истинна". Это речение напоминает о творении, но здесь есть нечто совершенно иное, что выражено вполне ясно: "рожденного, несотворенного". Быть может, зададут вопрос: как может Символ усваивать Сыну наименование "Бог", тогда как только что говорилось, что есть лишь один Бог — Отец? Это объясняется тем, что Символ веры уделяет большее внимание именам "Отец" и "Сын", чем наименованию "Бог", которое сопряжено с простой проблематикой творения. Здесь — некое тождество между словами Бог и Творец; с другой стороны, делание творения не есть нечто необходимое для Божьего существования, тогда как для существования Отца совершенно необходимо существование Сына. Вот что говорит об этом Кирилл Александрийский: "Речение "Бог" лишь указывает на Господина всех вещей. Речение "Отец" указывает на некое глубинное свойство, так как через это раскрывается, что Бог родил. Следовательно, речение "Отец" есть в известном смысле наиболее истинное имя Бога, его имя по преимуществу.
Так как творение следует за рождением Сына, то, следовательно, основное свойство Бога — быть, прежде всего, Отцом и лишь затем, хотя это последующее никак не связано со временем, быть Богом".
Отец — един, он — свет, истинный Бог, творец. Все это относится также и к Сыну. Лишь одно отличает Сына от Отца: начало Сына — в Отце, тогда как Отец безначален. Единое Божественное Существование преизбыточествует. Оно безначально и в то же время у него есть начало. Однако такая преизбыточественность не есть нечто как бы переливающееся из одного сосуда в другой: нет ничего такого, что разделяло бы Отца и Сына. Для того чтобы показать это, Никейский Собор создал великое слово - оружие, выкованное против арианской ереси: "единосущность".
Единое существование
Сын "единосущен Отцу". Для большинства современных христиан это речение достаточно смутно. Поэтому некоторые переводчики стали передавать его следующим образом: "Сын той же природы, что и Отец". Но это выражение гораздо слабее! Ибо "единосущен" означает нечто большее, так это понятие куда более конкретно. Действительно, выражение "единосущен Отцу" подразумевает, что Сын не только той же природы, что и Отец, но также и то, что он не может существовать без Отца, а Отец не может существовать без Сына, тогда как в мире сотворенном отец и сын могут существовать отдельно друг от друга. Когда Символ утверждает, что Сын "единосущен Отцу", он имеет в виду не только равенство, тождественность природы, ранее уже достаточно раскрытое, но прежде всего Божественное единство, монотеизм, несмотря на различие между Отцом и Сыном. Символ пользуется терминами существования. Мы говорим: Сын, который Бог, единосущен Отцу, Единому Богу. Этим мы утверждаем, что существование Сына не есть составная часть существования Отца: нет двух Божественных существований. В то же время таким образом мы вводим некое различение в это единое существование, так как "Отец" и "Сын" суть два речения, которые отсылают один к другому, причем их невозможно смешать или поменять местами: между отцовством и сыновством есть отношение происхождения, именно этим они противопоставлены друг другу. Слово единосущен было включено в Символ веры, чтобы раз навсегда покончить с обвинениями в политеизме, которые ариане обращали против ортодоксальных христиан. Христиане отвечали арианам, что там, где есть лишь одно существование Божие, не может быть нескольких богов.
Это существование развертывается, но сохраняет при этом свою целостность
С точки зрения стилистики Символа можно отметить следующее: утверждается, что Сын единосущен Отцу, но не говорится прямо, что Отец и Сын единосущны. Конечно! Они единосущны. Однако таким образом Символ указывает на одно из тех восхождений, о которых мы говорили выше: Символ дает некий образ развертывания Божественной тайны, но при этом может создаться впечатление, что мы удаляемся от источника, от Отца. Поэтому, чтобы показать, что это не так, выражения, так сказать, "центробежные" компенсируются выражениями "центростремительными": идущий от Отца, Сын, тем не менее, неотделим от существования Отца; выражение "от Отца рожденного'' — движение исхода — соответствует "единосущен Отцу" — движение возвращения. Очень важно подчеркнуть такую нераздельность Отца и Сына, так как именно Сын, недвусмысленно продолжает Символ, "ради человек и нашего ради спасения..." воплотился и вочеловечился: именно "единосущность" позволяет нам видеть в пришествии Сына реальное присутствие Отца, а не только кого-то, посланного с вестью.
Отметим еще раз: когда речь идет о посланничестве Христа, постоянно сохраняется равновесие между движением вниз и движением вверх: "он сошел с небес" — "он восшел на небо", а между этими двумя движениями полагается некая опорная точка — он "был погребен и воскрес". Символ берет за отправную точку выражение "от Отца рожденного", и после долгого кругового движения — Воплощения, возвращается к речению "сидящему одесную Отца". Так что Символ постоянно исходит от Отца, чтобы вернуться к нему же.
Это существование находит свое завершение в Духе Святом
Речь о Божественном развертывании, как и перечисление всего того, что даровано нам Божественным человеколюбием, продолжается в последнем "пункте" Символа веры, который касается Святого Духа. Господь и Творец, он исходит от Отца (и от Сына). Раскрывая его Божество, его равенство и единосущность Отцу и Сыну, Символ пользуется иными стилистическими приемами, нежели во втором "пункте". Символ утверждает, что Дух "споклоняем и ославим со Отцем и Сыном". Иными словами. Дух настолько неотделим от Отца и Сына, что невозможно воздавать им поклонение, не воздавая тем самым поклонения Духу Святому. Невозможно достойным образом говорить об Отце и Сыне, не упоминая или, по крайней мере, не подразумевая при этом Духа Святого.
Мы уже говорили о некоем восходящем движении, когда речь шла о "единосущности" Сына Отцу. Также и здесь мы видим подобное восходящее движение, свойственное стилю Символа. Здесь не говорится просто, что Отец, Сын и Дух суть споклоняемы вместе, но что Дух "споклоняем вместе со Отцем и Сыном". Это речение дополняется речением "от Отца исходящего". Таким образом, рассеивания не происходит, и Божественное развертывание, если можно так выразиться, компенсируется возвращением к Сыну и Отцу. Перед нами все то же движение, которое идет от Отца и возвращается к нему же.
И в Церкви
В Символе веры Дух Святой трактуется в его связи с Церковью. Святой Ириней Лионский пишет: "Там, где Церковь, там и Дух Божий; а там, где Дух Божий, там Церковь и всякая благодать". Именно поэтому в одном и том же "пункте" Символа веры вместе с Духом упоминается Церковь и делание освящения и обожения, которое достигает самой глубины нашего бытия, с тем чтобы мы, через Сына в Духе, получили доступ к Отцу, то есть к Богу, через Иисуса Христа в Церкви. Это можно было бы уподобить некоему движению в обратном направлении сравнительно с Божественным развертыванием, которое развертывается в себе и направляется к нам: Дух ведет нас ко Христу, а Христос поставляет нас около Отца.
Обратим внимание на то, что связь между Духом и Церковью подчеркивается наименованием "святой", которое дается и тому и другому. Дух постоянно присутствует в Церкви, именно поэтому она "свята". Кроме того, Символ не говорит: "Единый Дух", хотя и говорит: "Единый Бог Отец", "Единый Господь". Несомненно, и Дух един, но это единство упоминается, когда в Символе речь заходит о Церкви и о крещении: "Верую... во едину святую Церковь... исповедую едино крещение..." Дух сообщает Церкви это единство, которое ему, Духу, Отец передает через Сына.
Таким образом, в троичной тайне, такой, какой ее раскрывает Символ веры, все пребывает в некоем движении. Тот, кто желает постичь суть того или иного движения, прежде всего не должен его останавливать. Подобным образом тот, кто желает познать Троицу, прежде всего не должен превращать ее в нечто неподвижное, внося в нее разделение. Для познания Троицы необходимо погрузиться в завораживающее душу созерцание того двойного движения, которое есть одновременно развертывание единства и возвращение к единству того, что исходит от единства. Более того, необходимо войти в саму глубину этого движения, дабы оно охватило все существо человека.