3. Христос есть путь. Исход и освобождение

Первый образ, позволяющий нам постичь Христа в наше время, — это образ пути, который мы именуем Исходом в связи с историей Израиля: пути, выводящего к пространству свободы. Этот образ есть выражение в нашем сознании того, что мы не живем в этом пространстве свободы, что мы не там, где действительно наше место. Конечно, новое богословие Исхода развивалось, прежде всего, в связи с ситуациями политического и экономического притеснения. Речь шла не столько о форме управления теми или иными государствами, сколько об основополагающей структуре современного мира, построенного не на взаимной солидарности, а на системе выгоды и господства, порождающей зависимость и тех, кому нужна эта зависимость. Удивительно то, что страны, находящиеся в господствующем положении, никоим образом не удовлетворяются своим типом свободы и своим могуществом: и они тоже чувствуют себя зависимыми от неких анонимных структур, которые их душат, и это как раз там, где форма правительства в наибольшей степени предоставляет свободу. Парадоксальным образом именно те, кто обладает самым большим богатством и располагает наибольшими возможностями движения — в такой мере, какая до сих пор была просто невообразимой, — решительнее всего призывают к освобождению, чают нового Исхода в землю подлинной свободы. Мы находимся не там, где должны были бы быть, и живем не так, как хотели бы жить. Где путь? Как на него вступить? Мы находимся точно в таком же положении, как ученики, которым Иисус сказал: «Куда Я иду, вы знаете, и путь знаете», на что Фома отвечает: «Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь?» (Ин 14, 5).

Слово «Исход» в Евангелиях возникает только однажды, в рассказе Луки о Преображении Иисуса. Когда Иисус молился на горе, лик Его преобразился и одежды сделались белыми, блистающими. Появились во славе два человека, Моисей и Илия, и говорили с Ним об «Исходе» Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме. Здесь непосредственное значение слова «исход» — просто смерть, уход. Моисей и Илия, два великих страдальца за любовь Божию, говорят о Пасхе Иисуса, об Исходе Его Креста. Потому они и являются двумя главными свидетелями Иисуса, предварившими Его на пути Страстей. Оба они — достойные толкователи Исхода: Моисей, выведший Израиль из Египта; Илия, живший в эпоху, когда народ, хотя и находился географически в земле обетованной, образом своей жизни совершил возврат вспять, в Египет (в забвении о Боге народ Израиля жил под владычеством царя-тирана, подчеркивающим несвободу жизни, обратившейся вспять, в состояние до Исхода). Люди отвергли слово, принятое на Синае, закон завета, который и был внутренней целью Исхода: народ отверг его как помеху для свободы, которую хотел создать сам, и эта свобода оказалась худшей тиранией. Поэтому Илия должен символически вернуться к Синаю, пройти в обратном направлении путь Израиля, чтобы дать ему обрести плод Исхода, начиная с горы Господней. В Илии открывается истинная природа истории Исхода: Исход не является ни чисто политическим, ни чисто географическим путем, его невозможно определить его ни на политической, ни на географической карте. Исход, не ведущий к завету, чтобы обрести «землю обетованную» в нем — то есть в жизни, вдохновленной заветом, — не подлинный Исход.

В этом контексте особенно важно сделать два замечания, относящихся к библейскому отрывку. Тогда как Лука вводит свой рассказ, давая весьма приблизительную дату, «после сих слов, дней через восемь», Марк и Матфей с точностью датируют Преображение: через шесть дней после исповедания Петра и обещания ему первенства, последовавшего за ним. X. Гезе раскрыл ветхозаветный «фон» этого временного уточнения: «И взошел Моисей на гору, и покрыло облако гору. И слава Господня осенила гору Синай; и покрывало ее облако шесть дней, а в седьмой день [Господь] воззвал к Моисею из среды облака... Моисей вступил в средину облака... Божественной славы» (Исх 24, 15-18). Моисея сопровождали первосвященник Аарон и двое его сыновей — Надав и Авиуд (Исх 24,1), подобно тому, как Иисуса сопровождали Петр, Иаков и Иоанн. Лицо Моисея сияло славой этой встречи с Богом, так же как лицо Иисуса «просияло, как солнце». На Синае Бог Сам открывает Себя в словах: «Я есмь Сущий [Ягве]» — в формуле, предваряющей собой десять заповедей. Иисус — живая Тора, сам Завет, в Нем закон становится даром Но хронология Матфея включает в себя еще и другой слой.

Ван Генг и ван Эсбрук подчеркнули, какое место согласно этой датировке оба события — исповедание Петра с обетованием ему первенства и Преображение — занимают в календаре еврейских праздников, что позволяет лучше уловить их смысл. Исповедание Петра совпадает с праздником Йом Киппур, праздником Примирения, за которым следуют пять дней поста, заканчивающихся праздником Кущей, о котором Петр упоминает своим предложением поставить три кущи. Мы можем не говорить здесь специально о том, что это означает в отношении обоих событии и их внутренней связи. Будем держаться самого главного: с одной стороны, у нас есть на заднем плане тайна Примирения, с другой — праздник Кущей, который является одновременно благодарностью за землю и воспоминанием о странствующих без крова. Исход Израиля и Исход Иисуса соединяются: все празднества и все пути Израиля выходят к Пасхе Иисуса Христа.

Поэтому мы можем сказать: «уход» Иисуса в Иерусалим — это истинный, окончательный Исход, где Христос вступает на путь, ведущий к пространству свободы, и Сам становится для человечества этим путем Если мы, помимо того, вспомним, что у Луки вся общественная жизнь Иисуса представлена как восхождение в Иерусалим, все в целом существование Иисуса предстает как Исход, где Он Сам — и Моисей, и Израиль. Чтобы понять все стороны этого пути, нам следует добавить сюда перспективу Воскресения, которое дало возможность Павлу в Послании к Евреям говорить об Исходе Иисуса как о том, что не завершается в Иерусалиме: «...имея дерзновение входить во святилище... путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то есть плоть Свою» (Евр 10,19-20).

Но Его Исход ведет за пределы всякой тварной действительности в «скинию нерукотвореннную» (9,11), дающую нам доступ к общению с Богом Живым. Земля обетованная, в которую Он входит, — это восседание «одесную Бога» (см. Мк 12, 36; Деян 2, 33; Рим 8, 34сл). Во всяком человеке живет жажда свободы и освобождения; но на каждом этапе этого пути мы осознавали, что был только этап и что ничто, достигнутое нами, не соответствует действительно нашему поиску. Жажда свободы — это голос образа и подобия Божия в нас; это жажда находиться «одесную Бога», быть «как Бог». Освободитель, который хочет быть достойным так называться, должен войти через врата, ведущие именно туда, и все эмпирические формы свободы должны измеряться именно этим.

Но как это происходит? Что в действительности означает Исход? Есть два пути, которые всегда открыты и открываются человечеству. Есть голос змея, который говорит: выйди из своей зависимости, за которую ты сам отвечаешь, стань Богом и отвергни Того, Кто может быть только твоим ограничением. Неудивительно, что часть людей, слышавших о Вести Христа, отождествили Его со змеем и пожелали видеть в Нем Того, Кто может освободить их от прежнего Бога Но не таков Его собственный путь.

Каков же он? Есть две фразы Иисуса, где Он обещает людям, что они будут пребывать одесную Бога. В тексте о Суде Он говорит об овцах, которых царь — Сын Человеческий — ставит одесную Себя и с которыми разделяет Царство. Это те, кто напоил Его, когда Он жаждал, кто дал Ему есть, когда Он был голоден, кто принял Его, когда Он был странником, кто посетил Его, когда Он был болен или в темнице. Все это они сделали Ему, поскольку сделали «одному из сих братьев Моих меньших» (Мф 25, 31-40). Во втором тексте сыновья Зеведеевы просят, чтобы Он посадил их по правую и по левую руку от Него в Его славе. Иисус отвечает им, что только от Отца зависит исполнение подобной просьбы, но условие этого — испить чашу, которую будет пить Он, и креститься крещением, которым Он будет крещен (см. Мк 10, 35-40).

Мы должны помнить об этих двух замечаниях, когда возвращаемся к текстам, идущим в паре: тексте об исповедании Петра и о Преображении.

Оба события объединяет возвещение Смерти и Воскресения, то есть слова Самого Иисуса о Его Исходе, вызывающие прекословие со стороны Петра, видящего Исход совсем по-другому. Иисус отвечает ему сухо: «Отойди от Меня, сатана» (Мф 16, 23). Петр начинает играть роль искусителя, едва став приверженцем Исхода без Креста — то есть Исхода, ведущего не к Воскресению, а к земной утопии. «Отойди от Меня!»: этой попытке свести Исход к эмпирической цели Иисус противопоставляет призыв следовать за Ним. Жизненным эквивалентом идеи освободительного пути является следование за Иисусом — Путем свободы, Путем освобождения.

Но, конечно, нельзя создавать себе слишком узкое представление о следовании за Иисусом, которое находится в центре всего новозаветного богословия Исхода. Чтобы как следует понять, что это за следование, для начала нужно понять образ Иисуса Христа. Нельзя сводить это следование к области морали. Речь идет о христологической категории, и только исходя из этого оно становится также моральным повелением. Но мы неверно понимаем идею следования, если у нас слишком мелкое представление о Самом Иисусе. Если мы видим в Нем только лишь провозвестника более свободной религиозности, более великодушной морали или более совершенных политических структур, мы неизбежно превратим следование за Иисусом к принятию тех или иных идей-программ. Тогда «следовать» будет означать приписывать Иисусу какие-то замыслы и программы, которые мы будем развивать дальше сами и исполнение которых сочтем соединением с Его Личностью. Притязать, что следуешь за Христом, принимая Его программу, столь же произвольно, сколь недостаточно, потому что конкретные ситуации Его эпохи и нашей очень различны; то, что, как нам кажется, мы можем заимствовать у Иисуса, не выходит за рамки самых общих намерений. Поиск прибежища в таком понимании идеи следования, а стало быть, и вести об Исходе, порождается логикой, которая на первый взгляд кажется совершенно очевидной: Иисус был Богом и Человеком, мы же — только люди; поэтому мы не можем следовать Ему в Его Человечестве. Но это значит мыслить очень узко и человека, и его свободу и полностью отойти от логики Нового Завета, где есть этот дерзновенный призыв: «Подражайте Богу» (Еф 5, 1).

Нет, если мы призваны следовать за Иисусом, это не сводится к некоей человеческой программе или к человеческим добродетелям Иисуса, но включает в себя Его путь весь целиком, «через завесу» (Евр 10, 20). Особенность и новизна пути Иисуса Христа состоит как раз в том, что Он открывает нам этот путь, потому что только так мы можем познать свободу. Он способствует нашему движению вперед, к общению с Богом, а потому следование за Иисусом связано с Пасхальной Тайной. Вот почему текст о нем, находящийся в Евангелии сразу после исповедания Петра, гласит: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мк 8, 34). Это вовсе не узкий морализм, видящий жизнь только с отрицательной стороны, не мазохизм для тех, кто сам себя не выносит. Но мы совершенно не поймем подлинного смысла этих слов, если, наоборот, увидим в них какой-то сверхчеловеческий призыв для героических душ, избирающих мученичество. Понять призыв Иисуса можно только исходя из общего великого Пасхального контекста всего Исхода, проводящего «через завесу». Только в этой перспективе изначальная мудрость Человека, говорящего, что лишь тот находит себя, кто себя теряет, и лишь тот сберегает душу, кто отдает ее, обретает свой смысл (Мк 8, 35).

Поэтому следование за Иисусом можно верно определить в этих элементах, которые мы нашли сформулированными в Его же словах: крещение, чаша и любовь. Отцы Церкви имели в виду как раз всю полноту идеи следования. Достаточно привести текст святого Василия:

«Домостроительство Бога, Спасителя нашего, относительно человека состоит в том, чтобы вывести его из его изгнания, дать ему вернуться к близости с Богом, вырвав его из вражды, порожденной непослушанием. [...]. Поэтому для совершенной жизни необходимо подражать Христу не только в примерах кротости, смирении, терпения, которые Он оставил нам за Свою жизнь, но в смерти. [...] Как же уподобиться Ему в смерти? [...] Какое благо извлечь из подобного подражания? Прежде всего, нужно разбить весь ход прежней жизни. А это невозможно, если не "родиться свыше", как сказал Господь (см. Ин 3,3).

Второе рождение [...] есть начало новой жизни. Так что, чтобы начать эту иную жизнь, нужно положить конец прежней. Действительно, как в спортивном беге туда-обратно остановка, небольшой отдых отделяет забег от возвращения, так же, когда человек меняет жизнь, необходимо, чтобы своего рода смерть вступила между двумя жизнями, чтобы положить конец тому, что предшествовало, и открыть то, что следует....».

Говоря очень практически, христианский Исход подразумевает обращение, которое принимает обетование Иисуса во всей его полноте и готово отдать Ему свою жизнь. Обращение же подразумевает и преодоление самодостаточности, и доверие к тайне, к Таинству — в общине Церкви, — посредством которого Бог входит в мою жизнь как действующее лицо и вырывает ее из ее отъединенности. Обращение — это крест, находящий свое место в Пасхальной Тайне, которая не перестает оттого быть страданием. Августин выразил это своим, неповторимым образом, комментируя текст Псалма 119, 120 (Вульг.): «Пригвозди плоть мою страхом Твоим». «Гвозди эти — заповеди правды; этими гвоздями страх Господень закрепляет в нас эту правду и распинает нас как жертву, угодную Ему». Так вечная жизнь все больше начинает присутствовать в этой жизни и отбрасывает свет Исхода на мир, который сам по себе есть что угодно, только не «земля обетованная». Так Христос становится путем Сам, не только в Своих: словах. И так Он действительно становится «сегодня».